Вагнер Л.. Повесть о художнике Айвазовском (не полностью)

   - Теперь ты ответствуй, где и как озорничал, что полицейский чин явился сюда и выспрашивал, кто ты есть и где жительствуешь.
   Мальчик никогда не лгал. Он и сейчас не стал притворяться, что ему неизвестна причина любопытства, проявленного к нему полицейским, и честно, откровенно рассказал все учителю.
   Учитель даже опешил от столь правдивого признания. Обычно ученики лгали и изворачивались даже в тех случаях, когда их ловили с поличным.
   Учитель поскреб в волосах и растерянно проворчал:
   - Так и быть... На сей раз удовольствуюсь тем, что оставлю тебя без обеда...
   Когда окончились послеобеденные занятия и Ованес, голодный и встревоженный, примчался домой, он застал там переполох: ящики комода были выдвинуты, мать штопала его праздничную одежду, на самоварной конфорке остывал крепко накаленный утюг. Отец сидел на низком табурете и старательно начищал ваксой его старые башмаки.
   Ованес, едва переступив порог, с плачем рассказал, почему его сегодня оставили без обеда. Он боялся, что ему еще достанется и от отца.
   Но отец и мать начали его успокаивать, от волнения и радости перебивая друг друга, чего раньше у них не бывало.
   Они рассказали, что днем к ним приходил полицейский от градоначальника, который требует завтра к себе Ованеса и отца со всеми рисунками. А час назад заходил господин Кох и сказал, что он сам пойдет завтра вместе с ними к господину Казначееву.
   В этот вечер поздно легли в семье Гайвазовских. Отец вместе с сыном отбирали рисунки, тщательно, их разглаживая. Мать продолжала штопать и гладить, чтобы скрыть ветхость его костюмчика.
   Время от времени она отрывалась от работы и с любовью и гордостью подолгу смотрела на склонившуюся над рисунками черноволосую головку сына.
   Дом Казначеева поразил Ованеса. Он и раньше видел богато убранные комнаты, когда относил рукодельные работы матери. Но в большой библиотеке, где он, отец и архитектор дожидались градоначальника, все было по-другому, чем в заставленных громоздкой мебелью и увешанных коврами купеческих домах.
   У Казначеева на стенах висели картины в дорогих рамах, а в больших застекленных шкафах из красного дерева стояли книги в кожаных и сафьяновых переплетах с золотым тиснением, золотыми и серебряными застежками.
   Удивил и немного напугал мальчика натертый до яркого блеска паркетный пол, отражавший все как в зеркале. Ованесу было даже страшно ступать по его гладкой поверхности.
   Градоначальник долго не выходил.
   Ованес был этому рад. Он загляделся на картины и успел немного освоиться. Но картины на него впечатления не произвели. То были портреты каких-то важных военных в старинных мундирах со звездами и в париках.
   Другое дело картины, что висят в кабинете господина Коха: на них изображена Феодосия и так хорошо нарисованы генуэзские башни, мыс и облака!
   Размышления маленького художника были прерваны появлением градоначальника.
   Архитектор и Гайвазовский-отец почтительно склонились перед ним в поклоне, а Ованес остался стоять неподвижно. Из его головы сразу вылетели все наставления отца и матери, как он должен себя вести у городничего.
   Казначеев приветливо кивнул Коху и Константину Гайвазовскому и с любопытством оглядел робкого мальчика в стареньком костюмчике и стоптанных башмаках.
   - Ба! - воскликнул градоначальник. - Выходит, нас знакомить не надо, мы с тобою сами познакомились.
   Кох и отец застыли от удивления, а Ованес сразу по тембру голоса узнал господина в экипаже, который как-то недавно слушал его игру на скрипке. Только тогда он был в мундире, теперь же на нем был богатый шелковый халат, а на голове - маленькая парчовая скуфейка.
   Казначеев от души расхохотался, глядя на удивленные лица архитектора и старшего Гайвазовского.
   Городничий хорошо выспался после обеда и был благодушно настроен. Насладившись растерянным видом Коха и отца своего маленького гостя, он поведал им обстоятельства первой встречи с Ованесом и снова похвалил игру юного скрипача.
   - Значит, ты владеешь не только смычком, но и кистью, - весело продолжал Казначеев, обращаясь к мальчику. - Извини, углем. - Он опять рассмеялся. - Да, брат, крепко ты меня озадачил рисунками на заборе. Но я тоже не простак: полицейский быстро все выведал, и мы нашли тебя, баловника.
