Уотт-Эванс Лоуренс. Корона на троих

   — Хнг, — согласилась фрейлина.
   — И кстати, дорогуша, принеси-ка мне чай.
   Исполнительная Мангли потрусила к столику, где на спиртовке клокотал серебряный чайник, и добавила в кипящую воду три щепотки сухой травы, которую носила в крохотной тщательно запечатанной ладанке.
   Когда отвар был готов, она разлила его в две чашечки и понесла королеве. Леди пили чай вместе. Артемизия промокнула губы.
   — Хм, очень приятный вкус. Хотя я бы пила твои травы, даже если бы они отдавали навозом. Боги, только бы никогда больше не зачать от Гуджа! Три — я имела в виду «смотри», мне и одного достаточно. Мальчика, принца Арбола. Конечно. Ха-ха-ха!
   — Анх-анх-анх, — засмеялась Мангли. Она довольно похлопала себя по плоскому животу, демонстрируя силу контрацептивного чая.
   Королева отставила в сторону пустую чашку.
   — А скажи-ка мне, дорогая Мангли, нет ли еще какого-нибудь сходного средства, известного женщинам твоего племени, которое — м-м-м — предохраняло бы молодую девушку от — м-м-м — любого влечения, которое ведет к тому, что становится необходим вот этот чай?
   Мангли уставилась на королеву, а затем сделала горгорианский жест, означающий, что у кого-то не все быки в хлеве.
   — Нет, конечно же, нет. — Артемизия опустила глаза. — Когда женщина хочет предохранить себя от рождения слишком большого количества детей — это понятно. Но зачем удерживать девушку от превращения в женщину? Ладно, забудем.
   Мангли покачала головой и издала горлом мягкий любопытствующий звук. Ей очень нравилась ее повелительница; если бы не Артемизия, бедняжка либо умерла бы от голода, либо угодила бы в один из дальних горгорианских гарнизонов, где все мужчины — мужчины, а лошади пугливы и капризны. Она бы в лепешку разбилась ради королевы, но та взмахом руки остановила ее.
   — Это не важно. Нам пока еще везет. Но кровь заговорит, я знаю. Помню, как одна из моих гувернанток жаловалась другой, что у меня нет желания заниматься спортом, а та ответила, что это из-за того, что я все силы трачу на разнообразные шалости. Леди Дромедри тогда сказала: «Если она не изменит поведение, то никогда не получит Благословения Вимплы». — Королева сделала гримасу отвращения. — Ну, положим, я в конечном счете получила благословение доброй старой Вимплы, Богини Тревог, Диверсий и Малых Потрясений. Занятия гимнастикой не могли сдерживать меня вечно. Ах, как бы мне теперь хотелось, чтобы они меня удержали!
   Мангли уже хотела разразиться целой очередью вопросительных звуков, когда на лестнице, ведущей в королевские покои, раздались шаги. Женщины услышали, как один из горгорианских часовых заревел:
   — Стой! Кто идет?.. Ай-й-й!
   После чего послышался грохот, а затем смиренное блеяние второго стража:
   — Ах, это вы, принц Арбол. Прошу вас, входите, ваше высочество.
   — И спорим — войду! — донесся радостный выкрик. Дверь в комнату королевы три раза энергично пнули ногой — и деревянные створки широко распахнулись. Блистая варварской красотой и горгорианскими боевыми доспехами, принц Арбол ворвался к матери, словно завоевывал вражескую территорию.
   — Привет, мам! Извини, я тут спустил с лестницы одного твоего гвардейца, но он слишком туп.
   — Сердечко мое, они же горгорианцы. Тупость у них в крови, — мягко пожурила королева сына. — Но я беспокоюсь не о гвардейцах, а о дверях. Они очень дорого стоят. Разве Наставник по Этике не учил тебя, как нужно стучать?
   — Он пытался, мам, но это звучало так глупо, что я отправил его следом за гвардейцем.
