Страница:
Он по очереди открыл несколько дверей и всякий раз оказывался в таких же бетонированных камерах, какие уже видел на тридцатом этаже. Здесь на столах лежали картины, изображавшие членов королевских фамилий, кумиров публики, детей, собак и кошек, а кроме того, статьи - либо не до конца переведенные, либо недописанные. По некоторым из них кто-то прошелся красным карандашом.
Он прочел несколько статей и установил, что вычеркивались, как правило, замечания умеренно критического толка и вообще оригинальные рассуждения. Посвящены они были популярным зарубежным артистам.
Кабинет главного редактора был чуть просторнее. И на полу здесь лежал бежевый ковер, и мебель из стальных трубок была обтянута каким-то белым пластиком. А на столе, помимо рупора, стояли два белых телефона, лежала светло-серая пластинка - чтобы удобнее было писать - и чей-то снимок в стальной рамке. На снимке был изображен мужчина средних лет с озабоченным видом, собачьей преданностью в глазах и холеными усами - должно быть, главный редактор собственной персоной.
Иенсен сел за письменный стол. Когда он откашлялся, по всей комнате прошло гулкое эхо. Выглядела она холодно, неприветливо и почему-то казалась больше, чем есть на самом деле. Ни книг, ни журналов в ней не было, только на белой стене перед столом висела большая фотография в рамке - Дом с фасада в вечернем освещении.
Иенсен выдвинул один за другим несколько ящиков, но ничего интересного не обнаружил. В одном ящике он увидел коричневый, заклеенный по второму разу конверт с надписью "Лично". В конверте лежали цветные фотографии и полоска печатного текста:
"Специальный выпуск международной фотослужбы издательства по льготным ценам для руководящих работников".
На фотографиях были все сплошь голые женщины с большими торчащими грудями. Иенсен тщательно заклеил конверт и положил его на прежнее место. Официального закона, который запрещал бы распространение такого рода фотографий, в стране не существовало, но после эпохи бурного расцвета, имевшего место несколько лет назад, порнографическая продукция почти исчезла с внутреннего рынка. Некоторые круги связывали понижение спроса с катастрофическим падением рождаемости.
Иенсен приподнял светло-серую пластинку и нашел там закрытый циркуляр директора.
Циркуляр гласил:
Репортаж о состоявшемся в королевском дворце бракосочетании принцессы с руководителем центрального объединения профсоюзов никуда не годится. Многие весьма значительные и близкие издательству лица названы мельком. Упоминание о том, что брат невесты был в молодости рьяным республиканцем, производит oттaлкuвaющee впечатление, равно как и "юмористическое" отступление на тему, что руководитель центрального объединения профсоюзов мог бы стать королем. Кроме того, я, как профессионал, возражаю против стилистической сухости в подаче материала. Совершенно незачем было давать корреспонденцию в восьмом номере. Утверждение, что кривая самоубийств в нашей стране пошла вниз, может привести к тревожным выводам, будто раньше число самоубийств в едином обществе было высоким. Есть ли необходимость после всего вышеизложенного напоминать, что тираж журнала до сих пор не растет в соответствии с предписаниями руководства?"
Из примечаний на полях можно было заключить, что копии циркуляра разосланы нескольким руководящим деятелям.
Когда Иенсен снова вышел в коридор, ему почудился за одной из закрытых дверей негромкий хрип.
Он достал ключ, открыл дверь и вошел. В комнате было темно, но слабый отблеск огней фасада чуть заметно освещал фигуру человека, поникшего в кресле у письменного стола. Иенсен притворил за собой дверь и повернул выключатель. Перед ним оказалась самая обыкновенная комната с хромированным окном и бетонированными стенами. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах спирта, табака и рвоты.
Мужчине, сидевшему у стола; должно быть, перевалило за пятьдесят. Он был довольно высокого роста, но уже заметно начал полнеть. Костюм его состоял из пиджака, белой рубашки, галстука, ботинок и носков. Брюки лежали на столе - он явно хотел свести с них какие-то пятна, а подштанники сохли на батарее, Сидел он, упершись подбородком в грудь, и лицо у него пылало. На столе стояли пластмассовый стаканчик и почти пустая бутылка, а на полу между его ногами алюминиевая корзина для бумаг.
Когда внезапно зажегся свет, мужчина заслонился рукой и из-под ладони посмотрел на посетителя голубыми глазами с множеством красных прожилок.
- Журналистика умерла,- сказал он,- я умер. Все умерло - и, не глядя, нашарил бутылку на столе.-Вот я сижу... в этой чертовой кухне. Безграмотные невежды командуют мной и шпыняют меня. Меня! Из года в год!..
Он схватил бутылку и вылил остаток в стакан.
- Величайшая кухня мира. Триста пятьдесят тысяч порций в неделю. Суп "брехня", безвкусица гарантируется. Из года в год...
Все его тело сотрясалось. Ему пришлось стиснуть стаканчик обеими руками, чтобы поднести его к губам.
- Но теперь баста! - Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе.
- Можете прочесть. Пронаблюдать финал.
Комиссар Иенсен взял у него письмо. Оно было от главного редактора:
"Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. А помещение корреспонденции о самоубийствах в номере восьмом - чудовищная накладка. Я вынужден подать на тебя рапорт".
- Разумеется, он сам все это читал, прежде чем подписать в набор. И корреспонденцию тоже. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру.
Тут он взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством.
- А вы кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И разумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам.
Иенсен достал свое синее удостоверение. Но мужчина даже и не глянул на него. Он сказал:
- Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны такие, как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять навоз. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура!
Глаза у него выкатились, а зрачки стали совсем крошечные.
Он смолк, дыша прерывисто и неровно. Потом простер вперед правую руку и воскликнул:
- Почтеннейшая публика, итак.
Героя наконец должны казнить.
Так уж устроен божий мир. Дурак,
Кто хочет даром что-то получить.
Вы знаете, кто это написал?
- Нет,- ответил комиссар Иенсен.
Он повернул выключатель и вышел из комнаты. На десятом этаже он пересел в патерностер и спустился до бумажного склада.
Здесь уже зажгли ночное освещение - редкие синие плафоны, распространявшие слабый и неверный свет.
