Вагнер Л.. Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

   Ованесу этот корабль показался большой, гордой птицей, а надутые вольным ветром розовые паруса - огромными, сильными крыльями.
   И в эту минуту у него появилось острое желание нарисовать этот корабль, уверенно рассекающий волны.
   Во дворе недалеко от ворот стояло ведро с самоварным углем. Ованес выбрал кусок угля, крепко зажал его в пальцах и, подлежав к белой стене домика, начал рисовать на ней корабль.
   Отец застал его погруженным в это занятие. Но он не стал бранить сына, а вернулся в дом и вынес оттуда несколько листов пожелтевшей плотной бумаги и хорошо отточенный карандаш:
   - Вот, Оник, тебе бумага. Рисуй на ней, а стены не пачкай. Бумагу береги, больше у меня такой нет.
   С того дня мальчик пристрастился к рисованию. Скоро вышла вся бумага. Тогда он начал рисовать на листах тех немногих книг, которые отец бережно хранил в нижнем ящике комода. Вскоре книги были изрисованы изображениями солдат, строений, кораблей, лодок.
   Константин Гайвазовский, обнаружив через некоторое время испорченные книги, впервые высек Ованеса.
   Мать тяжело переживала это наказание вместе с сыном. Купить бумаги и карандашей было не на что, дела у отца шли все хуже и хуже. Дома становилось с каждым днем грустнее. Незадолго перед этим мать продала старинную вазу, единственную красивую вещь, остававшуюся в доме, которую она хотела сохранить и не смогла.
   В начале осени увезли из дома Гарика. Произошло это так.
   Однажды к отцу явился его старый знакомый купец, армянин из дальней страны, и начал его убеждать отпустить с ним способного мальчика. Купец обещал дать Гарику образование.
   Мать плакала по ночам. Отец еще больше осунулся и даже сгорбился, но все же решил, что так будет лучше для сына. А Гарик перед отъездом каждый день уводил младшего брата на берег моря, в их любимые укромные места, и рассказывал Онику, что он едет учиться в далекий сказочный город Венецию, где так много каналов, что от дома к дому пробираются по воде на лодках.
   Ованесу было грустно разлучаться с любимым братом. Но Гарик утешал его, обещая вернуться и забрать с собою в ту далекую, неведомую страну.
   После отъезда Гарика в доме сразу стало Пусто и тихо. Мать целыми днями сидела, согнувшись над вышиванием. Гриша до и после обеда ходил в уездное училище.
   Ованес начал понемногу помогать матери: он относил ее рукодельные работы в богатые дома, в которых жили толстые, спесивые женщины. Мальчик не любил заказчиц за то, что мать ради их нарядов должна была допоздна трудиться. Он поскорее вручал свертки с рукоделием и убегал.
   Часто, выполнив поручение матери, он уходил на целые дни в порт или на базар. На базаре не менее интересно, чем в порту. Там многолюдно, шумно: крик, торг, суета не прекращаются до самого вечера.
   Ованес присаживался около слепцов-бандуристов, приходивших в Крым из Малороссии <Так в царской России официально называлась Украина>. У каждого бандуриста был мальчик-поводырь. Ованес быстро заводил дружбу с поводырями и иногда, когда бандуристы отдыхали, ходил с мальчиками в порт. Слепцы узнавали Ованеса по голосу и походке. Они полюбили мальчика за то, что он не гнушался дружить с поводырями-сиротами. Звали они его на свой лад - Ивасем. Если, бывало, Ованес день, другой не появлялся на базаре, бандуристы удивлялись и спрашивали у поводырей:
   - Шо це Iвась не приходить? Чи не захворив часом, не дай боже?
   Дома Ованес с увлечением рассказывал матери, как слепцы целыми днями перебирают струны бандур, величаво сидя среди базарной толпы, глядя незрячими глазами в небо.
   Однажды мать дала Ованесу большой горшок жирной, душистой ухи и велела отнести на базар бандуристам.
