Страница:
Заметим, кроме того, что подобное дикое времяпрепровождение сочеталось с развращенностью и цинизмом нравов, чему Петр также первый подавал пример. Готовясь жениться на дочери государя, герцог Голштинский показывался повсюду в Петербурге с общепризнанной своей любовницей, мужу которой покровительствовал, не получая замечания от своего будущего тестя.
Во многих отношениях Петр в действительности добился только наслоения одной развращенности на другую. Тезис славянофилов здесь отчасти находит себе оправдание. Также относительно внешности он достиг лишь эффекта переряживания, удовлетворявшего его страсти к маскарадам: одетые по французской моде русские оставались почти такими же дикарями, какими были раньше, сделавшись еще вдобавок смешными. В 1729 году французский монах-капуцин, поселившийся в Москве, так передавал свои впечатления по этому поводу: «Мы начинает понемногу узнавать дух русского народа. Говорят, что за двадцать лет его царское величество произвел среди русских большие перемены; так как ум у них восприимчивый, то действительно можно бы еще сделать их похожими на людей, но благодаря упорству большинство предпочитает оставаться скотами, чем принять образ человеческий. Кроме того, они недоверчиво относятся к иностранцам, плутоваты и вороваты в высшей степени. Правда, наказания ужасны, но этим их не устрашишь. Они способны убить человека за несколько грошей, что делает опасным позднее хождение по улицам».
Перемена была главным образом внешняя. При каждом более сильном порыве духа или тела, под влиянием вина или гнева, маска спадала. В день торжества въезда Петра в Москву после Персидского похода (в декабре 1722-го) князь Григорий Долгорукий, сенатор и дипломат, и князь-кесарь Иван Ромодановский вцепились друг другу в волосы в присутствии многочисленного общества и дрались на кулачках с добрых полчаса, и никому не приходило в голову их разнять. Иностранцев окружали почетом, за ними ухаживали в присутствии государя; но как только он поворачивался спиной, с них срывали парики. Герцогу Голштинскому стоило немалых усилий защитить свою прическу. Понятия о чести, честности, долге, настойчиво, энергично проповедуемые Петром и в том его величайшая заслуга перед историей, с трудом проникали в глубь сознаний, скользя по неподатливым душам, как плохо прилаженная одежда. Сам Татищев, отозванный с Урала, где Демидов обвинял его во взяточничестве, в свою защиту выставлял довод нравственного мировоззрения, совершенно не похожего на европейское: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед вашим величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, если получил благодарность, когда дела решал честно и как следует? Вооружаться против такой благодарности вредно, потому что тогда в судьях уничтожается побуждение посвящать делам время сверх узаконенного и произойдет медленность, тяжкая для судящихся». В 1715 году было возбуждено громаднейшее дело о злоупотреблениях, обнаруженных в поставках в армию, и подсудимых звали: Меншиков, адмирал Апраксин, петербургский вице-губернатор Корсаков, генерал-адмирал Кикин, первый комиссар адмиралтейства Сенявин, генерал-фельдцейхмейстер Брюс, сенаторы Волконский и Лопухин!
Неутомимому работнику Петру не удавалось также победить вполне у своих подданных укоренившихся привычек лени, бездеятельности, физической и духовной.
Здоровые люди тысячами бродили по улицам, предпочитая выпрашивать милостыню, чем работать. Некоторые, надев на ноги кандалы, выдавали себя за арестантов, посланных по улицам (по обычаю, действительно практиковавшемуся в те времена) за сбором подаяний от народных щедрот. Беззаботная праздность, мать ужасной бедности, продолжала царить в деревнях. «Когда крестьянин спит, – говорит Посошков, – надо его дому загореться, чтобы заставить его проснуться; но он не потрудится встать, чтобы потушить дом своего соседа». Пожары, уничтожавшие целые деревни, были очень часты, и легка работа шаек разбойников, грабивших то, что пощадил огонь; а жители не догадывались соединиться, чтобы дать отпор злодеям. Последние являлись в избу, «подогревали» мужика и его бабу, чтобы выпытать у них, где спрятаны деньги, грабили, нагружали на повозки и спокойно увозили все имущество; соседи равнодушно на это смотрели и не двигались с места. Чтобы избежать воинской повинности, молодые люди укрывались в монастыри; другие поступали в школы, основанные Петром, и ухитрялись там ничему не учиться.
И все-таки великий духовный переворот совершился, Петр посеял в родную почву семена наудачу, пожалуй, неправильно и отчасти руководясь личной фантазией, но они взошли и принесли плод. Сверх того, он дал своему народу пример жизни, где прискорбные пороки – результаты наследственных недостатков – сочетались с самыми доблестными, благородными добродетелями; и история показала с тех пор, какая чаша весов перетянула. Стомиллионный народ развернул перед взорами старого европейского мира, удивленного, вскоре встревоженного, силу, элементы которой, бесспорно, не исключительно материальные. Эту силу современная Россия почерпнула из души своего героя. Ему обязана она также своими умственными успехами, хотя учебные заведения великого царствования небезосновательно считаются не вполне удовлетворительными.
