Ван Ластбадер Эрик. Дай-сан

   — Ронин, Никуму — вождь сасори.
   Лягушка вдруг перестала квакать, услышав приближающиеся шаги. Только цикады стрекотали во тьме.
   — Кроме того, он влиятельный человек, пожалуй, самый влиятельный из членов дзеген-сору, совета куншина по важнейшим вопросам политики. Движение сасори возникло у нас недавно. Все они милитаристы — буджуны, недовольные жизнью на Ама-но-мори. Они хотят вторгнуться на континент человека.
   — Значит, буджун в Шаангсее был шпионом.
   Оками кивнул.
   — По предложению Никуму, одобренному дзеген-сору, его заслали туда, чтобы выявить сильные и слабые стороны этого города.
   — Но не все буджуны хотят войны.
   — Нет, конечно. Только меньшинство. Но за последнее время сасори стали гораздо сильнее. А теперь, когда их возглавляет Никуму…
   — А что по этому поводу думает куншин?
   Оками только пожал плечами.
   — Он ничего не предпринял, чтобы закрыть их движение.
   — Оками, вы должны мне поверить. Я знаю Моэру.
   — Хорошо. Я допускаю, что и ее тоже могли послать на континент человека.
   — Вы не понимаете, друг мой. Что-то здесь не так.
   — То есть?
   — Она меня не узнала. В ее глазах не было ничего. Ничего.
   Шепот бамбука. На поверхность пруда выскочила рыба, мелькнув бледным светящимся пятном.
   Оками поднялся.
   — Пойдемте.
   В доме он приказал собрать еды и подать дорожные плащи.
   — Куда мы едем?
   — За город. Подальше от Эйдо. На какое-то время.
   — Но свиток…
   — Никуму будет искать вас, пошлет людей. Мы должны опередить их, уехать раньше.
   — Но должны быть и другие…
   — В Эйдо он нас найдет, — ровным голосом проговорил Оками.
   — Я не стану бежать от него. Я должен вернуть Моэру.
   Оками повернулся к нему:
   — Вернуть? Она его жена, Ронин.
   И снова — приступ отчаяния. К'рин, Мацу, а теперь… Нет! Еще не все потеряно.
   — Оками, я ее знаю. Она на себя не похожа.
   Оками уже надевал длинный плащ.
   — Тогда вы уезжайте, а я останусь.
   — Нет, не останетесь. — Глаза у Оками сверкнули, а в голосе появились жесткие, повелительные нотки. — Вы поедете со мной и будете делать все, что я вам скажу.
   Он схватил Ронина за руку. Лицо его смягчилось.
   — Подумайте, друг мой! Если у вас с Моэру и появится какой-то шанс, то только в том случае, если мы оба сейчас уедем.
   Одна из женщин Оками набросила на Ронина плащ. Лягушка в саду опять затянула свою печальную песню.
 
   Они направлялись на юг по широкой дороге Токайдо, гораздо более людной, чем горная Кисокайдо. Вскоре город оказался далеко позади, и его желтый свет отсвечивал туманной зарей над плоским горизонтом.
   На западе уже начался дождь; здесь же воздух был влажным, тяжелым и неподвижным. В нем явственно чувствовалось напряжение. Звезды на небе быстро исчезали за пеленой набегающих черных туч. Ронин с Оками поплотнее закутались в дорожные плащи и надвинули ниже плетеные шляпы. Они шли пешком, хотя поначалу Ронин и возражал, но здравый смысл Оками все же взял верх над его нетерпением. Отправься они верхом, их было бы проще приметить. Пешими они выглядели как обычные путники на Токайдо.
   Шипящий в ночи косой дождь застиг их как раз в тот момент, когда они вышли из сосновой рощи у подножия крутого холма. Хорошо еще, в этом месте вдоль Токайдо рос высокий бамбук, дававший пусть жалкую, но все же защиту от дождя. Посередине дороги возвышался огромный валун.
   — Это Ниссака! — прокричал Оками сквозь шум дождя, когда они миновали камень.
   Он наклонился поближе к Ронину. Края их шляп соприкоснулись.