Иенсен постоял с минуту совершенно неподвижно, чувствуя, как давит его здание, всей своей громадой навалившееся на его плечи. Давно уже смолкли ротационные машины и линотипы, и от наступившей тишины, казалось, только возросла непомерная тяжесть Дома. Теперь Иенсен не слышал даже шагов того, кто все время крался за ним.
Иенсен поднялся в вестибюль. Там никого не было, и он задержался. Ровно через три минуты из боковой двери вынырнул человек в сером костюме и проследовал в будку вахтера.
- У вас там сидит один пьяный в комнате за номером две тысячи сорок три,сказал комиссар Иенсен.
- Этим человеком уже занялись,- сказал бесцветным голосом человек в сером костюме.
Иенсен открыл дверь своим ключом и вдохнул холодный ночной воздух.
XI
Когда Иенсен вернулся в шестнадцатый участок, было уже без пяти десять. В дежурной комнате ничего интересного не наблюдалось, и он спустился вниз, куда как раз привели двух молодых женщин. Он подождал, покуда обе они сдадут удостоверение личности, обувь, верхнее платье и сумочки на контрольный стол. Одна из них ругалась и даже плюнула в лицо регистратору. Доставивший ее полицейский зевнул, заломил ей руки за спину и бросил усталый взгляд на свои часы. Другая стояла тихо, опустив голову и бессильно уронив руки. Она все время плакала и бормотала сквозь слезы всем давно известные слова: "Нет, нет, нет" и "Я не хочу".
Потом задержанных увели два полисмена в резиновых сапогах и светло-зеленых плащах, и тотчас из комнаты, где производилось медицинское освидетельствование, послышались плач и стоны. Женский персонал, как и всегда, был выносливее и вообще работоспособнее, чем мужской.
Иенсен вернулся к контрольному столу и прочитал список всех пьяниц, доставленных за последние часы. В издательстве никого не задерживали, и донесений по этому поводу оттуда не поступало.
По дороге домой Иенсен так и не стал ничего есть. Особого голода он не испытывал, да и под ложечкой больше не сосало. Но хотя в машине было тепло и уютно, его все время трясло, как от холода, и руки с трудом держали баранку.
Он быстро разделся и лег. Пролежал час без сна, потом встал в темноте и принес бутылку, дрожь унялась, но мерз он все время, даже во сне.
Кончился третий день. Осталось четыре.
XII
Утро было холодное и ясное. За ночь газоны между домами чуть припорошило снежком, и на асфальте шоссе поблескивала наледь.
Иенсен проснулся рано и потому, несмотря на оживленное движение и скользкие дороги, вовремя добрался до своего участка, У него пересохло небо, и, хотя он перед уходом прополоскал горло и почистил зубы, во рту остался неприятный, затхлый привкус. Он велел принести из буфета бутылку минеральной воды и углубился в изучение лежащих на столе бумаг. Донесение из криминалистической лаборатории еще не поступало, а остальные не представляли интереса.
Полицейский, откомандированный на почтамт, явно зашел в тупик. Иенсен досконально изучил его краткое донесение и. помассировав виски подушечками пальцев, набрал номер Главпочтамта. Трубку сняли не сразу.
- С вами говорит Иенсен.
- Слушаю, комиссар.
- Что вы сейчас делаете?
- Опрашиваю сортировщиков. На это уйдет много времени.
- А если более точно?
- Еще дня два. Или три.
- Вы думаете, это что-нибудь даст?
- Едва ли. Попадается немало писем, на которых адреса наклеены из газетных букв. Через мои руки их уже прошло около сотни. И большинство даже не анонимки. Просто люди так делают.
- Почему?
- Я думаю, шутки ради. Единственный, кто припоминает письмо,- нарочный, доставлявший его.
- Копия письма у вас есть?
- Нет, комиссар. Зато у меня есть копия конверта и адреса.
- Знаю. Не сообщайте ненужных подробностей.
- Слушаюсь.
- Прекратите опрос, поезжайте в криминалистическую лабораторию, закажите себе фотокопию текста и уточните, из какой или из каких газет вырезаны буквы. Ясно?
- Ясно.
Иенсен положил трубку. Под окном шумели санитары с ведрами и лопатами.
Иенсен хрустнул суставами и приготовился ждать. Когда он прождал три часа двадцать минут, зазвонил телефон.
- Мы определили сортность бумаги,- сказал лаборант.- Это бумага для документов, идет под обозначением ЦБ-3. Изготовляется бумажной фабрикой, принадлежащей непосредственно концерну.-Молчание. Потом лаборант добавил:-Ну, в этом ничего удивительного нет. Практически они прибрали к рукам всю бумажную промышленность.
- Ближе к делу,- напомнил Иенсен.
- Фабрика лежит к северу от города, километрах в сорока. Мы откомандировали туда человека. Пять минут назад я с ним разговаривал.
- Ну и?..
- Они выпускали этот сорт примерно в течение года. Главным образом на экспорт, но небольшие партии поступали в так называемую внутреннюю типографию, которая тоже принадлежит концерну. Изготовлялся этот сорт в двух форматах. Но насколько я могу судить, в данном случае мы имеем дело с большим форматом. К этому я ничего не могу добавить, остальное в ваших руках. Я отправил к вам через рассыльного все имена и адреса. Не позже чем через десять минут они будут у вас. Иенсен молчал.
- Вот как будто и все. - Лаборант замялся и после короткой паузы спросил нерешительно: - Комиссар, скажите, пожалуйста...
- Что?
- Вот вчера... Рапорт за служебное упущение... Он не отменен?
- С чего вдруг? - сказал комиссар.
Ровно через десять минут ему доставили письменное донесение.
Дочитав его до конца, Иенсен встал, подошел к стене, посмотрел на большую карту, потом надел плащ и спустился к машине.
XIII
В конторе были стеклянные стены, и, ожидая, пока вернется заведующий типографией, Иенсен мог видеть, что творится за пределами конторы, по ту сторону, где люди в белых и серых халатах сновали вдоль длинных столов. Откуда-то издали доносился стук печатных машин.
На стальных крючках вдоль одной стены висели еще влажные гранки. В них крупным жирным шрифтом рекламировались журналы, выпускаемые издательством. Сообщалось, в частности, что на этой неделе один из журналов выйдет с панорамной вкладкой, где будет изображена шестнадцатилетняя артистка телевидения в натуральную величину. Причем вкладка многокрасочная и отличается редкостной красотой. Реклама советовала населению не прозевать этот номер.