   Старики ели, хвалили вкусную уху и расспрашивали мальчика о его родителях.
   Ованес рассказал об отце, о том, что отец жил раньше под Львовом и знает поэтому много малороссийских песен и сказок, о матери, вечно сидящей за пяльцами, о Гарике, которого увезли далеко за море.
   Слепцы внимательно слушали и грустно покачивали головами.
   Через несколько дней после этого мальчики-поводыри привели бандуристов к дому Гайвазовского.
   Слепцы сели у ворот и запели песню про любимую Украину, про мать, ждущую сына из далекого края.
   Ованес сразу выскочил к своим друзьям.
   Отец вышел следом и зазвал бандуристов в дом.
   Мать быстро собрала скудный ужин и сердечно пригласила к столу бездомных песельников.
   Долго продолжалась в этот вечер в доме Гайвазовского беседа о Малороссии, о ее нравах и обычаях, о запорожцах, об их славных походах.
   Гости засиделись допоздна. Родители не отпустили их и оставили ночевать.
   Когда Ованес проснулся утром, стариков уже не было. Они встали задолго до восхода солнца и ушли по степной пыльной дороге в родную Малороссию.
   Мать рассказала мальчику, что перед тем, как покинуть их дом, слепцы постояли около его кроватки, и самый старший из них, которого остальные звали дид Тарас, перекрестил его, поцеловал в лоб и тихо сказал:
   - Дай боже цьому хлопчику талан и щастя.
   После ухода бандуристов Ованес почти перестал бывать на базаре.
   Хайдар тоже ушел странствовать по Крыму со своей скрипкой.
   В маленький приморский городок пришла осень. Погожие дни сменились ненастьем. На Черном море начались ноябрьские штормы. Корабли стали реже приходить в Феодосийский порт. Жизнь затихала до весны.
   Но иногда неожиданно возвращалось тепло, и море на несколько дней успокаивалось.
   Этой благоприятной порой спешили воспользоваться рыбаки, чтобы еще увеличить богатый осенний улов рыбы. В эту осень много ловилось камбалы, белуги, макрели, скумбрии и кефали.
   Ованес в такие дни подолгу пропадал с товарищами на берегу, где выгружалась рыба, сушились и чинились сети.
   Рыбачки звали ребят на помощь. Те честно трудились, помогая выгружать серебристую, трепещущую рыбу.
   Рыба была холодная, скользкая, подпрыгивала и вырывалась из рук. У некоторых рыб были острые плавники и шипы, и руки ребят вскоре покрывались ссадинами.
   Вечером Ованес и его товарищи, усталые, но довольные, возвращались домой. У каждого в руках было ведерко, полное рыбы.
   Мать смотрела на исцарапанные, обветренные руки сына, на заработанную рыбу и незаметно концом головного платка утирала набегавшие слезы.
   Ложась спать, Ованес просил мать разбудить его пораньше. Он вместе с другими мальчиками обещал рыбакам помогать им до наступления холодов.
   Иногда, когда рыбачьи баркасы задерживались в море, ребята отправлялись бродить вдоль берега. Там всегда можно было найти что-нибудь любопытное. Во время штормов море выбрасывало часть своей добычи. Мальчики находили доски, ящики, бочонки, остатки корабельных снастей. Все это они тащили к рыбачьему лагерю.
   Взрослые долго рассматривали находки и гадали, с какого это корабля и давно ли случилось кораблекрушение.
   Так дети узнавали о жестоком нраве моря и об опасностях, грозящих морякам.
   Рыбаки рассказывали много страшных историй о кораблях, застигнутых бурей. Они знали имена многих храбрых капитанов, умеющих водить корабли в любую погоду.
   Попадались и другие находки, когда мальчики гуляли на окраине города. На склонах холма, размытых осенними дождями, они находили старые, позеленевшие монеты. На них были изображены рыбы, колосья, крылатые львы и всякие другие невиданные чудовища.
