Страница:
Вторая очередь, пущенная Кавасаки, прошла над головой незнакомца, и
оказалась столь же малоубедительной. Человек продолжал идти, словно страх
смерти был ему абсолютно неведом.
Или, внезапно подумал Минобе Кавасаки, как будто он уже был
мертв.
- Водитель! - прокричал он внутрь башни по-японски. - Подъезжай к этому
человеку поближе, но только медленно!
Тяжелая махина танка двинулась вперед. Дуло пушки указывало прямо на
грудь незнакомца, словно перст неумолимой судьбы. Если человек и танк не
свернут в сторону, то, как и рассчитывал Кавасаки, пушка собьет противника с
ног.
Расстояние между ними сокращалось. Теперь их разделяло всего двадцать
метров. Потом десять. Пять. Один метр. Когда столкновения, казалось, уже не
избежать, правая рука незнакомца поднялась, как будто кто-то дернул его за
ниточку. Минобе Кавасаки успел увидеть только это, потому что внезапно он
слетел с башни и скатился по броне танка. Упади он на пару сантиметров
правее, тяжелые гусеницы подмяли бы его под себя, но Кавасаки понял, как
близко он был от смерти только позже. Раздавшийся ужасный скрежет ударил ему
по барабанным перепонкам. Кавасаки зажал уши руками, решив, что произошел
взрыв.
Он решился открыть глаза лишь когда звон в ушах стих, и с опаской
огляделся по сторонам. К его неописуемой радости, руки и ноги были на месте.
Тогда Кавасаки повернул голову в сторону танка, и увидел, что тот замер на
месте, а водитель, высунувшись из люка, тоже пытается понять, что же
произошло.
И тут у Минобе Кавасаки глаза полезли на лоб от изумления. Башня танка
больше не была соединена с поворотным механизмом. Вместо него на броне
поблескивал срезанный, словно ножом, металл, а башня лежала в добрых десяти
метрах позади танка. За ней виднелся шагающий все с той же неумолимой
целеустремленностью человек с горящим взглядом и громовым голосом.
Минобе Кавасаки бросился к обезглавленному танку и, вырвав у водителя
рацию, принялся что-то возбужденно кричать в микрофон.
Джиро Исудзу чуть было не оставил первое сообщение без внимания, приняв
его за бред опьяненного победой солдата, еще недавно бывшего простым
служащим. Но затем подобные сообщения посыпались на него валом, люди
возбужденно кричали, и в голосах их слышался неподдельный ужас.
Свежесозданные Императорские Оккупационные Войска потеряли пять танков
в коротких схватках с одним единственным противником, которого поверженные
японцы настойчиво называли "оно".
- Мне нужны подробности, - рявкнул Исудзу на первого солдата,
употребившего в докладе это непонятное местоимение. - "Оно" это машина?
- "Оно", - настойчиво повторял пересохший от волнения голос, - это
человек, глаза которого излучают смерть, а руки крушат сталь.
И это, по сути дела, было самое связное из всех последующих описаний.
Исудзу приказал направить в район, где в последний раз видели "это", еще
несколько танков, и приготовился ждать. От некоторых командиров поступали
все те же неразборчивые сообщения, другие просто не отвечали. Один из
танкистов, закончив доклад, издал душераздирающий стон, сопровождавшийся
треском разрываемой ткани. Исудзу догадался, что, не вынеся собственного
поражения, этот солдат совершил харакири.
По ступавшие к нему сведения сходились лишь в одном - хотя в это было
трудно поверить, противник был один и не вооружен. Этот человек, безжалостно
сметавший все на своем пути, приближался к зданию мэрии, и остановить его
было невозможно.
Джиро Исудзу приказал своим людям занять вокруг здания круговую
оборону, и бросился в кабинет, где на кушетке с закрытыми глазами лежал
Немуро Нишитцу.
Осторожно, Исудзу дотронулся до плеча босса. Глаза Нишитцу, похожие на
две узкие щелочки, слегка приоткрылись, а губы шевельнулись, пытаясь что-то
произнести, но слышен был только сухой хрип. Джиро приложил ладонь ему ко
лбу и ощутил на руке горячую испарину. Лихорадка.
Джиро Исудзу склонился над больным, и, вместе с прерывистым горячим
дыханием до него донеслись едва слышные слова:
- Ты должен выполнить свой долг. Банзай!
Затем Немуро Нишитцу отвернулся к стене и закрыл глаза. Он спал. Исудзу
выпрямился, поняв, что теперь может действовать по собственному усмотрению.
Он вышел из кабинета, чтобы отдать новые приказания, размышляя по дороге,
когда же прилетят бомбардировщики.
Мастер Синанджу стоял, устремив взгляд к горизонту, словно каменный
идол в пурпурном одеянии. Поднявшийся ветер играл полами его кимоно.
Подошедший сзади Билл Роум громко кашлянул, но Чиун никак не
отреагировал на его появление.
- Женщины уже устроили детей, - сообщил он, становясь рядом с Чиуном.
Взглянув в том направлении, куда был устремлен взгляд Мастера Синанджу, Роум
увидел, что за горизонтом то и дело вспыхивают отсветы.
- В городе идет бой, - значительно проговорил Чиун.
- Да, это явно не похоже на зарницы, - согласился Роум. - Знаете, мне
все-таки жаль Бронзини.
- Каждому рано или поздно приходится расплачиваться за свои поступки, -
сказал Чиун. - Кто-то платит за ошибки, кто-то - за удачи. Из-за того, что
Бронзини был удачлив, на нас обрушилось все это горе. Из-за него я потерял
сына, и вместе с ним для моей деревни угасла последняя надежда.
- Я вас понимаю. Ведь я последний Санни Джо.
Чиун обернулся к нему, и черты его сурового лица слегка разгладились.
- Жена не принесла тебе сыновей?
- Нет, но ребенок умер, много лет тому назад. Второй раз жениться я не
стал.
Чиун понимающе кивнул.
- Я знаю, как это больно, - просто сказал он.
Он снова отвернулся, наблюдая за полыхавшими в небе синими и красными
огнями. Город был слишком далеко, и шум столкновений до них не долетал.
- Когда меня не станет, - сказал Санни Джо Роум, - то некому будет
защитить мое племя. Точнее, то, что от него осталось.
Чиун кивнул.
- Когда умру я, в деревне некому будет кормить детей. Именно этот страх
заставлял Мастеров Синанджу трудиться на грани человеческих возможностей,
ведь одно дело - рисковать собственной жизнью, а совсем другое - оставлять
тех, кто от тебя зависит.
- Аминь, брат мой.
- Знай, Санни Джо Роум, что я не считаю тебя ответственным ни за что
произошедшее в последние два дня. Но я намерен сделать так, чтобы люди,
заставившие меня страдать, отплатили за совершенное ими зло. Но сделать это,
пока они держат в заложниках детей, я не могу. Ведь жизни всех детей, не
только тех, в чьих жилах течет наша кровь, бесценны. Среди Сан Он Джо
считают так же?