   Казначеев усадил своих гостей, а сам углубился в рисунки Ованеса, принесенные Константином Гайвазовским. В комнате наступила тишина. Два пожилых человека и мальчик с беспокойством следили за выражением лица градоначальника. От решения этого человека теперь зависела судьба маленького художника.
   Не отрываясь от рисунков, Казначеев потянулся к шнуру и дернул его. Где-то вдалеке зазвенел колокольчик.
   Когда явился слуга, городничий велел позвать сына. Через несколько минут в комнату вбежал мальчик лет двенадцати.
   - Александр, поди сюда, - поднял голову Казначеев.
   Городничий показал сыну рисунки. Тот с нескрываемым интересом стал их разглядывать.
   - Точно как у меня на гравюрах в классной комнате, - отозвался он и с удивлением взглянул на Ованеса. - Неужели это ты нарисовал?
   - Да, Александр, все это нарисовал Ваня Гайвазовский. Мальчики тем временем присматривались друг к другу. Глаза их встретились, и они улыбнулись.
   У Саши Казначеева взгляд был прямой, лицо открытое. Ованесу он сразу понравился.
   - Ну, Александр, пригласи Ваню к себе и покажи ему свои чертежи и книги.
   Младший Казначеев только этого и ждал. Ему хотелось поближе познакомиться с этим удивительным Ваней Гайвазовский, который умеет так отлично рисовать.
   В классной комнате мальчики разговорились. У них оказалось много общих интересов. Саша Казначеев увлекался чертежами, географическими картами и книгами о дальних странах.
   Он полез в шкап, из-под целой стелы тетрадок и альбомов вытащил толстую книгу в сером переплете.
   - Эту книгу мне подарил батюшка, - сообщил Саша Ованесу. - Он читал ее, когда сам был еще мальчиком. Книга очень интересная, старинная; жаль только, что читать ее трудно - написана по-стародавнему, теперь уже не говорят и не пишут так.
   Ованес бережно взял книгу в руки и раскрыл ее. На титульном листе он прочел: "История о странствиях вообще по всем краям земного круга, сочинение господина Прево". Там было гак же указано, что книга содержит в себе любопытные рассказы о странах, куда достигали европейцы, о нравах, обычаях и занятиях жителей тех стран. Внизу значилось, что книга переведена на русский язык и издана в Москве в 1783 году.
   Ованес с любопытством стал рассматривать рисунки, изображавшие китайцев, индийцев, жителей Явы, сиамского мандарина, сиамскую женщину с ребенком, диковинных птиц и животных.
   Мальчики листали книгу. В одном месте была закладка. Александр начал громко читать о знаменитом путешественнике Васко де Гама.
   В этом рассказе шла речь о кораблях, о сложном искусстве управлять ими, о бурях на океане и о смелых людях, побеждающих грозную стихию.
   Перед этой увлекательной книгой бледнели рассказы старых рыбаков и матросов, которые Ованес слышал на берегу и в кофейне.
   Саша Казначеев, дочитав страницы о Васко де Гама, рассказал, как он с родителями переезжал морем из Одессы в Феодосию. Но на корабле он скучал. Мать не пускала его к матросам, которые могли бы многое рассказать. Там был один с серьгой в левом ухе. Капитан говорил, что он грек и храбро дрался против турок.
   Ованес вспомнил грека-капитана и рассказал о нем Саше, а потом о знакомых рыбаках и моряках.
   Саша откровенно позавидовал. Его никогда одного не пускали на берег.
   Ованес обещал показать Саше все свои любимые места и познакомить с рыбаками.
   Мальчики еще долго бы разговаривали, но их позвали в библиотеку.
   Казначеев уже заканчивал беседу с Кохом и Константином Гайвазовский.
   Он ласково положил руку на плечо Ованесу и сказал:
   - Тебе надо серьезно учиться. Я об этом позабочусь.
   '>Перед тем как отпустить своих гостей, Казначеев велел слуге принести из кабинета заготовленный для маленького художника подарок.
   Сверток был тяжелый, но мальчик всю дорогу нес его сам и не хотел отдать отцу.
   Константин Гайвазовский еле поспевал за Ованесом, так тот торопился домой, чтобы скорее узнать, что ему подарил градоначальник.
   Дома мать кинулась к ним с расспросами. Но Ованес прежде всего разорвал шнурок и торопливо развернул бумагу.
   Невыразимый восторг охватил его: там был красивый ящик с водяными красками, тушью, цветными карандашами и целая стопа прекрасной рисовальной бумаги.