   — Какой же ты у меня шаловливый мальчик. — Артемизия не могла сдержать гордой улыбки. Она протянула руки к принцу. — А теперь иди сюда и дай мне на тебя посмотреть.
   Принц Арбол шагнул вперед. Это был настоящий королевский наследник, Гудж не мог пожелать лучшего: высокий, с широкой грудью, с сильными мускулистыми ногами, слегка изогнутыми в результате многочасовых упражнений в седле, с руками, способными владеть любым подходящим для его возраста оружием.
   Естественно.
   Королева Артемизия попыталась потрепать Арбола по голове, но тот увернулся.
   — Ну, маммм! Ну, не делай так! Если мои товарищи узнают, они меня засмеют, и придется поубивать их. А половина этих засранцев должна мне деньги!
   Королева была шокирована.
   — Великие Боги! Арбол, что ты говоришь! Такой язык! Разве я тебя ничему не учила? Неужели, выходя из моей комнаты, ты превращаешься в.., в.., горгорианца?!
   Принц удивленно поднял брови.
   — Но я и есть горгорианец.
   — И старогидрангианец тоже. Никогда не забывай об этом.
   Арбол мрачно уставился в пол и поковырял шпорой лучший ковер королевы.
   — Ладно, — пробормотал он сквозь зубы.
   — Я полагаю, ты пришел сюда не для того, чтобы дуться, — сухо сказала королева.
   Принц поднялся, оживился и одарил мать лучезарной улыбкой.
   — Конечно! Я совсем забыл! Это лучшая новость, какую я слышал за всю свою жизнь!
   — Неужели твой отец скончался? — осведомилась королева с усмешкой.
   Арбол сделал ей знак «у вас не все быки в хлеве» и сбавил тон:
   — Нет, мне наконец удалось ранить Наставника по Грязным Приемам Битвы. Не смертельно, не бойся, но я так хорошо его уделал, что папа сказал: «Пришло время выходить из классной комнаты в мир».
   Королева в отчаянии заломила руки.
   — Что?
   — Он берет меня с собой в поход, мам! — воскликнул принц, чуть ли не выпрыгивая из высоких кавалерийских сапог. — Мы отправляемся завтра опустошать западный фланг Гипоглицемианской Республики. Разве не круто?!
   — Мангли, — приказала королева. — Оставь нас одних.
   Когда немая фрейлина удалилась, Артемизия взяла принца Арбола за руку и повлекла свою чересчур резвую дочку к оконной нише, где проходили особенно серьезные разговоры. Именно там королева поведала принцу Арболу о долге чести и крови, который они оба задолжали дорогому расчлененному и обезглавленному папочке-дедушке, королю Фумиторию Двадцать Второму. Именно там она когда-то наказывала принцу во имя святой обязанности всех высокорожденных старогидрангианских детей никогда, ни при каких обстоятельствах не позволять никому видеть себя обнаженным, утверждая, что это предохраняет матерей принцев от чумы, вызываемой тритонами.
   На этот раз она начала беседу словами:
   — Дорогой, ты должен остаться в замке.
   — У, мамммммм! — Арбол раздраженно затопал каблуками. — Ну почему? Ведь остальные собираются! Все мои ребята едут! Если я останусь, меня задразнят и...
   — Молодой человек, если ты убьешь хоть кого-нибудь без моего разрешения, то получишь ремня.
   Принц не ответил, но Артемизия заметила в его глазах неприятный холодный блеск, как бы говоривший: «Попробуй, тебе для этого потребуется целая армия!» Королева прочистила горло и решила начать мирные переговоры.
   — Любовь моя, военная кампания — это не.., не самое подходящее занятие для аристократа. Солдаты должны делить между собой все. У них нет и не бывает ничего собственного — даже у людей высочайшего ранга. А конечно же, чем выше ранг, тем обособленнее надо держаться, не позволяя нашему врожденному благородству ослеплять и поражать простой люд.
   — Папа говорит, что там полно лошадиной падали, — сказал принц.
   Королева прикусила язык. Для нее Гудж и лошадиная падаль были равны.
