– Да ты посмотри, на что ты похож! Ровно явившаяся днем душа умершего! Какое «потом»…
– Баг! Баг! – остановил его минфа. – Подожди… Ты узнал о том, что я просил?
– Про Кипяткова?
– Какого Кипяткова?
– Ну ты же сам мне словесное описание послал…
– Ну?!
– Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… – Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: – Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.
– Так вот оно что… – На бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. – Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… – Он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. – Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!
– Заговников?! – Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»
– Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… – Богдана передернуло, – что-то вырезает из них.
– Вырезает?.. – Баг тоже начал понимать. – Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!
Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.
Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, – также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.
Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.
– …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, – разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. – Что-то у лис вырезает… наверное, то самое, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… – Последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.
– Негодяй… – процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.
– А из вырезанного, предположительно, и делает потом «лисью рыжинку» для «Чар», – увлеченно подхватил Баг. Надо же, как все сразу прояснилось, стоило только им с ечем вновь сойтись вдвоем. – Это и есть междусобойный секрет жизнеусилительного отдела, которого, пожалуй, не ведает и сам Брылястов… Ишь ты – режет живых на пилюли…
Старший тангут скрипнул зубами; младший, сорвав шапку, уткнулся в нее лицом.
– Одного не понимаю, – вдруг негромко, задумчиво проговорил минфа. – Явно ведь Кипятков знал о свойствах здешних лис только после того, как одна из них к нему женщиной явилась и… поцеловала. Отчего ж поцелуй не подействовал на него надлежащим образом? Как он противостоит женским… то есть – лисьим… лисьим чарам?
На несколько мгновений воцарилось недоуменное молчание. Потом Баг хлопнул себя по колену.
– Что? – встрепенулся Богдан.
Баг поманил его пальцем. Богдан наклонился.
– У него необычайная любовная направленность… – шепотом поведал Баг.
Богдан медленно выпрямился; на лице его отобразилась лихорадочная умственная деятельность. Мгновение он пребывал в задумчивом оцепенении – а потом хлопнул себя ладонью по лбу.
И сразу поправил очки.
– Вот что, еч, – вклинился Баг. – Давай-ка поедем на острова и от души поговорим с этим самым Кипятковым-Заговниковым. Он ведь в больничном покое отдыхает?
– Да, надо положить этому конец, – решительно махнул рукой Богдан. – Идемте!
– Так уж сампан ушел, преждерожденный Богдан, – прогудел Борис. – Их тут два бегает… Через полтора часа следующий.
Жажда действия переполняла Богдана, ноне вплавь же добираться до Соловков. «А что… – мелькнула и исчезла шальная мысль, – да хоть бы и вплавь!»
– Не доплывешь, – проницательно усмехнулся Баг, глядя на друга, вперившего взор в исчезающий на горизонте силуэт сампана. – Да и как он сбежит, в гипсе-то?
– Никуда не денется, – подтвердил Арсений. – У больнички двое наших остались.
Не нашедший что возразить Богдан устало опустился на скамью.
– Ты что-нибудь ел сегодня, драг еч? – наклонился к нему Баг. – Может, рыбки жареной? Тут недалеко превосходная…
– Не время сейчас есть! – Воодушевленный новой мыслью, Богдан снова вскочил. – Время вершить справедливость!
14-й день девятого месяца, четверица,
14-й день девятого месяца, четверица,
– Баг! Баг! – остановил его минфа. – Подожди… Ты узнал о том, что я просил?
– Про Кипяткова?
– Какого Кипяткова?
– Ну ты же сам мне словесное описание послал…
– Ну?!
– Так это преждерожденный Кипятков Ким Семенович, начальник отдела жизнеусилительных средств Лекарственного дома Брылястова. У меня к нему куча вопросов. Только что он здесь-то делает? Йошка… – Баг осекся, потом хмыкнул и продолжал: – Его доверенная помощница сообщила, что Кипятков сейчас где-то на байдарках плавает.
– Так вот оно что… – На бледном лице Богдана отразилась деятельная работа мысли. – Ну конечно же! Теперь ясно. Стало быть, получается, лекарственных дел мастер Заговников убивает и калечит лис… – Он осекся и довольно немощно хлопнул себя по лбу, а потом поправил пальцем сразу соскочившие на кончик носа очки. – Господи! Да не просто лис, а – здешних лис!
– Заговников?! – Баг непонимающе уставился на Богдана. Интонация, с коей еч произнес «здешних», его просто поразила. «Что же это за лисы тут? Особо крупных размеров? Со слона, что ли?»
– Ну здесь, на Соловках, этот… Кипятков назвался паломником Заговниковым. Крестьянином с Кубани. А на самом деле он здесь ставит ловушки на лис, а потом… – Богдана передернуло, – что-то вырезает из них.
– Вырезает?.. – Баг тоже начал понимать. – Так вот откуда берется «лисья рыжинка»!
Теперь уже настала очередь Богдана смотреть на друга с недоумением.
Присев на грубую каменную лавочку, каковые в изобилии были натыканы по сторонам причала, и нисколько не замечая текущего из гранита тяжкого холода, ечи наперебой принялись делиться сведениями и предположениями; Богдан рассказал Багу о поисках того, кто резал лис, умолчав, правда, о Жанне, а Баг – о своем неудачном частном расследовании, – также не обмолвившись ни про смерть Кати Ци, ни про принцессу-студентку. Потом Богдан спохватился, неловко вскочил и представил ланчжуну своих молчаливых спутников: тангутов, а также Бориса и Арсения. С последним Баг раскланялся подчеркнуто любезно: в свое время человекоохранителю повезло взять несколько уроков «смертельной животухи» и он не понаслышке знал, какое это трудное, изнуряющее бойца искусство. Чтобы достичь такого уровня постижения «животухи», какого достиг Арсений, требовались годы упорных тренировок и недюжинное упрямство, а стойкие в достижении цели люди всегда вызывали у Бага безусловное уважение. Он и сам был таким.
Вэймины, почувствовав в Баге степняка, были, очевидно, обрадованы встрече, на лице младшего даже проступила скупая улыбка; старший лишь потеплел глазами: гнетущая его внутренняя забота не позволяла пока большего.
