Страница:
Он родился в 1673 году и был на год моложе Петра. Высокого роста и хорошо сложенный, с приятным лицом, он отличался от царя и от окружающей его среды большою чистоплотностью и даже особенною, свойственною ему одному, элегантностью. Роль представителя, которая ему впоследствии выпала на долю, зависела в некоторой степени от этой особенности. Между тем он не получил никакого образования. Он и впоследствии не выучился грамоте и был лишь в состоянии подписать свое имя. Если верить Екатерине II, имевшей возможность быть вполне осведомленной на этот счет, Меншиков точно так же, будто бы, не достиг и того, чтобы иметь «ясное представление о чем бы то ни было».
Но, по примеру Петра, хотя далеко уступая ему в этом отношении, он приобрел краткие познания обо всем, в том числе и о великосветских приемах и манерах, во всем подражая монарху и делаясь как бы отражением его. Он сопровождал царя под стенами Азова и жил с ним в одной палатке; он следовал за ним всюду и заграницею и брал с ним вместе уроки; он участвовал также в подавлении бунта стрельцов и хвалился, говорят, тем, что собственноручно срубил двадцать непокорных голов. Предоставив самому Петру сбрить себе бороду, он сделался его придворным брадобреем и, избавив всех членов московской ратуши от излишнего украшения, приводил их бритыми к царю, символически изображая таким образом свою будущую деятельность в великом царствовании. С 1700 года он, по-видимому, исполнял при царе обязанности мажордома и занимал в сердце его совсем особое место. Петр называл его в письме «mein Herzenskind (дитя сердца моего), mein bester Firnt (лучший друг мой), или даже mein Bruder (брат мой), – имена, которые он никогда не давал никому другому. Ответы фаворита в таком же фамильярном тоне, и замечательно то, что он не прибавляет к подписи никаких выражений почтительности, тогда как сам Шереметьев подписывается „Наиподданнейший раб твой“.
Однако фаворит имел двух любовниц-сестер Арсеньевых, Дарию и Варвару, фрейлин царевны Наталии любимой сестры государя, которым он писал обеим зараз: они не ревновали его одна к другой. Наконец, он женился на старшей, к которой у Петра, по-видимому были личные отношения загадочного свойства. Женившись на Дарье, Меншиков, по-видимому, повиновался воле своего августейшего друга, которым руководили как бы загадочные, необычайные угрызения совести.
По общему мнению современников, эта связь между ними не была простой дружбой, и сам Петр выказывал странное равнодушие к подобного рода обвинениям. В 1702 году один капитан Преображенского полка, уличенный в слишком смелых речах на эту скабрезную тему, был только выслан в отдаленный гарнизон, и подобные факты повторялись несколько раз.
В 1703 году оба друга в один и тот же день получили орден Св. Андрея, «хотя и недостойны этого», как утверждал Петр в письме к Апраксину. После этого начинается вся феерия Алексашкинавозвышения. В 1706 году он получает титул князя Св. Империи, на следующий год, одержав победу над шведским генералом Мардефельдом (при Калише, 18 октября 1706 г.), он становится владетельным русским князем с титулом Ижорского герцога всей Ингерманландии как наследственного владения; он делается также графом в Дубровне, Горках и Потчепе, наследственным владетелем Ораниенбаума и Батурина, генералиссимусом, членом высшего совета, маршалом империи, председателем военной школы, адмиралом «красного флага». Петербургский генерал-губернатор, подполковник Преображенского полка, подполковник трех отрядов лейб-гвардии, капитан роты бомбардиров, кавалер ордена Св. Андрея, Св. Александра, Слона, Белого и Черного Орла... Этого недостаточно. В 1711 году он пытается выкупить у вдовствующей герцогини Курляндской титул ее и герцогство; через год считает себя близким к достижению этой цели и заставляет уже присягать себе чиновников страны. Принужденный отложить до более благоприятного времени окончательное вступление во владение, которое оскорбляет Польшу, он от него не отказывается и вымещает неудачу на польских панах, вынуждая их уступать ему обширные владения за ничтожную цену. Таким образом он прибавляет к своему блеску огромное богатство. В Украйне он покупает у Мазепы весь Почепский уезд и захватывает земли, принадлежащие казацким офицерам. Водруженный его армией столб в какой-либо деревне означает его право на владение ею; в случае сопротивления он прибегает к виселице. Он прибегает и к спекуляциям, которые, будучи основан на его могуществе почти абсолютном, могли быть только прибыльными. Вместе с Толстым и евреем Шафировым, он создает фабрики, которым дает произвольные привилегии. Его могущество ограничивалось только периодическими раскаяниями монарха, сопровождавшимися репрессивными мерами против совершенных им злоупотреблений; а если бы не это, то диктатура, которой он пользовался, предоставила бы ему более полную свободу действий, чем самому Петру, потому что он не ограничивал ее никакими соображениями высшего порядка. Сверх того, если верить императорскому резиденту Плейеру, он доходил до того, что отменял приказания царя; при нем же грубо обращался с царевичем, хватал его за волосы и кидал об пол; цесаревны били ему челом.
Каковы же были достоинства этого человека и какими мерами он достиг всех этих преимуществ?