- Мы делаем для издательства часть рекламы, - сказал заведующий.- Вот это анонсы для газет. Красиво, но дорого. На одну такую рекламу они тратят в пять раз больше, чем мы с вами получаем за год.
На это Иенсен ничего не сказал.
- Впрочем, для тех, кому принадлежит все - и журналы, и газеты, и типографии, и бумага,- издержки, разумеется, особой роли не играют. Но красиво, красиво, ничего не скажешь,- добавил он и, отвернувшись, сунул в рот мятную лепешку.- Вы совершенно правы. На такой бумаге мы печатали два текста. Примерно год назад. И с богатейшим оформлением. Очень небольшим тиражом, примерно по нескольку тысяч экземпляров того и другого. Во-первых, почтовую бумагу лично для шефа, во-вторых, какой-то диплом.
- Для нужд издательства?
- А как же! У меня даже остались пробные оттиски.- Он начал копаться в бумагах. - Вот, пожалуйста.
Почтовая бумага для шефа была очень небольшого формата и очень элегантного вида. Серая монограмма в верхнем правом углу была явно призвана свидетельствовать о непритязательном и строгом вкусе владельца. Комиссар с первого же взгляда понял, что бумага по формату значительно меньше, чем анонимное письмо. Однако на всякий случай он измерил ее и сравнил с данными криминалистической лаборатории. Цифры не совпадали.
Второй экземпляр представлял собой почти квадратный кусок бумаги, сложенный вдвое. Первый лист был чистый, на втором - золотом отпечатан текст. Большие готические буквы.
Текст гласил:
"За многолетнее плодотворное сотрудничество на службе культуры и взаимопонимания выражаем глубочайшую признательность ".
- Красиво, правда?
- А для какой цели это печаталось?
- Понятия не имею. Для какого-то диплома. Наверно, кто-нибудь под этим расписывается. А потом его кому-нибудь вручают. Да, наверное, так.
Комиссар Иенсен достал линейку и измерил первый лист. Потом достал из кармана рапортичку и сверил цифры. Они совпали.
- У вас на складе осталась такая бумага?
- Нет, это особый сорт. Очень дорогой. А если что и осталось, когда мы печатали, все уже давно списано.
- Я возьму с собой этот экземпляр.
- Но он у нас единственный, для архива.
- Понятно.- сказал комиссар.
Заведующему было что-то около шестидесяти. Морщинистое лицо и унылый взгляд. Пахло от него спиртом, типографской краской и леденцами от кашля. Он ничего больше не сказал, даже не попрощался.
Иенсен свернул диплом и ушел.
XIV
Кабинет директора по кадрам помещался на девятнадцатом этаже. За письменным столом сидел грузный, коренастый мужчина с жабьим лицом. Улыбка у него была не такая отработанная, как у директора издательства. Какая-то она была кривая и производила, скорее, отталкивающее впечатление. Кадровик сказал:
- Смертные случаи? Прыжочки, конечно, бывали.
- Прыжочки?
- Ну да, самоубийства. А где их нет?
Спорить было трудно: за последний год два пешехода были убиты в центре города падающими телами. Еще несколько получили серьезные увечья. Так выглядела теневая сторона высотного строительства.
- А кроме самоубийств?
- Несколько человек умерло за последние годы, одни - своей смертью, другие - от несчастных случаев. Я затребую выписку из секретариата.
- Благодарю.
Директор по кадрам старался как мог, и ему удалось наконец усовершенствовать свою улыбку. Тогда он спросил:
- Я могу служить еще чем-нибудь?
- Да, - ответил Иенсен и развернул диплом.- Что это такое?
Директор слегка оторопел.
- Поздравительный адрес, или, точнее, благодарность, ее выдавали тем, кто завершил свою деятельность в нашем издательстве. Обходится она недешево, но мы хотим, чтобы у наших старых, преданных сотрудников осталось приятное воспоминание. А уж тут С расходами не считаются. Так рассуждает руководство издательства, и не только в данном случае, но и во многих других.
- А такой лист вручают всем, кто от вас уходит?
Кадровик покачал головой.
- Ну что вы! Конечно, нет. Это было бы слишком уж накладно. Такие почести мы оказываем только руководящим деятелям или самым доверенным сотрудникам. Те, кто награждается таким знаком отличия, во все времена делали свое дело и выступали достойными представителями нашего издательства.
- Сколько таких штук вы роздали?
- Очень немного. Этот образец из самых последних. Мы применяем его с полгода, не больше.
- Где хранятся дипломы?
- У моего секретаря.
- Доступ к ним свободный?
Директор по кадрам нажал какую-то кнопку внутреннего телефона.
В комнату вошла молодая женщина.
- Имеют ли посторонние лица свободный доступ к формуляру ПР-8?
Женщина даже испугалась:
- Конечно, нет. Они хранятся в большом сейфе, а я запираю его всякий раз, когда выхожу из комнаты.
Директор отпустил секретаршу движением руки и сказал:
- На эту девушку вполне можно положиться. Она очень пунктуальна. Иначе мы не стали бы ее держать.
- Мне нужен список лиц, получивших дипломы такого образца.
- Пожалуйста. Это нетрудно устроить.
Пока составляли список, оба сидели молча. Под конец Иенсен спросил:
- Каковы ваши основные служебные обязанности?
- Нанимать редакционный и административный персонал. Следить за тем, чтобы для блага персонала делалось все возможное. Затем...
Он сделал небольшую паузу и улыбнулся во весь свой жабий рот. Улыбка была злая, холодная. Словом, вполне точно выражала его чувства.
- Затем избавлять издательство от тех, кто злоупотребляет нашим доверием, и принимать меры против тех, кто сам себя не бережет.
Еще через несколько секунд:
- Конечно, к этим мерам мы прибегаем только в самых крайних случаях и в самой гуманной форме; впрочем, это характерно для всего стиля нашей работы.
В комнате снова воцарилась тишина. Иенсен сидел неподвижно, прислушиваясь к гулкой пульсации дома.
Вошла секретарша, принесла список в двух экземплярах. В списке было двенадцать имен. Директор пробежал список.
- Двое из перечисленных лиц умерли после ухода на пенсию. А один уехал за границу. Это я точно знаю.
