Страница:
Продолжая беседовать друг с другом, ни губернатор, ни Питер ни разу не взглянули на Аннелизу, они даже не спросили ее согласия, думая только о том, насколько она может быть полезной для их планов. Разумеется, при таком подходе то, что она во всех отношениях была лояльной дочерью своей страны, почтенной замужней женщиной, готовящейся стать матерью, для них абсолютно ничего не значило. Зато сама Аннелиза не могла оставаться равнодушной к такому обращению. Больше всего ей хотелось заслужить уважение людей, получить их высокую оценку, и теперь она вовсе не собиралась расставаться со своей мечтой из-за равнодушия и презрения к ней черствых, самодовольных «хозяев жизни», каковыми, без сомнения, являлись губернатор и ее муж.
Аннелиза вдруг почувствовала ненависть к компании и к той жизни, о которой некогда страстно мечтала. Как поздно она поняла, что в действительности никогда и не нуждалась в чьем-либо одобрении, так как в ней самой уже было заложено все для того, чтобы стать счастливой.
Проклятые голландцы! Сколько можно держать их в помещении гауптвахты!
– Вас никто не арестовывал, – заявил приставленный к ним офицер, когда Ричард в десятый раз выразил общий протест команды «Доблестной Елизаветы». – Просто вам нужно подождать, пока будет произведено инспектирование.
Майкл отлично понимал, из-за кого был затеян весь этот спектакль, и чувствовал себя виноватым. Правда, его немного утешало то, что моряки, похоже, не имели к нему претензий и даже шутили по поводу того, что утерли нос голландцам, не выдав его секрета. Каким-то образом им стало известно о его нежных чувствах к Аннелизе, и теперь каждый, стараясь сделать это незаметно, подходил к нему и обещал сделать что-нибудь, чтобы он мог побыть с ней минуту-другую.
Наконец двойные двери кабинета с шумом распахнулись. Губернатор вышел к ним в сопровождении двух помощников и Аннелизы; ее муж шагал сзади, крепко держа жену за локоть.
Англичан попросили выстроиться в один ряд, и Майкл оказался точно посередине этой шеренги. Моряки один за другим делали шаг вперед, и по мере того как его очередь приближалась, Майкл мог слышать тихое бормотание Аннелизы:
– Нет, этого человека я раньше не видела.
– Следующий! – тут же отрывисто выкрикивал помощник губернатора.
Англичане по очереди делали чопорно-вежливый поклон и, лихо прокручиваясь на каблуках, поворачивались к Аннелизе сначала спиной, потом боком и, наконец, лицом. И каждый раз ей приходилось тихо отвечать: «Нет, это не тот человек, что был на корабле», «Нет, он – не преступник». Она ни разу не отвела глаз, ни разу не скользнула взглядом по строю, чтобы посмотреть, кто сейчас предстанет перед ней. Ее ответы были спокойны и бесстрастны. Она оглядывала моряков одного за другим с методичностью хозяйки, отбраковывающей подпорченные яблоки на рыночном прилавке.
Чем ближе подходила его очередь, тем больше тревожных мыслей теснилось в голове Майкла. Что, если она не выдержит и предаст? У него было достаточно времени, чтобы обдумать план спасения. Разумеется, в случае чего он перемахнет через заграждение и попытается убежать. Но пока ему лучше было не упускать ни одной секунды и постараться получше рассмотреть ее.
На Аннелизе была дорогая одежда: платье по цвету точно соответствовало румяному плоду мускатного ореха, а подобранная в тон абрикосовая накидка очень шла ей. Ее голова была полностью закрыта, так что вряд ли кто-либо из присутствовавших предполагал, какое море красоты выплеснулось бы на них, если бы она сейчас выпустила волосы на свободу.
Майкл почувствовал, как в нем зашевелилась ревность. Питер Хотендорф, вероятно, позволяет себе это удовольствие каждую ночь, даже не допуская мысли о том, что кто-то еще, кроме него, уже наслаждался этими изысканными сокровищами. Но это он, Майкл, первым увидел ее. Всю, целиком. Это он распустил ее пышные волосы и позволил им обтекать его обнаженную плоть. Он пропускал между пальцами шелковую массу и вдыхал принесенный ею аромат свежести и дождя, в то время как руки ласкали ее тело и открывали самые сокровенные ее тайны. Даже если бы Хотендорф засадил Аннелизу в корзину для мускатного ореха и откуда выглядывал только один локон, Майкл все равно угадал бы, что сокрыто внутри.
Сейчас ему оставалось только радоваться тому, что за время плена он сильно похудел, униформа висела на нем как на вешалке. Благодаря этому обстоятельству последствия его воспоминаний о самых интимных минутах на этот раз остались никем не замеченными.
Наконец подошла его очередь.
Он в упор смотрел на Аннелизу, а она не отрывала взгляда от воображаемой точки выше его плеча. Таким образом, тем, кто стоял сбоку, наблюдая за каждым ее движением, должно было казаться, что она смотрит ему прямо в глаза.
Коротко поклонившись, Майкл размышлял при этом, как она воспринимает их столь неожиданную встречу сейчас – ведь Аннелиза видела его при дневном свете. Затем, как и каждый выходивший из строя до него, он повернулся, с трудом удерживаясь от желания протянуть к ней руки и привлечь ее к себе.
Теперь, когда Майкл смотрел в сторону, Аннелиза бегло окинула взглядом его коротко остриженные волосы и гладко выбритое лицо, вспоминая, как отмывала его щеки и губы от затвердевшей на них соли, как дрожали тогда ее пальцы.
Сердце ее замерло в ожидании, и в этот момент Майкл незаметно скосил глаза. Их взгляды встретились, и в ее расширившихся зрачках он прочитал такой же голод, какой испытывал сам. И еще – невыносимую боль.
Из всего этого можно было заключить, что если Аннелиза собирается выдать его, то все свершится сейчас.
– Этот человек – не преступник, – услышал он тихий и такой знакомый голос. Майкл не был уверен, заметил ли кто-нибудь, что на этот раз ее слова прозвучали чуточку по-иному. Он снова поклонился и, четко печатая шаг, отправился обратно в строй, заняв место рядом с теми, кто уже прошел проверку.
Стоя среди своих товарищей, Майкл изо всех сил старался скрыть торжествующую улыбку. Она не предала его. В ее дерзкой лжи он видел подтверждение их неразрывной связи друг с другом.
Она любила его и пыталась защитить. Только человек, любивший так же глубоко, как он, мог вынести эту муку и сохранить выдержку, даже зная, что встретиться еще хотя бы один раз им уже вряд ли суждено.