С точки зрения военных доблестей, нечего ожидать от него ни познаний, ни даже храбрости. «Ни опыты, ни знания, ни храбрости», говорил о нем Витворт. Но он обладал стойкостью при неудачах, стремительностью во время успеха и большой постоянной энергией. «Он деятельный, предприимчивый», отзывался о нем Кампредон, прибавляя: «но скрытен, склонен ко лжи, за деньги готов на все». Странная смесь серьезного ума и ребячества, проявлявшаяся в действиях и манере держать себя у Петра, проявлялась одинаково и у его alter ego (двойника) в чертах почти таких же ярких. В августе 1708 года при переходе через Березину и накануне встречи, которой искали шведы и которой Меншиков старался избежать, мы застаем его занятым новой ливреею для немецкого лакея, которую он посылает жене. Можно подумать, что он придавал огромное значение этому занятию. Пока он размерял галуны и чертил полы, Карл XII маневрировал так, чтобы сделать сражение неизбежным. Между тем исход битвы не оказался таким гибельным для русского войска, как этого можно было ожидать. Русские выдержали столкновение со стойкостью, которая служила предзнаменованием будущих побед. Фаворит вновь овладел собою. Впоследствии Потемкин будет этой же школы.
В Полтаве целые сутки были потеряны Меншиковым перед преследованием, которое, последуй оно тот же час за поражением шведов, неминуемо отдало бы в руки русских Карла с остатками побежденной армии. Когда ему удалось нагнать Лёвенгаупта на берегу Днепра, король уже успел перейти на другой берег, и фаворит, имея с собой только большой отряд кавалеристов, оказался в довольно затруднительном положении. Только счастливая звезда его и дерзость помогли ему выпутаться из беды: он сделал вид, что вслед за ним идет вся победоносная армия; в рядах побежденных произошло смятение, они поддались обману, и Лёвенгаупт пошел на капитуляцию.
Административные способности Меншикова служили ему главным образом для того, чтобы разбогатеть. Он почти все время нагло, безнаказанно воровал. Правда, в 1714 году чрезмерные его грабежи повлекли за собою расследование дела, которое длилось бесконечно. Но фаворит был изворотлив: он предъявлял старые счета, по которым в свою очередь являлся кредитором казны на суммы, гораздо большие, чем те, которых от него требовали, а когда через четыре года новый донос застал его врасплох, он обратился к Петру приблизительно со следующими разъяснениями:
«Разведчики и доносчики сами не знают, что говорят и что делают. Они запутались в мелочах. Если они хотят называть воровством присвоение тех сумм, которыми я мог располагать по своему усмотрению, они очень ошибаются в количестве. Да, присвоил себе те сто тысяч, о которых говорит Негановский; да и мало ли, что я еще брал себе! Я даже и счесть не в состоянии. После Полтавской битвы я нашел в шведском лагере значительные суммы и выделил себе из них двадцать тысяч червонных с лишним, и ваш управитель, Курбатов, честный человек, в несколько приемов доставил мне другие суммы из вашей кассы, монетами и слитками; в Любеке я велел выдать мне пять тысяч дукатов; в Гамбурге вдвое больше; в Мекленбурге и в Германских владениях, в Швеции двенадцать тысяч талеров, в Данциге двадцать тысяч. Всего не вспомнишь! Я по-своему воспользовался данною мне властью. Я в крупном виде действовал так, как другие в мелочах. Если я был неправ, надо было давно остановить меня»...
Петр был обезоружен. Он чувствовал себя соумышленником. Он еще раз закрыл глаза на все. Но доносы преумножались. Кредит в 21 000 рублей, ассигнованный в 1706 году на ремонт войсковых лошадей, вдруг исчез. Вор был все тот же самый. Дело на этот раз подлежало военному суду; тот осудил виновного на лишение прав и состояния. Петр помиловал его. Следствие продолжалось; оно влекло за собою другие расследования; присоединилось обвинение нарушений прав в Польше, в Померании, в Петербургской губернии. Всюду царский диктатор налагал свою руку; не было ни одной губернии, ни одного административного округа, которое миновало бы его рук. Царю это начинало надоедать. Ненасытная алчность его друга угрожала создать монарху дипломатические недоразумения. Голландский посол обвинял ревельского губернатора Зотова в вымогательстве у голландских купцов денег, которые он делил с Меншиковым. Расположение монарха к фавориту с каждым годом охлаждалось; отношения их становились мало-помалу отдаленнее. Наконец дошло до того, что Петр однажды так рассердился, что пригрозил неисправимому грабителю вернуть его к прежней должности. В тот же вечер царь увидел его в поварской одежде с лотком на голове, выкликающего: «Пироги горячие»! Царь рассмеялся. У этого мошенника была не одна зацепка. Он имел всегда верную, неизменную поддержку в Екатерине. Она была когда-то его любовницей и не забывала этого. Он пользовался также страстною любовью Петра к сыну от второй жены, маленькому Петру Петровичу, чтобы расположить к себе царя; в отсутствие Петра он часто писал ему, сообщая ему все новости о его «бесценном сокровище», рассказывая, как тот играет в солдаты, изображая его лепет, восхищаясь его проказами. [13]Но главное, он всегда оставался человеком, на которого можно было положиться во всем, кроме честности, на которого всегда можно было рассчитывать, что он сумеет помочь царю, заменить его, благодаря своей энергии, решимости, предприимчивости, находчивости, которые никогда его не покидали. Посланный в Финляндию с отрядом войска, Апраксин рисковал умереть с голоду. Петр был в отлучке. Совет, созванный на помощь, ничего не решил; купцы отказывались выдавать что бы то ни было в кредит; казна была опустошена. Меншиков сделал распоряжение выломать двери магазинов, забрал все, что ему нужно из провианта, и отослал в Або. Поднялся крик о насилии; сенаторы, заинтересованные в продаже ржи, сделали вид, что хотят арестовать фаворита. Но он выдержал бурю и, по возвращении царя, на этот раз без труда оправдался. Его решительная мера спасла финляндскую армию.