В действительности периода «воспитания» не существовало у русских людей того времени. Переход из детства в юношеский возраст совершался незаметно. Поэтому умы до зрелых лет сохраняли известную свежесть, но также и ребяческую наивность. Это светотень утренней зари, полная неясных, смутных очертаний, – смешение языческих суеверий и причудливо извращенных христианских преданий. Перун, бог грома, лишь замещен пророком Ильей, разъезжающим на колеснице по облакам. Редкие явления мира физического и явления мира духовного считаются одинаково действием сил таинственных и страшных, перед которыми человек чувствует себя беззащитным и жалко-беспомощным.
Петр рассчитывал победить, главным образом воспитанием, эти химерические воззрения на жизненную действительность, приспособленные для наклонности к лености.
Его личные взгляды шли в этом направлении весьма далеко: до введения обучения обязательного и бесплатного, проповедуемого Посошковым. Принцип подтверждался даже указом от 28 февраля 1714 года, но его применение ограничилось сыновьями дьяков (служащих в административных присутственных местах) и духовенства. Сенат отказался идти дальше. Отнять у торговли и промышленности мальчиков-учеников – разве не значит разорить торговлю и промышленность? Преобразователь уступил и ограничился тем, что со своей обычной настойчивостью и суровостью следил за применением новых правил: сын дьяка Петр Ижорин отказывался учиться в школе математики, основанной в Олонецке; по царскому указу его привезли в Петербург в кандалах. «Школы повсюду и школы всех родов» – таков стал лозунг.
Но какие школы? В этом отношении, к сожалению, в представлении Петра долго царила неустойчивость. Вначале он как будто склонялся к типу ложнообразовательному, с литературной тенденцией, до сих пор преобладавшей благодаря влиянию польскому и малороссийскому. По возвращении из первого путешествия за границу он еще думал только о расширении программы Московской Академии.
После встречи с Глюком его мысли приняли другое направление, но в том же духе. Бывший учитель Екатерины Трубачевой сразу был назначен директором учебного заведения, где должны были преподаваться география, этика, политика, латинская риторика, картезианская философия, языки греческий, еврейский, сирийский, халдейский, французский и английский, танцы и верховая езда. Недалекий Глюк окончательно растерялся. И вдруг, со своей обычной резкостью. Преобразователь изменил мнение; он нашел свой путь. Ему нужны были школы профессиональные, какие он видел в Германии, Голландии и Англии. Но он не давал себе времени выработать общий план, начав с начала, то есть со школ первоначальных и средних; он сразу сделал скачок к образованию высшему: инженерному искусству, мореплаванию, высшей математике, и это потому, что он заботился сейчас не столько о распространении просвещения, сколько о подготовке офицеров, необходимых ему для армии и флота. Такая материалистическая точка зрения, согласная с нуждами правительства, долго имела преобладающее влияние на создания Петра. Скоро в Петербурге появилась Морская Академия, в Москве – военно-хирургическая школа, где немецкие и английские профессора занимали щедро оплачиваемые кафедры. Не хватало только учеников. Чтобы приняться за изучение высшей математики, сыновьям дьяков и попов, имевшимся в распоряжении царя, недоставало умения читать и писать! Петр легкомысленно взобрался на вершину лестницы, не заботясь о промежуточных ступенях. В 1714 году, правда, был издан указ с планом школ провинциальных, низших и средних, при епархиях и монастырях; но в 1719 году Григорий Скорняков-Писарев, на которого возложено было заведование этими училищами, докладывал государю, что единственная школа, где удалось собрать двадцать шесть учеников, могла быть открыта в Ярославле. В 1723 году сорок семь учителей были разосланы по провинции из Петербурга и Москвы; восемнадцать возвратились обратно, не найдя занятий. В том же году поднимался вопрос о соединении предполагаемых провинциальных школ с училищами духовными, восстановленными только что изданным приказом; Синод ответил, что единственное учреждение такого рода существует в Новгороде.
В Инженерном училище насчитывалось до 1713 года всего двадцать три ученика. Наконец Петр насильно поместил туда семьдесят семь молодых людей, набранных из детей дворцовых служителей, которым их ученым профессорам приходилось прежде всего преподавать азбуку!
Преобразователь сознавал бедность достигнутых результатов; он старался возместить ее посылкой большого числа молодых людей в учебные заведения за границей. Но и тут возникли затруднения: Англия защищала свои учебные заведения против вторжения пришельцев; также не хватало денег. Двое молодых людей, посланных в Париж в 1716 и 1717 году, – один из них араб Ибрагим, – жаловались на нищету: вдвоем они не имели даже одного экю в день! Часто молодым людям мешала лень, а также беспутное поведение. В 1717 году князь Репнин умолял государя о возвращении двух своих сыновей, которые вместо того, чтобы изучать в Германии военное дело, запутались в долгах.
В Тулоне в это же время администрации пришлось прибегнуть к дисциплинарным мерам относительно русских молодых людей, принятых в состав гардемаринов. По донесению агента Зотова, они ссорились, бранились, «как здесь не делают люди самого плохого поведения», и дело даже доходило до убийств «не на дуэли». Пришлось отобрать у них шпаги.
В общем, Россия оставалась данницей Европы в пополнении кадров своих деятелей военных, научных, художественных и промышленных, и если ей удавалось с грехом пополам заполнить свои казармы, то все же досадная пустота царила в иных местах, среди таким способом набранных рядов. Однако Петр не отчаивался и продолжал идти вперед. После посещения Парижа он горел желанием обладать в Петербурге Академией наук.
