Валяев Сергей. Жиголо

   Оставив машину в арбатском переулочке, занимаю местечко в летнем кафе и, дуя «пепси», которое выбирает поколение засранцев, веду наблюдение за подъездом дома, где проживают небожители. Дом солиден и даже кажется упитанным, не новый, но с обновленным фасадом, стоянкой и охраной у подъездов. Врываться в него нет смысла, можно ненароком пристрелить старушку-консерьежку, а потом каяться, как Родька Раскольников, всю оставшуюся жизнь.
   План мой куда проще — проще, чем случка африканских пыльных элифантов. Надо дождаться когда мадам Шокина решит совершить променад по столичным шопам. Для этой цели она вызывает автомобиль супруга, за рулем которого находится небезызвестный Власий. Мой расчет оказался верным: через час ожидания «Волга» цвета вороньего крыла катит по срочному вызову. Я покидаю летнее кафе и прогулочным шагом отправляюсь на поиски приключения. Когда шофер уходит калякать с охраной дома, я ныряю в салон казенного автомобиля и закладываю тело между сидениями. Запах бензина, духов, кожи, похвальбы, самодовольства бьют в нос. Подозреваю, через четверть часа в этом духовитом малом пространстве разыграется трагикомическая сценка с воплями, соплями и горючими слезами. Не люблю иметь дело с истеричками, да выбирать не приходится. В данном случае все претензии к господину Шокину. Где были его глаза, когда он, юный студент Политехнического, запускал лапы меж цыплячьих ляжек хихикающей Лилички Бёрлин, изучающей конспект по сопромату. Мог ли подозревать молодой человек, что за прекрасным одноразовым минетом на мраморных ступеньках храма науки последует затяжные бои с фурией, требующей семейного счастья. Будущий младореформатор отбивался, как мог, мол, милочка моя, вы же известная всему Политехническому подсосная подстанция, мол, вы, Лилечка, брали у всех, кроме, разумеется, гранитного Михайло Ломоносова, мол, я не лучше и не хуже других — заберите в благородные супруги, скажем, частично облысевшего от большого ума Тимурчика или кудрявого красавца Бореньку, или волосатенького, как орангутанг, Валечку. То есть выбор женихов на удивление был богат. Нет, кричала мерзавка, хочу тебя в полном объеме твоего таланта. Какого таланта, не понимал наивный дурашка. Таланта залазить без мыла в задницу начальству, грубо хохотала плутовка. А с таким даром ты, цыпа, далеко пойдешь, пророчила, быть тебе членом правительства. После таких приятных слов никто бы не устоял — не устоял и он, Шокин: повел импульсивную девственницу под венец. И через неделю замужества из кроткого существа выросла такая ведьма. Правда, одно положительное качество имелось: давала Лилечка всем членам правительства. Может, поэтому её муж имел не только ветвистые рога, но и приставку «вице-». Словом, счастливая семейная пара новой формации. К сожалению, обстоятельства сложились так, что я вынужден эту сладкую парочку разбить — разбить на время.
   Наконец я услышал перестук каблуков и резкие гортанные вскрики, мол, крепче за шоферку держись, баран. Ударили дверцы, на переднее сидение плюхнулись тела. Женское было нервно и душисто, как верблюд после месячного марш-броска по пустыни Гоби.
   ? Власий, жми, — скомандовала супруга члена правительства. — Едем на Манежку, там, говорят, шубы из песца кинули. Понимаешь, из песца! Ты любишь песца, Валасий, — хохотала озорница. — Моего песца любишь, Валасий.
   Деревенский простак вертел баранку так и сяк, да мычал нечленораздельно, мол, завсегда Лиль Борисовна готов любить вас и вашего песца, писанная вы наша красавица. Я млел от удушливого запаха духов и таких вот содержательных речей.
   После того, как экзальтированная дамочка завихляла на Манежную примерять песцовую шубейку, на эстраде жизни появился я в роли благородного Robin Good`а. Ствол ППС полностью подтверждал мою правоту, и Власий понял меня с полуслова. Сам он вышел из деревни Квашино, что на Рязанщине, и, не производя впечатление безумного философа, прекрасно понял, что лучше быть богатым и здоровым, чем дохлым с рваной дырой на боку. Кредитка в 100 у.е. окончательно убедила личного шофера г-на Шокина, что я человек слова.
   — Ага, командир, — сказал человек за баранкой, — сделаю в лучшем виде. — И позволил собственное мнение. — Пора вошек наказать.
