Аннелиза ощутила легкое прикосновение, и чутье сразу же безошибочно подсказало ей, что это он дотронулся до нее. Обернувшись, она увидела его лицо.
   Майкл церемонно поклонился и широко раскинул навстречу ей свои сильные руки. Аннелиза придвинулась ближе и сразу ощутила, как смешивается тепло их тел.
   Она почувствовала себя на седьмом небе. Теперь ей можно было почти не таясь осязать его руки, ловить с каждым вздохом его запах, заглядывать в его янтарные глаза. После такого блаженства не жалко было и умереть.
   По-видимому, Майкл испытывал нечто подобное. Он постарался привлечь ее к себе как можно ближе, так что теперь она улавливала напряжение и дрожь, исходившие от него.
   Аннелиза испытывала некоторую скованность, так как опасалась, как бы он снова не начал острить, как делал это недавно за столом, однако Майкл, похоже, был счастлив уже от того, что мог просто держать ее в руках и подстраиваться под ее дыхание. Между ними не происходило никакого разговора, и они не делали ничего, что выдавало бы их тайные мысли. И все же, очевидно, в их поведении было что-то необычное, потому что Питер, улучив момент, неожиданно вклинился между ними прямо посреди танца.
   – Моя жена устала, – произнес он тоном хозяина.
   Аннелиза успела прижать пальцы к губам, как бы призывая Майкла не вступать в опасный спор. Да и с ее стороны было бы сущим безумием перечить Питеру. Несомненно, он видел мечтательное выражение на ее лице, когда она с упоением кружилась в объятиях Майкла Роуленда. Сейчас ей лучше всего покорно кивнуть, опустить голову и отойти от Майкла.
   – Благодарю вас, госпожа Хотендорф, – сказал Майкл. – Приятно было потанцевать.
   Его голос звучал подозрительно глухо. Поклонившись, он почтительно отступил назад и, взяв бокал, стал медленно пить, притворяясь, что наблюдает за танцующими. Однако Аннелиза прекрасно понимала, что кружащиеся по паркету пары интересуют его так же мало, как и ее.
   Вскоре к ней снова стали подходить голландцы, спрашивая, не угодно ли ей продолжить танцы, но Питер отказывал им всем по очереди, а когда в их сторону всем скопом направились англичане, он набрал воздуха в грудь и прорычал, обращаясь к губернатору Хону:
   – Я полагаю, мне следует сделать небольшое объявление. Иначе они никогда не оставят мою жену в покое.
   Аннелиза оцепенела. Она догадывалась, что собирается сказать муж, и молила Бога, чтобы этого не произошло.
   – Так что вы хотите сообщить нам, Питер? – стараясь придать голосу максимальную любезность, спросил губернатор.
   – Только то, что моя жена не должна утомлять себя танцами. – Питер обнял Аннелизу за плечи и притянул к себе, а затем гордо выпрямил спину и вскинул подбородок. – Теперь ей надлежит думать не только о собственном здоровье, но и о благополучии другого существа.
   – Неужели, Питер? Вы хотите сказать, что скоро станете отцом? – Де Грот засиял ярче солнца. – Наконец-то!
   – Пока у меня нет полной уверенности – прошло слишком мало времени. И все же я посчитал возможным поделиться с вами своей радостью.
   На самом деле времени было вполне достаточно – ее муж мог уже больше не сомневаться в этом, но Аннелиза поняла, что он сознательно изображал неуверенность, чтобы для всех было очевидно: беременность его жены могла наступить только после ее прибытия на Банда-Нейру. Она бы не придала значения тому, что Питер сообщал всем подробности, обычно не обсуждавшиеся вслух среди благовоспитанных людей, если бы здесь не было Майкла. Вовсе не от Питера он должен был услышать о том, что у нее будет ребенок.
