Страница:
Я курил, листал лежащие на столике проспекты дайвинг-туров, путешествий по Нилу, в Луксор, в Александрию. Прошло более получаса. Девушки из Перми докурили по третьей сигарете, никого не дождались и со скучающе-недовольными лицами встали в очередь к стеклянному окошку обменного пункта, за которым египтянин с пухлым темным лицом обменивал доллары на фунты. Когда девушки проходили мимо, я услышал обрывок их разговора: «Сами поедем… Сколько менять, Свет, баксов пятьдесят хватит?» Рядом со мной в соседнем кресле сидела в изящной позе балерины с чрезвычайно выпрямленной спиной девушка в синих брюках и в белой рубашке с длинными рукавами. Судя по всему, она была менеджером турфирмы – рядом, на столике, лежали проспекты и стояла пластиковая табличка с логотипом туристической компании.
Я спросил у девушки, не знает ли она Али.
– Али в Египте каждый третий, – улыбнулась она. – Но если у вас сказано, что он приходит в восемь, значит, он может прийти и в девять. В Египте вообще нормально опаздывать.
Рядом с отелем было кафе под зеленым бархатным навесом. Я сел за столик, заказал бутылку пива, не спеша ее выпил, покуривая.
Подошедший официант с улыбкой собрался было снова наполнить мой стакан. Я сказал, чтобы принесли счет. Официант с мелькнувшей гримасой презрения лениво отошел. Счет долго не несли. Уже было девять. На лицах обслуживающего персонала в Хургаде, как на лице ребенка, легко можно прочитать все истинные их мысли, они даже и не пытаются их скрыть. Улыбки на этих лицах тоже отличаются от натянуто-резиновых улыбок западных людей какой-то своей тотальной искренностью. Но эта искренность, как и улыбчивая западная поддельность, тоже вызывала отторжение, – потому что являла собой простодушное желание побыстрее выманить у тебя деньги.
В половине десятого, по шуму и движению возле стойки, я догадался, что Али появился. Это был плотный улыбчивый египтянин, почти без акцента говоривший по-русски. Я дождался, пока он пообщался с большинством туристов и подошел к нему.
– Здравствуйте, – подняв брови и широко улыбаясь, словно старому знакомому, пожал мне руку Али. – Как отдыхается?
– Спасибо, нормально. Я хочу заказать экскурсию.
– Первый раз в Египте?
– Да.
Али, жизнерадостно вздыхая, засуетился, достал папку с туристическими проспектами. Мы сели за один из столиков в холле. Не опуская удивленно-грустных бровей, Али зачитал стоимости всех имеющихся туров. Я спросил, когда ближайшая поездка к пирамидам в Гизу.
– Этой ночью поедете? – спросил Али.
Я кивнул.
– Вы один? – спросил он.
– Да.
– О-хо-хо, – вздохнул Али, – одному плохо. Девушки или жены, что, совсем нет?
Я сообщил, что разошелся с женой и приехал в Египет отдыхать. Легче соврать – так все становится свободней. Али с сочувственной улыбкой закивал, заговорил о женщинах, о том, какие они изменчивые существа. Сообщил, что учился в Москве и помнит, какие у нас красивые девушки. И у него самого жена русская.
Получив деньги, Али выдал мне чек, сказал, что в три ночи за мной заедет автобус и посоветовал попросить портье меня разбудить. Я спросил, куда можно пойти в Хургаде ночью. Али жизнерадостно назвал несколько клубов и сообщил входные цены. «Кстати, здесь, в отеле, тоже есть ночная дискотека, бесплатная».
Он пожал мне руку и пожелал приятного отдыха.
Планета солнечного сплетения
Сид. All inclusive
Ветер пустыни
Я спросил у девушки, не знает ли она Али.
– Али в Египте каждый третий, – улыбнулась она. – Но если у вас сказано, что он приходит в восемь, значит, он может прийти и в девять. В Египте вообще нормально опаздывать.
Рядом с отелем было кафе под зеленым бархатным навесом. Я сел за столик, заказал бутылку пива, не спеша ее выпил, покуривая.
Подошедший официант с улыбкой собрался было снова наполнить мой стакан. Я сказал, чтобы принесли счет. Официант с мелькнувшей гримасой презрения лениво отошел. Счет долго не несли. Уже было девять. На лицах обслуживающего персонала в Хургаде, как на лице ребенка, легко можно прочитать все истинные их мысли, они даже и не пытаются их скрыть. Улыбки на этих лицах тоже отличаются от натянуто-резиновых улыбок западных людей какой-то своей тотальной искренностью. Но эта искренность, как и улыбчивая западная поддельность, тоже вызывала отторжение, – потому что являла собой простодушное желание побыстрее выманить у тебя деньги.
В половине десятого, по шуму и движению возле стойки, я догадался, что Али появился. Это был плотный улыбчивый египтянин, почти без акцента говоривший по-русски. Я дождался, пока он пообщался с большинством туристов и подошел к нему.
– Здравствуйте, – подняв брови и широко улыбаясь, словно старому знакомому, пожал мне руку Али. – Как отдыхается?
– Спасибо, нормально. Я хочу заказать экскурсию.
– Первый раз в Египте?
– Да.
Али, жизнерадостно вздыхая, засуетился, достал папку с туристическими проспектами. Мы сели за один из столиков в холле. Не опуская удивленно-грустных бровей, Али зачитал стоимости всех имеющихся туров. Я спросил, когда ближайшая поездка к пирамидам в Гизу.
– Этой ночью поедете? – спросил Али.
Я кивнул.
– Вы один? – спросил он.
– Да.
– О-хо-хо, – вздохнул Али, – одному плохо. Девушки или жены, что, совсем нет?
Я сообщил, что разошелся с женой и приехал в Египет отдыхать. Легче соврать – так все становится свободней. Али с сочувственной улыбкой закивал, заговорил о женщинах, о том, какие они изменчивые существа. Сообщил, что учился в Москве и помнит, какие у нас красивые девушки. И у него самого жена русская.
Получив деньги, Али выдал мне чек, сказал, что в три ночи за мной заедет автобус и посоветовал попросить портье меня разбудить. Я спросил, куда можно пойти в Хургаде ночью. Али жизнерадостно назвал несколько клубов и сообщил входные цены. «Кстати, здесь, в отеле, тоже есть ночная дискотека, бесплатная».
Он пожал мне руку и пожелал приятного отдыха.
