Валё Пер. Гибель 31-ого отдела

   Он с горечью улыбнулся.
   - Далее мне сказали, что у них существует такое профессиональное правило, согласно которому работа над новыми журналами в период их проектирования и становления должна вестись в условиях строжайшей секретности. А иначе кто-нибудь - один бог знает, кого они имели в виду, - может похитить всю идею. Далее мне привели в пример такие-то и такие-то периодические непотребства, которые прошли через годы исканий, прежде чем занять свое место в плановой продукции издательства. Все это подкреплялось избитой истиной "тише едешь дальше будешь", ибо медлительность в сочетании с глубокой секретностью дает превосходные результаты. Напоследок мне предложили подписать уже составленный контракт. Контракт был заманчивый - просто на диво. Я должен был сам назначить себе жалованье в разумных пределах. Сумма, на которой мы остановились, начислялась с учетом всех гонораров, буквально за каждую написанную мною строчку. Но, даже если гонораров не хватит для покрытия оговоренной суммы, она все равно будет выплачиваться полностью. Разумеется, сумма гонораров и выплаченного жалованья не всякий раз будет совпадать, и тогда я окажусь должником издательства - или наоборот. В таких случаях восстановление равновесия зависит от меня, и только от меня. Если мне переплатят, я должен буду некоторое время писать больше обычного, если недоплатят, я могу воспользоваться случаем и отдохнуть. В остальном контракт состоял из стандартных условий и оговорок: меня могут уволить за явную профессиональную непригодность или умышленное причинение ущерба, я не имею права расторгнуть контракт, не выплатив долги издательству, и всякое другое в том же духе.
   Он потрогал ручку, не сдвинув ее с места.
   - Ну, я и подписал. Контракт обеспечивал мне гораздо более высокий доход, чем я когда-либо имел. Впоследствии оказалось, что и остальные подписали точно такие же контракты. А спустя несколько дней я приступил к работе в особом отделе.
   Иенсен хотел что-то сказать, но подумал и воздержался.
   - Да, официально он назывался особым. Прозвище "тридцать первый" возникло позднее. Дело в том, что мы расположились на тридцать первом этаже, выше всех. Первоначально на месте отдела предполагался какой-нибудь склад или чердачные помещения, так что многие даже и не подозревали о его существовании. Лифт до тридцать первого не ходит. Попасть туда можно только по железной винтовой лестнице, очень узкой. Окон там тоже нет, только на потолке два люка для света. Поместили нас туда, как нам было сказано, с двоякой целью. Во-первых, чтобы обеспечить нам необходимый для работы покой, во-вторых, чтобы легче было соблюдать условия строжайшей секретности на весь организационный период. Даже часы работы у нас были другие, и, кстати сказать, рабочий день значительно короче, чем у остальных сотрудников концерна. Тогда все это представлялось вполне естественным. Вы удивлены?
   Иенсен не ответил.
   - Итак, мы приступили к работе, и сперва у нас шла изрядная грызня. Вообразите себе две дюжины отъявленных индивидуалистов, две дюжины непокорных умов, не приведенных заблаговременно к общему знаменателю. Главным редактором у нас был абсолютно безграмотный тип, который впоследствии занял в концерне весьма видное положение. Я могу отлично пополнить имеющийся у вас запас анекдотов, если расскажу, что ему удалось сделать такую карьеру в журналистике именно потому, что он точно так же, как шеф и издатель, страдает алексией, то есть словесной слепотой. Впрочем, тогда он не задирал нос. Первый номер был подписан в набор только месяцев через восемь, отчасти потому, что нас очень задерживал производственный отдел. Номер получился что надо - резкий, смелый, и, к нашему величайшему удивлению, он встретил самый благосклонный прием у руководителей концерна. Хотя большинство статей было написано в резко критическом тоне и подвергало критике решительно все, включая еженедельники самого концерна, по поводу содержания мы не услышали ни одного худого слова. Нам просто указали на ряд технических погрешностей и прежде всего предложили повысить темпы. Ибо пока мы не можем гарантировать выпуск двух номеров в месяц, нечего и думать об открытой публикации. И это тоже казалось вполне естественным.
   Хозяин приветливо взглянул на Иенсена.