   — Это королевская гидрангианская традиция. — Она заскрежетала зубами. — Разве ты забыл счастливые дни своего детства, когда мы жили отдельно от вульгарного и беспокойного мира?
   — Ну, — сказал принц. — Это было скучно.
   Королева Артемизия досчитала до десяти и попробовала подойти с другой стороны.
   — Драгоценный мой, если ты не жаждешь обнаружить тритонов в своем пудинге, надо оставаться скромным. Ты должен скрывать свою наготу от всех посторонних глаз ради моего спасения.
   Принц покачал головой:
   — -Это касается только детей! Ты сама говорила, что настанет время и мне не придется больше беспокоиться о таких вещах. Я больше не ребенок. Когда горгорианский мальчик выходит на первый бой, его считают мужчиной.
   Королева переплела тонкие пальцы и глубоко вздохнула.
   — Арбол, сын мой, ты говоришь правду. По дегенеративным законам и обычаям заплеванных людей Гуджа ты действительно мужчина. И все же знай, что по беспредельно высоким традициям и бессмертным обычаям старогидрангианцев никто никогда не сможет освободить тебя от твоей священной обязанности.
   Арбол зарычал.
   — Я что, опять должен принимать ванну?! — Принц терпеть не мог даже умывания. Возможно, сказывались незабываемые детские воспоминания, как мать выхватывала его из воды и стремительно запаковывала во влажное полотенце при каждом подозрительном звуке, раздававшемся у дверей королевской спальни.
   — Сын мой, спроси лучше, когда у тебя снова появится привилегия принять ванну. — Королева сменила тон. — Главная обязанность гидрангианского принца: быть добрым, храбрым, сообразительным, думать головой — и оберегать от нескромных глаз некоторые части тела.
   — При чем здесь...
   Артемизия жестом велела ему замолчать.
   — Несколько лет назад, мой благородный сын, когда ты был еще слишком мал, ужасная эпидемия прокатилась по нашей округе.
   — Тритоны? Грудные жабы?
   — Нет, не жабы. Жабы — пустяки по сравнению с этой трагедией. Жертвами недуга становились исключительно самцы, и они были поражены.., туда... О, смогу ли я произнести это? Они были деформированы!
   Принц Арбол весь обратился в слух, хотя и не выглядел испуганным, как следовало бы.
   — Оу! Как деформированы? Капсилак, мой оруженосец, на прошлой неделе хвастался двухголовым ежиком. Но если последствия эпидемии оказались такими ужасными, я скажу ему, чтобы он засунул этого ежика...
   — Отростки, — произнесла наконец королева Артемизия. — У них образовались отростки.
   — Где?
   — Вот здесь. — Она показала на специально отлитый для Арбола доспех, о назначении которого юный принц даже не догадывался. Королева подробно описала чудовищные опухоли, которых стыдилось большинство мужчин.
   Арбол передернулся.
   — Это звучит.., ух. Но, мам.., папа тоже этим страдает?
   Артемизия кивнула.
   — А почему бы ты думал, я избегаю его? О, это тяжелое зрелище, и надо приложить все усилия, чтобы уберечь короля от позора. Мой мальчик, тебе посчастливилось быть одним из немногих оставшихся в Гидрангии мужчин, чьи генеративные органы.., не затронуты болезнью. Теперь подумай! Если ты отправишься на войну в компании солдата, которому не повезло, — как ты думаешь, что он почувствует, увидя твое здоровое тело?.. — Она издала соответствующий всхлип и обвила руками шею Арбола. — Поклянись мне, мой мальчик! — вскричала королева. — Пообещай мне честью Гидрангии, что, если ты отправишься в поход со своим отцом, ты сделаешь все возможное, чтобы другие мужчины не увидели тебя обнаженным. Поклянись, что не причинишь боль невинным калекам.
   Полузадушенный в материнских объятиях принц Арбол выдавил:
   — Ну клянусь.
   — Я верю тебе, дорогой. — Артемизия отпустила его и поцеловала в щеку. — А теперь можешь идти веселиться на войне. 
