Страница:
— Дата в этой депеше неправильна. Фон Калле спутал март с маем. Я получила свой паспорт только 12 мая. Возможно, ошибка связана с моим немецким произношением. Май и март в немецком языке звучат чуть-чуть похоже.
После капитана Ладу следующим самым важным свидетелем обвинения был полковник Жозеф Данвинь. Так как полковник был в данный момент в Мадриде, Бушардон зачитал Мата Хари данные им под присягой показания.
— Его показания содержат много правды, — сказала она. — Я даже сказала бы, что в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник ловко перекрутил характер наших отношений. Он забыл сказать, что он бегал за мной так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле «Ритц». Он при всех пил со мной чай и кофе и постоянно называл меня «моя маленькая» и «мое дитя». Верно, что он не стал моим любовником. Но он все-таки предложил мне жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище. Человек уровня полковника Данвиня не должен первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Это тем более верно, что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Он еще пригласил меня на обед в «Отель д’Орсэ».
И об его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать только одно — это просто смешно! Если он так действительно думал, то он естественно поостерегся бы на публике показывать ко мне свое расположение так, как он это всегда делал. Он ведь даже попросил у меня как сувенир букетик фиалок и ленточку.
После полковника Данвиня опрашивали еще одного свидетеля — маникюрщицу из отеля «Плаза». Она подтвердила, что Мата Хари рассказывала ей, что терпеть не может англичан и бельгийцев. Еще она что-то говорила о Вердене.
Мата Хари согласилась, что такое могло быть. Возможно, во время маникюра она действительно что-то говорила об этих двух народах, «но я имела в виду только поведение бельгийцев и англичан в этой гостинице. А Верден я определенно не упоминала».
Следующую неделю Бушардон провел, опрашивая других свидетелей обвинения. Те, которые не могли приехать в Париж, протоколировали свои показания под присягой. Среди них был и капитан Вадим Маслов. Мата Хари воспользовалась этим временем, чтобы написать Бушардону еще одно подробное письмо. В нем она снова подтверждала все, что она сказала о полковнике Данвине.
Когда 30 мая она вновь сидела напротив Бушардона, основное время допроса заняли показания французского полковника. По его собственному мнению и запротоколированным показаниям полковник с самого начала раскусил Мата Хари. Она сама первой подошла к нему. Однажды она упомянула в ходе беседы имена немецкого кронпринца и герцога Камберлендского, зятя немецкого императора. Это, по мнению полковника, подтверждало, что она шпионка.
Он также врал, что просил Мата Хари еще раз прийти к фон Калле. Под присягой он показал, что сам рассказал ей о десантах в Марокко. Кроме того, он совсем по-иному описал под протоколом содержание их беседы на Аустерлицком вокзале. Свои показания он закончил не очень лестным замечанием, что, в конце концов, Мата Хари всегда охотилась только за деньгами других людей. А сама по себе она ни на что не способна.
Пока Мата Хари обсуждала с Бушардоном свое письмо, где она частично возражала против высказываний полковника, она попросила еще раз прочитать протокол. Она хотела дать устные замечания, которые возможно забыла в своем письме. Потом пункт за пунктом она прошлась по обвинениям:
— Сначала я хочу заявить, что полковник сам просил, чтобы его представили мне. Если он утверждает, что атташе голландского посольства господин де Вит представил ему меня как госпожу МакЛеод, то я могу только сказать: любой человек в Мадриде знал, что госпожа МакЛеод и Мата Хари одно и то же лицо. Я там уже танцевала. Кроме того, полковник Данвинь на следующий день, примерно в половине третьего, сидел в читальной комнате «Ритца». Он точно знал, что я в это время обычно бываю там. Он приветствовал меня словами: — Угадайте, почему я здесь? — Наверное, из-за меня, — ответила я. Потом он сделал комплимент моему платью и спросил, хотела бы я поужинать в «Ритце». Я сказала — да.
В тот вечер после ужина во время танцев меня сопровождали господа де Вит и ван Эрсен, когда появился полковник. Пока оба голландские атташе танцевали с другими дамами, полковник воспользовался возможностью провести весь вечер в моей компании. Он спросил меня, что я делаю в Испании, и почему я не поехала прямо в Голландию. Я ответила на это, что я на его стороне, и что если бы я познакомилась с ним раньше, то передала бы ему все сведения, которые только что отправила в Париж. Затем я рассказала ему, что случилось со мной в Фалмуте.
Верно, что я упоминала в разговоре немецкого кронпринца и его свояка, герцога Камберлендского. Но я только сказала, что у принца очень глупая улыбка и что он во всем спорит с герцогом. Я познакомилась с ним, когда была любовницей Киперта. Он часто обедал у меня дома.
Что касается беседы, которая, по показаниям полковника, состоялась позже в тот же вечер, то я утверждаю, что она на самом деле была лишь через два дня. Как минимум, через два дня. Да и проходила она иначе, не так, как он пишет. Я описала мою встречу с фон Калле на моем допросе 28 февраля. И я настаиваю на моем утверждении, что моя вторая встреча с фон Калле произошла по настоятельному желанию полковника.
Я не только не упоминала о каких-то профранцузских группировках в Каталонии, но и не оговорила о моем собственном положении в Германии. Я разговаривала с полковником о том, что капитан Ладу все время занимается мелочами, как он беседует, беседует, но ничего не понимает, что он может извлечь из меня. И не месье Данвинь просил меня добыть для него детали десантов в Марокко. Он вообще о них ничего не знал. Наоборот — это я дала ему эти сведения. Он был так озадачен, что пришел ко мне на следующее утро и спросил, не смогу ли я достать более подробные сведения об этом. Совершенно неверно, что он просил меня получить точную информацию о средствах и методах, как можно сорвать эту высадку. Этот человек, похоже, видел это во сне! Точно так же неверно, что я рассказывал ему, что я жила во Франции из-за моего искусства, а в Германии ради удовольствия.
Он дал мне понять, что он, вероятно, сможет добиться для меня контракта с мадридской оперой. На это я ему ответила, что после войны я охотнее вернусь в Париж, чтобы жить там.