Планета солнечного сплетения
Завтра у меня день рождения. Тридцать восемь лет. А сегодня пока тридцать семь. Интересно, кто бы позвонил мне завтра, будь у меня мобильный? В груди, чуть выше живота, что-то толкнулось, и поплыло вверх, несильно сжимая внутренности. Похоже, это был толчок элементарной жалости к себе.
Почему чувства страха, тоски, восторга, и вообще многие переживания, рождаются именно в этом месте, почти что в солнечном сплетении? Меняется ток крови в сосудах, идущих к сердцу? Или там сидит человеческая душа, заведующая сжатием и несжатием сосудов и нашим душевным состоянием? Я представил, как эта душа выглядит: вероятно, она похожа на маленькую светло-желтую, круглую и с короткими туманными отростками по краям, как у медузы, космическую планету. Такая единственная, медленно вращающаяся по кругу маленькая планета Солнечного сплетения… Я читал где-то, что когда в матке женщины зарождается человеческий эмбрион, то сначала появляется сердце, а потом уже к нему прирастает все остальное.
Может, позвонить из автомата Анне и сказать, что я здесь, в Египте, тем самым напомнив, что завтра постарею на год?
Странные эти праздники у людей – дни рождения. Дни легального, концентрированного внимания к собственной личности. Ты привыкаешь к этому с детства, тебе это нравится, потому что дает комфортное ощущение неодиночества. Анна всегда помнила мой день рождения. Она бы позвонила. А я ее… сейчас вспомню… да, вот. Хотя могу и перепутать на день-другой. Из двоих всегда кто-то один более внимателен и отзывчив. Закон противоположностей, блин.
В отеле «Саунд Бич», как и говорил мне Али, работала дискотека. Я вошел в темноту танцевального зала. Там гремел какой-то странный шлягер: смесь рок-н-ролла с арабским текстом и вплетенной вязью восточных припевов. Было темно, кто-то из посетителей сидел, другие танцевали. Я занял один из свободных столиков. Сразу подскочил гибкий, едва удерживающийся на месте от танцевальных телодвижений официант.
«Вы один?!» – громко проорал он мне.
«Один!» – крикнул я в ответ по-русски. Мне не повезло, понимаешь, родиться вдвоем с кем-то, втроем, вчетвером. Поэтому я один. Понимаешь? О-дин!
«Тогда вам сюда…» – подрагивая и не переставая улыбаться, официант указал мне на стойку возле бара.
Я сел на высокий кожаный табурет со спинкой. Полистал меню и заказал виски со льдом. Затем, обернувшись, стал разглядывать посетителей. В основном все с семьями. Большинство русских. Полные женщины и мужчины скачут под музыку. Иногда танцующие женщины взвизгивают. В толпе мелькают длинные, гибкие тела египетских танцоров-аниматоров. Их руки, высоко воздетые над пышными прическами и покрытыми блестками платьев телами, походят на упругие щупальца осьминогов. Странно, что в роли аниматоров выступают не девушки, а парни.
Время от времени некоторые пляшущие женщины с радостными воплями падали прямо в руки аниматоров, и те их ловили. Один раз оба свалились на пол: дородная женщина в коротком блестящем платье и обвившие ее щупальца-руки танцора. Араб с трудом поднял свою смеющуюся спутницу, повел ее к столику, усадил. Рядом, тяжело дыша и обмахиваясь ладонями, опустились несколько ее подруг. Только сейчас я заметил, что в зале много женщин в возрасте за сорок – а с ними весело разговаривают, смеются о чем-то стройные и смуглые молодые египтяне.
Мне налили странного вкуса виски по цене хорошего ирландского. Я выпил сразу, одним махом. Улыбающийся бармен вновь снял с полки бутылку «Уокера».
Я положительно качнул головой.
Включили свет.
Я выпил. Полуобернувшись, смотрел в зал. Там был перерыв. Все сидели за столиками, оживленно разговаривая между собой.
– Ой, ну уморил… уморил… – вытирая салфеткой пот с покрытых блестками щек, с задыхающейся улыбкой говорила краснолицая блондинка сидящему напротив молодому смуглому парню, – жарко, слышь! Воды принеси. Во-ды! Дамы пить хотят, слышишь? Эй, как там тебя?
Минут через пятнадцать, когда вновь брызнула музыка и визжащие осьминожьи танцы вспыхнули с новой силой, я вышел из отеля на улицу.
Муххамед встретил меня улыбкой. Я вяло спросил, как протекает его жизнь. Он блаженно закрыл глаза:
– Летаю…
– Да?
– Водка…
– Водка?
– О да. Эни достал немного водки, и я выпил, – он показал пальцами, – вот столько. И теперь я полетел, полетел…
На его лице было написано безоблачное счастье.
Из двери возле стойки бара высунулся Эни. Увидев меня, он быстро восторженно заговорил:
– О, друг, где же ты был? Я так ждал тебя!
Я пожал плечами:
– Very busy.
Эни, не прекращая улыбаться, закуривая на ходу, проскочил мимо и исчез в желтой темноте выхода из отеля.
– Разбуди меня, пожалуйста, Муххамед, – попросил я. – В три ночи за мной придет автобус, я еду к пирамидам.
– О, небесные пирамиды… – блаженно сказал Муххамед, это очень хорошо, просто великолепно. У тебя есть подруга, друг?
– В Москве осталась, – сказал я.
– И у меня в Каире. Чтобы жениться, у нас нужно большой калям платить. Не заплатишь – семьи нет. Знаешь, тут опять две ги-ирл из России приехали, два часа назад, они пошли на дискотеку в «Саунд Бич». Ты видел их? Вам не надо калям платить, вам хорошо. А мне хочется улететь к своей любимой.
– Калям везде платят, – сказал я, – только у вас это делается официально. Разбудить не забудешь?
– О, не беспокойся, – мечтательно заверил Муххамед. – Я ведь в душе европеец, Саша, – настоящий пунктуальный, толерантный европеец, я люблю всех, русских, девушек, американцев…
– И евреев? – спросил я.
Но он не понял моего английского, или сделал вид, что не понял.
– Ну ладно, спокойной ночи… – усмехнувшись, я стал подниматься по лестнице.
Казалось, едва я заснул, как раздался телефонный звонок. Это был Муххамед:
– Пора, Саша, пирамиды… – сказал он почтительным, грустно-пьяным голосом.
– Да, спасибо, встаю…
Муххамеда за стойкой не было. Заспанный портье вынес мне коробку с сухим завтраком.