– …И выходит, что этот самый Кипятков, прикидываясь Заговниковым, который год уж паломничает на островах, на самом деле охотясь на здешних лис, – разглагольствовал Богдан, методично вышагивая взад и вперед перед скамьей, на которой рядком сидели тангуты, Арсений, Борис и Баг. – Что-то у лис вырезает… наверное, то самое, чем лиса вырабатывает поцелуйное зелье, не зря ж именно после поцелуя, когда жидкости телесные начинают обмен, мужчины рассудок от страсти теряют… – Последние слова Богдана прозвучали как-то не в меру напряженно и уж слишком тихо, будто сам с собой разговаривал. Баг покосился на друга, но ничего не спросил.
– Негодяй… – процедил сквозь зубы Богдан. Он с трудом сдерживал удивительно сильную неприязнь, необъяснимым образом охватывавшую его всякий раз, когда мысль хоть о малейшем вреде, наносимом милым рыжим созданиям, приходила ему в голову.
– А из вырезанного, предположительно, и делает потом «лисью рыжинку» для «Чар», – увлеченно подхватил Баг. Надо же, как все сразу прояснилось, стоило только им с ечем вновь сойтись вдвоем. – Это и есть междусобойный секрет жизнеусилительного отдела, которого, пожалуй, не ведает и сам Брылястов… Ишь ты – режет живых на пилюли…
Старший тангут скрипнул зубами; младший, сорвав шапку, уткнулся в нее лицом.
– Одного не понимаю, – вдруг негромко, задумчиво проговорил минфа. – Явно ведь Кипятков знал о свойствах здешних лис только после того, как одна из них к нему женщиной явилась и… поцеловала. Отчего ж поцелуй не подействовал на него надлежащим образом? Как он противостоит женским… то есть – лисьим… лисьим чарам?
На несколько мгновений воцарилось недоуменное молчание. Потом Баг хлопнул себя по колену.
– Что? – встрепенулся Богдан.
Баг поманил его пальцем. Богдан наклонился.
– У него необычайная любовная направленность… – шепотом поведал Баг.
Богдан медленно выпрямился; на лице его отобразилась лихорадочная умственная деятельность. Мгновение он пребывал в задумчивом оцепенении – а потом хлопнул себя ладонью по лбу.
И сразу поправил очки.
– Вот что, еч, – вклинился Баг. – Давай-ка поедем на острова и от души поговорим с этим самым Кипятковым-Заговниковым. Он ведь в больничном покое отдыхает?
– Да, надо положить этому конец, – решительно махнул рукой Богдан. – Идемте!
– Так уж сампан ушел, преждерожденный Богдан, – прогудел Борис. – Их тут два бегает… Через полтора часа следующий.
Жажда действия переполняла Богдана, ноне вплавь же добираться до Соловков. «А что… – мелькнула и исчезла шальная мысль, – да хоть бы и вплавь!»
– Не доплывешь, – проницательно усмехнулся Баг, глядя на друга, вперившего взор в исчезающий на горизонте силуэт сампана. – Да и как он сбежит, в гипсе-то?
– Никуда не денется, – подтвердил Арсений. – У больнички двое наших остались.
Не нашедший что возразить Богдан устало опустился на скамью.
– Ты что-нибудь ел сегодня, драг еч? – наклонился к нему Баг. – Может, рыбки жареной? Тут недалеко превосходная…
– Не время сейчас есть! – Воодушевленный новой мыслью, Богдан снова вскочил. – Время вершить справедливость!
14-й день девятого месяца, четверица,
несколько позже.
Над закрытыми вратами в высоком заборе из толстых, потемневших от времени некрашеных досок кривовато висела широкая дщица, покрытая красным, местами облупившимся лаком. На ней изрядно выцветшими иероглифами значилось: «Персиковый источник». Баг и Богдан со товарищи довольно долго добирались сюда, в самый дальний конец Савватьевской улицы, медвежий угол Кеми: буквально в десяти шагах отсюда в незлобиво плещущие о каменистый пологий берег студеные воды Кемской губы врезался дощатый длинный причал, по обе стороны коего были привязаны промысловые катера; причал скрывался за подходящим к самой воде забором.
– Тут, – ткнул темным пальцем в забор младший из тангутов. – Виссарионова артель.
– Сколько сюда ходили, – пробормотал старший. – Все без толку. Виссарион даже на порог не пустил. Плохой мальчик. Балованный…
– Только, еч, – Богдан положил руку на плечо уже собравшемуся от души стукнуть ногою во врата Багу, – ты это… Мы все же частные лица. Нельзя нам своевольничать. Если не пустит хозяин в дом, мы ничего не сможем с этим сделать.
Баг хмыкнул, но ногу опустил.
– Извини, еч, но у тебя от переживаний в голове помутилось. – Баг назидательно поднял вверх указательный палец. – То справедливость бежишь вершить, то вдруг робеешь… Значит, так: усматриваю человеконарушение. А именно: насильственное содержание в клетке живого существа, предположительно… – он обернулся к тангутам, поправился, – то есть, как стало достоверно известно со слов родственников – разумного и владеющего членораздельной речью, а значит – пользующегося всеми правами императорского подданного, коего человекоохранительные органы обязаны защищать. Действия же указанного Виссариона Неистовых уверенно классифицирую, согласно имеющих силу уголовных уложений, как противуправные. Налицо преступление, и мы обязаны положить ему конец. Кроме того, – Баг принялся загибать пальцы, – истязание животных, сокрытие от науки и общественности удивительного природного явления, утеснение в рабочую скотину вольного животного без согласия последнего, а равно и его родных… Да я тебе сейчас десяток статей накидаю!
– Кто бы сомневался, – пробормотал Богдан. – Чтоб ты да статей не накидал…
– Имеем право официально вторгнуться в пределы частного жилища без разрешения хозяев, – заключил Баг.
– Да, но… – Богдан разрывался между долгом честного, беспристрастно следующего букве закона минфа и щемящим чувством жалости к лисичкам. – Письменное повеление соответствующих органов…
Баг начал терять терпение:
– Ты что, землепашец? Может, дояр местный? Или столичный сановник этического надзора? Да ты и есть этот самый орган! Пиши повеление, тридцать три Яньло! – И честный человекоохранитель выхватил из сумки лист бумаги и отцепил от пояса письменные принадлежности.