Освидетельствование продолжалось, но Майкл уже не ощущал того сжимающего беспокойства, которое терзало его всего несколько минут назад; напротив, теперь он упивался каждой секундой затянувшегося процесса. Сейчас он имел возможность смотреть на нее в полной уверенности, что никто не обратит на это внимания, – все его товарищи, стосковавшиеся по женщине точно так же, как он, не сводили с нее глаз. В эти самые трудные для нее минуты Аннелиза была невероятно красива, несмотря на свое строгое одеяние и отвратительно уложенные волосы, так что, если бы он не наблюдал за ней, это скорее показалось бы подозрительным.
Неожиданно ему стало стыдно: как мог он позволить себе смотреть на нее с той же похотью, что и остальные присутствовавшие на опознании? Она не предала его – он не должен мешать ей. Что бы он ни испытывал сейчас, Аннелиза здесь ни при чем. В той или иной степени она удовлетворена своей новой жизнью, мужем; голландские власти обходятся с ней уважительно, и она получила, что было нужно ее душе. Он был не вправе делать то, что могло бы поставить под угрозу все ее приобретения.
Наконец последний англичанин был освидетельствован и отпущен, при этом голландский губернатор выглядел откровенно раздосадованным и озадаченным. Стараясь скрыть разочарование, он вышел вперед и обратился к присутствующим:
– Благодарю за содействие, джентльмены. Как вы помните, сегодня вечером состоится бал, и все вы будете на нем желанными гостями. Надеюсь, что события этого дня не помешают вам от души повеселиться. Осмелюсь предположить, что госпожа Хотендорф также не откажется присутствовать на нашем празднике.
Англичане одобрительно загудели, а Питер Хотендорф поджал губы и сморщился, словно во рту у него неожиданно оказался лимон.
В это время Майкл, перехватив удивленный взгляд Аннелизы, понял, что ей не было известно о присутствии моряков на предстоящем вечере. Какую-то долю секунды ее глаза излучали радость, потом в них появилось знакомое выражение безучастности, что происходило всякий раз, когда она хотела спрятать свои чувства. Только человек, опасающийся, что его слабости могут быть обращены против него, мог воспитать в себе такие навыки.
Майкл едва заметно наклонил голову, и хотя не был уверен, что она заметила его знак, но для него самого этот жест был подтверждением того, что он принимал вызов судьбы, предоставившей ему возможность еще раз вдохнуть в нее огонь любви, прежде чем она похоронит свою душу в рутине скучной жизни чопорной, добропорядочной госпожи Хотендорф.
Глава 16
Аннелиза вдруг почувствовала ненависть к компании и к той жизни, о которой некогда страстно мечтала. Как поздно она поняла, что в действительности никогда и не нуждалась в чьем-либо одобрении, так как в ней самой уже было заложено все для того, чтобы стать счастливой.
Проклятые голландцы! Сколько можно держать их в помещении гауптвахты!
– Вас никто не арестовывал, – заявил приставленный к ним офицер, когда Ричард в десятый раз выразил общий протест команды «Доблестной Елизаветы». – Просто вам нужно подождать, пока будет произведено инспектирование.
Майкл отлично понимал, из-за кого был затеян весь этот спектакль, и чувствовал себя виноватым. Правда, его немного утешало то, что моряки, похоже, не имели к нему претензий и даже шутили по поводу того, что утерли нос голландцам, не выдав его секрета. Каким-то образом им стало известно о его нежных чувствах к Аннелизе, и теперь каждый, стараясь сделать это незаметно, подходил к нему и обещал сделать что-нибудь, чтобы он мог побыть с ней минуту-другую.
Наконец двойные двери кабинета с шумом распахнулись. Губернатор вышел к ним в сопровождении двух помощников и Аннелизы; ее муж шагал сзади, крепко держа жену за локоть.
Англичан попросили выстроиться в один ряд, и Майкл оказался точно посередине этой шеренги. Моряки один за другим делали шаг вперед, и по мере того как его очередь приближалась, Майкл мог слышать тихое бормотание Аннелизы:
– Нет, этого человека я раньше не видела.
– Следующий! – тут же отрывисто выкрикивал помощник губернатора.
Англичане по очереди делали чопорно-вежливый поклон и, лихо прокручиваясь на каблуках, поворачивались к Аннелизе сначала спиной, потом боком и, наконец, лицом. И каждый раз ей приходилось тихо отвечать: «Нет, это не тот человек, что был на корабле», «Нет, он – не преступник». Она ни разу не отвела глаз, ни разу не скользнула взглядом по строю, чтобы посмотреть, кто сейчас предстанет перед ней. Ее ответы были спокойны и бесстрастны. Она оглядывала моряков одного за другим с методичностью хозяйки, отбраковывающей подпорченные яблоки на рыночном прилавке.
Чем ближе подходила его очередь, тем больше тревожных мыслей теснилось в голове Майкла. Что, если она не выдержит и предаст? У него было достаточно времени, чтобы обдумать план спасения. Разумеется, в случае чего он перемахнет через заграждение и попытается убежать. Но пока ему лучше было не упускать ни одной секунды и постараться получше рассмотреть ее.
На Аннелизе была дорогая одежда: платье по цвету точно соответствовало румяному плоду мускатного ореха, а подобранная в тон абрикосовая накидка очень шла ей. Ее голова была полностью закрыта, так что вряд ли кто-либо из присутствовавших предполагал, какое море красоты выплеснулось бы на них, если бы она сейчас выпустила волосы на свободу.
Майкл почувствовал, как в нем зашевелилась ревность. Питер Хотендорф, вероятно, позволяет себе это удовольствие каждую ночь, даже не допуская мысли о том, что кто-то еще, кроме него, уже наслаждался этими изысканными сокровищами. Но это он, Майкл, первым увидел ее. Всю, целиком. Это он распустил ее пышные волосы и позволил им обтекать его обнаженную плоть. Он пропускал между пальцами шелковую массу и вдыхал принесенный ею аромат свежести и дождя, в то время как руки ласкали ее тело и открывали самые сокровенные ее тайны. Даже если бы Хотендорф засадил Аннелизу в корзину для мускатного ореха и откуда выглядывал только один локон, Майкл все равно угадал бы, что сокрыто внутри.
Сейчас ему оставалось только радоваться тому, что за время плена он сильно похудел, униформа висела на нем как на вешалке. Благодаря этому обстоятельству последствия его воспоминаний о самых интимных минутах на этот раз остались никем не замеченными.
