И он вновь вогнал свои белоснежные крепкие зубы в пирожок.
– За мной интервью, – чуть подождав из вежливости, сказал честный человекоохранитель и откланялся. А Фелициан Александрович Гаврилкин со стаканом в одной руке и телефонной трубкой в другой остался еще постоять в заторе на Лигоуском проспекте.
Соловки,
Александрия Невская,
Соловки,
Александрия Невская,
– За мной интервью, – чуть подождав из вежливости, сказал честный человекоохранитель и откланялся. А Фелициан Александрович Гаврилкин со стаканом в одной руке и телефонной трубкой в другой остался еще постоять в заторе на Лигоуском проспекте.
Соловки,
13-й день девятого месяца, средница,
утро.
Утром Богдан почувствовал себя значительно лучше и бодрее; крепкий сон во гробе освежил минфа и придал ему силы. Горячо помолившись о быстрейшем выздоровлении всех пострадавших, Богдан с первым подспудным мерцанием неторопливо наливающегося блеклым серым соком рассвета покинул пустыньку и устремился на поиски; теперь он знал, что искать. Терять время на ловлю и навязывание на вход новой паутинки он даже не стал; теперь неважно. Уже и так все понятно.
Если к нему приходили раз, то неважно, придут ли еще, нет ли. Важно то, что он под нефритовым кубком. К тому же, положа руку на сердце, Богдан решительно не мог представить себе, что за ним наблюдает кто-то еще, помимо Вэйминов. Не зря же они бродили вчера неподалеку. Нашли пустыньку, удалились на время, а затем, когда он ушел – причем было понятно, что ушел надолго, сначала в храм, затем на стройку; тангуты, не связанные с возведением планетария и с монастырскими делами, пожалуй, знать, что он занедужил, не могли, – проникли внутрь. Что они там искали?
Богдан не обнаружил ни пропаж, ни даже следов осмотра. Если бы не его предусмотрительность, он вообще не догадался бы, что в его пустыньке побывали гости.
Ветер несколько утих; измученный гул деревьев утишился, сменившись волнообразным встревоженным шелестом горящей всеми цветами увядания, понемногу начинающей облетать листвы. Небо поднялось и посветлело. Свинцовая, непроницаемая пелена туч, лихорадочно летевшая вчера над островом во второй половине дня, сменилась неторопливо текущими, высоко клубящимися облаками. На ходу славно думалось. Да, предположим, лисы. Как ни трудно с этим смириться… принять то, что родная, прелестная, покорная и неистовая женщина, которую он целовал вчера…
Да. Вот-вот. С поцелуя безумие началось, поцелуй тут не простую роль играет. Но не только ту роль, что не совладал с собою Богдан, не смирил вышедшую из берегов, ровно река в страшный паводок, плоть свою и страсть свою.
Братьев меньших он всегда любил и лелеял и умилялся их повадкам невинным, с повадками двух-трехлетних детишек сильно схожим. Но особой склонности именно к лисам – никогда за собой не замечал. Да и когда ему выпадало в последний раз видеть лисицу? А тут… Просто сердце все изнылось-изболелось. И впрямь словно бы детский трупик нашел; да не только трупик, а еще и неоспоримые следы надругательств на себе имеющий.
Неспроста.
Тоже поцелуй?
Возможно.
Дальше. Как раз вчера отец Перепетуй… да поможет ему святой Пантелеймон оправиться и подняться поскорее… обмолвился об очень интересных вещах.
Тою же слабостью телесной, что с Богданом вчера приключилась, почти все новенькие на острове поначалу страдают. Потом проходит. Пусть отец Перепетуй их на врага отнес… может, и так бывает, а в иных местах – и наверняка, Богдан не раз сам слыхивал… да только тут и теперь причина, прости Господи, иная. И ведь это только отец Перепетуй сказал: почти все… Богдан постарался вспомнить точно. Он сказал: «Часто так, по первости-то. Насмотрелся». То есть можно предположить, что все впервые прибывающие на остров проходят через подобный искус.
Вот и ответ на тот вопрос, который первым поверг в недоумение Богдана и заставил заподозрить, что дело нечисто: чем лисы питаются? Жизненной силой новичков они питаются!
Стало быть, если предположить, что целью приходившей к нему прошлой ночью лисы… о, как она обнимала, стонала и звала… Господи, помилуй… было отнюдь не причинение ему, Богдану, вреда?..
Но к рясофорной братии, к тем, кто уж принял постриг и для кого лисий приход чреват грехом смертным, судя по всему, рыжие не являются? Господь оберегает?
Или сами лисички по какой-то причине так решили?
Дальше. Может быть, самое главное. Труп. Не просто убийство, но убийство с надругательством, с расчленением. По танскому кодексу – Пятое из Десяти зол, преступлений самых страшных, чудовищных и непрощаемых. Как там… «Хладнокровная жестокость и кощунственное изуверство, идущие наперекор правильному Пути, называются Бу дао – Извращением. Имеется в виду убийство в одной семье трех человек, ни один из которых не совершил наказуемого смертью преступления, а также расчленение людей…». Правда, великий древний текст говорит лишь о людях – но кто сказал, что нельзя трактовать его расширительно? В комментариях ни о чем подобном не говорится, уж Богдан-то это знал доподлинно. Если существо по временам способно принимать вид человека – стало быть, в какой-то мере оно тоже человек? С правовой точки зрения вопрос был чрезвычайно интересным, но Богдан решил сейчас не сосредоточиваться на нем – позже. Есть вещи поважнее.
Итак – главное.
Поднялась бы у Богдана сейчас рука на лисичку?
Даже спрашивать нечего. Легче было бы себе эту руку топором отчекрыжить.