На улице сидел на ступеньках араб в белом халате и в наброшенной сверху кожаной куртке, он безразлично посмотрел в мою сторону и отвернулся.
Бесшумно подкатил автобус с затемненными окнами.
Выглянувший из дверей смуглый, интеллигентного вида человек в очках взял мой чек, свидетельствующий об уплате за экскурсию. Я опустился в кресло рядом с дремлющей женщиной. Надел на уши наушники плеера, включил «Джетро Талл». Звук флейты стал медленно приближаться по улицам ночных средневековых городов. Внизу, в середине тела, в районе солнечного сплетения стало тепло и покойно. Планета-душа, кажется, уснула. Чувствуя, что сон все плотнее окутывает и меня, я нажал на плеере кнопку «стоп».
Почему чувства страха, тоски, восторга, и вообще многие переживания, рождаются именно в этом месте, почти что в солнечном сплетении? Меняется ток крови в сосудах, идущих к сердцу? Или там сидит человеческая душа, заведующая сжатием и несжатием сосудов и нашим душевным состоянием? Я представил, как эта душа выглядит: вероятно, она похожа на маленькую светло-желтую, круглую и с короткими туманными отростками по краям, как у медузы, космическую планету. Такая единственная, медленно вращающаяся по кругу маленькая планета Солнечного сплетения… Я читал где-то, что когда в матке женщины зарождается человеческий эмбрион, то сначала появляется сердце, а потом уже к нему прирастает все остальное.
Может, позвонить из автомата Анне и сказать, что я здесь, в Египте, тем самым напомнив, что завтра постарею на год?
Странные эти праздники у людей – дни рождения. Дни легального, концентрированного внимания к собственной личности. Ты привыкаешь к этому с детства, тебе это нравится, потому что дает комфортное ощущение неодиночества. Анна всегда помнила мой день рождения. Она бы позвонила. А я ее… сейчас вспомню… да, вот. Хотя могу и перепутать на день-другой. Из двоих всегда кто-то один более внимателен и отзывчив. Закон противоположностей, блин.
В отеле «Саунд Бич», как и говорил мне Али, работала дискотека. Я вошел в темноту танцевального зала. Там гремел какой-то странный шлягер: смесь рок-н-ролла с арабским текстом и вплетенной вязью восточных припевов. Было темно, кто-то из посетителей сидел, другие танцевали. Я занял один из свободных столиков. Сразу подскочил гибкий, едва удерживающийся на месте от танцевальных телодвижений официант.
«Вы один?!» – громко проорал он мне.
«Один!» – крикнул я в ответ по-русски. Мне не повезло, понимаешь, родиться вдвоем с кем-то, втроем, вчетвером. Поэтому я один. Понимаешь? О-дин!
«Тогда вам сюда…» – подрагивая и не переставая улыбаться, официант указал мне на стойку возле бара.
Я сел на высокий кожаный табурет со спинкой. Полистал меню и заказал виски со льдом. Затем, обернувшись, стал разглядывать посетителей. В основном все с семьями. Большинство русских. Полные женщины и мужчины скачут под музыку. Иногда танцующие женщины взвизгивают. В толпе мелькают длинные, гибкие тела египетских танцоров-аниматоров. Их руки, высоко воздетые над пышными прическами и покрытыми блестками платьев телами, походят на упругие щупальца осьминогов. Странно, что в роли аниматоров выступают не девушки, а парни.
Время от времени некоторые пляшущие женщины с радостными воплями падали прямо в руки аниматоров, и те их ловили. Один раз оба свалились на пол: дородная женщина в коротком блестящем платье и обвившие ее щупальца-руки танцора. Араб с трудом поднял свою смеющуюся спутницу, повел ее к столику, усадил. Рядом, тяжело дыша и обмахиваясь ладонями, опустились несколько ее подруг. Только сейчас я заметил, что в зале много женщин в возрасте за сорок – а с ними весело разговаривают, смеются о чем-то стройные и смуглые молодые египтяне.
Мне налили странного вкуса виски по цене хорошего ирландского. Я выпил сразу, одним махом. Улыбающийся бармен вновь снял с полки бутылку «Уокера».
Я положительно качнул головой.
Включили свет.
Я выпил. Полуобернувшись, смотрел в зал. Там был перерыв. Все сидели за столиками, оживленно разговаривая между собой.
– Ой, ну уморил… уморил… – вытирая салфеткой пот с покрытых блестками щек, с задыхающейся улыбкой говорила краснолицая блондинка сидящему напротив молодому смуглому парню, – жарко, слышь! Воды принеси. Во-ды! Дамы пить хотят, слышишь? Эй, как там тебя?
Минут через пятнадцать, когда вновь брызнула музыка и визжащие осьминожьи танцы вспыхнули с новой силой, я вышел из отеля на улицу.
Муххамед встретил меня улыбкой. Я вяло спросил, как протекает его жизнь. Он блаженно закрыл глаза:
– Летаю…
– Да?
– Водка…
– Водка?
– О да. Эни достал немного водки, и я выпил, – он показал пальцами, – вот столько. И теперь я полетел, полетел…
На его лице было написано безоблачное счастье.
Из двери возле стойки бара высунулся Эни. Увидев меня, он быстро восторженно заговорил:
– О, друг, где же ты был? Я так ждал тебя!
Я пожал плечами:
– Very busy.
Эни, не прекращая улыбаться, закуривая на ходу, проскочил мимо и исчез в желтой темноте выхода из отеля.
– Разбуди меня, пожалуйста, Муххамед, – попросил я. – В три ночи за мной придет автобус, я еду к пирамидам.
– О, небесные пирамиды… – блаженно сказал Муххамед, это очень хорошо, просто великолепно. У тебя есть подруга, друг?
– В Москве осталась, – сказал я.
– И у меня в Каире. Чтобы жениться, у нас нужно большой калям платить. Не заплатишь – семьи нет. Знаешь, тут опять две ги-ирл из России приехали, два часа назад, они пошли на дискотеку в «Саунд Бич». Ты видел их? Вам не надо калям платить, вам хорошо. А мне хочется улететь к своей любимой.
– Калям везде платят, – сказал я, – только у вас это делается официально. Разбудить не забудешь?
– О, не беспокойся, – мечтательно заверил Муххамед. – Я ведь в душе европеец, Саша, – настоящий пунктуальный, толерантный европеец, я люблю всех, русских, девушек, американцев…
– И евреев? – спросил я.