Он достал из нагрудного кармана авторучку и поставил четкие, аккуратные галочки перед каждым из трех имен. После чего передал список посетителю.
Иенсен лишь бегло взглянул на него. Против каждого имени стояли год рождения и еще кое-какие данные, например "ушел на пенсию досрочно" или "ушел по собственному желанию". Потом Иенсен бережно свернул список и сунул его в карман.
Перед тем как Иенсен вышел из кабинета, они обменялись еще несколькими фразами:
- Могу ли я спросить, чем вызван такой повышенный интерес именно к этому вопросу?
- Служебным поручением, обсуждать которое я не уполномочен.
- Может быть, какой-нибудь из наших дипломов попал в руки недостойного?
- Не думаю.
В кабине лифта вместе с Иенсеном спускались еще два человека. Оба они были очень молоды, оба курили сигареты и беседовали о погоде. Жаргон у них был какой-то дерганый и усеченный и напоминал скорее шифр, нежели человеческий разговор.
Человеку непосвященному трудно было их понять. Когда лифт сделал остановку на восемнадцатом этаже, в кабину вошел шеф. Он рассеянно кивнул остальным и повернулся лицом к стене. Молодые журналисты поспешно загасили сигареты и сдернули с головы кепочки.
- Ты только подумай, весна - и снег,- сказал один, перейдя на шепот.
- Мне от души жаль бедные цветочки,- сказал шеф своим красивым, низким голосом.
Но при этом он не поднял глаз и не взглянул на говорившего. Он стоял все в той же позе, лицом к алюминиевой стене кабины. Других разговоров по дороге не было.
Прямо из вестибюля Ненсен позвонил в лабораторию,
- Ну как?
- Вы были правы. Мы обнаружили на бумаге следы позолоты. В клее, под буквами. Удивительно, как мы этого сразу не заметили.
- Не нахожу ничего удивительного.
XV
- Выясните адрес этого человека. Срочно,- сказал комиссар Иенсен.
Начальник патруля щелкнул каблуками и ушел. А Иенсен начал изучать список, лежащий перед ним на столе. Он выдвинул ящик стола, достал оттуда линейку и аккуратно вычеркнул три имени. Потом пронумеровал оставшиеся - от первого до девятого, бросил взгляд на часы и четко написал сверху: "Четверг. 16 часов 25 минут". Потом достал из ящика неначатый блокнот, открыл его и написал на первой странице: "№ 1. Бывший заведующий отделом подписки. 48 лет. Женат. Досрочно ушел на пенсию по болезни".
Ровно через две минуты явился начальник патруля и принес адрес. Иенсен переписал адрес, закрыл блокнот, сунул его во внутренний карман и поднялся.
- Добудьте сведения об остальных. К моему возвращению они должны быть готовы.
Он миновал центр города, заполненный учреждениями и магазинами, проехал мимо площади Профсоюзов и дальше, на запад, увлекаемый сплошным потоком автомобилей. Автомобили мчались по широкому шоссе, которое вело через промышленный район и жилые массивы, где выстроились однообразными колоннами тысячи многоэтажных домов.
В ясном свете закатного солнца четко рисовался серый слой отходящих газов. Толщиной он был метров в пятнадцать и нависал над городом словно ядовитый туман. Несколько часов назад Иенсен выпил две чашки чаю и съел четыре сухарика. Теперь заныло в правом подреберье. Боль была тяжелая, нудная, словно бур, работающий на малых оборотах, впивался в мягкие ткани. Но боль болью, а есть хотелось по-прежнему.
Еще через несколько миль дома пошли старые, обветшалые. Они торчали, словно придорожные столбы, из буйной, неухоженной зелени, лепнина местами отвалилась, обнажая неровные, обглоданные непогодой бетонные панели, во многих окнах недоставало стекол.
С тех пор как десять лет тому назад правительство сумело разрешить жилищный кризис благодаря поточному строительству многоэтажных домов с одинаковыми стандартными квартирами, старые районы быстро обезлюдели. Теперь в пригородах была заселена от силы треть всей жилой площади. Остальные квартиры пустовали и приходили в негодность, как приходили в негодность сами дома. Теперь, когда они стали нерентабельными, никто не заботился об их ремонте и содержании. Вдобавок дома были построены из рук вон плохо и потому ветшали быстрее, чем можно было ожидать. Многие фирмы обанкротились и закрылись, другие были попросту заброшены своими владельцами, а с тех пор, как статистика установила, что у каждого человека должна быть собственная машина, никакие виды общественного транспорта не связывали этот район с центром. В непролазном кустарнике вокруг домов валялись части машин и целлофановые пакеты.
Министерство коммунальных дел давно решило, что заброшенные дома в конце концов рухнут сами собой и окраины автоматически и без особых затрат превратятся в свалку.
Иенсен свернул с шоссе, переехал через мост и очутился на сильно вытянутом в длину, очень зеленом острове, где были открытые бассейны, теннисные корты, дорожки для верховой езды и белые виллы вдоль берега. Через несколько минут он сбавил скорость, повернул налево и, миновав высокие чугунные ворота, остановился у подъезда.
Вилла была большая и роскошная, стеклянный фасад ослепительной чистоты усиливал впечатление вызывающей роскоши. Возле входа стояли три машины, одна из них-большая, серебристо-серая - была какой-то заграничной марки. Последняя модель года.
Иенсен поднялся на крыльцо, и, когда он прошел мимо фотоэлемента, из дома донесся мелодичный звон. Молодая женщина в черном платье и накрахмаленной кружевной наколке распахнула перед ним дверь, попросила его подождать и скрылась в глубине дома. Убранство вестибюля и - насколько он мог судить всего дома было ультрасовременным и безличным. Та же холодная элегантность, что и в директорских кабинетах издательства.
В вестибюле, кроме Иенсена, находился еще юнец лет девятнадцати. Вытянув ноги, он сидел в кресле из стальных трубок и тупо смотрел перед собой.
Он прочел несколько статей и установил, что вычеркивались, как правило, замечания умеренно критического толка и вообще оригинальные рассуждения. Посвящены они были популярным зарубежным артистам.