Судя, например, по одинаковым признакам немощи, а значит, и по тому, что любовному зову лисы противустоять никто не мог, у нас есть право предположить, что и остальные последствия прихода оборотня у всех также одинаковы – и таковы же, что и у Богдана. Значит, никто из проведших с лисой хоть одну-единственную ночь не смог бы потом совершить ее убийства.
Но кто-то совершил.
Значит, убийцей может быть лишь тот, кто не был целован лисою либо сумел по каким-то непонятным причинам противустоять ее необоримому воздействию.
К братии лисы, похоже, не ходят. Почему так – неважно сейчас, но примем это за данность. Однако совершенно исключено, чтобы кто-то из святых отцов стал убийцей. Даже если попробовать предположить – с огромной натяжкой, разумеется! – что монах, руководствуясь, например, неумеренной враждебностью к оборотням, убил лисичку… да не могло такого быть, не могло!.. то все равно он никогда не надругался бы над ее телом. И уж не бросил бы его валяться вот так…
Значит, есть кто-то, кто умеет противустоять лисьим чарам.
Если мы найдем того, кто умеет противустоять лисьим чарам, – мы найдем убийцу.
И наоборот.
Но что же это за свойство, что за дар такой? Противустоять чарам нежных лисичек… Сколько ни думал Богдан – не мог понять.
А потом он обнаружил лисий капкан.
Он набрел на капкан случайно – а может, высшие силы помогли. Возьми Богдан на шаг к западу или на шаг к востоку, отведи ветку мешавшего пройти куста не левой рукой, а правой – он нипочем не заметил бы страшно разинувшей стальную пасть хорошо припрятанной в дебре ловушки.
Несколько мгновений минфа, оторопев, стоял подле капкана. Значит, все правда.
Если к нему приходили раз, то неважно, придут ли еще, нет ли. Важно то, что он под нефритовым кубком. К тому же, положа руку на сердце, Богдан решительно не мог представить себе, что за ним наблюдает кто-то еще, помимо Вэйминов. Не зря же они бродили вчера неподалеку. Нашли пустыньку, удалились на время, а затем, когда он ушел – причем было понятно, что ушел надолго, сначала в храм, затем на стройку; тангуты, не связанные с возведением планетария и с монастырскими делами, пожалуй, знать, что он занедужил, не могли, – проникли внутрь. Что они там искали?
Богдан не обнаружил ни пропаж, ни даже следов осмотра. Если бы не его предусмотрительность, он вообще не догадался бы, что в его пустыньке побывали гости.
Ветер несколько утих; измученный гул деревьев утишился, сменившись волнообразным встревоженным шелестом горящей всеми цветами увядания, понемногу начинающей облетать листвы. Небо поднялось и посветлело. Свинцовая, непроницаемая пелена туч, лихорадочно летевшая вчера над островом во второй половине дня, сменилась неторопливо текущими, высоко клубящимися облаками. На ходу славно думалось. Да, предположим, лисы. Как ни трудно с этим смириться… принять то, что родная, прелестная, покорная и неистовая женщина, которую он целовал вчера…
Да. Вот-вот. С поцелуя безумие началось, поцелуй тут не простую роль играет. Но не только ту роль, что не совладал с собою Богдан, не смирил вышедшую из берегов, ровно река в страшный паводок, плоть свою и страсть свою.
Братьев меньших он всегда любил и лелеял и умилялся их повадкам невинным, с повадками двух-трехлетних детишек сильно схожим. Но особой склонности именно к лисам – никогда за собой не замечал. Да и когда ему выпадало в последний раз видеть лисицу? А тут… Просто сердце все изнылось-изболелось. И впрямь словно бы детский трупик нашел; да не только трупик, а еще и неоспоримые следы надругательств на себе имеющий.
Неспроста.
Тоже поцелуй?
Возможно.
Дальше. Как раз вчера отец Перепетуй… да поможет ему святой Пантелеймон оправиться и подняться поскорее… обмолвился об очень интересных вещах.
Тою же слабостью телесной, что с Богданом вчера приключилась, почти все новенькие на острове поначалу страдают. Потом проходит. Пусть отец Перепетуй их на врага отнес… может, и так бывает, а в иных местах – и наверняка, Богдан не раз сам слыхивал… да только тут и теперь причина, прости Господи, иная. И ведь это только отец Перепетуй сказал: почти все… Богдан постарался вспомнить точно. Он сказал: «Часто так, по первости-то. Насмотрелся». То есть можно предположить, что все впервые прибывающие на остров проходят через подобный искус.
Вот и ответ на тот вопрос, который первым поверг в недоумение Богдана и заставил заподозрить, что дело нечисто: чем лисы питаются? Жизненной силой новичков они питаются!
Стало быть, если предположить, что целью приходившей к нему прошлой ночью лисы… о, как она обнимала, стонала и звала… Господи, помилуй… было отнюдь не причинение ему, Богдану, вреда?..
Но к рясофорной братии, к тем, кто уж принял постриг и для кого лисий приход чреват грехом смертным, судя по всему, рыжие не являются? Господь оберегает?
Или сами лисички по какой-то причине так решили?
Дальше. Может быть, самое главное. Труп. Не просто убийство, но убийство с надругательством, с расчленением. По танскому кодексу – Пятое из Десяти зол, преступлений самых страшных, чудовищных и непрощаемых. Как там… «Хладнокровная жестокость и кощунственное изуверство, идущие наперекор правильному Пути, называются Бу дао – Извращением. Имеется в виду убийство в одной семье трех человек, ни один из которых не совершил наказуемого смертью преступления, а также расчленение людей…». Правда, великий древний текст говорит лишь о людях – но кто сказал, что нельзя трактовать его расширительно? В комментариях ни о чем подобном не говорится, уж Богдан-то это знал доподлинно. Если существо по временам способно принимать вид человека – стало быть, в какой-то мере оно тоже человек? С правовой точки зрения вопрос был чрезвычайно интересным, но Богдан решил сейчас не сосредоточиваться на нем – позже. Есть вещи поважнее.