Но он не понял моего английского, или сделал вид, что не понял.
– Ну ладно, спокойной ночи… – усмехнувшись, я стал подниматься по лестнице.
Казалось, едва я заснул, как раздался телефонный звонок. Это был Муххамед:
– Пора, Саша, пирамиды… – сказал он почтительным, грустно-пьяным голосом.
– Да, спасибо, встаю…
Муххамеда за стойкой не было. Заспанный портье вынес мне коробку с сухим завтраком.
На улице сидел на ступеньках араб в белом халате и в наброшенной сверху кожаной куртке, он безразлично посмотрел в мою сторону и отвернулся.
Бесшумно подкатил автобус с затемненными окнами.
Выглянувший из дверей смуглый, интеллигентного вида человек в очках взял мой чек, свидетельствующий об уплате за экскурсию. Я опустился в кресло рядом с дремлющей женщиной. Надел на уши наушники плеера, включил «Джетро Талл». Звук флейты стал медленно приближаться по улицам ночных средневековых городов. Внизу, в середине тела, в районе солнечного сплетения стало тепло и покойно. Планета-душа, кажется, уснула. Чувствуя, что сон все плотнее окутывает и меня, я нажал на плеере кнопку «стоп».
Сид. All inclusive
Философия Сида: все люди – писатели. Только пишут они свои романы не на бумаге, а в жизни. Чтобы получить признание, не надо ничего выдумывать, главное – быть всегда откровенным, – говорит, попыхивая «кохибой» и покачиваясь в плетеном кресле, Сид. Он худ, небрит, гол по пояс, в вытертых обрезанных джинсах.
Окна открыты – был душный московский полдень, мы собирались ехать купаться в Серебряный Бор. Но так и не собрались. Разговаривая со мной, Сид одновременно читает интервью с какой-то популярной личностью в журнале FHM.
Мы пьем лимонад – между нами на ковре стоит стеклянный кувшин и два стакана, кувшин наполнен водой со льдом и с сахаром, туда выжаты несколько лаймов и накапано несколько капель белого рома.
«Если ты откровенен в своих писаниях, тогда читатель – Бог – будет доволен, – рассуждает Сид, – и начнет хорошо оплачивать твою работу – в смысле: подбрасывать способы заработка и заказывать следующие романы. Глядишь, под конец жизни и получишь Нобелевскую премию от Самого!» – Сид многозначительно поднимает указательный палец.
«То есть станешь святым, уйдешь в монастырь? Или вознесешься?» – уточняю я.
«Откуда я знаю? – пожал плечами Сид. – Мы же не знаем, в каком размере, получил, например, Нобелевскую премию Че Гевара».
«А он получил?»
«Безусловно».
«А Гитлер?»
Сид несколько удивленно посмотрел на меня поверх очков.
«Ну, он ведь тоже до конца был предан своим идеям, за что и поплатился…»
Сид вернул очки на место и опустил глаза на свою статью. «Фюрер был лгун еще тот, все время врал, и самому себе в том числе».
«Откуда это известно?» – с некоторой издевкой поинтересовался я.
«А ты почитай Феста „Биография Адольфа Гитлера“, там все написано».
«Ну биографы могли и соврать в угоду себе».
«Конечно, – согласился Сид, – но тогда мы им и не верим. Ты слышал, например, чтобы кто-то всерьез и надолго оболгал Христа? Нельзя оболгать тех, кто не врет, у кого поступки не расходятся со словом…»
Мы помолчали. Сид продолжил читать свою статью. Вскоре его лицо приняло обычный расслабленно-сосредоточенный вид. Мне иногда кажется, что Сид в минуты душевного дискомфорта чудесным образом набирается сил от текстов – причем неважно, каких: газетных, интернетовских, рекламных, научных, художественных. Он всегда говорил, что в текстах существует своя мини-жизнь, по ним можно учиться, через них можно отвлечься, посмеяться какой-нибудь заложенной в них глупости или восхититься мудрости, через тексты можно медитировать. Он как бы возрождался от написанных слов и предложений – как прикасались в былинах герои древности к земле, чтобы набраться сил.
«Но ведь у бандитов, – сказал я, – тоже поступки не расходятся со словом. Они живут по понятиям, верно? Значит, бандиты тоже выдвиженцы на Нобелевские премии от Самого»
«Да ты что, Саш! – почти засмеялся уже возрожденный Сид, оборвав свое чтение, – уж они-то врут на каждом шагу. Ложь – их ежедневное занятие. Что, если полицейский на улице подойдет к уголовнику и спросит: брателло, не ты ли убил вчера пятерых? – он что, кивнет и скажет, что да, он самый и есть? Нет, – эта здоровенная лживая и умная свинья соврет, что никого не убивал. Быть всегда откровенным – вот за что дает Господь в этом мире премию, ты что, забыл? Ведь раскаяние – по сути, то же откровение! Недаром тексты Библии – сплошь откровения. Там не врут, понимаешь? И именно поэтому все чтут эту Библию, хоть и без веры, но чтут. Чуют, что правда там какая-то есть. Вот и Моррисон, и Че Гевара – их ведь тоже никто толком охаять не может.
Я знал, что Сид служил в армии. Поэтому я спросил:
«Интересно, а в армии ты тоже не врал?»
«Не всегда, – подумав, ответил Сид. – Знаешь… там было вынужденное вранье, а не искреннее. Чтобы не подвести товарищей, можно обмануть, я думаю. Представь: например, я советский крестьянин в сорок втором году прошлого века, у меня спрятались от расстрела бежавшие из плена советские солдаты. Ко мне приходят немцы и говорят: есть в доме кто? И я отвечаю – нет. Ложь, как говорят, во спасение. Ты должен быть невероятно сильным, чтобы вообще не лгать! Это под силу, может быть, только святому, да и то я сомневаюсь. Нет – Бог только, наверное, один и может никогда не врать… А я… Я ведь временно не вру, Саша. Потому что не хожу в офисы, ни о ком не забочусь – поэтому мне и не врать легко… Мне некого спасать, Саша».
«Но как же тогда Моррисон, Че Гевара, ты же говорил, что они были по настоящему откровенными?»
«Конечно, и они не могли никогда вообще не врать. Но все же они хотя бы пытались делать это».
«Как Мак-Мерфи», – сказал я.
«Кто?»