Наконец подошла его очередь.
Он в упор смотрел на Аннелизу, а она не отрывала взгляда от воображаемой точки выше его плеча. Таким образом, тем, кто стоял сбоку, наблюдая за каждым ее движением, должно было казаться, что она смотрит ему прямо в глаза.
Коротко поклонившись, Майкл размышлял при этом, как она воспринимает их столь неожиданную встречу сейчас – ведь Аннелиза видела его при дневном свете. Затем, как и каждый выходивший из строя до него, он повернулся, с трудом удерживаясь от желания протянуть к ней руки и привлечь ее к себе.
Теперь, когда Майкл смотрел в сторону, Аннелиза бегло окинула взглядом его коротко остриженные волосы и гладко выбритое лицо, вспоминая, как отмывала его щеки и губы от затвердевшей на них соли, как дрожали тогда ее пальцы.
Сердце ее замерло в ожидании, и в этот момент Майкл незаметно скосил глаза. Их взгляды встретились, и в ее расширившихся зрачках он прочитал такой же голод, какой испытывал сам. И еще – невыносимую боль.
Из всего этого можно было заключить, что если Аннелиза собирается выдать его, то все свершится сейчас.
– Этот человек – не преступник, – услышал он тихий и такой знакомый голос. Майкл не был уверен, заметил ли кто-нибудь, что на этот раз ее слова прозвучали чуточку по-иному. Он снова поклонился и, четко печатая шаг, отправился обратно в строй, заняв место рядом с теми, кто уже прошел проверку.
Стоя среди своих товарищей, Майкл изо всех сил старался скрыть торжествующую улыбку. Она не предала его. В ее дерзкой лжи он видел подтверждение их неразрывной связи друг с другом.
Она любила его и пыталась защитить. Только человек, любивший так же глубоко, как он, мог вынести эту муку и сохранить выдержку, даже зная, что встретиться еще хотя бы один раз им уже вряд ли суждено.
Освидетельствование продолжалось, но Майкл уже не ощущал того сжимающего беспокойства, которое терзало его всего несколько минут назад; напротив, теперь он упивался каждой секундой затянувшегося процесса. Сейчас он имел возможность смотреть на нее в полной уверенности, что никто не обратит на это внимания, – все его товарищи, стосковавшиеся по женщине точно так же, как он, не сводили с нее глаз. В эти самые трудные для нее минуты Аннелиза была невероятно красива, несмотря на свое строгое одеяние и отвратительно уложенные волосы, так что, если бы он не наблюдал за ней, это скорее показалось бы подозрительным.
Неожиданно ему стало стыдно: как мог он позволить себе смотреть на нее с той же похотью, что и остальные присутствовавшие на опознании? Она не предала его – он не должен мешать ей. Что бы он ни испытывал сейчас, Аннелиза здесь ни при чем. В той или иной степени она удовлетворена своей новой жизнью, мужем; голландские власти обходятся с ней уважительно, и она получила, что было нужно ее душе. Он был не вправе делать то, что могло бы поставить под угрозу все ее приобретения.
Наконец последний англичанин был освидетельствован и отпущен, при этом голландский губернатор выглядел откровенно раздосадованным и озадаченным. Стараясь скрыть разочарование, он вышел вперед и обратился к присутствующим:
– Благодарю за содействие, джентльмены. Как вы помните, сегодня вечером состоится бал, и все вы будете на нем желанными гостями. Надеюсь, что события этого дня не помешают вам от души повеселиться. Осмелюсь предположить, что госпожа Хотендорф также не откажется присутствовать на нашем празднике.
Англичане одобрительно загудели, а Питер Хотендорф поджал губы и сморщился, словно во рту у него неожиданно оказался лимон.
В это время Майкл, перехватив удивленный взгляд Аннелизы, понял, что ей не было известно о присутствии моряков на предстоящем вечере. Какую-то долю секунды ее глаза излучали радость, потом в них появилось знакомое выражение безучастности, что происходило всякий раз, когда она хотела спрятать свои чувства. Только человек, опасающийся, что его слабости могут быть обращены против него, мог воспитать в себе такие навыки.
Майкл едва заметно наклонил голову, и хотя не был уверен, что она заметила его знак, но для него самого этот жест был подтверждением того, что он принимал вызов судьбы, предоставившей ему возможность еще раз вдохнуть в нее огонь любви, прежде чем она похоронит свою душу в рутине скучной жизни чопорной, добропорядочной госпожи Хотендорф.
Глава 16
Когда Майкл вместе с офицерами вошел в зал, Аннелиза была уже там.
– А она что надо! – Сосед Майкла игриво ткнул его кулаком в бок. – Я бы тоже не отказался посидеть в карцере с такой надзирательницей.
Майкл смерил его ледяным взглядом:
– Вряд ли ты согласишься на это, если тебе пообещают назавтра отрубить голову или кастрировать. Лучше помолчи, пока тебя никто не услышал, а то эти голландцы всем нам покажут, на что они способны.
– Слушаюсь, сэр! – «Храбрец» незаметно шмыгнул к товарищам, и Майкл тут же забыл о нем. Словно мотылька, завороженного пламенем свечи, его тянуло к Аннелизе. Она стояла рядом с Хотендорфом среди других гостей, чьи напряженные позы и принужденные улыбки недвусмысленно давали понять – она была среди них чужой. Но даже несмотря на это, мужчины время от времени бросали на Аннелизу плотоядные взгляды. Не имея оснований винить их за то, что они оценили ее красоту, Майкл тем не менее сжимал кулаки, обуреваемый желанием превратить в отбивную любого из них. Но так же, как и они, он не мог не признать, что при свете сотен свечей, ронявших золотистые блики на ее кожу и волосы, Аннелиза выглядела прекраснее, чем когда-либо.
– Ты все-таки пришел, Роуленд? – Ричард, встав сбоку от Майкла, протянул ему бокал с водой. – Я полагаю, сегодня тебе нужно быть поаккуратнее со спиртным.
Майкл выхватил у него бокал и залпом выпил. Он бы с удовольствием заменил воду на виски, если бы не ценил так высоко благоразумие товарища.
– Похоже, вся эта церемония рассчитана на старину де Грота, – как бы размышляя вслух, заметил Ричард. – Посмотри туда – видишь вон то сборище? – Он кивнул головой в сторону переговаривавшихся испанцев, разбиравших бокалы с красным вином и сердито поглядывавших на голландцев. Испанцы крепко держались за свои острова Тимор и Тинейт, как британцы за Ран-Айленд, и в такой же степени зависели от голландцев в отношении продовольствия и прохода через ост-индские воды. – Обстановка довольно накаленная, ты не находишь?
