Страница:
Никаких сведений о противнике, об общей задаче и о других частях группы генерала Павлова не сообщалось.
Утром 12 февраля, когда голова авангарда выдвинулась версты на три к югу от станицы Плоской (Ново-Корсунский) по дороге на Белую Глину, были получены донесения от разъездов, что противник силою около 8–9 полков конницы выступил из села Белая Глина и перешел в село Горькая Балка. В это же время к северу от Горькой Балки в бинокль можно было различить конные колонны противника. Начальник группы генерал Николаев был еще в Плоской. Ему было послано донесение об обстановке. Авангард остановился, части подтянулись во взводную колонну. Через некоторое время в голову колонны выехал генерал Николаев со своим начальником штаба войсковым старшиной Фроловым.
Теперь колонны противника обозначились резко. Противник делает перестроения. На мой доклад об обстановке и на вопрос о дальнейших действиях генерал Николаев заявил, что нам приказано занять Белую Глину, а потому оставим здесь, в лощине, заслон в две сотни, а сами пойдем на Белую Глину.
Такое примитивное решение меня смутило.
– Я полагаю, что занять Белую Глину может разъезд, так как разведка доносит, что противник очистил село и перешел в Горькую Балку, а наша задача, полагаю, разбить противника, – возразил я.
– Тогда оставим здесь заслон – одну бригаду, а сами пойдем на Белую Глину, – говорит нерешительно генерал Николаев.
– Обратите внимание, ваше превосходительство, что противник строит боевой порядок, видно в бинокль, сейчас будет атака.
– В резервную колонну! – приказывает генерал Николаев.
Отряд в четыре бригады (12 полков) строит резервные колонны в лощине, правее дороги, в шахматном порядке, так что противник нас почти не видит: в центре 14-я бригада (генерал Голубинцев), левее уступом вперед 9-я бригада (полковник Дьяконов), правее уступом назад 10-я бригада (полковник Лащенов) и 13-я бригада (полковник Захаревский).
Начальник группы генерал Николаев выезжает на левый фланг, перед 9-й бригадой, с ним начштаба войсковой старшина Фролов, они советуются. Здесь же присутствую я и командир 9-й бригады полковник Дьяконов, другие командиры бригад при своих бригадах.
Результат совещания с начальником штаба: выслать сотню от 9-й бригады в лаву.
Я, видя, что у генерала Николаева еще нет определенного решения, приказываю командиру моего артиллерийского дивизиона полковнику Степанову, находящемуся около меня, занять позицию, причем одну батарею поставить к северу, за станицей Плоской.
Противник открыл артиллерийский огонь и строит боевой порядок для атаки. У нас уже есть потери от артиллерийского огня.
– Отдавайте же приказания, прикажите строить боевой порядок, – говорю я генералу Николаеву.
Лицо генерала изображает растерянность и нерешительность. Я, видя, что красные могут нас забрать, как оцепеневших цыплят, приказываю моим батареям открыть огонь. Ординарцу отдаю приказание:
– 14-я бригада в линию колонн!
Лицо генерала Николаева мне страшно знакомо, но где я его видел, не могу вспомнить.
– Где я с вами встречался, ваше превосходительство?
– Да я у вас же был в отряде!
Больше разговаривать некогда – противник переходит в атаку, я еще раз говорю:
– Прикажите строить боевой порядок!
– Атакуйте вашей бригадой, – говорит генерал Николаев, – а мы вас поддержим.
Я скачу к своей бригаде, командую: «Строй фронт! Трубач! По переднему уступу!» Мелодичные звуки сигнала оглашают морозный воздух и поднимают настроение. Бригада, выдвигаясь вперед, успевает развернуть два правофланговых полка и переходит в атаку на красных, идущих в линии колонн; в интервалах у красных пулеметы на тачанках. Крики «ура!», и в одну минуту моя бригада от пулеметного огня теряет 150 всадников и лошадей; около меня падает мой вестовой, сраженный пулей. Бригада атаковала с фронта, а с левого фланга противник массою обрушился на мой левофланговый полк, шедший на уступе и еще не успевший развернуться, и смял его. Два других полка, получив удар во фланг и с фронта, после краткой рукопашной схватки отброшены вправо.
Стоявшие в резервных колоннах 9, 10 и 13-я конные бригады оставались зрителями и вместо того, чтобы ударить противника с обоих флангов, не получая никаких распоряжений, видя красных у себя непосредственно перед глазами, обрушившихся всей массой на 14-ю бригаду, оглушенные криками «ура!» и пулеметной трескотнёю, толпою бросаются направо назад, оставив красным всю артиллерию, около 20 орудий, которая не только не сделала ни одного выстрела, но даже не заняла позиции. Стреляли только две батареи 14-й бригады, причем 10-я конная батарея доблестного войскового старшины Бочевского, открыв ураганный огонь по атакующим красным, внесла в ряды их большое замешательство, заставив их задержаться, и тем дала возможность частям 14-й бригады сейчас же за станицей Плоской оторваться от противника, прийти в порядок и прикрыть отход конной группы…
…Мы проиграли бой благодаря растерянности начальника, имея все данные для того, чтобы его выиграть: и выгодное положение, и перевес в численности, и настроение казаков, ободренных недавними успехами – разгромом кавалерийской дивизии Гая и 28-й стрелковой дивизии Азина с пленением начальника дивизии. Как будто нас преследовал какой-то злой рок – ошибки за ошибками, переходящие в преступления».
И общий вывод Александра Васильевича: «После неудачного боя 12 февраля конной группы генерала Павлова у станицы Плоской (Ново-Корсунский) началась Голгофа белой конницы».
А вот как Г. Н. Раковский описывает подоплеку рейда группы генерала Павлова, призванного спасти Вооруженные силы Юга России от разгрома: «Кавказская армия, переименованная тогда уже в Кубанскую, окончательно распылялась, и казаки чуть ли не поголовно расходились по домам, не желая оставаться на фронте. В правофланговой армии, таким образом, было не более трех тысяч штыков и шашек. Между тем вся Конная армия Буденного, оправившись от разгрома, 29 января двинулась на Тихорецкую. Это имело огромное значение, ибо командованием были получены точные сведения о новом плане большевиков, который заключался в том, чтобы производить дальнейшие переброски войск из Центральной России в Ставропольском направлении и центр тяжести своих действий ввиду неудач, постигших их в январе на Дону, перенести на вновь формирующуюся Кубанскую армию.