Сид не видел «Пролетая над гнездом кукушки». Я пересказал: «Действие происходит в психушке. Мак-Мерфи, главный герой фильма, сказал пациентам, что поднимет стоящий на полу водопроводный пульт. Ему никто не поверил – пульт весил килограммов двести. Но он поспорил со всеми на пять долларов, что поднимет. Когда все сбросились по пятерке, Мак-Мерфи обхватил этот пульт, стал его рвать от пола – но даже на сантиметр не оторвал. Все засмеялись, мол, вот дурак, чего же спорил? Никто не может этот пульт поднять. А он говорит, чего смеетесь? Я хотя бы попытался это сделать, а вы только ржете, придурки…»
«И все-таки, – через некоторое время качнул я головой, – как же тебе трудно было служить в армии с таким характером!»
«Да очень просто, – Сид налил себе лимонад, – я в казарме брал на вооружение принцип современного эйджа: „Аll inclusive“ – все включено.
«Как это?»
«А так. „Аll inclusive“ подразумевает, как ты знаешь, слитые в одном заведении различные виды услуг. Современная молодежь исповедует то же самое: она ощущает весь мир как некий один громадный супер-отель, или клуб, в котором им предлагается масса услуг, и они поглощают эти услуги в одинаковых объемах и с одинаковым настроением, независимо от величия или низости этих услуг».
«Что-то я не очень догоняю, Сид».
«Ну как бы лучше объяснить… Понимаешь, в приличном отеле с системой „Аll inclusive“ постояльцу предложат как породистую гостиничную шлюху, так и экскурсию к религиозным святыням, как дорогущий коньяк, так и воду, как романтический ужин при свечах, так и пляжный конкурс „мокрых маек“, как выступление классного оркестра, так и караоке для всех желающих, в том числе и для тех, у кого нет слуха. И люди часто не хотят отказываться от этих услуг, даже если они им не нравятся, потому что думают: мы же заплатили, почему нет?»
«Подожди, я кажется, понимаю: ты хочешь сказать, что „Аll inclusive“ похож на Интернет, где можно найти как Пушкина, так и стихи графоманов?»
«Вот-вот, уже горячо. Мир стал глобальной сетью, где отсутствует понятие высокого и низкого, великого и ничтожного, а существует как бы некий общий салат, солянка, где намешано и то, и другое, и третье. В результате наевшиеся этого салата свиньи обрели право метать бисер перед теми, кого раньше называли аристократами духа. Свиньи стали сильными, а аристократы – слабыми. Свиньи надевают аристократические фраки, пытаются диктовать моду, вкус. И комментаторы всего этого оправдываются: мол, идет очередное накопление капитала, после которого дети и внуки свиней вновь обретут аристократические манеры. Мол, после разграбления Рима варварами так же было… Интересно, думали ли они когда-нибудь, что запас возрождаемых аристократов когда-нибудь закончится? Ведь дело не в том, что внуки свиней меняются к лучшему – просто аристократы, и их дети, и написанные ими книги – все еще существуют, они время от времени выползают из щелей, где прятались, вновь приобретают силу – и свиньи начинают брать с них пример. Но смешение крови, рас, религий, культур, национальностей дает о себе знать. А что, если тому, кто нас создал, однажды надоест управлять царством свиней? И единственное, что сможет всех спасти – это то, что и он, Бог, сам станет свиньей?»
«То есть из жалости и человеколюбия? – догадался я. – А не лучше ему спалить нас, как Соддом и Гоморру, и начать все заново?»
«А что, – кивнул Сид, – революция, в которой главный мятежник – Бог! Хотелось бы, однако, чтобы сделал он это в каком-нибудь дальнем поколении, а не в нашем. Пожить-то еще охота».
«Знаешь, – сказал я, – есть такая теория, что пока жив на Земле хоть один праведник, ничего с человечеством не случится».
«Слышал. А может, прямо сейчас этот праведник умирает в своей постели?» – кисло улыбнулся Сид.
«Не надо так много о вечном», – почувствовав холодок внизу живота, вдруг сказал я.
Окна открыты – был душный московский полдень, мы собирались ехать купаться в Серебряный Бор. Но так и не собрались. Разговаривая со мной, Сид одновременно читает интервью с какой-то популярной личностью в журнале FHM.
Мы пьем лимонад – между нами на ковре стоит стеклянный кувшин и два стакана, кувшин наполнен водой со льдом и с сахаром, туда выжаты несколько лаймов и накапано несколько капель белого рома.
«Если ты откровенен в своих писаниях, тогда читатель – Бог – будет доволен, – рассуждает Сид, – и начнет хорошо оплачивать твою работу – в смысле: подбрасывать способы заработка и заказывать следующие романы. Глядишь, под конец жизни и получишь Нобелевскую премию от Самого!» – Сид многозначительно поднимает указательный палец.
«То есть станешь святым, уйдешь в монастырь? Или вознесешься?» – уточняю я.
«Откуда я знаю? – пожал плечами Сид. – Мы же не знаем, в каком размере, получил, например, Нобелевскую премию Че Гевара».
«А он получил?»
«Безусловно».
«А Гитлер?»
Сид несколько удивленно посмотрел на меня поверх очков.
«Ну, он ведь тоже до конца был предан своим идеям, за что и поплатился…»
Сид вернул очки на место и опустил глаза на свою статью. «Фюрер был лгун еще тот, все время врал, и самому себе в том числе».
«Откуда это известно?» – с некоторой издевкой поинтересовался я.
«А ты почитай Феста „Биография Адольфа Гитлера“, там все написано».
«Ну биографы могли и соврать в угоду себе».
«Конечно, – согласился Сид, – но тогда мы им и не верим. Ты слышал, например, чтобы кто-то всерьез и надолго оболгал Христа? Нельзя оболгать тех, кто не врет, у кого поступки не расходятся со словом…»
Мы помолчали. Сид продолжил читать свою статью. Вскоре его лицо приняло обычный расслабленно-сосредоточенный вид. Мне иногда кажется, что Сид в минуты душевного дискомфорта чудесным образом набирается сил от текстов – причем неважно, каких: газетных, интернетовских, рекламных, научных, художественных. Он всегда говорил, что в текстах существует своя мини-жизнь, по ним можно учиться, через них можно отвлечься, посмеяться какой-нибудь заложенной в них глупости или восхититься мудрости, через тексты можно медитировать. Он как бы возрождался от написанных слов и предложений – как прикасались в былинах герои древности к земле, чтобы набраться сил.