- По-моему, так считают, или должны считать, везде, - ответил Роум.
- Только не японцы. Когда они вторглись на мою родину, никто, начиная
от представителей Династии Дракона, и заканчивая грудными детьми, не были
защищены от их клинков.
- Это не может продолжаться слишком долго, скоро должны высадиться
морские пехотинцы. Вашингтон не станет закрывать на происходящее глаза.
- А сколько при этом будет потеряно жизней? - спросил Чиун, оглядываясь
на сверкающие в небе вспышки. Немного помолчав, он с сомнением покачал
головой.
- Ваш сын, как его...
- Санни Джо! Санни Джо, идите скорее сюда!
Роум резко обернулся. В дверях одного из домов стояла перепуганная
насмерть Шерил Роуз.
- В чем дело? - спросил Роум.
- Они собираются повесить Бронзини! Так только что передали по
телевизору.
- Идем, - резко проговорил Билл Роум.
Вслед за ним, Чиун последовал в дом. Шерил подвела их к телевизору,
возбужденно рассказывая:
- Не знаю, почему я его включила, наверное, по привычке. Но пятый канал
снова работает. Смотрите!
На экране телевизора творилось нечто, заставляющее вспомнить об "Аде"
Данте. Нескольких полицейских с завязанными глазами втолкнули в комнату,
увешанную рождественскими украшениями. Над их головами, словно насмешка,
висел плакат со словами "Да воцарится на земле мир и добрая воля!".
- О Господи, - воскликнула Шерил. - Это же склад на телестудии. Я
когда-то там работала.
Где-то за кадром раздалось жужжание, и через мгновение в кадре появился
японец в камуфляже, небрежно, но с безжалостной точностью начавший дрелью
просверливать беспомощным полицейским виски.
Шерил отвернулась, к горлу у нее подступила тошнота.
- Зачем им все это? - спросил Билл Роум, стискивая кулаки. Ответа ни у
кого не было.
- Они... объявили, что на рассвете повесят Бронзини, - едва смогла
выдавить из себя Шерил. - Так сказал этот с виду безобидный старый японец.
Он говорит, таким образом станет ясно, что Америка бессильна их остановить.
- Этот канал принимают в других городах? - сурово спросил Чиун.
- Да, в Финиксе. А что?
- Японцы, конечно, жестокий народ, но они отнюдь не дураки, - задумчиво
продолжал Мастер Синанджу. - Они должны понимать, что это заставит
американское правительство нанести удар.
- Да я все время вам об этом твержу, - отозвалась Шерил. - Нам нужно
только продержаться еще немного, и Вашингтон положит конец этому ужасу.
- Все выглядит так, как будто они сами этого добиваются, - еле слышно
проговорил Чиун. - Но зачем?
Внезапно его светло-карие глаза прищурились.
- У тебя есть экземпляр сценария? - спросил он, оборачиваясь к Санни
Джо.
Билл Роум, казалось, был немало озадачен.
- Сценарий? Да, конечно. А зачем он вам?
- Хочу почитать, - решительно объяснил Чиун.
- Сейчас, когда тут происходит такое? - ошарашено проговорила Шерил.
- Я должен был догадаться об этом раньше, - не обращая на ее слова
внимания, продолжал Чиун, беря в руки папку.
- По-моему, это окончательный вариант, - сообщил Билл Роум. - Они все
время его меняли. Теперь это кажется странным, верно?
- А чем все кончается? - спросил Чиун, перелистывая страницы.
- Понятия не имею. Я заглох уже где-то на середине. Слишком много было
работы, да еще эти японцы ни слова не знали по-английски, и приходилось
объяснять им каждую мелочь.
- Мне сценария не выдавали, - проговорила Шерил, стараясь не смотреть
на экран.
Чиун вчитывался в содержимое папки молча. Морщинистые черты его лица
словно застыли, живыми казались лишь глаза, перебегавшие со строчки на
строчку. Закончив, он поднял помрачневший взгляд на своих товарищей.
- Теперь все ясно, - заявил Чиун, захлопывая папку. - Нельзя медлить ни
секунды. Мы должны сейчас же отправляться в город.
- Что случилось? - спросил Билл Роум.
- Объясню по дороге.
- Я тоже еду, - вступила Шерил.
- Не обижайся, но на этот раз никаких скво, - мягко проговорил Роум. -
Это мужская работа.
- У меня такое же право сражаться с этими ублюдками, как и у вас, -
вскричала Шерил. - Это мой город, Санни Джо, а не твой. Ты, черт побери,
всего лишь индеец из резервации, а Чиун даже не американец. А там убивают
мою семью и моих друзей. Я не могу сидеть, сложа руки.
Билл Роум взглянул на Чиуна.
- По-моему, у малышки довольно сильные аргументы.
- Тогда идем, - кивнул Чиун. - Сейчас для нас самое главное - скорость.
Рождественским утром рассвет, точно стыдливый румянец, начал окрашивать
в розовое восточное побережье. Повинуясь вращению планеты, дневная граница
смещалась по суше, словно ускользающая тень.
Самой последней встречала рассвет Калифорния. А на военной базе Касл
был получен приказ готовить к взлету бомбардировщик Б-52, выбранный для
выполнения операции "Адское пекло".
Капитан авиации Уэйн Роджерс получил задание в запечатанном конверте.
Побледнев, он повернулся к своему напарнику.
- Что ж, похоже, свершилось.
Огромный самолет выкатился из ангара на взлетную полосу. Роджерс двинул
рукоятку от себя, и казавшаяся неуклюжей стальная птица заскользила вперед,
набирая скорость для взлета.
Мимо них промелькнули несколько К-135, самолетов-заправщиков. На этот
раз они нам не понадобятся, подумал Роджерс. Хотя конверт еще не был
распечатан, капитан знал, что станет их целью.
Бомбардировщик взмыл в воздух и лег на правое крыло, разворачиваясь, не
в сторону океана, а к суше, вглубь страны. Набрав контрольную высоту и
выровняв самолет, Роджерс кивнул напарнику, который разорвал конверт.
- Это Юма, - хрипло проговорил тот.
- Боже, спаси и сохрани, - пробормотал капитан Роджерс.
Он постарался сосредоточиться на показаниях приборов, мигавших
разноцветными огоньками, словно рождественская елка. То и дело они
расплывались у капитана перед глазами, и он подумал, что зрение уже начинает
его подводить, но внезапно понял, что это просто слезы.
- Счастливого рождества, Юма, - горько проговорил Роджерс. - Погоди,
скоро ты узнаешь, что припас для тебя Санта-Клаус на этот раз.
Бартоломью Бронзини наблюдал за последним в своей жизни рассветом.