Итак – главное.
Поднялась бы у Богдана сейчас рука на лисичку?
Даже спрашивать нечего. Легче было бы себе эту руку топором отчекрыжить.
Судя, например, по одинаковым признакам немощи, а значит, и по тому, что любовному зову лисы противустоять никто не мог, у нас есть право предположить, что и остальные последствия прихода оборотня у всех также одинаковы – и таковы же, что и у Богдана. Значит, никто из проведших с лисой хоть одну-единственную ночь не смог бы потом совершить ее убийства.
Но кто-то совершил.
Значит, убийцей может быть лишь тот, кто не был целован лисою либо сумел по каким-то непонятным причинам противустоять ее необоримому воздействию.
К братии лисы, похоже, не ходят. Почему так – неважно сейчас, но примем это за данность. Однако совершенно исключено, чтобы кто-то из святых отцов стал убийцей. Даже если попробовать предположить – с огромной натяжкой, разумеется! – что монах, руководствуясь, например, неумеренной враждебностью к оборотням, убил лисичку… да не могло такого быть, не могло!.. то все равно он никогда не надругался бы над ее телом. И уж не бросил бы его валяться вот так…
Значит, есть кто-то, кто умеет противустоять лисьим чарам.
Если мы найдем того, кто умеет противустоять лисьим чарам, – мы найдем убийцу.
И наоборот.
Но что же это за свойство, что за дар такой? Противустоять чарам нежных лисичек… Сколько ни думал Богдан – не мог понять.
А потом он обнаружил лисий капкан.
Он набрел на капкан случайно – а может, высшие силы помогли. Возьми Богдан на шаг к западу или на шаг к востоку, отведи ветку мешавшего пройти куста не левой рукой, а правой – он нипочем не заметил бы страшно разинувшей стальную пасть хорошо припрятанной в дебре ловушки.
Несколько мгновений минфа, оторопев, стоял подле капкана. Значит, все правда.
От: «Багатур Лобо» <lobo@mail.ateksandria.ord>
Кому: «Samivel Dadlib» <dadlib@gov.tump.tmp>
Тема: Сразу две
Время: Wed, 13 Sept 2000 14:41:06
Глубокоуважаемый господин Дэдлиб!
В начале моего письма позвольте искрение и от всей души поблагодарить Вас за драгоценный подарок. Я очень тронут. Ваши яшмовые сигары выше всяких похвал. Не знаю, как бы я вчера и нынче утром работал без них. Вашей же яшмовой зажигалкой я пользуюсь беспрестанно. Она столь приятна на ощупь и столь безотказна, что мне так и кажется, будто ее сделали в Ордуси.
Час назад я отправил Вам, глубокоуважаемый господин Дэдлиб, посылку, в которой Вы найдете большую, объемом в полный шэн, бутылку чистейшего «Улянъе», произведенного на императорских заводах непосредственно в Цветущей Средине, и коробку маринованных лапок каменной жабы, являющихся, по общему мнению, лучшей закуской к этому изысканному напитку. Прошу Вас не побрезговать моими скромными дарами, ибо я выбирал их, руководствуясь крайней к Вам симпатией.
Мы с Вами, глубокоуважаемый господин Дэдлиб, осведомлены лучше многих, что, переплетая доброе, нельзя полностью исключить и переплетение злого. Рабочее взаимодействие наших с Вами учреждений, как мы вместе отметили еще в восьмом месяце, становится все более насущным.
В связи с этим у меня возникла к Вам небольшая встречная просьба – отчасти сродни той, с коей Вы обратились ко мне некоторое время назад. Как я понял из Вашего драгоценного письма, в ряде сопредельных Ордуси стран возникли не так давно смутные сомнения относительно пользующегося у нас и у вас огромной популярностью жизнеусилительного средства, выпускаемого Лекарственным домом Брылястова. Я был бы крайне и вечно признателен Вам, если бы Вы сочли для себя возможным истратить некую толику Вашего драгоценного времени, подобрав наиболее характерные сведения о природе этих смутных сомнений и сообщив их мне, ничтожному. Быть может, подобные материалы, попади они в мои руки, помогли бы наиболее полно ответить и на Ваш вопрос.
За сим остаюсь искренне Ваш,
Багатур Лобо
Александрия Невская,
Управление внешней охраны,
кабинет Бага,
13-й день девятого месяца, средница,
вторая половина дня.
Отправив письмо Дэдлибу, Баг облегченно вздохнул и откинулся на покрытую острыми завитушками спинку стула в полном изнеможении. Он был весьма доволен результатами своего эпистолярного творчества – не так часто Баг писал длинные письма незнакомым людям, письма, исполненные вежливости и всяких высокопарных оборотов. Конечно, в свое время в великом училище будущий ланчжун прослушал общий курс истории литературы, на практических занятиях какового им предлагали упражняться не только в стихах классических форм или в уже порядочно подзабытых ханьских сочинениях на темы, взятые из канонических книг, но и научали мудрости слагать сообразные случаю и поводу письма – однако с тех пор утекло столько времени и минуло столько разнообразных деятельно-розыскных мероприятий, что Багу казалось, будто он основательно забыл эту науку. Оказалось – не совсем. Ему от всей души хотелось написать славному заморскому человекоохранителю приятное и дружелюбное письмо – и, как Баг убедился, дважды перечитав созданный в мучениях текст, ему это, что тут скромничать, удалось. Особенно Баг гордился тонкой фразой про зажигалку; Дэдлибу наверняка будет очень лестно узнать, что она не уступает ордусским. Почти не уступает. Хорошая зажигалка.