   Но Майкл услышал. Когда она осмелилась бросить взгляд в его сторону, то увидела, что лицо его застыло как маска. Он в упор смотрел на нее. У нее не было сомнений в том, что он сумел понять сказанное. Аннелиза не представляла, что бы она сама объяснила ему, если бы ей представилась такая возможность, – ведь она до сих пор не знала, чьего ребенка носит в себе.
   Ее память снова оживила пугающее воспоминание: женщину, привязанную к столбу, и уплывающих у нее на глазах мужа и сыновей. Но Аннелизу пугало не только это. Она беспокоилась за судьбу Майкла. Голландцы легко могли разоблачить его как контрабандиста, посмевшего обесчестить одну из «дочерей компании», женщину, связанную брачным обетом с могущественным плантатором, и подвергнуть его страшному наказанию.
   Майкл сказал, что не уедет, пока не увидит ее улыбающейся. На мгновение она прикрыла глаза, пытаясь представить себя убаюкивающей его ребенка, и от этой чудесной картины, возникшей в ее воображении, без каких бы то ни было усилий на лице у нее появилась улыбка.
   «Я очень счастлива, – сказала она себе. – Очень, очень».

Глава 17

   – Прекрати сию же минуту. Что ты ходишь как лунатик? Перестань грезить об этой Хотендорф! – Лицо Ричарда не предвещало ничего хорошего.
   – Поверь, никому нет дела до меня, – упрямо возразил Майкл. – Это только тебе заметно, потому что ты знаешь меня как свои пять пальцев.
   Ричард вздохнул и покачал головой.
   – Ну почему из всех женщин в этом грешном мире тебе нужно было выбрать жену человека, с которым нельзя ссориться? Мы просто не можем этого допустить.
   – Да кто такой Хотендорф? Можно подумать, от него зависит наша жизнь!
   Ричард поднял голову и оглянулся, словно желая убедиться, нет ли поблизости кого-либо из голландцев. Он понизил голос и заговорил, едва шевеля губами:
   – Я рассчитывал, что мне не придется рассказывать тебе об этом, но, видимо, ничем другим тебя не остановить. Может, ты образумишься, когда узнаешь, что поставлено на кон. Хотендорф – наш человек.
   – Наш человек?
   Майкл в недоумении затряс головой. Возможно, он выглядел полным болваном, но ему было невдомек, к чему клонит Ричард.
   – Он – посредник, Майкл. Один из тех, кто поставляет нам орех для рощи. Это его товар мы давали тебе для вывоза.
   Теперь Майкл все понял. Круг замкнулся. Хотендорф снабжал их запретными плодами, с которыми его направили в то самое злополучное путешествие, что привело его к Аннелизе! Всемогущий творец, замысливший эту злую шутку, теперь, вероятно, сидя в своих чертогах, потирал руки и посмеивался в бороду.
   Внезапно Майкл почувствовал сильный толчок в сердце. Он только сейчас осознал, в какой беде может оказаться Аннелиза. Хотендорф вел опасную игру – неудивительно, что он выглядел таким испуганным, когда Аннелиза производила освидетельствование британских моряков. Наверное, до смерти боялся, что она укажет на контрабандиста, а тот, в свою очередь, выдаст его, чтобы смягчить свое наказание. Хорошо, что опознание оказалось безрезультатным – тем самым Аннелиза спасла ему жизнь.
   – Но почему Хотендорф пошел на такой невероятный риск – он ведь знал, что голландцы беспощадны к тем, кто подрывает их монополию?
   – Все верно, но поди угадай, что у него за мотивы. О нем ходит много всяких слухов. Хотендорф мнит себя сверхчеловеком, и всем известно о его болезненном самолюбии. Каждый тебе скажет: не приведи Бог связаться с ним. Большинство местных плантаторов в прошлом изгои, жулики и прочий сброд, в отношении таких трудно что-либо предрекать. Не случайно сами голландцы держат их на тугом поводке.
   – Но если этот поводок превратится для Хотендорфа в удавку, он заодно удушит и Аннелизу.