– Очень напоминает мое настроение, – ответил Майкл, думая о своем.
– Не сомневаюсь. От тебя исходит такой испепеляющий жар, что на твоей спине впору яичницу жарить.
– Не я один испытываю неприязнь к голландцам. Ты прав – здесь все враждуют со всеми.
– К счастью для тебя. В противном случае я приказал бы тебе немедленно отправиться на корабль. А сейчас возьми себя в руки – никто не должен обращать на тебя внимания.
Майкл и без предупреждения Ричарда старался держать себя в узде. Он прекрасно понимал, что в его положении любой здравомыслящий человек остался бы на «Доблестной Елизавете», чтобы уже ближайшим утром оказаться на свободе. Вместо этого он стоял здесь, то сгорая в лихорадке страсти, то тлея как сгусток смолы, перед тем как вспыхнуть полным пламенем.
Он не знал, как много людей могло сейчас наблюдать за ним, но Аннелиза, безусловно, все понимала. Эта уверенность исходила из его собственных ощущений. Хотя ее глаза были скромно опущены, но время от времени она, не удержавшись, бросала взгляд в его сторону. Тогда жар, сжигавший его изнутри, перерастал в настоящий пожар. Он умирал от желания подойти к ней, расстегнуть все пуговицы у нее на спине, раздвинуть платье и обласкать каждый дюйм теплого вожделенного тела.
Однако Майкл стойко держал себя в рамках приличия в течение всего нескончаемого приема; он заставлял себя глотать закуски и освежающие напитки, но не ощущал их вкуса. Тем временем здравомыслящая часть его «я» неустанно напоминала, что ему необходимо как можно скорее покинуть эту пеструю толпу и вернуться на безопасную «Доблестную Елизавету». Торчать здесь, рискуя свободой и даже самой жизнью, ради того, чтобы смотреть на женщину, которую он любил, но которая уже никогда не будет ему принадлежать, было верхом безумия.
С приближением ужина Майкл почувствовал, что его муки возросли во сто крат.
Тем временем губернатор Хон приблизился к Хотендорфу и заговорщицки подмигнул ему:
– Не сочтите за дерзость, дорогой друг, но я бы хотел ненадолго похитить у вас вашу очаровательную супругу.
Хотендорф посмотрел на Хона с таким возмущением, словно тот нанес ему тяжкое оскорбление:
– Вам не кажется, что это уже переходит всякие границы? Нельзя же до бесконечности досаждать ей. Она не имеет никакого отношения к вашему контрабандисту.
Громкий голос плантатора достиг самых отдаленных уголков зала. Над толпой мгновенно повисла напряженная тишина. Аннелиза побледнела, и у Майкла сжалось сердце, когда он представил, что она чувствовала в эти минуты. Он был полон ненависти к Хотендорфу, но одновременно не мог не восхищаться человеком, вставшим на защиту своей жены вопреки воле соотечественников.
Губернатор успокаивающе похлопал Хотендорфа по плечу и тихонько рассмеялся:
– Прошу вас, не обижайтесь на меня. Ваша супруга прекрасно говорит по-английски, и поэтому я взял на себя смелость пообещать господину де Гроту, что она поможет ему побеседовать с британскими офицерами.
Услышав это объяснение, Хотендорф несколько смягчился; Аннелиза же, наоборот, почувствовала, что тучи над ней снова начинают сгущаться.
И лишь один Майкл ощущал себя наверху блаженства. Сколько раз он просил Всевышнего дать ему хотя бы еще одну возможность увидеть Аннелизу рядом с собой, раствориться в дурманящей теплоте ее глаз, испытать трепет, вызванный звуками ее голоса. До сих пор его молитвы оставались без ответа, но на этот раз вопреки всем надеждам Господь сжалился над ним.
Было довольно забавно смотреть, как англичане гуртом бросились к обеденному столу и, отталкивая друг друга, поспешно расселись по местам. Майкл сумел захватить кресло рядом с Аннелизой и теперь сидел, небрежно откинувшись на его спинку, наполовину прикрыв глаза, напоминая дремлющую пантеру, готовую в любое мгновение совершить прыжок.
Аннелиза с удовольствием приступила к исполнению привычной роли и включилась в общение де Грота с английскими моряками так легко и естественно, словно хотела преподать голландцу урок английского. Она заметила, что супруг следил за каждым ее движением, вслушивался в каждое ее слово и, хотя почти не понимал чужую ему речь, время от времени неодобрительно качал головой.
Но не только он один наблюдал за очаровательной переводчицей. Казалось, все взоры сейчас были прикованы к Аннелизе, тогда как она мечтала только об одном – поскорее уединиться в тихом уголке, чтобы всецело предаться радости от сознания того, что Майкл жив, и если судьба будет к ней благосклонна, насладиться случаем побыть с ним наедине еще раз.
Она сознательно сосредоточила все свое внимание на джентльмене, сидящем справа от нее – капитане Ричарде Эллингтоне. Это никоим образом не должно было умалять достоинства Майкла, потому что Ричард имел более высокий ранг, однако мужчина, которого она любила, настолько занимал ее ум, что она боялась не совладать с обуревавшими ее чувствами и лишиться сознания.
Что касается Майкла, то он отнюдь не собирался мириться с ролью статиста.
– Вы вся светитесь, госпожа Хотендорф, – тихо сказал он. – Надо полагать, это сияние, свойственное новобрачной.
– О да, сэр. Человек, которого любят, не может не быть счастливым.
– Завидую вам и вашему мужу.
– Вот как? Представьте, я когда-то была знакома с человеком, который не верил в любовь.
– Занятно. Так вы не забыли, что я тогда говорил. Но помните ли вы так же хорошо еще что-нибудь?
Де Грот, главный гость на этом празднике, явно затруднялся в понимании их приглушенной пикировки. Он наклонился вперед и с видом человека, тщетно пытающегося уловить смысл чужого разговора, повторял лишь:
– Занятно? Вот как?
– Извините, что мы так тараторим. – Аннелиза сердито покосилась на Майкла. – Это мое упущение. Я обязана была напоминать джентльменам, чтобы они говорили помедленнее и чуть громче. Каждый должен понимать беседу и получать удовольствие от участия в ней, – произнесла она тоном образцовой учительницы.
– О, лично я очень даже получаю, – пробормотал Майкл. – Слава Богу, у тебя немного порозовели щеки, а то я уже отчаялся снова увидеть на них румянец.