Красноватый свет пробивался через затейливую решетку его камеры в главном
блоке Юмской Тюрьмы. Уже законченная виселица, казалось, пламенеет в лучах
восходящего солнца. Камеры давно уже стояли на своих местах - всего их было
три.
- Как будто сейчас они станут снимать сцену из дешевой комедии, - с
отвращением скривился Бронзини.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Да и смог бы заснуть человек с состоянием
в несколько миллионов долларов, тот, чье изображение украшало стены
несметного количества домов, и которого собирались повесить только за то,
что он согласился сниматься в японском фильме?
Кроме того, всю ночь из города доносились звуки боев. Неужели наконец
прибыли рэйнджеры, подумал Бронзини. Но нет, выброски десанта он не видел,
да и в небе не пролетал ни один самолет. Может быть, это были собравшиеся в
конце концов с духом горожане?
В его сердце начала уже просыпаться надежда на освобождение, но с
течением времени, когда бои то затихали, то начинались вновь, а на
территории тюрьмы ничего не происходило, она постепенно угасла. Только
японские солдаты продолжали возиться с установкой съемочного оборудования,
нервно бегая туда-сюда, что Бронзини отнес за счет вынужденного ночного
бодрствования.
С наступлением рассвета Бартоломью Бронзини, кинозвезда номер один во
всей Америке, точно знал, как чувствуют себя приговоренные к смерти узники.
Он дал себе слово, что просто так им в руки не дастся. Сжав кулаки,
Бронзини притаился за дверью, и принялся ждать.
Поднявшаяся снаружи суматоха словно ножом резанула его по сердцу.
Бронзини попытался успокоиться, слушая, как во дворе превращенного в тюрьму
музея раздается топот ног, крики и японская речь. Вот завелся мотор
бронетранспортера, задвигался, скрежеща по асфальту гусеницами, танк.
- Что ж, я уже готов, подлые любители саке, - пробормотал Бронзини
сквозь зубы. - Чтобы вытащить меня на сцену, вам понадобится не один танк!
К его удивлению, звуки начали удаляться, пока не затихли где-то в
стороне. Над Юмской тюрьмой-музеем повисло жутковатое безмолвие. Его нарушал
только отдаленный треск автоматных очередей, заглушаемый время от времени
взрывами.
Осторожно выглянув в забранное решеткой оконце, Бронзини увидел, что
перед камерами никого нет. Его охранники куда-то исчезли.
Он решил не терять времени даром, и принялся за дверь камеры. Кованая
железная дверь удерживалась на месте двумя поперечинами, прикрепленными к
петлям. Поскольку служившая пугалом для всех аризонских бандитов тюрьма была
теперь превращена в аттракцион для туристов, то и следили здесь больше за
внешним видом, чем за прочностью запоров. Присев на колени, Бронзини
попытался выломать нижнюю поперечину. Винты, которыми была прикреплена
петля, уходили глубоко в трехметровые каменные стены. Поперечина подалась,
но лишь слегка.
Бронзини оглядел камеру. Из мебели в ней были только койка и деревянный
столик, но из металлической пластины посреди пола торчало массивное стальное
кольцо. Подойдя к нему, Бронзини принял знакомую ему стойку
штангиста-тяжеловеса, и начал тянуть, сначала медленно, потом все сильнее и
сильнее. На покрасневшей шее актера вздулись вены, он закряхтел. Кольцо
никак не хотело поддаваться, но ведь он был все-таки Бартоломью Бронзини,
обладатель самых больших мускулов во всем Голливуде. Кряхтя от напряжения,
он продолжал изо всех сил тянуть кольцо наверх, не обращая внимания на
струившийся ручьем пот.
Наконец, звериный рык Бронзини достиг наивысшей точки, и слился с новым
звуком - скрежетом ломающегося металла. Пластина вместе с кольцом отлетела
от пола, и Бронзини упал на спину, но теперь у него было орудие. Вскочив на
ноги, он принялся молотить добытой пластиной в дверь.
Времени это заняло немного - одна из петель треснула, другая вылетела
совсем. Теперь дверь держалась на одном лишь замке, и Бронзини без особого
труда вышиб ее плечом. Выйдя во двор, он прошел мимо длинного ряда пустых
камер, и оказался на автостоянке. Он двигался осторожно, хотя и не
рассчитывал встретить никакого сопротивления.
Перед сувенирной лавкой стоял чей-то пикап. Забравшись внутрь, Бронзини
попробовал завести его. Наконец, он нащупал нужные проводки, соединил их, и
вскоре уже несся по Призон-Хилл Роуд.
Бронзини отчаянно несся по дороге, не совсем представляя себе, куда
едет и что станет делать, когда туда доберется. На шоссе никого не было, но
когда он въехал в город, у порогов домов стояли люди, нерешительно и
смущенно поглядывающие по сторонам. Бронзини подъехал к одной из групп и
спросил:
- Эй! Что тут у вас происходит?
- Японцы отступили куда-то ближе к центру, - ответил ему пожилой
мужчина. - Там началась настоящая заварушка, но никто не знает, с кем они
дерутся.
- Может быть, рэйнджеры?
- Догадка не хуже и не лучше других. Мы вот все думаем, что же делать?
- Почему же вы не сопротивляетесь? Это же ваш город!
- Чем? - спросил пожилой горожанин. - Они забрали у нас оружие.
- Ну и что? Мы же в Аризоне, на Диком Западе. Отберите его назад.
Подойдя поближе, его собеседник заглянул в кабину пикапа.
- Погодите, а вы, случайно, не тот самый актер? Как это там...
Бронзини?
- Нельзя сказать, что сейчас подходящий случай, чтобы этим гордится,
но, вообще-то, да.
- Угу, а я и не узнал вас без повязки.
Бронзини вымученно улыбнулся.
- Предполагалось, что здесь не съемки очередного "Гранди". Не знаете,
где можно достать оружие?
- Зачем это?
- Там, откуда я родом, говорят: "Нашкодил, сам и расхлебывай".
- Да уж, сказано неплохо. Насколько я знаю, они хранят конфискованные
ружья в Шайло-Инн. Может, потом вы их как-то раздадите?
- Если я достану оружие, ваши товарищи станут драться?
- Черт побери, Барт, я ведь посмотрел все ваши фильмы. Да я пошел бы
под ваше начало в любую минуту!
- Предупредите остальных, а я скоро вернусь.
С этими словами Бронзини нажал на газ, и пикап рванулся в сторону
Шайло-Инн. Подъезжая к стоянке, он заметил в вестибюле гостиницы несколько
японцев в военной форме. Лихо затормозив у свободного места на обочине,
Бронзини обнаружил прислоненный к одной из машин свой "Харли-Дэвидсон".
Метнувшись к мотоциклу, он вскочил в седло и нажал на стартер.
Старый добрый "Харли" взревел, и в прищуренных глаза Бронзини сверкнул
огонь. Сдав назад, он до отказа выкрутил ручку газа и понесся, словно
ракета, прямо на входные двери.