С некоторым опозданием выполнив свое решение послать Дэдлибу ответный подарок – императорский «Улянъе» удалось сыскать лишь в огромных, самых дорогих в городе торговых рядах «Мосыкэ» у моста Александра Невского, что против главных врат патриаршего посада, – Баг, все еще в размышлениях, колебаниях и сомнениях, немного поездил и побродил по мокнущей под мелким нудным дождиком северной столице. Срочной работы в Управлении не было, а обязательного, формального его присутствия на рабочем месте никто никогда не требовал. Смешно было бы требовать.
Наступило время навестить отдел жизнеусилительных зелий. Пора. Пробовать повидаться с самим Брылястовым было покамест несообразно – человек такого полета вряд ли сам вдается в частности изготовления одного снадобья, пусть даже оно приносит баснословные доходы. А вот в жизнеусилительном отделе поговорить с научниками уместно… или, для начала, с начальником отдела – у него все это должно быть на контроле постоянно, это же, насколько Баг мог судить, сейчас главное достижение отдела, главная его разработка и главный козырь.
Но как? Под каким предлогом?
Обращаться за разрешением и полномочиями к шилану Алимагомедову было бы нелепо; даже если б Редедя Пересветович не отбыл воздухолетом в Ханбалык, он задал бы Багу все тот же закономерный вопрос: а где тут человеконарушение? И вполне разумно добавил бы: коли мы вот так, безо всякого повода, без сколь-либо убедительных доказательств будем вламываться в конторы предпринимателей и пугать деловой мир, во что мы превратимся? Да что мы – во что держава превратится? Не для того писаны тома уложений, чтобы поступать по своему хотению, на основании смутных, ничем не подкрепленных подозрений.
Суровый и далеко не всегда вежливый Пересветыч мог и пожестче сказать. Мол, что-то у тебя в голове, Баг, помутилось; и правда – поди-ка ты, Баг, в отпуск; и пока в мозгах не просветлеет, Баг, не возвращайся. Давно, ох давно тебе, Баг, в отпуск пора.
Не дал бы своего одобрения Алимагомедов.
И правильно сделал бы. И Баг бы на его месте не дал.
Тупик.
Честный человекоохранитель поднял взгляд: из-за домов вставали широкие, крытые красной глазурной черепицей крыши Храма Конфуция. По конькам расселись в затылок друг другу маленькие оскалившиеся львята и мокли под дождем. Ох, частенько им приходится мокнуть…
Баг вспомнил, как в такой же дождливый день – дождь, особенно безжалостный и хлесткий от порывов ветра, сек их тогда с Богданом немилосердно – они пришли в Храм в надежде найти решение сходной проблемы [48]. И чем это решение кончилось: Богдан теперь на Соловках, ютится в деревянном гробе, наверное, в какой-нибудь холодной землянке.
Но тогда у них хоть уверенность была. Доказательств не было, но уверенность – была. А сейчас…
При дневном свете, под унылым, но таким вещественным дождем, среди проносящихся по магистралям повозок все ночные разыскания казались бессмысленной игрой ума. Вроде знаменитого варварского: сколько ангелов может поместиться на острие иглы? Или: все умершие люди хоть раз в жизни ели огурцы; следовательно, мы вправе предположить, что они умерли от отравления огурцами.
Но огурцы хоть реально существуют! А лисы-оборотни и их чары… Кто их видел? Да, у Пузатого А-цзы собрано громадное количество случаев встреч с лисами, но ведь это – всего лишь изящная словесность, которую добросовестный ученый прочесал вдоль и поперек.
Плоды художественного вымысла. Да, какое-то количество действующих в этих историях лиц восходит к вполне реальным людям, потомки которых в изобилии рассеяны по всей Поднебесной. Ну… и что?
Нет, к Тени Учителя обращаться бессмысленно. Все очевидно, все ясно. В «Беседах и суждениях» недаром сказано: «Благородный муж мечтает о том, чтобы не нарушать закон и потому не подвергаться наказаниям; низкий человек мечтает о том, чтобы, если он нарушит закон, его бы простили». Или: «Почтительность, не оформленная правильными церемониями, порождает суетливость; осторожность, не оформленная правильными церемониями, порождает робость; смелость, не оформленная правильными церемониями, порождает смуту; прямота, не оформленная правильными церемониями, порождает грубость». Вот что сказала бы Тень Учителя.
Незаметно Баг очутился на мосту Лошадницы Анечки. Уставился на серо-свинцовую угрюмую воду – по темной поверхности мелкой рябью, ровно невидимая тысяченожка, топтался дождь.
На Часовой башне начали отбивать два часа пополудни.
На работе Баг попытался отвлечься. Пролистал записи бесед с Обрезом-агой – недурственно. Яков Чжан постепенно становился специалистом своего дела. Вчера, оказывается, он все-таки дожал опиумоторговца: тот признался, что впал в заблуждение, и теперь работа с ним могла двигаться дальше. Закон есть закон. Если преступник, сколь бы ни были очевидны вещественные доказательства его вины, не признает себя заблужденцем, его нельзя вынуждать давать показания, его, в сущности, вообще невозможно о чем-либо настойчиво и назойливо спрашивать; Ордусь, хвала Будде, не Португалия какая-нибудь. Если человек, уверенный в своей правоте, не хочет разговаривать с тобой и тем более отвечать на твои вопросы – он в своем праве. Все показания, полученные прежде, чем обвиняемый признался в том, что заблудился на жизненном пути, могут быть опротестованы как полученные под противузаконным давлением. Такого человека, коли вина его доказана тремя и более непосредственными свидетелями его человеконарушения, можно осудить и подвергнуть вразумлению, но вызнавать у него что-то – нельзя.
