Страница:
— А зачем было надо?
— Исаакович — старая лошадь. Был. Осторожный. Может, не захотел участвовать в аферах семейства, или ещё что? Как говорится: «Любите жизнь источник денег. [7]Когда источник бьет через край, можно захлебнуться».
Словом, появление семейства Крутоверцеров близ нашего миллиона $ тоже не потрясло Васиного воображения — это находилось в системе координат его мозговых извилин цвета беж.
А вот — менхантер, он же «охотник на людей», он же Александр Стахов!.. Светлый и бесстрашный образ бойца, работающего исключительно на себя и выполняющего спец. заказы по различным проблемам, привели Василия в глубокую депрессию.
Веселая, искрящаяся пламенем и водочкой, ночка, проведенная мной с «охотником» на скоростной трассе и в ресторане «Русская изба» ещё больше насторожили мастера спорта по вольной борьбе.
— Плохие дела, — заключил он, используя куда более горячие, как полки в парилке, на которых мы возлежали, словца для определения нашего положения. — Жопой чувствую: подключилась Контора.
— Какая контора?
— Которая всем конторам контора.
— Лубянская, что ли? — догадался. — Товарищи ещё работают?
— Спрашиваешь? Они нынче разворачиваются в марше. Мало всем не покажется.
— А мы тут при чем?
— Мы-то на хер никому не нужны, — хлестал меня березовым веничком. — А вот Илюха?
— А что он?
— Народное достояние, балбес.
— Прекрати психи, — требовал я. — Илюша — это мелочь пузатая.
— Мелочь, да приятная в хозяйстве.
Плюхаясь в маленькое море бассейна, заявил, что менхантеру доверяю, как самому себе. Почему — не знаю? Уж больно не любит он этого Крутоверцера, мне так кажется.
— Как можешь доверять первому встречному?
— Ты про кого? Крутоверцера?
— Тьфу ты, твою мать, — не выдержал лингвист лингвистов издевательства над великим и могучим. — Что за слова такие: «крутоверцер», «менхантер», «брувер»?
— Нормальные слова, — не понимал я. — В духе времени.
— Про «охотника» я! — орал друг. — Блядь! — Вылезал из бассейна, похожий борцовской спиной и что ниже на гиппопотама в реке Лимпопо.
— Ты куда? За словарем? — пошутил.
Ничего не ответив, Вася прошлепал в раздевалку, чтобы скоро вернуться:
— Вот это видишь? — держал в руках мобильный телефончик. — А теперь следи за движением руки, жопца-ца твоя без мозгов!
Не обратив внимания на мои возмущенные вопли, метнул телефон в бассейн. Плюхнувшись на воду, коробочка с нежной электронной начинкой успешно ушла на дно, вымощенное цветым кафелем. Матерясь и пуская пузыри, я нырнул за предметом первой необходимости делового человека. Вот так всегда: мечтаешь о легком небе, уходишь под тяжелую воду.
Попытки спасти дар менхантера оказались тщетны. Игрушка не выдержала изощренного испытания стихией. Я потребовал объяснений в форме воплей и проклятий.
Подозрительный г-н Сухой с мокрой головой снизошел до них: во-первых, почему я так убежден, что мой новый знакомый есть благородным зорро и не сдаст нас с потрохами тем же чертовым Крутоверцерам, во-вторых, научный прогресс шагнул настолько далеко, что этот мобильник, возможно, имел свойства передаточного устройства, в-третьих, смотри пункт «во-первых».
— А в-четвертых, вообще, неизвестно, на кого работает, — молвил Василий.
— На себя, — твердил. — Как ты, как я, — натягивал джинсы и рубаху. Он — моей группы крови.
— Вот-вот, Слава, кровь прольется, — был неумолим, как рок. — Коль машинка сработала, жди гостей. Кстати, «гостинец» татищевский привез?
— Ага, килограмм картошки, два пучка лука, да маслят [8]лукошко, — был иносказателен, будто в кустах уже прятались слухачи и записывали все наши антигосударственные речи. — А зачем?
Вася ответил привычно: чувствовал известным местом, что дело малой кровью не обойдется, и боевой запас ещё никому не мешал.
То есть перспективы наши были самые радужные. С нами-то понятно — мы больные дети не самого лучшего периода в истории нашего государства. А вот как быть с аутистом, не имеющего никакого отношения к этому помойно-блевотному бытию? Как быть с тем, кто не способен себя защитить. Верная мысль: мы в ответе за тех, кого приручили. И с этим нужно считаться. В противном случае, все превращается в бессмыслицу.
Из баньки мы выходим хмельные от чистоты и ощущения своего бессмертия. Мы на родной сторонке и нет силы, способной нас победить. Убить? Можно. А победить наши вечные души?
Появление человека в медицинском халате отвлекает меня от столь высокопарных рассуждений. Больше всего мертвые мечтают о вечности. Нет, мы пока живы, но большинство чувствует себя зомби в стране несбывшихся надежд. В стране, где вера и любовь раздавлены, как клюква, присыпанная сахарно-кремлевскими посулами. В стране, где живой дым крематорий плывет над головой неживой жизни.
По сумрачно-напряженному лицу медика мы догадываемся, что у нашего друга припадок, и торопимся в дом-замок.
Комната, где содержался аутист, напоминала роскошный хлев: кровать «Людовика ХVI», ковры, книжный шкаф, телевизор, на столе портативная компьютерная система, а вокруг хаос из рваных книг, битой посуды, разбросанных пазлов. Окна задернуты плотными шторами. Свет от торшера неприятен, как от махов перепончатых крыльев летучей мыши. И отвратительный запах — запах боли, страха и лекарств. На кровати в смирительной рубашке корчащийся человек.
Страшненькая сказка о заколдованном принце? Очень похоже. Я ожидал увидеть нечто подобное, но такого скотства? Спасти, чтобы убить? Чем мы отличаемся от врагов наших? Милосердными улыбками?
Все это я сказал сопровождающим лицам. В форме истеричной, при этом рвал шторы и бил ногой торшер с мерзкой летучей мышью, которая себя так вольготно чувствуют без летучего кота.
Потом кинулся к кровати и принялся развязывать путы на больном друге. Его исхудавшее лицо — небрито, искажено нечеловеческими муками, белки глаз белели — зрачки закатились в пустотелые выемки глазниц.
— Илюша, Илюша, — обращался к нему. — Все-все, я пришел. Я — Слава. Я — желтые ботинки. Желтые ботинки? Вспомни, пожалуйста, желтые ботинки.
Очевидно, со стороны мои речи казались речами безумца. Однако говорил я и действовал исключительно по наитию. Освободив аутиста, потребовал его одежду.