О морали разных господ из немецкого посольства я никогда не говорила с Данвинем, по той простой причине, что знала там только одного человека — фон Калле. И о нем я сказала только, что нашла его усталым и в плохом состоянии здоровья.
Полковник постоянно занижает ценность информацию, предоставленной мною. Он ошибается. Потому что когда 4 января я доставила ту же информацию капитану Ладу, тот был очень удивлен и буквально сказал: «Я озадачен».
Что касается нашего последнего разговора на Аустерлицком вокзале, то я подробно описала вам все, что тогда было сказано. Если мои показания отличаются от показаний полковника, то мне очень жаль — но беседа проходила именно так, как я описала.
По поводу оценки полковником Данвинем информации, которую я поставляла французам и немцам, то я могу только еще раз напомнить о том, что я уже говорила. А о последней фразе полковника я скажу только одно: во всем говорит ненависть и ярость отвергнутого любовника. Я даже больше чем уверена, что полковник стоит за письмом, которое русский военный атташе написал полковнику первого императорского полка, где было предупреждение, что я, мол, опасная авантюристка, с которой Маслову лучше бы не иметь дела. Он знал, что Маслов был моим любовником.
После протокола показаний Данвиня, были зачитаны показания Вадима Маслова. В основном, он показал под протоколом, что его афера с Мата Хари не имела глубокого значения, и что он уже в марте собирался порвать с ней. Но она тогда уже была в тюрьме. Капитан Бушардон спросил, может ли она что-то по этому поводу сказать. Ответ был краток: — Мне нечего сказать.
ГЛАВА 22
ГЛАВА 23
ГЛАВА 24
После капитана Ладу следующим самым важным свидетелем обвинения был полковник Жозеф Данвинь. Так как полковник был в данный момент в Мадриде, Бушардон зачитал Мата Хари данные им под присягой показания.
— Его показания содержат много правды, — сказала она. — Я даже сказала бы, что в основном все, описанное им, соответствует действительности. Только полковник ловко перекрутил характер наших отношений. Он забыл сказать, что он бегал за мной так, что казался смешным. Дважды в день он разыскивал меня в отеле «Ритц». Он при всех пил со мной чай и кофе и постоянно называл меня «моя маленькая» и «мое дитя». Верно, что он не стал моим любовником. Но он все-таки предложил мне жить с ним, чтобы я, мол, осветила его жилище. Человек уровня полковника Данвиня не должен первым бросать камень в женщину, оказавшуюся в беде. Это тем более верно, что однажды он просил меня стать его любовницей. Но я ответила, что принадлежу одному русскому офицеру, за которого хотела бы выйти замуж. Он еще пригласил меня на обед в «Отель д’Орсэ».
И об его убежденности в том, что я работаю на немецкую разведку, я могу сказать только одно — это просто смешно! Если он так действительно думал, то он естественно поостерегся бы на публике показывать ко мне свое расположение так, как он это всегда делал. Он ведь даже попросил у меня как сувенир букетик фиалок и ленточку.
После полковника Данвиня опрашивали еще одного свидетеля — маникюрщицу из отеля «Плаза». Она подтвердила, что Мата Хари рассказывала ей, что терпеть не может англичан и бельгийцев. Еще она что-то говорила о Вердене.
Мата Хари согласилась, что такое могло быть. Возможно, во время маникюра она действительно что-то говорила об этих двух народах, «но я имела в виду только поведение бельгийцев и англичан в этой гостинице. А Верден я определенно не упоминала».
Следующую неделю Бушардон провел, опрашивая других свидетелей обвинения. Те, которые не могли приехать в Париж, протоколировали свои показания под присягой. Среди них был и капитан Вадим Маслов. Мата Хари воспользовалась этим временем, чтобы написать Бушардону еще одно подробное письмо. В нем она снова подтверждала все, что она сказала о полковнике Данвине.
Когда 30 мая она вновь сидела напротив Бушардона, основное время допроса заняли показания французского полковника. По его собственному мнению и запротоколированным показаниям полковник с самого начала раскусил Мата Хари. Она сама первой подошла к нему. Однажды она упомянула в ходе беседы имена немецкого кронпринца и герцога Камберлендского, зятя немецкого императора. Это, по мнению полковника, подтверждало, что она шпионка.
Он также врал, что просил Мата Хари еще раз прийти к фон Калле. Под присягой он показал, что сам рассказал ей о десантах в Марокко. Кроме того, он совсем по-иному описал под протоколом содержание их беседы на Аустерлицком вокзале. Свои показания он закончил не очень лестным замечанием, что, в конце концов, Мата Хари всегда охотилась только за деньгами других людей. А сама по себе она ни на что не способна.
Пока Мата Хари обсуждала с Бушардоном свое письмо, где она частично возражала против высказываний полковника, она попросила еще раз прочитать протокол. Она хотела дать устные замечания, которые возможно забыла в своем письме. Потом пункт за пунктом она прошлась по обвинениям:
— Сначала я хочу заявить, что полковник сам просил, чтобы его представили мне. Если он утверждает, что атташе голландского посольства господин де Вит представил ему меня как госпожу МакЛеод, то я могу только сказать: любой человек в Мадриде знал, что госпожа МакЛеод и Мата Хари одно и то же лицо. Я там уже танцевала. Кроме того, полковник Данвинь на следующий день, примерно в половине третьего, сидел в читальной комнате «Ритца». Он точно знал, что я в это время обычно бываю там. Он приветствовал меня словами: — Угадайте, почему я здесь? — Наверное, из-за меня, — ответила я. Потом он сделал комплимент моему платью и спросил, хотела бы я поужинать в «Ритце». Я сказала — да.
В тот вечер после ужина во время танцев меня сопровождали господа де Вит и ван Эрсен, когда появился полковник. Пока оба голландские атташе танцевали с другими дамами, полковник воспользовался возможностью провести весь вечер в моей компании. Он спросил меня, что я делаю в Испании, и почему я не поехала прямо в Голландию. Я ответила на это, что я на его стороне, и что если бы я познакомилась с ним раньше, то передала бы ему все сведения, которые только что отправила в Париж. Затем я рассказала ему, что случилось со мной в Фалмуте.