«Но ведь у бандитов, – сказал я, – тоже поступки не расходятся со словом. Они живут по понятиям, верно? Значит, бандиты тоже выдвиженцы на Нобелевские премии от Самого»
«Да ты что, Саш! – почти засмеялся уже возрожденный Сид, оборвав свое чтение, – уж они-то врут на каждом шагу. Ложь – их ежедневное занятие. Что, если полицейский на улице подойдет к уголовнику и спросит: брателло, не ты ли убил вчера пятерых? – он что, кивнет и скажет, что да, он самый и есть? Нет, – эта здоровенная лживая и умная свинья соврет, что никого не убивал. Быть всегда откровенным – вот за что дает Господь в этом мире премию, ты что, забыл? Ведь раскаяние – по сути, то же откровение! Недаром тексты Библии – сплошь откровения. Там не врут, понимаешь? И именно поэтому все чтут эту Библию, хоть и без веры, но чтут. Чуют, что правда там какая-то есть. Вот и Моррисон, и Че Гевара – их ведь тоже никто толком охаять не может.
Я знал, что Сид служил в армии. Поэтому я спросил:
«Интересно, а в армии ты тоже не врал?»
«Не всегда, – подумав, ответил Сид. – Знаешь… там было вынужденное вранье, а не искреннее. Чтобы не подвести товарищей, можно обмануть, я думаю. Представь: например, я советский крестьянин в сорок втором году прошлого века, у меня спрятались от расстрела бежавшие из плена советские солдаты. Ко мне приходят немцы и говорят: есть в доме кто? И я отвечаю – нет. Ложь, как говорят, во спасение. Ты должен быть невероятно сильным, чтобы вообще не лгать! Это под силу, может быть, только святому, да и то я сомневаюсь. Нет – Бог только, наверное, один и может никогда не врать… А я… Я ведь временно не вру, Саша. Потому что не хожу в офисы, ни о ком не забочусь – поэтому мне и не врать легко… Мне некого спасать, Саша».
«Но как же тогда Моррисон, Че Гевара, ты же говорил, что они были по настоящему откровенными?»
«Конечно, и они не могли никогда вообще не врать. Но все же они хотя бы пытались делать это».
«Как Мак-Мерфи», – сказал я.
«Кто?»
Сид не видел «Пролетая над гнездом кукушки». Я пересказал: «Действие происходит в психушке. Мак-Мерфи, главный герой фильма, сказал пациентам, что поднимет стоящий на полу водопроводный пульт. Ему никто не поверил – пульт весил килограммов двести. Но он поспорил со всеми на пять долларов, что поднимет. Когда все сбросились по пятерке, Мак-Мерфи обхватил этот пульт, стал его рвать от пола – но даже на сантиметр не оторвал. Все засмеялись, мол, вот дурак, чего же спорил? Никто не может этот пульт поднять. А он говорит, чего смеетесь? Я хотя бы попытался это сделать, а вы только ржете, придурки…»
«И все-таки, – через некоторое время качнул я головой, – как же тебе трудно было служить в армии с таким характером!»
«Да очень просто, – Сид налил себе лимонад, – я в казарме брал на вооружение принцип современного эйджа: „Аll inclusive“ – все включено.
«Как это?»
«А так. „Аll inclusive“ подразумевает, как ты знаешь, слитые в одном заведении различные виды услуг. Современная молодежь исповедует то же самое: она ощущает весь мир как некий один громадный супер-отель, или клуб, в котором им предлагается масса услуг, и они поглощают эти услуги в одинаковых объемах и с одинаковым настроением, независимо от величия или низости этих услуг».
«Что-то я не очень догоняю, Сид».
«Ну как бы лучше объяснить… Понимаешь, в приличном отеле с системой „Аll inclusive“ постояльцу предложат как породистую гостиничную шлюху, так и экскурсию к религиозным святыням, как дорогущий коньяк, так и воду, как романтический ужин при свечах, так и пляжный конкурс „мокрых маек“, как выступление классного оркестра, так и караоке для всех желающих, в том числе и для тех, у кого нет слуха. И люди часто не хотят отказываться от этих услуг, даже если они им не нравятся, потому что думают: мы же заплатили, почему нет?»
«Подожди, я кажется, понимаю: ты хочешь сказать, что „Аll inclusive“ похож на Интернет, где можно найти как Пушкина, так и стихи графоманов?»
«Вот-вот, уже горячо. Мир стал глобальной сетью, где отсутствует понятие высокого и низкого, великого и ничтожного, а существует как бы некий общий салат, солянка, где намешано и то, и другое, и третье. В результате наевшиеся этого салата свиньи обрели право метать бисер перед теми, кого раньше называли аристократами духа. Свиньи стали сильными, а аристократы – слабыми. Свиньи надевают аристократические фраки, пытаются диктовать моду, вкус. И комментаторы всего этого оправдываются: мол, идет очередное накопление капитала, после которого дети и внуки свиней вновь обретут аристократические манеры. Мол, после разграбления Рима варварами так же было… Интересно, думали ли они когда-нибудь, что запас возрождаемых аристократов когда-нибудь закончится? Ведь дело не в том, что внуки свиней меняются к лучшему – просто аристократы, и их дети, и написанные ими книги – все еще существуют, они время от времени выползают из щелей, где прятались, вновь приобретают силу – и свиньи начинают брать с них пример. Но смешение крови, рас, религий, культур, национальностей дает о себе знать. А что, если тому, кто нас создал, однажды надоест управлять царством свиней? И единственное, что сможет всех спасти – это то, что и он, Бог, сам станет свиньей?»
«То есть из жалости и человеколюбия? – догадался я. – А не лучше ему спалить нас, как Соддом и Гоморру, и начать все заново?»
«А что, – кивнул Сид, – революция, в которой главный мятежник – Бог! Хотелось бы, однако, чтобы сделал он это в каком-нибудь дальнем поколении, а не в нашем. Пожить-то еще охота».
«Знаешь, – сказал я, – есть такая теория, что пока жив на Земле хоть один праведник, ничего с человечеством не случится».
«Слышал. А может, прямо сейчас этот праведник умирает в своей постели?» – кисло улыбнулся Сид.
«Не надо так много о вечном», – почувствовав холодок внизу живота, вдруг сказал я.
Ветер пустыни
Нас разбудил гид Альвар – египтянин с интеллигентным лицом в очках. Он встал возле водительской кабины и с улыбкой, мягким, с почти незаметным акцентом голосом стал рассказывать в микрофон о плане экскурсии к пирамидам. Вначале – остановка в кафе, где автобус присоединится к военному эскорту, который будет сопровождать нас в поездке через пустыню. Потом посещение Каирского национального музея. Поз же – поездка через город Гизу к великим пирамидам, обед в ресторане у подножия пирамид и затем возвращение в Хургаду.