   И монеты дети приносили рыбакам. Старые рыбаки, перебирая их в руках, рассказывали притихшим мальчикам, что в старину сюда приходило много греческих кораблей. Наверно, и эти монеты, позеленевшие от времени, тоже греческие.
   Однажды старики посоветовали мальчикам отнести находки в музей, к Семену Михайловичу Броневскому.
   - Он такие вещи любит, - говорили они. - Гляди, еще на сласти даст.
   Броневский сразу вышел к детям. Он долго и внимательно разглядывал монеты, тут же сортировал их, а губы его шептали при этом какие-то непонятные ребятам слова.
   Наконец мальчики робко спросили его, верно ли рассказывали им рыбаки о греках.
   Семен Михайлович оживился. Он сел, усадил возле себя детей и начал подробно рассказывать, как больше чем две тысячи лег назад сюда пришли греки, основали город и назвали его Феодосией, что означает - богом данная.
   Потом Феодосию разорили гунны, а в средние века сюда пришли татарские полчища и генуэзцы. Генуэзцы назвали Феодосию Кафой.
   Броневский прервал свой рассказ, вывел ребят из двора музея и показал им на мрачные развалины генуэзских башен.
   - Генуэзцы были богаты и воинственны, - продолжал Семен Михайлович. Они построили эти крепости на берегу моря, воевали с соседями и не раз били татар. Но более трехсот лет назад турки овладели Феодосией. При них горожанам жилось еще хуже, чем при генуэзцах. Здесь, на нашем базаре, был большой невольничий рынок. Турки продавали людей в рабство. Купленных невольников увозили отсюда на кораблях.
   Ребята жадно слушали старого ученого. Семен Михайлович объяснил мальчикам, какие монеты греческие, какие генуэзские, какие турецкие. На прощание он дал им денег и велел приносить ему монеты и осколки древней посуды, если они будут попадаться ребятам.
   После рассказа Броневского Ованес другими глазами начал смотреть на знакомые развалины генуэзских башен. Он стал понимать, что живет в очень древнем городе, где было много жестоких сражений. Сердце мальчика неистово колотилось, когда воображение рисовало ему схватки турок и татар. Он живо представлял себе, как отстреливаются из бойниц засевшие в башнях генуэзцы, как нападающие штурмом берут башни.
   А время шло. Незаметно минуло еще два года. Ованесу исполнилось десять лет. И вот наступил день, когда пришел конец приволью, прогулкам, мечтам...
   Это случилось вечером, в воскресенье. Начиналась зима. Над холмами, над морем, над притихшим городком неслись серые, растрепанные тучи. В трубе уныло завывал ветер. Мать растопила печь и готовила ужин. Отец сидел за столом и читал книгу.
   Потом он отложил ее, привлек к себе Ованеса и дрогнувшим голосом сказал:
   - Завтра, Оник, я отведу тебя в кофейню к греку Александру. Зиму ты поработаешь у него, а на следующий год осенью начнешь ходить в уездное училище.
   Отцу было очень трудно говорить, но он старался владеть собою и даже притворялся веселым.
   Мать не выдержала и, обняв Ованеса, горько заплакала.
   Только тут мальчик окончательно понял, какая нужда вошла в их дом.
   Он оглядел комнату и увидел, что с комода исчезла не только любимая ваза матери, но и старинные часы с мелодичным звоном. Теперь Ованесу уже не нужно было объяснять, что означало исчезновение вещей.
   Но он подавил в себе желание заплакать, спокойно, подражая отцу, погладил руку матери и бодро сказал:
   - Не плачь, мама, мне будет хорошо в кофейне. Я видел, туда заходят рыбаки, матросы. Они интересно рассказывают обо всем.