Благодаря бесчисленным проектам, появляющимся по инициативе Петра, замечаниям, выслушиваемым им со всех сторон, и собственным измышлениям он наконец составил себе об этом учреждении представление столь же высокое, сколь и неясное. Академия, как ему казалось, сможет сразу заполнить все обидные пробелы – и в школьной организации, пробудить которую к жизни он прилагал все усилия, и в деятельности умственной, какую он надеялся создать вокруг нового учреждения. До известной степени он сознавал недостаточность имевшихся в его распоряжении материалов, чтобы осуществить свою затею, и вот почему, против обыкновения, долго колебался, обдумывал, пропускал целые годы. Только в 1724 году, за год до смерти, он решил дело, по своему обычаю, одним росчерком пера. Под докладом Фика о необходимости привлечения в «Россию способных чиновников» он написал: «Сделать Академию».
В маленьких провинциальных городах, даже в столицах на окраинах, существуют лавки неопределенного назначения, не то мелочные, не то табачные, где продаются вместе марки, бакалейные товары, сигары, домашняя утварь, газеты и даже книги. Это тип первобытных базаров, к которому начинают возвращаться современные большие универсальные магазины по круговороту, часто встречающемуся в истории цивилизаций. Разница заключается в смешении, царящем там, и методическом распределении здесь. Академия, созданная по указу Петра, – первобытный базар; в нем мы находим странное сочетание и смешение трех классических форм; немецкой гимназии, немецкого университета и французской академии. Эта школа, но в то же время ученое общество и художественный кружок. И, в сущности, такая пестрота вполне объяснима: как в лавках, где пачки спичек лежат рядом с книжками в желтых обложках, они соответствуют низкой степени развития потребителей. Академия, основанная в Москве до воцарения Преобразователя, тоже имела характер полудуховный-полусветский. Учреждение, однако, вызвало ожесточенную критику, отчасти справедливую. Как учебное заведение, Академия никогда серьезно не существовала за отсутствием аудитории, которая была бы в состоянии слушать лекции, читавшиеся профессорами вроде Германа, Делиля, Бернулли, обсуждавшими самые сложные задачи наук умозрительных, рассуждавшими о высших математических науках, изучавшими древности греческие и латинские. Как ученое общество, она, конечно, служила общим интересам науки и даже, в частности, России. Практическая ценность изысканий Делиля по русской картографии неоспорима настолько же, как работа Байера по изучению греческих и римских древностей. Остается лишь убедиться, не нашлось ли бы для 24 912 рублей, ассигнованных на содержание этого учреждения из доходов Нарвы, Дерпта и Пернова, лучшего употребления в такой стране и в такое время, где умственная роскошь, по справедливости, могла показаться несвоевременной и где, прежде чем обзаводиться книгами по умозрительным наукам, следовало бы позаботиться о создании круга читателей для сочинений, гораздо более элементарных.
Но истинная школа великого царствования, единственная неуклонно исполнившая свою программу и свою задачу, была, в смысле знания и в смысле нравственности, та, где Петр тридцать лет сам состоял учителем, – школа великого примера, нами вышеуказанная. Да его всеобъемлющая любознательность, его лихорадочная жажда всему научиться, сообщительная по своей сущности и сообщившаяся все-таки до известной степени его подданным. И кроме того, его также нельзя упрекнуть и в пренебрежении к необходимым основам умственного приобщения, какое он стремился создать.
Заставить переводить Пуффендорфа духовное собрание может показаться мыслью довольно странной, но, как известно, в привычках Петра было не пренебрегать никакими средствами для достижения намеченной цели. Ему нужны были книги, он обратился к заведующему своей типографией Поликарпову для составления истории и географии России и, не удовлетворившись выполнением им задачи, возложил ее на служащих своей канцелярии, язык которой он принял и сделал обиходным. Для создания музея Петр прибег к усердию всех своих подданных и принимал без строгого разбора все диковинки, какие ему предлагали: телят с двумя головами или уродов-детей, стараясь в то же время привить убеждение, что «монстры» вовсе не порождение дьявола, как принято было думать. И разве не трогательно, в сущности, видеть, как он все свои усилия, хотя бы иногда и неверно рассчитанные, неловкие, неудачные, но неутомимо и непреклонно направляет к цели, горевшей светочем прогресса, манившей его взоры? И, в конце концов, он ее достигает! В 1719 году два его флотских офицера, Иван Евреинов и Федор Лужин, отправились в экспедицию для исследования берегов Камчатки. На них было возложено разрешение вопроса, поставленного Лейбницем: соприкасаются ли здесь Азия и Америка или они разделены морем? Результатом экспедиции явилась только карта Курильских островов; но, настойчиво преследуя свою мысль, Петр снова в 1725 году возобновил попытку с Берингом, и был открыт пролив, увековечивший имя смелого исследователя.