Так что теперь все в порядке. Молодец Яков. Вскоре можно будет поручать ему самостоятельные дела. Ниточки от разговорившегося Обреза потянулись и в Рангун, и в Катманду… и к перевалочной базе гератской… и даже в Южную Америку. А некоторые иноземцы еще смеют легкомысленно утверждать, что Ордусь – мировая, мол, империя. Вот где, тридцать три Яньло, мировая империя!
И то правда – пришло время налаживать взаимодействие с иноземными человекоохранителями. Не от случая к случаю, как иногда в вопиющих положениях, после долгой предварительной дипломатической переписки делается, и не на дружеском уровне, как вот с Дэдлибом получилось, – а всерьез. Общие учреждения создавать, постоянные.
Закон есть закон…
Да, конечно.
Баг с треском захлопнул материалы дела.
Закон законом, а пора к Брылястову.
С некоторым опозданием выполнив свое решение послать Дэдлибу ответный подарок – императорский «Улянъе» удалось сыскать лишь в огромных, самых дорогих в городе торговых рядах «Мосыкэ» у моста Александра Невского, что против главных врат патриаршего посада, – Баг, все еще в размышлениях, колебаниях и сомнениях, немного поездил и побродил по мокнущей под мелким нудным дождиком северной столице. Срочной работы в Управлении не было, а обязательного, формального его присутствия на рабочем месте никто никогда не требовал. Смешно было бы требовать.
Наступило время навестить отдел жизнеусилительных зелий. Пора. Пробовать повидаться с самим Брылястовым было покамест несообразно – человек такого полета вряд ли сам вдается в частности изготовления одного снадобья, пусть даже оно приносит баснословные доходы. А вот в жизнеусилительном отделе поговорить с научниками уместно… или, для начала, с начальником отдела – у него все это должно быть на контроле постоянно, это же, насколько Баг мог судить, сейчас главное достижение отдела, главная его разработка и главный козырь.
Но как? Под каким предлогом?
Обращаться за разрешением и полномочиями к шилану Алимагомедову было бы нелепо; даже если б Редедя Пересветович не отбыл воздухолетом в Ханбалык, он задал бы Багу все тот же закономерный вопрос: а где тут человеконарушение? И вполне разумно добавил бы: коли мы вот так, безо всякого повода, без сколь-либо убедительных доказательств будем вламываться в конторы предпринимателей и пугать деловой мир, во что мы превратимся? Да что мы – во что держава превратится? Не для того писаны тома уложений, чтобы поступать по своему хотению, на основании смутных, ничем не подкрепленных подозрений.
Суровый и далеко не всегда вежливый Пересветыч мог и пожестче сказать. Мол, что-то у тебя в голове, Баг, помутилось; и правда – поди-ка ты, Баг, в отпуск; и пока в мозгах не просветлеет, Баг, не возвращайся. Давно, ох давно тебе, Баг, в отпуск пора.
Не дал бы своего одобрения Алимагомедов.
И правильно сделал бы. И Баг бы на его месте не дал.
Тупик.
Честный человекоохранитель поднял взгляд: из-за домов вставали широкие, крытые красной глазурной черепицей крыши Храма Конфуция. По конькам расселись в затылок друг другу маленькие оскалившиеся львята и мокли под дождем. Ох, частенько им приходится мокнуть…
Баг вспомнил, как в такой же дождливый день – дождь, особенно безжалостный и хлесткий от порывов ветра, сек их тогда с Богданом немилосердно – они пришли в Храм в надежде найти решение сходной проблемы [48]. И чем это решение кончилось: Богдан теперь на Соловках, ютится в деревянном гробе, наверное, в какой-нибудь холодной землянке.
Но тогда у них хоть уверенность была. Доказательств не было, но уверенность – была. А сейчас…
При дневном свете, под унылым, но таким вещественным дождем, среди проносящихся по магистралям повозок все ночные разыскания казались бессмысленной игрой ума. Вроде знаменитого варварского: сколько ангелов может поместиться на острие иглы? Или: все умершие люди хоть раз в жизни ели огурцы; следовательно, мы вправе предположить, что они умерли от отравления огурцами.
Но огурцы хоть реально существуют! А лисы-оборотни и их чары… Кто их видел? Да, у Пузатого А-цзы собрано громадное количество случаев встреч с лисами, но ведь это – всего лишь изящная словесность, которую добросовестный ученый прочесал вдоль и поперек.
Плоды художественного вымысла. Да, какое-то количество действующих в этих историях лиц восходит к вполне реальным людям, потомки которых в изобилии рассеяны по всей Поднебесной. Ну… и что?
Нет, к Тени Учителя обращаться бессмысленно. Все очевидно, все ясно. В «Беседах и суждениях» недаром сказано: «Благородный муж мечтает о том, чтобы не нарушать закон и потому не подвергаться наказаниям; низкий человек мечтает о том, чтобы, если он нарушит закон, его бы простили». Или: «Почтительность, не оформленная правильными церемониями, порождает суетливость; осторожность, не оформленная правильными церемониями, порождает робость; смелость, не оформленная правильными церемониями, порождает смуту; прямота, не оформленная правильными церемониями, порождает грубость». Вот что сказала бы Тень Учителя.
Незаметно Баг очутился на мосту Лошадницы Анечки. Уставился на серо-свинцовую угрюмую воду – по темной поверхности мелкой рябью, ровно невидимая тысяченожка, топтался дождь.
На Часовой башне начали отбивать два часа пополудни.