   Ричард пожал плечами:
   – Она его жена, Майкл. Если она окажется в опасности, это будет ее плата за риск. Не надо было соглашаться на такое замужество.
   – Ты ничего не знаешь. Она заключила этот контракт с одной надеждой – занять достойное место в обществе.
   Майкл вспомнил, как Аннелиза хотела этого, как ставила свою мечту превыше всего на свете, в том числе и тех чувств, которые они питали друг к другу. И вот теперь подпольная деятельность Хотендорфа могла лишить ее того единственного, чего она так жаждала.
   – Я должен сказать об этом Аннелизе, чтобы в случае чего она могла подготовиться.
   – Тебе нельзя рисковать. – Ричард бросил на друга предупреждающий взгляд.
   Но Майкл ничего не хотел слушать.
   – Я сделаю это, Ричард, а потом спокойно уеду. И ни один англичанин не пострадает. Но если ты еще хоть раз попробуешь меня отговаривать, клянусь, я во всем признаюсь и приведу голландцев прямо к тебе на порог.
 
   От одной мысли, что с Аннелизой может что-то случиться, Майкла бросило в дрожь. Она была такой изящной и хрупкой, что ему хотелось обвить ее руками и защитить от всех бед и невзгод, которые могли угрожать не только ей, но, возможно, и ее ребенку. Он не переставал удивляться своей наивности. Как мог он думать, что, сознательно отказавшись признать любовь, сумеет оградить от нее свое сердце? В результате он навредил им обоим. Вместо того чтобы бежать вдвоем, он вбил себе в голову, что она для него не более чем временная утеха, и удрал один, пожертвовал ею в угоду ребяческим мечтам о вольности и приключениях. И вот теперь его глупость обернулась в тысячу раз большими страданиями.
   Майкл ощущал свою несостоятельность, как должник на аукционе, когда нажитое им имущество у него на глазах идет с молотка. Он оказался неспособен защитить Аннелизу от темных сил, восставших против нее, уберечь ее от боли, с которой она вскоре могла столкнуться. До этого беспомощного состояния он довел себя сам, бездумно потворствуя своим желаниям.
   И все же он не мог не повидаться с Аннелизой. Это был его последний шанс.
   Майкл приближался к ней, чувствуя, как с каждым шагом сердцу становится все теснее в груди, и одновременно не переставая удивляться своей глупости.
   Сначала он вежливо поклонился ее мужу:
   – Прошу прощения, господин Хотендорф, но будьте снисходительны. Много месяцев я и мои друзья были лишены женского общества и безумно соскучились по нашему родному языку, исходящему из уст женщины. Не дадите ли вы разрешения вашей супруге поговорить с нами?
   – Нет. Это невозможно.
   Столь категоричный отказ Хотендорфа привел Майкла в бешенство. У него невольно сжались кулаки, и ему стоило больших усилий не совершить чего-нибудь такого, за что он стал бы укорять себя всю оставшуюся жизнь.
   Но тут, к его удивлению, на помощь ему пришел Ричард. Быстро подойдя к ним, он обратился к Хотендорфу на безупречном голландском языке:
   – Послушайте, старина, нельзя быть таким эгоистичным. Мои парни завтра уезжают домой – почему бы им не побыть немного в женском обществе, чтобы взбодриться и вспомнить, как надлежит вести себя с воспитанными леди.
   – Не уверен, что они способны составить достойную компанию моей жене…
   Это выглядело явным оскорблением, и даже Ричард утратил свою хваленую невозмутимость.
   Майкл почувствовал бешеную ярость, и в глазах его потемнело. Словно красный туман окутал комнату.
   – Кроме того, здесь есть и другие женщины, – добавил Хотендорф.