В мемуарах Парижской Академии Делиль-старший говорит о карте Каспийского моря и смежных областей, показанной ему Петром в 1717 году, которая, не будучи вполне точной, исправляла имеющиеся на Западе сведения об этих странах. В 1721 году тридцать картографов, работая по разным местам, уже были заняты в различных областях России. Петр дал им указание, несколько краткое, по своему обычаю: «В каждом городе определить широту по циферблату и затем двигаться по прямой линии в различных направлениях компасной картушки до границ каждого округа». Все-таки картографы исполнили до известной степени свою задачу. Кроме того, посланы были специальные исследователи: лейтенант Гербер на север Каспийского моря; доктор Мессершмид и шведский пленник Табберт, больше известный под именем Штраленберга, – в Сибирь; итальянец Флорио Геневени – в Персию, Хиву и Бухару; лейтенант Бухгольц и майор Лихарев – на Иртыш. При посредстве полученных таким образом сведений секретарь Сената Иван Кириллов составил географический атлас, представляющий собой ценный труд, над которым работал до 1734 года.
В 1720 году из хранилищ бесчисленных монастырей были истребованы грамоты, старинные рукописи и книги. Таким образом положено было начало архиву. Книги, захваченные в Митаве во время Северной войны и сложенные первоначально в с. – петербургском Летнем дворце, образовали основу библиотеки – непосредственный плод победы. Оставалось еще создать художественный музей. Поэтому в 1717 году Петр обратился к содействию флорентийских художников, между прочим к Боначчи, которому заказал две статуи, изображающие Адама и Еву. В 1713 году он сделал покупки в Риме. Его агент Кологривов сообщал: «На сих днях купил я статую мраморную Венуса, старинная, найдена с месяц... Не разнит ничем против Флоренской славной, но еще лучше тем, что сие целое, а Флоренская изломана во многих местах; у незнаемых людей попалась, и ради того заплатил 196 ефимков, а как купить бы инако, скульптор говорит, тысяч десять и больше стоит». Школа живописи и ваяния присоединяется к музею в Удивительном сочетании с оружейной канцелярией. Вход в музей был даровой. Напрасно возбуждая вопрос, часто поднимающийся в наше время, советники царя убеждали его установить небольшую плату за вход, употребив ее на обогащение коллекции, но Петр не разделял такого мнения: по его приказанию посетителям даром раздавались прохладительные питья! Обычай этот существовал вплоть до царствования Анны Иоанновны и составлял ежегодный расход в четыреста рублей. В садах, окружающих Летний дворец, шестьдесят скульптурных групп, украшающих фонтаны, знакомили петербургскую публику с баснями Эзопа, Текст басен был напечатан рядом. Статуи из позолоченного свинца не отличались красотой, но дидактическое намерение – превосходно.
Как средство умственной пропаганды, Петром не забыт был и театр. История театра до великого царствования мало известна. В некоторых монастырях Киева и Москвы, впоследствии в госпитале древней столицы происходили периодические представления, следуя примеру школ, учрежденных иезуитами. Сюжеты пьес были религиозные, актерами – семинаристы и студенты. Обстановка самая несложная, слог весьма грубый. Говорят, что в пьесе, изображавшей Благовещение, Богородица отвечала Ангелу: «Что же ты меня принимаешь за...?» В 1672 году, год рождения Петра, театр впервые был допущен при дворе. Придерживавшаяся заветов византийского аскетизма и наставлений «Домостроя», первая жена Алексея Михайловича, Милославская, враждебно относилась к театральным представлениям; вторая, характера веселого и более развитая, распахнула им ворота Кремля. Труппа была немецкая, но было условлено, что в обучение к ней поступят русские ученики из подьячих. Раньше всего была поставлена история Агасфера и Эсфири, в которой видели намеки на Алексея и Наталью. Смерть Алексея Михайловича и последующие смутные годы прекратили эти развлечения. Правда, говорят, Софья около 1680 года устроила театр даже в тереме, где давались пьесы в ее обработке, между прочим перевод «Лекаря поневоле» Мольера. Говорили, будто бы даже она сама выступала на сцене. Характер правительницы и беспокойное время ее правления делают такое предположение маловероятным. Может быть, смешивали ее со старшей сестрой Петра, царевной Натальей, имевшей тогда от роду семнадцать лет и обнаружившей впоследствии дарования природной актрисы.
Во многих отношениях Петр в действительности добился только наслоения одной развращенности на другую. Тезис славянофилов здесь отчасти находит себе оправдание. Также относительно внешности он достиг лишь эффекта переряживания, удовлетворявшего его страсти к маскарадам: одетые по французской моде русские оставались почти такими же дикарями, какими были раньше, сделавшись еще вдобавок смешными. В 1729 году французский монах-капуцин, поселившийся в Москве, так передавал свои впечатления по этому поводу: «Мы начинает понемногу узнавать дух русского народа. Говорят, что за двадцать лет его царское величество произвел среди русских большие перемены; так как ум у них восприимчивый, то действительно можно бы еще сделать их похожими на людей, но благодаря упорству большинство предпочитает оставаться скотами, чем принять образ человеческий. Кроме того, они недоверчиво относятся к иностранцам, плутоваты и вороваты в высшей степени. Правда, наказания ужасны, но этим их не устрашишь. Они способны убить человека за несколько грошей, что делает опасным позднее хождение по улицам».