Вот здесь-то у донского командования возник план, который был одобрен командирами корпусов Донской армии. Ввиду нездорового, полубольшевистского настроения на Кубани предоставить кубанцам испытать прелести советского рая, а самим, невзирая на действующего в тылу Буденного, двинуться самым решительным образом на север. Разбить всю армию, которая стояла перед донцами в то время, как думали представители донского командования, было нетрудно. После этого предполагалось пойти вперед, на север, в зависимости от обстановки. Буденный, если бы двинулся в Екатеринодар, оказался бы изолированным или, во всяком случае, лишенным подвоза, связи и особого вреда принести бы не мог.
План этот уже почти начал приводиться в исполнение, но против него категорически высказался главнокомандующий. Не соглашаясь со смелым решением, Деникин указывал на то, что нельзя бросать базу, бросать раненых и т. д. Командующий Донской армией возражал, что семьи и раненые очутятся в ужасном положении, если вооруженные силы будут отходить на юг и вести длительные бои. Не согласился с этим планом и Кутепов, который ссылался на усталость корпуса после ростовских боев, на раненых, больных, на семейства офицеров, которые пришлось бы бросить.
Таким образом, осуществить задуманную чрезвычайно рискованную, хотя, как показали последовавшие события, и менее, несомненно, чем отход на Новороссийск, операцию не удалось, а потому и решено было снять и перебросить главную массу донской конницы, составлявшую группу Павлова, для действий против конницы Буденного. Павлову было приказано атаковать Буденного в направлении на Торговую, для чего двинуться форсированным маршем и ликвидировать как можно скорее нажим на Тихорецкую. В это время советская дивизия Гая переправилась через Дон и начала давить на правый фланг 1-го Донского корпуса. 3 февраля Павлов разбил дивизию Гая и двинулся на Торговую. 4 февраля из штаба Донской армии Павлову была послана телеграмма с приказанием дать дневку частям, причем в штабе предполагали, что Павлов, отправляясь из района хутора Веселого, где он находился, к Торговой, пойдет за Маныч и воспользуется для дневки станицей Платовской, чтобы не морозить казаков в степях. Но Павлов, стремясь как можно скорее столкнуться с Буденным, нашел необходимость идти по необитаемому левому берегу Маныча, по безлюдным степям, без дорог, по компасу. 4 февраля Павлов атаковал Шаблиевку, где чуть было не захватил в плен самого Буденного, но атака была благодаря метели и морозам разрозненной, а потому и неудачной. 5 февраля Павлов принужден был отойти к станице Егорлыцкой. Во время этого похода благодаря сильному морозу и ветру, благодаря полному отсутствию жилья половина корпуса в буквальном смысле слова вымерзла. Вместо 10–12 тысяч шашек после этого рейда по строевому рапорту в отборной конной группе осталось 5,5 тысячи шашек. Остальные, в том числе и сам Павлов, и весь командный состав, были обморожены или же совершенно замерзли…
Это был колоссальный удар для Вооруженных сил на Юге России. Правда, 7 февраля добровольцами был взят Ростов, но какое это могло иметь значение, когда не была разбита живая сила противника и конница Буденного заходила далеко в тыл со стороны Торговой – на Тихорецкую, когда фронт и тыл были потрясены тем уроном, который понесла от морозов донская конница.
Непосредственно после рейда, когда конница Павлова отдыхала в районе станции Атаман, я был на этой станции и беседовал с казаками и офицерами. Ужасом веяло от рассказов участников этого похода. Четыре дня шла донская конница по безлюдным степям. В 24-градусный мороз с сильным ветром буквально негде было остановиться и укрыться от холода. Ночевали в необитаемых зимовниках донских коннозаводчиков, причем один зимовник из нескольких избушек приходился на целую дивизию. Лишь немногим счастливцам удавалось попасть под крышу. Остальные ютились возле заборов и своих лошадей. Даже для костров не было топлива.
– Последнюю ночь, – рассказывали мне участники рейда, – мы стояли под Торговой. Большевики энергично обстреливали нас, но пули никого не пугали. Страшнее был мороз. Тысячи обмерзших остались позади нас в степях. Их засыпала уже метель. Уцелевшие жались возле своих лошадей. Стоишь пять-десять минут. Чувствуешь, что начинаешь дремать, что засыпаешь, падаешь… Еще несколько минут – и уснешь вечным сном. Встряхнешься. Подойдешь к соседу – видишь, что и он замерзает. Что делать? Бросаешься на него, падаем вместе на снег… Начинаем драться самым настоящим образом. Отогреешься и… как будто минут на пятнадцать-двадцать легче станет.
После этого кошмарного похода тысячи обмороженных были свезены на станцию Атаман и за неимением даже теплушек были посажены на открытые платформы. Мороз по-прежнему доходил до 25 градусов. Между тем на фронтовой линии (Батайск – Торговая) за отсутствием паровозов почти совершенно замерло железнодорожное движение. Целый день прождали обмороженные паровоза. Не дождались и… поползли по своим отдыхавшим после рейда в окрестностях станции частям».
Сам Буденный вспоминал: «Жуткую картину представляла степь, усеянная сотнями убитых и замерзших белоказаков. Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные стоя, по пояс в снегу, рядом со своими застывшими лошадьми… Белые потеряли убитыми и замерзшими до пяти тысяч человек и две тысячи триста лошадей».
В войсках Деникина, деморализованных осенне-зимними поражениями, начались разногласия и раздоры. Кубанцы уже не испытывали теплых чувств к добровольцам, донцы подозревали кубанцев в большевизме, Сидорин и Павлов, имея в тылу Буденного, торопились сами бросить донскую конницу ему в тыл, не учитывая, что в голой степи в 25-градусный мороз насмерть померзнут и люди, и лошади. В результате отборная донская конница больше половины своего состава потеряла от морозов, а не от буденновских шашек. В итоге задержку конармии у батайской пробки белые толком использовать не сумели. Буденный же действовал против Павлова вполне грамотно, в степь не углублялся, держался населенных хуторов и станиц, вынудил противника ночевать в чистом поле и в конечном счете разбил лучшую донскую конницу.