В его пользу говорило и то, что те, которые уличали его, сами не стояли на должной высоте. Один из них, Курбатов, сам должен был сознаться в покраже в 1721 году и присужден был к уплате штрафа.
Таким образом, Меншиков отстаивал себя до конца, все более и более подвергаясь нападениям, но все же держался. В 1723 году Екатерина в двадцатый раз пыталась защитить своего протеже, но Петр резко оборвал ее: «Меншиков на свет явился таким же, каким живет век свой: в беззаконии зачат, в гресех родила мать его и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы»! Прежняя привязанность отжила. Даже остроумие Данилыча, которое столько раз, рассмешив царя, вызывало его снисходительность, перестало его выручать. Войдя однажды в дом счастливого выскочки, так любившего пышность, Петр к изумлению своему увидал голые стены, без мебели. Что за разорение?
– Пришлось продать обои и мебель, чтобы выплачивать наложенный на меня штраф.
– Так сейчас же выкупи все, что продал, а не то я увеличу вдвое штраф.
Очарование разрушено. Меншиков лишился председательства в военной школе; у него отняли 15 000 душ, украденных из бывших владений Мазепы. Смерть Петра застала его наполовину разжалованным. Но при вступлении на престол Екатерины ему все было возвращено с лихвою: он сделался еще могущественнее и уже видел дочь вступающею на престол. Но накануне этого высшего торжества все рушилось, и он дожил век в изгнании, с несколькими копейками в день на пропитание.
Эта вторая половина его жизни не входит в намеченную мною программу настоящей работы; может быть, позднее я возвращусь к ней.
Что бы ни возражали и ни утверждали, этот сотрудник Петра не был слишком умен, но эта сила, которую нельзя не признать. Попавши в руки Петра, призванная служить самой могущественной воле, какая только известна в современной истории до Наполеона, эта сила, брошенная могучим толчком на обширную необработанную степь, какою была в то время Россия, для обработки ее, имела свою ценность. Она побеждала все препятствия, разбивала все преграды; это был могущественный поток, несущий в своем водовороте плодотворные семена, запутанные в тине.
Высокомерный, грубый, корыстолюбивый и жестокий, человек этот не умел любить и не был любим. Когда в 1706 году дом его в Москве загорелся, весь народ радовался. Петр этим не смущался. Он всегда оказывал тайное предпочтение тем слугам, которые помимо его не могли рассчитывать ни на что и ни на кого.
Петр заменил смертный приговор вечной ссылкой, из которой Крюйс скоро возвратился, так как с его отъездом в адмиралтействе все пошло вверх дном.
Управление посольским приказом с титулом канцлера перешло после Головина к Гавриилу Ивановичу Головкину, представлявшему собой еще одно декоративное ничтожество. Положив начало системе, которой Екатерина II дала еще большее развитие, Петр часто отделял титул от исполнения возлагаемых им обязанностей, что позволяло ему легче удовлетворять своему вкусу в выборе фаворитов более низкого происхождения. Низводя титулованного министра до фигуральной роли, он находил для действительной службы своей внешней политике Остерманов и Ягужинских. Друг детства государя, позднее самый обычный товарищ его удовольствий и дебошей, и кроме того родственник его со стороны Нарышкиных, Гавриил Иванович имел привычку держаться со своим государем тона наставника, и в одном из официальных писем он пишет ему в таком тоне: «Ваше Величество соблаговолили приписать мою подагру злоупотреблению удовольствиями Венеры, я считаю своим долгом сообщить Вашему Величеству по этому поводу истину, которая заключается в том, что болезнь происходит скорее от злоупотребления напитками». По честности Головина можно отнести к низшему рангу. Ходили слухи, что он пользовался определенным содержанием от Мазепы. В декабре 1714 года Петр его упрекал при полном составе сената в казнокрадстве; он вынужден был сознаться, что пошел на это при фуражировке армии сообща с Меншиковым.
Но среди старой аристократии были люди и получше этих, по крайней мере в отношении ума. Толстой, например, оправдывал слова Петра: «Когда имеешь дело с ним, держи камень за пазухой, чтобы успеть вовремя выбить ему зубы». Или некто другой, к которому относятся слова царя: «Не знай я, что это за голова, я бы давно приказал ее снести».
Дипломат в Вене, в Константинополе, полицейский агент, преследовавший несчастного Алексея, Толстой пользовался услугами часто постыдными, но всегда выдвигавшими на вид его замечательные способности, и добивался отличия – голубой ленты, места в Сенате и обширных владений. Его значение пало только после смерти Петра. В 1722 году, вовлеченный в конфликт с Меншиковым, он познакомился с горестями ссылки и с негостеприимными берегами Белого моря.
В начале семнадцатого века из рядов аристократии выделяется Борис Иванович Куракин, являющийся первым и в то же время самым привлекательным воплощением русского дипломата, не лишенного и хитрости, как все восточные люди. Обладая гибким умом славянина, влюбленный в литературу, как завсегдатай отеля Рамбуйе и страстный любитель изящного искусства, как истинный версалец, он, войдя в царскую семью, благодаря браку с Ксенией Лопухиной, сестрою первой жены Петра, умел, пока было можно, извлекать выгоду из этого родства и заставить забыть о нем впоследствии. Являясь представителем России сперва в Лондоне при королеве Анне, потом в Ганновере при будущей королеве Англии, и наконец в Париже при регентстве и в первые годы царствования Людовика XV, очень еще молодой и неопытный, он подчас чувствовал себя в весьма затруднительном положении как дипломат, но всегда умел извернуться и поддержать свой престиж и честь своей страны. Умение держать себя с достоинством и неиссякаемым благодушием искупало все его неловкости.