Перемена была главным образом внешняя. При каждом более сильном порыве духа или тела, под влиянием вина или гнева, маска спадала. В день торжества въезда Петра в Москву после Персидского похода (в декабре 1722-го) князь Григорий Долгорукий, сенатор и дипломат, и князь-кесарь Иван Ромодановский вцепились друг другу в волосы в присутствии многочисленного общества и дрались на кулачках с добрых полчаса, и никому не приходило в голову их разнять. Иностранцев окружали почетом, за ними ухаживали в присутствии государя; но как только он поворачивался спиной, с них срывали парики. Герцогу Голштинскому стоило немалых усилий защитить свою прическу. Понятия о чести, честности, долге, настойчиво, энергично проповедуемые Петром и в том его величайшая заслуга перед историей, с трудом проникали в глубь сознаний, скользя по неподатливым душам, как плохо прилаженная одежда. Сам Татищев, отозванный с Урала, где Демидов обвинял его во взяточничестве, в свою защиту выставлял довод нравственного мировоззрения, совершенно не похожего на европейское: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед вашим величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, если получил благодарность, когда дела решал честно и как следует? Вооружаться против такой благодарности вредно, потому что тогда в судьях уничтожается побуждение посвящать делам время сверх узаконенного и произойдет медленность, тяжкая для судящихся». В 1715 году было возбуждено громаднейшее дело о злоупотреблениях, обнаруженных в поставках в армию, и подсудимых звали: Меншиков, адмирал Апраксин, петербургский вице-губернатор Корсаков, генерал-адмирал Кикин, первый комиссар адмиралтейства Сенявин, генерал-фельдцейхмейстер Брюс, сенаторы Волконский и Лопухин!
Неутомимому работнику Петру не удавалось также победить вполне у своих подданных укоренившихся привычек лени, бездеятельности, физической и духовной.
Здоровые люди тысячами бродили по улицам, предпочитая выпрашивать милостыню, чем работать. Некоторые, надев на ноги кандалы, выдавали себя за арестантов, посланных по улицам (по обычаю, действительно практиковавшемуся в те времена) за сбором подаяний от народных щедрот. Беззаботная праздность, мать ужасной бедности, продолжала царить в деревнях. «Когда крестьянин спит, – говорит Посошков, – надо его дому загореться, чтобы заставить его проснуться; но он не потрудится встать, чтобы потушить дом своего соседа». Пожары, уничтожавшие целые деревни, были очень часты, и легка работа шаек разбойников, грабивших то, что пощадил огонь; а жители не догадывались соединиться, чтобы дать отпор злодеям. Последние являлись в избу, «подогревали» мужика и его бабу, чтобы выпытать у них, где спрятаны деньги, грабили, нагружали на повозки и спокойно увозили все имущество; соседи равнодушно на это смотрели и не двигались с места. Чтобы избежать воинской повинности, молодые люди укрывались в монастыри; другие поступали в школы, основанные Петром, и ухитрялись там ничему не учиться.
И все-таки великий духовный переворот совершился, Петр посеял в родную почву семена наудачу, пожалуй, неправильно и отчасти руководясь личной фантазией, но они взошли и принесли плод. Сверх того, он дал своему народу пример жизни, где прискорбные пороки – результаты наследственных недостатков – сочетались с самыми доблестными, благородными добродетелями; и история показала с тех пор, какая чаша весов перетянула. Стомиллионный народ развернул перед взорами старого европейского мира, удивленного, вскоре встревоженного, силу, элементы которой, бесспорно, не исключительно материальные. Эту силу современная Россия почерпнула из души своего героя. Ему обязана она также своими умственными успехами, хотя учебные заведения великого царствования небезосновательно считаются не вполне удовлетворительными.
II
Славянофилы имеют особое представление, и представление преувеличенное, о просвещении, каким обладала Россия до Петра Великого. По их утверждению, Преобразователь даже в этом отношении скорее отодвинул свою Родину назад, чем подвинул ее вперед, заменив обучение «общеобразовательное», в школах первоначальных или средних и в Славяно-греко-латинской Академии в Москве, системой воспитания «профессионального», уже отвергнутого на Западе. Прежде всего следует разобраться, что собой представляли и эти школы, и общеобразовательность их обучения. Школы? Их было всего-навсего несколько, при некоторых монастырях. Общеобразовательность обучения? Она ограничивалась, насколько известно, чтением Священного писания, элементарными начатками географии и истории. Над могилой Преобразователя Феофан Прокопович, которого нельзя заподозрить в предвзятости, в ущерб такому духовному образованию, напоминал, что в те времена, когда Россия не знала иного, трудно было бы найти в ней компас!Азбуки того времени заключали упражнения в вопросах и ответах, любопытно рисующие соответствующий умственный уровень. Вопрос: «Что такое высота неба, ширина земли, глубина моря?» Ответ: «Высота – это Отец! Ширина земли – это Сын! Глубина моря – это Дух Святой!» Вопрос: «Кому было дано первое писание Христа?» Ответ: «Апостолу Кайиафе» (подлинная выписка).В действительности периода «воспитания» не существовало у русских людей того времени. Переход из детства в юношеский возраст совершался незаметно. Поэтому умы до зрелых лет сохраняли известную свежесть, но также и ребяческую наивность. Это светотень утренней зари, полная неясных, смутных очертаний, – смешение языческих суеверий и причудливо извращенных христианских преданий. Перун, бог грома, лишь замещен пророком Ильей, разъезжающим на колеснице по облакам. Редкие явления мира физического и явления мира духовного считаются одинаково действием сил таинственных и страшных, перед которыми человек чувствует себя беззащитным и жалко-беспомощным.
Петр рассчитывал победить, главным образом воспитанием, эти химерические воззрения на жизненную действительность, приспособленные для наклонности к лености.