На шум двигателя из гостиницы выскочили, крича и размахивая руками,
двое японцев. У них были автоматы, но благодаря внезапности перевес был на
стороне Бронзини. Его мотоцикл, словно смерч, пронесся между бросившимися на
землю японцами, влетел на тротуар и, подпрыгнув, обрушился на стеклянные
двери. К сожалению, это была не специально подготовленная съемочная
площадка, и кусок стекла располосовал Бронзини щеку, а другой осколок
воткнулся в бедро. Не обращая на это внимания, он выпрыгнул из седла
прокатившегося вперед "Харли" и приземлился на мягкие плюшевые кресла.
Выдернув из ноги осколок, Бронзини ловко вспорол им шею подбежавшего сзади
японца, и схватил упавший на пол Калашников. Первым делом он отсоединил штык
и сунул его за голенище, а потом, развернувшись, опустошил всю обойму в
пытавшихся подняться на ноги часовых.
Покончив с охраной, Бронзини принялся обшаривать комнаты на первом
этаже. Оружие он обнаружил за дверью с эмблемой "Красного Рождества" -
силуэт елки на фоне грибообразного облака. Здесь находился основной офис
съемочной бригады в этом городе. Неся винтовки в обеих руках, он вернулся к
пикапу и сложил их в кузов, вместе с ящиком ручных гранат. Туда же он
закатил свой мотоцикл.
Прежде, чем сесть за руль, Бронзини оторвал от своей куртки рукав и
перевязал рану на ноге. После этого еще осталась полоска ткани, которую он
повязал вокруг головы, чтобы пот не заливал глаза.
- Что за черт! - пробормотал актер, влезая на водительское сиденье. -
Может быть, еще не поздно переименовать наш несостоявшийся фильм в
"Последнюю битву Гранди"?
Подъехав к ожидавшей его кучке людей Бронзини увидел, что она выросла
вдвое. Раздав привезенные ружья, он повысил голос, обращаясь к собравшимся:
- Эй! Всем внимание! Остальное оружие там, в отеле. Разбейтесь на
отряды и отправляйтесь за ним. Что дальше - решать вам самим, ведь это ваш
город.
Забравшись в седло "Харли", Бронзини завел двигатель.
- Эй, куда же вы? - спросил кто-то из толпы.
- Город ваш, но случившееся здесь - моя собственная проблема, - ответил
Бронзини, засовывая за пояс гранаты. - Кое кто еще не заплатил по счету!
И с этими словами Бартоломью Бронзини унесся в облаке пыли, и было
видно лишь, как развеваются на ветру его собранные в пучок волосы.
Джиро Исудзу больше не надо было слушать по рации доклады подчиненных,
чтобы понять, что его лучшие силы падают под ударами неприятеля. Достаточно
было выглянуть в окно, где перед зданием мэрии ощетинились орудиями
выстроенные в ряд танки.
Один из них с грохотом выстрелил, и снаряд превратил уже порядком
потрепанный магазин в руины. "Оно", пригнувшись, прошло под снарядом,
пролетевшим в каких-нибудь нескольких сантиметрах выше. Проникнув в город,
человек с горящим взглядом, который по всем сведениям калечил людей и
выводил из строя танки голыми руками, добрался, наконец, до последней линии
обороны, выставленной Исудзу.
Высунувшись из окна, Джиро прокричал:
- Сотрите его в порошок! Прикончите его, во имя императора! Банзай!
Танки взревели двигателями. Исудзу рисковал, ломая последние
оборонительные порядки, прикрывавшие его от существа, с виду так похожего на
человека, но выбора у него не было.
Кроме Исудзу и лежавшего без сознания на кушетке Немуро Нишитцу, в
кабинете никого не было. Сквозь забытье старый японец то и дело старался
что-то сказать. Прислушавшись, Джиро попытался разобрать слова.
- Смерть идет, - снова и снова повторял Нишитцу. - Смерть, не
оставляющая следов даже на песке!
Судя по всему, он бредил. Отвернувшись, Исудзу снова сосредоточил все
внимания на происходящем за окном.
Императорские Оккупационные Войска, силы которых еще недавно казались
несокрушимыми, теперь сократились до жалкой кучки обороняющихся солдат. Всю
ночь в городе шли тяжелые бои. Танки, люди, орудия, все было брошено на
безоружного человека, который, не ведая страха, упорно продвигался вперед.
Они окружали его, и через несколько мгновений танки превращались в груду
металлолома под руками незнакомца, разрывавшего гусеницы и отламывающего
стволы орудий.
Он шел к зданию мэрии, безостановочно и безжалостно. Сначала из
донесений следовало, что человек этот продвигался абсолютно безнаказанно,
как будто солдаты, стоявшие у него на пути были не больше, чем докучливые
мухи, которых не стоит никакого труда прихлопнуть или отогнать. Но вскоре,
когда противостоящих ему танков стало больше, незнакомец словно сбросил
маску безразличия. Он двигался все быстрее и изящнее, пока, наконец, не
стал, как с ужасом в голосе сообщил один из помощников режиссера, "танцуя,
ускользать от пуль. Мы не можем его остановить. Все, что попадает ему под
руку, превращается в пыль. Нужно отступать!".
Из десятков сбивчивых сообщений вырисовывалась сверхъестественная
картина - то был безумный танец смерти и разрушения. Исудзу был вынужден все
уже и уже стягивать кольцо обороны вокруг здания мэрии, пока у него не
осталось всего несколько танков, экипажи которых еще не обратились в
паническое бегство. Он ждал появления "несокрушимого" со все возрастающим
ужасом.
Теперь, наконец, Джиро Исудзу удалось взглянуть на "это" собственными
глазами, и от увиденного у него перехватило дыхание. "Оно" было похоже на
идущую, нет, танцующую смерть.
Выглядело это, несмотря на весь объявший его ужас, красиво. Взвод
японских солдат бросился вперед, пытаясь преградить путь неприятелю. Тот,
вертясь, словно обезумевший дервиш, лишь увертывался от сыпавшихся на него
пуль, проскальзывая между солдатами, нанося удары безостановочно мелькавшими
в воздухе руками и ногами, и каждый раз на землю падали бездыханные тела
японцев.
Один из солдат попытался проткнуть таинственное создание штыком, но
через секунду уже сам болтался на его острие, вздернутый в воздух, словно
знамя. Да, это был танец смерти, смерти, искавшей только японцев.
Танкам пришлось немногим лучше. Окруженный двумя многотонными машинами,
незнакомец выбросил руку сначала вправо, потом влево, и, лишенные гусениц,
танки столкнулись и юзом вылетели на середину дымящейся в развалинах улицы.
Шаг за шагом, "оно" продвигалось вперед. В него десятками летели
гранаты, но таинственное существо перехватывало их и отправляло обратно.