Кабинет главного редактора был чуть просторнее. И на полу здесь лежал бежевый ковер, и мебель из стальных трубок была обтянута каким-то белым пластиком. А на столе, помимо рупора, стояли два белых телефона, лежала светло-серая пластинка - чтобы удобнее было писать - и чей-то снимок в стальной рамке. На снимке был изображен мужчина средних лет с озабоченным видом, собачьей преданностью в глазах и холеными усами - должно быть, главный редактор собственной персоной.
Иенсен сел за письменный стол. Когда он откашлялся, по всей комнате прошло гулкое эхо. Выглядела она холодно, неприветливо и почему-то казалась больше, чем есть на самом деле. Ни книг, ни журналов в ней не было, только на белой стене перед столом висела большая фотография в рамке - Дом с фасада в вечернем освещении.
Иенсен выдвинул один за другим несколько ящиков, но ничего интересного не обнаружил. В одном ящике он увидел коричневый, заклеенный по второму разу конверт с надписью "Лично". В конверте лежали цветные фотографии и полоска печатного текста:
"Специальный выпуск международной фотослужбы издательства по льготным ценам для руководящих работников".
На фотографиях были все сплошь голые женщины с большими торчащими грудями. Иенсен тщательно заклеил конверт и положил его на прежнее место. Официального закона, который запрещал бы распространение такого рода фотографий, в стране не существовало, но после эпохи бурного расцвета, имевшего место несколько лет назад, порнографическая продукция почти исчезла с внутреннего рынка. Некоторые круги связывали понижение спроса с катастрофическим падением рождаемости.
Иенсен приподнял светло-серую пластинку и нашел там закрытый циркуляр директора.
Циркуляр гласил:
Репортаж о состоявшемся в королевском дворце бракосочетании принцессы с руководителем центрального объединения профсоюзов никуда не годится. Многие весьма значительные и близкие издательству лица названы мельком. Упоминание о том, что брат невесты был в молодости рьяным республиканцем, производит oттaлкuвaющee впечатление, равно как и "юмористическое" отступление на тему, что руководитель центрального объединения профсоюзов мог бы стать королем. Кроме того, я, как профессионал, возражаю против стилистической сухости в подаче материала. Совершенно незачем было давать корреспонденцию в восьмом номере. Утверждение, что кривая самоубийств в нашей стране пошла вниз, может привести к тревожным выводам, будто раньше число самоубийств в едином обществе было высоким. Есть ли необходимость после всего вышеизложенного напоминать, что тираж журнала до сих пор не растет в соответствии с предписаниями руководства?"
Из примечаний на полях можно было заключить, что копии циркуляра разосланы нескольким руководящим деятелям.
Когда Иенсен снова вышел в коридор, ему почудился за одной из закрытых дверей негромкий хрип.
Он достал ключ, открыл дверь и вошел. В комнате было темно, но слабый отблеск огней фасада чуть заметно освещал фигуру человека, поникшего в кресле у письменного стола. Иенсен притворил за собой дверь и повернул выключатель. Перед ним оказалась самая обыкновенная комната с хромированным окном и бетонированными стенами. В комнате стоял тяжелый, удушливый запах спирта, табака и рвоты.
Мужчине, сидевшему у стола; должно быть, перевалило за пятьдесят. Он был довольно высокого роста, но уже заметно начал полнеть. Костюм его состоял из пиджака, белой рубашки, галстука, ботинок и носков. Брюки лежали на столе - он явно хотел свести с них какие-то пятна, а подштанники сохли на батарее, Сидел он, упершись подбородком в грудь, и лицо у него пылало. На столе стояли пластмассовый стаканчик и почти пустая бутылка, а на полу между его ногами алюминиевая корзина для бумаг.
Когда внезапно зажегся свет, мужчина заслонился рукой и из-под ладони посмотрел на посетителя голубыми глазами с множеством красных прожилок.
- Журналистика умерла,- сказал он,- я умер. Все умерло - и, не глядя, нашарил бутылку на столе.-Вот я сижу... в этой чертовой кухне. Безграмотные невежды командуют мной и шпыняют меня. Меня! Из года в год!..
Он схватил бутылку и вылил остаток в стакан.
- Величайшая кухня мира. Триста пятьдесят тысяч порций в неделю. Суп "брехня", безвкусица гарантируется. Из года в год...
Все его тело сотрясалось. Ему пришлось стиснуть стаканчик обеими руками, чтобы поднести его к губам.
- Но теперь баста! - Он достал из ящика письмо и помахал им в воздухе.
- Можете прочесть. Пронаблюдать финал.
Комиссар Иенсен взял у него письмо. Оно было от главного редактора:
"Твой репортаж о бракосочетании во дворце некомпетентно составлен, плохо написан и полон ошибок. А помещение корреспонденции о самоубийствах в номере восьмом - чудовищная накладка. Я вынужден подать на тебя рапорт".
- Разумеется, он сам все это читал, прежде чем подписать в набор. И корреспонденцию тоже. Я его, конечно, не осуждаю. Бедняга дрожит за свою шкуру.
Тут он взглянул на Иенсена с неожиданным любопытством.
- А вы кто такой? Новый директор, да? Ну, ничего, сработаетесь. У нас тут батраки прямо от сохи сидят в главных редакторах. И разумеется, вышедшие из возраста потаскухи, которых кто-то надумал сбыть с рук и пристроил к нам.
Иенсен достал свое синее удостоверение. Но мужчина даже и не глянул на него. Он сказал:
- Тридцать лет я был журналистом. Я наблюдал этот духовный распад своими глазами. Это удушение интеллигенции. Эту самую продолжительную казнь из всех, какие знал мир. Раньше я чего-то хотел. Это было ошибкой. Я и сейчас хочу, но только самую малость. Это тоже ошибка. Я умею писать. Это ошибка. Потому они и ненавидят меня. Но до поры до времени им нужны такие, как я. Покуда они не изобретут машину, которая могла бы сочинять навоз. Они ненавидят меня потому, что я не безотказная машина с кнопками и рычагами, которая могла бы писать всю эту грязную брехню по шесть страниц в час, без ошибок, вычеркиваний и собственных мыслей. А я пьян. Гип-гип, ура!
Глаза у него выкатились, а зрачки стали совсем крошечные.
Он смолк, дыша прерывисто и неровно. Потом простер вперед правую руку и воскликнул:
- Почтеннейшая публика, итак.
Героя наконец должны казнить.
Так уж устроен божий мир. Дурак,
Кто хочет даром что-то получить.
Вы знаете, кто это написал?