Я должен быть умерен в своем перечислении. Самой интересной личностью этой группы является Василий Никитич Татищев, первый из целого ряда подобных ему деятелей. Род его ведется от Рюрика князьями Смоленскими. Лучший ученик Петра, по окончании школы, которою заведовал в Москве один француз, он вступил, вместе с Неплюевым, в группу молодых людей, посланных Петром за границу для окончания образования. Некоторые из числа этих молодых людей, в том числе и сам Неплюев, были уже женаты. Через Ревель, Копенгаген, Гамбург, они достигли Амстердама и нашли там целую группу русских студентов. Двадцать семь из них были отправлены в Венецию, где должны были вступить на службу республиканского флота. Неплюев принял таким образом участие в экспедиции на остров Корфу. По всем берегам Средиземного моря и даже Атлантического океана можно было встретить эту учащуюся московскую молодежь. Специальные агенты, Беклемишев на юге Франции, князь Иван Львов – в Голландии, и один из Зотовых – во Франции – должны были направлять работы молодежи, руководить ее путешествиями и наблюдать за нею.
Когда они вернулись на родину, Петр ожидал их в своем кабинете, и в шесть часов утра, со свечою в руках (так как зимою солнце еще не восходит в этот час), он проверял по карте их познания в географии, делая им строгий выговор, если испытание не было в их пользу и, указывая на свои мозолистые руки, «которые захотел сделать такими в пример всем прочим».
Неплюев подготовился таким образом к служению своей стране то в качестве дипломата в Турции, то как правитель Малороссии, то как горный чиновник на Урале. Татищев превосходил Неплюева разнообразием способностей, умением быстро осваиваться со всяким делом и неутомимой деятельностью. Бывши всегда примерным учеником, он как будто всю свою жизнь отвечал хорошо заученный урок. Вечно в движении, по примеру своего учителя, он брался за все: военное искусство, дипломатия, финансы, администрация, наука – сменяют друг друга; он был горяч в работе и проникнут чувством ответственности в ней; постоянно что-нибудь делал и привлекал к делу других; не заботясь о прошлом, создавал будущее, так же, как и Петр. Татищев ко всему проявлял интерес, но поверхностный и мелочный. Еще связанный с Востоком крепкими узами, он уже смело направлял взгляд и ум в противоположную сторону.
В 1704 году он присутствовал при взятии Нарвы, также сопровождал Петра по роковой дороге, которая привела к берегам Прута, и пускался в археологические изыскания и раскопки, чтобы найти могилу Игоря, этого легендарного сына Рюрика. Затем, снова отправившись за границу, он провел несколько лет в Берлине, Бреславле и Дрездене, отдаваясь новым изучениям, занятый составлением библиотеки. Немного позже мы находим его занимающим пост дипломата на конгрессе на Аландских островах. Потом мы видим его картографом, занятым обширным делом составления общего атласа России. А несколько времени спустя, отправляясь в Персидскую кампанию, Петр получил книгу-путеводитель «Хроника Мурома», написанную «деятелем».
Татищев является историком. Но этого еще недостаточно. В нем нуждались на Урале, где изыскание залежей меди не приводило к желательным результатам. Он отправился туда, констатировал вопиющие ошибки местного управления, донес об угнетении местного населения агентами центрального управления, основал город Екатеринбург, которому суждено было в будущем играть такую видную роль в развитии горной промышленности; положил начало народным школам и успел изучить французский язык с помощью грамматики, которую он себе достал во время пребывания на Аландских островах. После смерти Петра он, еще молодой, продолжал свою разнообразную деятельность и, умирая, оставил большую литературную работу, которую издал Мюллер: три тома «Истории России», дополненные впоследствии, благодаря трудам Погодина, и энциклопедический словарь, доведенный до буквы Л, – работу, возбудившую сильные нападки со стороны историков восемнадцатого века со Шлецером во главе, но вполне реабилитированную впоследствии. Татищев не избег общей участи, познакомившись с дубинкой своего монарха в 1722 году, благодаря жалобе на хищения, поданной Никитой Демидовым. Он умер в изгнании, как и другие, но выносил свою участь более стойко. В семьдесят лет, чувствуя приближение конца, он сел на коня, отправился в приходскую церковь и слушал обедню. Потом проехал на кладбище, указал место для своей могилы и заказал священнику на завтра заупокойную обедню. Он испустил последний вздох в час, который предвидел, во время соборования. Слава и особенная удача Петра, что он среди своих приближенных встретил человека подобного достоинства и нравственной силы, рядом с Зотовым и Надежинским, этим исповедником, которому царь целовал руку выходя от обедни, а минуту спустя давал щелчки и заставлял состязаться в пьянстве с секретарем в сутане, состоявшем при Дюбуа, известным пьяницей. Через час аббат валялся под столом, а Петр бросался на шею победителю, поздравлял его со спасением чести России. Этот Надежинский оставил после себя большое состояние; но чтобы положить основание богатству России, у Петра, к счастью, нашлись другие помощники.