   Разумеется, речь шла о семейке Шокиных, которых не брал никакой душистый дуст. Подозреваю, они выживут даже в термоядерном взрыве народного гнева. Такая вот природа керамических гнид приспосабливаться к любым погодным условиям.
   Дальнейшие события напоминали дешевенький кинодетектив: не успела мадам Шокина похвалиться ценным песцовым приобретением, как тут же была отправлена в кратковременное забытье. Я пережал её сонную артерию — и дама обмякла, как аэростатик в бирюзовом небе французского авиасалона Бурже.
   Перетащив непрочное тельце на заднее сидение, прикрыл шубкой из серебристого зверька. Меховое изделие издавало специфический запах кожи и смерти, а наощупь напоминало холодную заводь таежной реки.
   — Живая? — забеспокоился Власий, выкручивая рулевое колесо для последующего старта на столичную закраину.
   — Живая, — ответствовал я.
   — Мастерица, — нелогично проговорил с усмешкой бывший житель деревни Квашино, и мы помчались по загазованным проспектам.
   Наш путь лежал в Ховрино — есть такое пролетарское местечко на окраине белокаменной. Одноименная железнодорожно-сортировочная станция с бесчисленным множеством промасленных путей, уходящих в никуда, снующие по ним тепловозы с лязгающими вагонами и огромные промышленные склады, вокруг которых катали чадящие грузовики, создавали впечатление трудового коммунистического подъема. Во всех отношениях удобное местечко для конфиденциальных встреч и активной стрельбы.
   Мой план был незамысловат: обменять госпожу Шокину на информацию. Если её муж-младореформатор готов к конструктивному диалогу, то с радостью сообщит, где можно найти вора в законе, а также объяснит, почему на его правительственной колымаге колесит тот, кто нуждается в немедленной ликвидации?
   Без всяких сомнений, гражданин Шокин испытает шок, когда к нему явится глупило-водило и сообщит неприятное известие, мол, так и так, хозяин, наша хозяйка с шубкой песцовой в нефтеналивной цистерне № 09111999/26051954 ждет счастливого освобождения. Что должен предпринять супруг? Правильно: бросить все государственные дела и спасать подругу жизни, поднимая бойцов из своего охранного ООО «Арийс».
   — Не следует этого делать, — толковал я Власию. — Объясни хозяину: его плохое поведение — печаль для Лиль Борисовны. Буду резать пальчики, потом ушки, потом щечки и так далее. — И ножом отсек прядь крашеных волос с головы полуживой куколки. — Передай муженьку. И запомни номер моего мобильного.
   Память у шоферюги оказалась отменная и он, перекрестившись, отправился на поиски радетеля не только за интересы народные, но и за свои — шкурные.
   Если я правильно понимаю г-на Шокина, то действовать он будет поначалу норовисто и отправит на спасение супруги коллектив из четырех, предположим, головорезов. Не поверит чиновник в серьезные намерения анонимного недруга. А зря. Такие, как он, привыкли, будучи на казенных харчах, чувствовать себя хозяевами жизни и от сознания силы хамеют необыкновенно. И не только хамеют, но и считают себя светочами жизни народной, на которых всему унылому населению надо молиться. Не понимают государственные урлы, что цена им в базарный день меньше медной деньжонки. А цена дражайшей их половины ещё меньше меньшего.
   Чтобы не смущать летний рабочий люд бесцветной леди из высшего света да ещё в зимней шубке, я перетащил госпожу Шокину в заброшенный терминал. Должно быть, когда-то он служил овощехранилищем. Там хранился запах прелого курганского картофеля, мокрой херсонской моркови и апельсинов из солнечного Морокко. Для удобства их закладки применяли забетонированные ямы глубиной в три-четыре метра. В одну из таких ямок и было опущено тело супруги высокопоставленной гниды. Г-жа Шокина уже начинала приходить в себя: её щечки порозовели, губки тоже стали менять свой безжизненный цвет. Удачно обвалившись на шубу, она повалялась на ней, как это обычно делают с устатку пьяные шлюши у трех вокзалов. Потом то ли от холода, то ли от осознания своей необходимости миру светская дама пришла в чувство. Более отчаянного вопля я не слышал за свою короткую жизнь. Госпожа Шокина визжала так, будто некая злая сила завязывала её руки и ноги праздничным бантом.