   Отныне он мог рисовать, не жалея каждый лист, и не только карандашами.
   Ованес глядел на краски, и в его воображении возникали все цвета и оттенки моря и неба - пурпурные и алые восходы, синие и опаловые полдни, сиреневые и сизые закаты.
   СИМФЕРОПОЛЬ
   В том году долго держалось тепло. Старики и те удивлялись, - почему не наступают холода.
   Во время рождественских святок ученики уездного училища
   целыми днями пропадали на морском берегу. Некоторые даже купались.
   Ованес и Саша Казначеев с французом-гувернером тоже уходили на долгие часы из дома. Мальчиков тянуло присоединиться" к шумной детворе на берегу. Но француз был неумолим и уводил, их подальше от детей простолюдинов.
   Они должны были подчиняться, но мстили французу, страдавшему одышкой, и вынуждали его взбираться за ними на высокий холм на окраине города; оттуда они любили смотреть на широко открывающуюся глазам панораму Феодосии и на далекий унылый шлях, по которому тянулись крестьянские арбы.
   Ованес и Саша подружились. Им всегда было о чем говорить, их влекло к одним и тем же книгам.
   Казначеевы выписывали много журналов и книг из Петербурга и Москвы. Саша всегда брал с собою что-нибудь читать на прогулку.
   Усевшись на берегу или на любимом холме, друзья по очереди читали вслух.
   Гувернера чтение всегда усыпляло. Ребята облегченно вздыхали: очень уж докучал им француз своими наставлениями. Теперь они могли на свободе читать и вслух делиться мечтами.
   Больше остальных журналов они любили альманах "Северные цветы". Там часто печатались сочинения господина Пушкина Мальчики задумывались над стихами "Предчувствие", "Ворон к ворону летит", "Не пой, красавица, при мне".
   Нередко случалось, что они откладывали занимательные книги о путешествиях и по многу раз перечитывали будившие ум и сердце стихи.
   У Казначеевых были отдельные издания "Руслана и Людмилы", "Кавказского пленника". Мальчики читали их с упоением мечтая совершить подвиги Руслана или помочь пленнику.
   Но вскоре после Нового года друзьям предстояло разлучиться. Казначеева неожиданно назначили таврическим губернатором и в его доме стали спешно готовиться к переезду в Симферополь
   У Казначеевых началась ежедневная суета. Жена градоначальника, Варвара Дмитриевна, срочно выписала новые туалеты из Парижа.
   Целые дни специально вызванные из Одессы модистки примеряли, подгоняли, гладили дорогие заморские платья. Новая таврическая губернаторша хотела затмить своими нарядами всех губернских дам.
   Один только Саша Казначеев не разделял всеобщего оживления: ему было грустно расставаться и с морем и с Ваней Гайвазовский.
   Он все больше привязывался к своему новому другу, который умел не только рисовать и играть на скрипке, но знал и много такого, о чем Саша до сих пор не имел представления.
   Ваня приносил старинные монеты и рассказывал о греках, генуэзцах, турках; на базаре он показал Саше место, где раньше продавали невольников. Тут же, на базаре, сидели слепцы-бандуристы и пели то гневные, то жалобные песни о том, как мучились славяне-невольники в проклятой туретчине.
   Ваня дружил с певцами и их поводырями. И хотя Саше мать не раз выговаривала за то, что он убегает от гувернера и бродит бог знает где, мальчик не собирался отказываться от увлекательных прогулок.
   Саша рос в одиночестве. С младшими сестрами ему было неинтересно, а взрослые казались ему немного глупыми, особенно женщины.
   Не без затаенной насмешливости он наблюдал, как нелепо жеманятся и кривляются в гостиной у матери приезжающие к ней с визитами дамы. Только отец был несомненно умен и интересно рассказывал о войне с Наполеоном и о фельдмаршале Кутузове. Но Саша уже знает все это наизусть.
   А Ваня каждый раз что-нибудь новое расскажет или придумает любопытное занятие. Вот и третьего дня, когда они гуляли вдоль берега, Ваню окликнул старый рыбак. Гувернер хотел увести детей, но рыбак насмешливо произнес:
   - Ты, хранцуз, не больно петушись. Можешь панича держать на привязи, а нашего Ваню тебе еще никто не отдавал во власть. Тоже мне вояка нашелся... Бонапартово племя!..
   Саша вырвался от гувернера, надерзил ему и настоял на том, чтобы немного поговорить с Ваниным знакомым.