Казалось, Майкл полностью забыл, где он находится, и теперь вел себя бесстыдно и вызывающе. Он отпивал воду из ее бокала и ставил его обратно таким образом, что с какой бы стороны она его ни брала, ее губы должны были касаться тех же самых мест, которых касался он.
– Зачем ты это делаешь? – шепотом спросила Аннелиза.
– Затем, что не могу видеть тебя такой церемонной и правильной. Я ведь знаю, что внутри ты полна огня. Прежде чем уйти, я хочу увидеть тебя радостной, хочу навсегда запомнить, что ты счастлива.
– Я очень счастлива.
– Улыбнись, докажи мне это.
– Улыбнись! Улыбка. – Де Грот довольно заулыбался и приложил к губам оба указательных пальца.
Майкл ответил ему тем же. Глядя на них, можно было подумать, что общаются два закадычных друга.
– Тебе не кажется, что столь пышная юбка вполне может скрыть твое грехопадение? – неожиданно спросил Майкл.
– Откуда такой странный вопрос? – удивилась Аннелиза.
– Ничуть не странный. Представь себе, что складки твоей юбки будут лежать у меня на брюках. Тогда шелк и шерсть будут совершать постыдное прелюбодеяние прямо под носом у этих порядочных граждан. Разве нет? – Он замолчал, выжидая. Переместив ногу, Аннелиза, к своему ужасу, почувствовала, как Майкл захватил ее юбки и подсунул себе под бедро. – Вы немного переволновались, госпожа. Выпейте воды.
В эту минуту она думала только о том, что на ее бокале были отпечатки его губ. Когда Аннелиза дотронулась до края языком, чтобы подхватить капельку, Майкл не выдержал и, с шумом вдохнув воздух, пробормотал:
– Уделите внимание влаге, госпожа. Я пью воду – вы пьете воду. Она пополняет жизненную силу наших тел. Мы можем взывать к ней, чтобы она помогла нам остудить нашу кожу и утолить жажду.
Де Грот одобрительно кивнул и глубокомысленно произнес:
– Все пьют воду.
Аннелиза отделила маленький кусочек от своей порции каплуна и стала жевать, надеясь таким образом утихомирить совсем не к месту застучавшие зубы.
– Все едят домашнюю птицу, – вторя голландцу, сказал Майкл и, подцепив кусок жареной курятины, приветственно отсалютовал ею сановнику с Явы. Затем он препроводил мясо в рот и, жуя, стал приноравливаться к ее движениям. Когда она глотала, он тоже глотал. Занимаясь исполнением самых что ни на есть земных функций, их тела действовали в таком же согласии, что и раньше, когда между ними происходило радостное единение.
В каком-то смысле для Аннелизы это был самый нескончаемый вечер в жизни. Нервы ее превратились в натянутые звенящие струны, готовые лопнуть от напряжения: ей нужно было вести себя так, чтобы в глазах всех оставаться порядочной голландской женой и в то же время не выдать своего любовника. С другой стороны, ей казалось, что время для нее одной несется со страшной скоростью, и хотелось попросить его замедлить свой бег, чтобы можно было продлить драгоценные минуты пребывания с Майклом, а потом извлекать их из памяти и наслаждаться. Этих минут ей должно было хватить до конца жизни.
Наконец губернатор встал, давая знать, что обед закончен.
– Джентльмены, присоединяйтесь ко мне в дальней гостиной. Мы поднимем бокалы в честь господина де Грота, а дамы пусть останутся на попечении моей супруги.
Капитан Эллингтон и Майкл вскочили с мест и вежливо встали позади своих кресел, дожидаясь, пока большинство приглашенных проследует в гостиную вслед за губернатором.
Вскоре за длинным столом остались только Аннелиза и еще четыре женщины. Супруга губернатора Хона первой нарушила неловкое молчание:
– Госпожа Хотендорф?
Аннелиза вздрогнула:
– Извините, госпожа Хон. Я совсем недавно замужем и потому еще не вполне воспринимаю себя как жена Питера Хотендорфа.
Кровь ударила ей в лицо. Как она могла оказаться такой несообразительной? Вместо того чтобы побеспокоиться о том, как произвести благоприятное впечатление на тех, кто, вероятно, составит ее ближайшее окружение на все последующие годы, она думала лишь о Майкле. Наверное, ей стоило немного потерпеть: менее чем через час дамы присоединятся к мужьям – и тогда она вновь увидит его.
Самая молодая женщина, назвавшаяся госпожой Ван Хельмер, добродушно хихикнула:
– Вы скоро привыкнете, Аннелиза Хотендорф. Ваш муж об этом позаботится.
– Я – Герта Гунстедт, – представилась другая женщина. – Мы все, – она обвела рукой сидящих за столом, – давно уже хотим вас увидеть.
– В самом деле, не понятно, почему Питер официально не представил вас обществу, – посетовала госпожа Хон. – Это на него не похоже. Он всегда был большим любителем приемов и гостеприимным хозяином.
– Был, – фыркнула самая старшая из женщин, госпожа Педерсфельдт. – Пока не умерла Хильда. Возможно, он изменился из-за того, что у него есть причины прятать свою новую жену.
– Марта! – в один голос воскликнули остальные дамы.
– Сама знаю, что я Марта. Хильда Хотендорф, наверное, в гробу переворачивается оттого, что эта особа сделала из ее мужа такое посмешище.
– Но я не знаю за собой никакой вины, – возразила Аннелиза, чувствуя, как от обиды слезы подступают к глазам.
– Ба! Какая скромность! Жеманничать и строить глазки британским собакам – это называется никакой вины?
– Марта, – попыталась остановить не в меру разошедшуюся даму госпожа Хон, – ты не должна так говорить. – Губернатор и господин де Грот пригласили госпожу Хотендорф для поддержания беседы.
– Но у меня есть глаза и уши, – снова заверещала Марта. Она откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди, всем своим видом давая понять, что готова поведать обо всем увиденном и услышанном, если ее об этом попросят.
– Мне… мне очень жаль. Извините меня, но я не совсем хорошо себя чувствую.
Презирая себя за трусость, Аннелиза поднялась из-за стола и быстро вышла из комнаты.
Пройдя по коридору в том направлении, откуда тянуло прохладой, она остановилась у окна и глубоко вдохнула проникавший сюда с моря пропахший солью воздух. В ушах у нее все еще стояли резкие голоса женщин, препиравшихся в покинутой ею комнате. Похоже, теперь более доброжелательно настроенные дамы втроем ополчились на невзлюбившую ее с первого взгляда Педерсфельдт.