– А от кого нас будут охранять военные? – весело спросил один из туристов, сидящий в кресле передо мной.
Альвар с улыбкой объяснил, что путь к пирамидам лежит через пустыню, ближайшее жилье далеко, и если что-то случится в пути, например сломается автобус, то военные помогут справиться с поломкой.
– Ну разумеется, он не говорит о том, что в Египте действуют скрытые террористические группировки, специализирующиеся на убийстве иностранцев, – прокомментировал его ответ турист своей соседке. – Вы слышали, как в девяносто седьмом году возле храма царицы Хатшепсут несколько арабских автоматчиков расстреляли пятьдесят семь европейцев?
– А-а… что-то смутно припоминаю… – сказал женский голос.
– Смутно, потому что наши турагентства молчали об этом, чтобы не потерять клиентов, – деловито объяснял мужчина. – А я тогда прилетел в Египет сразу после теракта, буквально через день. И сразу заказал экскурсию в долину Мертвых, к этому самому храму Хатшепсут. Туда еще не пускали, но мы, русские, дали кому надо денег и прошлись по дорожке, где положили англичашек и французиков. Еще следы крови под ногами были видны. Полтора года после того случая, кроме русских, никто в Египет не ездил. Хотите водку с кофе? У меня полный термос.
– Спасибо, с утра как-то не очень…
– Да там водки с ласточкину слезу, и не почувствуете. Зато взбодритесь!
По обе стороны шоссе расстилались желтые каменистые поля, переходящие ближе к горизонту в холмы. Деревьев не было. Живых существ тоже.
«Не надо так много о вечном, – поморщился я. – Ты, кажется, говорил о системе „Аll inclusive“?
«Да… „все включено“, – кивнул Сид. – Понимаешь, молодой человек моего, например, возраста, приходя в какое-нибудь заведение жизни – будь то тусовка, поездка куда-либо, передача по ТV, книга, офис, женитьба – все, что там ему предлагается, воспринимает с одинаковым среднеприподнятым настроением. Или, наоборот, с не очень приподнятым – ну, смотря у кого какая психика сложилась к тому моменту. А я, придя в армию, взял и перевоплотился по их образу и подобию: воспринял казарму как некий отель с системой „Аll inclusive“ и стал абсолютно все – зуботычины сержантов, кроссы, дурацкое заучивание уставов, тренировки на плацу – ну ты же был в армии, знаешь – воспринимать как услуги, за которые государством за меня уплачено и теперь я могу по праву их получать. Кстати, таким образом находишь в армии много полезного, я, например, медитировать впервые попробовал, не думать ни о чем, чтобы не страдать, когда выполняешь однообразную тупую работу… Правда, к одной бодяге в казарме было трудно привыкнуть: к отжиманиям от пола. Особенно по ночам, когда деды поднимали с кроватей и заставляли отжиматься. Знаешь, у меня руки почему-то ужасно слабые. Приседать могу много раз, а вот отжиматься было страшно мучительно».
Мы проговорили до вечера, и Сид выбрался из своего «Офиса», чтобы прогуляться со мной к метро.
– Слушай, Саш… – задумчиво, глядя себе под ноги, сказал Сид, идя рядом.
– Да?
– Помнишь, ты упрекнул сегодня меня… да и себя тоже, – в том, что мы слишком много болтаем о вечности?
– А… да, в шутку, наверное.
– Нет, ты испугался.
– Может быть.
– Я тоже, Саша. Но это не был неприятный страх. Он был, скорее, заслуженный. Я думаю, самое неожиданное в современной России – смерть. Да и на Западе тоже. Мы ведь все у них перенимаем. Сейчас модно жить так, словно смерти вообще не существует, а уж загробного мира и подавно. Знаешь, Саша, мы ведь с тобой сошлись еще и потому, что предпочитаем говорить о главном, а не о мелком, несущественном.
– Наверное, так, Сид.
– И нам обоим неинтересны люди, разговаривающие о ничтожном.
– Да, верно.
– Знаешь… Ты пиши в своем романе так, чтобы персонажи всегда говорили о главном. Всегда только о самом существенном. Пусть даже перебор у них будет от главного, пусть они блевать от этого будут – ничего! Это только на пользу.
– Конечно… – я посмотрел на него. У Сида было странное, непохожее на него жесткое лицо. – Ты тоже так пиши в своем реальном романе, Сид, – добавил я.
– Я это делаю, Саша. Я думаю, что только так можно создать что-то стоящее. Неважно, где: на бумаге, в действии, в мыслях. Везде.
– Да, везде… – глядя на встречных прохожих с кривой улыбкой, проговорил я.
И вдруг перестал понимать, хочу ли я жить. Умри я сейчас – сразу, мгновенно, без мучений – я бы, кажется, не удивился и не сильно расстроился. Хотелось опуститься на землю, лечь на арбатскую брусчатку спиной. Лежать и ждать, что будет дальше.
Странное дело – стыд, неудобство перед прохожими не позволили мне этого сделать. Жить не хочется, а стыд, оказывается, живуч?
– В Египте автобусы с туристами часто переворачиваются, падают в пропасть. Вот случай был год назад… – монотонно, как радио, бубнил голос впереди.
«Интересно, где он тут пропасть нашел?» – подумал я.
– Девчонок наших воруют, страсть! Завозят в пустыню, и того. Да и молодых мужиков похищают – на органы. Кстати, все бедуины, что водят через пустыню караваны, перевозят на верблюдах оружие, наркотики и девочек для израильских борделей. Это на внешний вид они такие несчастные, запыленные, в халатах. А на самом деле – богатенькие баи…
– Вы так любите экстремальные ощущения? – вкрадчиво спросил женский голос.
– Да нет, скучно как-то. Может, все-таки кофе с водочкой?
– Ну, уговорили…
Остановка – кафе. Пассажиры начинают вставать со своих мест.
– На завтрак отводится не больше получаса, – мягко говорит в микрофон Альвар. – Чай платный: пять фунтов. Имеется туалет: один фунт. Запомните, пожалуйста, как выглядит наш автобус, цвет и номер. Если кто-то опоздает, мы, к сожалению, не сможем его долго ждать. Напоминаю: дальше мы поедем колонной под охраной военных через широкую пустыню, и будем зависеть уже от коллективной воли, а не от одиночной. Поэтому не опаздывайте, господа.
