Вагнер Л.. Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

   - Так это ты постоянно пачкаешь стены моего дома, маленький лацарони? Из-за тебя я чаще других соседей должна белить его! Почему ты облюбовал именно мои стены? - кричит разгневанная владелица дома, больно теребя ему уши. - Сидел бы возле матери и пачкал стены отцовского дома!
   - Но стены вашего дома, госпожа Дуранте, такие гладкие, уголь так хорошо ложится на них, и рисунки получаются такие красивые!.. Вот взгляните сами, - превозмогая боль и подражая взрослым, рассудительно и немного вкрадчиво возражает маленький хитрец.
   - Бог мой, он еще смеет расхваливать мне свои рисунки! - всплескивает руками женщина.
   Почувствовав, что его уши свободны, маленький Ованес кидается наутек.
   Но далеко убежать ему не удается. Прямо из-за угла выходит городской архитектор Кох. Ованес с разбегу налетает на него.
   - Куда ты так несешься? - спрашивает архитектор, еле удержавшись на ногах.
   Коха Ованес знает хорошо. Тот знаком с его отцом и бывал у них дома. Недавно он даже похвалил его рисунок. Ованес, у которого опять не было бумаги, нарисовал на стене отцовского дома фигуру бравого солдата во весь рост с ружьем. Прохожие толпами останавливались и простодушно дивились. Один старый ветеран, служивший еще при Суворове, стоял дольше других.
   - Служивый вышел-то как живой, того и гляди песню запоет или прикурить попросит, - одобрил рисунок солдат.
   Ованес очень обрадовался его похвале. В этот же день под вечер зашел архитектор, долго разглядывал художество и тоже похвалил. После этого отец разрешил оставить рисунок на стене. Поэтому Ованес не испугался, столкнувшись теперь с Кохом, а даже обрадовался: в случае, если госпожа Дуранте пожалуется отцу, архитектор за него заступится.
   Мальчик, волнуясь, чистосердечно рассказывает о случившемся. Архитектор с минуту стоит, раздумывая, а потом, решительно вмяв его за руку, говорит:
   - Пойдем, ты мне покажешь свой рисунок.
   - Нет, нет, я не пойду! - горячо возражает мальчик. - Она еще там и опять начнет драться.
   - Не бойся, при мне она тебя не тронет.
   Действительно, когда Ованес со своим покровителем возвращается к дому Дуранте, она еще продолжает причитать и жаловаться, что сладу нет с босоногими мальчишками, но, увидев архитектора, Кристина Дуранте начинает жеманиться и мягко выговаривать Ованесу.
   Архитектор подчеркнуто сухо замечает:
   - Прошу вас не волноваться, госпожа Дуранте, я пришлю своего помощника с рабочими, и они приведут ваши стены в такое состояние, в каком они еще никогда не были...
   Больше он с нею не разговаривает, не слушает ее благодарностей, а внимательно рассматривает рисунок маленького живописца. Затем он берет Ованеса за руку и ласково говорит:
   - Пойдем, милый, мне нужно с тобой поговорить и кое-что показать тебе у себя дома.
   Тут Ованес вспоминает, что ему нужно спешить в кофейню, что он уже и так опоздал и не знает, как теперь показаться на глаза хозяину.
   Архитектор ласково гладит мальчика по голове. Он не может скрыть свое волнение.
   - Забудь о кофейне. Ты туда больше не вернешься. Тебе нужно учиться живописи.
   - А что скажет отец, когда узнает, что я не в кофейне? Он тоже говорил, что мне надо учиться, но для этого нужны деньги, а у нас их нет.
   - Не надо, мальчик... Не думай больше об этом. Мы найдем деньги, а сегодня ты получишь от меня цветные карандаши. Тебе больше не придется рисовать углем.
   - Я получу карандаши?!
   Глаза у Ованеса блестят, он останавливается, слезы радости подступают к горлу. Архитектор тоже растроган.
   Он привлекает к себе мальчика и говорит ему тихо и проникновенно:
   - Погляди, Оник, на море и на наш родной город. Продолжай так, как ты начал. Всю жизнь изображай с любовью это прекрасное море и корабли, бороздящие его воды.
   Городской архитектор Кох жил в небольшом, но красивом доме. В комнатах было мало мебели, но зато на стенах висело множество чертежей, гравюр и несколько красивых картин с изображением Феодосии, а из окон было видно море.