- Нет,- ответил комиссар Иенсен.
Он повернул выключатель и вышел из комнаты. На десятом этаже он пересел в патерностер и спустился до бумажного склада.
Здесь уже зажгли ночное освещение - редкие синие плафоны, распространявшие слабый и неверный свет.
Иенсен постоял с минуту совершенно неподвижно, чувствуя, как давит его здание, всей своей громадой навалившееся на его плечи. Давно уже смолкли ротационные машины и линотипы, и от наступившей тишины, казалось, только возросла непомерная тяжесть Дома. Теперь Иенсен не слышал даже шагов того, кто все время крался за ним.
Иенсен поднялся в вестибюль. Там никого не было, и он задержался. Ровно через три минуты из боковой двери вынырнул человек в сером костюме и проследовал в будку вахтера.
- У вас там сидит один пьяный в комнате за номером две тысячи сорок три,сказал комиссар Иенсен.
- Этим человеком уже занялись,- сказал бесцветным голосом человек в сером костюме.
Иенсен открыл дверь своим ключом и вдохнул холодный ночной воздух.
XI
Когда Иенсен вернулся в шестнадцатый участок, было уже без пяти десять. В дежурной комнате ничего интересного не наблюдалось, и он спустился вниз, куда как раз привели двух молодых женщин. Он подождал, покуда обе они сдадут удостоверение личности, обувь, верхнее платье и сумочки на контрольный стол. Одна из них ругалась и даже плюнула в лицо регистратору. Доставивший ее полицейский зевнул, заломил ей руки за спину и бросил усталый взгляд на свои часы. Другая стояла тихо, опустив голову и бессильно уронив руки. Она все время плакала и бормотала сквозь слезы всем давно известные слова: "Нет, нет, нет" и "Я не хочу".
Потом задержанных увели два полисмена в резиновых сапогах и светло-зеленых плащах, и тотчас из комнаты, где производилось медицинское освидетельствование, послышались плач и стоны. Женский персонал, как и всегда, был выносливее и вообще работоспособнее, чем мужской.
Иенсен вернулся к контрольному столу и прочитал список всех пьяниц, доставленных за последние часы. В издательстве никого не задерживали, и донесений по этому поводу оттуда не поступало.
По дороге домой Иенсен так и не стал ничего есть. Особого голода он не испытывал, да и под ложечкой больше не сосало. Но хотя в машине было тепло и уютно, его все время трясло, как от холода, и руки с трудом держали баранку.
Он быстро разделся и лег. Пролежал час без сна, потом встал в темноте и принес бутылку, дрожь унялась, но мерз он все время, даже во сне.
Кончился третий день. Осталось четыре.
XII
Утро было холодное и ясное. За ночь газоны между домами чуть припорошило снежком, и на асфальте шоссе поблескивала наледь.
Иенсен проснулся рано и потому, несмотря на оживленное движение и скользкие дороги, вовремя добрался до своего участка, У него пересохло небо, и, хотя он перед уходом прополоскал горло и почистил зубы, во рту остался неприятный, затхлый привкус. Он велел принести из буфета бутылку минеральной воды и углубился в изучение лежащих на столе бумаг. Донесение из криминалистической лаборатории еще не поступало, а остальные не представляли интереса.
Полицейский, откомандированный на почтамт, явно зашел в тупик. Иенсен досконально изучил его краткое донесение и. помассировав виски подушечками пальцев, набрал номер Главпочтамта. Трубку сняли не сразу.
- С вами говорит Иенсен.
- Слушаю, комиссар.
- Что вы сейчас делаете?
- Опрашиваю сортировщиков. На это уйдет много времени.
- А если более точно?
- Еще дня два. Или три.
- Вы думаете, это что-нибудь даст?
- Едва ли. Попадается немало писем, на которых адреса наклеены из газетных букв. Через мои руки их уже прошло около сотни. И большинство даже не анонимки. Просто люди так делают.
- Почему?
- Я думаю, шутки ради. Единственный, кто припоминает письмо,- нарочный, доставлявший его.
- Копия письма у вас есть?
- Нет, комиссар. Зато у меня есть копия конверта и адреса.
- Знаю. Не сообщайте ненужных подробностей.
- Слушаюсь.
- Прекратите опрос, поезжайте в криминалистическую лабораторию, закажите себе фотокопию текста и уточните, из какой или из каких газет вырезаны буквы. Ясно?
- Ясно.
Иенсен положил трубку. Под окном шумели санитары с ведрами и лопатами.
Иенсен хрустнул суставами и приготовился ждать. Когда он прождал три часа двадцать минут, зазвонил телефон.
- Мы определили сортность бумаги,- сказал лаборант.- Это бумага для документов, идет под обозначением ЦБ-3. Изготовляется бумажной фабрикой, принадлежащей непосредственно концерну.-Молчание. Потом лаборант добавил:-Ну, в этом ничего удивительного нет. Практически они прибрали к рукам всю бумажную промышленность.
- Ближе к делу,- напомнил Иенсен.
- Фабрика лежит к северу от города, километрах в сорока. Мы откомандировали туда человека. Пять минут назад я с ним разговаривал.
- Ну и?..
- Они выпускали этот сорт примерно в течение года. Главным образом на экспорт, но небольшие партии поступали в так называемую внутреннюю типографию, которая тоже принадлежит концерну. Изготовлялся этот сорт в двух форматах. Но насколько я могу судить, в данном случае мы имеем дело с большим форматом. К этому я ничего не могу добавить, остальное в ваших руках. Я отправил к вам через рассыльного все имена и адреса. Не позже чем через десять минут они будут у вас. Иенсен молчал.
- Вот как будто и все. - Лаборант замялся и после короткой паузы спросил нерешительно: - Комиссар, скажите, пожалуйста...
- Что?
- Вот вчера... Рапорт за служебное упущение... Он не отменен?
- С чего вдруг? - сказал комиссар.
Ровно через десять минут ему доставили письменное донесение.
Дочитав его до конца, Иенсен встал, подошел к стене, посмотрел на большую карту, потом надел плащ и спустился к машине.
XIII
В конторе были стеклянные стены, и, ожидая, пока вернется заведующий типографией, Иенсен мог видеть, что творится за пределами конторы, по ту сторону, где люди в белых и серых халатах сновали вдоль длинных столов. Откуда-то издали доносился стук печатных машин.