   — Говорят, у этого камня один горный разбойник напал на женщину, отвергшую его домогательства. Женщина была беременна. Она погибла, но ребенок остался жив, потому что камень вдруг возопил и призвал добрую богиню Каннон, которая вырастила ребенка.
   Перед ними поднимался крутой склон холма. Дорога пошла наверх. Было очень темно, а дождь еще больше ограничивал видимость.
   — Когда мальчик вырос, он разыскал разбойника и отомстил за смерть матери.
   Во всем мире не было ничего, кроме дождя.
   — И вы верите в эти сказки?
   — Неважно, насколько правдиво то, о чем рассказывает легенда. Главное — дух предания. Это нечто такое, чем живут все буджуны.
   — Вы — народ мстительный, — заметил Ронин, почти не скрывая иронии.
   Оками смахнул с лица капли дождя.
   — Месть и честь — разные вещи, друг мой. Потеряв честь, нельзя жить дальше.
   — В чем же разница?
   — В том, как ты умираешь. Нельзя омрачать правду жизни. Никогда.
   Подъем был нелегким, особенно в непогоду, и оба они с облегчением вздохнули, наконец дойдя до гребня. Чуть дальше, за поворотом, в ночи показалось пятно желтого света — благословенный маяк в кромешной тьме.
   На высоком, крутом склоне холма стоял небольшой постоялый двор, где их радушно приветствовали. Ронин с Оками повесили промокшие плащи сушиться перед очагом, в котором весело потрескивали кленовые поленья. Оками попросил подать им горячего чая — на балкон. Нимало не удивившись и не отпустив никаких замечаний насчет неподходящей погоды, хозяйка лишь поклонилась и повела их через теплое помещение.
   Они, естественно, были одни на балконе с навесом, который тянулся вдоль заднего фасада гостиницы и выходил на поросшую густым диким лесом долину без всяких признаков цивилизации. Даже сюда долетал зычный голос хозяйки, велевшей приготовить чай.
   При свете зажженных фонарей они наблюдали за серебристым дождем. Где-то вдали раздавались раскаты грома, напоминающие рокочущий голос какого-нибудь сказочного великана. Сняв намокшие шляпы, они присели за низкий столик под успокаивающий шум дождя, барабанящего по навесу. Принесли горячий, ароматный чай. За чаем Ронин рассказал Оками все, что знал о Макконе, о пришествии Дольмена и Кайфене, который уже развернулся под Камадо. Принесли еще чаю. После того как уже глубокой ночью они попросили еще, к ним вышла позевывающая хозяйка и, извинившись, сказала, что отправляется спать и что на кухне остаются две служанки — на тот случай, если гостям захочется поесть или еще попить чаю.
   — Если все, о чем вы говорите, правда, тогда надо предупредить куншина, — заметил Оками, когда Ронин закончил свой рассказ. — У каждого человека есть определенные обязательства, которые надо выполнять. Несмотря ни на что. А это как раз такой случай.
   — Буджуны никогда ничего не забывают.
   Оками улыбнулся одними губами, но взгляд его остался серьезным.
   — Никогда. Ничего.
   — А как же Никуму, которому хочется завоеваний для Ама-но-мори?
   В глазах Оками отразился дождь.
   — Я знаю его не лучше, чем все остальные буджуны, за исключением куншина. Он человек многогранный. Много времени проводит в своем замке в Ханеде. Обладает большим умом и является, кстати, одним из первейших почитателей и покровителей ногаку, как и куншин. Когда я в первый раз услышал о том, что он возглавил сасори, я не поверил. Еще год назад все над ними смеялись.
   Из дождя на свет фонаря вылетел мотылек и закружился вокруг теплой промасленной бумаги.
   — А теперь?
   Оками содрогнулся.
   — Теперь — как в старину, — прошептал он.
   Ронин наблюдал за мотыльком, порхающим над открытым верхом фонаря, где свет был ярче.
   — Куншин мог бы их остановить, почему же он бездействует?
   Оками пожал плечами:
   — Наверное, мы видим лишь часть от целого. Никуму наверняка не какое-то чудовище… хотя, как мне кажется, за последнее время он сильно изменился.
   Попав в поток горячего воздуха, мотылек угодил в огонь. Ронин не услышал даже хлопка.