Но, по примеру Петра, хотя далеко уступая ему в этом отношении, он приобрел краткие познания обо всем, в том числе и о великосветских приемах и манерах, во всем подражая монарху и делаясь как бы отражением его. Он сопровождал царя под стенами Азова и жил с ним в одной палатке; он следовал за ним всюду и заграницею и брал с ним вместе уроки; он участвовал также в подавлении бунта стрельцов и хвалился, говорят, тем, что собственноручно срубил двадцать непокорных голов. Предоставив самому Петру сбрить себе бороду, он сделался его придворным брадобреем и, избавив всех членов московской ратуши от излишнего украшения, приводил их бритыми к царю, символически изображая таким образом свою будущую деятельность в великом царствовании. С 1700 года он, по-видимому, исполнял при царе обязанности мажордома и занимал в сердце его совсем особое место. Петр называл его в письме «mein Herzenskind (дитя сердца моего), mein bester Firnt (лучший друг мой), или даже mein Bruder (брат мой), – имена, которые он никогда не давал никому другому. Ответы фаворита в таком же фамильярном тоне, и замечательно то, что он не прибавляет к подписи никаких выражений почтительности, тогда как сам Шереметьев подписывается „Наиподданнейший раб твой“.
Однако фаворит имел двух любовниц-сестер Арсеньевых, Дарию и Варвару, фрейлин царевны Наталии любимой сестры государя, которым он писал обеим зараз: они не ревновали его одна к другой. Наконец, он женился на старшей, к которой у Петра, по-видимому были личные отношения загадочного свойства. Женившись на Дарье, Меншиков, по-видимому, повиновался воле своего августейшего друга, которым руководили как бы загадочные, необычайные угрызения совести.
По общему мнению современников, эта связь между ними не была простой дружбой, и сам Петр выказывал странное равнодушие к подобного рода обвинениям. В 1702 году один капитан Преображенского полка, уличенный в слишком смелых речах на эту скабрезную тему, был только выслан в отдаленный гарнизон, и подобные факты повторялись несколько раз.
В 1703 году оба друга в один и тот же день получили орден Св. Андрея, «хотя и недостойны этого», как утверждал Петр в письме к Апраксину. После этого начинается вся феерия Алексашкинавозвышения. В 1706 году он получает титул князя Св. Империи, на следующий год, одержав победу над шведским генералом Мардефельдом (при Калише, 18 октября 1706 г.), он становится владетельным русским князем с титулом Ижорского герцога всей Ингерманландии как наследственного владения; он делается также графом в Дубровне, Горках и Потчепе, наследственным владетелем Ораниенбаума и Батурина, генералиссимусом, членом высшего совета, маршалом империи, председателем военной школы, адмиралом «красного флага». Петербургский генерал-губернатор, подполковник Преображенского полка, подполковник трех отрядов лейб-гвардии, капитан роты бомбардиров, кавалер ордена Св. Андрея, Св. Александра, Слона, Белого и Черного Орла... Этого недостаточно. В 1711 году он пытается выкупить у вдовствующей герцогини Курляндской титул ее и герцогство; через год считает себя близким к достижению этой цели и заставляет уже присягать себе чиновников страны. Принужденный отложить до более благоприятного времени окончательное вступление во владение, которое оскорбляет Польшу, он от него не отказывается и вымещает неудачу на польских панах, вынуждая их уступать ему обширные владения за ничтожную цену. Таким образом он прибавляет к своему блеску огромное богатство. В Украйне он покупает у Мазепы весь Почепский уезд и захватывает земли, принадлежащие казацким офицерам. Водруженный его армией столб в какой-либо деревне означает его право на владение ею; в случае сопротивления он прибегает к виселице. Он прибегает и к спекуляциям, которые, будучи основан на его могуществе почти абсолютном, могли быть только прибыльными. Вместе с Толстым и евреем Шафировым, он создает фабрики, которым дает произвольные привилегии. Его могущество ограничивалось только периодическими раскаяниями монарха, сопровождавшимися репрессивными мерами против совершенных им злоупотреблений; а если бы не это, то диктатура, которой он пользовался, предоставила бы ему более полную свободу действий, чем самому Петру, потому что он не ограничивал ее никакими соображениями высшего порядка. Сверх того, если верить императорскому резиденту Плейеру, он доходил до того, что отменял приказания царя; при нем же грубо обращался с царевичем, хватал его за волосы и кидал об пол; цесаревны били ему челом.
Каковы же были достоинства этого человека и какими мерами он достиг всех этих преимуществ?
С точки зрения военных доблестей, нечего ожидать от него ни познаний, ни даже храбрости. «Ни опыты, ни знания, ни храбрости», говорил о нем Витворт. Но он обладал стойкостью при неудачах, стремительностью во время успеха и большой постоянной энергией. «Он деятельный, предприимчивый», отзывался о нем Кампредон, прибавляя: «но скрытен, склонен ко лжи, за деньги готов на все». Странная смесь серьезного ума и ребячества, проявлявшаяся в действиях и манере держать себя у Петра, проявлялась одинаково и у его alter ego (двойника) в чертах почти таких же ярких. В августе 1708 года при переходе через Березину и накануне встречи, которой искали шведы и которой Меншиков старался избежать, мы застаем его занятым новой ливреею для немецкого лакея, которую он посылает жене. Можно подумать, что он придавал огромное значение этому занятию. Пока он размерял галуны и чертил полы, Карл XII маневрировал так, чтобы сделать сражение неизбежным. Между тем исход битвы не оказался таким гибельным для русского войска, как этого можно было ожидать. Русские выдержали столкновение со стойкостью, которая служила предзнаменованием будущих побед. Фаворит вновь овладел собою. Впоследствии Потемкин будет этой же школы.