– Но такого еще не случалось. В уложениях о таких случаях ничего не говорится…
– Вот и будет тебе прецедент, – хищно улыбнулся Баг. – Войдет в историю как «Прецедент Оуянцева». Даже Цинь Ши-хуан – и тот поначалу был первым [57]. Ладно, – он окинул взглядом собравшихся, – под мою ответственность, еч.
– Вот так, вот это – так! – с надеждой на лице закивал младший тангут, но тут же умолк под тяжелым взглядом старшего.
– Нет. Под нашу ответственность, Баг. – Богдан согласно махнул рукой. Будь что будет!
– Все правильно, преждерожденный Богдан, – успокаивающе прогудел Борис. – Невместно нам здесь такое.
И Богдан написал.
И Баг забарабанил во врата.
– Иду-иду! – донесся из глубины двора голос, послышались торопливые шаги, стукнул засов, створка врат отодвинулась с легким скрипом, и в открывшемся проеме показалось… лоснящееся лицо низенького приставалы, утром предлагавшего Багу свои услуги по части осмотра красот здешних мест.
– А! – расплылся приставала в приторной улыбке. Сверкнули очочки. – Вы все же решились взглянуть на сельдь, драгоценный преждерожденный! Вы не пожалеете, не пожалеете! Нигде такого больше не увидите! – Тут его взгляд упал на стоявших за спиной ланчжуна мрачных тангутов. – А эти – зачем? Эти пусть уходят! Прочь, прочь!!
– Покайся, Виссарион… – проскрипел Вэймин Кэ-ци, но совершенно не желавший каяться Неистовых, с лица которого мгновенно пропала вся приветливость, кинулся поспешно закрывать врата. Створка, однако, не шла: Борис прислонился ко вратам плечом, тесня Виссариона назад. Тот покраснел от натуги и некоторое время, елозя короткими ногами по земле, пытался противостоять мощному напору бывшего осназовца, а потом, видя, что проход становится все шире, внезапно отскочил назад – врата распахнулись, глухо стукнувшись о забор, – и с удивительной резвостью припустил назад, к стоявшему на отшибе большому срубу, сложенному из вековых деревьев.
– Управление внешней охраны! – крикнул ему вослед Баг. Мимо вихрем пронесся Арсений; мастер «смертельной животухи» опоздал на какое-то мгновение: с истинно лисьей стремительностью непостижимо юркий для своего сложения Виссарион уже успел вбежать в дом и захлопнуть за собой толстенную, окованную металлическими полосами дверь. Лязгнул засов. Арсений с налета обрушился на дверь и отскочил: выстроено было на совесть.
Взорам вошедших за забором открылось обширное пространство: ото врат к дому пролегала вытоптанная в начинающей желтеть траве тропинка, по левую руку высился длинный, ветхий на вид сарай – в окнах виднелись линялые мятые занавесочки и, кое-где, худосочные цветочки, – а по правую, там, где в губу уходил причал, громоздились бочки и ящики, и рядом с ними возилось несколько фигур в однообразных серых одеяниях.
Подойдя поближе, Богдан с ужасом увидел, что это отнюдь не форменные или рабочие халаты, нет – серый цвет не был изначально присущ одеждам изможденных людей, сосредоточенно колдующих над изрядным уловом первосортной сельди: дотла выгоревшая на солнце, просвистанная сырыми солеными ветрами, перенесшая, верно, много сотен стирок и сушек одежда попросту утратила всякий вид и цвет, там и сям видны были небрежные заплаты и свежие прорехи.
Завидев Богдана, высокий мужчина, трудившийся с краю, с отчетливым хрустом разогнулся и улыбнулся чистой, счастливой улыбкой; худое лицо его покрывала нездоровая бледность, лишь на скулах горели розовые, лихорадочные пятна. Отряхнул руки от чешуи и, сложив их церемонно перед грудью, поклонился.
– Добро пожаловать, драгоценный преждерожденный! – полным неподдельной радости голосом приветствовал он минфа. – Добро пожаловать в наш райский уголок! – И он весело засмеялся.
Прочие – такие же худые, если не сказать тощие, бледные, с лихорадочным румянцем мужчины – тоже оставили свою работу и наперебой стали приветствовать пришедших.
– Присоединяйтесь к нам, останьтесь в мире спокойного блаженства, – призывали они, кланяясь. – Будете с нами жить в роскоши и довольстве, – говорили они, показывая на полуразвалившийся сарай.
Богдан ошеломленно отступил.
– Что это, еч? – шепнул он подошедшему Багу.
– Не знаю, – внимательно вглядываясь в радостных людей в лохмотьях, отвечал ланчжун. – Не знаю, но ничем хорошим тут и не пахнет. Помнишь пиявок?
Богдан машинально, не будучи в состоянии отвести взор от ловцов сельди, кивнул.
– Очень похоже. – Баг задумчиво полез в сумку за сигарами. – Будто их опиявили.
– Лисье омрачение, – глухо пояснил Вэймин Кэ-ци. – Они думают, что живут в райском месте. Что одеты в шелковые одежды. Что едят жирную и вкусную пищу. А на самом деле… – Тангут, взглянув на сарай, сокрушенно покачал головой. – Велика сила нашей тетушки. Ох, велика…
– Вот оно что-о… – протянул Богдан. «А как он меня сюда зазывал-то… – вспомнил Баг. – Неужто хотел таким же сделать? Вон они у него какие все хилые – кожа да кости. И откуда силы берутся работать! Это он меня, значит, на подхват мыслил поставить… Еще бы, такого здоровяка, как я, приспособить к сетям или к разделке – это вам не цзинь бананов. Аспид!»
– А ты еще повеление писать робел! – в сердцах воскликнул он; Богдан покаянно сник. – Ну, где этот скорпион? – Баг оставил сигары в покое: потом! – Преждерожденный Арсений, что там с дверью? – крикнул он. Послушник Арсений развел руками: дверь стояла мертво.
– Вы сначала пройдите в хоромы, – простер руку в сторону дома высокий мужчина. – Поклонитесь Дарующему счастье наставнику, равному Небу, и он в щедрой милости своей примет вас в наши райские кущи. Он добрый!
Баг еще раз оглядел убогие райские кущи, ветшающие окрест, и решительным шагом пересек двор. Богдан с тангутами поспешали следом. Борис остался у врат.
– Ну что, – с вполне мирским интересом посмотрел на него Арсений, – в окно полезем?