   В ГРЕЧЕСКОЙ КОФЕЙНЕ
   Трудная это должность - быть "мальчиком" в кофейне. В небольшом помещении полно посетителей. Здесь есть свои завсегдатаи, которые целыми вечерами сидят и попивают вино и кофе. Главным образом это рыбаки, торговцы и моряки с заходящих в Феодосийский порт торговых кораблей и шхун.
   Больше всех шумят рыбаки и матросы. Они громко спорят о преимуществах своих профессий и о том, кому из них тяжелее приходится в море.
   Рыбаки говорят о тайнах своего нелегкого ремесла, о рыбьих повадках, о своей рыбацкой удали.
   Моряки не сдаются, рассказывают о дальних плаваниях, о бурях и кораблекрушениях, о "Летучем Голландце" - корабле, населенном призраками, который будто бы видали некоторые старики-матросы.
   Временами спор приобретает угрожающий характер и вот-вот готов перейти в драку. Тогда из-за высокой стойки выкатывается круглый, толстый, как бочка, хозяин-грек.
   Ловко пробираясь между столиками, он громко оповещает, что получил партию замечательного вина. Иногда ему удается предотвратить драку и примирить спорящих.
   Но и без драки в кофейне всегда по вечерам шумно. К гулу голосов и к пьяным выкрикам примешивается стук костяшек домино и азартные возгласы игроков. Кофейня всегда гудит, как растревоженный улей, а пламя свечей кажется тусклым в густом сизом дыму от многочисленных трубок.
   И среди всего этого гама и чада без конца раздаются громкие голоса:
   - Мальчик! Мальчик, сюда!
   Ованес вертится, как белка в колесе. Он едва успевает менять трубки, подносить гостям кофе и вино, помогать судомойке Ашхен перемывать стаканы, кружки, кофейные чашечки.
   Тяжелее всего приходится ему в те часы, когда в кофейню приходят зажиточные торговцы.
   Им нравится проворный мальчик, и они требуют, чтобы только он им прислуживал.
   Ованес мечется, напрягая все свои силы, а старый толстый турок, владелец самой большой в городке фруктовой лавки, без конца хрипит:
   - Кафеджи дольдур! <Подлей еще (турецк.)>
   Из-за этого турка Ованес однажды чуть не потерял работу. Как-то вечером, когда в кофейне и повернуться негде было, турок прохрипел свое обычное:
   - Кафеджи дольдур!
   Среди шума Ованес его не услышал и пронесся с подносом к соседнему столику, где сидели простые матросы.
   Турок обиделся и поднял крик. Прибежал хозяин, дороживший богатым клиентом, и, кланяясь, сам стал подливать ему кофе.
   Но расходившийся купец не унимался и требовал, чтобы хозяин прогнал из кофейни противного армянского мальчишку.
   Неизвестно, чем бы все окончилось, как вдруг рядом очутился Хайдар.
   Ованес вскрикнул от неожиданной радости: вот уже несколько месяцев, как музыкант не появлялся в Феодосии.
   Хайдар привлек мальчика к себе и, указав рукой на дверь, коротко, но повелительно сказал турку:
   - Уходи!
   Тут сидящие за столиками увидали Хайдара и закричали:
   - Хайдар вернулся!
   Многие вскочили и радостно окружили его. Рапсод выждал минуту и опять обратился к мрачно сопевшему турку:
   - Иди!
   Тогда все посетители нетерпеливо закричали:
   - Ну, иди же, иди отсюда!
   Толстый купец, спрятав голову в плечи, трусливо засеменил к выходу под громкий хохот всей кофейни.
   Потом Хайдар повернулся к хозяину и сказал:
   - Смотри, мальчика не смей обижать!
   Хозяин покорился. Добрые отношения с музыкантом были ему очень выгодны: игра и пение странствующего рапсода служили хорошей приманкой для посетителей кофейни.
   В этот вечер Хайдар долго играл и пел, не отпуская от себя Ованеса.
   Музыкант начал ежедневно приходить в кофейню. Он появлялся задолго до того, как собирались завсегдатаи.