После этого Конармия разгромила конницу белых в районе станиц Среднеегорлыкская и Егорлыкская в крупнейшем кавалерийском сражении Гражданской войны в период с 25 февраля по 2 марта 1920 года. Буденный перерезал железную дорогу у разъезда Горький и атаковал врага с тыла, полностью вырубив элитный офицерский полк. «Дух был потерян вновь», – писал Деникин об этом сражении. После этого Вооруженные силы Юга России безостановочно откатывались до Новороссийска. Остатки беспорядочно эвакуировались в Крым, где Деникина на посту командующего сменил Врангель.
Успешные действия Первой конной и других красных частей окончательно обезопасили Советскую республику от наступления белых и приблизили окончание Гражданской войны. Понимая это, в Москве устроили триумфальный прием Буденному и другим красным командирам. 5 апреля личный вагон командарма посетили поэт Демьян Бедный и певец Федор Шаляпин. Буденный угостил их шампанским, которое закусывали донским салом. Шаляпин с бокалом шампанского в руке говорил:
– Скажите, Семен Михайлович, почему белые боятся вас как огня. Человек вы среднего роста, веселый, даже добрый. Шампанского не пожалели. А то вот Михаил Иванович Калинин водил меня по кремлевским подвалам. Этому вину, говорит, из царских запасов, десять лет, этому – сто. Я – ему: «Так дайте же отведать!» А он: «Нет, нельзя, это народное добро». Подумайте, какой скряга!
После этого музыканты Конармии исполнили «Марш Буденного» и частушки, восхитившие Шаляпина. Великий певец тут же исполнил арию из «Бориса Годунова», причем армейские умельцы аккомпанировали ему на баяне. Так, под шампанское с салом, происходило встраивание Семена Михайловича, еще недавно бывшего вождем полудикой партизанской вольницы, в политическую систему молодого Советского государства.
Глава четвертая
Утром 12 февраля, когда голова авангарда выдвинулась версты на три к югу от станицы Плоской (Ново-Корсунский) по дороге на Белую Глину, были получены донесения от разъездов, что противник силою около 8–9 полков конницы выступил из села Белая Глина и перешел в село Горькая Балка. В это же время к северу от Горькой Балки в бинокль можно было различить конные колонны противника. Начальник группы генерал Николаев был еще в Плоской. Ему было послано донесение об обстановке. Авангард остановился, части подтянулись во взводную колонну. Через некоторое время в голову колонны выехал генерал Николаев со своим начальником штаба войсковым старшиной Фроловым.
Теперь колонны противника обозначились резко. Противник делает перестроения. На мой доклад об обстановке и на вопрос о дальнейших действиях генерал Николаев заявил, что нам приказано занять Белую Глину, а потому оставим здесь, в лощине, заслон в две сотни, а сами пойдем на Белую Глину.
Такое примитивное решение меня смутило.
– Я полагаю, что занять Белую Глину может разъезд, так как разведка доносит, что противник очистил село и перешел в Горькую Балку, а наша задача, полагаю, разбить противника, – возразил я.
– Тогда оставим здесь заслон – одну бригаду, а сами пойдем на Белую Глину, – говорит нерешительно генерал Николаев.
– Обратите внимание, ваше превосходительство, что противник строит боевой порядок, видно в бинокль, сейчас будет атака.
– В резервную колонну! – приказывает генерал Николаев.
Отряд в четыре бригады (12 полков) строит резервные колонны в лощине, правее дороги, в шахматном порядке, так что противник нас почти не видит: в центре 14-я бригада (генерал Голубинцев), левее уступом вперед 9-я бригада (полковник Дьяконов), правее уступом назад 10-я бригада (полковник Лащенов) и 13-я бригада (полковник Захаревский).
Начальник группы генерал Николаев выезжает на левый фланг, перед 9-й бригадой, с ним начштаба войсковой старшина Фролов, они советуются. Здесь же присутствую я и командир 9-й бригады полковник Дьяконов, другие командиры бригад при своих бригадах.
Результат совещания с начальником штаба: выслать сотню от 9-й бригады в лаву.
Я, видя, что у генерала Николаева еще нет определенного решения, приказываю командиру моего артиллерийского дивизиона полковнику Степанову, находящемуся около меня, занять позицию, причем одну батарею поставить к северу, за станицей Плоской.
Противник открыл артиллерийский огонь и строит боевой порядок для атаки. У нас уже есть потери от артиллерийского огня.
– Отдавайте же приказания, прикажите строить боевой порядок, – говорю я генералу Николаеву.
Лицо генерала изображает растерянность и нерешительность. Я, видя, что красные могут нас забрать, как оцепеневших цыплят, приказываю моим батареям открыть огонь. Ординарцу отдаю приказание:
– 14-я бригада в линию колонн!
Лицо генерала Николаева мне страшно знакомо, но где я его видел, не могу вспомнить.
– Где я с вами встречался, ваше превосходительство?
– Да я у вас же был в отряде!
Больше разговаривать некогда – противник переходит в атаку, я еще раз говорю:
– Прикажите строить боевой порядок!
– Атакуйте вашей бригадой, – говорит генерал Николаев, – а мы вас поддержим.
Я скачу к своей бригаде, командую: «Строй фронт! Трубач! По переднему уступу!» Мелодичные звуки сигнала оглашают морозный воздух и поднимают настроение. Бригада, выдвигаясь вперед, успевает развернуть два правофланговых полка и переходит в атаку на красных, идущих в линии колонн; в интервалах у красных пулеметы на тачанках. Крики «ура!», и в одну минуту моя бригада от пулеметного огня теряет 150 всадников и лошадей; около меня падает мой вестовой, сраженный пулей. Бригада атаковала с фронта, а с левого фланга противник массою обрушился на мой левофланговый полк, шедший на уступе и еще не успевший развернуться, и смял его. Два других полка, получив удар во фланг и с фронта, после краткой рукопашной схватки отброшены вправо.