   Дождь продолжал барабанить по бамбуковому навесу у них над головой и по листьям кленов в долине, раскинувшейся внизу.
   — Время этого мира уже истекает, Оками. Все закончится для человека, если мы не остановим Дольмена, если мы не найдем никого, кто сумел бы прочесть свиток дор-Сефрита. — Ронин показал на долину. — Ничего не останется. Сгинет вся красота, словно ее и не было никогда.
   Он умолк на мгновение, потом спросил, понизив голос:
   — Где Ханеда, Оками?
   — На юге, — буджун даже не повернулся к нему.
   У Ронина екнуло сердце: ведь они шли на юг.
   — Далеко?
   — День пути, — отозвался Оками. — Всего один день.
 
   К тому времени, когда они добрались до моста Яхаги, ландшафт сильно изменился.
   Они вышли к извилистой реке ранним утром. Левый, ближний, берег зарос высоким, качающимся на ветру тростником, а на болотистом правом простирались ровные, блестящие на солнце рисовые поля. На горизонте в голубой дымке вырисовывались туманные горы — суровые, непреклонные стражи.
   Они прошли по длинному мосту из камня и дерева, чувствуя себя уязвимыми и не защищенными на открытом пространстве. Внизу по болоту чинно расхаживали белые цапли, взбиравшиеся иногда на небольшое скопление гранитных камней слева от моста.
   Перебравшись на другой берег, они свернули налево, к отдаленному скоплению высоких криптомерий. Темный остров сплетенных деревьев на голом болоте.
   Далеко на востоке маячили белые паруса рыбачьих лодок, державших курс в сторону моря. В небе над криптомериями кружила стая гусей. Вскоре они устремились к югу, перекликаясь между собой.
   Они зашагали по размокшей тропинке, петлявшей между тихими, безлюдными полями. По ровной поверхности стоячей воды скользили водяные пауки, напоминавшие яркие ногти, царапавшие натянутый шелк.
   Они добрались до густых бамбуковых зарослей, откуда уже была видна квадратная голубая арка, а за ней — угловатые крыши замка Никуму. Ханеда.
   — Наверное, он еще в Эйдо, — сказал Ронин.
   — Едва ли. В Эйдо он приезжал на ногаку.
   — Он будет искать нас в городе.
   — Нет, этим займутся его люди.
   Оками пристально вглядывался вперед.
   — Видите, вон там? — Он показал направление. — Нет, левее. Лошади. Он вернулся, и Моэру с ним. Он не стал оставлять ее в Эйдо.
   Белые паруса исчезли, и теперь ничто не нарушало ровной плоскости пейзажа, кроме замка Ханеды среди криптомерий. Воздух еще оставался сырым и вязким после ночного ливня. Серые тучи плыли по небу на запад, словно потрепанные воины отступающей армии. Небо за ними было расцвечено полосами бронзово-коричневатых оттенков. Солнце уже скрылось за горизонтом. На землю стремительно опускалась ночь. В Ханеде наблюдалось какое-то движение.
   — С этого места, — прошептал Оками, — и пока не доберемся до зарослей, будем пользоваться только знаками, потому что звуки по болоту разносятся очень далеко. А теперь наблюдайте за мной и делайте, как я.
   Он стащил с себя плащ и вывернул его на другую сторону. Ронин увидел, что с изнанки плащ отделан черной тканью, и последовал примеру Оками. Потом они намазали грязью лица и тыльные стороны ладоней. Темнота окутала мир.
   Вспугнутый ими гусь захлопал крыльями и взмыл в воздух. Хоть звук и не был таким уж громким, но, как и предупреждал Оками, в застывшей тишине болота он разнесся громоподобным рокотом.
   Они замерли под сенью высокого клена. Ронин быстро огляделся и увидел, что рисовые поля заканчиваются. За ними тянулись однообразные луга, усеянные невысоким кустарником и редкими рощами кленов. Они уходили в сторону цепи высоких гор на востоке. Из-за дальнего расстояния горный кряж напоминал нарисованный задник сцены, плоский и неживой.
   Послышались хлюпающие шаги на тропе через болото. Ронин затаил дыхание. Было так тихо, что он слышал удары собственного сердца, отдающиеся в ушах.