   Хайдар показывал Ованесу как держать скрипку, упирая ее в левое колено, чтобы можно было одновременно играть и петь, учил водить смычком по струнам.
   Через несколько дней мальчик по слуху научился повторять
   отдельные песенки.
   Теперь посетители кофейни реже кричали: "Мальчик, сюда!" - а просили, когда Хайдар отдыхал: "Оник, Ванюша, сыграй нам!"
   И Ованес играл. Вскоре об этом узнали в городке. В кофейню стали приходить те, кто раньше сюда и не заглядывал.
   Хозяин был доволен. Хитрый грек все чаще освобождал Ованеса от беготни с подносами и трубками. Он сам теперь усаживал мальчика возле Хайдара и громко обращался к рапсоду:
   - Ты, Хайдар, отдохни и попей вина, а мальчик пусть немного поиграет.
   Ованес был счастлив. Теперь его обострившийся слух чутко улавливал мелодию морского прибоя, ритм шагов прохожих поздно вечером, когда он возвращался домой из кофейни, певучие переливы в нежном и грустном голосе матери. Все это теперь звучало, как музыка.
   Ованес тайно от всех мечтал о собственной скрипке. Он даже Хайдару не смел признаться в своей мечте.
   Однажды вечером, когда мальчик играл в кофейне, а Хайдар отдыхал, вошел новый посетитель. Он сел в углу и спросил самого дорогого вина. Незнакомец пил вино и с видимым удовольствием слушал маленького скрипача, не спуская с него глаз.
   Ованесу его лицо показалось знакомым. И вдруг мальчик вспомнил летний жаркий день, Гарика, взявшего его с собою на корабль, и молодого капитана-грека, который насыпал им полные карманы орехов, изюма и винных ягод. В посетителе Ованес узнал капитана.
   Капитан стал приходить каждый вечер. К его столу присаживались местные греки, главным образом юноши. С восторгом в глазах они ловили каждое слово моряка.
   Постепенно остальные посетители придвигались к тесному кружку греков и начинали прислушиваться к разговору.
   На третий вечер, когда капитан пришел в кофейню, его уже ждали несколько десятков человек.
   Пять лет прошло с тех пор, как народ Греции восстал против турецких поработителей. В Феодосию доходили слухи о беспримерном мужестве греческих повстанцев. В городке проживало немало греков. Кто-то распространил слух, что капитан - участник восстания.
   В тот вечер лишь турки-торговцы отсутствовали в кофейне. Они боялись, что одним своим видом могут вызвать гнев не только у греков, но и у русских и армян, сочувствовавших своим единоверцам грекам, поднявшимся против турецких насильников. В Феодосии старики еще помнили мрачные времена турецкого владычества, кровавый турецкий режим.
   Вот почему капитана с одинаковым волнением слушали греки, русские и армяне.
   Капитан подробно рассказывал о боевых отрядах гордых, мужественных клефтов <Клефты - свободные крестьяне>, среди которых он провел два года.
   Потом он рассказал, как на помощь повстанцам явился великий поэт Англии Ноэль Байрон.
   - Он погиб вдали от своей родины, среди нас, в местечке Миссолонги, грустно закончил капитан. - Все греки оплакивали его, как самого близкого, родного человека. Его имя всегда будет священно для Греции.
   Бывший смотритель феодосийского уездного училища Папандопуло прервал наступившее горестное молчание:
   - Русский народ устами своего поэта воспел подвиг героической Греции.
   Папандопуло прочел по памяти стихи Пушкина, присланные друзьями из Петербурга Семену Михайловичу Броневскому:
   Гречанка верная! Не плачь, - он пал героем,
   Свинец врага в его вонзился грудь.
   Не плачь - не ты ль ему сама пред первым боем
   Назначила кровавый чести путь?