Стоявшие в резервных колоннах 9, 10 и 13-я конные бригады оставались зрителями и вместо того, чтобы ударить противника с обоих флангов, не получая никаких распоряжений, видя красных у себя непосредственно перед глазами, обрушившихся всей массой на 14-ю бригаду, оглушенные криками «ура!» и пулеметной трескотнёю, толпою бросаются направо назад, оставив красным всю артиллерию, около 20 орудий, которая не только не сделала ни одного выстрела, но даже не заняла позиции. Стреляли только две батареи 14-й бригады, причем 10-я конная батарея доблестного войскового старшины Бочевского, открыв ураганный огонь по атакующим красным, внесла в ряды их большое замешательство, заставив их задержаться, и тем дала возможность частям 14-й бригады сейчас же за станицей Плоской оторваться от противника, прийти в порядок и прикрыть отход конной группы…
…Мы проиграли бой благодаря растерянности начальника, имея все данные для того, чтобы его выиграть: и выгодное положение, и перевес в численности, и настроение казаков, ободренных недавними успехами – разгромом кавалерийской дивизии Гая и 28-й стрелковой дивизии Азина с пленением начальника дивизии. Как будто нас преследовал какой-то злой рок – ошибки за ошибками, переходящие в преступления».
И общий вывод Александра Васильевича: «После неудачного боя 12 февраля конной группы генерала Павлова у станицы Плоской (Ново-Корсунский) началась Голгофа белой конницы».
А вот как Г. Н. Раковский описывает подоплеку рейда группы генерала Павлова, призванного спасти Вооруженные силы Юга России от разгрома: «Кавказская армия, переименованная тогда уже в Кубанскую, окончательно распылялась, и казаки чуть ли не поголовно расходились по домам, не желая оставаться на фронте. В правофланговой армии, таким образом, было не более трех тысяч штыков и шашек. Между тем вся Конная армия Буденного, оправившись от разгрома, 29 января двинулась на Тихорецкую. Это имело огромное значение, ибо командованием были получены точные сведения о новом плане большевиков, который заключался в том, чтобы производить дальнейшие переброски войск из Центральной России в Ставропольском направлении и центр тяжести своих действий ввиду неудач, постигших их в январе на Дону, перенести на вновь формирующуюся Кубанскую армию.
Вот здесь-то у донского командования возник план, который был одобрен командирами корпусов Донской армии. Ввиду нездорового, полубольшевистского настроения на Кубани предоставить кубанцам испытать прелести советского рая, а самим, невзирая на действующего в тылу Буденного, двинуться самым решительным образом на север. Разбить всю армию, которая стояла перед донцами в то время, как думали представители донского командования, было нетрудно. После этого предполагалось пойти вперед, на север, в зависимости от обстановки. Буденный, если бы двинулся в Екатеринодар, оказался бы изолированным или, во всяком случае, лишенным подвоза, связи и особого вреда принести бы не мог.
План этот уже почти начал приводиться в исполнение, но против него категорически высказался главнокомандующий. Не соглашаясь со смелым решением, Деникин указывал на то, что нельзя бросать базу, бросать раненых и т. д. Командующий Донской армией возражал, что семьи и раненые очутятся в ужасном положении, если вооруженные силы будут отходить на юг и вести длительные бои. Не согласился с этим планом и Кутепов, который ссылался на усталость корпуса после ростовских боев, на раненых, больных, на семейства офицеров, которые пришлось бы бросить.
Таким образом, осуществить задуманную чрезвычайно рискованную, хотя, как показали последовавшие события, и менее, несомненно, чем отход на Новороссийск, операцию не удалось, а потому и решено было снять и перебросить главную массу донской конницы, составлявшую группу Павлова, для действий против конницы Буденного. Павлову было приказано атаковать Буденного в направлении на Торговую, для чего двинуться форсированным маршем и ликвидировать как можно скорее нажим на Тихорецкую. В это время советская дивизия Гая переправилась через Дон и начала давить на правый фланг 1-го Донского корпуса. 3 февраля Павлов разбил дивизию Гая и двинулся на Торговую. 4 февраля из штаба Донской армии Павлову была послана телеграмма с приказанием дать дневку частям, причем в штабе предполагали, что Павлов, отправляясь из района хутора Веселого, где он находился, к Торговой, пойдет за Маныч и воспользуется для дневки станицей Платовской, чтобы не морозить казаков в степях. Но Павлов, стремясь как можно скорее столкнуться с Буденным, нашел необходимость идти по необитаемому левому берегу Маныча, по безлюдным степям, без дорог, по компасу. 4 февраля Павлов атаковал Шаблиевку, где чуть было не захватил в плен самого Буденного, но атака была благодаря метели и морозам разрозненной, а потому и неудачной. 5 февраля Павлов принужден был отойти к станице Егорлыцкой. Во время этого похода благодаря сильному морозу и ветру, благодаря полному отсутствию жилья половина корпуса в буквальном смысле слова вымерзла. Вместо 10–12 тысяч шашек после этого рейда по строевому рапорту в отборной конной группе осталось 5,5 тысячи шашек. Остальные, в том числе и сам Павлов, и весь командный состав, были обморожены или же совершенно замерзли…
Это был колоссальный удар для Вооруженных сил на Юге России. Правда, 7 февраля добровольцами был взят Ростов, но какое это могло иметь значение, когда не была разбита живая сила противника и конница Буденного заходила далеко в тыл со стороны Торговой – на Тихорецкую, когда фронт и тыл были потрясены тем уроном, который понесла от морозов донская конница.
Непосредственно после рейда, когда конница Павлова отдыхала в районе станции Атаман, я был на этой станции и беседовал с казаками и офицерами. Ужасом веяло от рассказов участников этого похода. Четыре дня шла донская конница по безлюдным степям. В 24-градусный мороз с сильным ветром буквально негде было остановиться и укрыться от холода. Ночевали в необитаемых зимовниках донских коннозаводчиков, причем один зимовник из нескольких избушек приходился на целую дивизию. Лишь немногим счастливцам удавалось попасть под крышу. Остальные ютились возле заборов и своих лошадей. Даже для костров не было топлива.