   - Прошло не менее двух лет, прежде чем мы с нашими возможностями, неповоротливыми наборщиками и несовершенной печатью сумели давать два номера в месяц. Журнал выходил регулярно. Мы делали десять пробных оттисков каждого номера и отдавали их в переплет для архива. Из-за строжайшей секретности мы не могли взять на вынос ни один номер. Ну, когда мы добились такой периодичности, руководство концерна выразило живейшее удовлетворение и, я бы даже сказал, удовольствие и заявило, что теперь осталось только одно - разработать новый макет журнала, придать журналу современную форму, которая поможет ему справиться с жестокой конкуренцией на открытом рынке. И хотите верьте, хотите нет, но лишь после того, как некая таинственная группа экспертов восемь месяцев бесплодно прозанималась поисками этой современной формы, мы начали...
   - Что начали? - спросил комиссар Иенсен.
   - ...начали наконец постигать их замысел во всей его глубине. А когда мы стали возражать, они в два счета укротили нас обещанием увеличить тираж пробного выпуска до пятисот экземпляров якобы затем, чтобы рассылать их по редакциям ежедневных газет и по всяким высоким инстанциям. Со временем мы догадались, что нас обманули, но только со временем. Когда мы, к примеру, совершенно точно установили, что название нашего журнала никому не известно, что содержание его никем не комментируется, и по этим признакам догадались, что никуда его не рассылают. Что его используют в качестве коррелята, или, другими словами, в качестве указателя, как и о чем не следует писать. Мы по-прежнему получали свои десять экземпляров. Ну, а дальше...
   - Что дальше?
   - А дальше сохранялось это чудовищное положение - куда ни кинь, всюду клин. Изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год культурная элита страны, последние из могикан, сидели в этих мрачных катакомбах и с убывающим энтузиазмом выжимали из себя очередной номер, который, несмотря ни на что, оставался единственным во всей стране журналом, достойным своего звания. И единственным во всей стране журналом, никогда не увидевшим света... За это время мы выслушали тысячи объяснений на тему, почему все должно быть именно так, а не иначе. Окончательная форма представлялась не совсем удовлетворительной, темпы выпуска - недостаточно высокими, не хватало типографских мощностей. Ну и так далее. Только содержание никогда не вызывало нареканий,
   Он постучал указательным пальцем по краю стола.
   - А содержание могло бы многое изменить. Оно могло бы пробудить, пока не поздно, сознание народа, некоторых оно могло бы попросту спасти. Я уверен, что это так.
   Он поднял руку, как бы желая отвести неначатую реплику.
   - Я знаю, вы сейчас спросите: почему мы не ушли оттуда? Нет ничего проще: мы не могли.
   - Объясните.
   - С удовольствием. Наш контракт был составлен так, что все мы оказались в неоплатном долгу перед концерном. Проработав всего лишь год, я уже задолжал примерно половину того, что получил. Через пять лет цифра долга соответственно выросла в пять раз, через пятнадцать лет она достигла астрономических размеров - во всяком случае, для людей с обычными доходами. Это был так называемый "технический долг". Мы регулярно получали извещение о том, на какую именно сумму он возрос. Но никто с нас не требовал выплаты долга. И не собирался требовать до той минуты, пока кто-нибудь из нас не вздумает уйти из тридцать первого отдела.
   - Но вы-то ушли?
   - Да, но благодаря счастливой случайности. Нежданно-негаданно я получил наследство. И хотя наследство было весьма значительное, почти половина его ушла на то, чтобы выплатить концерну задолженность. Задолженность, которая с помощью различных махинаций продолжала возрастать до той самой минуты, когда я проставил сумму на чеке. Но я вырвался. Я бы вырвался даже в том случае, если бы на это ушло все мое состояние. Если бы я знал, как это делают, я мог бы украсть или ограбить кого-нибудь, лишь бы добыть нужную сумму.
   Он усмехнулся.
   - Кража, грабеж - это все такие занятия, которые вряд ли пользуются в наши дни большой популярностью.
   - Признаете ли вы...
   Хозяин не дал ему докончить.
   - Вы постигли весь смысл того, о чем я вам рассказал? Это было убийство, духовное убийство, куда более страшное и подлое, чем убийство физическое, убийство бесчисленных идей, убийство способности мыслить, убийство свободы слова. Преднамеренное убийство по первому разряду - убийство целой области нашей культуры. А причина убийства - самая гнусная из всех мыслимых причин: гарантировать народу душевный покой, чтобы приучить его покорно глотать все, чем его пичкают. Вы понимаете - беспрепятственно сеять равнодушие, вводить в организм отраву, предварительно убедившись, что в стране не осталось ни врачей, ни противоядия.