оказалась столь же малоубедительной. Человек продолжал идти, словно страх
смерти был ему абсолютно неведом.
Или, внезапно подумал Минобе Кавасаки, как будто он уже был
мертв.
- Водитель! - прокричал он внутрь башни по-японски. - Подъезжай к этому
человеку поближе, но только медленно!
Тяжелая махина танка двинулась вперед. Дуло пушки указывало прямо на
грудь незнакомца, словно перст неумолимой судьбы. Если человек и танк не
свернут в сторону, то, как и рассчитывал Кавасаки, пушка собьет противника с
ног.
Расстояние между ними сокращалось. Теперь их разделяло всего двадцать
метров. Потом десять. Пять. Один метр. Когда столкновения, казалось, уже не
избежать, правая рука незнакомца поднялась, как будто кто-то дернул его за
ниточку. Минобе Кавасаки успел увидеть только это, потому что внезапно он
слетел с башни и скатился по броне танка. Упади он на пару сантиметров
правее, тяжелые гусеницы подмяли бы его под себя, но Кавасаки понял, как
близко он был от смерти только позже. Раздавшийся ужасный скрежет ударил ему
по барабанным перепонкам. Кавасаки зажал уши руками, решив, что произошел
взрыв.
Он решился открыть глаза лишь когда звон в ушах стих, и с опаской
огляделся по сторонам. К его неописуемой радости, руки и ноги были на месте.
Тогда Кавасаки повернул голову в сторону танка, и увидел, что тот замер на
месте, а водитель, высунувшись из люка, тоже пытается понять, что же
произошло.
И тут у Минобе Кавасаки глаза полезли на лоб от изумления. Башня танка
больше не была соединена с поворотным механизмом. Вместо него на броне
поблескивал срезанный, словно ножом, металл, а башня лежала в добрых десяти
метрах позади танка. За ней виднелся шагающий все с той же неумолимой
целеустремленностью человек с горящим взглядом и громовым голосом.
Минобе Кавасаки бросился к обезглавленному танку и, вырвав у водителя
рацию, принялся что-то возбужденно кричать в микрофон.
Джиро Исудзу чуть было не оставил первое сообщение без внимания, приняв
его за бред опьяненного победой солдата, еще недавно бывшего простым
служащим. Но затем подобные сообщения посыпались на него валом, люди
возбужденно кричали, и в голосах их слышался неподдельный ужас.
Свежесозданные Императорские Оккупационные Войска потеряли пять танков
в коротких схватках с одним единственным противником, которого поверженные
японцы настойчиво называли "оно".
- Мне нужны подробности, - рявкнул Исудзу на первого солдата,
употребившего в докладе это непонятное местоимение. - "Оно" это машина?
- "Оно", - настойчиво повторял пересохший от волнения голос, - это
человек, глаза которого излучают смерть, а руки крушат сталь.
И это, по сути дела, было самое связное из всех последующих описаний.
Исудзу приказал направить в район, где в последний раз видели "это", еще
несколько танков, и приготовился ждать. От некоторых командиров поступали
все те же неразборчивые сообщения, другие просто не отвечали. Один из
танкистов, закончив доклад, издал душераздирающий стон, сопровождавшийся
треском разрываемой ткани. Исудзу догадался, что, не вынеся собственного
поражения, этот солдат совершил харакири.
По ступавшие к нему сведения сходились лишь в одном - хотя в это было
трудно поверить, противник был один и не вооружен. Этот человек, безжалостно
сметавший все на своем пути, приближался к зданию мэрии, и остановить его
было невозможно.
Джиро Исудзу приказал своим людям занять вокруг здания круговую
оборону, и бросился в кабинет, где на кушетке с закрытыми глазами лежал
Немуро Нишитцу.
Осторожно, Исудзу дотронулся до плеча босса. Глаза Нишитцу, похожие на
две узкие щелочки, слегка приоткрылись, а губы шевельнулись, пытаясь что-то
произнести, но слышен был только сухой хрип. Джиро приложил ладонь ему ко
лбу и ощутил на руке горячую испарину. Лихорадка.
Джиро Исудзу склонился над больным, и, вместе с прерывистым горячим
дыханием до него донеслись едва слышные слова:
- Ты должен выполнить свой долг. Банзай!
Затем Немуро Нишитцу отвернулся к стене и закрыл глаза. Он спал. Исудзу
выпрямился, поняв, что теперь может действовать по собственному усмотрению.
Он вышел из кабинета, чтобы отдать новые приказания, размышляя по дороге,
когда же прилетят бомбардировщики.
Мастер Синанджу стоял, устремив взгляд к горизонту, словно каменный
идол в пурпурном одеянии. Поднявшийся ветер играл полами его кимоно.
Подошедший сзади Билл Роум громко кашлянул, но Чиун никак не
отреагировал на его появление.
- Женщины уже устроили детей, - сообщил он, становясь рядом с Чиуном.
Взглянув в том направлении, куда был устремлен взгляд Мастера Синанджу, Роум
увидел, что за горизонтом то и дело вспыхивают отсветы.
- В городе идет бой, - значительно проговорил Чиун.
- Да, это явно не похоже на зарницы, - согласился Роум. - Знаете, мне
все-таки жаль Бронзини.
- Каждому рано или поздно приходится расплачиваться за свои поступки, -
сказал Чиун. - Кто-то платит за ошибки, кто-то - за удачи. Из-за того, что
Бронзини был удачлив, на нас обрушилось все это горе. Из-за него я потерял
сына, и вместе с ним для моей деревни угасла последняя надежда.
- Я вас понимаю. Ведь я последний Санни Джо.
Чиун обернулся к нему, и черты его сурового лица слегка разгладились.
- Жена не принесла тебе сыновей?
- Нет, но ребенок умер, много лет тому назад. Второй раз жениться я не
стал.
Чиун понимающе кивнул.
- Я знаю, как это больно, - просто сказал он.
Он снова отвернулся, наблюдая за полыхавшими в небе синими и красными
огнями. Город был слишком далеко, и шум столкновений до них не долетал.
- Когда меня не станет, - сказал Санни Джо Роум, - то некому будет
защитить мое племя. Точнее, то, что от него осталось.
Чиун кивнул.
- Когда умру я, в деревне некому будет кормить детей. Именно этот страх
заставлял Мастеров Синанджу трудиться на грани человеческих возможностей,
ведь одно дело - рисковать собственной жизнью, а совсем другое - оставлять
тех, кто от тебя зависит.
- Аминь, брат мой.
- Знай, Санни Джо Роум, что я не считаю тебя ответственным ни за что
произошедшее в последние два дня. Но я намерен сделать так, чтобы люди,
заставившие меня страдать, отплатили за совершенное ими зло. Но сделать это,
пока они держат в заложниках детей, я не могу. Ведь жизни всех детей, не
только тех, в чьих жилах течет наша кровь, бесценны. Среди Сан Он Джо
считают так же?