— Пойдем на улицу, — говорил. — Там будет дождик. А потом радуга. Помнишь, мы смотрели радугу. Она красная, синяя, зеленая, желтая? «Радуга это праздничный хомут неба», [9]помнишь?
Не знаю, насколько моя бессвязная речь была целебна, однако произвела должный эффект. Корчи прекратились, и я увидел, как из выемок мертвых глазниц выкатываются боллинговые шары зрачков. Смысла в них хватило ровно настолько, чтобы воспринять меня, как явление родное и дружелюбное.
— Живем, Илюша, — натягивал на него майку. — Все будет хорошо, родной.
— Ыыы, — кособочился ртом, словно жалуясь.
— Сейчас погуляем, покушаем…
— Ыыы.
— Никто больше обижать нас не будет, — утверждал, поднимая за руку. Пойдем! Делай — раз!
Аустист встал на ноги, как исполин после долгого беспробудного сна, совершил первый шаг, потом второй:
— «Раз! О человек! Слушай! — забормотал. — Два! Что говорит глубокая полночь? Три! Я спала. Четыре! Пробудилась я от глубокого сна. Пять! Мир глубок. Шесть! И глубже, чем думал день. Семь! Глубоко его горе. Восемь! Радость превозмогает боль. Девять! Горе говорит: Погибай! Десять! Но всякая радость хочет вечности. Одиннадцать! Хочет глубокой, глубокой вечности.»
Вот такая вот бодрая поступь под словесную безумную капель о «глубокой вечности». Кто не понял — я невиноват, поскольку сам находился под впечатлением этой философско-сумасбродной считалочки. Однако добился я главного: жизнь возвращалась в тело нашего другу.
Когда мы, наконец, выбрались на природу, то стало ясно, что имеется положительный результат. Плохонький позитив, но он имеется: худощавый лик Ильи, осиянный солнцем, дробящимся в листве, приобрел некую запредельную святость. От таких заметных перемен господин Сухой впал в младенческий восторг: ай, да Слава, желтые ботинки, ай, да миллионы будут наши!
— Карл украл у Клары коралл, — произнес аутист с непередаваемой мимикой страдания.
Это заявление вконец развеселило Васьк`а: ну, Илюха, выступать тебе с отдельной программой на Арбате. Я же насторожился и спросил:
— Карл украл у Клары коралл?
— Карл украл у Клары коралл, — подтвердил аутист.
— Ну, вы, пацаны, даете, — развел руками Василий. — Выступать будете на пару.
— Дурак, — проговорил я. — Илюшу надо показывать специалисту.
— Какому специалисту?
— По голове, — и вспомнил, что Лидия оставляла мне адресок профессора Карлова Карла Карловича.
— Шутишь? Что за Ф.И.О.?
— Нормальное Ф.И.О., - огрызнулся. — Василий Степанович Сухой — лучше?
— Ыыы, — вмешался аутист. — Летающие тарелки всегда в поисках летающего стола.
И я прекрасно понял Шепотинника: лакейский человечек сервировал стол под соснами. Я ещё раз убедился: Илья видит наш мир по-своему, как залетный небожитель, который угодил в космическую аварию, и теперь вынужденный принять внешность землянина. Представляю, что думают представители внеземных цивилизаций о нашей аминокислотной жизни?
Во время обеда проблем, слава Богу, не возникало. Конечно, аутист вел себя за столом ни как джентльмен в лондонском клубе миллионеров, но вполне терпимо. Жадно глотал куски пищи, и был похож на птеродактиля.
Поглядывая на него, мы с Василием решали текущие вопросы. Я был убежден: необходимо пригласить профессора Карлова для осмотра Шепотинника, если мы хотим продолжить нашу акцию «Миллион». Тем более этого требует сам Илья.
— Как он может знать, что ему нужен этот Карлов с Кларой и кораллами? — не понимали меня.
— А как он «работает» с валютой на бирже?
— У меня он не «работал».
— А я предупреждал: мы с ним в связке дело делаем. И только.
— Ну, хорошо-хорошо, — сдался мой собеседник. — Что предлагаешь?
Я отвечал: адресок, где проживает врачеватель, находится в моей квартире. Надо позвонить соседу Павлову. Опасно, возразил Вася, а вдруг слушают? Пенсионера, удивляюсь я. Сейчас всех слушают, и пионеров, и пенсионеров. Тогда не знаю, что делать?
Бывший спортсмен задумывается — не человек: глыбище. Через минуту заявляет: коль наш Илюша лечился в Кащенко, засылаем туда трех «быков», они этого профессора из-под землей откопают. В его предложении был свой резон, и я соглашаюсь, предупредив:
— Только без насилия. С уважением-с.
— Нет базара.
Кто бы не поверил, а я поверил. В очередной раз. Удивительное свойство доверять тем, кто тебя уже не раз подводил. Как я не мог понять, что «спортсмены» живут своими представлениями о мире, существуя в параллельном от нормального, как те же аутисты.
Это выяснилось после того, как бойцы выполнили задание. Они выполнили, но как? Через жопу свою они его выполнили. Лучше бы я сам отправился за профессором. Да побоялся оставить Илью одного. И мы с ним битых два часа собирали из пазлов парусник.
Это были странные и чудные минуты единения. Возникало впечатление, будто два наших мира пересеклись в одной точке. Пересеклись в отличие от параллельных линий, не могущих этого сделать никогда.
Покой и безмятежность исходили от Ильи — кошмары душевной дисгармонии и маеты закончились. Мое явление рассеяло прочь черных чудовищ, пытающих уничтожить океанский простор, где вольно на волнах мчал парусник. Именно он, этот кораблик, и представлялся материализованным символом нашего союза.
Потом раздался шум машины — на территорию въезжал лакированный «Мерседес», нарушающий тишину нашего парадиза.
Из лимузина выбрались трое «спортсменов». А где же профессор? Неужто не нашли? Слабы, «быки», позлорадствовал я, слабы.
Но когда подошел Василий, его друзья открыли… багажник. Из багажника был извлечен некий предмет, похожий на кокон.
Дурные предчувствия объяли меня, как свежий жидкий бетон свидетеля по кремлевскому делу «Мабитекс».
Да, тупые трупоукладчики нашли профессора в лечебнице? За что им, конечно, отдельное спасибо. Однако зачем пихать в багажник светилу психиатрической науки, уважаемого члена народного общества и члена АН России, прилежного семьянина?
Все эти вопросы я задал Василию. Тот — своим болванам. Разматывая кокон смирительной рубашки, бойцы отвечали: профессор Карлов не пожелал совершить моцион на природу и даже успел вызвать медицинских братьев.
— Замочили кого? — поинтересовался господин Сухой с такой интонацией, будто спрашивал о белье, которого надо было замочить в баке.