   Принц Арбол направился к дверям, но по дороге передумал — и метнулся назад для сердечных прощальных объятий. А затем умчался.
   Королева тяжело вздохнула и, вернувшись в комнату, опустилась в кресло.
   — Мангли! Мангли, сюда! — Немая горгорианка появилась прежде, чем госпожа произнесла ее имя дважды. — Мангли, бумагу для писем!
   Фрейлина с интересом наблюдала, как Артемизия составляет послание. Время от времени королева бормотала себе под нос текст письма или перечитывала его вслух. В эти моменты Мангли оживлялась. Она создала теорию, связывающую слова королевы со значками на бумаге. Девушка не знала о деталях подобной связи, но была уверена, что здесь что-то есть — важное и требующее дальнейшего изучения.
   Закончив письмо, Артемизия послала Мангли за курьером. Четырнадцатилетняя практика многому ее научила. Королева сколотила целый отряд молодых людей, которым можно было спокойно доверить тайную корреспонденцию. Все оказалось довольно просто: она приглашала их в свои апартаменты, угощала чаем с афродизаком и.., отдавала им Мангли... А затем сообщала, что так будет каждый раз, когда они успешно выполнят свою миссию.
   В последнее время ее гонцы зачастили к Черной Ласке. Приближалась пора женской зрелости принца Арбола, и жизнь в веселом зеленом лесу казалась Артемизии все привлекательнее и привлекательнее.
   «У меня нет другого выхода, — думала королева, наблюдая, как ее последний курьер выезжает из замка. — Я не жду многого от жизни в лесу, но оставаться здесь просто опасно!»
   Почувствовав легкую дрожь, она встала и потребовала накидку. Недалеко от замка находились сто семьдесят два храма разных гидрангианских и горгорианских богов и богинь. В последнее время их посещение и опека стали ежедневной обязанностью королевы Артемизии.
   «Лучше огородить клумбы, — резонно думала она, — чем жить в городском колумбарии».

Глава 9

   Небеса были серыми, трава коричневой, а дорога под ногами каменистой, и Данвин, весело насвистывая, спускался с гор. Какой же прекрасный день! И вообще каждый день прекрасен.
   Рядом резвилась Бернис, по крайней мере она сопровождала его до ворот выгона. И если уж не резвилась, то охотно бежала вперед. Данвин уверял себя, что горсть сахара, которую он захватил для своей любимицы, никак не влияет на ее поведение и это настолько несомненно, что нет никакой необходимости проверять.
   Конечно, слово «резвилась» было неуместным: в конце концов Бернис давно уже не ягненок. Но в ее походке сохранилось некоторое подпрыгивание, словно овечка тоже чувствовала радость жизни. Старый Одо сказал бы, что она просто торопится ухватить сахар. И наверняка добавил бы, что Бернис прихрамывает после того, как Данвин с ней слишком неосторожно играл. Но мальчика это не трогало.
   Он забрался на верхний брус изгороди, и его любимая овца тревожно заблеяла.
   — Извини, Бернис, но тебе нельзя идти вместе со мной. Для такой девочки, как ты, Вонючие Ягоды — место не безопасное.
   Бернис заблеяла еще громче.
   — Правда, правда, — сказал Данвин. — Но, может быть, это тебя порадует, пока я не вернусь. — И он протянул сахар.
   Овца стала шустро слизывать лакомство, ее язык двигался так быстро, что часть коричневых крупинок просыпалась на траву.
   Сердце Данвина переполнялось нежностью при виде любимой зверушки, с восторгом лижущей его руку.
   — Некоторые сказали бы, что это из-за сахара, но я знаю, что ты просто любишь меня, Бернис!
   Овца заблеяла и стала нюхать траву в поисках просыпанной сласти.
   — Ладно, я вернусь к ужину, — сказал Данвин, перебираясь через изгородь. — Подожди меня, хорошо?
   Бернис даже не обернулась, но Данвин радостно помахал ей рукой и начал спускаться по склону. Через дюжину шагов он снова стал насвистывать.