   Я, представив ту бурю чувств, взметнувшуюся черным смерчем в изнеженном её теле, ничего другого не придумал, как свистнуть. Мой пронзительный разбойничий сигнал был услышан: мадам вздернула голову вверх и гримаса страха исказила кукольное её личико. После этого тотальная судорога ужаса пробила фигуру и… случилось то, что случилось. Я увидел: из дамы струится ручеек. Вот такое вот впечатление: ручеек. Ниагарский водопадик ховринского полива. Кажется, дама сама не понимала физиологического казуса, происходившего с ней. Моча катила на шубу из сибаритского песца и возникла зрительная обманка: под ногами истерической пленницы искрится алмазная россыпь.
   — Шубку попортила, — заметил я.
   Это замечание привело тетку из высшего света в неописуемую ярость. Она до самых до кончиков стальных ноготков осознала свое трагикомическое положение в бетонном мешке и свой позор, немеркнущий в памяти, точно негасимый рубиновый символ мирового сионизма на Спасской башне. И только смерть свидетеля срама…
   — Чтоб ты сдох, сволота-а-а!.. — и далее последовал такой мутный поток из милой пасти мегеры, что приводить его нет смысла, опасаясь за порчу благовоспитанности всего нашего непорочного общества.
   Когда моя визави приустала, я сумел вклинить несколько смысловых фраз о том, что её судьба находится в руках мужа, который так и не познал любимую супругу в качестве специалиста по классическому языкознанию, равно как и по народному арго.
   — Я тебя все равно урою, срань, — продолжала гнуть свою линию мастерица по великому и могучему.
   Я понял, что перевоспитывать её не имеет смысла, а лучше будет оставить одну, пусть думает о чем-то мирском или вечном. Это укрепляет нервную систему и вызывает чувство отрады за лишние прожитые минуты.
   Переведя дух в летнем полдничке, похожем на хмыль горластого клоуна, я отправился занимать господствующую высотку. На войне она определяет многое, если не все. Подъемный кран грузоподъемностью тонн в сто был удобен удобен в этом отношении. Находился механизм в трудовом простое и я по лесенке поднялся в его кабину. Там пахло машинным маслом, железом, ржаным хлебом, водкой и волей. Усевшись на старенькую фуфайку, кинутую для удобства зада на сидение машиниста, осмотрел местность. Она напоминала коммунальную квартиру, где не было одного хозяина, и каждый житель пристраивал жизнь на свой лад. Пыхали на запасных путях тепловозы, ляскали буферами товарняки, уходили в державную глубину скорые, тормозила на станции конвульсивная электричка, мелкие люди напоминали виртуальных человечков, строящих виртуальные поселения в виртуальной вселенной.
   По моим расчетам вот-вот должны были случится некие события, неприметные для обывательского глаза, поскольку поднимать дурной хай у господина Шокина нет никакого резона, если, конечно, он не идиот. Хотя он именно такой, однако не до такой степени, чтобы рисковать нежными шкурками жены и её песца.
   Мои надежды оправдались. К месту событий прибыли две автомобильные коробочки: знакомая мне «Волга» и незнакомая «Ауди» цвета штормового прибоя в г. Сочи, известном своими темными бандитскими ночами и царской резиденцией.
   Из первой машины выбрались три квадратных головотяпа и один мудрик в тряпичной клетчатой кепке. В такую кепу удобно блевать, когда ухаешь на «Боинге» в Атлантический океан — ухаешь в качестве корма для мурластых акул. Она мне не понравилась, эта кепа, даже не знаю чем. Чтобы снять вопросы и не терять времени, я прицелился в неё и, дождавшись рукотворного грома скорого поезда Москва-Владивосток, нажал курок ППС.
   Выстрел удался: человечек нелепо махнул руками на прощание и завалился на горбик морского песка, выпавшего, должно, из грузовичка. Поначалу боевики решили, что их патрон поскользнулся на банановой чунго-чанговой кожуре или арбузной астраханской корке, потом пришло понимание, что подобная дурь со смертельным исходом может произойти с каждым из них. И они пали под защиту автомобилей, пытаясь понять откуда исходит угроза. Я бы перестрелял их, точно жирных русаков в русском поле, да не было в том никакой необходимости. Тем более запел мобильный телефончик, он пел встревоженно и нервно, и я был вынужден подключиться к абонементу, чтобы тот прекратил даром волноваться. Разумеется, это был господин Шокин, которого отвлекли от решения глобальных проблем государства. Произошел примерно следующий диалог между двумя заинтересованными сторонами:
   — Вы знаете с кем имеете дело, подлецы и волки позорные?! — то есть супруг недалеко ушел от супруги в области языкознания и народного арго.