   Рыбак был веселый, разговорчивый, от него пахло свежей рыбой, морем. Он обещал Ване взять его на следующий день с собою на рыбную ловлю. Но когда Ваня попросил взять и Сашу, старик задумался и, почесывая затылок, сказал:
   - Это мы сами решать не можем. На это требуется позволение господина городничего
   Саша уговорил отца. Казначеев позвал рыбака, долго о чем-то расспрашивал его и потом согласился:
   - Ладно, Александр, отпущу тебя. Князь Михаил Илларионович одобрил бы такое решение. Расти храбрецом. Только матери раньше времени не говори. Я ей сам скажу.
   Саша вернулся домой к вечеру. Утомленный, с обветренным лицом, но счастливый от переполнявших его новых впечатлений, он крепко уснул, не слушая нареканий гувернера.
   Стоит Саше только вспомнить, что скоро надо будет уезжать из Феодосии в Симферополь, что кончатся все эти прогулки, разговоры с Ваней, как ему становится нестерпимо грустно.
   Но Саша не говорит с Ваней о разлуке, он на что-то надеется, ?что-то хочет придумать. Наконец он решается.
   В воскресенье, когда Варвара Дмитриевна уехала в церковь, а Казначееву нездоровилось, Саша вошел к нему в кабинет и, приласкавшись к отцу, уселся на ручку его кресла.
   Казначеев погладил сына по голове и усмехнулся.
   - Ну что? - спросил он. - Опять что-нибудь новое придумали с Ваней Гайвазовским?
   Тогда Саша начал горячо просить отца взять Ваню в Симферополь.
   - Ты же обещал помочь ему, батюшка! - воскликнул Саша.- Я сам это слышал.
   Этот утренний разговор решил судьбу юного Гайвазовского. Казначеев вспомнил свое обещание позаботиться о маленьком художнике и свои тщеславные мечты прослыть покровителем будущего гения.
   В необычайной одаренности мальчика градоначальник не сомневался.
   Рядом с развалинами древней скифской столицы Неаполя Скифского, на месте небольшого татарского поселения Ак-Мечеть <Ак-Мечеть (тат.) - Белая церковь>, в 1784 году русское правительство основало новый город. Ему дали название Симферополь, что означает - город пользы. На гербе города был изображен улей с пчелами и наверху надпись: "Полезное".
   Вначале в Симферополе было менее тысячи жителей. Но город быстро рос. Он стал центром Таврической губернии, образовавшейся после воссоединения Крыма с Россией. Сюда наехали ?чиновники, купцы, мещане. Симферополь отстраивался. Вскоре здесь появились щеголеватые дворянские особняки и безвкусные, но фундаментальные купеческие дома.
   Тихий и сонный город чиновников, отставных военных и купцов тонул в роскошных садах.
   В Симферополе была губернская гимназия. В тамошнюю гимназию 15 августа 1831 года и был определен Иван Гайвазовский.
   Ваня тяжело переносил разлуку с отцом, матерью, старшим братом, с родной Феодосией, где безвыездно прожил свои детские годы.
   И особенно томила его тоска по морю.
   Даже новая жизнь, гимназия - все перемены, наступившие в его судьбе, не могли отвлечь его от воспоминаний.
   Тогда, чтобы заглушить нестерпимую тоску, он подолгу, часами, не отрываясь, писал то карандашом, то пером, то акварелью виды далекой, но такой любимой, дорогой сердцу Феодосии
   На этих рисунках жило, дышало море, то голубое, кроткое, во время штиля, то разъяренное, черное в шторм. Рисовал он и рыбаков, дружно выгружающих богатый улов, и детей, весело играющих на горячем прибрежном песке у стен мрачных генуэзских башен. Были у него рисунки, на которых мечтательно потягивали: кальян старые толстые турки или плясали матросы в кругу веселых друзей. А однажды он написал акварелью свадебное шествие. В рисунке не было застывших, неподвижных фигур, процессия - вся движение, а над виднеющимся вдали морским заливом - легкие, радостные облака.
   Когда учитель рисовального искусства в гимназии увидел эту акварель, он долго не хотел поверить, что написал ее ученик Гайвазовский. Он думал, что сын губернатора Саша Казначеев принес из коллекции отца работу какого-нибудь петербургского художника и думает сыграть с ним очередную шутку, выдавая ее за акварель своего друга Вани.
   Как-то днем, вернувшись из гимназии, Гайвазовский застал в доме губернатора перемены: появился новый учитель - итальянец.
   У итальянца было смуглое лицо, живые, блестящие глаза, высокий лоб.