Верно, что я упоминала в разговоре немецкого кронпринца и его свояка, герцога Камберлендского. Но я только сказала, что у принца очень глупая улыбка и что он во всем спорит с герцогом. Я познакомилась с ним, когда была любовницей Киперта. Он часто обедал у меня дома.
Что касается беседы, которая, по показаниям полковника, состоялась позже в тот же вечер, то я утверждаю, что она на самом деле была лишь через два дня. Как минимум, через два дня. Да и проходила она иначе, не так, как он пишет. Я описала мою встречу с фон Калле на моем допросе 28 февраля. И я настаиваю на моем утверждении, что моя вторая встреча с фон Калле произошла по настоятельному желанию полковника.
Я не только не упоминала о каких-то профранцузских группировках в Каталонии, но и не оговорила о моем собственном положении в Германии. Я разговаривала с полковником о том, что капитан Ладу все время занимается мелочами, как он беседует, беседует, но ничего не понимает, что он может извлечь из меня. И не месье Данвинь просил меня добыть для него детали десантов в Марокко. Он вообще о них ничего не знал. Наоборот — это я дала ему эти сведения. Он был так озадачен, что пришел ко мне на следующее утро и спросил, не смогу ли я достать более подробные сведения об этом. Совершенно неверно, что он просил меня получить точную информацию о средствах и методах, как можно сорвать эту высадку. Этот человек, похоже, видел это во сне! Точно так же неверно, что я рассказывал ему, что я жила во Франции из-за моего искусства, а в Германии ради удовольствия.
Он дал мне понять, что он, вероятно, сможет добиться для меня контракта с мадридской оперой. На это я ему ответила, что после войны я охотнее вернусь в Париж, чтобы жить там.
О морали разных господ из немецкого посольства я никогда не говорила с Данвинем, по той простой причине, что знала там только одного человека — фон Калле. И о нем я сказала только, что нашла его усталым и в плохом состоянии здоровья.
Полковник постоянно занижает ценность информацию, предоставленной мною. Он ошибается. Потому что когда 4 января я доставила ту же информацию капитану Ладу, тот был очень удивлен и буквально сказал: «Я озадачен».
Что касается нашего последнего разговора на Аустерлицком вокзале, то я подробно описала вам все, что тогда было сказано. Если мои показания отличаются от показаний полковника, то мне очень жаль — но беседа проходила именно так, как я описала.
По поводу оценки полковником Данвинем информации, которую я поставляла французам и немцам, то я могу только еще раз напомнить о том, что я уже говорила. А о последней фразе полковника я скажу только одно: во всем говорит ненависть и ярость отвергнутого любовника. Я даже больше чем уверена, что полковник стоит за письмом, которое русский военный атташе написал полковнику первого императорского полка, где было предупреждение, что я, мол, опасная авантюристка, с которой Маслову лучше бы не иметь дела. Он знал, что Маслов был моим любовником.
После протокола показаний Данвиня, были зачитаны показания Вадима Маслова. В основном, он показал под протоколом, что его афера с Мата Хари не имела глубокого значения, и что он уже в марте собирался порвать с ней. Но она тогда уже была в тюрьме. Капитан Бушардон спросил, может ли она что-то по этому поводу сказать. Ответ был краток: — Мне нечего сказать.
ГЛАВА 22
Что касалось Бушардона, то для него судьба Мата Хари была определена уже после допроса 30 мая. По его мнению, суд мог бы состояться уже на следующий день. Он был абсолютно убежден в ее виновности. Все равно, что бы Мата Хари не приводила в свою защиту, как много бы противоречий не было в показаниях Ладу и Данвиня, как маловажны и беспочвенны были слова некоторых свидетелей — маникюрши, к примеру, — все, что Мата Хари когда-либо сказала или сделала, являлось для него доказательством ее шпионской работы. Бушардон не хотел и думать, что какие-то деньги, полученные Мата Хари, на самом деле могли все-таки поступить от барона ван дер Капеллена. Даже в случае с пятью тысячами франков, пришедших еще до того, как она отправилась в свою роковую поездку в Голландию, он не мог принять такого ее объяснения. Тридцать шесть лет спустя он все еще придерживался своего убеждения. Он продолжал считать доказанным, что Мата Хари была два раза направлена немцами во Францию со шпионским заданием, а не — по крайней мере, в первый раз, — просто поехала забрать из Парижа свои вещи.
Следующие три допроса мало повлияли на убежденность Бушардона. 1 июня он задавал вопросы. которые в несколько иной форме уже были обсуждены раньше. Фон Калле, говорил он, 13 декабря послал в Берлин телеграмму и сообщил, что пришлет подробную письменную информацию. Бушардону захотелось узнать, в чем заключалась эта подробная информация, и он спросил об этом Мата Хари. Она мало чем могла ему помочь. Вместо этого она снова клялась, что никогда не выполняла заданий Крамера: — В момент, когда я выбросила три бутылочки с чернилами, я почувствовала себя свободной от какого бы то ни было немецкого шпионажа, и одновременно избавилась от всех контактов с немцами. Одновременно я сбросила с себя номер Х-21, который они мне присвоили.
Ее спросили о некоем человеке в возрасте примерно двадцати пяти лет, который заходил в отель в день ее ареста, и о директоре одного берлинского банка.
— Не знаю его, — сказала Мата Хари о первом. По поводу второго она сообщила, что его имя Констан Баре. Он был французом и одним из ее любовников. Не так как Крамер, сказала она. Тот никогда не приставал к ней с такими предложениями. В начале 1915 года она познакомилась с Крамером через Вурфбайна. Перед ее возвращением из Парижа она никогда не принимала консула в своем доме в Гааге, потому что в то время в доме еще не было никаких удобств. У нее не было ни постельного белья, ни серебра и даже не было чашки чая, не говоря уже о возможности угостить гостя обедом.
Бушардон снова подчеркнул, что 20 тысяч франков — очень большие деньги. Это намного больше, чем немцы обычно платят. Как доказательство он привел пример одного французского офицера, который был готов работать на немцев. Он потребовал 20 тысяч франков. Немцы ему вежливо отказали.