— Не, — получил ответ. — Так, стрельнули в потолок.
Я плюнул в сердцах: вот это «уважение-с», просимое мной. Никому ничего нельзя доверить! Опошлят, обгадят, облюют, обмажут говном и сделают вид, что так и надо.
— Бывают, — развел руками Вася, — промашки.
Я не выдержал и заявил, что с удовольствием бы выбил ему мозги, но этого не сделаю. Почему? Потому, что их у него вообще нет!
И на меня не обиделись. Разве можно обижаться на правду?
Наконец, перед нами всеми, за исключением Ильи, предстал несчастный профессор, всклокоченный, как и его докторская редкая бородка. Был он росточка небольшого, на нем плешивилась лысина, а подвижное личико капризничало. Голос оказался визгливо-дамским:
— Господа, что это такое?! Господа, я не понимаю? Я буду жаловаться, господа! — Подслеповато осматривался, как весенний опоссум после зимней спячки. — Где мой саквояж?
Надо брать инициативу в свои руки, решил я, а корифея отечественной психиатрической науки — под руку:
— Карлов Карл Карлович? — спросил с любезностью, на которую только был способен.
— Да-с. С кем имею честь?
— Вячеслав я-с, — шаркнул ножкой. — Простите исполнителей. Мы, наоборот — с полным уважением-с. Ваш вызов будет хорошо оплачен, — и выразительно глянул на господина Сухого. — Будет оплачен по высшему тарифу, — повторил. — Прошу, профессор, — указал рукой на кирпичное блемандже.
Мои культурные речи привели ККК в доброе расположение духа. Он понял, что плохое осталось позади, и принялся оправлять бородку и весь свой образ мужественного чеховского врачевателя.
Когда идем среди сосен, он даже успевает рассказать пикантный анекдотец: «Англия. Вечер, дождь. Джентльмен сидит у камина, протянув ноги к огню. Открывается дверь. Мимо проходит другой джентльмен. И поднимается в спальню его супруги. Через час выходит оттуда в состоянии глубокого удивления: „Сэр, сегодня ваша жена была чрезвычайно холодна ко мне…“ Джентльмен у камина: „Она и при жизни не отличалась темпераментом, сэр“».
Анекдот мне понравился: вот как надо относиться друг к другу. Как сэр к сэру. Есть чему учиться нам, есть, сирым.
Увидев Илью, доктор ККК решительно воспрял духом: ба! гражданин Шепотинник, конечно, рад вас видеть.
— Ыыы, — обрадовался аутист. — Карл украл у Клары кораллы.
— Молодцом, — улыбался профессор, открывая свой потертый саквояж.
И пока готовил инструмент, рассказывал, что болезнь Шепотинника ему хорошо знакома, она отличается от общепринятых норм.
— От норм? — удивился я. — И здесь бывают нормы?
— А как же-с, как любое явление природы.
— Илья — явление природы?
— Все мы явление природы, — усмехнулся профессор. — Но есть неординарные явления, сами понимаете, — и развивает мысль, что у него иногда складывается впечатление, что Божье провидение производит над некоторыми индивидами свои эксперименты.
— Что имеете в виду, Карл Карлович?
— Например, награждает человека некими запредельными свойствами. Считать, как калькулятор. Предвидеть будущее. Запоминать неподъемный книжный массив.
— Илюша часто цитирует кого-то? — вспомнил я.
— Да-да, вы не поверите, кого цитирует, — захихикал ККК.
И я узнаю следующую историю: однажды, когда господин Шепотинник находился в стационаре, в его руки попал томик Ф. Ницше.
Почему наш аутист, заколдованный природой, заинтересовался великим австрийским философом, о том наука психиатрия умалчивает.
Быть может, гениальность иноземного мыслителя совпало с частичной «гениальностью» пациента клиники имени Кащенко?
— Аутисты в этом смысле, — горячился господин Карлов, — самые перспективные для обучения. Олигофрены, шизофреники, идиоты, дауны им в подметки не годятся. Среди аутистов встречаются такие экземпляры, не приведи, Господи. — И, приблизив ко мне надушенное личико, заговорчески проговорил: — Иногда кажется, они посланцы Божьи, — указал глазами вверх. Нам в назидание. Но мы-то атеисты-материалисты, — снова мелко захихикал. Ну-с, голубчик! Какие мы?
Докторские манипуляции аутист встретил с равнодушием дерева, которому все равно, каким топор его будут рубить. Илья смиренно сносил профессора, похожего в эти минуты на просвященного шамана. ККК бил молоточком по ноге пациента, раздирал веки и заглядывал в пасть, как в пропасть.
— Что ж, господа, — заключил. — Отклонений не замечаю. Физического плана, а вот что касается духовного состояния, тут нам требуется стационарное обследование. И, возможно, корректировка мозга.
— Корректировка мозга?
— Да-с! Есть у нас наработки в этом плане.
— Психотропное оружие?
— Нет-нет, этим мы не занимаемся, — занервничал ККК. — У нас только лазерная система «Шанс». Щадящий, так сказать, метод.
— Мне Лидия говорила, — вспомнил я.
— Лидия-Лидия? Сестра. Прелестная женщина. Как она поживает? скороговоркой изъяснялся профессор и собирал свой инструмент.
Я ответил:
— Умерла Лидия.
— Что вы говорите? — задержал руки над саквояжем. — Отчего?
Я назвал причину. Профессор завздыхал: да, господа, живем, как у врат ада, требующего все новые и новые жертвы. А что касается лечения лазером, то это метод относительно безвреден. Целебные лучи, как бы очищают поврежденные участки мозга от природного, скажем так, ила, мешающего адекватно воспринимать окружающий мир.
— Как понимаю, у моего пациента появились высокие покровители? вопросил.
— Да-с, — кивнул я.
— Тогда я бы посоветовал лечение в Швейцарских Альпах, есть там клиника профессора Брауна. Мы с ним переписываемся. Милейший человек. Умница. Аутисты — его профиль. Ну-с, — обратился к Илье. — Желаю здравствовать-с.
— Ыыы, — попытался тот улыбнуться. — Могильщики выкапывают для себя болезни. Под старым мусором покоится много вредных испарений. Болота не следует раскапывать. Нужно жить на горах.
— Вот видите, — молвил Карл Карлович. — Он хочет в горы, в Альпы. Если имеется такая возможность, рекомендую. Настоятельно.
— Будем изыскивать возможность, доктор.
Прощались мы без претензий и дружелюбно, как два джентльмена из туманного Альбиона у хладного трупа супруги.