   Мимо них, шагах в двенадцати, не больше, прошли четверо воинов в темно-серых одеждах с рисунком из синих колес. Вооружение их составляли мечи и длинные бамбуковые пики с металлическими наконечниками. Держались они осмотрительно и осторожно.
   Звуки их шагов замерли в отдалении. Ни Ронин, ни Оками не шелохнулись. Они еще долго стояли неподвижно. Больше всего Ронину хотелось потянуться — тело уже начало затекать. Вода у его ног колыхнулась. Длинная черная змея приподняла голову над землей. В тростниках гудела мошкара, кружившая над зеркальной поверхностью болота. В небе уже поднималась луна, освещая бледным светом верхушки криптомерий. Неуверенно квакнула лягушка, потом еще одна, и еще.
   В конце концов они все-таки рискнули пошевелиться и выглянули из-за клена. Прямо перед ними виднелась синяя арка, вход в Ханеду. Густая листва деревьев рассеивала свет от огней замка.
   Стараясь не выходить из тростников, они начали осторожно забирать влево, чтобы приблизиться к замку сбоку. При этом они тщательно избегали смотреть на луну и на стоячую воду болота, чтобы не выдать себя отблесками на белках глаз.
   Неподалеку уже показались первые криптомерии, под сенью которых ночная тьма была чернее погребального савана.
   Неожиданно замолчали лягушки. Ронин с Оками застыли, припав к земле. Ронин положил подбородок на рукоять кинжала. Он вгляделся во мрак между деревьями, но не заметил ничего подозрительного. Никакого движения. Все тихо. Затаившись, они выжидали; пот выступил у них над губами, на лбу. Откуда-то из-за болота донесся крик цапли.
   По сигналу Оками они нырнули в тень первых криптомерий.
   Здесь свет от замковых фонарей уже достаточно отчетливо просматривался сквозь листву. Скрючившись за стволом дерева, они замерли на мгновение и уже собирались продолжить движение, как вдруг услышали негромкий, но явственный звук треснувшей на земле ветки.
   Оками знаком велел Ронину двигаться вправо; сам же исчез во тьме. Ронин выставил перед собой кинжал — острием вперед.
   Уловив впереди движение и разглядев человека, осматривавшего заросли, Ронин стремительно и бесшумно подался к нему. Его тело и рука действовали как единое целое. Блеснул короткий клинок, метнувшись по короткой дуге в бок человеку и пронзив ему легкое. Человек не издал ни звука. Подхватив падающее тело, Ронин отволок его в кусты и снова двинулся наискосок вперед, к замку. Навстречу Оками.
   Перед ним прошли двое. Он дал им уйти, потому что не был уверен, что успеет уложить их обоих, прежде чем хоть один вскрикнет. Сейчас тишина имела первостепенное значение.
   Над головой послышалось потрескивание. В кроне криптомерии, среди переплетения ветвей, зашебуршились летучие мыши. Ронин начал уже разворот, готовясь нанести удар левым локтем, но тут на него кто-то прыгнул. Сильные руки схватили его за горло, вжимая большие пальцы в гортань. Ронин ударил нападавшего в бок, под мышкой. Послышался сдавленный стон, но хватка не ослабла. Они упали на землю. Ронин просунул сведенные вместе руки между руками противника, основанием ладони двинул ему по носу и тут же нанес удар с другой стороны. Хрустнул раздробленный хрящ, из разрыва на коже хлынула кровь. Но пальцы напавшего продолжали сдавливать Ронину горло, и тот начал задыхаться.
   Но теперь он оказался сверху — пусть всего лишь на мгновение, но ему хватило и этого. Резким движением он вонзил противнику в солнечное сплетение прижатые друг к другу пальцы правой руки, пропоровшие кожу и плоть, и рванул руку вверх. Нападавший испустил дух, не успев даже рта раскрыть.
   Откатившись в сторону, Ронин поднялся и направился дальше. Вскоре он наткнулся на Оками, стоявшего над еще теплым трупом. Уже вместе они направились к замку.
   Высокие каменные стены. Слишком высокие. Они скорчились в их густой тени.