- По-моему, так считают, или должны считать, везде, - ответил Роум.
- Только не японцы. Когда они вторглись на мою родину, никто, начиная
от представителей Династии Дракона, и заканчивая грудными детьми, не были
защищены от их клинков.
- Это не может продолжаться слишком долго, скоро должны высадиться
морские пехотинцы. Вашингтон не станет закрывать на происходящее глаза.
- А сколько при этом будет потеряно жизней? - спросил Чиун, оглядываясь
на сверкающие в небе вспышки. Немного помолчав, он с сомнением покачал
головой.
- Ваш сын, как его...
- Санни Джо! Санни Джо, идите скорее сюда!
Роум резко обернулся. В дверях одного из домов стояла перепуганная
насмерть Шерил Роуз.
- В чем дело? - спросил Роум.
- Они собираются повесить Бронзини! Так только что передали по
телевизору.
- Идем, - резко проговорил Билл Роум.
Вслед за ним, Чиун последовал в дом. Шерил подвела их к телевизору,
возбужденно рассказывая:
- Не знаю, почему я его включила, наверное, по привычке. Но пятый канал
снова работает. Смотрите!
На экране телевизора творилось нечто, заставляющее вспомнить об "Аде"
Данте. Нескольких полицейских с завязанными глазами втолкнули в комнату,
увешанную рождественскими украшениями. Над их головами, словно насмешка,
висел плакат со словами "Да воцарится на земле мир и добрая воля!".
- О Господи, - воскликнула Шерил. - Это же склад на телестудии. Я
когда-то там работала.
Где-то за кадром раздалось жужжание, и через мгновение в кадре появился
японец в камуфляже, небрежно, но с безжалостной точностью начавший дрелью
просверливать беспомощным полицейским виски.
Шерил отвернулась, к горлу у нее подступила тошнота.
- Зачем им все это? - спросил Билл Роум, стискивая кулаки. Ответа ни у
кого не было.
- Они... объявили, что на рассвете повесят Бронзини, - едва смогла
выдавить из себя Шерил. - Так сказал этот с виду безобидный старый японец.
Он говорит, таким образом станет ясно, что Америка бессильна их остановить.
- Этот канал принимают в других городах? - сурово спросил Чиун.
- Да, в Финиксе. А что?
- Японцы, конечно, жестокий народ, но они отнюдь не дураки, - задумчиво
продолжал Мастер Синанджу. - Они должны понимать, что это заставит
американское правительство нанести удар.
- Да я все время вам об этом твержу, - отозвалась Шерил. - Нам нужно
только продержаться еще немного, и Вашингтон положит конец этому ужасу.
- Все выглядит так, как будто они сами этого добиваются, - еле слышно
проговорил Чиун. - Но зачем?
Внезапно его светло-карие глаза прищурились.
- У тебя есть экземпляр сценария? - спросил он, оборачиваясь к Санни
Джо.
Билл Роум, казалось, был немало озадачен.
- Сценарий? Да, конечно. А зачем он вам?
- Хочу почитать, - решительно объяснил Чиун.
- Сейчас, когда тут происходит такое? - ошарашено проговорила Шерил.
- Я должен был догадаться об этом раньше, - не обращая на ее слова
внимания, продолжал Чиун, беря в руки папку.
- По-моему, это окончательный вариант, - сообщил Билл Роум. - Они все
время его меняли. Теперь это кажется странным, верно?
- А чем все кончается? - спросил Чиун, перелистывая страницы.
- Понятия не имею. Я заглох уже где-то на середине. Слишком много было
работы, да еще эти японцы ни слова не знали по-английски, и приходилось
объяснять им каждую мелочь.
- Мне сценария не выдавали, - проговорила Шерил, стараясь не смотреть
на экран.
Чиун вчитывался в содержимое папки молча. Морщинистые черты его лица
словно застыли, живыми казались лишь глаза, перебегавшие со строчки на
строчку. Закончив, он поднял помрачневший взгляд на своих товарищей.
- Теперь все ясно, - заявил Чиун, захлопывая папку. - Нельзя медлить ни
секунды. Мы должны сейчас же отправляться в город.
- Что случилось? - спросил Билл Роум.
- Объясню по дороге.
- Я тоже еду, - вступила Шерил.
- Не обижайся, но на этот раз никаких скво, - мягко проговорил Роум. -
Это мужская работа.
- У меня такое же право сражаться с этими ублюдками, как и у вас, -
вскричала Шерил. - Это мой город, Санни Джо, а не твой. Ты, черт побери,
всего лишь индеец из резервации, а Чиун даже не американец. А там убивают
мою семью и моих друзей. Я не могу сидеть, сложа руки.
Билл Роум взглянул на Чиуна.
- По-моему, у малышки довольно сильные аргументы.
- Тогда идем, - кивнул Чиун. - Сейчас для нас самое главное - скорость.
Рождественским утром рассвет, точно стыдливый румянец, начал окрашивать
в розовое восточное побережье. Повинуясь вращению планеты, дневная граница
смещалась по суше, словно ускользающая тень.
Самой последней встречала рассвет Калифорния. А на военной базе Касл
был получен приказ готовить к взлету бомбардировщик Б-52, выбранный для
выполнения операции "Адское пекло".
Капитан авиации Уэйн Роджерс получил задание в запечатанном конверте.
Побледнев, он повернулся к своему напарнику.
- Что ж, похоже, свершилось.
Огромный самолет выкатился из ангара на взлетную полосу. Роджерс двинул
рукоятку от себя, и казавшаяся неуклюжей стальная птица заскользила вперед,
набирая скорость для взлета.
Мимо них промелькнули несколько К-135, самолетов-заправщиков. На этот
раз они нам не понадобятся, подумал Роджерс. Хотя конверт еще не был
распечатан, капитан знал, что станет их целью.
Бомбардировщик взмыл в воздух и лег на правое крыло, разворачиваясь, не
в сторону океана, а к суше, вглубь страны. Набрав контрольную высоту и
выровняв самолет, Роджерс кивнул напарнику, который разорвал конверт.
- Это Юма, - хрипло проговорил тот.
- Боже, спаси и сохрани, - пробормотал капитан Роджерс.
Он постарался сосредоточиться на показаниях приборов, мигавших
разноцветными огоньками, словно рождественская елка. То и дело они
расплывались у капитана перед глазами, и он подумал, что зрение уже начинает
его подводить, но внезапно понял, что это просто слезы.
- Счастливого рождества, Юма, - горько проговорил Роджерс. - Погоди,
скоро ты узнаешь, что припас для тебя Санта-Клаус на этот раз.
Бартоломью Бронзини наблюдал за последним в своей жизни рассветом.