– Последнюю ночь, – рассказывали мне участники рейда, – мы стояли под Торговой. Большевики энергично обстреливали нас, но пули никого не пугали. Страшнее был мороз. Тысячи обмерзших остались позади нас в степях. Их засыпала уже метель. Уцелевшие жались возле своих лошадей. Стоишь пять-десять минут. Чувствуешь, что начинаешь дремать, что засыпаешь, падаешь… Еще несколько минут – и уснешь вечным сном. Встряхнешься. Подойдешь к соседу – видишь, что и он замерзает. Что делать? Бросаешься на него, падаем вместе на снег… Начинаем драться самым настоящим образом. Отогреешься и… как будто минут на пятнадцать-двадцать легче станет.
После этого кошмарного похода тысячи обмороженных были свезены на станцию Атаман и за неимением даже теплушек были посажены на открытые платформы. Мороз по-прежнему доходил до 25 градусов. Между тем на фронтовой линии (Батайск – Торговая) за отсутствием паровозов почти совершенно замерло железнодорожное движение. Целый день прождали обмороженные паровоза. Не дождались и… поползли по своим отдыхавшим после рейда в окрестностях станции частям».
Сам Буденный вспоминал: «Жуткую картину представляла степь, усеянная сотнями убитых и замерзших белоказаков. Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные стоя, по пояс в снегу, рядом со своими застывшими лошадьми… Белые потеряли убитыми и замерзшими до пяти тысяч человек и две тысячи триста лошадей».
В войсках Деникина, деморализованных осенне-зимними поражениями, начались разногласия и раздоры. Кубанцы уже не испытывали теплых чувств к добровольцам, донцы подозревали кубанцев в большевизме, Сидорин и Павлов, имея в тылу Буденного, торопились сами бросить донскую конницу ему в тыл, не учитывая, что в голой степи в 25-градусный мороз насмерть померзнут и люди, и лошади. В результате отборная донская конница больше половины своего состава потеряла от морозов, а не от буденновских шашек. В итоге задержку конармии у батайской пробки белые толком использовать не сумели. Буденный же действовал против Павлова вполне грамотно, в степь не углублялся, держался населенных хуторов и станиц, вынудил противника ночевать в чистом поле и в конечном счете разбил лучшую донскую конницу.
После этого Конармия разгромила конницу белых в районе станиц Среднеегорлыкская и Егорлыкская в крупнейшем кавалерийском сражении Гражданской войны в период с 25 февраля по 2 марта 1920 года. Буденный перерезал железную дорогу у разъезда Горький и атаковал врага с тыла, полностью вырубив элитный офицерский полк. «Дух был потерян вновь», – писал Деникин об этом сражении. После этого Вооруженные силы Юга России безостановочно откатывались до Новороссийска. Остатки беспорядочно эвакуировались в Крым, где Деникина на посту командующего сменил Врангель.
Успешные действия Первой конной и других красных частей окончательно обезопасили Советскую республику от наступления белых и приблизили окончание Гражданской войны. Понимая это, в Москве устроили триумфальный прием Буденному и другим красным командирам. 5 апреля личный вагон командарма посетили поэт Демьян Бедный и певец Федор Шаляпин. Буденный угостил их шампанским, которое закусывали донским салом. Шаляпин с бокалом шампанского в руке говорил:
– Скажите, Семен Михайлович, почему белые боятся вас как огня. Человек вы среднего роста, веселый, даже добрый. Шампанского не пожалели. А то вот Михаил Иванович Калинин водил меня по кремлевским подвалам. Этому вину, говорит, из царских запасов, десять лет, этому – сто. Я – ему: «Так дайте же отведать!» А он: «Нет, нельзя, это народное добро». Подумайте, какой скряга!
После этого музыканты Конармии исполнили «Марш Буденного» и частушки, восхитившие Шаляпина. Великий певец тут же исполнил арию из «Бориса Годунова», причем армейские умельцы аккомпанировали ему на баяне. Так, под шампанское с салом, происходило встраивание Семена Михайловича, еще недавно бывшего вождем полудикой партизанской вольницы, в политическую систему молодого Советского государства.
Глава четвертая
ДЕЛО ДУМЕНКО
Пока Конармия сражалась с белыми на Дону и Маныче, рядом с ней развертывались драматические события, связанные с судьбой бывшего начальника Буденного Бориса Думенко. В ночь с 23 на 24 февраля 1920 года по приказу члена РВС Кавказского фронта И. Т. Смилги его арестовали вместе со штабом Сводного кавалерийского корпуса. Поводом послужило недавнее (2 февраля) убийство комиссара корпуса Микеладзе и других коммунистов, а также утверждение, будто Думенко склонял Буденного к совместному выступлению против большевиков. Думенко был судим трибуналом и расстрелян в Ростове 11 мая 1920 года. В основу приговора легли, как тогда говорили, «совесть судьи и революционное правосознание». 27 августа 1964 года приговор Ревтрибунала республики от 5–6 мая 1920 года по делу Думенко и его товарищей был отменен и дело было прекращено за отсутствием в действиях осужденных состава преступления. Но еще в 1967 году А. И. Микоян признавался писателю Юрию Трифонову: «Знаю, что два человека – Ворошилов и Буденный – против реабилитации. Это была вражда между военными… Это бывает часто… Они до сих пор не могут примириться».
Какие же улики были предъявлены Думенко на суде? Его обвиняли в том, что он публично надевал офицерские погоны. На этом настаивал Буденный, хотя отмечал при этом, что Борис Мокеевич, скорее всего, самозванец и офицером никогда не был. В белых газетах утверждали: «Думенко в среде большевистских вождей – далеко незаурядная личность, один из немногих самородных талантов». Такая похвала со стороны врага могла быть при желании расценена трибуналом как попытка переманить комкора на сторону белых. Что касается самого убийства Микеладзе, то вначале было заявлено, что его застрелил сам Думенко, когда комиссар попытался пресечь дикую пьянку в штабе корпуса. Эта версия быстро рассыпалась – свидетелей не нашлось, к тому же убитый был другом Думенко и совсем недавно торжественно вручал ему партбилет. В итоге следствие пришло к выводу, что «военком Микеладзе был убит неизвестным ординарцем штаба конного корпуса, но подстрекателями и прямыми укрывателями убийцы являются комкор Думенко и его штаб». Еще до этого присланная РВС комиссия подвела итог: «Думенко и его штабные чины своей деятельностью спекулируют на животных инстинктах массы, пытаясь завоевать себе популярность и поддержку тем, что дают полную волю в поощрение грабежам, пьянству и насилию. Злейшими их врагами является каждый политработник, пытающийся превратить разнузданную и дикую массу в регулярную дисциплинированную и сознательную боевую единицу».