Аннелиза решила, что когда-нибудь ей придется со всем этим разобраться. Когда-нибудь, но только не сегодня. В данный момент у нее было единственное желание – чтобы Майкл встретил ее в коридоре, ведь это была их последняя ночь, после которой она его уже никогда не увидит.
Неожиданно ход ее мыслей нарушили громкие звуки оркестра. Правда, слово «оркестр» к сборной команде из слуг и рабов, вооруженных дудками, барабанами и другими примитивными инструментами, подходило чисто условно. Управлял этой музыкальной какофонией сам господин Хон.
Питер тем временем повсюду разыскивал пропавшую жену. Он вылетел из столовой, где ей надлежало быть в данный момент, разъяренный словно племенной бык. Однако когда он увидел ее одиноко стоящей у окна, плечи его сразу опустились. У Аннелизы не оставалось сомнений, что новость, которую муж намеревался ей сообщить, была для него не слишком приятной.
– Вот что я хочу сказать тебе, Аннелиза. Здесь так мало женщин, что, как бы ни было это для меня неприятно, я должен просить тебя принять участие в общем веселье и немного потанцевать.
– С вами? – прошептала она.
– Я не танцую. Больше не танцую.
Видимо, участие в подобных мероприятиях доставляло Питеру удовольствие только в присутствии Хильды, подумала Аннелиза, и послушно пошла вслед за мужем в большой зал. При ее появлении де Грот тут же выступил вперед и заявил права на первый танец, потом на нее со всех сторон посыпались приглашения от его офицеров. Она перетанцевала со всеми голландцами, с притворным вниманием слушая их чопорные комплименты, улыбаясь в ответ на неуклюжие шутки; кивала, когда они рассказывали ей, как им недостает жен, матерей, любимых и друзей, оставшихся дома.
Наконец дошла очередь и до англичан. Капитан Эллингтон первым подошел к ней. Сначала, увидев подставленный ей согнутый локоть, она удивилась, но потом вспомнила, как губернатор пообещал несколько танцев гостям. Капитан чинно выполнил с ней один круг по периметру зала и передал ее другому британскому офицеру, но и тот вскоре уступил очередному кавалеру.
– А она что надо! – Сосед Майкла игриво ткнул его кулаком в бок. – Я бы тоже не отказался посидеть в карцере с такой надзирательницей.
Майкл смерил его ледяным взглядом:
– Вряд ли ты согласишься на это, если тебе пообещают назавтра отрубить голову или кастрировать. Лучше помолчи, пока тебя никто не услышал, а то эти голландцы всем нам покажут, на что они способны.
– Слушаюсь, сэр! – «Храбрец» незаметно шмыгнул к товарищам, и Майкл тут же забыл о нем. Словно мотылька, завороженного пламенем свечи, его тянуло к Аннелизе. Она стояла рядом с Хотендорфом среди других гостей, чьи напряженные позы и принужденные улыбки недвусмысленно давали понять – она была среди них чужой. Но даже несмотря на это, мужчины время от времени бросали на Аннелизу плотоядные взгляды. Не имея оснований винить их за то, что они оценили ее красоту, Майкл тем не менее сжимал кулаки, обуреваемый желанием превратить в отбивную любого из них. Но так же, как и они, он не мог не признать, что при свете сотен свечей, ронявших золотистые блики на ее кожу и волосы, Аннелиза выглядела прекраснее, чем когда-либо.
– Ты все-таки пришел, Роуленд? – Ричард, встав сбоку от Майкла, протянул ему бокал с водой. – Я полагаю, сегодня тебе нужно быть поаккуратнее со спиртным.
Майкл выхватил у него бокал и залпом выпил. Он бы с удовольствием заменил воду на виски, если бы не ценил так высоко благоразумие товарища.
– Похоже, вся эта церемония рассчитана на старину де Грота, – как бы размышляя вслух, заметил Ричард. – Посмотри туда – видишь вон то сборище? – Он кивнул головой в сторону переговаривавшихся испанцев, разбиравших бокалы с красным вином и сердито поглядывавших на голландцев. Испанцы крепко держались за свои острова Тимор и Тинейт, как британцы за Ран-Айленд, и в такой же степени зависели от голландцев в отношении продовольствия и прохода через ост-индские воды. – Обстановка довольно накаленная, ты не находишь?
– Очень напоминает мое настроение, – ответил Майкл, думая о своем.
– Не сомневаюсь. От тебя исходит такой испепеляющий жар, что на твоей спине впору яичницу жарить.
– Не я один испытываю неприязнь к голландцам. Ты прав – здесь все враждуют со всеми.
– К счастью для тебя. В противном случае я приказал бы тебе немедленно отправиться на корабль. А сейчас возьми себя в руки – никто не должен обращать на тебя внимания.
Майкл и без предупреждения Ричарда старался держать себя в узде. Он прекрасно понимал, что в его положении любой здравомыслящий человек остался бы на «Доблестной Елизавете», чтобы уже ближайшим утром оказаться на свободе. Вместо этого он стоял здесь, то сгорая в лихорадке страсти, то тлея как сгусток смолы, перед тем как вспыхнуть полным пламенем.
Он не знал, как много людей могло сейчас наблюдать за ним, но Аннелиза, безусловно, все понимала. Эта уверенность исходила из его собственных ощущений. Хотя ее глаза были скромно опущены, но время от времени она, не удержавшись, бросала взгляд в его сторону. Тогда жар, сжигавший его изнутри, перерастал в настоящий пожар. Он умирал от желания подойти к ней, расстегнуть все пуговицы у нее на спине, раздвинуть платье и обласкать каждый дюйм теплого вожделенного тела.
Однако Майкл стойко держал себя в рамках приличия в течение всего нескончаемого приема; он заставлял себя глотать закуски и освежающие напитки, но не ощущал их вкуса. Тем временем здравомыслящая часть его «я» неустанно напоминала, что ему необходимо как можно скорее покинуть эту пеструю толпу и вернуться на безопасную «Доблестную Елизавету». Торчать здесь, рискуя свободой и даже самой жизнью, ради того, чтобы смотреть на женщину, которую он любил, но которая уже никогда не будет ему принадлежать, было верхом безумия.
С приближением ужина Майкл почувствовал, что его муки возросли во сто крат.
Тем временем губернатор Хон приблизился к Хотендорфу и заговорщицки подмигнул ему:
– Не сочтите за дерзость, дорогой друг, но я бы хотел ненадолго похитить у вас вашу очаровательную супругу.