   Жизнь все-таки прекрасна.
   День был прохладным, но не дождливым. Дорога оказалась достаточно гладкой, и Данвин почти не чувствовал острых камушков через подошвы поношенных ботинок. Он направлялся в селение Вонючие Ягоды, чтобы купить дюжину свечей. Целых три медяка звенели в его кармане.
   Дома у него осталась Бернис, а папа Одо стал уже слишком стар, чтобы лупить его каждый день, — чего еще нужно парню?
   У Данвина не было ни малейшего сомнения: у него самая лучшая жизнь на свете. Даже принц Арбол, живущий в Замке Быка, как его называют горгорианцы, не может лучше проводить время. Старые чудики из Вонючих Ягод до сих пор называли замок Дворцом Божественно Тихих Раздумий, но Данвину больше нравилось горгорианское название. Во-первых, оно было короче, а во-вторых, он точно знал, что такое «бык», и очень смутно представлял, что такое «раздумья».
   Одо горгорианцы не интересовали. Его вообще ничего не интересовало, кроме отары овец. Данвин старался быть в курсе последних событий в стране и преуспел настолько, что ни одно политическое убеждение не задерживалось в его голове дольше нескольких секунд, прежде чем вывалиться прочь. Он хотел когда-нибудь посмотреть на настоящий королевский дворец, но не представлял, как он может выглядеть. Дальше его политические суждения не распространялись.
   У Данвина было ощущение, что дворец имеет нечто общее с причудливыми украшениями, но он почему-то думал, что это палатка.
   Однако чем бы там замок или дворец ни оказался, Данвин считал, что жить в хижине Одо, где крыша почти не протекает, из пола не торчат камни, а выгребная яма находится с подветренной стороны, гораздо удобнее.
   Кроме того, в замке наверняка нет овец. Когда Данвин размышлял об этом, то приходил в ужас: никого похожего на Бернис?!
   Он не заметил, как вошел в село.
   — Привет, мистер, не хотели бы вы.., а, это ты, — сказал кто-то. Данвин заморгал и только тут увидел Хильди, прислонившуюся к стене булочной.
   — Приветик, Хильди! — Он заметил, что на ее блузке слишком низкий вырез, и подумал, что она, наверное, экономит материал. Интересно, как ей удается не простудиться?
   — Привет, Данвин! — ответила девушка, слегка наклонив голову и хлопая ресницами. Ее юбка как-то сама собой задралась повыше.
   — Что поделываешь? — поинтересовался Данвин.
   — Да ничего особенного, просто ожидаю, не появится ли какой-нибудь симпатичный юноша, желающий приятно провести время.
   Данвин огляделся. На скамейке перед постоялым двором дремали четыре старика, Грета, жена мясника, развешивала белье. Больше никого не было.
   — Я дам тебе знать, если встречу такого, — пообещал Данвин. — А сейчас мне надо купить свечей.
   Хильди вздохнула:
   — Данвин, ты хоть когда-нибудь вырастешь?
   — Я и так уже вырос, — сказал он, немного обидевшись. — Одо доверил мне деньги. И я выше половины мужчин в этом селении.
   — Да, ты выше и шире, — согласилась Хильди. — Но я не в курсе насчет мужчины.
   Данвин сморщился, пытаясь понять, что это значит, но девушка уже махнула рукой и сказала:
   — Не обращай внимания. Иди покупай свои свечи.
   — Ладно. — Он двинулся дальше вниз по улице селения, гадая, о чем говорила Хильди: если он выше других мужчин и шире в плечах, то каким же образом он не больше?
   Иногда он удивлялся Хильди. Она как будто не работала ни в одной из лавок, она не держала никакого скота. Когда бы он ее ни встречал, она просто болталась без дела, но деньги у нее водились. Правда, немного. Судя по внешнему виду, купить теплые вещи она не могла, но никогда не выглядела голодной.