Его личные взгляды шли в этом направлении весьма далеко: до введения обучения обязательного и бесплатного, проповедуемого Посошковым. Принцип подтверждался даже указом от 28 февраля 1714 года, но его применение ограничилось сыновьями дьяков (служащих в административных присутственных местах) и духовенства. Сенат отказался идти дальше. Отнять у торговли и промышленности мальчиков-учеников – разве не значит разорить торговлю и промышленность? Преобразователь уступил и ограничился тем, что со своей обычной настойчивостью и суровостью следил за применением новых правил: сын дьяка Петр Ижорин отказывался учиться в школе математики, основанной в Олонецке; по царскому указу его привезли в Петербург в кандалах. «Школы повсюду и школы всех родов» – таков стал лозунг.
Но какие школы? В этом отношении, к сожалению, в представлении Петра долго царила неустойчивость. Вначале он как будто склонялся к типу ложнообразовательному, с литературной тенденцией, до сих пор преобладавшей благодаря влиянию польскому и малороссийскому. По возвращении из первого путешествия за границу он еще думал только о расширении программы Московской Академии.
После встречи с Глюком его мысли приняли другое направление, но в том же духе. Бывший учитель Екатерины Трубачевой сразу был назначен директором учебного заведения, где должны были преподаваться география, этика, политика, латинская риторика, картезианская философия, языки греческий, еврейский, сирийский, халдейский, французский и английский, танцы и верховая езда. Недалекий Глюк окончательно растерялся. И вдруг, со своей обычной резкостью. Преобразователь изменил мнение; он нашел свой путь. Ему нужны были школы профессиональные, какие он видел в Германии, Голландии и Англии. Но он не давал себе времени выработать общий план, начав с начала, то есть со школ первоначальных и средних; он сразу сделал скачок к образованию высшему: инженерному искусству, мореплаванию, высшей математике, и это потому, что он заботился сейчас не столько о распространении просвещения, сколько о подготовке офицеров, необходимых ему для армии и флота. Такая материалистическая точка зрения, согласная с нуждами правительства, долго имела преобладающее влияние на создания Петра. Скоро в Петербурге появилась Морская Академия, в Москве – военно-хирургическая школа, где немецкие и английские профессора занимали щедро оплачиваемые кафедры. Не хватало только учеников. Чтобы приняться за изучение высшей математики, сыновьям дьяков и попов, имевшимся в распоряжении царя, недоставало умения читать и писать! Петр легкомысленно взобрался на вершину лестницы, не заботясь о промежуточных ступенях. В 1714 году, правда, был издан указ с планом школ провинциальных, низших и средних, при епархиях и монастырях; но в 1719 году Григорий Скорняков-Писарев, на которого возложено было заведование этими училищами, докладывал государю, что единственная школа, где удалось собрать двадцать шесть учеников, могла быть открыта в Ярославле. В 1723 году сорок семь учителей были разосланы по провинции из Петербурга и Москвы; восемнадцать возвратились обратно, не найдя занятий. В том же году поднимался вопрос о соединении предполагаемых провинциальных школ с училищами духовными, восстановленными только что изданным приказом; Синод ответил, что единственное учреждение такого рода существует в Новгороде.
В Инженерном училище насчитывалось до 1713 года всего двадцать три ученика. Наконец Петр насильно поместил туда семьдесят семь молодых людей, набранных из детей дворцовых служителей, которым их ученым профессорам приходилось прежде всего преподавать азбуку!
Преобразователь сознавал бедность достигнутых результатов; он старался возместить ее посылкой большого числа молодых людей в учебные заведения за границей. Но и тут возникли затруднения: Англия защищала свои учебные заведения против вторжения пришельцев; также не хватало денег. Двое молодых людей, посланных в Париж в 1716 и 1717 году, – один из них араб Ибрагим, – жаловались на нищету: вдвоем они не имели даже одного экю в день! Часто молодым людям мешала лень, а также беспутное поведение. В 1717 году князь Репнин умолял государя о возвращении двух своих сыновей, которые вместо того, чтобы изучать в Германии военное дело, запутались в долгах.
В Тулоне в это же время администрации пришлось прибегнуть к дисциплинарным мерам относительно русских молодых людей, принятых в состав гардемаринов. По донесению агента Зотова, они ссорились, бранились, «как здесь не делают люди самого плохого поведения», и дело даже доходило до убийств «не на дуэли». Пришлось отобрать у них шпаги.
В общем, Россия оставалась данницей Европы в пополнении кадров своих деятелей военных, научных, художественных и промышленных, и если ей удавалось с грехом пополам заполнить свои казармы, то все же досадная пустота царила в иных местах, среди таким способом набранных рядов. Однако Петр не отчаивался и продолжал идти вперед. После посещения Парижа он горел желанием обладать в Петербурге Академией наук.
Благодаря бесчисленным проектам, появляющимся по инициативе Петра, замечаниям, выслушиваемым им со всех сторон, и собственным измышлениям он наконец составил себе об этом учреждении представление столь же высокое, сколь и неясное. Академия, как ему казалось, сможет сразу заполнить все обидные пробелы – и в школьной организации, пробудить которую к жизни он прилагал все усилия, и в деятельности умственной, какую он надеялся создать вокруг нового учреждения. До известной степени он сознавал недостаточность имевшихся в его распоряжении материалов, чтобы осуществить свою затею, и вот почему, против обыкновения, долго колебался, обдумывал, пропускал целые годы. Только в 1724 году, за год до смерти, он решил дело, по своему обычаю, одним росчерком пера. Под докладом Фика о необходимости привлечения в «Россию способных чиновников» он написал: «Сделать Академию».