Хотендорф посмотрел на Хона с таким возмущением, словно тот нанес ему тяжкое оскорбление:
– Вам не кажется, что это уже переходит всякие границы? Нельзя же до бесконечности досаждать ей. Она не имеет никакого отношения к вашему контрабандисту.
Громкий голос плантатора достиг самых отдаленных уголков зала. Над толпой мгновенно повисла напряженная тишина. Аннелиза побледнела, и у Майкла сжалось сердце, когда он представил, что она чувствовала в эти минуты. Он был полон ненависти к Хотендорфу, но одновременно не мог не восхищаться человеком, вставшим на защиту своей жены вопреки воле соотечественников.
Губернатор успокаивающе похлопал Хотендорфа по плечу и тихонько рассмеялся:
– Прошу вас, не обижайтесь на меня. Ваша супруга прекрасно говорит по-английски, и поэтому я взял на себя смелость пообещать господину де Гроту, что она поможет ему побеседовать с британскими офицерами.
Услышав это объяснение, Хотендорф несколько смягчился; Аннелиза же, наоборот, почувствовала, что тучи над ней снова начинают сгущаться.
И лишь один Майкл ощущал себя наверху блаженства. Сколько раз он просил Всевышнего дать ему хотя бы еще одну возможность увидеть Аннелизу рядом с собой, раствориться в дурманящей теплоте ее глаз, испытать трепет, вызванный звуками ее голоса. До сих пор его молитвы оставались без ответа, но на этот раз вопреки всем надеждам Господь сжалился над ним.
Было довольно забавно смотреть, как англичане гуртом бросились к обеденному столу и, отталкивая друг друга, поспешно расселись по местам. Майкл сумел захватить кресло рядом с Аннелизой и теперь сидел, небрежно откинувшись на его спинку, наполовину прикрыв глаза, напоминая дремлющую пантеру, готовую в любое мгновение совершить прыжок.
Аннелиза с удовольствием приступила к исполнению привычной роли и включилась в общение де Грота с английскими моряками так легко и естественно, словно хотела преподать голландцу урок английского. Она заметила, что супруг следил за каждым ее движением, вслушивался в каждое ее слово и, хотя почти не понимал чужую ему речь, время от времени неодобрительно качал головой.
Но не только он один наблюдал за очаровательной переводчицей. Казалось, все взоры сейчас были прикованы к Аннелизе, тогда как она мечтала только об одном – поскорее уединиться в тихом уголке, чтобы всецело предаться радости от сознания того, что Майкл жив, и если судьба будет к ней благосклонна, насладиться случаем побыть с ним наедине еще раз.
Она сознательно сосредоточила все свое внимание на джентльмене, сидящем справа от нее – капитане Ричарде Эллингтоне. Это никоим образом не должно было умалять достоинства Майкла, потому что Ричард имел более высокий ранг, однако мужчина, которого она любила, настолько занимал ее ум, что она боялась не совладать с обуревавшими ее чувствами и лишиться сознания.
Что касается Майкла, то он отнюдь не собирался мириться с ролью статиста.
– Вы вся светитесь, госпожа Хотендорф, – тихо сказал он. – Надо полагать, это сияние, свойственное новобрачной.
– О да, сэр. Человек, которого любят, не может не быть счастливым.
– Завидую вам и вашему мужу.
– Вот как? Представьте, я когда-то была знакома с человеком, который не верил в любовь.
– Занятно. Так вы не забыли, что я тогда говорил. Но помните ли вы так же хорошо еще что-нибудь?
Де Грот, главный гость на этом празднике, явно затруднялся в понимании их приглушенной пикировки. Он наклонился вперед и с видом человека, тщетно пытающегося уловить смысл чужого разговора, повторял лишь:
– Занятно? Вот как?
– Извините, что мы так тараторим. – Аннелиза сердито покосилась на Майкла. – Это мое упущение. Я обязана была напоминать джентльменам, чтобы они говорили помедленнее и чуть громче. Каждый должен понимать беседу и получать удовольствие от участия в ней, – произнесла она тоном образцовой учительницы.
– О, лично я очень даже получаю, – пробормотал Майкл. – Слава Богу, у тебя немного порозовели щеки, а то я уже отчаялся снова увидеть на них румянец.
Казалось, Майкл полностью забыл, где он находится, и теперь вел себя бесстыдно и вызывающе. Он отпивал воду из ее бокала и ставил его обратно таким образом, что с какой бы стороны она его ни брала, ее губы должны были касаться тех же самых мест, которых касался он.
– Зачем ты это делаешь? – шепотом спросила Аннелиза.
– Затем, что не могу видеть тебя такой церемонной и правильной. Я ведь знаю, что внутри ты полна огня. Прежде чем уйти, я хочу увидеть тебя радостной, хочу навсегда запомнить, что ты счастлива.
– Я очень счастлива.
– Улыбнись, докажи мне это.
– Улыбнись! Улыбка. – Де Грот довольно заулыбался и приложил к губам оба указательных пальца.
Майкл ответил ему тем же. Глядя на них, можно было подумать, что общаются два закадычных друга.
– Тебе не кажется, что столь пышная юбка вполне может скрыть твое грехопадение? – неожиданно спросил Майкл.
– Откуда такой странный вопрос? – удивилась Аннелиза.
– Ничуть не странный. Представь себе, что складки твоей юбки будут лежать у меня на брюках. Тогда шелк и шерсть будут совершать постыдное прелюбодеяние прямо под носом у этих порядочных граждан. Разве нет? – Он замолчал, выжидая. Переместив ногу, Аннелиза, к своему ужасу, почувствовала, как Майкл захватил ее юбки и подсунул себе под бедро. – Вы немного переволновались, госпожа. Выпейте воды.
В эту минуту она думала только о том, что на ее бокале были отпечатки его губ. Когда Аннелиза дотронулась до края языком, чтобы подхватить капельку, Майкл не выдержал и, с шумом вдохнув воздух, пробормотал:
– Уделите внимание влаге, госпожа. Я пью воду – вы пьете воду. Она пополняет жизненную силу наших тел. Мы можем взывать к ней, чтобы она помогла нам остудить нашу кожу и утолить жажду.
Де Грот одобрительно кивнул и глубокомысленно произнес:
– Все пьют воду.
Аннелиза отделила маленький кусочек от своей порции каплуна и стала жевать, надеясь таким образом утихомирить совсем не к месту застучавшие зубы.