   Когда Ованес вместе с архитектором вошел в его кабинет, ему в первую минуту показалось, что он на корабле, потому что окна в кабинете у Коха были овальные и напоминали иллюминаторы. И пахло в доме чем-то приятным, вроде ванили.
   Архитектор подошел к высокой конторке, за которой можно было писать только стоя, и выдвинул небольшой ящик. Оттуда он достал еще не распечатанную коробку с цветными карандашами. Архитектор протянул коробку своему маленькому гостю.
   Ованес схватил ее и крепко прижал к груди. В его жизни это был третий бесценный подарок: первый подарок был игрушечный бриг, который он в раннем детства получил в день рождения от отца (мать по сей день берегла искусно вырезанный корабль), второй - скрипка от греческого капитана и вот теперь третий...
   Архитектор был человек чувствительный, но избегал это показывать. Поэтому он сдвинул брови и сел в кресло. Указав на стул рядом с собою, он сказал Ованесу:
   - А теперь садись и внимательно слушай все, что я буду тебе говорить.
   Кох окинул взглядом худенького мальчика в поношенной, но чистой одежде и продолжал:
   - Итак, ты хочешь посвятить себя художеству. Одобряю сие намерение. Натурально, ты мечтаешь о том, чтобы писать красками. Так я говорю?
   Вместо ответа Ованес спросил:
   - А этими карандашами можно нарисовать море, когда оно зеленое, голубое, черное?
   - Выходит, я истинно говорю, что ты грезишь придать изображаемым предметам их натуральную окраску, - обрадовался Кох.
   Архитектор давно уже не говорил так цветисто. С подрядчиками и своим помощником он объяснялся более просто. Но теперь, хотя перед ним был всего-навсего мальчуган из бедной семьи, который даже в уездное училище еще не ходит, почтенный Кох счел бы святотатством говорить с ним о художестве по-другому.
   - Но ты должен знать, - продолжал Кох, - что в художестве первоначально следует рисунок. Рисунок предшествует занятию живописца красками. "
   Архитектор решил посвятить первый урок проведению прямых линий. Он познакомил мальчика с чертежными принадлежностями - твердым и мягким карандашами, линейкой, циркулем. Ованес оказался смышленым учеником. В несколько минут он усвоил положение рук и карандаша при работе.
   В этот день мальчик сразу как бы повзрослел. Перед ним внезапно открылся новый мир, в котором было так много интересного, неведомого. Он глядел на свои руки и удивлялся, что они так быстро научились держать все эти диковинные вещи и проводить прямые линии различной толщины.
   Архитектор был очень доволен своим учеником. С того дня каждое утро мальчик приходил к нему. После нескольких уроков Ованес уже знал: на свете есть рисунки, чертежи, эскизы.
   Кох делился с ним своими знаниями, как со взрослым. После первого рисунка, выполненного Ованесом самостоятельно, он рассказал мальчику, что графические изображения заменяли людям когда-то письмо, что в древности рисунки служили им для выражения своих мыслей. Так Ованес впервые услышал о египтянах и иероглифах.
   Через неделю Кох начал знакомить маленького художника с перспективой. В этот день архитектор был торжественен и речист, как в первый урок. Он долго и обстоятельно рассказывал мальчику, что перспектива - это все в художестве и в архитектуре, что различаются математическая, или линейная, и воздушная перспектива, и что само это слово латинское и означает - ясно видеть.
   Этот урок Ованес запомнил на всю жизнь. Кох указал своему ученику на книгу, лежащую тут же рядом, на столе, на книжный шкап, стоящий у стены, в стороне от стола, и в открытую дверь на свою охотничью собаку, дремлющую посреди прихожей.
   На этом примере он учил мальчика понимать, что все видимые предметы находятся на различном расстоянии от глаза и что очень важно учиться смотреть в глубину.
   Кох говорил, что живописец должен хорошо все это усвоить и уметь передавать расстояние.
   Он подводил мальчика к картине, изображающей Феодосию, и объяснял, как надо правильно расположить облака, деревья, холмы, чтобы в картине возникало ощущение пространства, глубины.
   Тут же Кох доставал рисунки Ованеса, сделанные за последние дни. Он хвалил их за правильные линии и точность изображения предметов, но указывал, что в них еще нет глубины, что небо, облака и корабль написаны по плоскости.