   — Знаем, что дело имеем с подлецами и волками позорными, — отвечал я.
   — Е`ть-ай-я-я-я! — последовал ожесточенный взрыв чувств. — Уничтожу на корню!
   — Слушай, ты враг народа, — предупредил, когда понял, что мой собеседник не готов к конструктивным болтушкам. — Отрежу ушки у Лиль Борисовны, предупреждаю. И пришлю премьер-министру в знак признательности от тебя, говны!
   Меня прекрасно поняли — все-таки иногда бываю убедительным на словах. А тут ещё они прикреплены делом — я имею ввиду печальную тушку в кепке на песочной горке и уже разлагающуюся на солнцепеке.
   — Что вы от меня хотите? — наконец последовал вопрос по существу.
   — Миллион, — пошутил, — баксов.
   — За что?! — взревел младореформатор: привык, подлец, брать, но никак не давать.
   — За уши Борисовны, — и успокоил. — Дыши глубже, это шутиха. А скажи-ка лучше, поц… — и задал два вопроса, меня особо интересующие.
   Наступила мертвая тишина — я думал, так пишут для красного словца, ан нет — на самом деле она есть, эта мертвая тишина. Я решил, что мой собеседник потерял дар речи. Хотя мои вопросы были незамысловаты, как политическая жизнь России.
   — Эй, — сказал я в трубку. — Повторяю: где Ахмед и почему он разъезжает на джипе с номерами «о 555 о»?
   — Молодой человек, — наконец услышал нездоровый голос чиновника. — Я лучше уплачу миллион долларов.
   Предложение было интересным, о чем я и сказал. Так и сказал: предложение интересное, воришка ты косоглазый, но оно меня не интересует. Почему не интересует? А все потому, что интересует другое: где Ахмед и кто засадил его в джип с твоими, раб от рождения, номерами? Если ты сам, то ушами Борисовны не обойтись. Я буду резать её и тебя, как вы режете народный бюджет. Ты поняло, руководящее чмоко, или как?
   Меня не поняли — и крепко не поняли. Из-за боя железной дороги не сразу услышал назойливый посторонний гул. Потом заметил хищническую тень на земле, будто по летнему воздуху двадцатого века пылил птеродактиль. Вздернув голову, понял, что птаха сработана руками человека: пятнистый МИ-8 резал винтами синь небес и был весьма энергичен в поисках противника.
   Более бессмысленного занятия трудно было придумать: поднимать боевую вертушку в черте города? И на деньги налогоплательщиков, то есть мои деньги. Нехорошо, господа! Я насторожился: не собираются ли летуны ахнуть из ракетных установок по всей подозрительной площади, где находится субъект, угрожающий уважаемому гражданину отечества? Или застрелить шантажиста из снайперской винтовки «Ока-74», которую нетрудно заметить в руках боевика, засевшего у люка.
   В американских киношках любят показывать подобные мизансцены. «Стингера» под моей рукой как-то не оказалось и пришлось вести прицельную стрельбу из ППС по стабилизатору вертолета — ахиллесовой его пяте. Расстояние было малым: от кучных пуль вертушка вздрогнула и заплясала в небе прощальный танец Витта. Боевик в люке не удержался и выпал из вертолетного брюха, как птенец из гнезда.
   Если бы происходящее не касалось меня, я решил, что снимается наше родное отечественное кино. Неверно кружа, МИ-8 убыл в сторону железнодорожных артерий. Взрыва не последовало — пилот оказался мастером высшего класса и, должно быть, усадил винтокрылую стрекозу на крышу скорого Владивосток-Москва.
   И снова запел телефончик: моему собеседнику не терпелось поделиться впечатлениями о воздушной дуэли? Воздушной, поскольку я, находящийся в кабинет подъемного крана, тоже чувствовал себя авиатором.
   — Здравствуй-здравствуй, — многообещающе поприветствовал я господина Шокина, — хер мордастый, — и сообщил ему неприятную новость: страна лишилась вертолета, а его жена — уха.
   — Прекратите! — взвыл чиновник. — Я уважаемый человек! У меня своя гордость и человеческое, понимаешь, достоинство!
   Я искренне рассмеялся: ничего у тебя, поцик, нет, кроме чемодана с гринами под кроватью или счетика на Каймановых островах, что не дает право считать себя чтимым гражданином своей отчизны.