На работе Баг попытался отвлечься. Пролистал записи бесед с Обрезом-агой – недурственно. Яков Чжан постепенно становился специалистом своего дела. Вчера, оказывается, он все-таки дожал опиумоторговца: тот признался, что впал в заблуждение, и теперь работа с ним могла двигаться дальше. Закон есть закон. Если преступник, сколь бы ни были очевидны вещественные доказательства его вины, не признает себя заблужденцем, его нельзя вынуждать давать показания, его, в сущности, вообще невозможно о чем-либо настойчиво и назойливо спрашивать; Ордусь, хвала Будде, не Португалия какая-нибудь. Если человек, уверенный в своей правоте, не хочет разговаривать с тобой и тем более отвечать на твои вопросы – он в своем праве. Все показания, полученные прежде, чем обвиняемый признался в том, что заблудился на жизненном пути, могут быть опротестованы как полученные под противузаконным давлением. Такого человека, коли вина его доказана тремя и более непосредственными свидетелями его человеконарушения, можно осудить и подвергнуть вразумлению, но вызнавать у него что-то – нельзя.
Так что теперь все в порядке. Молодец Яков. Вскоре можно будет поручать ему самостоятельные дела. Ниточки от разговорившегося Обреза потянулись и в Рангун, и в Катманду… и к перевалочной базе гератской… и даже в Южную Америку. А некоторые иноземцы еще смеют легкомысленно утверждать, что Ордусь – мировая, мол, империя. Вот где, тридцать три Яньло, мировая империя!
И то правда – пришло время налаживать взаимодействие с иноземными человекоохранителями. Не от случая к случаю, как иногда в вопиющих положениях, после долгой предварительной дипломатической переписки делается, и не на дружеском уровне, как вот с Дэдлибом получилось, – а всерьез. Общие учреждения создавать, постоянные.
Закон есть закон…
Да, конечно.
Баг с треском захлопнул материалы дела.
Закон законом, а пора к Брылястову.
Соловки,
13-й день девятого месяца, средница,
первая половина дня.
– Вот такие дела творятся, отче, – закончил свой рассказ Богдан.
Архимандрит, хмурясь, перебирал волоски своей широкой бороды. Потом поднялся и долго молчал, прохаживаясь по гостиному покою.
– За поспешное предположение, будто вчерашний случай несчастный нарочито подстроен был, чтобы со мною расправиться, винюсь и прощения прошу нижайше, – добавил Богдан негромко. – То гордыня меня обуяла… от потрясений, полагаю. Хотел бы кто меня убить – сделал бы это ночью, никто б и не услыхал. А труп в пролив бы кинул, скажем. Все знают, что живу уединенно, брожу невесть где… покалечился, упал в буреломе, поди сыщи… Нет, не из-за меня леса рухнули. Полагаю, впрямь несчастный случай. Простите, отче.
Киприан, не приостанавливая задумчивых хождений, кивнул молча и широко перекрестил Богдана.
– Бог простит, – все же произнес он потом. И опять умолк надолго.
Наконец остановился у оконца, к Богдану немного боком, и заложил руки за спину.
– Вэймины, конечно, люди сторонние, – раздумчиво произнес он, глядя в стену. – Живут наособицу, к нам не липнут, мы к ним тоже не вторгаемся… Странные-то они странные, да только так мыслю я, что всякий человек, на тебя и твоих ближних не похожий, обязательно кажется странным. Он – тебе, а ты – ему… Ни в чем предосудительном никогда их не замечали. Какие-то дела у них с Виссарионом Неистовых, что в Кеми живет и артель рыболовную держит. Тот человек тоже странный, но и опять-таки: что с того? Честный и добрый подданный со странным характером. Эка невидаль! Артель свою, судя по плодам ее, организовать сумел блистательно, пользу да прибыток великий приносит… А в чужие дела, покуда они вреда не чинят иным подданным, никому соваться невместно. Церкви – особливо. Да не думаю я, что сие Вэймины вершат, не думаю… Хотя тебя понимаю. Складно все против них легло.
– Я ведь тоже уверенности не имею, – пожал плечами Богдан. – Покамест это просто версия. Качнулся с носков на пятки.
– А вот что доверие служителя в странноприимном доме обманул – худо. – Архимандрит, недобро посверкивая глазами, огладил бороду. – Худо и нехорошо!
Богдан смиренно кивнул, внутренне готовясь к серьезной взбучке. Он понимал, что архимандрит сильно переживает случившееся в его гнезде нестроение; такие дела под носом творятся, а владыка от заезжего трудника о том впервой слышит. Было от чего прийти в дурное расположение духа – а под горячую руку, коль Богдан рядом случился, могло достаться как раз ему.
Ряса и клобук от слабостей человеческих не избавляют; преодолевать их помогают, верно, путь указывают, да, от одиночества спасают надежно… Но слабости человеческие – не отдельный отросток души, вроде аппендикса, а постриг – не его удаление.
Старый ракетчик, однако ж, совладал с собою. Еще помолчав, он тихо спросил:
– Что мыслишь дальше делать, Богдане?
– Кто капкан ставил – тот к нему придет, – отвечал Богдан. – Засада нужна круглосуточная. Но состава преступления нет. И сам я казенным порядком действовать не могу, и подмогу вызвать из столицы никаких формальных поводов не имею. Подумаешь, капкан в лесу. Один. В худшем случае, браконьерство мелкое, а то и просто хулиганство… Помощь мне от вас потребуется, владыка. Сам я при всем желании один в кустах сидеть сутками без продыху никак не сдюжу.
– Помогу, – кивнул архимандрит. – Молодые послушники у меня крепкие имеются.
– Не думаю, что это долго продлится.
– Да уж сколько надо! – вновь с некоторой сварливостью в голосе вскинулся Киприан и тут же осадил себя. Глянул на Богдана с какой-то даже искательностью. – Ты уж распутай нам все это, минфа, прекрати безобразие…
– Постараюсь, отче, – сказал Богдан. – С Божьей помощью.
Ступая как-то боком, нерешительно и неловко, архимандрит на пару шагов приблизился к Богдану.
– Прости меня, чадо. Что не благословил тебя на дело твое сразу. Недопонял я.