В Полтаве целые сутки были потеряны Меншиковым перед преследованием, которое, последуй оно тот же час за поражением шведов, неминуемо отдало бы в руки русских Карла с остатками побежденной армии. Когда ему удалось нагнать Лёвенгаупта на берегу Днепра, король уже успел перейти на другой берег, и фаворит, имея с собой только большой отряд кавалеристов, оказался в довольно затруднительном положении. Только счастливая звезда его и дерзость помогли ему выпутаться из беды: он сделал вид, что вслед за ним идет вся победоносная армия; в рядах побежденных произошло смятение, они поддались обману, и Лёвенгаупт пошел на капитуляцию.
Административные способности Меншикова служили ему главным образом для того, чтобы разбогатеть. Он почти все время нагло, безнаказанно воровал. Правда, в 1714 году чрезмерные его грабежи повлекли за собою расследование дела, которое длилось бесконечно. Но фаворит был изворотлив: он предъявлял старые счета, по которым в свою очередь являлся кредитором казны на суммы, гораздо большие, чем те, которых от него требовали, а когда через четыре года новый донос застал его врасплох, он обратился к Петру приблизительно со следующими разъяснениями:
«Разведчики и доносчики сами не знают, что говорят и что делают. Они запутались в мелочах. Если они хотят называть воровством присвоение тех сумм, которыми я мог располагать по своему усмотрению, они очень ошибаются в количестве. Да, присвоил себе те сто тысяч, о которых говорит Негановский; да и мало ли, что я еще брал себе! Я даже и счесть не в состоянии. После Полтавской битвы я нашел в шведском лагере значительные суммы и выделил себе из них двадцать тысяч червонных с лишним, и ваш управитель, Курбатов, честный человек, в несколько приемов доставил мне другие суммы из вашей кассы, монетами и слитками; в Любеке я велел выдать мне пять тысяч дукатов; в Гамбурге вдвое больше; в Мекленбурге и в Германских владениях, в Швеции двенадцать тысяч талеров, в Данциге двадцать тысяч. Всего не вспомнишь! Я по-своему воспользовался данною мне властью. Я в крупном виде действовал так, как другие в мелочах. Если я был неправ, надо было давно остановить меня»...
Петр был обезоружен. Он чувствовал себя соумышленником. Он еще раз закрыл глаза на все. Но доносы преумножались. Кредит в 21 000 рублей, ассигнованный в 1706 году на ремонт войсковых лошадей, вдруг исчез. Вор был все тот же самый. Дело на этот раз подлежало военному суду; тот осудил виновного на лишение прав и состояния. Петр помиловал его. Следствие продолжалось; оно влекло за собою другие расследования; присоединилось обвинение нарушений прав в Польше, в Померании, в Петербургской губернии. Всюду царский диктатор налагал свою руку; не было ни одной губернии, ни одного административного округа, которое миновало бы его рук. Царю это начинало надоедать. Ненасытная алчность его друга угрожала создать монарху дипломатические недоразумения. Голландский посол обвинял ревельского губернатора Зотова в вымогательстве у голландских купцов денег, которые он делил с Меншиковым. Расположение монарха к фавориту с каждым годом охлаждалось; отношения их становились мало-помалу отдаленнее. Наконец дошло до того, что Петр однажды так рассердился, что пригрозил неисправимому грабителю вернуть его к прежней должности. В тот же вечер царь увидел его в поварской одежде с лотком на голове, выкликающего: «Пироги горячие»! Царь рассмеялся. У этого мошенника была не одна зацепка. Он имел всегда верную, неизменную поддержку в Екатерине. Она была когда-то его любовницей и не забывала этого. Он пользовался также страстною любовью Петра к сыну от второй жены, маленькому Петру Петровичу, чтобы расположить к себе царя; в отсутствие Петра он часто писал ему, сообщая ему все новости о его «бесценном сокровище», рассказывая, как тот играет в солдаты, изображая его лепет, восхищаясь его проказами. [13]Но главное, он всегда оставался человеком, на которого можно было положиться во всем, кроме честности, на которого всегда можно было рассчитывать, что он сумеет помочь царю, заменить его, благодаря своей энергии, решимости, предприимчивости, находчивости, которые никогда его не покидали. Посланный в Финляндию с отрядом войска, Апраксин рисковал умереть с голоду. Петр был в отлучке. Совет, созванный на помощь, ничего не решил; купцы отказывались выдавать что бы то ни было в кредит; казна была опустошена. Меншиков сделал распоряжение выломать двери магазинов, забрал все, что ему нужно из провианта, и отослал в Або. Поднялся крик о насилии; сенаторы, заинтересованные в продаже ржи, сделали вид, что хотят арестовать фаворита. Но он выдержал бурю и, по возвращении царя, на этот раз без труда оправдался. Его решительная мера спасла финляндскую армию.
В его пользу говорило и то, что те, которые уличали его, сами не стояли на должной высоте. Один из них, Курбатов, сам должен был сознаться в покраже в 1721 году и присужден был к уплате штрафа.
Таким образом, Меншиков отстаивал себя до конца, все более и более подвергаясь нападениям, но все же держался. В 1723 году Екатерина в двадцатый раз пыталась защитить своего протеже, но Петр резко оборвал ее: «Меншиков на свет явился таким же, каким живет век свой: в беззаконии зачат, в гресех родила мать его и в плутовстве скончает живот свой, и если не исправится, то быть ему без головы»! Прежняя привязанность отжила. Даже остроумие Данилыча, которое столько раз, рассмешив царя, вызывало его снисходительность, перестало его выручать. Войдя однажды в дом счастливого выскочки, так любившего пышность, Петр к изумлению своему увидал голые стены, без мебели. Что за разорение?