Красноватый свет пробивался через затейливую решетку его камеры в главном
блоке Юмской Тюрьмы. Уже законченная виселица, казалось, пламенеет в лучах
восходящего солнца. Камеры давно уже стояли на своих местах - всего их было
три.
- Как будто сейчас они станут снимать сцену из дешевой комедии, - с
отвращением скривился Бронзини.
Всю ночь он не сомкнул глаз. Да и смог бы заснуть человек с состоянием
в несколько миллионов долларов, тот, чье изображение украшало стены
несметного количества домов, и которого собирались повесить только за то,
что он согласился сниматься в японском фильме?
Кроме того, всю ночь из города доносились звуки боев. Неужели наконец
прибыли рэйнджеры, подумал Бронзини. Но нет, выброски десанта он не видел,
да и в небе не пролетал ни один самолет. Может быть, это были собравшиеся в
конце концов с духом горожане?
В его сердце начала уже просыпаться надежда на освобождение, но с
течением времени, когда бои то затихали, то начинались вновь, а на
территории тюрьмы ничего не происходило, она постепенно угасла. Только
японские солдаты продолжали возиться с установкой съемочного оборудования,
нервно бегая туда-сюда, что Бронзини отнес за счет вынужденного ночного
бодрствования.
С наступлением рассвета Бартоломью Бронзини, кинозвезда номер один во
всей Америке, точно знал, как чувствуют себя приговоренные к смерти узники.
Он дал себе слово, что просто так им в руки не дастся. Сжав кулаки,
Бронзини притаился за дверью, и принялся ждать.
Поднявшаяся снаружи суматоха словно ножом резанула его по сердцу.
Бронзини попытался успокоиться, слушая, как во дворе превращенного в тюрьму
музея раздается топот ног, крики и японская речь. Вот завелся мотор
бронетранспортера, задвигался, скрежеща по асфальту гусеницами, танк.
- Что ж, я уже готов, подлые любители саке, - пробормотал Бронзини
сквозь зубы. - Чтобы вытащить меня на сцену, вам понадобится не один танк!
К его удивлению, звуки начали удаляться, пока не затихли где-то в
стороне. Над Юмской тюрьмой-музеем повисло жутковатое безмолвие. Его нарушал
только отдаленный треск автоматных очередей, заглушаемый время от времени
взрывами.
Осторожно выглянув в забранное решеткой оконце, Бронзини увидел, что
перед камерами никого нет. Его охранники куда-то исчезли.
Он решил не терять времени даром, и принялся за дверь камеры. Кованая
железная дверь удерживалась на месте двумя поперечинами, прикрепленными к
петлям. Поскольку служившая пугалом для всех аризонских бандитов тюрьма была
теперь превращена в аттракцион для туристов, то и следили здесь больше за
внешним видом, чем за прочностью запоров. Присев на колени, Бронзини
попытался выломать нижнюю поперечину. Винты, которыми была прикреплена
петля, уходили глубоко в трехметровые каменные стены. Поперечина подалась,
но лишь слегка.
Бронзини оглядел камеру. Из мебели в ней были только койка и деревянный
столик, но из металлической пластины посреди пола торчало массивное стальное
кольцо. Подойдя к нему, Бронзини принял знакомую ему стойку
штангиста-тяжеловеса, и начал тянуть, сначала медленно, потом все сильнее и
сильнее. На покрасневшей шее актера вздулись вены, он закряхтел. Кольцо
никак не хотело поддаваться, но ведь он был все-таки Бартоломью Бронзини,
обладатель самых больших мускулов во всем Голливуде. Кряхтя от напряжения,
он продолжал изо всех сил тянуть кольцо наверх, не обращая внимания на
струившийся ручьем пот.
Наконец, звериный рык Бронзини достиг наивысшей точки, и слился с новым
звуком - скрежетом ломающегося металла. Пластина вместе с кольцом отлетела
от пола, и Бронзини упал на спину, но теперь у него было орудие. Вскочив на
ноги, он принялся молотить добытой пластиной в дверь.
Времени это заняло немного - одна из петель треснула, другая вылетела
совсем. Теперь дверь держалась на одном лишь замке, и Бронзини без особого
труда вышиб ее плечом. Выйдя во двор, он прошел мимо длинного ряда пустых
камер, и оказался на автостоянке. Он двигался осторожно, хотя и не
рассчитывал встретить никакого сопротивления.
Перед сувенирной лавкой стоял чей-то пикап. Забравшись внутрь, Бронзини
попробовал завести его. Наконец, он нащупал нужные проводки, соединил их, и
вскоре уже несся по Призон-Хилл Роуд.
Бронзини отчаянно несся по дороге, не совсем представляя себе, куда
едет и что станет делать, когда туда доберется. На шоссе никого не было, но
когда он въехал в город, у порогов домов стояли люди, нерешительно и
смущенно поглядывающие по сторонам. Бронзини подъехал к одной из групп и
спросил:
- Эй! Что тут у вас происходит?
- Японцы отступили куда-то ближе к центру, - ответил ему пожилой
мужчина. - Там началась настоящая заварушка, но никто не знает, с кем они
дерутся.
- Может быть, рэйнджеры?
- Догадка не хуже и не лучше других. Мы вот все думаем, что же делать?
- Почему же вы не сопротивляетесь? Это же ваш город!
- Чем? - спросил пожилой горожанин. - Они забрали у нас оружие.
- Ну и что? Мы же в Аризоне, на Диком Западе. Отберите его назад.
Подойдя поближе, его собеседник заглянул в кабину пикапа.
- Погодите, а вы, случайно, не тот самый актер? Как это там...
Бронзини?
- Нельзя сказать, что сейчас подходящий случай, чтобы этим гордится,
но, вообще-то, да.
- Угу, а я и не узнал вас без повязки.
Бронзини вымученно улыбнулся.
- Предполагалось, что здесь не съемки очередного "Гранди". Не знаете,
где можно достать оружие?
- Зачем это?
- Там, откуда я родом, говорят: "Нашкодил, сам и расхлебывай".
- Да уж, сказано неплохо. Насколько я знаю, они хранят конфискованные
ружья в Шайло-Инн. Может, потом вы их как-то раздадите?
- Если я достану оружие, ваши товарищи станут драться?
- Черт побери, Барт, я ведь посмотрел все ваши фильмы. Да я пошел бы
под ваше начало в любую минуту!
- Предупредите остальных, а я скоро вернусь.
С этими словами Бронзини нажал на газ, и пикап рванулся в сторону
Шайло-Инн. Подъезжая к стоянке, он заметил в вестибюле гостиницы несколько
японцев в военной форме. Лихо затормозив у свободного места на обочине,
Бронзини обнаружил прислоненный к одной из машин свой "Харли-Дэвидсон".
Метнувшись к мотоциклу, он вскочил в седло и нажал на стартер.
Старый добрый "Харли" взревел, и в прищуренных глаза Бронзини сверкнул
огонь. Сдав назад, он до отказа выкрутил ручку газа и понесся, словно
ракета, прямо на входные двери.