Богдан встал. Тепло и преданно, по-сыновьи, заглянул в печальные очи владыки, под его все еще сдвинутые от огорчения брови, и дрогнувшим от волнения голосом ответил:
– Господь простит, и я прощаю.
Отец Киприан вздохнул. Сказал совсем негромко:
– Зрю ныне: мирской ты человек и грешный и на любовь мирскую и грешную по слабости своей не ответить не можешь… а ровно про тебя сказано: сего же рвение к Богу тако бывает, яко огнь дыхает скважнею [49]… Ступай. Жди у врат, я тебе помощников пришлю.
Архимандрит, хмурясь, перебирал волоски своей широкой бороды. Потом поднялся и долго молчал, прохаживаясь по гостиному покою.
– За поспешное предположение, будто вчерашний случай несчастный нарочито подстроен был, чтобы со мною расправиться, винюсь и прощения прошу нижайше, – добавил Богдан негромко. – То гордыня меня обуяла… от потрясений, полагаю. Хотел бы кто меня убить – сделал бы это ночью, никто б и не услыхал. А труп в пролив бы кинул, скажем. Все знают, что живу уединенно, брожу невесть где… покалечился, упал в буреломе, поди сыщи… Нет, не из-за меня леса рухнули. Полагаю, впрямь несчастный случай. Простите, отче.
Киприан, не приостанавливая задумчивых хождений, кивнул молча и широко перекрестил Богдана.
– Бог простит, – все же произнес он потом. И опять умолк надолго.
Наконец остановился у оконца, к Богдану немного боком, и заложил руки за спину.
– Вэймины, конечно, люди сторонние, – раздумчиво произнес он, глядя в стену. – Живут наособицу, к нам не липнут, мы к ним тоже не вторгаемся… Странные-то они странные, да только так мыслю я, что всякий человек, на тебя и твоих ближних не похожий, обязательно кажется странным. Он – тебе, а ты – ему… Ни в чем предосудительном никогда их не замечали. Какие-то дела у них с Виссарионом Неистовых, что в Кеми живет и артель рыболовную держит. Тот человек тоже странный, но и опять-таки: что с того? Честный и добрый подданный со странным характером. Эка невидаль! Артель свою, судя по плодам ее, организовать сумел блистательно, пользу да прибыток великий приносит… А в чужие дела, покуда они вреда не чинят иным подданным, никому соваться невместно. Церкви – особливо. Да не думаю я, что сие Вэймины вершат, не думаю… Хотя тебя понимаю. Складно все против них легло.
– Я ведь тоже уверенности не имею, – пожал плечами Богдан. – Покамест это просто версия. Качнулся с носков на пятки.
– А вот что доверие служителя в странноприимном доме обманул – худо. – Архимандрит, недобро посверкивая глазами, огладил бороду. – Худо и нехорошо!
Богдан смиренно кивнул, внутренне готовясь к серьезной взбучке. Он понимал, что архимандрит сильно переживает случившееся в его гнезде нестроение; такие дела под носом творятся, а владыка от заезжего трудника о том впервой слышит. Было от чего прийти в дурное расположение духа – а под горячую руку, коль Богдан рядом случился, могло достаться как раз ему.
Ряса и клобук от слабостей человеческих не избавляют; преодолевать их помогают, верно, путь указывают, да, от одиночества спасают надежно… Но слабости человеческие – не отдельный отросток души, вроде аппендикса, а постриг – не его удаление.
Старый ракетчик, однако ж, совладал с собою. Еще помолчав, он тихо спросил:
– Что мыслишь дальше делать, Богдане?
– Кто капкан ставил – тот к нему придет, – отвечал Богдан. – Засада нужна круглосуточная. Но состава преступления нет. И сам я казенным порядком действовать не могу, и подмогу вызвать из столицы никаких формальных поводов не имею. Подумаешь, капкан в лесу. Один. В худшем случае, браконьерство мелкое, а то и просто хулиганство… Помощь мне от вас потребуется, владыка. Сам я при всем желании один в кустах сидеть сутками без продыху никак не сдюжу.
– Помогу, – кивнул архимандрит. – Молодые послушники у меня крепкие имеются.
– Не думаю, что это долго продлится.
– Да уж сколько надо! – вновь с некоторой сварливостью в голосе вскинулся Киприан и тут же осадил себя. Глянул на Богдана с какой-то даже искательностью. – Ты уж распутай нам все это, минфа, прекрати безобразие…
– Постараюсь, отче, – сказал Богдан. – С Божьей помощью.
Ступая как-то боком, нерешительно и неловко, архимандрит на пару шагов приблизился к Богдану.
– Прости меня, чадо. Что не благословил тебя на дело твое сразу. Недопонял я.
Богдан встал. Тепло и преданно, по-сыновьи, заглянул в печальные очи владыки, под его все еще сдвинутые от огорчения брови, и дрогнувшим от волнения голосом ответил:
– Господь простит, и я прощаю.
Отец Киприан вздохнул. Сказал совсем негромко:
– Зрю ныне: мирской ты человек и грешный и на любовь мирскую и грешную по слабости своей не ответить не можешь… а ровно про тебя сказано: сего же рвение к Богу тако бывает, яко огнь дыхает скважнею [49]… Ступай. Жди у врат, я тебе помощников пришлю.
Александрия Невская,
Лекарственный дом Брылястова,
отдел жизнеусилительных зелий,
13-й день девятого месяца, средница,
конец дня.
Баг вышел из Управления и пешком, благо небо на время перестало исходить летучей сыростью, двинулся по Проспекту Всеобъемлющего Спокойствия. По дороге к Лекарственному дому Брылястова он решил провести еще один небольшой опыт, коли уж дом располагался неподалеку; когда Багу, разбирающемуся с ознакомительными и рекламными сведениями, попался на глаза его адрес, ланчжун про себя удивился, какой, в сущности, это маленький город – Александрия Невская. Странно, что он никогда не обращал на Лекарственный дом внимания прежде, живя буквально в двух шагах.