– Полезу только я, – решил Баг. Повернулся к Богдану: – Оформлять Бориса и Арсения во временные вэйбины как-то… гм… несообразно, еч. Послушники же… Так что полезу я. – Несколько потерявшийся Богдан только кивал. Необычайная слабость охватила его. Холодный пот застилал взор, струился по спине. – Отомкну дверь, а уж тогда зайдем все. – Баг молниеносным движением извлек из-за пазухи тяжелый боевой нож, крутанул его в воздухе и обрушил рукоять на ближайшее стекло. С жалобным звоном посыпались осколки. Локтем высадил щерящиеся в раме острия и ужом скользнул внутрь.
Открыл.
Вошли.
Все.
Чего уж тут… Еще Учитель говорил: «Коли я поступил неверно, то пусть, пусть Небо отринет меня!» [58].
Дом оказался обширен и сумрачен: свет не горел нигде. Многочисленные комнаты поражали показной, вычурной роскошью обстановки: казалось, некий человек с воображением попугая натаскал сюда самые разные предметы мебели, отбирая их только по одному признаку – чтобы было подороже. В углу одной из комнат, больше похожей на склад, среди нагромождений самого разнообразного добра, высились пирамидами нераспакованные коробки с «Керуленами» последней модели; рядом, в огромном сундуке обнаружился целый клад чохов в связках – Баг даже присвистнул. Он мысленно прикинул, сколько же должен весить этот сундук: немало, ох немало! Раньше ланчжуну никогда не доводилось видеть столько монет одновременно, да и к чему это – бумажные ляны куда удобнее, и ни один здравомыслящий человек не станет таскать с собой более двух связок мелочи: тяжело, а уж хранить их дома в таких количествах… Вообще ни на что не похоже.
Виссарион Неистовых нашелся в громадном пахучем подвале, в особой комнатке, спрятавшейся за огромными, едва не до потолка, бочками с сельдью – те рядами уходили во мрак, и фонарик, который Баг запасливо вытащил наверху из ящика таких же, совершенно новых, высвечивал лишь ближайшие две-три. Хитроумный проход обнаружил Арсений: случайно натолкнулся на узкий лаз между бочками, почти у самой стены. Лаз, причудливо петляя, привел к довольно хлипкой двери, из-за которой пробивался свет.
Дверь Баг высадил одним ударом и застыл на пороге.
В дальнем углу небольшой, почти квадратной комнаты с низким потолком, пол которой был застелен роскошными коврами, обнаружился и сам равный Небу наставник: Виссарион Неистовых, широко расставив руки в стороны, закрывал собой нечто, похожее на вделанный в стенную нишу домашний алтарь.
– Не пущу!!! – взвыл дарующий счастье, когда дверь с грохотом пала, – Прочь!!!
Баг шагнул к нему, освобождая проход остальным. В комнатке сделалось тесно.
– Управление внешней охраны, подданный Неистовых, – представился честный человекоохранитель. – Ланчжун Багатур Лобо. – Он надеялся, что спросить у него пайцзу Виссариону в голову не придет: пайцзу Баг специально оставил в ящике стола своего кабинета, ведь расследование мыслилось исключительно частным. Но равному Небу наставнику, противному толстяку с заплывшими жиром глазами, было не до верительных грамот.
Эта жирная кошка в темной комнате сама знала, чье сушеное мясо сожрала.
– Прочь!!! Вам не дано!!! – брызгал он слюною на Бага. – Изыдите!!! – Подхватил с ковра огромный разделочный нож и замахнулся. – Она моя!! Только моя!!!
Баг отступил на четверть шага в сторонуи ,когда чудовищное лезвие с шипением разрезало воздух в том месте, где он только что стоял, ткнул Неистовых пальцем в мягкий бок. Не сдержавший движения Виссарион, теряя тесак, растянулся на коврах прямо под ногами у Бориса, который тут же уселся на него сверху и деловито принялся вязать заранее припасенной веревкой. Виссарион дернулся и затих.
И тут все увидели, что же прикрывал собою толстяк.
В просторной нише, в окружении разнообразных амулетов – свисающих с гвоздиков или попросту наклеенных на стену – покоилась большая, сплетенная из прутьев клетка, и в клетке той лежало на боку удивительное существо: по виду – совершенно лиса, заросшая длинной, ослепительно белой шерстью, кое-где свалявшейся в неопрятные сосульки; от шерсти исходило мягкое, но вполне заметное сияние.
– Почтенная тетушка… – с дрожью в голосе вымолвил старший тангут, опускаясь на колени перед клеткой; младший пал рядом с ним, по щекам его катились слезы. – Зачем вы, почтенная тетушка… Мы так долго вас искали…
При звуке его голоса существо в клетке с трудом подняло голову и уставилось на тангутов. Богдан, не отрывавший от удивительной лисицы изумленного взгляда, был готов поклясться, что огромные темные ее очи тоже наполнились слезами, а мордочка сморщилась и губы дрогнули в… улыбке?! Богдан почувствовал, что все плывет перед глазами, и только огромное усилие воли помогло ему не упасть. А может, крепкие руки Бага поддержали; минфа не смог потом вспомнить.
Лисица между тем зашевелилась, с трудом поднялась на дрожащие лапы и просунула нос сквозь редкие прутья. Стало видно, что у нее не один хвост – несколько! Так сразу сосчитать их было затруднительно, но теперь Баг готов был поверить на слово, что их – и впрямь девять. Два нервно подергивались, один стоял торчком – видимо, от радости; остальные бессильно обвисли. Слезы текли по мордочке преждерожденного чуда природы и капали на распластанную по дну узилища шелковую подушку, на ложе заточения.
«Какая же она старая», – содрогаясь от жалости, подумал Богдан.
– Теперь мы вместе, почтенная тетушка, – бормотал Вэймин Кэ-ци, – теперь мы снова вместе…
Вдруг будто кто-то невидимый подрубил передние лапы лисе, и она, чуть не ободрав нежный нос о жесткие прутья, склонилась… в поклоне!
Тангуты, стоя на коленях, дружно поклонились в ответ, а когда подняли головы – лиса без сил свалилась на бок, еле заметно шевеля многочисленными хвостами.
– Мы поможем тебе, почтенная тетушка, мы освободим тебя. – Старший тангут живо вскочил на ноги и принялся обрывать со стены амулеты; Вэймин Чжу-дэ сгребал бумажки и мешочки в кучу, и когда с этим было покончено, принялся ожесточенно их рвать в мелкие клочки; очень быстро в комнате не осталось ни одного целого амулета.