   Милая девушка, подумал Данвин. В прошлом месяце он даже решил, что она не хуже овцы, и видел несколько странных снов с ее участием.
   И все же: что она имела в виду, спрашивая, когда он вырастет?
   Старики, сидящие перед гостиницей, о чем-то заспорили.
   — ..Ничего-то ты не знаешь, — говорил лысый Фернанд. — Все было совсем не так!
   — А вот и знаю, — отрезал Тадеус. — Они пытали короля Фумитория шесть месяцев, а он все это время смеялся им прямо в лицо!
   — Он не мог смеяться шесть месяцев, — заметил Арминтер. — У него бы сел голос.
   — Ну и сел, — сказал Тадеус. — Так он шепотом смеялся.
   Данвин остановился послушать. Почти все сведения по истории, географии и политике он получил, слушая этих старых чудиков, постоянно собиравшихся на скамейке.
   — Гудж просто оттяпал ему голову, — настаивал Фернанд. — Он не мучил короля шесть месяцев.
   — А вот и мучил, — настаивал Тадеус. — А старый Фумиторий смеялся.
   — Шесть месяцев? — допытывался Беризариус.
   Тадеус уступил:
   — Хорошо, может быть, он иногда прерывался. Надо же человеку есть и спать. Так что я полагаю, даже старый Фумиторий смеялся не все время.
   — Да уж, с росомахами не посмеешься, — вставил Арминтер.
   Тадеус согласился:
   — Верно. Над росомахами нельзя смеяться, они от этого сатанеют.
   — А я говорю, он отрубил ему голову мечом — и все, — объявил Фернанд. — И не было там никаких офигенных росомах.
   — Ну и ерунду ты говоришь. Его мучили шесть месяцев, а он смеялся над ними, — оборонялся Тадеус. — За исключением росомах.
   — Отрубил ему голову, объявил себя королем, а потом уложил его дочку в койку, вот и все, на что Гудж оказался способным, — доказывал Фердинанд. — И никто никого не мучил.
   Старый Беризариус внес предложение:
   — Ладно тебе, ведь в точности неизвестно, что он делал с бедной королевой Артемизией. Ее он, может, малость и помучил.
   Арминтер согласился:
   — Ну, это естественно: мужик всегда мучает свою жену.
   Тадеус тоже согласился:
   — Я думаю, это нормально для тех, кто может позволить себе такое дело. Им не надо беспокоиться, убрано ли в доме и приготовлен ли ужин.
   — Ха, — процедил Феранд сквозь зубы. — Ты бы уж помучил своих жен, ежели бы возможность была.
   — А вот и нет, — обиделся Беризариус. — Мы не кучка горгорианских варваров. — Он оглядел остальных, ожидая поддержки.
   Наступила испуганная тишина.
   — Про жен не скажу, но я не стал бы отрубать голову ее отцу, — наконец произнес Тадеус.
   Арминтер запротестовал:
   — Но ты же сказал, что Гудж и не делал этого, а только мучил старого короля шесть месяцев.
   — Мучил, мучил! Вы меня совсем запутали. Он мучил Фумитория шесть месяцев, а потом он отрубил ему голову!
   — Чего? Кто отрубил Гуджу голову?
   — Это Гудж отрубил голову Фумиторию!
   — А раньше ты говорил не так.
   — Нет, так.
   Данвин начал терять нить разговора.
   — Он отрубил голову Гуджу и тогда, значит, женился на Артемизии?
   — Правильно. Чтобы мучить свою жену.
   — Кто же женится на Фумитории, мучителе женщин?
   — Он не мог жениться на Артемизии: она его дочь.
   — Дочь?
   — Верно, поэтому Гудж и обезглавил Фумитория: чтобы жениться на его дочери.
   — А о чем ты только что говорил?
   — Когда?
   — Про свою жену, о мучениях.
   — Какие мучения? Я же не женат.
   У Данвина голова пошла кругом. Он решил, что на сегодня хватит, и направился в маленький пивной бар при гостинице. Селение Вонючие Ягоды было слишком маленьким, свечной лавки никто не держал, и жена содержателя гостиницы Арметта раз в неделю варила воск и продавала свечки прямо на кухне.