   Он проговорил это взволнованно, торопливо и потом, не переводя дыхания, продолжал:
   - Конечно, вы можете возразить, что в общем и целом нам жилось недурно, если не считать тех девятерых, которые помещались, умерли или покончили с собой. И что концерну недешево обошлось удовольствие регулярно вкладывать деньги в журнал, так никогда и не увидевший света. Но деньги для них - тьфу! Когда финансовые декларации составляют у них такие ловкачи и когда в налоговом управлении служат эти же... - Он не покончил и вдруг сказал с неожиданным спокойствием: - Простите, я прибегаю к недостойной аргументации. Ну, разумеется, я все признаю. Вы ведь знали с самого начала, что так оно и будет. Но во-первых, я решил предварительно отвести душу, а во-вторых, я проделал эксперимент местного значения. Я хотел посмотреть, сколько времени можно протянуть не сознаваясь.
   Он снова засмеялся и сквозь смех заметил мимоходом:
   - Нет у меня таланта на вранье.
   - Объясните, почему вы это сделали.
   - Когда мне удалось живым уйти оттуда, я решил по меньшей мере привлечь к этому делу хоть какое-нибудь внимание. Но почти сразу я понял, что нечего и надеяться написать и опубликовать где-нибудь хоть строчку. И тогда я подумал, что в народе могла сохраниться способность реагировать по крайней мере на проявления жестокости и сенсационные происшествия. Тут я и послал письмо. Разумеется, я поступил неправильно. Как раз в тот день мне разрешили наконец посетить одного из моих прежних коллег, который сидит в сумасшедшем доме, что напротив концерна. И вот я стоял и смотрел, как полиция перекрывает улицу, как съезжаются пожарные машины, как персонал покидает здание. Но о событии не было сказано ни звука, не было напечатано ни слова, не говоря уже о каких-нибудь комментариях.
   - Вы не откажетесь повторить свое признание в присутствии свидетелей?
   - Конечно, не откажусь, - рассеянно откликнулся хозяин. - Кстати, если вам нужны вещественные доказательства, нет ничего проще. Они все здесь.
   Иенсен кивнул. Хозяин встал и подошел к одной из полок.
   - Сейчас я достану первое вещественное доказательство. Итак, перед вами номер несуществующего журнала. Последний из выпущенных при мне.
   Журнал был превосходно оформлен. Иенсен полистал его.
   - Хотя все это сломило нас, мы не настолько лишились зубов, чтобы они рискнули выпустить нас на свободу. Мы поднимали любые вопросы. Табу для нас не существовало.
   Содержание журнала потрясло Иенсена, хотя лицо его по-прежнему ничего не выражало. Он принялся изучать разворот, посвященный выяснению физиологической стороны вопроса: почему падает рождаемость и растет импотентность? По обе стороны текста были помещены две большие фотографии голых женщин. Женщины явно олицетворяли два различных женских типа. Одна напоминала картинки из заклеенного конверта, который попался Иенсену в столе главного редактора. У нее была стройная, но не худая фигура и узкие бедра. А на втором снимке Иенсен узнал номер четыре, женщину, в квартире которой ровно сутки тому назад он стоял, прислонясь к дверному косяку, и даже выпил стакан воды. Она держалась прямо и просто, чуть расставив ноги и свесив руки. У нее были большие черные соски, широкие бедра и округлый живот.
   - Это совсем недавний снимок, - пояснил хозяин. - Нам нужен был именно такой, но, пока мы его добыли, пришлось попотеть. Вероятно, сейчас этот тип встречается еще реже, чем прежде.
   Иенсен продолжал перелистывать журнал, потом сложил его и взглянул на часы: 21.06.
   - Соберите все, что нужно, и следуйте за мной.
   Человек в очках кивнул.
   В машине они продолжили разговор.
   - Должен сделать еще одно признание.
   - Слушаю.
   - Завтра в то же самое время они получат точно такое же письмо. Я как раз ходил опускать его перед вашим приходом.
   - Зачем?
   - Так просто я не сдамся. Боюсь только, что на этот раз они вообще не станут заниматься моим письмом.
   - Что вы знаете о взрывном деле?