По этому пункту Мата Хари сказала: — Прежде всего, меня занимали в тот момент мои меха, конфискованные в Берлине. Я только хотела компенсировать свои потери. Но я просто была обязана выложить фон Калле такую историю, согласно которой я сделала вид, что приняла предложение французов и стала выполнять задание для них. Кроме того, я должна была объяснить ему, почему я в Мадриде всегда вращалась именно в определенном обществе, в том числе и в обществе вашего военного атташе.
Затем дискуссия снова коснулась Виттеля. — Меня интересовали только мое здоровье и капитан Маслов. С другими людьми я там, пожалуй, и словом не обменялась. Я не лгала вам, когда говорила, что жила в замке в Турене. Это был замок «Шато де ла Дорее» в Эвре, и было это в 1910-1911 годах. Мой тогдашний любовник Руссо подписал договор аренды, но платила я сама.
Предпоследний допрос, 12 июня, тоже принес мало нового. Бушардон говорил об еще одном письме, написанном ему Мата Хари со времени последнего допроса. В нем Мата Хари жаловалась, что французы арестовали ее так, чтобы она не имела возможности сначала договориться с Ладу в его главном бюро. Она требовала, чтобы в качестве свидетеля заслушали ее старого друга, Анри де Маргери. Она «ужинала с ним практически каждый вечер», когда в 1915 году была в Париже. Ему она «рассказывала о предложении капитана Ладу», и он посоветовал принять его.
Когда Мата Хари в этот день привезли назад в ее камеру, она уже не могла ждать ничего, кроме последней встречи с Бушардоном. Эта последняя встреча состоялась в первый день лета, 21 июня 1917 года, в присутствии мэтра Клюне. Мата Хари предприняла последнюю попытку убедить Бушардона, что капитан Ладу либо на самом деле завербовал ее, либо дал ей все основания считать, что их беседа была чем-то большим, нежели то, как он позднее ее представил.
— Если бы мои встречи с Ладу состоялись в частной комнате ресторана, то его утверждения могли бы быть правильными. Но они происходили в его официальном бюро, входящем в состав военного министерства. И позже он тоже посылал меня в другое официальное бюро, к месье Монури, который должен был привести в порядок мою визу. Кроме того, я прошу вас еще раз подумать над ситуацией, в которой я оказалась: капитан Маслов просил меня выйти за него замуж. Я должна была жить с ним вместе во Франции. Но так как он был русским, я вряд ли могла брать деньги от кого-то, кроме союзников. Потому я с самыми лучшими намерениями обещала свою помощь капитану Ладу. Я только просила его не спрашивать, каким образом я буду действовать. Сегодня, на последнем допросе, я расскажу вам, что я имела в виду. И вы, наконец, поймете, какая чудесная идея пришла мне в голову, и как капитану Ладу не хватило бы ума, чтобы это понять.
Я была любовницей брата герцога Камберлендского, который, как вы знаете, женат на дочери германского императора. И с самим герцогом меня тоже связывали интимные отношения. Мне было известно, что свояк герцога, кронпринц, заставил его поклясться ему на его свадьбе, что он никогда не станет требовать возвращения себе трона Ганновера. Он придерживался этой клятвы. Но она распространялась только на него — но не на его потомков. Он и кронпринц ненавидят друг друга. И вот эту ненависть я хотела использовать в интересах Франции — и конечно, в моих собственных интересах. Можете ли вы теперь оценить, какие услуги я могла бы вам оказывать?!
Я освежила бы мои отношения с герцогом Камберлендским и использовала бы все мои силы, чтобы оторвать его от Германии и переманить на сторону союзников. Было бы вполне достаточно пообещать ему в случае победы союзников трон Ганновера.
До того, как я приехала во Францию, я никогда не думала о шпионаже… Только в кабинете капитана Ладу и благодаря мыслям о моем предстоящем замужестве мне пришла в голову эта великолепная идея. Я долго жила спонтанной жизнью. Мелочи меня никогда не интересовали. Если я вижу досягаемые большие цели, я сразу иду к ним.
Я могу с гордостью заявить: Во всех моих поездках во Францию у меня не было никаких подозрительных контактов. Я никогда не писала писем, которые хоть в самом приблизительном виде могли быть истолкованы, как имеющие отношение к шпионажу. Я встречалась только с достойными людьми, я никогда не задавала вопросов о войне, нет ни одного человека, который мог бы утверждать, что я задавала вопросы такого рода. Моя совесть совершенно чиста. Я покинула вашу страну с твердым намерением честно и порядочно сделать то, что пообещала.
Если бы я собиралась сделать что-то для немцев, то я оставалась бы здесь. Сам факт, что я хотела вернуться назад в Голландию, подтверждает мое честное намерение сделать именно то, что мною было обещано. Но чтобы осуществить это, мне нужно было установить контакты с немцами. Только с этой целью я пошла на встречу с фон Калле и преподнесла ему историю, взятую из газет сорокатрехдневной или более давности. Каждый, кто обладает хоть каким-то умом, мог бы сделать то же самое.
Чтобы одновременно доказать капитану Ладу, что я в состоянии сделать, я выведала у фон Калле некоторые сведения, которые, несомненно, были интересны Франции. В любом случае, так они рассматривались полковником Данвинем. Он их срочно передал полковнику Губе, дав, правда, понять тому, что он самостоятельно узнал об этих вещах.
Наконец, я принесла фон Калле только устаревшие сведения, тогда как вашей стране я доставила информацию, которая была актуальной и абсолютно новой. По крайней мере, она была новой, когда я передавала ее полковнику Данвиню. А сейчас сложилась такая ситуация, что ему досталась вся слава, а я сижу в тюрьме.
Это была хорошая речь. Мата Хари, наконец, смогла объяснить, что она планировала, когда ее приготовления были так резко и внезапно прерваны. Ее идея использовать в своих целях герцога Камберлендского основывалась на одном интересном моменте в немецкой истории, касающейся порядка наследования в королевствах Ганновер и Брауншвейг. 1 ноября 1913 года трон Брауншвейга перешел к зятю императора Вильгельма. (Он в мае того же года женился на дочери императора принцессе Виктории-Луизе.) Эрнст-Август, герцог Камберлендский, при восхождении на престол одновременно становился герцогом Брауншвейгским и Люнебургским. Как член английской королевской семьи он обладал еще и титулом принца Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии. Его дед, Георг V Ганноверский, утратил свой трон в 1866 году в пользу Пруссии. 8 ноября 1917 года вся семья утратила право на английский титул. Тогда все иностранные принцы английской крови, государства которых воевали против Великобритании, лишились титула пэров.