   В баре за одним из трех больших столов сидел незнакомый мужчина. Данвин вежливо поклонился и стал высматривать Арметту.
   В следующий момент женщина вышла из кухни с кувшином эля в одной руке и глиняной кружкой в другой. Она поставила все это перед путником и вытерла руки о юбку.
   —  — Пиво прекрасное. Пейте! Мой муж — лучший пивовар в тутошних горах! — На ее лице расплылась широкая улыбка.
   Арметта все делала широко.
   Данвин помахал ей:
   — Привет! Одо послал меня за свечами.
   Путник, наливавший пиво в кружку, повернулся, чтобы посмотреть на Данвина.
   Неожиданно он вытаращил глаза и чуть не разбил кувшин.
   — Свечи? — Арметта нахмурилась.
   — Верно, дюжину свечей.
   — Это стоит два медяка.
   — Я даю три, — ответил Данвин, смутно понимая, что следует торговаться.
   Женщина фыркнула:
   — Заметано, — и протянула руку. Данвин пересыпал медяки в ее ладонь.
   — Сейчас принесу, подожди.
   Арметта проплыла на кухню, а путник все пялился на Данвина, который явно чувствовал себя не в своей тарелке. Наконец мужчина сделал приглашающий жест:
   — Присаживайся, паренек.
   Данвин заколебался.
   — Садись, — повторил незнакомец, указывая на стул рядом с собой.
   Данвин медленно сел.
   — Как тебя зовут?
   — Данвин.
   Путник нахмурился.
   — Это гидрангианское имя или горгорианское?
   — Понятия не имею. Но оно мое, и точка. — Путник продолжал разглядывать его, и Данвин добавил:
   — А как вас зовут?
   — Фрэнк.
   — Это гидрангианское имя?
   — Да, — резко ответил мужчина.
   По его тону Данвин догадался, что сказал что-то не то. Извинение могло прозвучать совсем уж бестактно, поэтому он протянул:
   — О-о!
   Путник снова вытаращил глаза, и Данвин заерзал на стуле.
   — Ну, — сказал он отчаявшись. — Вы откуда-нибудь отсюда?
   — Нет, — ответил человек, назвавший себя Фрэнком. — А ты?
   — Да, я да.
   Путник усмехнулся:
   — Ты поразительно похож на одного человека.
   — Правда?
   Мужчина кивнул — медленно, один раз.
   — А это хорошо или плохо?
   — Не знаю. Но, может, вы родственники?
   — Сомневаюсь, — неприветливо буркнул Данвин.
   — Да? А у тебя есть семья?
   — Небольшая.
   — А кто твои родители?
   — Мой отец — Одо, он пастух. А матерью была Одри, овечка.
   — Вечка?
   — Овечка. Овца.
   Потрясенный Фрэнк не верил своим ушам:
   — Твоя мать — овца?
   — Была. Она давно уже померла.
   — Но ты не похож на овцу.
   Данвин передернулся.
   — Я пошел в отца.
   Фрэнк помялся.
   — М-м. По-моему, люди и овцы не могут, м-м, сопрячься.
   — Не могут что?
   — Я говорю, овца не может родить человечье дитя.
   — А-а. — Данвин немного подумал и пояснил: — Папа Одо никогда не говорил, что Одри была моей действительной материнской матерью. Просто она меня выкормила.
   Фрэнк кивнул.
   — А ты уверен, что Одо — твой настоящий отец?
   — Конечно, зачем бы ему еще меня содержать?
   Фрэнк заколебался.
   — Значит, это просто совпадение. Поразительно. Вы похожи как две капли воды. Я поклялся бы, что у вас один отец.., было много женщин.., или, может, Черная Ласка...
   Данвин удивленно заморгал.
   — Э? Ласки слишком маленькие, чтобы покрыть овец. А Одо не стал бы.., ну, я имею в виду, зачем ему ласка, если есть овца?