Господин Сухой уплатил за визит и неудобства, и светило укатило в авто на свое постоянное трудовое место. Поскольку идиотия, как и научно-технический прогресс, широко шагала по территории РФ, и власть нуждалась в хороших специалистах по выправлению мозговых извилин населения в нужное русло.
Как говорится: «Если бы президентом избрали петуха, то через неделю мы все бы закукарекали». [10]
Ку-ка-ре-ку! — власть должна быть уверена в благонадежности тех, кто её кормит.
По убытию профессора я задумался над его предложением отправить аутиста на лечение в Альпы. А почему бы и нет? Вырвать наш миллион $ и…
Подозреваю, что есть опасность залечить Илюшу. Насильственное вторжение в его мозг может закрыть небесные закрылки. Не выполняет ли аутист социальный, скажем так, заказ неба?
Или аутист — это канатоходец, идущий по стальной проволоке сознания. Неверный шаг — и падение во мрак неизвестности.
Черт знает, что делать? Лечить или не лечить? Что лучше: быть глупым и жить в этом пресном мире, или быть «гениальным» в другом, незнакомом нам, искрящемся мире?
Или я страшусь, что Илюша потеряет свой дар «видения»? Да, аутист ничего не понимает. Но я-то понимаю, что использую друга в корыстных целях. В детстве, когда прыгали вместе с быстрых поездов, были равны по уму. А сейчас? Мы имеем то, что имеем: моя глупость породила подлость других, возжелавших обладать невидалью, приносящей доход из воздуха.
Меня оправдывает лишь то, что я был предельно примитивен, как идиот, в своей мечте заработать миллион. Но это есть слабое утешение. Нельзя тревожить атомное варево человеческих страстей. Может произойти непредвиденная реакции, за которой последует всепоглощающий взрыв.
Через несколько минут произошли события, которые подтвердили мой неутешительный вывод о том, что за все надо платить. Сначала я приметил некую тревожность в действиях охраны, потом появился танковый джип, набитый бойцовскими тушами, наконец, ко мне подошел Василий:
— У нас проблемы, — держал в руках АКМ.
Проблема состояла в том, что час назад спец. ментовская бригада «Алмаз» взяла приступом магазин стройматериалов. Пошла в открытый бой среди белого дня. А это, значит, имела на то высшее дозволение. Не подполковника ли Рушаловича? В результате боя ранен и захвачен вор в законе Антей. Вероятно, «алмазовцам» удалось развязать ему язык. Во всяком случае, пришла телефонная «малява»: бригада «Алмаз» мчит на всех парах в г. Долгопрудный.
— И все из-за Илюхи? — удивился я.
— Он только капля, которая переполнила бочку с говном, — не без банального изящества выразился Василий. — Начинается войнушка за новый передел. Новая власть — новый передел.
— Повоюем, — решительно проговорил я.
— Э, нет, — усмехнулся друг. — Бери Илюху и вперед.
— Куда?
— Не знаю. И не говори лучше. Видишь, что из этого получается, указал на «спортивных» бойцов, занимающих позиции по всему дачному участку.
— Не жизнь — бред, — резюмировал я. — Победите?
— Нам бы день продержаться, да ночь простоять, — хныкнул, — а там новые части подойдут.
— Может, все-таки я?..
— Нельзя Илюхой рисковать. Сам знаешь, пуля-дура. Держи, — протянул пластиковую карточку «Америкен-экспересс». — Здесь бабки, вам хватит на первое время.
— Спасибо, — рассматривал пластик. — Вася, ты будто со мной прощаешься, — заметил. — Совсем плохие дела?
— Делишки, — отмахнул автоматом. — В другой жизни будет легче. Чувствую это.
— И я даже знаю, чем ты чувствуешь.
Мы посмеялись: стояли под соснами в послеполуденной неги. Деревья скрипели, шумя верхушками.
— Кстати, за мной удар, — вспомнил я.
— Конечно, — улыбнулся.
— Но не в пузо.
— Ты всегда учишься на своих ошибках, — засмеялся Василий. — В отличие от меня, дурака.
Кумачовый, как знамя СССР, диск вечернего солнца наводил на самые мрачные мысли. Краски, напоминающие по цвету кровь, заполняли сельский мир, к коему мы с Ильей приближались на стареньком «Москвиче», как к спасительной планете. Имя её было мне знакомо — Тырново. Здесь был дачный домик, где любила проводить время моя девушка Жанна, любительница вафельных тортиков и деревенского уединения.
Тырновские местечка именно этим отличались — дикой природой. Иногда, забредя в лесные прохладные дебри, казалось, что человеческой цивилизации нет, как таковой. Ты один в мире, ты есть «Я», ты — первооснова этой жизни.
Прибыть сюда решил сразу, когда начались разворачиваться известные события. Попрощавшись с Василием, мы с аутистом сели в старенький драндулет и покатили в этот колдовской край.
Сказать, что болела душа, значит, не сказать ничего. Самые дурные предчувствия раздирали её, как рептилии жертву. На многие вопросы не мог дать внятного ответа. Мне казалось, что виной всему есть я. Но разве попытка спасти свою жизнь и жизнь друга — это преступление? По какому праву некто хочет повлиять на наши святые судьбы. Кто ему дал право. Государство? Дьявол? ОН? Нет ответа.
Первым моим желанием было привезти в Тырново аутиста и вернуться к месту предполагаемого боя. Однако потом пришло понимание, что моя жертвенность принесет только вред — вред Илюши Шепотиннику. Я вправе распоряжаться своей жизнью, но никак не его.
Жаль, не знал, что наш приход на валютную биржу повлечет такие кровавые события. Хотя, скорее всего, дело не в нас, дело во времени времени кровавого передела.
Собачий брех встречал нашу машину, как почетный караул кремлевских курсантов многократным «ура» — президента. Фиолетовые сумерки поднимались из луговины речки Тырновки. Когда я выключил мотор, то возвращенная тишина была похожа на полет плотоядной птицы.
— Во! Приехал-таки! Попа с ручкой! — встречала радостно Жанна, открывая калитку. — Да ещё не один! Ну, ты душечка, у нас будет групповушечка!
— Прекрати, — кислился я, обращая внимание на состояние своего спутника.
— Ничего себе, красавчик, — присвистнула хозяйка тырновского поместья, присматриваясь. — Да, и ты хорош? За дело били или так?
Все-таки бес создал женщину, тут никаких сомнений не может быть. Заскрипев резцами, я сдержал себя: о Жанне не знала ни одна живая душа, и выбирать линию поведения не приходилось.
Я отшутился, что сейчас тузят всех, кто в кепи, как космополитов, продающих родину. Возвращаются добрые старые времена, которые народец очень даже приветствует: ку-ка-ре-ку! Жанна меня не поняла и, решив, что мои бредни от побоев, обратила все внимание на аутиста.