Как затем совершенно верно заявила Мата Хари, ее друг, герцог Камберлендский, отказался от своих прав на наследование трона Ганновера. Из этого она сделала вывод, что он мог быть заинтересован в возвращении себе этих прав.
Родившийся в 1887 году герцог, с которым Мата Хари связывали «интимные отношения», был отцом нынешней королевы-матери Фридерики Греческой. Его братом, по признанию Мата Хари, тоже ее любовником, был Георг Вильгельм. Он родился в 1880 году и умер в 1912 году. В 1907 году, следовательно, ему было двадцать семь лет. Мата Хари был тридцать один год. Герцогу Камберлендскому было девятнадцать лет. В то же время, помимо герцога и его брата, у Мата Хари был еще один любовник, а именно господин Киперт.
Следующие три допроса мало повлияли на убежденность Бушардона. 1 июня он задавал вопросы. которые в несколько иной форме уже были обсуждены раньше. Фон Калле, говорил он, 13 декабря послал в Берлин телеграмму и сообщил, что пришлет подробную письменную информацию. Бушардону захотелось узнать, в чем заключалась эта подробная информация, и он спросил об этом Мата Хари. Она мало чем могла ему помочь. Вместо этого она снова клялась, что никогда не выполняла заданий Крамера: — В момент, когда я выбросила три бутылочки с чернилами, я почувствовала себя свободной от какого бы то ни было немецкого шпионажа, и одновременно избавилась от всех контактов с немцами. Одновременно я сбросила с себя номер Х-21, который они мне присвоили.
Ее спросили о некоем человеке в возрасте примерно двадцати пяти лет, который заходил в отель в день ее ареста, и о директоре одного берлинского банка.
— Не знаю его, — сказала Мата Хари о первом. По поводу второго она сообщила, что его имя Констан Баре. Он был французом и одним из ее любовников. Не так как Крамер, сказала она. Тот никогда не приставал к ней с такими предложениями. В начале 1915 года она познакомилась с Крамером через Вурфбайна. Перед ее возвращением из Парижа она никогда не принимала консула в своем доме в Гааге, потому что в то время в доме еще не было никаких удобств. У нее не было ни постельного белья, ни серебра и даже не было чашки чая, не говоря уже о возможности угостить гостя обедом.
Бушардон снова подчеркнул, что 20 тысяч франков — очень большие деньги. Это намного больше, чем немцы обычно платят. Как доказательство он привел пример одного французского офицера, который был готов работать на немцев. Он потребовал 20 тысяч франков. Немцы ему вежливо отказали.
По этому пункту Мата Хари сказала: — Прежде всего, меня занимали в тот момент мои меха, конфискованные в Берлине. Я только хотела компенсировать свои потери. Но я просто была обязана выложить фон Калле такую историю, согласно которой я сделала вид, что приняла предложение французов и стала выполнять задание для них. Кроме того, я должна была объяснить ему, почему я в Мадриде всегда вращалась именно в определенном обществе, в том числе и в обществе вашего военного атташе.
Затем дискуссия снова коснулась Виттеля. — Меня интересовали только мое здоровье и капитан Маслов. С другими людьми я там, пожалуй, и словом не обменялась. Я не лгала вам, когда говорила, что жила в замке в Турене. Это был замок «Шато де ла Дорее» в Эвре, и было это в 1910-1911 годах. Мой тогдашний любовник Руссо подписал договор аренды, но платила я сама.
Предпоследний допрос, 12 июня, тоже принес мало нового. Бушардон говорил об еще одном письме, написанном ему Мата Хари со времени последнего допроса. В нем Мата Хари жаловалась, что французы арестовали ее так, чтобы она не имела возможности сначала договориться с Ладу в его главном бюро. Она требовала, чтобы в качестве свидетеля заслушали ее старого друга, Анри де Маргери. Она «ужинала с ним практически каждый вечер», когда в 1915 году была в Париже. Ему она «рассказывала о предложении капитана Ладу», и он посоветовал принять его.
Когда Мата Хари в этот день привезли назад в ее камеру, она уже не могла ждать ничего, кроме последней встречи с Бушардоном. Эта последняя встреча состоялась в первый день лета, 21 июня 1917 года, в присутствии мэтра Клюне. Мата Хари предприняла последнюю попытку убедить Бушардона, что капитан Ладу либо на самом деле завербовал ее, либо дал ей все основания считать, что их беседа была чем-то большим, нежели то, как он позднее ее представил.
— Если бы мои встречи с Ладу состоялись в частной комнате ресторана, то его утверждения могли бы быть правильными. Но они происходили в его официальном бюро, входящем в состав военного министерства. И позже он тоже посылал меня в другое официальное бюро, к месье Монури, который должен был привести в порядок мою визу. Кроме того, я прошу вас еще раз подумать над ситуацией, в которой я оказалась: капитан Маслов просил меня выйти за него замуж. Я должна была жить с ним вместе во Франции. Но так как он был русским, я вряд ли могла брать деньги от кого-то, кроме союзников. Потому я с самыми лучшими намерениями обещала свою помощь капитану Ладу. Я только просила его не спрашивать, каким образом я буду действовать. Сегодня, на последнем допросе, я расскажу вам, что я имела в виду. И вы, наконец, поймете, какая чудесная идея пришла мне в голову, и как капитану Ладу не хватило бы ума, чтобы это понять.
Я была любовницей брата герцога Камберлендского, который, как вы знаете, женат на дочери германского императора. И с самим герцогом меня тоже связывали интимные отношения. Мне было известно, что свояк герцога, кронпринц, заставил его поклясться ему на его свадьбе, что он никогда не станет требовать возвращения себе трона Ганновера. Он придерживался этой клятвы. Но она распространялась только на него — но не на его потомков. Он и кронпринц ненавидят друг друга. И вот эту ненависть я хотела использовать в интересах Франции — и конечно, в моих собственных интересах. Можете ли вы теперь оценить, какие услуги я могла бы вам оказывать?!