   — Что вы от меня хотите?! — возопил господин Шокин, позабыв, кажется, от расстройств чувств, что задавал уже этот вопрос.
   — Ничего, кроме правды по Ахмеду, — повторил я. — И по джипу с номером «о 555 о».
   И что же услышал? Нет, не танковый гул и не шмелиный полет ракеты «земля-воздух». Я услышал странный звук, будто тот, с кем я вел трудные переговоры, захлюпал носом. Что такое? Кто пускает нюни и сопли как в детстве. Неужели г-н Шокин вспомнил давнюю обиду, когда его за наушничество лупили по упитанным щекам? Я не ошибся: хныкала именно высокопоставленная особа, правда, причина такого слезного её состояния была в другом, чем детские обиды.
   — Это… это не телефонный разговор, — признался чиновник. — Могу я с вами встретиться конфиденциально?
   — То есть тет-а-тет? — осматривая местность, валял дурака.
   — Именно так-с.
   Что делать — надо встречаться. На подобных встречах можно узнать много интересного. Я делаю необходимые предупреждения и вижу, как из «Ауди» выбирается моложавое существо в очках. Оно в строгом темном костюме от Версаче, при галстуке-удавке. У сострадательного личика держит мобильный телефончик, получая мои инструкции по перемещению. Головорезы остаются хлопотать над теми, кто пал на поле боя, и со стороны кажутся бригадой «скорой помощи» из одноименного мыльного телесериала.
   Поплутав на незнакомой местности, слуга народа выходит на перрон станции Ховрино. По-видимому, давненько он не ходил в чумазенький народец свой и поэтому потерянно морщится от солнца и насыщенных запахов жизни, как крот, вылезший в неурочный час из своей глиноземной норы.
   Тут появляется рвотная электричка — дачная публика рвет к её дверям, похожим на лязгающие гильотины. Некто цапает господина Шокина за рукав и тащит в публичный смердящий вагон. Понятно, что некто — это я сам.
   — Привет от Лиль Борисовны, — говорю. — И делай вид, что дачник, шучу, — а то нас сразу сдадут в ментовку.
   — Как это делать вид? — спрашивает больным голосом.
   — Ладно, — говорю, — проехали. И поехали, — за окнами электрички мелькает пейзаж замусоренного нищего пригорода. — Прошу прощения, — и отбираю мобильный телефон. — Зачем нам вызывать свидетелей?
   — Вы… вы ведете себя… как бандит с большой дороги, — горячится.
   — Ба! — улыбаюсь. — Вы не знаете, как они на самом деле ведут… Спросите у сотрудников «Арийса», с которым вы имеете, насколько мне известно, дела.
   — Нет у меня никаких дел!
   — А вертолетик кто поднял?
   — Не знаю. Это не моя инициатива, — нервничал чиновник, переступая с ноги на ногу в заплеванном дребезжащем тамбуре. — Я требую вернуть жену?
   — Она купила шубку, — посчитал нужным сообщить.
   — При чем тут шубка?! — взбеленился член правительства.
   То есть разговор в болтающемся тамбуре общенародного транспорта меж двумя джентельменами проходил весьма нервно. Один из нас выглядел прекрасно: хорошее настроение, улыбка, солнцезащитные очки. Второй смотрелся ужасно: настроение паршивое, рот перекошен от страха, очки с линзами, неприятно уменьшающие глазки. Нетрудно догадаться, кто был кто.
   — Они меня убьют, — заныл господин Шокин. — Вы не знаете, с кем связались.
   — Знаю, — отвечал я. — Но пока меня интересует Ахмед. Где я могу его найти?
   — Они страшные люди…
   Не выдержав, предупредил, что мы теряем время, а это чревато для госпожи Шокиной неприятностями. На это мой собеседник снова заметил, что я действую самыми отвратительными методами. Я посмеялся: это методы охранного общества «Арийс»; кстати, не они ли зарезали моего лучшего друга и популярную журналистку?
   — Я не понимаю о чем речь? — взвыл чиновник, серея лицом.
   И я ему поверил: все было бы слишком просто. Кто-то пытается подставить господина Шокина. Главное, чтобы он сам это понимал. О чем я и сказал: идет крупная игра, и он в ней пешка. Пусть молит Бога, что ОН послал меня к нему.
   — Вы о чем? — нервничал.
   — О вечной жизни, — и повторил вопрос, где найти Ахмеда?