   Так Кох знакомил талантливого мальчика с первыми правилами черчения и перспективы.
   В эти дни маленький Гайвазовский жил, забыв обо всем на свете. Он без конца упражнялся, рисуя на хорошей, плотной бумаге, полученной в дар от архитектора.
   Вскоре произошли события, решившие дальнейшую судьбу маленького художника.
   КАЗНАЧЕЕВ
   В Феодосию был назначен новый градоначальник - Александр Иванович Казначеев.
   Уже в первые дни городничий поразил обывателей своим обыкновением ежедневно подолгу прогуливаться по городу не только в экипаже, но и пешком.
   Иногда во время прогулок он заходил и в самые отдаленные узкие улочки и переулки.
   Постепенно горожане начали привыкать к нему и радовались, что наконец-то впервые после Семена Михайловича Броневского в Феодосии опять появился незаносчивый градоправитель. В те времена это было редкостью. Как правило, городничие, так же как и другие представители царской администрации, были люди чванливые, ограниченные, грубые и бездушные.
   Купцы, приезжавшие часто из Одессы в Феодосию, рассказывали, что Казначеев несколько Лет занимал должность правителя канцелярии новороссийского и бессарабского наместника графа Воронцова.
   Они говорили, что Казначеев, человек отзывчивый, часто оказывал людям добро и за многих заступался перед надменным и деспотичным Воронцовым.
   Потом молва стала передавать, что во время войны с Наполеоном молодой Казначеев вступил в петербургское ополчение и находился бессменным ординарцем при главнокомандующем, фельдмаршале князе Голенищеве-Кутузове, что он участвовал в сражениях под Бородиным, Тарутиным, при осаде Дрездена, под Лейпцигом, а во время второго похода во Францию служил в чине полковника лейб-гвардии Павловского полка в корпусе генерал-адъютанта графа Воронцова.
   Откуда-то узнали, что Пушкин в Одессе поддерживал дружеские отношения с Казначеевым, бывал у него в доме.
   Всезнающие, обо всем осведомленные одесские негоцианты <Негоцианты крупные торговцы, ведущие торговлю главным образом с чужими странами> шепотком передавали, что из-за Пушкина у Казначеева произошла размолвка с графом Воронцовым, когда тот решил отправить поэта на борьбу с саранчой.
   Феодосийцы слушали и дивились. Они сами не любили Воронцова за то, что тот притеснял Феодосию и отдавал предпочтение Керчи как торговому пункту.
   Особенно возмутило феодосийских негоциантов распоряжение наместника о запрещении иностранным судам останавливайся в Феодосии для карантинного очищения. Теперь по приказу Воронцова их направляли для этой цели в Керчь. Оттуда по истечении карантинного срока они возвращались нагруженные зерном Воронцов также перевел из Феодосии в Керчь коммерческий суд.
   Все это не могло не отразиться на торговом значении Феодосии.
   Причину пренебрежения наместника объясняли тем, что будто бы при первом посещении им Феодосии тамошний градоначальник не проявил к нему должного почтения.
   Так оно было или пет, но при управлении Новороссийским краем графом Воронцовым шумная торговая Феодосия, гордившаяся своим чистым, опрятным видом, начала приходить в упадок. Город перестали ремонтировать. Древний оборонительный ров, окружавший город и служивший в последнее время для отвода в море горных потоков, во многих местах был совершенно разрушен и засорен. Во время сильных дождей вода с гор теперь стекала прямо на городские улицы. Вскоре из-за этого сгнили деревянные сваи набережной. Насыпь обрушилась в море и сравнялась с морским берегом.
   Воронцов с каждым годом отпускал все меньше и меньше средств на благоустройство Феодосии.
   Многие из жителей начали безнаказанно выбрасывать на берег всякий мусор, а из своих дворов через древние акведуки, сохранившиеся еще от времен генуэзцев, стали выводить всякие нечистоты.
   В безветренные летние дни мимо берега нельзя было пройти от зловония.
   Запущена была и единственная мощеная улица вдоль берега. Вся в ямах и рытвинах, она производила удручающее впечатление.
   Но страшнее всех этих бедствий для жителей было безводье, ибо перестали вовсе ремонтироваться фонтаны.