После суда над Думенко его адвокат Исай Израилевич Шик говорил одному своему знакомому, тоже адвокату: «Процесс я проиграл. Мне очень мешали Буденный и Ворошилов. Но еще неясно, чем все обернется: на тюремном дворе выступали красноармейцы за Думенко». Так что Семен Михайлович сыграл определенную роль в падении Думенко, хотя роль Смилги, Белобородова и Ворошилова в этом деле неизмеримо больше. По преданию, один из бывших бойцов-думенковцев сказал Буденному, когда он после ареста Думенко объезжал строй: «Ты, Сенька, не п…ди, а играй барыню!»
В газете «Советский Дон» 9 марта 1920 года было впервые сообщено об аресте Думенко и его товарищей. Там, в частности, говорилось: «Следственная комиссия, назначенная РВС армии для расследования обстоятельств, при которых произошло убийство и розыск виновников, пришла к заключению, что убийцы Микеладзе находятся в штабе Думенко. Помимо этого о деятельности Думенко и его штаба имелись сведения, которые требовали скорейшего вмешательства РВС армии, дабы предотвратить творившиеся в штабе безобразия. Пьянство и бандитизм были явлениями обычными и действовали разлагающе на весь корпус. Политическая работа в Корпусе почти не велась, так как тов. Думенко и его приближенные не признавали никаких комиссаров и представителей Советской власти, терроризировали различными угрозами. Во время нахождения корпуса в Новочеркасске пьянство и дебоши достигли небывалых размеров. Чины штаба устраивали оргии с женщинами, производили незаконные реквизиции и конфискации. Сам Думенко поощрял все эти безобразия и преступления, громко заявляя о своих симпатиях к батьке Махно. Все эти преступления и вызвали своевременное энергичное распоряжение РВС об аресте Думенко и его приспешников. Следствие по делу Думенко впредь до приезда представителя Ревтрибунала ведет член Реввоенсовета армии т. Белобородов».
С комкором разобрались быстро и жестоко. Дело Думенко стало первым компромиссом Буденного со своей совестью – ведь совсем недавно они вместе сражались с казаками Краснова в Сальском округе и под Царицыном. Здесь сыграли свою роль соперничество с Думенко, который когда-то был командиром Буденного, а главное – опасение, что попытка выгородить боевого товарища может и его самого подвести под трибунал. Недавно появились и более экзотические версии – например, статья полковника С. Коломнина в «Независимой газете» о том, как Думенко в бытность начальником Буденного велел прилюдно выпороть его в наказание за бесчинства его бойцов. В статье говорится: «Когда двое дюжих „думенковцев“ срывали с Буденного рубаху и укладывали его для порки на лавку, он в ярости протестовал: „Да у меня полный Георгиевский бант, меня даже офицер при царе пальцем не мог тронуть, а ты меня, красного конника, плеткой?!“ На что стоявший рядом Думенко, посмеявшись, ответил: „Да какой ты Георгиевский кавалер, Семен, фантиков себе на базаре навесил, а так настоящие казаки не делают“». [1]Хотя автор ссылается на воспоминания каких-то «ветеранов-первоконников», его история кажется вымышленной. Телесные наказания в Красной армии были запрещены, а уж порка одного командира другим на глазах подчиненных выглядит и вовсе нереальной.
К слову сказать, сравнение Буденного и Думенко в целом говорит в пользу Семена Михайловича. Буденный смог до некоторой степени подчинить себе стихию масс и готов был подчиниться коммунистам, а Думенко – не хотел подчиняться коммунистам и так и не смог обуздать стихию своих частей, практически не применял репрессий против насильников и мародеров. Семен Михайлович, быть может, в душе комиссаров и не жаловал, но на людях, даже в сильном подпитии, никогда не допускал брани в их адрес, а также антисемитских высказываний. От природы хитрый, Буденный давно уже понял, что с новой властью можно и нужно ладить. Власть же, в свою очередь, ценила его как единственного предводителя конной народной массы, на которого более или менее можно положиться.
Причина подобной толерантности лежит в том, что Буденный был стихийным государственником, а Миронов и Думенко – анархистами-народниками, шедшими на поводу у массы и пытавшимися стать «третьей силой» между красными и белыми. Потому Буденный и обрел потом важный статус символа государственного начала для крестьянских масс, еще при жизни превратившись в живую легенду. Он олицетворял собой крестьянство, принявшее Советскую власть. Позднее, когда по стране прокатилась насильственная коллективизация, которую Буденный не рискнул осудить, а наоборот, всецело поддержал, власть оценила, сколь удобную пропагандистскую фигуру она имеет. Буденновский имидж успешно эксплуатировался вплоть до первых месяцев Великой Отечественной войны. Затем, после перерыва, вызванного не слишком успешными действиями Семена Михайловича на фронте, наступило некоторое затишье, но в конце 1950-х годов, при Хрущеве, Буденный был торжественно возвращен в пантеон героев. Ему, наконец, присвоили звание Героя Советского Союза, массовым тиражом издали его мемуары. На старости лет бывший командарм Первой конной, похоже, искренне уверовал, что является главным героем Гражданской войны. И старался устранить конкурентов, теперь уже – из памяти народа.