– Пришлось продать обои и мебель, чтобы выплачивать наложенный на меня штраф.
– Так сейчас же выкупи все, что продал, а не то я увеличу вдвое штраф.
Очарование разрушено. Меншиков лишился председательства в военной школе; у него отняли 15 000 душ, украденных из бывших владений Мазепы. Смерть Петра застала его наполовину разжалованным. Но при вступлении на престол Екатерины ему все было возвращено с лихвою: он сделался еще могущественнее и уже видел дочь вступающею на престол. Но накануне этого высшего торжества все рушилось, и он дожил век в изгнании, с несколькими копейками в день на пропитание.
Эта вторая половина его жизни не входит в намеченную мною программу настоящей работы; может быть, позднее я возвращусь к ней.
Что бы ни возражали и ни утверждали, этот сотрудник Петра не был слишком умен, но эта сила, которую нельзя не признать. Попавши в руки Петра, призванная служить самой могущественной воле, какая только известна в современной истории до Наполеона, эта сила, брошенная могучим толчком на обширную необработанную степь, какою была в то время Россия, для обработки ее, имела свою ценность. Она побеждала все препятствия, разбивала все преграды; это был могущественный поток, несущий в своем водовороте плодотворные семена, запутанные в тине.
Высокомерный, грубый, корыстолюбивый и жестокий, человек этот не умел любить и не был любим. Когда в 1706 году дом его в Москве загорелся, весь народ радовался. Петр этим не смущался. Он всегда оказывал тайное предпочтение тем слугам, которые помимо его не могли рассчитывать ни на что и ни на кого.
II
Я подхожу к сподвижникам второстепенным. Некоторые из них принадлежали к старинным дворянским родам, но они не самые интересные. Призванный после смерти Лефорта управлять адмиралтейством и польским приказом, министр иностранных дел этой эпохи, Федор Алексеевич Головин, не был ни моряком, ни дипломатом. Он женил своего брата, Алексея, на одной из сестер Меншикова; за него все делал Ягужинский, которого Петр в свою очередь оценивал по достоинству. Головин с важностью носил компас, как отличительный знак занимаемого им положения: в этом вся его заслуга. Генерал адмирал Апраксин, сменивший его в 1706 году, несколько значительнее, но опять-таки обязан большею частью своего превосходства и успехов присутствию в адмиралтействе норвежца Крюйса. Поэтому он завидовал этому, подчиненному ему, сопернику и с постыдной поспешностью воспользовался случаем от него избавиться. Вследствие гибели одного судна, происшедшей благодаря неправильно истолкованному сигналу, военный совет под председательством генерал-адмирала приговорил чужеземца к смертной казни. Нерыцарский поступок со стороны потомка семьи, претензия которой на аристократичность, впрочем, оспаривается некоторыми генеалогами!Петр заменил смертный приговор вечной ссылкой, из которой Крюйс скоро возвратился, так как с его отъездом в адмиралтействе все пошло вверх дном.
Управление посольским приказом с титулом канцлера перешло после Головина к Гавриилу Ивановичу Головкину, представлявшему собой еще одно декоративное ничтожество. Положив начало системе, которой Екатерина II дала еще большее развитие, Петр часто отделял титул от исполнения возлагаемых им обязанностей, что позволяло ему легче удовлетворять своему вкусу в выборе фаворитов более низкого происхождения. Низводя титулованного министра до фигуральной роли, он находил для действительной службы своей внешней политике Остерманов и Ягужинских. Друг детства государя, позднее самый обычный товарищ его удовольствий и дебошей, и кроме того родственник его со стороны Нарышкиных, Гавриил Иванович имел привычку держаться со своим государем тона наставника, и в одном из официальных писем он пишет ему в таком тоне: «Ваше Величество соблаговолили приписать мою подагру злоупотреблению удовольствиями Венеры, я считаю своим долгом сообщить Вашему Величеству по этому поводу истину, которая заключается в том, что болезнь происходит скорее от злоупотребления напитками». По честности Головина можно отнести к низшему рангу. Ходили слухи, что он пользовался определенным содержанием от Мазепы. В декабре 1714 года Петр его упрекал при полном составе сената в казнокрадстве; он вынужден был сознаться, что пошел на это при фуражировке армии сообща с Меншиковым.
Но среди старой аристократии были люди и получше этих, по крайней мере в отношении ума. Толстой, например, оправдывал слова Петра: «Когда имеешь дело с ним, держи камень за пазухой, чтобы успеть вовремя выбить ему зубы». Или некто другой, к которому относятся слова царя: «Не знай я, что это за голова, я бы давно приказал ее снести».
Дипломат в Вене, в Константинополе, полицейский агент, преследовавший несчастного Алексея, Толстой пользовался услугами часто постыдными, но всегда выдвигавшими на вид его замечательные способности, и добивался отличия – голубой ленты, места в Сенате и обширных владений. Его значение пало только после смерти Петра. В 1722 году, вовлеченный в конфликт с Меншиковым, он познакомился с горестями ссылки и с негостеприимными берегами Белого моря.