Я освежила бы мои отношения с герцогом Камберлендским и использовала бы все мои силы, чтобы оторвать его от Германии и переманить на сторону союзников. Было бы вполне достаточно пообещать ему в случае победы союзников трон Ганновера.
До того, как я приехала во Францию, я никогда не думала о шпионаже… Только в кабинете капитана Ладу и благодаря мыслям о моем предстоящем замужестве мне пришла в голову эта великолепная идея. Я долго жила спонтанной жизнью. Мелочи меня никогда не интересовали. Если я вижу досягаемые большие цели, я сразу иду к ним.
Я могу с гордостью заявить: Во всех моих поездках во Францию у меня не было никаких подозрительных контактов. Я никогда не писала писем, которые хоть в самом приблизительном виде могли быть истолкованы, как имеющие отношение к шпионажу. Я встречалась только с достойными людьми, я никогда не задавала вопросов о войне, нет ни одного человека, который мог бы утверждать, что я задавала вопросы такого рода. Моя совесть совершенно чиста. Я покинула вашу страну с твердым намерением честно и порядочно сделать то, что пообещала.
Если бы я собиралась сделать что-то для немцев, то я оставалась бы здесь. Сам факт, что я хотела вернуться назад в Голландию, подтверждает мое честное намерение сделать именно то, что мною было обещано. Но чтобы осуществить это, мне нужно было установить контакты с немцами. Только с этой целью я пошла на встречу с фон Калле и преподнесла ему историю, взятую из газет сорокатрехдневной или более давности. Каждый, кто обладает хоть каким-то умом, мог бы сделать то же самое.
Чтобы одновременно доказать капитану Ладу, что я в состоянии сделать, я выведала у фон Калле некоторые сведения, которые, несомненно, были интересны Франции. В любом случае, так они рассматривались полковником Данвинем. Он их срочно передал полковнику Губе, дав, правда, понять тому, что он самостоятельно узнал об этих вещах.
Наконец, я принесла фон Калле только устаревшие сведения, тогда как вашей стране я доставила информацию, которая была актуальной и абсолютно новой. По крайней мере, она была новой, когда я передавала ее полковнику Данвиню. А сейчас сложилась такая ситуация, что ему досталась вся слава, а я сижу в тюрьме.
Это была хорошая речь. Мата Хари, наконец, смогла объяснить, что она планировала, когда ее приготовления были так резко и внезапно прерваны. Ее идея использовать в своих целях герцога Камберлендского основывалась на одном интересном моменте в немецкой истории, касающейся порядка наследования в королевствах Ганновер и Брауншвейг. 1 ноября 1913 года трон Брауншвейга перешел к зятю императора Вильгельма. (Он в мае того же года женился на дочери императора принцессе Виктории-Луизе.) Эрнст-Август, герцог Камберлендский, при восхождении на престол одновременно становился герцогом Брауншвейгским и Люнебургским. Как член английской королевской семьи он обладал еще и титулом принца Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии. Его дед, Георг V Ганноверский, утратил свой трон в 1866 году в пользу Пруссии. 8 ноября 1917 года вся семья утратила право на английский титул. Тогда все иностранные принцы английской крови, государства которых воевали против Великобритании, лишились титула пэров.
Как затем совершенно верно заявила Мата Хари, ее друг, герцог Камберлендский, отказался от своих прав на наследование трона Ганновера. Из этого она сделала вывод, что он мог быть заинтересован в возвращении себе этих прав.
Родившийся в 1887 году герцог, с которым Мата Хари связывали «интимные отношения», был отцом нынешней королевы-матери Фридерики Греческой. Его братом, по признанию Мата Хари, тоже ее любовником, был Георг Вильгельм. Он родился в 1880 году и умер в 1912 году. В 1907 году, следовательно, ему было двадцать семь лет. Мата Хари был тридцать один год. Герцогу Камберлендскому было девятнадцать лет. В то же время, помимо герцога и его брата, у Мата Хари был еще один любовник, а именно господин Киперт.
ГЛАВА 23
И вновь Мата Хари ожидала камера в «Сен-Лазаре». Она все еще была полна надежд. Несмотря на жаркие споры с Бушардоном, она все-таки чувствовала, что ни один из его выводов не имел реальной ценности. За исключением фон Калле и Крамера, все мужчины, которых она знала, были просто друзья или любовники — не больше. Никто не мог всерьез подумать, что ее беседы с этими мужчинами затрагивали опасные темы, что она при этом замышляла что-то с злое и тем более, что она шпионила для Германии.
К этому времени она даже приблизительно не могла себе представить, что ни один из мужчин, которых допрашивал Бушардон, не был в состоянии или хотя бы хотел защитить ее. Некоторые, правда, заявляли, что их беседы с нею никогда не касались военных тем, но никто не сказал, что не верит, что она могла быть шпионкой. Никто. Ни Адольф-Пьер Мессими, военный министр, ни Жюль Камбон, генеральный секретарь министерства иностранных дел, которых сам Бушардон считал ее любовниками.
Мата Хари просто не могла понять глубину своей фатальной ошибки, заключавшейся в том, что она на свой страх и риск начала создавать собственную систему шпионажа. Потому ее оптимизм был непоколебим. Другие шпионы тоже действовали как двойные агенты, но с ведома и с полного разрешения их начальства. Мата Хари — по меньшей мере, в своей голове, тоже двинулась этим курсом, но она не проинформировала об этом французов. И у нее не было ни малейших шансов объяснить все это капитану Ладу.
Когда допросы завершились, Бушардон составил свой отчет. При его написании он всегда имел в ввиду лишь один свой личный вывод — о виновности подозреваемой и трансформировал отрицательные ответы в положительные показания. Капитан Ладу, к примеру, настаивал, чтобы Мата Хари рассказала ему что-то о «Фройляйн Доктор». Ее отрицательный ответ наткнулся на глухие уши. Она ведь просто должна была быть знакома с фройляйн-шпионкой в Антверпене, потому что капитан Ладу так это себе представлял. А капитан Ладу был вне подозрений и непогрешим — пока сам однажды не оказался в тюрьме.