На стальных крючках вдоль одной стены висели еще влажные гранки. В них крупным жирным шрифтом рекламировались журналы, выпускаемые издательством. Сообщалось, в частности, что на этой неделе один из журналов выйдет с панорамной вкладкой, где будет изображена шестнадцатилетняя артистка телевидения в натуральную величину. Причем вкладка многокрасочная и отличается редкостной красотой. Реклама советовала населению не прозевать этот номер.
- Мы делаем для издательства часть рекламы, - сказал заведующий.- Вот это анонсы для газет. Красиво, но дорого. На одну такую рекламу они тратят в пять раз больше, чем мы с вами получаем за год.
На это Иенсен ничего не сказал.
- Впрочем, для тех, кому принадлежит все - и журналы, и газеты, и типографии, и бумага,- издержки, разумеется, особой роли не играют. Но красиво, красиво, ничего не скажешь,- добавил он и, отвернувшись, сунул в рот мятную лепешку.- Вы совершенно правы. На такой бумаге мы печатали два текста. Примерно год назад. И с богатейшим оформлением. Очень небольшим тиражом, примерно по нескольку тысяч экземпляров того и другого. Во-первых, почтовую бумагу лично для шефа, во-вторых, какой-то диплом.
- Для нужд издательства?
- А как же! У меня даже остались пробные оттиски.- Он начал копаться в бумагах. - Вот, пожалуйста.
Почтовая бумага для шефа была очень небольшого формата и очень элегантного вида. Серая монограмма в верхнем правом углу была явно призвана свидетельствовать о непритязательном и строгом вкусе владельца. Комиссар с первого же взгляда понял, что бумага по формату значительно меньше, чем анонимное письмо. Однако на всякий случай он измерил ее и сравнил с данными криминалистической лаборатории. Цифры не совпадали.
Второй экземпляр представлял собой почти квадратный кусок бумаги, сложенный вдвое. Первый лист был чистый, на втором - золотом отпечатан текст. Большие готические буквы.
Текст гласил:
"За многолетнее плодотворное сотрудничество на службе культуры и взаимопонимания выражаем глубочайшую признательность ".
- Красиво, правда?
- А для какой цели это печаталось?
- Понятия не имею. Для какого-то диплома. Наверно, кто-нибудь под этим расписывается. А потом его кому-нибудь вручают. Да, наверное, так.
Комиссар Иенсен достал линейку и измерил первый лист. Потом достал из кармана рапортичку и сверил цифры. Они совпали.
- У вас на складе осталась такая бумага?
- Нет, это особый сорт. Очень дорогой. А если что и осталось, когда мы печатали, все уже давно списано.
- Я возьму с собой этот экземпляр.
- Но он у нас единственный, для архива.
- Понятно.- сказал комиссар.
Заведующему было что-то около шестидесяти. Морщинистое лицо и унылый взгляд. Пахло от него спиртом, типографской краской и леденцами от кашля. Он ничего больше не сказал, даже не попрощался.
Иенсен свернул диплом и ушел.
XIV
Кабинет директора по кадрам помещался на девятнадцатом этаже. За письменным столом сидел грузный, коренастый мужчина с жабьим лицом. Улыбка у него была не такая отработанная, как у директора издательства. Какая-то она была кривая и производила, скорее, отталкивающее впечатление. Кадровик сказал:
- Смертные случаи? Прыжочки, конечно, бывали.
- Прыжочки?
- Ну да, самоубийства. А где их нет?
Спорить было трудно: за последний год два пешехода были убиты в центре города падающими телами. Еще несколько получили серьезные увечья. Так выглядела теневая сторона высотного строительства.
- А кроме самоубийств?
- Несколько человек умерло за последние годы, одни - своей смертью, другие - от несчастных случаев. Я затребую выписку из секретариата.
- Благодарю.
Директор по кадрам старался как мог, и ему удалось наконец усовершенствовать свою улыбку. Тогда он спросил:
- Я могу служить еще чем-нибудь?
- Да, - ответил Иенсен и развернул диплом.- Что это такое?
Директор слегка оторопел.
- Поздравительный адрес, или, точнее, благодарность, ее выдавали тем, кто завершил свою деятельность в нашем издательстве. Обходится она недешево, но мы хотим, чтобы у наших старых, преданных сотрудников осталось приятное воспоминание. А уж тут С расходами не считаются. Так рассуждает руководство издательства, и не только в данном случае, но и во многих других.
- А такой лист вручают всем, кто от вас уходит?
Кадровик покачал головой.
- Ну что вы! Конечно, нет. Это было бы слишком уж накладно. Такие почести мы оказываем только руководящим деятелям или самым доверенным сотрудникам. Те, кто награждается таким знаком отличия, во все времена делали свое дело и выступали достойными представителями нашего издательства.
- Сколько таких штук вы роздали?
- Очень немного. Этот образец из самых последних. Мы применяем его с полгода, не больше.
- Где хранятся дипломы?
- У моего секретаря.
- Доступ к ним свободный?
Директор по кадрам нажал какую-то кнопку внутреннего телефона.
В комнату вошла молодая женщина.
- Имеют ли посторонние лица свободный доступ к формуляру ПР-8?
Женщина даже испугалась:
- Конечно, нет. Они хранятся в большом сейфе, а я запираю его всякий раз, когда выхожу из комнаты.
Директор отпустил секретаршу движением руки и сказал:
- На эту девушку вполне можно положиться. Она очень пунктуальна. Иначе мы не стали бы ее держать.
- Мне нужен список лиц, получивших дипломы такого образца.
- Пожалуйста. Это нетрудно устроить.
Пока составляли список, оба сидели молча. Под конец Иенсен спросил:
- Каковы ваши основные служебные обязанности?
- Нанимать редакционный и административный персонал. Следить за тем, чтобы для блага персонала делалось все возможное. Затем...
Он сделал небольшую паузу и улыбнулся во весь свой жабий рот. Улыбка была злая, холодная. Словом, вполне точно выражала его чувства.
- Затем избавлять издательство от тех, кто злоупотребляет нашим доверием, и принимать меры против тех, кто сам себя не бережет.
Еще через несколько секунд:
- Конечно, к этим мерам мы прибегаем только в самых крайних случаях и в самой гуманной форме; впрочем, это характерно для всего стиля нашей работы.