В маленьких провинциальных городах, даже в столицах на окраинах, существуют лавки неопределенного назначения, не то мелочные, не то табачные, где продаются вместе марки, бакалейные товары, сигары, домашняя утварь, газеты и даже книги. Это тип первобытных базаров, к которому начинают возвращаться современные большие универсальные магазины по круговороту, часто встречающемуся в истории цивилизаций. Разница заключается в смешении, царящем там, и методическом распределении здесь. Академия, созданная по указу Петра, – первобытный базар; в нем мы находим странное сочетание и смешение трех классических форм; немецкой гимназии, немецкого университета и французской академии. Эта школа, но в то же время ученое общество и художественный кружок. И, в сущности, такая пестрота вполне объяснима: как в лавках, где пачки спичек лежат рядом с книжками в желтых обложках, они соответствуют низкой степени развития потребителей. Академия, основанная в Москве до воцарения Преобразователя, тоже имела характер полудуховный-полусветский. Учреждение, однако, вызвало ожесточенную критику, отчасти справедливую. Как учебное заведение, Академия никогда серьезно не существовала за отсутствием аудитории, которая была бы в состоянии слушать лекции, читавшиеся профессорами вроде Германа, Делиля, Бернулли, обсуждавшими самые сложные задачи наук умозрительных, рассуждавшими о высших математических науках, изучавшими древности греческие и латинские. Как ученое общество, она, конечно, служила общим интересам науки и даже, в частности, России. Практическая ценность изысканий Делиля по русской картографии неоспорима настолько же, как работа Байера по изучению греческих и римских древностей. Остается лишь убедиться, не нашлось ли бы для 24 912 рублей, ассигнованных на содержание этого учреждения из доходов Нарвы, Дерпта и Пернова, лучшего употребления в такой стране и в такое время, где умственная роскошь, по справедливости, могла показаться несвоевременной и где, прежде чем обзаводиться книгами по умозрительным наукам, следовало бы позаботиться о создании круга читателей для сочинений, гораздо более элементарных.
Но истинная школа великого царствования, единственная неуклонно исполнившая свою программу и свою задачу, была, в смысле знания и в смысле нравственности, та, где Петр тридцать лет сам состоял учителем, – школа великого примера, нами вышеуказанная. Да его всеобъемлющая любознательность, его лихорадочная жажда всему научиться, сообщительная по своей сущности и сообщившаяся все-таки до известной степени его подданным. И кроме того, его также нельзя упрекнуть и в пренебрежении к необходимым основам умственного приобщения, какое он стремился создать.
III
Прежде всего Петр не только научил своих подданных читать, он даже дал им новый язык, созданный из всего понемногу, как все остальное. Уже в 1700 году в бытность свою в Амстердаме он поручил голландцу Ивану Тессингу при помощи поляка Копьевского, или Копьевича, основать там русскую типографию. Таким образом был напечатан первый выпуск книги, касавшейся предметов самых разнообразных: истории, географии, лингвистики, арифметики, военного искусства, мореплавательного искусства. По большей части это были переводы или изложения без всякой научной ценности, но весьма пригодные для популяризации. В 1707 году эта типография открыла второе отделение, послав в Москву наборщика и словолитчика, принесших в Россию русскую азбуку нового типа. То был «гражданский шрифт», названный так в противоположность старой славяно-сербской азбуке, сохраненной церковью. Петр его применил сейчас же в первой напечатанной книге – учебнике геометрии и во второй – руководстве для приветствий, переводе с немецкого. Затем следовали переводы сочинений по военному искусству, причем царь сам исправлял корректуры. Новая азбука не удовлетворяла творческое вдохновение Преобразователя. Если королева Виктория добровольно сделала язык своих верноподданных «языком королевы», то в России, наоборот, «язык царя» стал языком страны. В 1721 году Петр поручил Святейшему Синоду, только что созданному им, перевод части сочинений Пуффендорфа. По этому поводу среди почтенного собрания возгорелся спор: подобает ли для названной работы употреблять древнеславянский церковный язык или следует остановиться на разговорном языке, с течением времени сильно изменившемся? Государь, вмешавшись в спор, положил конец разногласиям самым неожиданным образом: «Будет применен особый язык, до сих пор употреблявшийся только в дипломатической канцелярии царя», носивший на себе следы своего космополитического происхождения, весь испещренный иностранными словами и неологизмами, – лепет варвара, читающего по складам европейскую цивилизацию. С тех пор этот язык сделался языком официальным; теперь на нем говорит и пишет стомиллионный народ.Заставить переводить Пуффендорфа духовное собрание может показаться мыслью довольно странной, но, как известно, в привычках Петра было не пренебрегать никакими средствами для достижения намеченной цели. Ему нужны были книги, он обратился к заведующему своей типографией Поликарпову для составления истории и географии России и, не удовлетворившись выполнением им задачи, возложил ее на служащих своей канцелярии, язык которой он принял и сделал обиходным. Для создания музея Петр прибег к усердию всех своих подданных и принимал без строгого разбора все диковинки, какие ему предлагали: телят с двумя головами или уродов-детей, стараясь в то же время привить убеждение, что «монстры» вовсе не порождение дьявола, как принято было думать. И разве не трогательно, в сущности, видеть, как он все свои усилия, хотя бы иногда и неверно рассчитанные, неловкие, неудачные, но неутомимо и непреклонно направляет к цели, горевшей светочем прогресса, манившей его взоры? И, в конце концов, он ее достигает! В 1719 году два его флотских офицера, Иван Евреинов и Федор Лужин, отправились в экспедицию для исследования берегов Камчатки. На них было возложено разрешение вопроса, поставленного Лейбницем: соприкасаются ли здесь Азия и Америка или они разделены морем? Результатом экспедиции явилась только карта Курильских островов; но, настойчиво преследуя свою мысль, Петр снова в 1725 году возобновил попытку с Берингом, и был открыт пролив, увековечивший имя смелого исследователя.