В начале семнадцатого века из рядов аристократии выделяется Борис Иванович Куракин, являющийся первым и в то же время самым привлекательным воплощением русского дипломата, не лишенного и хитрости, как все восточные люди. Обладая гибким умом славянина, влюбленный в литературу, как завсегдатай отеля Рамбуйе и страстный любитель изящного искусства, как истинный версалец, он, войдя в царскую семью, благодаря браку с Ксенией Лопухиной, сестрою первой жены Петра, умел, пока было можно, извлекать выгоду из этого родства и заставить забыть о нем впоследствии. Являясь представителем России сперва в Лондоне при королеве Анне, потом в Ганновере при будущей королеве Англии, и наконец в Париже при регентстве и в первые годы царствования Людовика XV, очень еще молодой и неопытный, он подчас чувствовал себя в весьма затруднительном положении как дипломат, но всегда умел извернуться и поддержать свой престиж и честь своей страны. Умение держать себя с достоинством и неиссякаемым благодушием искупало все его неловкости.
Я должен быть умерен в своем перечислении. Самой интересной личностью этой группы является Василий Никитич Татищев, первый из целого ряда подобных ему деятелей. Род его ведется от Рюрика князьями Смоленскими. Лучший ученик Петра, по окончании школы, которою заведовал в Москве один француз, он вступил, вместе с Неплюевым, в группу молодых людей, посланных Петром за границу для окончания образования. Некоторые из числа этих молодых людей, в том числе и сам Неплюев, были уже женаты. Через Ревель, Копенгаген, Гамбург, они достигли Амстердама и нашли там целую группу русских студентов. Двадцать семь из них были отправлены в Венецию, где должны были вступить на службу республиканского флота. Неплюев принял таким образом участие в экспедиции на остров Корфу. По всем берегам Средиземного моря и даже Атлантического океана можно было встретить эту учащуюся московскую молодежь. Специальные агенты, Беклемишев на юге Франции, князь Иван Львов – в Голландии, и один из Зотовых – во Франции – должны были направлять работы молодежи, руководить ее путешествиями и наблюдать за нею.
Когда они вернулись на родину, Петр ожидал их в своем кабинете, и в шесть часов утра, со свечою в руках (так как зимою солнце еще не восходит в этот час), он проверял по карте их познания в географии, делая им строгий выговор, если испытание не было в их пользу и, указывая на свои мозолистые руки, «которые захотел сделать такими в пример всем прочим».
Неплюев подготовился таким образом к служению своей стране то в качестве дипломата в Турции, то как правитель Малороссии, то как горный чиновник на Урале. Татищев превосходил Неплюева разнообразием способностей, умением быстро осваиваться со всяким делом и неутомимой деятельностью. Бывши всегда примерным учеником, он как будто всю свою жизнь отвечал хорошо заученный урок. Вечно в движении, по примеру своего учителя, он брался за все: военное искусство, дипломатия, финансы, администрация, наука – сменяют друг друга; он был горяч в работе и проникнут чувством ответственности в ней; постоянно что-нибудь делал и привлекал к делу других; не заботясь о прошлом, создавал будущее, так же, как и Петр. Татищев ко всему проявлял интерес, но поверхностный и мелочный. Еще связанный с Востоком крепкими узами, он уже смело направлял взгляд и ум в противоположную сторону.
В 1704 году он присутствовал при взятии Нарвы, также сопровождал Петра по роковой дороге, которая привела к берегам Прута, и пускался в археологические изыскания и раскопки, чтобы найти могилу Игоря, этого легендарного сына Рюрика. Затем, снова отправившись за границу, он провел несколько лет в Берлине, Бреславле и Дрездене, отдаваясь новым изучениям, занятый составлением библиотеки. Немного позже мы находим его занимающим пост дипломата на конгрессе на Аландских островах. Потом мы видим его картографом, занятым обширным делом составления общего атласа России. А несколько времени спустя, отправляясь в Персидскую кампанию, Петр получил книгу-путеводитель «Хроника Мурома», написанную «деятелем».
Татищев является историком. Но этого еще недостаточно. В нем нуждались на Урале, где изыскание залежей меди не приводило к желательным результатам. Он отправился туда, констатировал вопиющие ошибки местного управления, донес об угнетении местного населения агентами центрального управления, основал город Екатеринбург, которому суждено было в будущем играть такую видную роль в развитии горной промышленности; положил начало народным школам и успел изучить французский язык с помощью грамматики, которую он себе достал во время пребывания на Аландских островах. После смерти Петра он, еще молодой, продолжал свою разнообразную деятельность и, умирая, оставил большую литературную работу, которую издал Мюллер: три тома «Истории России», дополненные впоследствии, благодаря трудам Погодина, и энциклопедический словарь, доведенный до буквы Л, – работу, возбудившую сильные нападки со стороны историков восемнадцатого века со Шлецером во главе, но вполне реабилитированную впоследствии. Татищев не избег общей участи, познакомившись с дубинкой своего монарха в 1722 году, благодаря жалобе на хищения, поданной Никитой Демидовым. Он умер в изгнании, как и другие, но выносил свою участь более стойко. В семьдесят лет, чувствуя приближение конца, он сел на коня, отправился в приходскую церковь и слушал обедню. Потом проехал на кладбище, указал место для своей могилы и заказал священнику на завтра заупокойную обедню. Он испустил последний вздох в час, который предвидел, во время соборования. Слава и особенная удача Петра, что он среди своих приближенных встретил человека подобного достоинства и нравственной силы, рядом с Зотовым и Надежинским, этим исповедником, которому царь целовал руку выходя от обедни, а минуту спустя давал щелчки и заставлял состязаться в пьянстве с секретарем в сутане, состоявшем при Дюбуа, известным пьяницей. Через час аббат валялся под столом, а Петр бросался на шею победителю, поздравлял его со спасением чести России. Этот Надежинский оставил после себя большое состояние; но чтобы положить основание богатству России, у Петра, к счастью, нашлись другие помощники.