   - Меньше, чем первый директор издательства о Гегеле.
   - Другими словами?
   - Другими словами - ничего. Я не был даже на военной службе. Я уже тогда был пацифистом. Если бы в мои руки попал целый склад боеприпасов, я все равно не смог бы создать из него что-нибудь взрывчатое. Вы мне верите?
   - Верю.
   На полдороге к шестнадцатому участку Иенсен спросил:
   - А у вас случайно не мелькала мысль и в самом деле взорвать здание?
   Задержанный ответил лишь тогда, когда машина уже въехала во двор участка.
   - Да, мелькала. Если бы я был в состоянии изготовить бомбу и знал наверняка, что ни один человек не пострадает, я возможно, взорвал бы Дом. А теперь бомба носит чисто символический характер.
   Когда машина остановилась, он еще добавил, как бы для собственного сведения:
   - Так или иначе, но я все выложил. И кому? Полицейскому!
   Потом он повернулся к своему спутнику и спросил:
   - Процесс, конечно, будет идти при закрытых дверях?
   - Не знаю, - ответил Иенсен.
   Он нажал кнопку на приборном щитке - выключил магнитофон, вылез из машины, обошел ее кругом и распахнул другую дверцу. Потом он отвел задержанного на регистрацию, а сам поднялся к себе в кабинет и позвонил начальнику патруля.
   - Адрес записали?
   - Да.
   - Возьмите с собой еще двоих и выезжайте на место преступления. Соберите все вещественные доказательства, какие только сможете найти. И потарапливайтесь.
   - Понял.
   - Еще одно.
   - Слушаю.
   - Пошлите следователя в одиночку. Пусть снимет показания.
   - Понял.
   Иенсен поглядел на часы. Часы показывали тридцать пять минут десятого. До полуночи оставалось два часа двадцать пять минут.
   XXVI
   - Иенсен? Куда вы опять пропали?
   - Заканчивал следствие.
   - Я третий день вас разыскиваю. Дело приняло неожиданный оборот.
   Иенсен промолчал.
   - Между прочим, что вы имели в виду, когда сказали: "Заканчивал следствие"?
   - Что я задержал виновного.
   В трубке послышалось тяжелое дыхание.
   - И он сознался?
   - Да.
   - И уличен?
   - Да.
   - Значит, это он?
   - Да.
   Начальник: полиции явно погрузился в размышления.
   - Иенсен, надо немедленно известить шефа.
   - Да.
   - Вот и займитесь. Я думаю, вам следует лично сообщить ему эту новость.
   - Понял.
   - Пожалуй, оно и к лучшему, что я не смог поймать вас вчера.
   - Не понял.
   - Вчера руководители концерна связались со мной. Через министра. Мне сообщили, что на данном этапе всего разумнее прекратить следствие. И что они даже готовы взять иск обратно.
   - Почему?
   - Мне кажется, потому, что они считают, будто следствие зашло в тупик. И потому, что ваши методы представляются им обременительными. Вы якобы действуете совершенно вслепую и напрасно беспокоите людей, невиновных и вдобавок занимающих видное положение в обществе.
   - Понял.
   - В общем, разговор был не из приятных. Но поскольку я, признаюсь вам честно, не рассчитывал, что вы уложитесь в установленный срок, крыть было нечем. Министр прямо в лоб спросил меня, верю ли я, что у вас что-нибудь выйдет. И я вынужден был ответить: "Нет". Зато теперь, теперь...
   - Слушаю.
   - Теперь, насколько я понимаю, положение коренным образом изменилось.
   - Да. И еще одно.
   - Ну что там опять?
   - Преступник, скорей всего, отправил второе письмо аналогичного содержания. Письмо должно прийти завтра.
   - Это реальная угроза?
   - Думаю, что нет.
   - Будь наоборот, ситуация была бы поистине уникальная: преступник задержан за шестнадцать часов до совершения преступления.
   Иенсен промолчал.
   - Да, сейчас всего важней поставить в известность шефа, отыщите его сегодня же. Это в ваших интересах.
   - Понял.
   - Иенсен!
   - Слушаю.
   - Вы славно потрудились. До свиданья.
   Комиссар Иенсен положил трубку и секунд через десять снова поднес ее к уху. Набирая номер, он услышал со двора истерический визг.