Таких конкурентов он видел прежде всего в лице Миронова и Думенко. Даже после реабилитации Думенко Ворошилов и Буденный сохранили прежнее мнение о нем, равно как и о реабилитированном еще раньше Миронове. 10 января 1966 года Буденный направил Ворошилову информационный материал в 90 машинописных страниц, озаглавленный «О реабилитации и восхвалении в периодической печати Миронова Ф. К. и Думенко». О Миронове в этом примечательном документе, подготовленном буденновскими порученцами, говорилось, в частности, следующее: «На организованном им 22 августа митинге в Саранске Миронов заявил, что „коммунисты губят Россию, разложили армию и потому нужно нам, казакам, идти сейчас на фронт, разбить Деникина, а потом повернуть штыки на Москву, чтобы сбросить долой Совет Народных Комиссаров и установить настоящую Советскую власть“. В приказе по Донскому корпусу, подписанному Мироновым, говорилось, что причины поражения Красной армии объясняются „сплошными злостными деяниями господствующей партии, партии коммунистов, восстановивших против себя общее негодование и недовольство трудящихся масс“ и „чтобы спасти революционные завоевания, остается один-единственный путь: свалить партию коммунистов. Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов“». [2]
В информационном материале также утверждалось, что в процессе подготовки реабилитации «в архивах копировались все документы, которые хотя бы в какой-то мере характеризовали Миронова положительно, и обходили материалы, характеризующие его с отрицательной стороны». Далее говорилось: «В своем ультимативном письме В. И. Ленину Миронов назвал „всю деятельность Коммунистической партии направленной на истребление казачества вообще“ и требовал соглашения с эсерами и меньшевиками. Владимир Ильич дал тогда указание о непременной поимке Миронова и привлечении его к ответственности. При этом Ленин подчеркивал, что „наряду с полным уничтожением банд Мамонтова поимка Миронова имеет большое, громадное (подчеркнуто В. И. Лениным) значение“». [3]
О Борисе Думенко в той же справке говорилось: «Однако в архивных материалах имеются свидетельства того, что Думенко потворствовал грабежам и казачьим реквизициям, а также много присваивал себе конфискованные ценности. На этой почве у него возникли конфликты с политработниками, которых Думенко ругал при бойцах, настраивая бойцов против политкомов. Так, в донесении ВРИД военкома Сводной кавдивизии С. Питашко от 29.12.1918 г. говорится, что „разъяренные поджигательской речью Думенко бойцы готовы были расправиться с политкомами, но это насилие предупредил пом. комдива т. Буденный“ (ЦГАОР. Ф. 192. Оп. 2. Д. 101. Л. 30).
14 марта 1919 года политический комиссар отдельной кавалерийской дивизии В. Новицкий докладывал Реввоенсовету 10-й армии:
Какие же улики были предъявлены Думенко на суде? Его обвиняли в том, что он публично надевал офицерские погоны. На этом настаивал Буденный, хотя отмечал при этом, что Борис Мокеевич, скорее всего, самозванец и офицером никогда не был. В белых газетах утверждали: «Думенко в среде большевистских вождей – далеко незаурядная личность, один из немногих самородных талантов». Такая похвала со стороны врага могла быть при желании расценена трибуналом как попытка переманить комкора на сторону белых. Что касается самого убийства Микеладзе, то вначале было заявлено, что его застрелил сам Думенко, когда комиссар попытался пресечь дикую пьянку в штабе корпуса. Эта версия быстро рассыпалась – свидетелей не нашлось, к тому же убитый был другом Думенко и совсем недавно торжественно вручал ему партбилет. В итоге следствие пришло к выводу, что «военком Микеладзе был убит неизвестным ординарцем штаба конного корпуса, но подстрекателями и прямыми укрывателями убийцы являются комкор Думенко и его штаб». Еще до этого присланная РВС комиссия подвела итог: «Думенко и его штабные чины своей деятельностью спекулируют на животных инстинктах массы, пытаясь завоевать себе популярность и поддержку тем, что дают полную волю в поощрение грабежам, пьянству и насилию. Злейшими их врагами является каждый политработник, пытающийся превратить разнузданную и дикую массу в регулярную дисциплинированную и сознательную боевую единицу».
После суда над Думенко его адвокат Исай Израилевич Шик говорил одному своему знакомому, тоже адвокату: «Процесс я проиграл. Мне очень мешали Буденный и Ворошилов. Но еще неясно, чем все обернется: на тюремном дворе выступали красноармейцы за Думенко». Так что Семен Михайлович сыграл определенную роль в падении Думенко, хотя роль Смилги, Белобородова и Ворошилова в этом деле неизмеримо больше. По преданию, один из бывших бойцов-думенковцев сказал Буденному, когда он после ареста Думенко объезжал строй: «Ты, Сенька, не п…ди, а играй барыню!»
В газете «Советский Дон» 9 марта 1920 года было впервые сообщено об аресте Думенко и его товарищей. Там, в частности, говорилось: «Следственная комиссия, назначенная РВС армии для расследования обстоятельств, при которых произошло убийство и розыск виновников, пришла к заключению, что убийцы Микеладзе находятся в штабе Думенко. Помимо этого о деятельности Думенко и его штаба имелись сведения, которые требовали скорейшего вмешательства РВС армии, дабы предотвратить творившиеся в штабе безобразия. Пьянство и бандитизм были явлениями обычными и действовали разлагающе на весь корпус. Политическая работа в Корпусе почти не велась, так как тов. Думенко и его приближенные не признавали никаких комиссаров и представителей Советской власти, терроризировали различными угрозами. Во время нахождения корпуса в Новочеркасске пьянство и дебоши достигли небывалых размеров. Чины штаба устраивали оргии с женщинами, производили незаконные реквизиции и конфискации. Сам Думенко поощрял все эти безобразия и преступления, громко заявляя о своих симпатиях к батьке Махно. Все эти преступления и вызвали своевременное энергичное распоряжение РВС об аресте Думенко и его приспешников. Следствие по делу Думенко впредь до приезда представителя Ревтрибунала ведет член Реввоенсовета армии т. Белобородов».
С комкором разобрались быстро и жестоко. Дело Думенко стало первым компромиссом Буденного со своей совестью – ведь совсем недавно они вместе сражались с казаками Краснова в Сальском округе и под Царицыном. Здесь сыграли свою роль соперничество с Думенко, который когда-то был командиром Буденного, а главное – опасение, что попытка выгородить боевого товарища может и его самого подвести под трибунал. Недавно появились и более экзотические версии – например, статья полковника С. Коломнина в «Независимой газете» о том, как Думенко в бытность начальником Буденного велел прилюдно выпороть его в наказание за бесчинства его бойцов. В статье говорится: «Когда двое дюжих „думенковцев“ срывали с Буденного рубаху и укладывали его для порки на лавку, он в ярости протестовал: „Да у меня полный Георгиевский бант, меня даже офицер при царе пальцем не мог тронуть, а ты меня, красного конника, плеткой?!“ На что стоявший рядом Думенко, посмеявшись, ответил: „Да какой ты Георгиевский кавалер, Семен, фантиков себе на базаре навесил, а так настоящие казаки не делают“». [1]Хотя автор ссылается на воспоминания каких-то «ветеранов-первоконников», его история кажется вымышленной. Телесные наказания в Красной армии были запрещены, а уж порка одного командира другим на глазах подчиненных выглядит и вовсе нереальной.