– Все едят домашнюю птицу, – вторя голландцу, сказал Майкл и, подцепив кусок жареной курятины, приветственно отсалютовал ею сановнику с Явы. Затем он препроводил мясо в рот и, жуя, стал приноравливаться к ее движениям. Когда она глотала, он тоже глотал. Занимаясь исполнением самых что ни на есть земных функций, их тела действовали в таком же согласии, что и раньше, когда между ними происходило радостное единение.
В каком-то смысле для Аннелизы это был самый нескончаемый вечер в жизни. Нервы ее превратились в натянутые звенящие струны, готовые лопнуть от напряжения: ей нужно было вести себя так, чтобы в глазах всех оставаться порядочной голландской женой и в то же время не выдать своего любовника. С другой стороны, ей казалось, что время для нее одной несется со страшной скоростью, и хотелось попросить его замедлить свой бег, чтобы можно было продлить драгоценные минуты пребывания с Майклом, а потом извлекать их из памяти и наслаждаться. Этих минут ей должно было хватить до конца жизни.
Наконец губернатор встал, давая знать, что обед закончен.
– Джентльмены, присоединяйтесь ко мне в дальней гостиной. Мы поднимем бокалы в честь господина де Грота, а дамы пусть останутся на попечении моей супруги.
Капитан Эллингтон и Майкл вскочили с мест и вежливо встали позади своих кресел, дожидаясь, пока большинство приглашенных проследует в гостиную вслед за губернатором.
Вскоре за длинным столом остались только Аннелиза и еще четыре женщины. Супруга губернатора Хона первой нарушила неловкое молчание:
– Госпожа Хотендорф?
Аннелиза вздрогнула:
– Извините, госпожа Хон. Я совсем недавно замужем и потому еще не вполне воспринимаю себя как жена Питера Хотендорфа.
Кровь ударила ей в лицо. Как она могла оказаться такой несообразительной? Вместо того чтобы побеспокоиться о том, как произвести благоприятное впечатление на тех, кто, вероятно, составит ее ближайшее окружение на все последующие годы, она думала лишь о Майкле. Наверное, ей стоило немного потерпеть: менее чем через час дамы присоединятся к мужьям – и тогда она вновь увидит его.
Самая молодая женщина, назвавшаяся госпожой Ван Хельмер, добродушно хихикнула:
– Вы скоро привыкнете, Аннелиза Хотендорф. Ваш муж об этом позаботится.
– Я – Герта Гунстедт, – представилась другая женщина. – Мы все, – она обвела рукой сидящих за столом, – давно уже хотим вас увидеть.
– В самом деле, не понятно, почему Питер официально не представил вас обществу, – посетовала госпожа Хон. – Это на него не похоже. Он всегда был большим любителем приемов и гостеприимным хозяином.
– Был, – фыркнула самая старшая из женщин, госпожа Педерсфельдт. – Пока не умерла Хильда. Возможно, он изменился из-за того, что у него есть причины прятать свою новую жену.
– Марта! – в один голос воскликнули остальные дамы.
– Сама знаю, что я Марта. Хильда Хотендорф, наверное, в гробу переворачивается оттого, что эта особа сделала из ее мужа такое посмешище.
– Но я не знаю за собой никакой вины, – возразила Аннелиза, чувствуя, как от обиды слезы подступают к глазам.
– Ба! Какая скромность! Жеманничать и строить глазки британским собакам – это называется никакой вины?
– Марта, – попыталась остановить не в меру разошедшуюся даму госпожа Хон, – ты не должна так говорить. – Губернатор и господин де Грот пригласили госпожу Хотендорф для поддержания беседы.
– Но у меня есть глаза и уши, – снова заверещала Марта. Она откинулась на спинку кресла и сложила руки на груди, всем своим видом давая понять, что готова поведать обо всем увиденном и услышанном, если ее об этом попросят.
– Мне… мне очень жаль. Извините меня, но я не совсем хорошо себя чувствую.
Презирая себя за трусость, Аннелиза поднялась из-за стола и быстро вышла из комнаты.
Пройдя по коридору в том направлении, откуда тянуло прохладой, она остановилась у окна и глубоко вдохнула проникавший сюда с моря пропахший солью воздух. В ушах у нее все еще стояли резкие голоса женщин, препиравшихся в покинутой ею комнате. Похоже, теперь более доброжелательно настроенные дамы втроем ополчились на невзлюбившую ее с первого взгляда Педерсфельдт.
Аннелиза решила, что когда-нибудь ей придется со всем этим разобраться. Когда-нибудь, но только не сегодня. В данный момент у нее было единственное желание – чтобы Майкл встретил ее в коридоре, ведь это была их последняя ночь, после которой она его уже никогда не увидит.
Неожиданно ход ее мыслей нарушили громкие звуки оркестра. Правда, слово «оркестр» к сборной команде из слуг и рабов, вооруженных дудками, барабанами и другими примитивными инструментами, подходило чисто условно. Управлял этой музыкальной какофонией сам господин Хон.
Питер тем временем повсюду разыскивал пропавшую жену. Он вылетел из столовой, где ей надлежало быть в данный момент, разъяренный словно племенной бык. Однако когда он увидел ее одиноко стоящей у окна, плечи его сразу опустились. У Аннелизы не оставалось сомнений, что новость, которую муж намеревался ей сообщить, была для него не слишком приятной.
– Вот что я хочу сказать тебе, Аннелиза. Здесь так мало женщин, что, как бы ни было это для меня неприятно, я должен просить тебя принять участие в общем веселье и немного потанцевать.
– С вами? – прошептала она.
– Я не танцую. Больше не танцую.
Видимо, участие в подобных мероприятиях доставляло Питеру удовольствие только в присутствии Хильды, подумала Аннелиза, и послушно пошла вслед за мужем в большой зал. При ее появлении де Грот тут же выступил вперед и заявил права на первый танец, потом на нее со всех сторон посыпались приглашения от его офицеров. Она перетанцевала со всеми голландцами, с притворным вниманием слушая их чопорные комплименты, улыбаясь в ответ на неуклюжие шутки; кивала, когда они рассказывали ей, как им недостает жен, матерей, любимых и друзей, оставшихся дома.
Наконец дошла очередь и до англичан. Капитан Эллингтон первым подошел к ней. Сначала, увидев подставленный ей согнутый локоть, она удивилась, но потом вспомнила, как губернатор пообещал несколько танцев гостям. Капитан чинно выполнил с ней один круг по периметру зала и передал ее другому британскому офицеру, но и тот вскоре уступил очередному кавалеру.