Капитан Бушардон умело смешивал реальное и вероятное. Он выделил некоторые знания и способности Мата Хари, которые хотя и не делали ее шпионкой, но казались очень подходящими для такой работы. «Она говорила на пяти языках», — писал он впоследствии. «У нее были любовники во всех столицах Европы. Ее знали все. Везде она находила тайных помощников. Мата Хари по праву может быть названа международной женщиной».
В эти долгие и жаркие летние дни, когда Мата Хари ожидала назначения даты судебного разбирательства, ей не оставалось ничего иного, кроме размышлений о своем прошлом и о будущем. Прошлое напоминало ей о себе в виде нескольких писем, поступивших к ней из Голландии. Пока продолжались допросы, у нее не было времени заниматься этим. Теперь — пусть временно — у нее появилось свободное время. Но письма доставили ей еще больше неприятностей.
В конце мая голландское консульство через директора тюрьмы переслало ей первое письмо, оно было от фирмы «К. Х. Кюне и сыновья» в Гааге. Письмо касалось неоплаченного ею счета за платья и меха.
Через две недели, 23 мая, адвокат Мата Хари в Гааге написал ей письмо по тому же вопросу, в котором он пытался защитить интересы своей клиентки. К письму был приложен счет фирмы «Кюне и сыновья». «Так как вам возможно известен адрес мадам Зелле», адвокат Хейманс просил консула передать Мата Хари этот счет. В том случае, если Мата Хари не сможет его оплатить, адвокат Хейманс выражал свою очевидную тревогу по поводу ее имущества. Он писал: «Так как фирма „Кюне“, вероятно, собирается компенсировать причиненный ей ущерб за счет вашего имущества, я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне свой ответ как можно быстрее».
14 июня, за неделю до того, как ее в последний раз привели на допрос к Бушардону, адвокат Хейманс послал в «Сен-Лазар» письмо. Как будто у Мата Хари не хватало своих проблем, ей теперь предстояло хлопотать еще и о неоплаченных счетах модного ателье в Гааге, которое, возможно, хотело бы продать ее мебель, чтобы получить деньги за платья, купленные ею два года назад.
В твердой уверенности, что ее заключение не продлится долго, Мата Хари приложила все усилия, чтобы защитить свои интересы и свое имущество в Голландии. Барон ван дер Капеллен был, несомненно, настолько добр, чтобы помочь ей в этом деле, которое, собственно, должно было быть наименьшей ее заботой. Конечно, эти люди в Гааге не могли сделать ее бессонные ночи еще хуже, пугая ее тем, что у нее больше не будет дома, куда она могла бы вернуться, когда все это однажды закончится. Так что 22 июня, через день после завершения Бушардоном серии ее допросов, она написала достаточно сердитое письмо в голландское посольство в Париже. Она просила власти своей страны соответственным образом проинформировать занимающиеся этим случаем стороны.
Только теперь правительство Нидерландов проявило некоторый интерес к делу своей подданной.
30 июня господин Ханнема, генеральный секретарь министерства иностранных дел послал в Париж телеграмму, где было сказано, что он «приветствовал бы, если бы его постоянно держали в курсе событий», причем он добавил, что «различные голландские газеты публикуют статьи об аресте вышеупомянутой дамы», которая, впрочем, была арестована не пару дней назад, а сидела в тюрьме уже почти пять месяцев.
Лишь спустя несколько недель состоялся первый обмен письмами между Парижем и Гаагой. Утром 24 июля мэтр Клюне, отвечая на запрос из посольства, сообщал, что он «приобщил к делу своей клиентки оба послания из посольства». Затем он писал, что «она сегодня в час дня предстанет перед Третьим военным судом в министерстве юстиции». Процесс будет длиться предположительно два дня. О дате и времени начала процесса мэтр Клюне позже едва ли сообщил представителям голландского правительства. Скорее всего, и само посольство не прилагало со своей стороны никаких усилий, чтобы узнать об этом.
К этому времени она даже приблизительно не могла себе представить, что ни один из мужчин, которых допрашивал Бушардон, не был в состоянии или хотя бы хотел защитить ее. Некоторые, правда, заявляли, что их беседы с нею никогда не касались военных тем, но никто не сказал, что не верит, что она могла быть шпионкой. Никто. Ни Адольф-Пьер Мессими, военный министр, ни Жюль Камбон, генеральный секретарь министерства иностранных дел, которых сам Бушардон считал ее любовниками.
Мата Хари просто не могла понять глубину своей фатальной ошибки, заключавшейся в том, что она на свой страх и риск начала создавать собственную систему шпионажа. Потому ее оптимизм был непоколебим. Другие шпионы тоже действовали как двойные агенты, но с ведома и с полного разрешения их начальства. Мата Хари — по меньшей мере, в своей голове, тоже двинулась этим курсом, но она не проинформировала об этом французов. И у нее не было ни малейших шансов объяснить все это капитану Ладу.
Когда допросы завершились, Бушардон составил свой отчет. При его написании он всегда имел в ввиду лишь один свой личный вывод — о виновности подозреваемой и трансформировал отрицательные ответы в положительные показания. Капитан Ладу, к примеру, настаивал, чтобы Мата Хари рассказала ему что-то о «Фройляйн Доктор». Ее отрицательный ответ наткнулся на глухие уши. Она ведь просто должна была быть знакома с фройляйн-шпионкой в Антверпене, потому что капитан Ладу так это себе представлял. А капитан Ладу был вне подозрений и непогрешим — пока сам однажды не оказался в тюрьме.
Капитан Бушардон умело смешивал реальное и вероятное. Он выделил некоторые знания и способности Мата Хари, которые хотя и не делали ее шпионкой, но казались очень подходящими для такой работы. «Она говорила на пяти языках», — писал он впоследствии. «У нее были любовники во всех столицах Европы. Ее знали все. Везде она находила тайных помощников. Мата Хари по праву может быть названа международной женщиной».