Лисица – должно быть в последнем усилии – вновь подняла голову и по комнате понеслось еле слышное, почти воздушное:
– Спасибо-о-о-о-о…
Вслед за этим исходящее от шерсти лисы сияние стало понемногу меркнуть и сама она начала таять, растворяться в воздухе, – несколько мгновений, и клетка опустела. Лиса исчезла.
И тут минфа почувствовал, как комната и все, находящиеся в ней, плывут прочь от него – дальше и дальше, кружась в безумном хороводе. Темнота обступила Богдана.
– Тут, – ткнул темным пальцем в забор младший из тангутов. – Виссарионова артель.
– Сколько сюда ходили, – пробормотал старший. – Все без толку. Виссарион даже на порог не пустил. Плохой мальчик. Балованный…
– Только, еч, – Богдан положил руку на плечо уже собравшемуся от души стукнуть ногою во врата Багу, – ты это… Мы все же частные лица. Нельзя нам своевольничать. Если не пустит хозяин в дом, мы ничего не сможем с этим сделать.
Баг хмыкнул, но ногу опустил.
– Извини, еч, но у тебя от переживаний в голове помутилось. – Баг назидательно поднял вверх указательный палец. – То справедливость бежишь вершить, то вдруг робеешь… Значит, так: усматриваю человеконарушение. А именно: насильственное содержание в клетке живого существа, предположительно… – он обернулся к тангутам, поправился, – то есть, как стало достоверно известно со слов родственников – разумного и владеющего членораздельной речью, а значит – пользующегося всеми правами императорского подданного, коего человекоохранительные органы обязаны защищать. Действия же указанного Виссариона Неистовых уверенно классифицирую, согласно имеющих силу уголовных уложений, как противуправные. Налицо преступление, и мы обязаны положить ему конец. Кроме того, – Баг принялся загибать пальцы, – истязание животных, сокрытие от науки и общественности удивительного природного явления, утеснение в рабочую скотину вольного животного без согласия последнего, а равно и его родных… Да я тебе сейчас десяток статей накидаю!
– Кто бы сомневался, – пробормотал Богдан. – Чтоб ты да статей не накидал…
– Имеем право официально вторгнуться в пределы частного жилища без разрешения хозяев, – заключил Баг.
– Да, но… – Богдан разрывался между долгом честного, беспристрастно следующего букве закона минфа и щемящим чувством жалости к лисичкам. – Письменное повеление соответствующих органов…
Баг начал терять терпение:
– Ты что, землепашец? Может, дояр местный? Или столичный сановник этического надзора? Да ты и есть этот самый орган! Пиши повеление, тридцать три Яньло! – И честный человекоохранитель выхватил из сумки лист бумаги и отцепил от пояса письменные принадлежности.
– Но такого еще не случалось. В уложениях о таких случаях ничего не говорится…
– Вот и будет тебе прецедент, – хищно улыбнулся Баг. – Войдет в историю как «Прецедент Оуянцева». Даже Цинь Ши-хуан – и тот поначалу был первым [57]. Ладно, – он окинул взглядом собравшихся, – под мою ответственность, еч.
– Вот так, вот это – так! – с надеждой на лице закивал младший тангут, но тут же умолк под тяжелым взглядом старшего.
– Нет. Под нашу ответственность, Баг. – Богдан согласно махнул рукой. Будь что будет!
– Все правильно, преждерожденный Богдан, – успокаивающе прогудел Борис. – Невместно нам здесь такое.
И Богдан написал.
И Баг забарабанил во врата.
– Иду-иду! – донесся из глубины двора голос, послышались торопливые шаги, стукнул засов, створка врат отодвинулась с легким скрипом, и в открывшемся проеме показалось… лоснящееся лицо низенького приставалы, утром предлагавшего Багу свои услуги по части осмотра красот здешних мест.
– А! – расплылся приставала в приторной улыбке. Сверкнули очочки. – Вы все же решились взглянуть на сельдь, драгоценный преждерожденный! Вы не пожалеете, не пожалеете! Нигде такого больше не увидите! – Тут его взгляд упал на стоявших за спиной ланчжуна мрачных тангутов. – А эти – зачем? Эти пусть уходят! Прочь, прочь!!
– Покайся, Виссарион… – проскрипел Вэймин Кэ-ци, но совершенно не желавший каяться Неистовых, с лица которого мгновенно пропала вся приветливость, кинулся поспешно закрывать врата. Створка, однако, не шла: Борис прислонился ко вратам плечом, тесня Виссариона назад. Тот покраснел от натуги и некоторое время, елозя короткими ногами по земле, пытался противостоять мощному напору бывшего осназовца, а потом, видя, что проход становится все шире, внезапно отскочил назад – врата распахнулись, глухо стукнувшись о забор, – и с удивительной резвостью припустил назад, к стоявшему на отшибе большому срубу, сложенному из вековых деревьев.
– Управление внешней охраны! – крикнул ему вослед Баг. Мимо вихрем пронесся Арсений; мастер «смертельной животухи» опоздал на какое-то мгновение: с истинно лисьей стремительностью непостижимо юркий для своего сложения Виссарион уже успел вбежать в дом и захлопнуть за собой толстенную, окованную металлическими полосами дверь. Лязгнул засов. Арсений с налета обрушился на дверь и отскочил: выстроено было на совесть.
Взорам вошедших за забором открылось обширное пространство: ото врат к дому пролегала вытоптанная в начинающей желтеть траве тропинка, по левую руку высился длинный, ветхий на вид сарай – в окнах виднелись линялые мятые занавесочки и, кое-где, худосочные цветочки, – а по правую, там, где в губу уходил причал, громоздились бочки и ящики, и рядом с ними возилось несколько фигур в однообразных серых одеяниях.
Подойдя поближе, Богдан с ужасом увидел, что это отнюдь не форменные или рабочие халаты, нет – серый цвет не был изначально присущ одеждам изможденных людей, сосредоточенно колдующих над изрядным уловом первосортной сельди: дотла выгоревшая на солнце, просвистанная сырыми солеными ветрами, перенесшая, верно, много сотен стирок и сушек одежда попросту утратила всякий вид и цвет, там и сям видны были небрежные заплаты и свежие прорехи.