   – Да, но ни одна из них не говорит по-английски. К тому же я надеялся, что вы уделите мне немного внимания – я хотел обсудить вопрос, представляющий взаимный интерес для нас обоих. Разумеется, при желании мы с моими людьми можем наладить отношения с кем-нибудь еще, но я полагаю, что нам не стоит терять время и упускать возможности, выгодные для нас всех. Надеюсь, вы согласны со мной?
   Хотендорф, сделав глубокий вдох, долго не выпускал воздух, и Майкл уже было решил, что проект Ричарда не удался. Однако плантатор, явно сдерживая собственное неудовольствие, кивнул, и Майкл снова вспомнил недавний разговор о мотивах. Что побуждало Хотендорфа нарушать самый священный из всех законов компании? Впрочем, сейчас его это мало интересовало. Он думал только о том, что скоро уведет Аннелизу подальше от бдительного ока ее мужа.
   – Как вы смотрите, если ваша супруга проведет для моих ребят экскурсию по саду? – предложил Ричард. – Пусть посмотрят, как растения, привезенные из Голландии, прижились на местной почве.
   – Ваши моряки интересуются растениями? – сухо спросил Хотендорф. – Можно подумать, что после плавания они собираются заняться цветоводством!
   – Напрасно вы придаете этому такое значение, – сразу повеселев, ответил Ричард. – Уверяю вас, с вашей женой ничего не случится. Для нее это будет чем-то вроде небольшого урока для группы школяров.
   Хотендорф снова одобрительно кивнул, и Майкл, раскланявшись, взял Аннелизу под руку.
   Его прикосновение чуть не парализовало ее. Следя за беседой мужчин, она испытывала смешанное чувство недоверия и радостного возбуждения. С одной стороны, она молила небо, чтобы Питер согласился, с другой – чтобы компромисс не состоялся. Выход в сад в сопровождении британских офицеров в полном составе предвещал и удовольствие, и муки.
   Пока они шли по направлению к выходу в сад, глаза всех присутствующих в зале были обращены на них. Аннелиза заметила, как дамы, с которыми она недавно познакомилась, шептались между собой.
   На их счастье, оркестр заиграл бравурную мелодию, и внимание публики тут же переключилось на танцующих, поэтому когда они с Майклом вышли из залы, их уже не видел никто; к тому же в этот момент британские морские офицеры плотной стеной отгородили их от любопытных глаз.
   Майкл обернулся и тихо отдал несколько инструкций. Моряки тотчас же образовали у них за спиной широкий полукруг, делая вид, что целиком поглощены созерцанием причудливо освещенных лунным светом экзотических цветов.
   – Я хочу поцеловать тебя, – срывающимся голосом произнес Майкл.
   – Нет! С этим покончено! – Сердце Аннелизы рвалось наружу от одной мысли о том, что это вот-вот может произойти, но она все же удержала себя в руках.
   – Понимаю, ты не веришь, что я люблю тебя, но, клянусь, это правда!
   Лучше бы она была глухой и не слышала этих слов. Ее душа не могла воспринимать их без боли. Сейчас, когда Майкл сделал это запоздалое признание, оно уже ничего не решало.
   – Ты ведь тоже любишь меня, – продолжал он. – Я знаю это, чувствую, я читаю это в твоих глазах…
   – Зачем ты мучаешь меня?
   Голос Аннелизы звучал еле слышно, к тому же товарищи Майкла устроили у них за спиной такой гвалт, что никто из находящихся внутри дома гостей все равно не обратил бы внимания на их разговор. Благодаря присутствию офицеров они с Майклом оказались замурованными в крошечный кокон, отделяющий их от мира. Парадокс ситуации состоял в том, что, пребывая в уединении в этом пикантном убежище, они могли видеть, слышать, переживать боль, но не могли осязать друг друга.
   – У тебя будет ребенок.
   – Мне очень жаль, что тебе пришлось узнать об этом так поздно.
   – Это мой ребенок. Наш!
   Ее затрясло от этих слов.
   – Я не уверена, но тебе незачем беспокоиться. Я знаю, ты меньше всего хотел этого.