   Тогда, тяжелую предчувствуя разлуку,
   Супруг тебе простер торжественную руку,
   Младенца своего в слезах благословил,
   Но знамя черное свободой восшумело.
   Как Аристогитон, он миртом меч обвил,
   Он в сечу ринулся - и, падши, совершил
   Великое, святое дело.
   Все слушали эти стихи впервые. Слава Пушкина уже долетела до Феодосии. Но эти стихи были не для печати. Они переписывались и рукописные доходили до самых глухих мест государства Российского.
   Капитан без труда понимал по-русски. И он с волнением покорил:
   "...не плачь, - он пал героем..."
   - Греки надеются на помощь России, - помолчав, добавил капитан.
   - Все честные русские люди полны горячего сочувствия к возрождающейся Элладе, - торжественно ответил Папандопуло. - Мы, русские греки, верим в помощь русских.
   Вечер закончился очень оживленно. Ради такого почтенного общества хозяин кофейни достал из винного подвала настоящее выдержанное кипрское вино, которое он давно хранил для какого-нибудь особо торжественного случая.
   Пили за борющуюся Грецию, за ее храбрый народ, за нерушимый братский союз русских и греков.
   После выпитого вина и горячих тостов всем захотелось песен и музыки. Тут только заметили, что Хайдар сегодня не пришел.
   - Вот досада! - огорчился хозяин. - Неужто заболел? Будь скрипка, Ованес бы нам сыграл...
   - Скрипка есть! - вдруг заявил капитан.
   Он поднял узкий сверток, который принес с собою и положил рядом. В пылу разговора его никто не заметил.
   Из холщового мешка капитан извлек футляр, открыл его и протянул Ованесу скрипку и смычок.
   Ованес первый раз играл самостоятельно, в отсутствие Хайдара. Волнение его еще усилилось от необычного вечера, от горячих речей и стихов.
   Многого он не понял из того, что рассказывал капитан и о чем говорили остальные. Но он впервые видел, чтобы в кофейне так долго говорили, а уж потом пили. И пили сегодня не так, как обычно, - не ссорились, не выкрикивали бранные слова. I
   Особенно поразило мальчика, что такой важный господин, как бывший смотритель уездного училища, пришел в кофейню и так прекрасно читал звучавшие, как музыка, стихи.
   Ованес играл долго, но не чувствовал никакой усталости. Скрипка была дивно хороша, и на ней было так приятно играть! Казалось, она поет человеческим голосом.
   Притихшие, слушали посетители кофейни вдохновенную игру худенького, бледного мальчика.
   Хозяин добавил свечей и в тесном помещении стало очень светло и празднично.
   Незадолго до полуночи капитан начал со всеми прощаться. Утром его корабль уходил из Феодосии.
   Он подошел к Ованесу, продолжавшему сидеть на низкой табуретке со скрипкою на коленях. Осторожно приподняв мальчика за плечи капитан поцеловал его и сказал:
   - Эта скрипка давно у меня. Раньше она принадлежала моему другу, с которым мы вместе росли. Он был хорошим скрипачом, но умер рано. Умирая, он отдал мне свою скрипку и попросил подарить ее мальчику, который сможет играть на ней не хуже его. Ты еще совсем мал, а играешь очень хорошо, поэтому я дарю тебе эту скрипку. Думаю, что если бы мой друг был жив, он сам бы подарил ее тебе. Береги ее и играй на радость людям.
   Посетители были потрясены таким щедрым подарком и бурно выражали свой восторг. Один только Ованес стоял неподвижно. До его сознания с трудом доходило, что в его жизни совершилось чудо, осуществилась самая заветная мечта.
   МАЛЕНЬКИЙ ХУДОЖНИК
   На свете все имеет свое начало и конец. Кончилась и долгая в том году зима, и наступила весна.
   Весною по-особому резко пахнут только что распустившиеся деревья, молодая трава, первые цветы, вскопанная земля.
   В Крыму ко всему этому весеннему благоуханию примешивается острый и свежий запах моря.