   В первый же день он потребовал у Гайвазовского все его рисунки. Он долго разбирал каждый рисунок, сыпал вперемежку итальянскими и французскими словами.
   Во время разбора присутствовала сама Варвара Дмитриевна Она благосклонно кивала головой и во всем соглашалась с итальянцем.
   Это она взяла его по рекомендации важной губернской дамы. Натальи Федоровны Нарышкиной, к советам которой очень прислушивалась.
   Губернаторше нравилось, что этот высокий, худощавый молодой человек, склоняясь перед ней в учтивых поклонах, ежеминутно величает ее eccelenza <Ваше сиятельство (итал.)>. Это льстило ее тщеславию.
   Варвара Дмитриевна была из обедневшей дворянской семьи, но очень гордилась тем, что происходит из рода князей Волконских.
   Она любила подчеркивать свое княжеское происхождение и ко всем относилась свысока.
   Лицо ее всегда сохраняло сердитое и недовольное выражение. Сам Казначеев во всем уступал своей супруге, и она фактически держала в руках не только мужа, но и всех его подчиненных.
   В Симферополе говорили, что губернией управляет губернаторша.
   Итальянец, по-видимому, об этом знал и всячески старался заслужить расположение Варвары Дмитриевны.
   Подвергнув рисунки Гайвазовского строгому, даже придирчивому разбору, он отметил в них большие достоинства и даже предсказал юному художнику в будущем большую славу.
   Итальянец был хитер: он решил, что не следует разочаровывать губернаторшу в таланте мальчика, которому покровительствует сам губернатор. Это могло бы восстановить Казначеева против нового учителя.
   Губернаторша осталась довольна. Ей понравилось, что новый учитель так строг к недостаткам их протеже.
   "Заноситься мальчишка не станет, будет знать свое место. Больше почувствует, что приютили и обласкали его, сына плебея", - подумала она.
   Но в то же время губернаторша была довольна и похвалами учителя. Ей льстило, что такой, как она думала, сведущий человек, предсказывал мальчику-художнику славу и этим как бы подтверждал, что она и ее муж имеют вкус отменный. Это они разглядели еще в первых рисунках феодосийского оборвыша признаки истинного таланта.
   Варвара Дмитриевна и решила при первой же встрече рассказать Нарышкиной, как похвально отозвался итальянец об их протеже.
   В классной комнате учитель сразу стал иным. Его рассказ о Неаполе, откуда он был родом, пленил мальчиков.
   От него Гайвазовский впервые услыхал об итальянских художниках Микеланджело, Леонардо да Винчи, Рафаэле Санги, Сандро Боттичелли, Тициане.
   В сумерки, когда гимназические уроки уже приготовлены, итальянец рассказывал своим ученикам о постоянных скитаниях великого Леонардо да Винчи, о его занятиях не только живописью, но и наукой, о его мечте научить людей летать по воздуху.
   Мальчики полюбили итальянца. Он был неистощим на рассказы. О чем бы он ни говорил, все было увлекательно интересно.
   Даже самые скучные страницы из учебника по древней истории в его изложении оживали.
   Когда он говорил, мальчикам казалось, что они переносятся в древний Рим и присутствуют в Колизее на смертельном состязании гладиаторов. "
   Гайвазовский научился ценить замечания учителя о своих рисунках, они всегда были верны и метки. Но научить, как сделать рисунок лучше, как его исправить, итальянец не умел. Рисовал он гораздо хуже своего ученика и не скрывал этого от мальчика. Огорчаясь этим вместе с ним, он утешал Гайвазовского, что музы сами приведут его к совершенству, а он, учитель, будет вовремя указывать юному художнику на его промахи.
   Ваня мечтал о настоящем мастере-наставнике, но пока довольствовался и этим.
   Он ценил в итальянце не только его всегда верные замечания, но и обширные сведения о жизни великих итальянских художников, об их картинах, о том, как они умели составлять краски.
   Часто учитель уводил Сашу и Ваню на прогулки. Был он подвижен и неутомим и мальчиков приучал к быстрой ходьбе.
   Иногда они уходили далеко за город и навещали богатый дом Натальи Федоровны Нарышкиной.
   Ее сын Федор был ровесником Саши и Вани и вместе со своей матерью бывал у Казначеевых.
   Во время загородных прогулок мальчики часто встречались с Федей и его гувернером и продолжали прогулку вместе.
   На обратном пути молодой Нарышкин всегда зазывал друзей к себе.