— Исаакович — старая лошадь. Был. Осторожный. Может, не захотел участвовать в аферах семейства, или ещё что? Как говорится: «Любите жизнь источник денег. [7]Когда источник бьет через край, можно захлебнуться».
Словом, появление семейства Крутоверцеров близ нашего миллиона $ тоже не потрясло Васиного воображения — это находилось в системе координат его мозговых извилин цвета беж.
А вот — менхантер, он же «охотник на людей», он же Александр Стахов!.. Светлый и бесстрашный образ бойца, работающего исключительно на себя и выполняющего спец. заказы по различным проблемам, привели Василия в глубокую депрессию.
Веселая, искрящаяся пламенем и водочкой, ночка, проведенная мной с «охотником» на скоростной трассе и в ресторане «Русская изба» ещё больше насторожили мастера спорта по вольной борьбе.
— Плохие дела, — заключил он, используя куда более горячие, как полки в парилке, на которых мы возлежали, словца для определения нашего положения. — Жопой чувствую: подключилась Контора.
— Какая контора?
— Которая всем конторам контора.
— Лубянская, что ли? — догадался. — Товарищи ещё работают?
— Спрашиваешь? Они нынче разворачиваются в марше. Мало всем не покажется.
— А мы тут при чем?
— Мы-то на хер никому не нужны, — хлестал меня березовым веничком. — А вот Илюха?
— А что он?
— Народное достояние, балбес.
— Прекрати психи, — требовал я. — Илюша — это мелочь пузатая.
— Мелочь, да приятная в хозяйстве.
Плюхаясь в маленькое море бассейна, заявил, что менхантеру доверяю, как самому себе. Почему — не знаю? Уж больно не любит он этого Крутоверцера, мне так кажется.
— Как можешь доверять первому встречному?
— Ты про кого? Крутоверцера?
— Тьфу ты, твою мать, — не выдержал лингвист лингвистов издевательства над великим и могучим. — Что за слова такие: «крутоверцер», «менхантер», «брувер»?
— Нормальные слова, — не понимал я. — В духе времени.
— Про «охотника» я! — орал друг. — Блядь! — Вылезал из бассейна, похожий борцовской спиной и что ниже на гиппопотама в реке Лимпопо.
— Ты куда? За словарем? — пошутил.
Ничего не ответив, Вася прошлепал в раздевалку, чтобы скоро вернуться:
— Вот это видишь? — держал в руках мобильный телефончик. — А теперь следи за движением руки, жопца-ца твоя без мозгов!
Не обратив внимания на мои возмущенные вопли, метнул телефон в бассейн. Плюхнувшись на воду, коробочка с нежной электронной начинкой успешно ушла на дно, вымощенное цветым кафелем. Матерясь и пуская пузыри, я нырнул за предметом первой необходимости делового человека. Вот так всегда: мечтаешь о легком небе, уходишь под тяжелую воду.
Попытки спасти дар менхантера оказались тщетны. Игрушка не выдержала изощренного испытания стихией. Я потребовал объяснений в форме воплей и проклятий.
Подозрительный г-н Сухой с мокрой головой снизошел до них: во-первых, почему я так убежден, что мой новый знакомый есть благородным зорро и не сдаст нас с потрохами тем же чертовым Крутоверцерам, во-вторых, научный прогресс шагнул настолько далеко, что этот мобильник, возможно, имел свойства передаточного устройства, в-третьих, смотри пункт «во-первых».
— А в-четвертых, вообще, неизвестно, на кого работает, — молвил Василий.
— На себя, — твердил. — Как ты, как я, — натягивал джинсы и рубаху. Он — моей группы крови.
— Вот-вот, Слава, кровь прольется, — был неумолим, как рок. — Коль машинка сработала, жди гостей. Кстати, «гостинец» татищевский привез?
— Ага, килограмм картошки, два пучка лука, да маслят [8]лукошко, — был иносказателен, будто в кустах уже прятались слухачи и записывали все наши антигосударственные речи. — А зачем?
Вася ответил привычно: чувствовал известным местом, что дело малой кровью не обойдется, и боевой запас ещё никому не мешал.
То есть перспективы наши были самые радужные. С нами-то понятно — мы больные дети не самого лучшего периода в истории нашего государства. А вот как быть с аутистом, не имеющего никакого отношения к этому помойно-блевотному бытию? Как быть с тем, кто не способен себя защитить. Верная мысль: мы в ответе за тех, кого приручили. И с этим нужно считаться. В противном случае, все превращается в бессмыслицу.
Из баньки мы выходим хмельные от чистоты и ощущения своего бессмертия. Мы на родной сторонке и нет силы, способной нас победить. Убить? Можно. А победить наши вечные души?
Появление человека в медицинском халате отвлекает меня от столь высокопарных рассуждений. Больше всего мертвые мечтают о вечности. Нет, мы пока живы, но большинство чувствует себя зомби в стране несбывшихся надежд. В стране, где вера и любовь раздавлены, как клюква, присыпанная сахарно-кремлевскими посулами. В стране, где живой дым крематорий плывет над головой неживой жизни.
По сумрачно-напряженному лицу медика мы догадываемся, что у нашего друга припадок, и торопимся в дом-замок.
Комната, где содержался аутист, напоминала роскошный хлев: кровать «Людовика ХVI», ковры, книжный шкаф, телевизор, на столе портативная компьютерная система, а вокруг хаос из рваных книг, битой посуды, разбросанных пазлов. Окна задернуты плотными шторами. Свет от торшера неприятен, как от махов перепончатых крыльев летучей мыши. И отвратительный запах — запах боли, страха и лекарств. На кровати в смирительной рубашке корчащийся человек.
Страшненькая сказка о заколдованном принце? Очень похоже. Я ожидал увидеть нечто подобное, но такого скотства? Спасти, чтобы убить? Чем мы отличаемся от врагов наших? Милосердными улыбками?
Все это я сказал сопровождающим лицам. В форме истеричной, при этом рвал шторы и бил ногой торшер с мерзкой летучей мышью, которая себя так вольготно чувствуют без летучего кота.
Потом кинулся к кровати и принялся развязывать путы на больном друге. Его исхудавшее лицо — небрито, искажено нечеловеческими муками, белки глаз белели — зрачки закатились в пустотелые выемки глазниц.
— Илюша, Илюша, — обращался к нему. — Все-все, я пришел. Я — Слава. Я — желтые ботинки. Желтые ботинки? Вспомни, пожалуйста, желтые ботинки.
Очевидно, со стороны мои речи казались речами безумца. Однако говорил я и действовал исключительно по наитию. Освободив аутиста, потребовал его одежду.