   Хорошо в такие дни беззаботно бродить по берегу и собирать цветные камешки, выброшенные волнами, или сидеть на теплом песке с товарищами и спорить да гадать, откуда идет появившийся на горизонте корабль и зайдет ли он к ним в бухту.
   Хорошо весною на берегу!
   Но о таких радостях Ованес может теперь только вспоминать. Из окон маленькой кофейни совсем не видно моря. Только во время бури сюда доносится его глухое ворчание.
   Давно уже в кофейне не происходило ничего необычного. Время тянулось медленно, и каждый день был похож на предыдущий, рак похожи близнецы.
   Так незаметно и безрадостно для Ованеса прошла весна в ежедневных хлопотах и суете.
   Даже скрипка теперь не могла утешить его и заменить ему утраченные радости детства.
   На смену весне пришло сухое феодосийское лето с его зноем.
   В прошлом году Ованес мог в любое время купаться с друзьями. Как беспечно резвились они тогда в воде, подражали кувырканью дельфинов, ныряли и шумно отфыркивались!
   Теперь же рано утром, до работы в кофейне, Ованес спешил отнести рукоделие матери.
   Вот и сегодня он торопится в один богатый дом на Арабатской улице.
   Ему нужно спешить, потому что хозяин-грек не терпит, чтобы опаздывали. Вчера на полчаса позже прибежала судомойка Ашхен, у нее заболела девочка, так хозяин кричал на нее и чуть не прогнал с работы.
   Мальчик глубоко и печально вздохнул. Сегодня такое яркое солнечное утро! Небо и море, будто хорошо отдохнув ночью, теперь приветливо улыбаются друг другу. Большое ослепительное солнце скоро прогонит утреннюю дымку, которой еще задернуты горы, а пока что его лучи дробятся и сверкают на голубой с прозеленью морской глади. Несколько минут Ованес стоит, любуется этим бескрайным простором и думает, что, может, он успел бы еще выкупаться. Но сверток с рукоделием, который он крепко держит под мышкой, напоминает ему о его обязанностях.
   Поборов искушение, мальчик быстро спускается с холма и бежит на Арабатскую улицу.
   Добежать до высокого дома с колоннами, куда он часто относит рукодельные работы матери, и отдать сверток важной дородной купчихе, ему ничего не стоит.
   Освободившись от поручения, Ованес поворачивает к греческой кофейне, но на половине дороги прикидывает, что у него осталось еще полчаса, и он все же успеет выкупаться.
   Приняв это решение, Ованес узкими переулками устремляется к морю.
   Но, выбежав на берег, он опять останавливается как зачарованный: в открытом море вдали идет эскадра кораблей. В Феодосию часто приходили отдельные корабли, но группами - почти никогда.
   Ованес за свою жизнь видит эскадру только второй раз. Ему хочется скорее, пока корабли не вошли в бухту, нарисовать их. В карманах у него всегда есть куски самоварного угля. Хотя он помнит запрет отца - не пачкать углем стены, но изредка его нарушает, и на этот раз он удержаться не может. Ведь так редко приходится любоваться целой эскадрой кораблей!
   Ованес оборачивается и видит невдалеке белый нарядный дом почтенной горожанки Кристины Дуранте. В несколько прыжков он уже там и в каком-то самозабвении начинает наносить контуры кораблей на гладкую поверхность стены.
   Лихорадочно рисуя, он впервые испытывает досаду: ему жаль, что у него нет ни цветных карандашей, ни красок, которые он видел в большой лавке на базаре. Будь у него карандаши или краски, можно было бы передать голубой с зеленым отливом цвет моря и розоватые от утреннего солнца паруса.
   Ованес думал об этом как раз в тот момент, когда заканчивал рисовать, и вдруг он вскрикнул от неожиданной боли. Маленькие, но сильные и цепкие пальцы Кристины Дуранте крепко держали его за уши.