   Снабжение Феодосии водой было налажено еще при генуэзцах. В самом городе они установили цистерны, а на окружающих Феодосию возвышенностях соорудили искусственные водохранилища, в которых собиралась вода. Из водохранилищ в разные места города шла сеть гончарных труб. Вода по этим трубам поступала в фонтаны. Теперь же все это было запущено и приходило в упадок. Во время наместничества графа Воронцова из тридцати трех фонтанов в Феодосии осталось только пять. Уцелевшие фонтаны не могли удовлетворить потребность населения в чистой питьевой воде. Возле них выстраивались очереди, и жители часами простаивали, чтобы получить ведро воды.
   Феодосийцы, не любившие Воронцова, были довольны, что их новый градоначальник - человек справедливый, добрый и не робкий, не побоится отстаивать интересы города.
   Действительно, за короткое время Казначеев снискал себе уважение населения своими неусыпными заботами о городском благолепии.
   В городе стало чище, начали проводить ремонт набережной и мостовой.
   Градоначальник самолично проверял, как выполняются его распоряжения. Часто во время прогулок он останавливался, смотрел, как идут работы, выслушивал жалобы горожан.
   Однажды Казначеев проезжал берегом моря по одной из окраинных улиц. Он в этот день устал, и теперь прогулка доставляла ему особенное удовольствие.
   Солнце уже клонилось к закату, с моря дул свежий ветерок.
   Казначеев откинулся на кожаные подушки экипажа и слегка прикрыл глаза.
   Улицы здесь были узкие, каменистые, кучер придерживал резвых лошадей.
   Экипаж мягко покачивался на отличных рессорах, и Казначеев незаметно для себя задремал.
   Из дремоты его неожиданно вывели звуки музыки. Он открыл глаза и чрезвычайно удивился. Совсем рядом на подоконнике открытого окна небольшого домика примостился мальчик лет одиннадцати-двенадцати и с увлечением играл на скрипке. Казначеев слегка прикоснулся к спине кучера, молчаливо приказывая остановиться.
   Мальчик так был погружен в свое занятие, что не заметил остановившегося у дома экипажа. Из-под его смычка мягко звучала старинная задушевная украинская песня. Казначеев сидел неподвижно и внимательно слушал, устремив на маленького музыканта изучающий, проницательный взгляд. Когда же тот кончил играть, Казначеев громко похвалил:
   - Отменно играешь!
   Мальчик вздрогнул и только тут заметил важного господина в роскошном экипаже. Он сильно сконфузился и, от растерянности не зная, куда девать скрипку, спрятал ее за спину.
   Казначеев начал мягко его успокаивать:
   - Ты не бойся, мальчик. Сыграй мне еще что-нибудь. Ласковое обращение и доброе лицо незнакомца рассеяли смущение и робость юного скрипача, и он заиграл новый, на этот раз грустный, щемящий мотив. Казначеев недавно слышал этот напев в гостях у одного знакомого армянина. Его поразило, как тонко и верно маленький виртуоз передал на скрипке все особенности восточной мелодии.
   - У тебя счастливый слух, - еще раз похвалил градоначальник. - Как тебя зовут?
   - Ованес, - тихо ответил мальчик.
   - Ты армянин? Ованес по-русски будет Иван, Ваня?
   - Да, меня многие зовут Ваней.
   - А как фамилия твоего отца и чем он промышляет?
   - Гайвазовский, - отвечал мальчик. - Батюшка ходит по тяжебным делам и пишет прошения на базаре.
   Казначеев еще раз ласково кивнул мальчугану и уехал. Отъезжая, он несколько раз повторил про себя: "Ваня Гайвазовский".
   Через несколько дней во время обычной утренней прогулки
   Казначеев незаметно для себя очутился в лабиринте узких переулков за Арабатской улицей.
   Ему нравился этот тихий уголок в ранние часы. Казалось, солнце здесь по-особому освещало беленные известью заборы и выщербленные временем каменные плиты узких тротуаров.
   От этой белизны, прозрачности воздуха и голубого сентябрьского неба все кругом имело праздничный вид, и в сорок лет к Казначееву возвращалось отроческое восприятие жизни. Ему припомнилось то время, когда, бывало, он, подросток, с восторгом открывал все новые и новые живописные уголки в их обширном рязанском поместье.
   Погруженный в приятные воспоминания, Казначеев переходил из переулка в переулок, не встречая нигде прохожих. Трудно было поверить, что за этими высокими каменными заборами живут люди.
   Казначееву было невдомек, что за ним следят почти из каждого двора и что обыватели предпочитают отсиживаться в своих домах, пока городничий совершает прогулку.