– А от кого нас будут охранять военные? – весело спросил один из туристов, сидящий в кресле передо мной.
Альвар с улыбкой объяснил, что путь к пирамидам лежит через пустыню, ближайшее жилье далеко, и если что-то случится в пути, например сломается автобус, то военные помогут справиться с поломкой.
– Ну разумеется, он не говорит о том, что в Египте действуют скрытые террористические группировки, специализирующиеся на убийстве иностранцев, – прокомментировал его ответ турист своей соседке. – Вы слышали, как в девяносто седьмом году возле храма царицы Хатшепсут несколько арабских автоматчиков расстреляли пятьдесят семь европейцев?
– А-а… что-то смутно припоминаю… – сказал женский голос.
– Смутно, потому что наши турагентства молчали об этом, чтобы не потерять клиентов, – деловито объяснял мужчина. – А я тогда прилетел в Египет сразу после теракта, буквально через день. И сразу заказал экскурсию в долину Мертвых, к этому самому храму Хатшепсут. Туда еще не пускали, но мы, русские, дали кому надо денег и прошлись по дорожке, где положили англичашек и французиков. Еще следы крови под ногами были видны. Полтора года после того случая, кроме русских, никто в Египет не ездил. Хотите водку с кофе? У меня полный термос.
– Спасибо, с утра как-то не очень…
– Да там водки с ласточкину слезу, и не почувствуете. Зато взбодритесь!
По обе стороны шоссе расстилались желтые каменистые поля, переходящие ближе к горизонту в холмы. Деревьев не было. Живых существ тоже.
«Не надо так много о вечном, – поморщился я. – Ты, кажется, говорил о системе „Аll inclusive“?
«Да… „все включено“, – кивнул Сид. – Понимаешь, молодой человек моего, например, возраста, приходя в какое-нибудь заведение жизни – будь то тусовка, поездка куда-либо, передача по ТV, книга, офис, женитьба – все, что там ему предлагается, воспринимает с одинаковым среднеприподнятым настроением. Или, наоборот, с не очень приподнятым – ну, смотря у кого какая психика сложилась к тому моменту. А я, придя в армию, взял и перевоплотился по их образу и подобию: воспринял казарму как некий отель с системой „Аll inclusive“ и стал абсолютно все – зуботычины сержантов, кроссы, дурацкое заучивание уставов, тренировки на плацу – ну ты же был в армии, знаешь – воспринимать как услуги, за которые государством за меня уплачено и теперь я могу по праву их получать. Кстати, таким образом находишь в армии много полезного, я, например, медитировать впервые попробовал, не думать ни о чем, чтобы не страдать, когда выполняешь однообразную тупую работу… Правда, к одной бодяге в казарме было трудно привыкнуть: к отжиманиям от пола. Особенно по ночам, когда деды поднимали с кроватей и заставляли отжиматься. Знаешь, у меня руки почему-то ужасно слабые. Приседать могу много раз, а вот отжиматься было страшно мучительно».
Мы проговорили до вечера, и Сид выбрался из своего «Офиса», чтобы прогуляться со мной к метро.
– Слушай, Саш… – задумчиво, глядя себе под ноги, сказал Сид, идя рядом.
– Да?
– Помнишь, ты упрекнул сегодня меня… да и себя тоже, – в том, что мы слишком много болтаем о вечности?
– А… да, в шутку, наверное.
– Нет, ты испугался.
– Может быть.
– Я тоже, Саша. Но это не был неприятный страх. Он был, скорее, заслуженный. Я думаю, самое неожиданное в современной России – смерть. Да и на Западе тоже. Мы ведь все у них перенимаем. Сейчас модно жить так, словно смерти вообще не существует, а уж загробного мира и подавно. Знаешь, Саша, мы ведь с тобой сошлись еще и потому, что предпочитаем говорить о главном, а не о мелком, несущественном.
– Наверное, так, Сид.
– И нам обоим неинтересны люди, разговаривающие о ничтожном.
– Да, верно.
– Знаешь… Ты пиши в своем романе так, чтобы персонажи всегда говорили о главном. Всегда только о самом существенном. Пусть даже перебор у них будет от главного, пусть они блевать от этого будут – ничего! Это только на пользу.
– Конечно… – я посмотрел на него. У Сида было странное, непохожее на него жесткое лицо. – Ты тоже так пиши в своем реальном романе, Сид, – добавил я.
– Я это делаю, Саша. Я думаю, что только так можно создать что-то стоящее. Неважно, где: на бумаге, в действии, в мыслях. Везде.
– Да, везде… – глядя на встречных прохожих с кривой улыбкой, проговорил я.
И вдруг перестал понимать, хочу ли я жить. Умри я сейчас – сразу, мгновенно, без мучений – я бы, кажется, не удивился и не сильно расстроился. Хотелось опуститься на землю, лечь на арбатскую брусчатку спиной. Лежать и ждать, что будет дальше.
Странное дело – стыд, неудобство перед прохожими не позволили мне этого сделать. Жить не хочется, а стыд, оказывается, живуч?
– В Египте автобусы с туристами часто переворачиваются, падают в пропасть. Вот случай был год назад… – монотонно, как радио, бубнил голос впереди.
«Интересно, где он тут пропасть нашел?» – подумал я.
– Девчонок наших воруют, страсть! Завозят в пустыню, и того. Да и молодых мужиков похищают – на органы. Кстати, все бедуины, что водят через пустыню караваны, перевозят на верблюдах оружие, наркотики и девочек для израильских борделей. Это на внешний вид они такие несчастные, запыленные, в халатах. А на самом деле – богатенькие баи…
– Вы так любите экстремальные ощущения? – вкрадчиво спросил женский голос.
– Да нет, скучно как-то. Может, все-таки кофе с водочкой?
– Ну, уговорили…
Остановка – кафе. Пассажиры начинают вставать со своих мест.
– На завтрак отводится не больше получаса, – мягко говорит в микрофон Альвар. – Чай платный: пять фунтов. Имеется туалет: один фунт. Запомните, пожалуйста, как выглядит наш автобус, цвет и номер. Если кто-то опоздает, мы, к сожалению, не сможем его долго ждать. Напоминаю: дальше мы поедем колонной под охраной военных через широкую пустыню, и будем зависеть уже от коллективной воли, а не от одиночной. Поэтому не опаздывайте, господа.