В комнате снова воцарилась тишина. Иенсен сидел неподвижно, прислушиваясь к гулкой пульсации дома.
Вошла секретарша, принесла список в двух экземплярах. В списке было двенадцать имен. Директор пробежал список.
- Двое из перечисленных лиц умерли после ухода на пенсию. А один уехал за границу. Это я точно знаю.
Он достал из нагрудного кармана авторучку и поставил четкие, аккуратные галочки перед каждым из трех имен. После чего передал список посетителю.
Иенсен лишь бегло взглянул на него. Против каждого имени стояли год рождения и еще кое-какие данные, например "ушел на пенсию досрочно" или "ушел по собственному желанию". Потом Иенсен бережно свернул список и сунул его в карман.
Перед тем как Иенсен вышел из кабинета, они обменялись еще несколькими фразами:
- Могу ли я спросить, чем вызван такой повышенный интерес именно к этому вопросу?
- Служебным поручением, обсуждать которое я не уполномочен.
- Может быть, какой-нибудь из наших дипломов попал в руки недостойного?
- Не думаю.
В кабине лифта вместе с Иенсеном спускались еще два человека. Оба они были очень молоды, оба курили сигареты и беседовали о погоде. Жаргон у них был какой-то дерганый и усеченный и напоминал скорее шифр, нежели человеческий разговор.
Человеку непосвященному трудно было их понять. Когда лифт сделал остановку на восемнадцатом этаже, в кабину вошел шеф. Он рассеянно кивнул остальным и повернулся лицом к стене. Молодые журналисты поспешно загасили сигареты и сдернули с головы кепочки.
- Ты только подумай, весна - и снег,- сказал один, перейдя на шепот.
- Мне от души жаль бедные цветочки,- сказал шеф своим красивым, низким голосом.
Но при этом он не поднял глаз и не взглянул на говорившего. Он стоял все в той же позе, лицом к алюминиевой стене кабины. Других разговоров по дороге не было.
Прямо из вестибюля Ненсен позвонил в лабораторию,
- Ну как?
- Вы были правы. Мы обнаружили на бумаге следы позолоты. В клее, под буквами. Удивительно, как мы этого сразу не заметили.
- Не нахожу ничего удивительного.
XV
- Выясните адрес этого человека. Срочно,- сказал комиссар Иенсен.
Начальник патруля щелкнул каблуками и ушел. А Иенсен начал изучать список, лежащий перед ним на столе. Он выдвинул ящик стола, достал оттуда линейку и аккуратно вычеркнул три имени. Потом пронумеровал оставшиеся - от первого до девятого, бросил взгляд на часы и четко написал сверху: "Четверг. 16 часов 25 минут". Потом достал из ящика неначатый блокнот, открыл его и написал на первой странице: "№ 1. Бывший заведующий отделом подписки. 48 лет. Женат. Досрочно ушел на пенсию по болезни".
Ровно через две минуты явился начальник патруля и принес адрес. Иенсен переписал адрес, закрыл блокнот, сунул его во внутренний карман и поднялся.
- Добудьте сведения об остальных. К моему возвращению они должны быть готовы.
Он миновал центр города, заполненный учреждениями и магазинами, проехал мимо площади Профсоюзов и дальше, на запад, увлекаемый сплошным потоком автомобилей. Автомобили мчались по широкому шоссе, которое вело через промышленный район и жилые массивы, где выстроились однообразными колоннами тысячи многоэтажных домов.
В ясном свете закатного солнца четко рисовался серый слой отходящих газов. Толщиной он был метров в пятнадцать и нависал над городом словно ядовитый туман. Несколько часов назад Иенсен выпил две чашки чаю и съел четыре сухарика. Теперь заныло в правом подреберье. Боль была тяжелая, нудная, словно бур, работающий на малых оборотах, впивался в мягкие ткани. Но боль болью, а есть хотелось по-прежнему.
Еще через несколько миль дома пошли старые, обветшалые. Они торчали, словно придорожные столбы, из буйной, неухоженной зелени, лепнина местами отвалилась, обнажая неровные, обглоданные непогодой бетонные панели, во многих окнах недоставало стекол.
С тех пор как десять лет тому назад правительство сумело разрешить жилищный кризис благодаря поточному строительству многоэтажных домов с одинаковыми стандартными квартирами, старые районы быстро обезлюдели. Теперь в пригородах была заселена от силы треть всей жилой площади. Остальные квартиры пустовали и приходили в негодность, как приходили в негодность сами дома. Теперь, когда они стали нерентабельными, никто не заботился об их ремонте и содержании. Вдобавок дома были построены из рук вон плохо и потому ветшали быстрее, чем можно было ожидать. Многие фирмы обанкротились и закрылись, другие были попросту заброшены своими владельцами, а с тех пор, как статистика установила, что у каждого человека должна быть собственная машина, никакие виды общественного транспорта не связывали этот район с центром. В непролазном кустарнике вокруг домов валялись части машин и целлофановые пакеты.
Министерство коммунальных дел давно решило, что заброшенные дома в конце концов рухнут сами собой и окраины автоматически и без особых затрат превратятся в свалку.
Иенсен свернул с шоссе, переехал через мост и очутился на сильно вытянутом в длину, очень зеленом острове, где были открытые бассейны, теннисные корты, дорожки для верховой езды и белые виллы вдоль берега. Через несколько минут он сбавил скорость, повернул налево и, миновав высокие чугунные ворота, остановился у подъезда.
Вилла была большая и роскошная, стеклянный фасад ослепительной чистоты усиливал впечатление вызывающей роскоши. Возле входа стояли три машины, одна из них-большая, серебристо-серая - была какой-то заграничной марки. Последняя модель года.
Иенсен поднялся на крыльцо, и, когда он прошел мимо фотоэлемента, из дома донесся мелодичный звон. Молодая женщина в черном платье и накрахмаленной кружевной наколке распахнула перед ним дверь, попросила его подождать и скрылась в глубине дома. Убранство вестибюля и - насколько он мог судить всего дома было ультрасовременным и безличным. Та же холодная элегантность, что и в директорских кабинетах издательства.
В вестибюле, кроме Иенсена, находился еще юнец лет девятнадцати. Вытянув ноги, он сидел в кресле из стальных трубок и тупо смотрел перед собой.