В эти долгие и жаркие летние дни, когда Мата Хари ожидала назначения даты судебного разбирательства, ей не оставалось ничего иного, кроме размышлений о своем прошлом и о будущем. Прошлое напоминало ей о себе в виде нескольких писем, поступивших к ней из Голландии. Пока продолжались допросы, у нее не было времени заниматься этим. Теперь — пусть временно — у нее появилось свободное время. Но письма доставили ей еще больше неприятностей.
В конце мая голландское консульство через директора тюрьмы переслало ей первое письмо, оно было от фирмы «К. Х. Кюне и сыновья» в Гааге. Письмо касалось неоплаченного ею счета за платья и меха.
Через две недели, 23 мая, адвокат Мата Хари в Гааге написал ей письмо по тому же вопросу, в котором он пытался защитить интересы своей клиентки. К письму был приложен счет фирмы «Кюне и сыновья». «Так как вам возможно известен адрес мадам Зелле», адвокат Хейманс просил консула передать Мата Хари этот счет. В том случае, если Мата Хари не сможет его оплатить, адвокат Хейманс выражал свою очевидную тревогу по поводу ее имущества. Он писал: «Так как фирма „Кюне“, вероятно, собирается компенсировать причиненный ей ущерб за счет вашего имущества, я был бы вам очень обязан, если бы вы дали мне свой ответ как можно быстрее».
14 июня, за неделю до того, как ее в последний раз привели на допрос к Бушардону, адвокат Хейманс послал в «Сен-Лазар» письмо. Как будто у Мата Хари не хватало своих проблем, ей теперь предстояло хлопотать еще и о неоплаченных счетах модного ателье в Гааге, которое, возможно, хотело бы продать ее мебель, чтобы получить деньги за платья, купленные ею два года назад.
В твердой уверенности, что ее заключение не продлится долго, Мата Хари приложила все усилия, чтобы защитить свои интересы и свое имущество в Голландии. Барон ван дер Капеллен был, несомненно, настолько добр, чтобы помочь ей в этом деле, которое, собственно, должно было быть наименьшей ее заботой. Конечно, эти люди в Гааге не могли сделать ее бессонные ночи еще хуже, пугая ее тем, что у нее больше не будет дома, куда она могла бы вернуться, когда все это однажды закончится. Так что 22 июня, через день после завершения Бушардоном серии ее допросов, она написала достаточно сердитое письмо в голландское посольство в Париже. Она просила власти своей страны соответственным образом проинформировать занимающиеся этим случаем стороны.
Только теперь правительство Нидерландов проявило некоторый интерес к делу своей подданной.
30 июня господин Ханнема, генеральный секретарь министерства иностранных дел послал в Париж телеграмму, где было сказано, что он «приветствовал бы, если бы его постоянно держали в курсе событий», причем он добавил, что «различные голландские газеты публикуют статьи об аресте вышеупомянутой дамы», которая, впрочем, была арестована не пару дней назад, а сидела в тюрьме уже почти пять месяцев.
Лишь спустя несколько недель состоялся первый обмен письмами между Парижем и Гаагой. Утром 24 июля мэтр Клюне, отвечая на запрос из посольства, сообщал, что он «приобщил к делу своей клиентки оба послания из посольства». Затем он писал, что «она сегодня в час дня предстанет перед Третьим военным судом в министерстве юстиции». Процесс будет длиться предположительно два дня. О дате и времени начала процесса мэтр Клюне позже едва ли сообщил представителям голландского правительства. Скорее всего, и само посольство не прилагало со своей стороны никаких усилий, чтобы узнать об этом.
ГЛАВА 24
Процесс против Мата Хари начался, когда военные кризисы во Франции достигли отчаянного апогея. Никогда после 1914 года, когда немцы стремительно наступали на Париж, а французское правительство было вынуждено бежать из столицы в Бордо, мораль французских войск не падала так низко. В 1916 году потери на полях сражений были гигантскими. Вспыхнувшая в России революция, начавшаяся в марте 1917 года в Петрограде, нанесла по союзникам тяжелый удар. Хотя правительство Александра Керенского еще какое-то время и продолжало войну на стороне Франции и Англии, ситуация на Восточном фронте резко и быстро ухудшалась.
В апреле и мае 1917 года англичане прорвали линии обороны немцев под Аррасом. Но эта храбрая операция не принесла заметного улучшения ситуации. Немцы остановили продвижение противника. А когда немцам удалось отбить неудачное французское наступление под командованием генерала Робера Нивелля на реке Эн и в Шампани, с огромными потерями для атакующих, в мае-июне 1917 года во французских войсках вспыхнул бунт. Он охватил в общей сложности шестнадцать корпусов. Пораженческая и пацифистская пропаганда, проникавшая из бесчисленных антиправительственных источников в тылу, подрывала мораль войск. Огромные потери 1916 года и необычайно холодная зима 1917 года ослабили силу сопротивляемости до безнадежности. Войска видели пример русских и ориентировались на них. С пением «Интернационала» они маршировали с красными флагами. Из толпы наугад выхватывали людей, объявляли их зачинщиками бунта, военно-полевые суды приговаривали их к смерти — и тут же расстреливали на месте. Но все это не приносило никакого успеха. Так что полный распад французской армии представлялся уже вопросом нескольких недель.
В апреле и мае 1917 года англичане прорвали линии обороны немцев под Аррасом. Но эта храбрая операция не принесла заметного улучшения ситуации. Немцы остановили продвижение противника. А когда немцам удалось отбить неудачное французское наступление под командованием генерала Робера Нивелля на реке Эн и в Шампани, с огромными потерями для атакующих, в мае-июне 1917 года во французских войсках вспыхнул бунт. Он охватил в общей сложности шестнадцать корпусов. Пораженческая и пацифистская пропаганда, проникавшая из бесчисленных антиправительственных источников в тылу, подрывала мораль войск. Огромные потери 1916 года и необычайно холодная зима 1917 года ослабили силу сопротивляемости до безнадежности. Войска видели пример русских и ориентировались на них. С пением «Интернационала» они маршировали с красными флагами. Из толпы наугад выхватывали людей, объявляли их зачинщиками бунта, военно-полевые суды приговаривали их к смерти — и тут же расстреливали на месте. Но все это не приносило никакого успеха. Так что полный распад французской армии представлялся уже вопросом нескольких недель.