— Пойдем на улицу, — говорил. — Там будет дождик. А потом радуга. Помнишь, мы смотрели радугу. Она красная, синяя, зеленая, желтая? «Радуга это праздничный хомут неба», [9]помнишь?
Не знаю, насколько моя бессвязная речь была целебна, однако произвела должный эффект. Корчи прекратились, и я увидел, как из выемок мертвых глазниц выкатываются боллинговые шары зрачков. Смысла в них хватило ровно настолько, чтобы воспринять меня, как явление родное и дружелюбное.
— Живем, Илюша, — натягивал на него майку. — Все будет хорошо, родной.
— Ыыы, — кособочился ртом, словно жалуясь.
— Сейчас погуляем, покушаем…
— Ыыы.
— Никто больше обижать нас не будет, — утверждал, поднимая за руку. Пойдем! Делай — раз!
Аустист встал на ноги, как исполин после долгого беспробудного сна, совершил первый шаг, потом второй:
— «Раз! О человек! Слушай! — забормотал. — Два! Что говорит глубокая полночь? Три! Я спала. Четыре! Пробудилась я от глубокого сна. Пять! Мир глубок. Шесть! И глубже, чем думал день. Семь! Глубоко его горе. Восемь! Радость превозмогает боль. Девять! Горе говорит: Погибай! Десять! Но всякая радость хочет вечности. Одиннадцать! Хочет глубокой, глубокой вечности.»
Вот такая вот бодрая поступь под словесную безумную капель о «глубокой вечности». Кто не понял — я невиноват, поскольку сам находился под впечатлением этой философско-сумасбродной считалочки. Однако добился я главного: жизнь возвращалась в тело нашего другу.
Когда мы, наконец, выбрались на природу, то стало ясно, что имеется положительный результат. Плохонький позитив, но он имеется: худощавый лик Ильи, осиянный солнцем, дробящимся в листве, приобрел некую запредельную святость. От таких заметных перемен господин Сухой впал в младенческий восторг: ай, да Слава, желтые ботинки, ай, да миллионы будут наши!
— Карл украл у Клары коралл, — произнес аутист с непередаваемой мимикой страдания.
Это заявление вконец развеселило Васьк`а: ну, Илюха, выступать тебе с отдельной программой на Арбате. Я же насторожился и спросил:
— Карл украл у Клары коралл?
— Карл украл у Клары коралл, — подтвердил аутист.
— Ну, вы, пацаны, даете, — развел руками Василий. — Выступать будете на пару.
— Дурак, — проговорил я. — Илюшу надо показывать специалисту.
— Какому специалисту?
— По голове, — и вспомнил, что Лидия оставляла мне адресок профессора Карлова Карла Карловича.
— Шутишь? Что за Ф.И.О.?
— Нормальное Ф.И.О., - огрызнулся. — Василий Степанович Сухой — лучше?
— Ыыы, — вмешался аутист. — Летающие тарелки всегда в поисках летающего стола.
И я прекрасно понял Шепотинника: лакейский человечек сервировал стол под соснами. Я ещё раз убедился: Илья видит наш мир по-своему, как залетный небожитель, который угодил в космическую аварию, и теперь вынужденный принять внешность землянина. Представляю, что думают представители внеземных цивилизаций о нашей аминокислотной жизни?
Во время обеда проблем, слава Богу, не возникало. Конечно, аутист вел себя за столом ни как джентльмен в лондонском клубе миллионеров, но вполне терпимо. Жадно глотал куски пищи, и был похож на птеродактиля.
Поглядывая на него, мы с Василием решали текущие вопросы. Я был убежден: необходимо пригласить профессора Карлова для осмотра Шепотинника, если мы хотим продолжить нашу акцию «Миллион». Тем более этого требует сам Илья.
— Как он может знать, что ему нужен этот Карлов с Кларой и кораллами? — не понимали меня.
— А как он «работает» с валютой на бирже?
— У меня он не «работал».
— А я предупреждал: мы с ним в связке дело делаем. И только.
— Ну, хорошо-хорошо, — сдался мой собеседник. — Что предлагаешь?
Я отвечал: адресок, где проживает врачеватель, находится в моей квартире. Надо позвонить соседу Павлову. Опасно, возразил Вася, а вдруг слушают? Пенсионера, удивляюсь я. Сейчас всех слушают, и пионеров, и пенсионеров. Тогда не знаю, что делать?
Бывший спортсмен задумывается — не человек: глыбище. Через минуту заявляет: коль наш Илюша лечился в Кащенко, засылаем туда трех «быков», они этого профессора из-под землей откопают. В его предложении был свой резон, и я соглашаюсь, предупредив:
— Только без насилия. С уважением-с.
— Нет базара.
Кто бы не поверил, а я поверил. В очередной раз. Удивительное свойство доверять тем, кто тебя уже не раз подводил. Как я не мог понять, что «спортсмены» живут своими представлениями о мире, существуя в параллельном от нормального, как те же аутисты.
Это выяснилось после того, как бойцы выполнили задание. Они выполнили, но как? Через жопу свою они его выполнили. Лучше бы я сам отправился за профессором. Да побоялся оставить Илью одного. И мы с ним битых два часа собирали из пазлов парусник.
Это были странные и чудные минуты единения. Возникало впечатление, будто два наших мира пересеклись в одной точке. Пересеклись в отличие от параллельных линий, не могущих этого сделать никогда.
Покой и безмятежность исходили от Ильи — кошмары душевной дисгармонии и маеты закончились. Мое явление рассеяло прочь черных чудовищ, пытающих уничтожить океанский простор, где вольно на волнах мчал парусник. Именно он, этот кораблик, и представлялся материализованным символом нашего союза.
Потом раздался шум машины — на территорию въезжал лакированный «Мерседес», нарушающий тишину нашего парадиза.
Из лимузина выбрались трое «спортсменов». А где же профессор? Неужто не нашли? Слабы, «быки», позлорадствовал я, слабы.
Но когда подошел Василий, его друзья открыли… багажник. Из багажника был извлечен некий предмет, похожий на кокон.
Дурные предчувствия объяли меня, как свежий жидкий бетон свидетеля по кремлевскому делу «Мабитекс».
Да, тупые трупоукладчики нашли профессора в лечебнице? За что им, конечно, отдельное спасибо. Однако зачем пихать в багажник светилу психиатрической науки, уважаемого члена народного общества и члена АН России, прилежного семьянина?
Все эти вопросы я задал Василию. Тот — своим болванам. Разматывая кокон смирительной рубашки, бойцы отвечали: профессор Карлов не пожелал совершить моцион на природу и даже успел вызвать медицинских братьев.
— Замочили кого? — поинтересовался господин Сухой с такой интонацией, будто спрашивал о белье, которого надо было замочить в баке.