   На то, чтобы установить местопребывание шефа, ушло пять минут. Чтобы дозвониться до загородной виллы, где находился шеф, - еще пять. К телефону подошел кто-то из прислуги.
   - У меня очень важное дело.
   - Хозяин просил не беспокоить его.
   - И срочное.
   - Ничем не могу помочь. С хозяином случилось несчастье, теперь он лежит.
   - В спальне есть телефон?
   - Конечно, есть.
   - Соедините меня с ним.
   - Очень сожалею, но это невозможно. С хозяином случилось несчастье...
   - Уже слышал. Попросите к телефону кого-нибудь из членов семьи.
   - Хозяйка ушла.
   - А когда вернется?
   - Не знаю.
   Иенсен положил трубку и взглянул на часы. Четверть одиннадцатого.
   Сыр и бульон до сих пор напоминали о себе изжогой, и поэтому, сняв пальто, Иенсен прошел в туалет и выпил там щепотку соды.
   Загородная вилла была расположена к востоку от города, в тридцати километрах, среди почти нетронутого леса, на берегу озера. Иенсен ехал быстро, включив сирены, и дорога заняла у него двадцать пять минут.
   Он поставил машину перед домом и подождал немного. Когда из темноты вынырнул дежурный патруль, Иенсен опустил стекло.
   - Говорят, здесь случилось несчастье?
   - Тоже мне несчастье. Он, правда, лег в постель, но врача я не видел. А прошло уже несколько часов.
   - Точнее.
   - Это было... не помню, в каком часу это было, но уже смеркалось.
   - А вы могли понять, что там произошло?
   - Да, почти все. Я очень удачно стоял. Меня не видно, а я могу видеть всю террасу, комнату в нижнем этаже и лестницу к его спальне. И дверь спальни.
   - Так что же произошло?
   - У них были гости. С детьми, наверное, ради воскресенья.
   Он смолк.
   - Дальше.
   - Дети, говорю, были, - задумчиво продолжал рассказчик. - Играли они на террасе, а сам он сидел с гостями в большой комнате на первом этаже и что-то пил. Скорее всего, водку, но не очень много.
   - Ближе к делу.
   - Вдруг на террасу влез барсук.
   - Ну и?..
   - Сдуру, должно быть. Дети поднимают крик, барсук не может убежать вокруг террасы идут такие вроде как перила, барсук мечется. Дети орут.
   - Ну?
   - А слуг поблизости нет. И никаких мужчин, кроме него. Ну и, конечно, меня. Вот он встает, выходит на террасу и смотрит, как мечется барсук. Дети вопят от страха. Сперва он раздумывал. А потом подошел к барсуку и подтолкнул его носком, чтобы спугнуть. Барсук пригнул голову и цап его за ногу. А потом он нашел выход и удрал.
   - А шеф?
   - Шеф вернулся в комнату, но, не присаживаясь внизу, стал подниматься по лестнице. Еще я видел, как он открыл дверь в свою комнату и упал прямо на пороге. Застонал и позвал жену. Примчалась жена и уложила его в постель. Потом они закрыли дверь. Наверно, она помогла ему раздеться. Она несколько раз выходила из комнаты и возвращалась с разными вещами - принесла чашку, наверно, еще термометр - на таком расстоянии разве увидишь?
   - Барсук укусил его или нет?
   - Укусить не укусил. Скорее, просто напугал. А странно...
   - Что странно?
   - Да вот с барсуком. Ведь они спят в это время года. Я сам смотрел по телевизору передачу про зимнюю спячку барсуков.
   - Воздержитесь от ненужных подробностей.
   - Понял.
   - С сегодняшнего дня можете вернуться к обычным служебным обязанностям.
   - Понял. - Он потеребил свой бинокль. - Любопытное было задание, позволю себе заметить.
   - Воздержитесь от ненужных подробностей. И еще одно.
   - Слушаю.
   - Ваша манера докладывать оставляет желать много лучшего.
   - Понял.
   Иенсен подошел к дому, и горничная впустила его. Где-то пробили часы. Одиннадцать. Иенсен стоял с фуражкой в руке и ждал. Через пять минут появилась жена шефа.
   - В такое время? - спросила она надменно. - Я уже не говорю о том, что мой супруг стал жертвой несчастного случая и лежит в постели.
   - Я по очень важному делу. И срочному.
   Она поднялась наверх и вернулась через несколько минут,
   - Вот здесь телефон, можете поговорить с ним, но недолго.