На шум двигателя из гостиницы выскочили, крича и размахивая руками,
двое японцев. У них были автоматы, но благодаря внезапности перевес был на
стороне Бронзини. Его мотоцикл, словно смерч, пронесся между бросившимися на
землю японцами, влетел на тротуар и, подпрыгнув, обрушился на стеклянные
двери. К сожалению, это была не специально подготовленная съемочная
площадка, и кусок стекла располосовал Бронзини щеку, а другой осколок
воткнулся в бедро. Не обращая на это внимания, он выпрыгнул из седла
прокатившегося вперед "Харли" и приземлился на мягкие плюшевые кресла.
Выдернув из ноги осколок, Бронзини ловко вспорол им шею подбежавшего сзади
японца, и схватил упавший на пол Калашников. Первым делом он отсоединил штык
и сунул его за голенище, а потом, развернувшись, опустошил всю обойму в
пытавшихся подняться на ноги часовых.
Покончив с охраной, Бронзини принялся обшаривать комнаты на первом
этаже. Оружие он обнаружил за дверью с эмблемой "Красного Рождества" -
силуэт елки на фоне грибообразного облака. Здесь находился основной офис
съемочной бригады в этом городе. Неся винтовки в обеих руках, он вернулся к
пикапу и сложил их в кузов, вместе с ящиком ручных гранат. Туда же он
закатил свой мотоцикл.
Прежде, чем сесть за руль, Бронзини оторвал от своей куртки рукав и
перевязал рану на ноге. После этого еще осталась полоска ткани, которую он
повязал вокруг головы, чтобы пот не заливал глаза.
- Что за черт! - пробормотал актер, влезая на водительское сиденье. -
Может быть, еще не поздно переименовать наш несостоявшийся фильм в
"Последнюю битву Гранди"?
Подъехав к ожидавшей его кучке людей Бронзини увидел, что она выросла
вдвое. Раздав привезенные ружья, он повысил голос, обращаясь к собравшимся:
- Эй! Всем внимание! Остальное оружие там, в отеле. Разбейтесь на
отряды и отправляйтесь за ним. Что дальше - решать вам самим, ведь это ваш
город.
Забравшись в седло "Харли", Бронзини завел двигатель.
- Эй, куда же вы? - спросил кто-то из толпы.
- Город ваш, но случившееся здесь - моя собственная проблема, - ответил
Бронзини, засовывая за пояс гранаты. - Кое кто еще не заплатил по счету!
И с этими словами Бартоломью Бронзини унесся в облаке пыли, и было
видно лишь, как развеваются на ветру его собранные в пучок волосы.
Джиро Исудзу больше не надо было слушать по рации доклады подчиненных,
чтобы понять, что его лучшие силы падают под ударами неприятеля. Достаточно
было выглянуть в окно, где перед зданием мэрии ощетинились орудиями
выстроенные в ряд танки.
Один из них с грохотом выстрелил, и снаряд превратил уже порядком
потрепанный магазин в руины. "Оно", пригнувшись, прошло под снарядом,
пролетевшим в каких-нибудь нескольких сантиметрах выше. Проникнув в город,
человек с горящим взглядом, который по всем сведениям калечил людей и
выводил из строя танки голыми руками, добрался, наконец, до последней линии
обороны, выставленной Исудзу.
Высунувшись из окна, Джиро прокричал:
- Сотрите его в порошок! Прикончите его, во имя императора! Банзай!
Танки взревели двигателями. Исудзу рисковал, ломая последние
оборонительные порядки, прикрывавшие его от существа, с виду так похожего на
человека, но выбора у него не было.
Кроме Исудзу и лежавшего без сознания на кушетке Немуро Нишитцу, в
кабинете никого не было. Сквозь забытье старый японец то и дело старался
что-то сказать. Прислушавшись, Джиро попытался разобрать слова.
- Смерть идет, - снова и снова повторял Нишитцу. - Смерть, не
оставляющая следов даже на песке!
Судя по всему, он бредил. Отвернувшись, Исудзу снова сосредоточил все
внимания на происходящем за окном.
Императорские Оккупационные Войска, силы которых еще недавно казались
несокрушимыми, теперь сократились до жалкой кучки обороняющихся солдат. Всю
ночь в городе шли тяжелые бои. Танки, люди, орудия, все было брошено на
безоружного человека, который, не ведая страха, упорно продвигался вперед.
Они окружали его, и через несколько мгновений танки превращались в груду
металлолома под руками незнакомца, разрывавшего гусеницы и отламывающего
стволы орудий.
Он шел к зданию мэрии, безостановочно и безжалостно. Сначала из
донесений следовало, что человек этот продвигался абсолютно безнаказанно,
как будто солдаты, стоявшие у него на пути были не больше, чем докучливые
мухи, которых не стоит никакого труда прихлопнуть или отогнать. Но вскоре,
когда противостоящих ему танков стало больше, незнакомец словно сбросил
маску безразличия. Он двигался все быстрее и изящнее, пока, наконец, не
стал, как с ужасом в голосе сообщил один из помощников режиссера, "танцуя,
ускользать от пуль. Мы не можем его остановить. Все, что попадает ему под
руку, превращается в пыль. Нужно отступать!".
Из десятков сбивчивых сообщений вырисовывалась сверхъестественная
картина - то был безумный танец смерти и разрушения. Исудзу был вынужден все
уже и уже стягивать кольцо обороны вокруг здания мэрии, пока у него не
осталось всего несколько танков, экипажи которых еще не обратились в
паническое бегство. Он ждал появления "несокрушимого" со все возрастающим
ужасом.
Теперь, наконец, Джиро Исудзу удалось взглянуть на "это" собственными
глазами, и от увиденного у него перехватило дыхание. "Оно" было похоже на
идущую, нет, танцующую смерть.
Выглядело это, несмотря на весь объявший его ужас, красиво. Взвод
японских солдат бросился вперед, пытаясь преградить путь неприятелю. Тот,
вертясь, словно обезумевший дервиш, лишь увертывался от сыпавшихся на него
пуль, проскальзывая между солдатами, нанося удары безостановочно мелькавшими
в воздухе руками и ногами, и каждый раз на землю падали бездыханные тела
японцев.
Один из солдат попытался проткнуть таинственное создание штыком, но
через секунду уже сам болтался на его острие, вздернутый в воздух, словно
знамя. Да, это был танец смерти, смерти, искавшей только японцев.
Танкам пришлось немногим лучше. Окруженный двумя многотонными машинами,
незнакомец выбросил руку сначала вправо, потом влево, и, лишенные гусениц,
танки столкнулись и юзом вылетели на середину дымящейся в развалинах улицы.
Шаг за шагом, "оно" продвигалось вперед. В него десятками летели
гранаты, но таинственное существо перехватывало их и отправляло обратно.