   Майкл побледнел и закрыл лицо дрожащей рукой.
   – Сам не знаю, чего я хотел. Скорее всего я тогда просто ничего не понимал.
   – Это может быть и ребенок Питера, – прошептала Аннелиза.
   Майкл посмотрел на нее с такой болью, что ей захотелось вернуть свои слова назад. Но могла ли она вернуть назад то, что произошло после его побега?
   – Чего ты ожидал, Майкл? Что я откажу Питеру из-за того, что произошло между тобой и мной на корабле?
   – Он принудил тебя.
   – Ничего подобного. Я приняла его добровольно. Он мой муж. Я всегда знала, что он востребует меня как свою жену, и отлично представляла, в чем будут заключаться мои обязанности. Я принадлежу ему по закону.
   – По закону? А сердце? Его ты тоже отдала ему?
   – Нет, Майкл. Сердцем я по-прежнему твоя.
   – Тогда бежим вместе. Прямо сейчас. Ричард займет Хотендорфа на час, даже дольше, и мы можем незаметно улизнуть.
   – Питер ни за что не даст мне уйти.
   – Я сумею защитить тебя от него.
   – Я его жена, и с этим ты ничего не сможешь поделать. Если я сейчас сбегу, на моем ребенке будет клеймо незаконнорожденного, а я слишком хорошо знаю, какое это бесчестье для человека.
   – Я признаю ребенка своим.
   – Но мы никогда не сможем пожениться. Ребенок по закону будет принадлежать Питеру. Он будет преследовать нас, использует все доступные средства, чтобы отнять у нас малыша. Я уже сейчас всем сердцем люблю свое дитя и скорее умру, чем позволю разлучить нас.
   Майкл упрямо затряс головой:
   – Ты просто убиваешь меня своими доводами. Я никогда бы не посмел предлагать тебе выбирать между нашим ребенком и мной, потому что слишком сильно люблю вас обоих.
   – О Майкл!
   Аннелиза чувствовала, как слезы застилают ей глаза.
   – Даже если я убегу с тобой, мы пропадем. Разве ты не понимаешь? Эти острова, эти воды – все во власти голландцев. У нас не будет надежды на спасение. Если ты объявишь себя отцом, они узнают, что ты и есть тот контрабандист, которому я помогла бежать. Они вырвут у меня моего сыночка, а тебя повесят на первом же дереве. Питер, и только он, будет иметь неограниченные права на ребенка. Никто не знает, как далеко он может зайти в своем гневе. Он очень могущественный человек, его влияние распространяется даже на Амстердам. Он доберется до моей матери. О, Майкл, если бы нас было только двое, я бы без колебаний убежала с тобой. Но ребенок, но моя мать… Я не могу рисковать.
   – Ты рискуешь даже больше, оставаясь с ним.
   – Я понимаю, что эта партия не принесет мне того уважения, которого я искала. Но Питер уже не раз доказал, что в случае чего защитит меня.
   – Вот в этом ты очень ошибаешься. Да будет тебе известно: твой муж виновен не меньше меня. Он подрывает устои твоей драгоценной компании.
   – О чем ты говоришь, Майкл?
   – О мускатном орехе. Аннелиза, те орехи, что я незаконно провозил, получены с плантации твоего мужа. Питер Хотендорф занимается контрабандой под носом у компании.
   – Не может быть! Я прекрасно помню, как однажды разговаривала с ним на эту тему. Стоило мне заикнуться о том, что, возможно, некоторые плантаторы участвуют в контрабанде, как он буквально взорвался.
   – А чего ты ожидала – что он во всем тебе признается? Если компания выяснит истинную роль твоего мужа, его будут судить как предателя, и тогда ты тоже пострадаешь, а вместе с тобой и наш ребенок.
   – Значит, ты собираешься разоблачить его?
   – Только если ты этого захочешь. Я вижу, знаю – ты несчастлива с ним, потому что ты не любишь его. Я могу освободить тебя.