   Хотя он уже успел прослыть добрым и справедливым человеком, но обыватели рассуждали по-своему: спокойнее, мол, все же не попадаться на глаза градоначальнику. Не дай бог, еще заметит какую-нибудь неисправность в заборе или на улице, тогда отвечай за нарушение устава городского благочиния.
   Казначеев уже решил повернуть назад, как вдруг его внимание привлек длинный забор, на котором углем были нарисованы какие-то фигуры.
   Подойдя поближе, он рассмотрел, что это изображения солдат в полной воинской амуниции.
   Хотя городничий и славился своей добротой, но многие знали за ним способность неожиданно сильно вспылить. Так случилось и на этот раз.
   В бросающихся в глаза рисунках он усмотрел нарушение городского благообразия.
   Казначеев рассердился еще и потому, что этот случай испортил его приятную прогулку.
   Городничий стал искать калитку или ворота, чтобы постучать домовладельцу, и оглянувшись, заметил полицейского.
   Блюститель порядка был грузен, неуклюж и обладал пышными рыжими усами.
   Увидев градоначальника, он приложил руку к козырьку и затрусил к нему с вытаращенными от усердия глазами.
   Эта фигура могла хоть кого рассмешить, кроме разве толстяков. Казначеев от души рассмеялся.
   Поэтому, когда полицейский подбежал, городничий уже успел остыть и ограничился приказанием забелить неуместный рисунок.
   Спустя несколько дней Казначеев опять заглянул в этот переулок и, поравнявшись с длинным забором, остановился неприятно пораженный: на свежевыбеленном заборе четко виднелись новые фигуры.
   На этот раз были нарисованы уже не солдаты, а герои греческого восстания Канарис, Миаули, Баболина.
   Казначеев их сразу узнал. В то время еще продолжалось восстание греков за свою независимость, и Россия оказывала Греции военную помощь; в стране распространялись литографии и гравюры, на которых были изображены греческие герои и виды взятых турецких крепостей.
   Казначеева удивило не то, что изображены греческие патриоты - в Феодосии проживало много греков, и каждая победа русских и греков над турками вызывала всеобщее ликование, - в произведении неизвестного художника его поразило другое: точность копирования гравюры, правильность и свобода линий, уверенность привычной, хотя еще далеко не окрепшей руки.
   Казначеев был не лишен тщеславия. Жизнь не раз сталкивала его с меценатами. Он знал, как вельможи чванятся друг перед другом, если им случайно приходилось помочь какому-нибудь художнику, ставшему потом знаменитостью. Тогда они начинают распространять молву, что это их покровительству обязан не только художник, но и общество, получившее возможность наслаждаться искусством гения.
   Глядя на рисунок, возбудивший его сильное любопытство. Казначеев подумал, не посылает ли ему случай такую блестящую возможность - открыть новый талант и способствовать его развитию. Он решил, что художник-шалун, вероятно, снова вернется сюда рисовать, если забелить и на этот раз забор.
   Казначеев искал, кому бы поручить подстеречь озорника и узнать его адрес, как вдруг увидел того же самого грузного полицейского, застывшего в почтительном усердии сзади него.
   - Ба! - воскликнул от неожиданности Казначеев. - Как ты опять появился здесь, любезный?
   - Я, ваше высокоблагородие, издали заметил, как вы направились сюда, и поспешил!.. Не виновен, ваше высокоблагородие... Вчерась вечером забор был в благообразном виде... Не погубите, ваше высокоблагородие!
   - Ладно, ладно, - прервал его Казначеев. - Ты возьми это место под свое наблюдение и осторожно подстереги нарушителя порядка. А когда узнаешь, кто он и где жительствует, явишься ко мне. Только следи за ним осторожнее, чтобы не вспугнуть его. Не мешай ему рисовать. А это пока забелить.
   В то утро после завтрака Казначеев, как обычно, занимался у себя в кабинете делами. Но занятия его были прерваны приходом городского архитектора. Коху необходимо было утвердить у градоначальника суммы расходов на ремонт фонтанов.
   После того как городничий подписал все бумаги, Кох, против обыкновения, задержался и не уходил. Казначеев удивленно на него взглянул. Тогда архитектор, решившись наконец на что-то очень для него важное, извлек из портфеля пачку небольших листков.