К слову сказать, сравнение Буденного и Думенко в целом говорит в пользу Семена Михайловича. Буденный смог до некоторой степени подчинить себе стихию масс и готов был подчиниться коммунистам, а Думенко – не хотел подчиняться коммунистам и так и не смог обуздать стихию своих частей, практически не применял репрессий против насильников и мародеров. Семен Михайлович, быть может, в душе комиссаров и не жаловал, но на людях, даже в сильном подпитии, никогда не допускал брани в их адрес, а также антисемитских высказываний. От природы хитрый, Буденный давно уже понял, что с новой властью можно и нужно ладить. Власть же, в свою очередь, ценила его как единственного предводителя конной народной массы, на которого более или менее можно положиться.
Причина подобной толерантности лежит в том, что Буденный был стихийным государственником, а Миронов и Думенко – анархистами-народниками, шедшими на поводу у массы и пытавшимися стать «третьей силой» между красными и белыми. Потому Буденный и обрел потом важный статус символа государственного начала для крестьянских масс, еще при жизни превратившись в живую легенду. Он олицетворял собой крестьянство, принявшее Советскую власть. Позднее, когда по стране прокатилась насильственная коллективизация, которую Буденный не рискнул осудить, а наоборот, всецело поддержал, власть оценила, сколь удобную пропагандистскую фигуру она имеет. Буденновский имидж успешно эксплуатировался вплоть до первых месяцев Великой Отечественной войны. Затем, после перерыва, вызванного не слишком успешными действиями Семена Михайловича на фронте, наступило некоторое затишье, но в конце 1950-х годов, при Хрущеве, Буденный был торжественно возвращен в пантеон героев. Ему, наконец, присвоили звание Героя Советского Союза, массовым тиражом издали его мемуары. На старости лет бывший командарм Первой конной, похоже, искренне уверовал, что является главным героем Гражданской войны. И старался устранить конкурентов, теперь уже – из памяти народа.
Таких конкурентов он видел прежде всего в лице Миронова и Думенко. Даже после реабилитации Думенко Ворошилов и Буденный сохранили прежнее мнение о нем, равно как и о реабилитированном еще раньше Миронове. 10 января 1966 года Буденный направил Ворошилову информационный материал в 90 машинописных страниц, озаглавленный «О реабилитации и восхвалении в периодической печати Миронова Ф. К. и Думенко». О Миронове в этом примечательном документе, подготовленном буденновскими порученцами, говорилось, в частности, следующее: «На организованном им 22 августа митинге в Саранске Миронов заявил, что „коммунисты губят Россию, разложили армию и потому нужно нам, казакам, идти сейчас на фронт, разбить Деникина, а потом повернуть штыки на Москву, чтобы сбросить долой Совет Народных Комиссаров и установить настоящую Советскую власть“. В приказе по Донскому корпусу, подписанному Мироновым, говорилось, что причины поражения Красной армии объясняются „сплошными злостными деяниями господствующей партии, партии коммунистов, восстановивших против себя общее негодование и недовольство трудящихся масс“ и „чтобы спасти революционные завоевания, остается один-единственный путь: свалить партию коммунистов. Долой единоличное самодержавие и бюрократизм комиссаров и коммунистов“». [2]
В информационном материале также утверждалось, что в процессе подготовки реабилитации «в архивах копировались все документы, которые хотя бы в какой-то мере характеризовали Миронова положительно, и обходили материалы, характеризующие его с отрицательной стороны». Далее говорилось: «В своем ультимативном письме В. И. Ленину Миронов назвал „всю деятельность Коммунистической партии направленной на истребление казачества вообще“ и требовал соглашения с эсерами и меньшевиками. Владимир Ильич дал тогда указание о непременной поимке Миронова и привлечении его к ответственности. При этом Ленин подчеркивал, что „наряду с полным уничтожением банд Мамонтова поимка Миронова имеет большое, громадное (подчеркнуто В. И. Лениным) значение“». [3]
О Борисе Думенко в той же справке говорилось: «Однако в архивных материалах имеются свидетельства того, что Думенко потворствовал грабежам и казачьим реквизициям, а также много присваивал себе конфискованные ценности. На этой почве у него возникли конфликты с политработниками, которых Думенко ругал при бойцах, настраивая бойцов против политкомов. Так, в донесении ВРИД военкома Сводной кавдивизии С. Питашко от 29.12.1918 г. говорится, что „разъяренные поджигательской речью Думенко бойцы готовы были расправиться с политкомами, но это насилие предупредил пом. комдива т. Буденный“ (ЦГАОР. Ф. 192. Оп. 2. Д. 101. Л. 30).
14 марта 1919 года политический комиссар отдельной кавалерийской дивизии В. Новицкий докладывал Реввоенсовету 10-й армии:
«За несколько дней, когда Думенко вступил в исполнение своих обязанностей начдива, дивизия стала неузнаваемой, начались грабежи по всему пути следования. Причина их – начдив: он дал право чеченцам забирать все ценное, как то: золото, серебро и другие более ценные вещи. Об этом, конечно, весь состав дивизии знает, начиная от начштаба и кончая красноармейцами включительно. И такой поступок разлагающе действует на окружающих. У начдива 5 подвод, в том числе 2 экипажа, груженных разными вещами, конечно, реквизированными… В последнее объяснение, которое было между мной и начдивом, он заявил, что всех политкомов дивизии арестует и расстреляет. На заданный мною вопрос: 'желает ли он признавать за политкомами те директивы, которые даны Реввоенсоветом армии? начдив самым категорическим образом заявил, что 'не признает'»» (ЦГАСА. Ф. 193. Oп. 1. Д. 34. Л. 21, 22).