   Иенсен снял трубку.
   Шеф был явно утомлен, но голос у него был четкий и мелодичный.
   - Так-так... Значит, вы его посадили?
   - Он задержан.
   - Где он сейчас?
   - Ближайшие три дня он проведет в шестнадцатом участке.
   - Чудненько. Бедняга, без сомнения, душевнобольной.
   Иенсен промолчал.
   - Выяснилось еще что-нибудь любопытное во время следствия?
   - Нет.
   - Чудненько. Всего вам наилучшего.
   - Еще одно.
   - Покороче, пожалуйста. Вы поздно пришли, а у меня был нелегкий день.
   - Прежде чем его задержали, он успел отправить второе анонимное письмо.
   - Ах та-ак. А содержание вам известно?
   - Если верить его словам, оно ничем не отличается от первого.
   Молчание так затянулось, что Иенсен даже счел разговор оконченным. Когда шеф заговорил снова, у него стал другой голос:
   - Значит, он, как и в прошлый раз, грозит взорвать здание?
   - Очевидно.
   - А была у него возможность пронести в здание взрывчатку и подложить ее?
   - Едва ли.
   - Но можете ли вы поручиться, что это совершенно исключено?
   - Конечно, не могу. И все же это представляется абсолютно невероятным.
   Голос шефа отразил глубокие раздумья. Помолчав тридцать секунд, шеф завершил разговор следующими словами:
   - У меня нет сомнений, что он душевнобольной. Все это крайне неприятно. Впрочем, если и принимать какие-то меры, так ведь не раньше чем завтра. Итак, покойной ночи.
   Домой Иенсен возвращался на малой скорости. Пробило полночь, а ему все еще оставалось добрых пятнадцать километров до города. Тут его обогнала большая черная машина.
   Она удивительно напоминала машину шефа, хотя Иенсен не мог бы сказать с уверенностью, что это именно она.
   Без малого в два он подъехал к своему дому.
   Он устал, проголодался и совсем не испытывал почему-то того приятного чувства, которое появлялось у него всякий раз после законченного дела.
   Он разделся в темноте, прошел на кухню, отмерил сто пятьдесят граммов и залпом осушил стакан. Потом прямо так, голый, подошел к мойке, ополоснул стакан, вернулся в комнату и лег.
   Заснул он почти сразу. Последним, что успело на границе сна промелькнуть в его сознании, было чувство одиночества и неудовлетворенности.
   XXVII
   Едва открыв глаза, Иенсен мгновенно стряхнул остатки сна. Что-то разбудило его, он только не знал что. Вряд ли это был какой-то звук извне - телефонный звонок или выкрик. Скорей всего, мирное течение сна нарушила мысль, острая и ослепительная, как вспышка магния. Но как только он открыл глаза, мысль исчезла.
   Он немного полежал, глядя в потолок. Встал минут через пятнадцать и прошел на кухню. Электрочасы показывали без пяти семь, день недели - понедельник.
   Иенсен достал из холодильника бутылку минеральной воды налил полный стакан и подошел со стаканом к окну. За окном лежала серая, заросшая, унылая местность. Иенсен выпил воду и пошел умываться. Он снял пижаму и сел в ванну. Полежал в теплой воде, пока вода не остыла, после этого встал, ополоснулся под душем, слегка помассировал кожу и оделся.
   Он не стал читать утренние газеты, но выпил медовой воды и съел три сухарика. Сухарики не помогли - только острей стал сосущий мучительный голод.
   Машину он вел медленно и все же у моста чуть не проехал на красный свет. Пришлось резко затормозить. Сзади с единодушным укором взвыли машины.
   Ровно в восемь тридцать Иенсен открыл дверь своего кабинета, а через две минуты зазвонил телефон.
   - С шефом говорили?
   - Только по телефону. К нему не допускают. Он лежит в постели.
   - С чего это вдруг? Он болен?
   - Его напугал барсук.
   Начальник ответил не сразу, и Иенсен привычно ловил ухом его прерывистое дыхание.
   - Думаю, что это было не так уж серьезно. Во всяком случае, сегодня рано утром шеф вместе с издателем улетели на какой-то заграничный конгресс.
   - И что же?
   - Я звоню вам не поэтому. Скорее, для того, чтобы сообщить, что ваши тревоги подошли к концу. Материалы следствия у вас оформлены?