Завидев Богдана, высокий мужчина, трудившийся с краю, с отчетливым хрустом разогнулся и улыбнулся чистой, счастливой улыбкой; худое лицо его покрывала нездоровая бледность, лишь на скулах горели розовые, лихорадочные пятна. Отряхнул руки от чешуи и, сложив их церемонно перед грудью, поклонился.
– Добро пожаловать, драгоценный преждерожденный! – полным неподдельной радости голосом приветствовал он минфа. – Добро пожаловать в наш райский уголок! – И он весело засмеялся.
Прочие – такие же худые, если не сказать тощие, бледные, с лихорадочным румянцем мужчины – тоже оставили свою работу и наперебой стали приветствовать пришедших.
– Присоединяйтесь к нам, останьтесь в мире спокойного блаженства, – призывали они, кланяясь. – Будете с нами жить в роскоши и довольстве, – говорили они, показывая на полуразвалившийся сарай.
Богдан ошеломленно отступил.
– Что это, еч? – шепнул он подошедшему Багу.
– Не знаю, – внимательно вглядываясь в радостных людей в лохмотьях, отвечал ланчжун. – Не знаю, но ничем хорошим тут и не пахнет. Помнишь пиявок?
Богдан машинально, не будучи в состоянии отвести взор от ловцов сельди, кивнул.
– Очень похоже. – Баг задумчиво полез в сумку за сигарами. – Будто их опиявили.
– Лисье омрачение, – глухо пояснил Вэймин Кэ-ци. – Они думают, что живут в райском месте. Что одеты в шелковые одежды. Что едят жирную и вкусную пищу. А на самом деле… – Тангут, взглянув на сарай, сокрушенно покачал головой. – Велика сила нашей тетушки. Ох, велика…
– Вот оно что-о… – протянул Богдан. «А как он меня сюда зазывал-то… – вспомнил Баг. – Неужто хотел таким же сделать? Вон они у него какие все хилые – кожа да кости. И откуда силы берутся работать! Это он меня, значит, на подхват мыслил поставить… Еще бы, такого здоровяка, как я, приспособить к сетям или к разделке – это вам не цзинь бананов. Аспид!»
– А ты еще повеление писать робел! – в сердцах воскликнул он; Богдан покаянно сник. – Ну, где этот скорпион? – Баг оставил сигары в покое: потом! – Преждерожденный Арсений, что там с дверью? – крикнул он. Послушник Арсений развел руками: дверь стояла мертво.
– Вы сначала пройдите в хоромы, – простер руку в сторону дома высокий мужчина. – Поклонитесь Дарующему счастье наставнику, равному Небу, и он в щедрой милости своей примет вас в наши райские кущи. Он добрый!
Баг еще раз оглядел убогие райские кущи, ветшающие окрест, и решительным шагом пересек двор. Богдан с тангутами поспешали следом. Борис остался у врат.
– Ну что, – с вполне мирским интересом посмотрел на него Арсений, – в окно полезем?
– Полезу только я, – решил Баг. Повернулся к Богдану: – Оформлять Бориса и Арсения во временные вэйбины как-то… гм… несообразно, еч. Послушники же… Так что полезу я. – Несколько потерявшийся Богдан только кивал. Необычайная слабость охватила его. Холодный пот застилал взор, струился по спине. – Отомкну дверь, а уж тогда зайдем все. – Баг молниеносным движением извлек из-за пазухи тяжелый боевой нож, крутанул его в воздухе и обрушил рукоять на ближайшее стекло. С жалобным звоном посыпались осколки. Локтем высадил щерящиеся в раме острия и ужом скользнул внутрь.
Открыл.
Вошли.
Все.
Чего уж тут… Еще Учитель говорил: «Коли я поступил неверно, то пусть, пусть Небо отринет меня!» [58].
Дом оказался обширен и сумрачен: свет не горел нигде. Многочисленные комнаты поражали показной, вычурной роскошью обстановки: казалось, некий человек с воображением попугая натаскал сюда самые разные предметы мебели, отбирая их только по одному признаку – чтобы было подороже. В углу одной из комнат, больше похожей на склад, среди нагромождений самого разнообразного добра, высились пирамидами нераспакованные коробки с «Керуленами» последней модели; рядом, в огромном сундуке обнаружился целый клад чохов в связках – Баг даже присвистнул. Он мысленно прикинул, сколько же должен весить этот сундук: немало, ох немало! Раньше ланчжуну никогда не доводилось видеть столько монет одновременно, да и к чему это – бумажные ляны куда удобнее, и ни один здравомыслящий человек не станет таскать с собой более двух связок мелочи: тяжело, а уж хранить их дома в таких количествах… Вообще ни на что не похоже.
Виссарион Неистовых нашелся в громадном пахучем подвале, в особой комнатке, спрятавшейся за огромными, едва не до потолка, бочками с сельдью – те рядами уходили во мрак, и фонарик, который Баг запасливо вытащил наверху из ящика таких же, совершенно новых, высвечивал лишь ближайшие две-три. Хитроумный проход обнаружил Арсений: случайно натолкнулся на узкий лаз между бочками, почти у самой стены. Лаз, причудливо петляя, привел к довольно хлипкой двери, из-за которой пробивался свет.
Дверь Баг высадил одним ударом и застыл на пороге.
В дальнем углу небольшой, почти квадратной комнаты с низким потолком, пол которой был застелен роскошными коврами, обнаружился и сам равный Небу наставник: Виссарион Неистовых, широко расставив руки в стороны, закрывал собой нечто, похожее на вделанный в стенную нишу домашний алтарь.
– Не пущу!!! – взвыл дарующий счастье, когда дверь с грохотом пала, – Прочь!!!
Баг шагнул к нему, освобождая проход остальным. В комнатке сделалось тесно.
– Управление внешней охраны, подданный Неистовых, – представился честный человекоохранитель. – Ланчжун Багатур Лобо. – Он надеялся, что спросить у него пайцзу Виссариону в голову не придет: пайцзу Баг специально оставил в ящике стола своего кабинета, ведь расследование мыслилось исключительно частным. Но равному Небу наставнику, противному толстяку с заплывшими жиром глазами, было не до верительных грамот.
Эта жирная кошка в темной комнате сама знала, чье сушеное мясо сожрала.