В мемуарах Парижской Академии Делиль-старший говорит о карте Каспийского моря и смежных областей, показанной ему Петром в 1717 году, которая, не будучи вполне точной, исправляла имеющиеся на Западе сведения об этих странах. В 1721 году тридцать картографов, работая по разным местам, уже были заняты в различных областях России. Петр дал им указание, несколько краткое, по своему обычаю: «В каждом городе определить широту по циферблату и затем двигаться по прямой линии в различных направлениях компасной картушки до границ каждого округа». Все-таки картографы исполнили до известной степени свою задачу. Кроме того, посланы были специальные исследователи: лейтенант Гербер на север Каспийского моря; доктор Мессершмид и шведский пленник Табберт, больше известный под именем Штраленберга, – в Сибирь; итальянец Флорио Геневени – в Персию, Хиву и Бухару; лейтенант Бухгольц и майор Лихарев – на Иртыш. При посредстве полученных таким образом сведений секретарь Сената Иван Кириллов составил географический атлас, представляющий собой ценный труд, над которым работал до 1734 года.
В 1720 году из хранилищ бесчисленных монастырей были истребованы грамоты, старинные рукописи и книги. Таким образом положено было начало архиву. Книги, захваченные в Митаве во время Северной войны и сложенные первоначально в с. – петербургском Летнем дворце, образовали основу библиотеки – непосредственный плод победы. Оставалось еще создать художественный музей. Поэтому в 1717 году Петр обратился к содействию флорентийских художников, между прочим к Боначчи, которому заказал две статуи, изображающие Адама и Еву. В 1713 году он сделал покупки в Риме. Его агент Кологривов сообщал: «На сих днях купил я статую мраморную Венуса, старинная, найдена с месяц... Не разнит ничем против Флоренской славной, но еще лучше тем, что сие целое, а Флоренская изломана во многих местах; у незнаемых людей попалась, и ради того заплатил 196 ефимков, а как купить бы инако, скульптор говорит, тысяч десять и больше стоит». Школа живописи и ваяния присоединяется к музею в Удивительном сочетании с оружейной канцелярией. Вход в музей был даровой. Напрасно возбуждая вопрос, часто поднимающийся в наше время, советники царя убеждали его установить небольшую плату за вход, употребив ее на обогащение коллекции, но Петр не разделял такого мнения: по его приказанию посетителям даром раздавались прохладительные питья! Обычай этот существовал вплоть до царствования Анны Иоанновны и составлял ежегодный расход в четыреста рублей. В садах, окружающих Летний дворец, шестьдесят скульптурных групп, украшающих фонтаны, знакомили петербургскую публику с баснями Эзопа, Текст басен был напечатан рядом. Статуи из позолоченного свинца не отличались красотой, но дидактическое намерение – превосходно.
Как средство умственной пропаганды, Петром не забыт был и театр. История театра до великого царствования мало известна. В некоторых монастырях Киева и Москвы, впоследствии в госпитале древней столицы происходили периодические представления, следуя примеру школ, учрежденных иезуитами. Сюжеты пьес были религиозные, актерами – семинаристы и студенты. Обстановка самая несложная, слог весьма грубый. Говорят, что в пьесе, изображавшей Благовещение, Богородица отвечала Ангелу: «Что же ты меня принимаешь за...?» В 1672 году, год рождения Петра, театр впервые был допущен при дворе. Придерживавшаяся заветов византийского аскетизма и наставлений «Домостроя», первая жена Алексея Михайловича, Милославская, враждебно относилась к театральным представлениям; вторая, характера веселого и более развитая, распахнула им ворота Кремля. Труппа была немецкая, но было условлено, что в обучение к ней поступят русские ученики из подьячих. Раньше всего была поставлена история Агасфера и Эсфири, в которой видели намеки на Алексея и Наталью. Смерть Алексея Михайловича и последующие смутные годы прекратили эти развлечения. Правда, говорят, Софья около 1680 года устроила театр даже в тереме, где давались пьесы в ее обработке, между прочим перевод «Лекаря поневоле» Мольера. Говорили, будто бы даже она сама выступала на сцене. Характер правительницы и беспокойное время ее правления делают такое предположение маловероятным. Может быть, смешивали ее со старшей сестрой Петра, царевной Натальей, имевшей тогда от роду семнадцать лет и обнаружившей впоследствии дарования природной актрисы.