   – Но если ты решишься на это, то выдашь себя. Они бросят тебя в тюрьму, меня объявят неверной женой, а нашего ребенка – отпрыском преступника.
   – Нет, Аннелиза! Я никогда не признаюсь, что мы любили друг друга. Ни у кого не возникнет даже малейшего подозрения. Все будут думать, что это ребенок Питера Хотендорфа…
   – И тогда я потеряю тебя навсегда, неужели ты этого не понимаешь? Я могу смириться с той жизнью, которую сама выбрала, но не смогу жить, зная, что повинна в твоей смерти. Пока я буду знать, что ты ходишь по земле, я смогу вспоминать про нашу любовь. Я буду в мечтах представлять все, что происходило между нами. Мне вовсе не нужно, чтобы ты жертвовал собой ради моей свободы. И не забывай – я добровольно взвалила на себя это бремя, мне одной его и нести.
   Аннелиза прислонилась к широкой груди Майкла, упиваясь запретным ощущением тепла, исходившего от его тела. Хотя она знала, что обращает на себя внимание моряков, ее это почти не волновало. Она была согласна принять на себя любой позор, лишь бы насладиться возможностью быть с ним.
   – Любовь, Майкл, это бесценное богатство. Я уже и не надеялась, что мне доведется испытать ее. Теперь ты понимаешь меня? Ничто не вытравит из моей памяти воспоминаний. Ничто. Но сейчас ты должен идти. Уезжай отсюда как можно скорее и устраивай свою жизнь.
   – Иными словами – делай что задумал.
   – Да. Возможно, дома, в Америке, ты найдешь счастье, которого заслуживаешь.
   – А ты?
   Аннелиза посмотрела в глаза Майкла долгим взглядом:
   – Я смогу держать в руках твоего ребенка.
   – И он станет называть Питера Хотендорфа своим отцом.
   – Я буду рассказывать ему истории об отважном пирате, в поисках приключений не раз рисковавшем жизнью.
   – Действительно, я всегда стремился к приключениям. Но сейчас, когда я слышу об этом из твоих уст, жизнь представляется мне бессмысленным и безотрадным занятием.
   Что она могла ответить ему на это?
   Подобрав юбки, Аннелиза пробилась через заслон мужчин и вернулась в зал. Пройдя под пристальными взглядами гостей, она заняла место рядом с высокой безмолвной фигурой мужа.
 
   Вода выкипела. И что же он имел в сухом остатке? Только страх. Ни один человек в мире не презирал себя больше, чем он. Аннелиза боялась, что он может погибнуть, она опасалась за его жизнь и приговорила себя вместе с их ребенком к вечному трауру, чтобы Майкл Роуленд мог продолжать свою беззаботную жизнь, овеянную юношескими мечтами.
   Свобода, которой Майкл так долго жаждал, теперь казалась ему безбрежным океаном пустоты, и он отнюдь не хотел барахтаться там в одиночку целую вечность. Зато все, чего он прежде так старательно избегал, теперь, напротив, манило его как чарующее пение сирен. Он предпочел бы работать день и ночь ради исключительного права приходить в свой дом и видеть в нем Аннелизу, созерцать ее кормящей грудью их младенца.
   Аннелиза считала, что можно до конца жизни довольствоваться воспоминаниями. Как она ошибалась! Никакие воспоминания не смогут заменить того, кого любишь. Она также утверждала, что ему достаточно будет представлений о предстоящих романтических приключениях; он же видел свое будущее совсем в иных красках. Лучшие годы жизни могли пройти в потакании собственным слабостям и беспробудном пьянстве, если рядом не будет ее.