— Не, — получил ответ. — Так, стрельнули в потолок.
Я плюнул в сердцах: вот это «уважение-с», просимое мной. Никому ничего нельзя доверить! Опошлят, обгадят, облюют, обмажут говном и сделают вид, что так и надо.
— Бывают, — развел руками Вася, — промашки.
Я не выдержал и заявил, что с удовольствием бы выбил ему мозги, но этого не сделаю. Почему? Потому, что их у него вообще нет!
И на меня не обиделись. Разве можно обижаться на правду?
Наконец, перед нами всеми, за исключением Ильи, предстал несчастный профессор, всклокоченный, как и его докторская редкая бородка. Был он росточка небольшого, на нем плешивилась лысина, а подвижное личико капризничало. Голос оказался визгливо-дамским:
— Господа, что это такое?! Господа, я не понимаю? Я буду жаловаться, господа! — Подслеповато осматривался, как весенний опоссум после зимней спячки. — Где мой саквояж?
Надо брать инициативу в свои руки, решил я, а корифея отечественной психиатрической науки — под руку:
— Карлов Карл Карлович? — спросил с любезностью, на которую только был способен.
— Да-с. С кем имею честь?
— Вячеслав я-с, — шаркнул ножкой. — Простите исполнителей. Мы, наоборот — с полным уважением-с. Ваш вызов будет хорошо оплачен, — и выразительно глянул на господина Сухого. — Будет оплачен по высшему тарифу, — повторил. — Прошу, профессор, — указал рукой на кирпичное блемандже.
Мои культурные речи привели ККК в доброе расположение духа. Он понял, что плохое осталось позади, и принялся оправлять бородку и весь свой образ мужественного чеховского врачевателя.
Когда идем среди сосен, он даже успевает рассказать пикантный анекдотец: «Англия. Вечер, дождь. Джентльмен сидит у камина, протянув ноги к огню. Открывается дверь. Мимо проходит другой джентльмен. И поднимается в спальню его супруги. Через час выходит оттуда в состоянии глубокого удивления: „Сэр, сегодня ваша жена была чрезвычайно холодна ко мне…“ Джентльмен у камина: „Она и при жизни не отличалась темпераментом, сэр“».
Анекдот мне понравился: вот как надо относиться друг к другу. Как сэр к сэру. Есть чему учиться нам, есть, сирым.
Увидев Илью, доктор ККК решительно воспрял духом: ба! гражданин Шепотинник, конечно, рад вас видеть.
— Ыыы, — обрадовался аутист. — Карл украл у Клары кораллы.
— Молодцом, — улыбался профессор, открывая свой потертый саквояж.
И пока готовил инструмент, рассказывал, что болезнь Шепотинника ему хорошо знакома, она отличается от общепринятых норм.
— От норм? — удивился я. — И здесь бывают нормы?
— А как же-с, как любое явление природы.
— Илья — явление природы?
— Все мы явление природы, — усмехнулся профессор. — Но есть неординарные явления, сами понимаете, — и развивает мысль, что у него иногда складывается впечатление, что Божье провидение производит над некоторыми индивидами свои эксперименты.
— Что имеете в виду, Карл Карлович?
— Например, награждает человека некими запредельными свойствами. Считать, как калькулятор. Предвидеть будущее. Запоминать неподъемный книжный массив.
— Илюша часто цитирует кого-то? — вспомнил я.
— Да-да, вы не поверите, кого цитирует, — захихикал ККК.
И я узнаю следующую историю: однажды, когда господин Шепотинник находился в стационаре, в его руки попал томик Ф. Ницше.
Почему наш аутист, заколдованный природой, заинтересовался великим австрийским философом, о том наука психиатрия умалчивает.
Быть может, гениальность иноземного мыслителя совпало с частичной «гениальностью» пациента клиники имени Кащенко?
— Аутисты в этом смысле, — горячился господин Карлов, — самые перспективные для обучения. Олигофрены, шизофреники, идиоты, дауны им в подметки не годятся. Среди аутистов встречаются такие экземпляры, не приведи, Господи. — И, приблизив ко мне надушенное личико, заговорчески проговорил: — Иногда кажется, они посланцы Божьи, — указал глазами вверх. Нам в назидание. Но мы-то атеисты-материалисты, — снова мелко захихикал. Ну-с, голубчик! Какие мы?
Докторские манипуляции аутист встретил с равнодушием дерева, которому все равно, каким топор его будут рубить. Илья смиренно сносил профессора, похожего в эти минуты на просвященного шамана. ККК бил молоточком по ноге пациента, раздирал веки и заглядывал в пасть, как в пропасть.
— Что ж, господа, — заключил. — Отклонений не замечаю. Физического плана, а вот что касается духовного состояния, тут нам требуется стационарное обследование. И, возможно, корректировка мозга.
— Корректировка мозга?
— Да-с! Есть у нас наработки в этом плане.
— Психотропное оружие?
— Нет-нет, этим мы не занимаемся, — занервничал ККК. — У нас только лазерная система «Шанс». Щадящий, так сказать, метод.
— Мне Лидия говорила, — вспомнил я.
— Лидия-Лидия? Сестра. Прелестная женщина. Как она поживает? скороговоркой изъяснялся профессор и собирал свой инструмент.
Я ответил:
— Умерла Лидия.
— Что вы говорите? — задержал руки над саквояжем. — Отчего?
Я назвал причину. Профессор завздыхал: да, господа, живем, как у врат ада, требующего все новые и новые жертвы. А что касается лечения лазером, то это метод относительно безвреден. Целебные лучи, как бы очищают поврежденные участки мозга от природного, скажем так, ила, мешающего адекватно воспринимать окружающий мир.
— Как понимаю, у моего пациента появились высокие покровители? вопросил.
— Да-с, — кивнул я.
— Тогда я бы посоветовал лечение в Швейцарских Альпах, есть там клиника профессора Брауна. Мы с ним переписываемся. Милейший человек. Умница. Аутисты — его профиль. Ну-с, — обратился к Илье. — Желаю здравствовать-с.
— Ыыы, — попытался тот улыбнуться. — Могильщики выкапывают для себя болезни. Под старым мусором покоится много вредных испарений. Болота не следует раскапывать. Нужно жить на горах.
— Вот видите, — молвил Карл Карлович. — Он хочет в горы, в Альпы. Если имеется такая возможность, рекомендую. Настоятельно.
— Будем изыскивать возможность, доктор.
Прощались мы без претензий и дружелюбно, как два джентльмена из туманного Альбиона у хладного трупа супруги.
Господин Сухой уплатил за визит и неудобства, и светило укатило в авто на свое постоянное трудовое место. Поскольку идиотия, как и научно-технический прогресс, широко шагала по территории РФ, и власть нуждалась в хороших специалистах по выправлению мозговых извилин населения в нужное русло.