   Городничий не стал ждать, пока Кох сам заговорит, и нетерпеливо спросил:
   - А это что еще у вас? Кох почтительно объяснил:
   - Александр Иванович, я покорнейше прошу вас найти досуг и полюбопытствовать на рисунки отрока Гайвазовского. Мальчик проявляет очевидные наклонности к художеству. Все лето я его знакомил с правилами черчения архитектурных деталей и перспективы. За короткое время он показал превосходные успехи во всем, чему мною был обучен. Доказательства последнего - эти рисунки юного Гайвазовского.
   Казначеев с интересом протянул руку к листкам. Он вспомнил рисунки на заборе, и у него мелькнула мысль, что между ними существует какая-то связь. Вскоре он убедился, что был прав в своем предположении. На одном из листков он увидел тех же греческих героев, только в уменьшенных размерах.
   От удивления и удовольствия, что он наконец может в любой момент послать за упрямым заборным живописцем, градоначальник даже рассмеялся. Он тут же рассказал Коху об истории с рисунками на заборе и велел ему привести мальчика на следующий день после полуденного отдыха, прихватив заодно остальные рисунки, какие у него найдутся.
   А виновник всех этих событий ничего не подозревал. Утром, следующего дня Ованес встал очень рано. Вот уже скоро месяц как он начал посещать уездное училище.
   Ученье он полюбил с первых дней. Правда, все приводилось зубрить, так требовал учитель, но Ованес не унывал: память у него была превосходная.
   Хотя занятия начинались в девять часов, мальчик уходил значительно раньше из дома.
   Сентябрь стоял погожий, мало чем отличавшийся от августа, и так приятно было до уроков сбегать к морю и выкупаться!
   Но самое главное даже не в купанье, а в солнечном свете. Ованес, истосковавшийся в кофеине по воздуху и солнцу, ненасытно наслаждался сентябрьскими утрами, когда воздух становится прозрачнее, чем в летние дни, и солнечное освещение по-особому радует глаз. Маленький художник воспринимал свет не только глазами, но всем своим существом.
   По пути в училище он иногда по-прежнему рисовал углем на заборах. Но после случая с Кристиной Дуранте он стал осторожнее. Теперь кто-нибудь из друзей непременно стоял на страже, чтобы вовремя предупредить его об опасности.
   За последние дни Ованес облюбовал один длинный каменный забор. Он был хорошо побелен, и рисунок на нем резко выделялся. Но хозяин начал упорно забеливать рисунки.
   Ованес все же решил переупрямить владельца забора: к тому же очень уж приятно было здесь рисовать - и поверхность гладкая, белая, и переулок глухой, редко, когда появится случайный прохожий.
   В то утро забор опять оказался забеленным. Ованес достал уголь и начал рисовать. Но не успел он нанести основные контуры рисунка, как услышал тревожные сигналы товарища, наблюдавшего за калиткой и переулком. Товарищ вслед за предупреждением подбежал и быстро увлек его за собою.
   Убегая, Ованес на углу оглянулся и увидел стоявшего у забора толстого полицейского с рыжими усами.
   На главной улице мальчики замедлили шаги, чтобы не привлечь к себе внимания.
   Входя во двор училища, Ованес опять оглянулся и увидел того же полицейского, поспешавшего вслед за ними.
   Во время уроков мальчик был неспокоен, ожидая каждую минуту беды.
   К счастью, учитель сегодня не спрашивал у него урока, а то, наверно, от страха он бы все перепутал.
   В уездном училище занятия проходили до и после обеда. На последнем дообеденном уроке Ованес начал успокаиваться. Он решил, что если бы что-нибудь стряслось, то во время большой перемены его бы обязательно вызвали к смотрителю.
   Но добрые предчувствия обманули мальчика. После уроков учитель огласил список учеников, оставленных без обеда. У Ованеса екнуло сердце, когда была произнесена и его фамилия.
   В классе остались только наказанные. Одних учитель поставил на колени, других стал линейкой бить по рукам, громко отсчитывая удары. Крепче всех досталось большеголовому и толстому сыну мясника, не приготовившему урока по арифметике. Учитель принялся таскать его за волосы, приговаривая:
   - Негоже сыну торговца не знать циферной науки! Я тебя все волосы выдеру, чадо ленивое!
   Наконец учитель обратил разгоряченное лицо к Ованесу, в страхе и трепете ожидавшему решения своей участи.