– Прочь!!! Вам не дано!!! – брызгал он слюною на Бага. – Изыдите!!! – Подхватил с ковра огромный разделочный нож и замахнулся. – Она моя!! Только моя!!!
Баг отступил на четверть шага в сторонуи ,когда чудовищное лезвие с шипением разрезало воздух в том месте, где он только что стоял, ткнул Неистовых пальцем в мягкий бок. Не сдержавший движения Виссарион, теряя тесак, растянулся на коврах прямо под ногами у Бориса, который тут же уселся на него сверху и деловито принялся вязать заранее припасенной веревкой. Виссарион дернулся и затих.
И тут все увидели, что же прикрывал собою толстяк.
В просторной нише, в окружении разнообразных амулетов – свисающих с гвоздиков или попросту наклеенных на стену – покоилась большая, сплетенная из прутьев клетка, и в клетке той лежало на боку удивительное существо: по виду – совершенно лиса, заросшая длинной, ослепительно белой шерстью, кое-где свалявшейся в неопрятные сосульки; от шерсти исходило мягкое, но вполне заметное сияние.
– Почтенная тетушка… – с дрожью в голосе вымолвил старший тангут, опускаясь на колени перед клеткой; младший пал рядом с ним, по щекам его катились слезы. – Зачем вы, почтенная тетушка… Мы так долго вас искали…
При звуке его голоса существо в клетке с трудом подняло голову и уставилось на тангутов. Богдан, не отрывавший от удивительной лисицы изумленного взгляда, был готов поклясться, что огромные темные ее очи тоже наполнились слезами, а мордочка сморщилась и губы дрогнули в… улыбке?! Богдан почувствовал, что все плывет перед глазами, и только огромное усилие воли помогло ему не упасть. А может, крепкие руки Бага поддержали; минфа не смог потом вспомнить.
Лисица между тем зашевелилась, с трудом поднялась на дрожащие лапы и просунула нос сквозь редкие прутья. Стало видно, что у нее не один хвост – несколько! Так сразу сосчитать их было затруднительно, но теперь Баг готов был поверить на слово, что их – и впрямь девять. Два нервно подергивались, один стоял торчком – видимо, от радости; остальные бессильно обвисли. Слезы текли по мордочке преждерожденного чуда природы и капали на распластанную по дну узилища шелковую подушку, на ложе заточения.
«Какая же она старая», – содрогаясь от жалости, подумал Богдан.
– Теперь мы вместе, почтенная тетушка, – бормотал Вэймин Кэ-ци, – теперь мы снова вместе…
Вдруг будто кто-то невидимый подрубил передние лапы лисе, и она, чуть не ободрав нежный нос о жесткие прутья, склонилась… в поклоне!
Тангуты, стоя на коленях, дружно поклонились в ответ, а когда подняли головы – лиса без сил свалилась на бок, еле заметно шевеля многочисленными хвостами.
– Мы поможем тебе, почтенная тетушка, мы освободим тебя. – Старший тангут живо вскочил на ноги и принялся обрывать со стены амулеты; Вэймин Чжу-дэ сгребал бумажки и мешочки в кучу, и когда с этим было покончено, принялся ожесточенно их рвать в мелкие клочки; очень быстро в комнате не осталось ни одного целого амулета.
Лисица – должно быть в последнем усилии – вновь подняла голову и по комнате понеслось еле слышное, почти воздушное:
– Спасибо-о-о-о-о…
Вслед за этим исходящее от шерсти лисы сияние стало понемногу меркнуть и сама она начала таять, растворяться в воздухе, – несколько мгновений, и клетка опустела. Лиса исчезла.
И тут минфа почувствовал, как комната и все, находящиеся в ней, плывут прочь от него – дальше и дальше, кружась в безумном хороводе. Темнота обступила Богдана.
14-й день девятого месяца, четверица,
поздний вечер.
– Ну-ну, драгоценный преждерожденный, – услышал Богдан незнакомый голос, – Пора прийти в себя. Пора! – Удивительно мерзкий, выворачивающий наизнанку запах ломанулся минфа в ноздри, и он открыл глаза. Прямо перед собой он увидел слегка опухшее лицо с удивительно правильным носом, на редкость красными глазами и неподдельно приветливой улыбкою. Лицо слегка качалось в мутном пространстве. «Наверное, я еще не очнулся», – подумал Богдан и на пробу спросил:
– Где я?
И попытался подняться.
И увидел Бага.
– Еч…
– Не вставай. – Руки Бага, мягко, но твердо легли на плечи встрепенувшегося напарника, прижимая его к мягкому ложу. – Тебе сейчас нельзя вставать. Ты весь утыкан иголками. Тебе надо полежать часик, пока лекарь не закончит свое дело.
– Лекарь?
Вновь, оттеснив Бага, перед ним явился красноглазый.
– Здешний лекарь Михаиле Большков, к вашим услугам, драгоценный преждерожденный. Лежите, не вставая. У вас огромная потеря жизненной силы. С Божьей помощью, мы сейчас немного ее восстановим, но вам еще с пару седмиц придется принимать травы и являться ко мне на прием. Выпейте вот это. – И лекарь подсунул Богдану под нос огромную кружку, от которой исходил упоительный аромат трав.
Немного позже Баг расскажет Богдану, как тот, потеряв сознание, рухнул на пол рядом с Виссарионом. Сгорая от беспокойства, Арсений с Багом выволокли бесчувственного минфа из душного погреба на свежий воздух, но ни похлопывание по щекам, ни прысканье воды в лицо не принесли никаких результатов: Богдан не желал возвращаться к действительности. Потерявший обычную невозмутимость Баг совсем было растерялся, но вовремя появившийся из недр сруба Вэймин Кэ-ци поведал: здесь, в Кеми, обитает известный своими воистину небесными талантами молодой, но крайне знающий лекарь по имени Михайло Юрьевич Большков, и до сего дня не было еще такой хвори – от сердечной до желудочной, – каковую он не смог бы распознать и обуздать. «Так где же этот Большков, где?! Ведите!» – вскричал Баг и, подхватив на руки бессознательного сановника, ринулся вослед указывающему дорогу тангуту. У врат тело минфа перехватил Борис, считавший своим долгом следовать вместе с ними. Младшего тангута, сотрясавшегося в беззвучных рыданиях по ушедшей из мира тетушке-лисе, да Арсения, сидевшего рядом с уложенным возле поленницы Виссарионом – равный Небу наставник больше не брыкался, вел себя тихо, – в «Персиковом источнике» было более чем достаточно.