Впрочем, честный человекоохранитель и вспомнить не мог, когда в последний раз у него возникала нужда в лекарствах.
Первая на пути лекарственная лавка располагалась прямо напротив от Управления, на углу Лигоуского проспекта. Баг некоторое время созерцал длинные ряды нарядных коробочек, скляночек и брикетов травяных сборов, аккуратно упакованных в плотную бумагу, и пытался отыскать «Лисьи чары» самостоятельно; однако сколько ни всматривался – вотще. Тогда он обратился к убеленному сединами служителю за прилавком.
– Что вы! – затряс тот бородой. – Что вы, драгоценный преждерожденный! «Лисьи чары» – снадобье дорогое, наша лавка берет его только под заказ. Мы не можем позволить себе просто так держать столь дорогие пилюли. Да.
Примерно то же самое Баг услышал и в лекарственной лавке рядом с мостом Лошадницы Анечки; здесь, правда, ему предложили подать заказ и тогда уж через день он непременно сможет пилюли выкупить; об их поступлении сообщат по телефону.
Баг двинулся дальше. Незаметно он дошел до угла Проспекта Всеобъемлющего Спокойствия и улицы Больших Лошадей, где высился сам Лекарственный дом – высокое здание в европейском стиле позапрошлого века, напротив коего три года назад по указу князя Фотия был сооружен собирательный памятник улусному козачеству: бронзовая фигура бравого козака с шашкой наголо, стоящая на невысоком гранитном постаменте. В первом этаже дома разместилась «Лекарственная лавка дома Брылястова», торговавшая исключительно брылястовскими товарами, и здесь «Лисьи чары» наконец нашлись; небольшие коробочки – именно такие, какие Баг видел в доме Адриана Ци, – выстроились на отдельной специальной стойке в почетном углу одного из торговых залов.
Баг вгляделся в цену.
Пятьсот шестьдесят лянов…
Еще дороже, чем на сайте Лекарственного дома.
Однако!
Теперь он со всей определенностью понял, почему лавки поменьше не могли себе позволить удовольствия выставить хотя бы одну упаковку «Лисьих чар» на своих прилавках: пилюли стоили целое состояние. Ну, может, не состояние – это у Бага от ошеломления получилась некая поэзия; но как приличная повозка, это точно.
– Простите… – обратился Баг к ближайшему служителю.
– Что будет угодно драгоценному преждерожденному? – услужливо улыбнулся тот.
– Вот эти «Лисьи чары»… – указал Баг зонтиком. – Их что же, покупают? Больно уж дорого.
– А как же! – закивал служитель. – Покупают. Просто волшебные пилюли. Ничто с ними не может сравниться. Совершенно. Последнее слово. Самая новая разработка.
– А вот побочные эффекты…
– Отсутствуют!
– Ну а там противупоказания…
Впрочем, честный человекоохранитель и вспомнить не мог, когда в последний раз у него возникала нужда в лекарствах.
Первая на пути лекарственная лавка располагалась прямо напротив от Управления, на углу Лигоуского проспекта. Баг некоторое время созерцал длинные ряды нарядных коробочек, скляночек и брикетов травяных сборов, аккуратно упакованных в плотную бумагу, и пытался отыскать «Лисьи чары» самостоятельно; однако сколько ни всматривался – вотще. Тогда он обратился к убеленному сединами служителю за прилавком.
– Что вы! – затряс тот бородой. – Что вы, драгоценный преждерожденный! «Лисьи чары» – снадобье дорогое, наша лавка берет его только под заказ. Мы не можем позволить себе просто так держать столь дорогие пилюли. Да.
Примерно то же самое Баг услышал и в лекарственной лавке рядом с мостом Лошадницы Анечки; здесь, правда, ему предложили подать заказ и тогда уж через день он непременно сможет пилюли выкупить; об их поступлении сообщат по телефону.
Баг двинулся дальше. Незаметно он дошел до угла Проспекта Всеобъемлющего Спокойствия и улицы Больших Лошадей, где высился сам Лекарственный дом – высокое здание в европейском стиле позапрошлого века, напротив коего три года назад по указу князя Фотия был сооружен собирательный памятник улусному козачеству: бронзовая фигура бравого козака с шашкой наголо, стоящая на невысоком гранитном постаменте. В первом этаже дома разместилась «Лекарственная лавка дома Брылястова», торговавшая исключительно брылястовскими товарами, и здесь «Лисьи чары» наконец нашлись; небольшие коробочки – именно такие, какие Баг видел в доме Адриана Ци, – выстроились на отдельной специальной стойке в почетном углу одного из торговых залов.
Баг вгляделся в цену.
Пятьсот шестьдесят лянов…
Еще дороже, чем на сайте Лекарственного дома.
Однако!
Теперь он со всей определенностью понял, почему лавки поменьше не могли себе позволить удовольствия выставить хотя бы одну упаковку «Лисьих чар» на своих прилавках: пилюли стоили целое состояние. Ну, может, не состояние – это у Бага от ошеломления получилась некая поэзия; но как приличная повозка, это точно.
– Простите… – обратился Баг к ближайшему служителю.
– Что будет угодно драгоценному преждерожденному? – услужливо улыбнулся тот.
– Вот эти «Лисьи чары»… – указал Баг зонтиком. – Их что же, покупают? Больно уж дорого.
– А как же! – закивал служитель. – Покупают. Просто волшебные пилюли. Ничто с ними не может сравниться. Совершенно. Последнее слово. Самая новая разработка.
– А вот побочные эффекты…
– Отсутствуют!
– Ну а там противупоказания…