   Но и у нее не будет жизни без него. Ее существование от начала до конца перейдет под контроль Питера Хотендорфа. Ее муж станет решать, что ей следует надеть, как есть, как пить и как проводить каждый час. То, что Майкл обожал в ней, – ее гордый дух, ее искрометную красоту – всему этому суждено поблекнуть под оболочкой респектабельности, которой она так жаждала. У Аннелизы не было оружия, чтобы вырваться на свободу, и лишь он, Майкл, мог дать ей его. Для этого надо было только представить доказательства участия Питера Хотендорфа в контрабанде. Если Аннелиза использует их в нужный момент, это обеспечит ей путь к свободе.
   Значит, он обязан дать ей эти доказательства, даже если для достижения его плана ему придется умереть.

Глава 18

   Пока Мару расчесывала ей волосы, Аннелиза разглядывала в зеркале свое отражение. Нет, зрение не обманывало ее. На нее смотрел призрак с мертвенно-бледной кожей и безумным взглядом. День, проведенный в неослабевающем напряжении, отнял у нее все силы и привел ее на грань нервного срыва.
   Видеть Майкла, разговаривать с ним, ощущать на себе его руки – все это было и милостью Божьей, и адовой мукой. Она никогда не думала, что ей доведется снова встретить его, и уже настроилась тосковать по нему до конца жизни. Судьба дала ей возможность обнять его на ничтожно короткое время лишь для того, чтобы напомнить: наутро он уплывет и никогда не вернется. Рана в сердце, только-только начавшая затягиваться, обнажилась вновь.
   Дверь открылась, и в комнату вошел Питер. У Аннелизы упало сердце. Никогда еще он не смотрел на нее так жадно, как сейчас. Вероятно, танцуя с другими мужчинами, она подстегнула в нем собственнический инстинкт. Только не сегодня, взмолилась она про себя: терпеть его объятия, пока все в ней трепетало от прикосновений Майкла, было бы для нее просто невыносимо.
   – Простите меня, – жалобно простонала она. – Сегодня мне что-то нездоровится.
   Питер стиснул челюсти, и по этому еле заметному движению Аннелиза поняла, что на этот раз он не потерпит отказа.
   – Выглядишь ты, надо сказать, и в самом деле неважно. Я не удивляюсь, что после всех этих танцев у тебя хаос в голове. Надо было мне раньше остановить тебя.
   Как он умел не теряться в подобных ситуациях и сразу переходить в атаку! Эта способность мужа одновременно впечатляла и угнетала ее. В находчивости ей никогда не превзойти этого человека.
   – Мне бы только выспаться, а завтра все будет хорошо.
   Если за ночь ей удастся собрать из осколков свое сердце, к утру она будет в более подходящей форме. Тогда Майкл уже покинет Банда-Нейру, и с этого времени ей не придется больше жить в смертельном страхе за него. Все будет позади, а значит, она сможет перестать думать о нем и начнет новую жизнь.
   – Я велю горничной дать тебе что-нибудь успокаивающее, – сказал наконец Питер.
   – Пусть принесет мускатный чай, – неожиданно попросила Аннелиза. Ей безумно хотелось провести эту ночь в полном забвении.
   У Мару слегка дрогнули руки, но она продолжала расчесывать ей волосы, пока Питер не вышел из комнаты. Едва он прикрыл за собой дверь, как щетка со стуком покатилась на пол.
   – Что случилось? – укоризненно взглянув на служанку, спросила Аннелиза.
   – Зачем пить мускатный чай? – как-то странно проговорила Мару. – Это нехорошо, госпожа.
   – Но Питер пьет его каждый вечер.
   Мару презрительно фыркнула:
   – Мужчины любят мускатный чай. Они все одинаковы. А когда напьются, то делаются дурными, как после рома. Видят какие-то странные вещи, которых на самом деле не существует.
   – Нет, Мару. Я уже пробовала и знаю, как это бывает. После него вообще ничего не видишь и ничего не чувствуешь.
   – Это если выпить много. Тогда человек делается все равно что мертвец. А если выпьет мало, то он может много чего увидеть. Разные цветы или красивых птиц. Может даже летать вместе с ними.