Лекарь Большков жил в некотором удалении от Кеми – как ни торопись, а даже самым быстрым шагом полчаса требовалось. В конце пути Богдан стал подавать признаки жизни: тихо простонал и шевельнул рукой; Баг обнадежился было, но тут тело минфа сотрясла крупная, с ног до головы, дрожь, и он снова затих. «Уже рядом, – махнул рукой Вэймин Кэ-ци. – Почти пришли».
И они снова поспешили вперед, стараясь не потревожить и не растрясти сановника.
У последнего поворота тропинки, за которым, по словам тангута, их взорам наконец-то должно было открыться жилище кемского лекаря, Вэймин Кэ-ци чуть не налетел на чьи-то ноги, беззаботно торчащие из кустов. Ноги были обуты в крепкие, не новые, но ухоженные сапоги желтой кожи и при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими худощавому мужчине в немного великоватом буром халате на меху; удобно вытянувшись во весь рост, он лежал в кустах лицом вверх и, приоткрывши рот, еле слышно посапывал. Рядом громоздилась объемная чересплечная сума.
Чуткий нос Бага уже на подходе уловил могучие алкогольные пары, исходящие от спящего. Тот был пьян, как самый последний житель Разудалого Поселка.
«Этим займемся потом, а сейчас…» – забегали лихорадочные мысли, и тут Баг осознал, что лицо безмятежно пребывающего в несообразном отдохновении человека, одетого в, мягко говоря, великоватый ему халат, лицо, сладко запрокинутое и несколько преображенное неотмирным состоянием, представляется ему тем не менее весьма знакомым. Он покосился на тангута, как-то смущенно топтавшегося подле сапог лежащего, – тот посмотрел виновато. «Что? – бешено крикнул Баг, – что?!» Вэймин Кэ-ци хотел было ответить, но ланчжун остановил его жестом: он уже вспомнил краткий и странный лекосмотр в привокзальной харчевне «Пустынник Онуфрий».
– Где я?
И попытался подняться.
И увидел Бага.
– Еч…
– Не вставай. – Руки Бага, мягко, но твердо легли на плечи встрепенувшегося напарника, прижимая его к мягкому ложу. – Тебе сейчас нельзя вставать. Ты весь утыкан иголками. Тебе надо полежать часик, пока лекарь не закончит свое дело.
– Лекарь?
Вновь, оттеснив Бага, перед ним явился красноглазый.
– Здешний лекарь Михаиле Большков, к вашим услугам, драгоценный преждерожденный. Лежите, не вставая. У вас огромная потеря жизненной силы. С Божьей помощью, мы сейчас немного ее восстановим, но вам еще с пару седмиц придется принимать травы и являться ко мне на прием. Выпейте вот это. – И лекарь подсунул Богдану под нос огромную кружку, от которой исходил упоительный аромат трав.
Немного позже Баг расскажет Богдану, как тот, потеряв сознание, рухнул на пол рядом с Виссарионом. Сгорая от беспокойства, Арсений с Багом выволокли бесчувственного минфа из душного погреба на свежий воздух, но ни похлопывание по щекам, ни прысканье воды в лицо не принесли никаких результатов: Богдан не желал возвращаться к действительности. Потерявший обычную невозмутимость Баг совсем было растерялся, но вовремя появившийся из недр сруба Вэймин Кэ-ци поведал: здесь, в Кеми, обитает известный своими воистину небесными талантами молодой, но крайне знающий лекарь по имени Михайло Юрьевич Большков, и до сего дня не было еще такой хвори – от сердечной до желудочной, – каковую он не смог бы распознать и обуздать. «Так где же этот Большков, где?! Ведите!» – вскричал Баг и, подхватив на руки бессознательного сановника, ринулся вослед указывающему дорогу тангуту. У врат тело минфа перехватил Борис, считавший своим долгом следовать вместе с ними. Младшего тангута, сотрясавшегося в беззвучных рыданиях по ушедшей из мира тетушке-лисе, да Арсения, сидевшего рядом с уложенным возле поленницы Виссарионом – равный Небу наставник больше не брыкался, вел себя тихо, – в «Персиковом источнике» было более чем достаточно.
Лекарь Большков жил в некотором удалении от Кеми – как ни торопись, а даже самым быстрым шагом полчаса требовалось. В конце пути Богдан стал подавать признаки жизни: тихо простонал и шевельнул рукой; Баг обнадежился было, но тут тело минфа сотрясла крупная, с ног до головы, дрожь, и он снова затих. «Уже рядом, – махнул рукой Вэймин Кэ-ци. – Почти пришли».
И они снова поспешили вперед, стараясь не потревожить и не растрясти сановника.
У последнего поворота тропинки, за которым, по словам тангута, их взорам наконец-то должно было открыться жилище кемского лекаря, Вэймин Кэ-ци чуть не налетел на чьи-то ноги, беззаботно торчащие из кустов. Ноги были обуты в крепкие, не новые, но ухоженные сапоги желтой кожи и при ближайшем рассмотрении оказались принадлежащими худощавому мужчине в немного великоватом буром халате на меху; удобно вытянувшись во весь рост, он лежал в кустах лицом вверх и, приоткрывши рот, еле слышно посапывал. Рядом громоздилась объемная чересплечная сума.
Чуткий нос Бага уже на подходе уловил могучие алкогольные пары, исходящие от спящего. Тот был пьян, как самый последний житель Разудалого Поселка.
«Этим займемся потом, а сейчас…» – забегали лихорадочные мысли, и тут Баг осознал, что лицо безмятежно пребывающего в несообразном отдохновении человека, одетого в, мягко говоря, великоватый ему халат, лицо, сладко запрокинутое и несколько преображенное неотмирным состоянием, представляется ему тем не менее весьма знакомым. Он покосился на тангута, как-то смущенно топтавшегося подле сапог лежащего, – тот посмотрел виновато. «Что? – бешено крикнул Баг, – что?!» Вэймин Кэ-ци хотел было ответить, но ланчжун остановил его жестом: он уже вспомнил краткий и странный лекосмотр в привокзальной харчевне «Пустынник Онуфрий».