   Гайвазовский начал примечать, что Нарышкины проявляют к нему такой же интерес, как и Казначеевы. Они дарили его дружелюбным вниманием, но требовали взамен, чтобы он их развлекал игрой на скрипке или новыми рисунками.
   Гайвазовскому это даже нравилось. Ему льстило, что такие знатные господа слушают его игру и хвалят его рисунки. Он был им благодарен. Из его жизни ушла нужда. Он больше не ходил зимою в ветхой одежде и в дырявых башмаках. Сейчас у него теплая гимназическая шинель, отдельная комната, книги, рисовальная бумага, различные карандаши и краски.
   Но иногда, вспоминая бедный отцовский дом, мать, склонившуюся над рукоделием при слабом свете сальной свечи, мальчик чувствовал, что ему неуютно и холодно в богатом губернаторском доме. В такие минуты Ваня все бы отдал за свидание с матерью.
   Родители, по-видимому, догадывались о его переживаниях и в письмах постоянно ему напоминали, чтобы он не скучал и всегда был благодарен своим благодетелям.
   Однажды в воскресенье мальчику стало особенно горько. Казначеевы поехали в гости к Нарышкиной и взяли его вместе со своими детьми. В комнате Феди Нарышкина Саша Казначеев, Ваня и несколько других мальчиков с интересом рассматривали новые гравюры, которые прислал из Москвы старинный друг Нарышкиных - архитектор Тончи.
   Гайвазовский достал альбомчик и начал срисовывать одну из гравюр. Все мальчики сгрудились возле него и заглядывали через плечо на то, как он работает.
   Им казалось волшебством, что гравюра так быстро появлялась на листке альбома.
   Саша Казначеев даже с кем-то поспорил, что копия вышла лучше самого подлинника.
   Но спор был прерван приходом дворецкого. Он передал Гайвазовскому приказание Варвары Дмитриевны взять скрипку и выйти к гостям.
   Ваня отдал альбом с рисунками Саше и пошел. Уже в дверях он услышал, как один из приехавших в гости мальчиков сказал:
   - Мы нашего казачка тоже привезли сегодня. Батюшка говорит, что такого певчего и у государя нет.
   У Вани Гайвазовского в сердце закололо так, как будто в него внезапно вонзили острую иглу. В несколько секунд он понял, что для всех этих господ он такой же мальчик-слуга, как этот казачок Ване даже померещилось, что ему сейчас требовательно закричат, как бывало кричали в греческой кофейне: "Мальчик! Мальчик, сюда!"
   Ваня вышел за дверь и остановился, напряженно ожидая, что скажет Саша.
   Но Саша ничего не ответил, а стал вместе с другими шумно собираться в гостиную слушать его игру.
   После этого случая Гайвазовский начал незаметно отдаляться от Саши Казначеева и Феди Нарышкина. Он чаще запирался у себя в комнате или уходил один бродить по городу. Как-то он забрел на базар и был оглушен гомоном базарной сутолоки. Гайвазовскому вспомнился феодосийский базар, бандуристы, Хайдар Он решил поискать - нет ли здесь странствующих певцов. Вдруг он услышал, как кто-то обращается к нему:
   - Господин гимназист, вам что угодно? Может, вам нужно перочинный ножичек, карандаши, рисовальную бумагу? У меня самые лучшие товары. Не проходите мимо.
   Гайвазовский оглянулся. Старик, не то еврей, не то караим <Караимы народность, проживавшая в Крыму. Среди караимов было много торговцев и ремесленников> приглашал его остановиться у своего убогого лотка.
   Мальчик вспомнил, что на днях он потерял перочинный ножик. Он начал выбирать.
   Торговец причмокивал губами и закатывал глаза, усердно расхваливая свой товар. Гайвазовский поспешил скорее расплатиться и уйти.
   Когда он почти выбрался из базарной толчеи, кто-то осторожно, робко тронул его за рукав.
   Перед ним стоял худощавый, сгорбленный мальчик с бледным лицом. Трудно было определить, сколько ему лет. На узкие плечи была посажена несоразмерно большая голова с пытливыми, умными, но беспредельно печальными глазами.
   - Господин гимназист, извините меня... - тихо и робко проговорил мальчик. - Ваше лицо показалось мне таким добрым, когда вы покупали ножик у моего отца, а то я бы никогда не посмел остановить вас...
   Что-то дрогнуло в душе Гайвазовского. Никогда еще он не встречал таких забитых, несчастных мальчиков. Поводыри у бандуристов и то не были так жалки.