Как говорится: «Если бы президентом избрали петуха, то через неделю мы все бы закукарекали». [10]
Ку-ка-ре-ку! — власть должна быть уверена в благонадежности тех, кто её кормит.
По убытию профессора я задумался над его предложением отправить аутиста на лечение в Альпы. А почему бы и нет? Вырвать наш миллион $ и…
Подозреваю, что есть опасность залечить Илюшу. Насильственное вторжение в его мозг может закрыть небесные закрылки. Не выполняет ли аутист социальный, скажем так, заказ неба?
Или аутист — это канатоходец, идущий по стальной проволоке сознания. Неверный шаг — и падение во мрак неизвестности.
Черт знает, что делать? Лечить или не лечить? Что лучше: быть глупым и жить в этом пресном мире, или быть «гениальным» в другом, незнакомом нам, искрящемся мире?
Или я страшусь, что Илюша потеряет свой дар «видения»? Да, аутист ничего не понимает. Но я-то понимаю, что использую друга в корыстных целях. В детстве, когда прыгали вместе с быстрых поездов, были равны по уму. А сейчас? Мы имеем то, что имеем: моя глупость породила подлость других, возжелавших обладать невидалью, приносящей доход из воздуха.
Меня оправдывает лишь то, что я был предельно примитивен, как идиот, в своей мечте заработать миллион. Но это есть слабое утешение. Нельзя тревожить атомное варево человеческих страстей. Может произойти непредвиденная реакции, за которой последует всепоглощающий взрыв.
Через несколько минут произошли события, которые подтвердили мой неутешительный вывод о том, что за все надо платить. Сначала я приметил некую тревожность в действиях охраны, потом появился танковый джип, набитый бойцовскими тушами, наконец, ко мне подошел Василий:
— У нас проблемы, — держал в руках АКМ.
Проблема состояла в том, что час назад спец. ментовская бригада «Алмаз» взяла приступом магазин стройматериалов. Пошла в открытый бой среди белого дня. А это, значит, имела на то высшее дозволение. Не подполковника ли Рушаловича? В результате боя ранен и захвачен вор в законе Антей. Вероятно, «алмазовцам» удалось развязать ему язык. Во всяком случае, пришла телефонная «малява»: бригада «Алмаз» мчит на всех парах в г. Долгопрудный.
— И все из-за Илюхи? — удивился я.
— Он только капля, которая переполнила бочку с говном, — не без банального изящества выразился Василий. — Начинается войнушка за новый передел. Новая власть — новый передел.
— Повоюем, — решительно проговорил я.
— Э, нет, — усмехнулся друг. — Бери Илюху и вперед.
— Куда?
— Не знаю. И не говори лучше. Видишь, что из этого получается, указал на «спортивных» бойцов, занимающих позиции по всему дачному участку.
— Не жизнь — бред, — резюмировал я. — Победите?
— Нам бы день продержаться, да ночь простоять, — хныкнул, — а там новые части подойдут.
— Может, все-таки я?..
— Нельзя Илюхой рисковать. Сам знаешь, пуля-дура. Держи, — протянул пластиковую карточку «Америкен-экспересс». — Здесь бабки, вам хватит на первое время.
— Спасибо, — рассматривал пластик. — Вася, ты будто со мной прощаешься, — заметил. — Совсем плохие дела?
— Делишки, — отмахнул автоматом. — В другой жизни будет легче. Чувствую это.
— И я даже знаю, чем ты чувствуешь.
Мы посмеялись: стояли под соснами в послеполуденной неги. Деревья скрипели, шумя верхушками.
— Кстати, за мной удар, — вспомнил я.
— Конечно, — улыбнулся.
— Но не в пузо.
— Ты всегда учишься на своих ошибках, — засмеялся Василий. — В отличие от меня, дурака.
Кумачовый, как знамя СССР, диск вечернего солнца наводил на самые мрачные мысли. Краски, напоминающие по цвету кровь, заполняли сельский мир, к коему мы с Ильей приближались на стареньком «Москвиче», как к спасительной планете. Имя её было мне знакомо — Тырново. Здесь был дачный домик, где любила проводить время моя девушка Жанна, любительница вафельных тортиков и деревенского уединения.
Тырновские местечка именно этим отличались — дикой природой. Иногда, забредя в лесные прохладные дебри, казалось, что человеческой цивилизации нет, как таковой. Ты один в мире, ты есть «Я», ты — первооснова этой жизни.
Прибыть сюда решил сразу, когда начались разворачиваться известные события. Попрощавшись с Василием, мы с аутистом сели в старенький драндулет и покатили в этот колдовской край.
Сказать, что болела душа, значит, не сказать ничего. Самые дурные предчувствия раздирали её, как рептилии жертву. На многие вопросы не мог дать внятного ответа. Мне казалось, что виной всему есть я. Но разве попытка спасти свою жизнь и жизнь друга — это преступление? По какому праву некто хочет повлиять на наши святые судьбы. Кто ему дал право. Государство? Дьявол? ОН? Нет ответа.
Первым моим желанием было привезти в Тырново аутиста и вернуться к месту предполагаемого боя. Однако потом пришло понимание, что моя жертвенность принесет только вред — вред Илюши Шепотиннику. Я вправе распоряжаться своей жизнью, но никак не его.
Жаль, не знал, что наш приход на валютную биржу повлечет такие кровавые события. Хотя, скорее всего, дело не в нас, дело во времени времени кровавого передела.
Собачий брех встречал нашу машину, как почетный караул кремлевских курсантов многократным «ура» — президента. Фиолетовые сумерки поднимались из луговины речки Тырновки. Когда я выключил мотор, то возвращенная тишина была похожа на полет плотоядной птицы.
— Во! Приехал-таки! Попа с ручкой! — встречала радостно Жанна, открывая калитку. — Да ещё не один! Ну, ты душечка, у нас будет групповушечка!
— Прекрати, — кислился я, обращая внимание на состояние своего спутника.
— Ничего себе, красавчик, — присвистнула хозяйка тырновского поместья, присматриваясь. — Да, и ты хорош? За дело били или так?
Все-таки бес создал женщину, тут никаких сомнений не может быть. Заскрипев резцами, я сдержал себя: о Жанне не знала ни одна живая душа, и выбирать линию поведения не приходилось.
Я отшутился, что сейчас тузят всех, кто в кепи, как космополитов, продающих родину. Возвращаются добрые старые времена, которые народец очень даже приветствует: ку-ка-ре-ку! Жанна меня не поняла и, решив, что мои бредни от побоев, обратила все внимание на аутиста.