   И наконец получил ответ: возможно, у брата по имени Аслан, который вместе со своими нукерами «держит» рынок в Лужниках. Где конкретно? В сектора «А», там у них, кажется, дирекция.
   — А что по джипу?
   Член правительства мнется, потом выдавливает из себя: автомобиль был отдан в личное пользованием сыну. Какому, простите, сыну? Владимиру — его, Шокина, сыну. И есть подозрение, что он связался с очень нехорошей компанией.
   — С нехорошей компанией, — хмыкаю я. — И где у нас Вован?
   Этот простенький вопрос вызывает у господина Шокина приступ паники: выхоленное лицо покрывается болезненным брусничным цветом и потом, в бегающих глазах плавится нескрываемый страх. Приходится успокаивать отца своего падшего сына, мол, все останется между нами. И что же выясняется? Девятнадцатилетний Владимир, будучи студентом МГУ, «подсел» на героин. Об этом родители узнали недавно, разумеется, были предприняты попытки лечить, но… господин Шокин развел руками:
   — На него оказывает пагубное влияние, — замялся, — любовник.
   — Любовница, — машинально поправил я, решив, что ослышался.
   — Нет, именно любовник, — вздорно проговорило высокопоставленное лицо.
   Я невольно рассмеялся: ну дела твои, Господи! Наказал таки ТЫ мерзавца по полной программе: сын-наркоман да ещё и педераст. Лихо-лихо закручен сюжет житейской истории, нечего сказать.
   — У нас горе, — печально заметил господин Шокин, — а вы смеетесь.
   — Это у меня нервное, — повинился я. — И где мне их найти?
   — Кого?
   К сожалению, отец не знал, где сейчас живет Вова и его противный любовник. После того, как была предпринята насильственная попытка лечить сына от наркотиков, он скрылся от медицины и родителей. К поискам отпрыска подключен частный детектив, но результата пока нет.
   — Частный детектив? — интересуюсь. — Кто такой?
   — Не знаю, — пожимает плечами. — Мне его рекомендовали с Лубянки. Он раньше там работал, а себя сам по себе. Как-то он себя называет… менхантер… охотник на людей, что ли?
   — Интересно-интересно, — и требую номер телефона «охотника».
   Меж тем электричка убавляла ход. Пассажиры потянулись в тамбур с мешками и тележками. Господин Шокин занервничал, словно опасаясь, что народные массы его опознают и потребуют отчета за работу всего правительства. Я его успокоил: наш народец живет своими частнособственническими интересами, то есть для него главное, что прорастет на его личной грядке, а своих слуг он воспринимает, как неизбежное зло, появляющееся ежедневно на экранах ТВ.
   — Я не понимаю вас? — сварливо заныл высокопоставленный чин. — Массы ко мне относятся хорошо. Я даже буду баллотироваться в 200-ом округе столицы.
   — Что вы говорите? — удивился. — Из 200-го округа в 2000-ый год. Ну тогда туда — вперед ногами!..
   И когда двери электрички с шумом открываются, пинаю кандидата в депутаты на перрон, чтобы он хотя бы частично подышал крепким навоженным воздухом родины. Последнее, что заметил: лакированные туфельки г-на Шокина переезжают колесики хорошо нагруженной тележки.
   Мой расчет оказался верным: пока чиновник, далекий от нужд народа, будет тыкаться на подмосковном перроне, я успею прибыть к следующей станции. Оттуда на попутке — до родной до Луговой. Там переведу дух, чтобы с новыми силами взяться за горящую проблему.
   А как же мадам Шокина? Я получил необходимую информацию, следовательно, она должна обрести свободу. Как? Очень просто: служба 02, надеюсь, пока у нас функционирует? И по прибытию на станцию, делаю экстренно-анонимное сообщение о том, что госпожа Шокина…
   — Хватит хулиганить, — басит, несомненно, старшина сверхсрочной службы. — С жиру беситесь, понимаешь.
   — Командир, смотри ориентировку, — советую.
   Вот так всегда: хочешь делать людям добро, а они от него отказываются, как бомжики от санитарной обработки. В конце концов, сообщение доброжелателя было принято, и я с чистой совестью отправился на трассу ловить попутный транспорт.
   Шоферюга на грязном «КРАЗе» попался веселым и шалым. Подвижным изношенным личиком и костлявым телом, частично загоревшим, он походил на беса, перевозящего в преисподнюю черные, как антрацит, грешные души. Речь его была настолько экстазна, что даже мои уши вяли от частого употребления известных связок.