   — Вдвоем нам туда не перебраться, — прошептал Ронин.
   — Это верно, но если вы прыгнете с моих плеч, то, пожалуй, достанете до верха.
   Ронин хотел что-то сказать, но Оками ему не дал.
   — Другого способа нет.
   Спрыгнув на землю, он бесшумно скользнул в направлении главного здания замка. Путь казался свободным, но Ронин все-таки предпочитал держаться в непроглядной тени шелестящих на ночном ветру деревьев. Уже возле здания он на мгновение замешкался, а потом сжался, как пружина, и с места допрыгнул до толстой ветки. Повиснув на ней на руках, он начал раскачиваться, чтобы набрать инерцию. Извернувшись, Ронин поджал колени к груди и уселся на ветку. Тщательно выбирая путь, он добрался на ощупь до верхних ветвей криптомерии и осторожно перелез на покрытую черепицей крышу.
   Он прополз несколько метров по наклонной крыше до ближайшего окна под свесом, лег на живот и насколько возможно ближе подобрался к окну. Какое-то время он вообще не шевелился, прислушиваясь. Над головой хлопали крылья летучих мышей. Изнутри не доносилось ни звука. Свет там не горел.
   Свесившись с крыши, Ронин влез в окно и беззвучно забрался внутрь.
   Он оказался в скудно обставленной комнате. Темное дерево. Татами на полу. Зыбкий луч лунного света освещал ширму, разрисованную в бледно-зеленых и коричневых тонах: две женщины в халатах с развернутыми веерами. Белые лица, замысловатые прически. За ширмой не было ничего, только низенький стул с перекинутым через спинку рулоном перламутрового шелка.
   Ронин бесшумно пробрался к деревянной двери, прислушался, приложив к ней ухо, а потом очень медленно приоткрыл ее. Показался кусок коридора, освещенного тростниковыми факелами. Почти напротив дверного проема виднелись резные деревянные перила.
   Тихонько потрескивали зажженные факелы.
   Он рискнул приоткрыть дверь пошире и осторожно выбрался в коридор. Перила тянулись по всей длине коридора, который, как понял Ронин, был чем-то вроде внутреннего балкона, куда выходили двери комнат на этом этаже.
   Слева располагалась широкая лестница на первый этаж. Ронин замер. До него донеслись приглушенные звуки удаляющихся шагов. Короткий звон металлических чайников, чей-то сердитый голос. Чадили, догорая, ближние к нему факелы.
   Справа внутренний край балкона переходил в винтовую каменную лестницу. Сверху лился темно-желтый свет, рассеянный и какой-то рыхлый, но на вид однородный, как расплавленный металл.
   Долгое время Ронин стоял неподвижно, впитывая все звуки, пока они не смешались у него в сознании в единое целое и не вошли в его плоть; теперь он сможет моментально уловить любое существенное изменение в общем звуковом фоне замка, даже если его внимание будет сосредоточено на чем-то другом.
   Потом он направился в сторону падающего света.
   Миновав еще две двери, непохожие на ту, из которой он вышел, Ронин добрался до лестницы и пошел по ступеням наверх, высоко поднимая ноги и стараясь ступать на пятки. Поднимался он медленно, останавливаясь через каждые два-три шага и прислушиваясь. По мере подъема свет становился ярче и плотнее, окрашивая пространство и изливаясь на Ронина желтым потоком. Ощущение было такое, что его омывают волны какого-то фантастического моря. Он остановился. Голоса. Неразборчивые. Вроде бы двое беседовали друг с другом. Он поднялся еще выше.
   Наконец он вышел к нише, открывавшейся в обширное круглое помещение с высокой наклонной стеной, которая конусом уходила вверх, к ночному небу. Высота этой стены поражала воображение. За пределами ее нижней части виднелись покачивающиеся на ветру верхушки криптомерий. Темные и почему-то ужасно далекие, они, казалось, обозначают границу земных владений.
   В центре комнаты располагался огромный овальный очаг из глазурованного кирпича, без следов копоти или сажи. В очаге горел огонь, от которого и исходил жидкий свет. Желтые языки пламени, пляшущие над кирпичами, поразили Ронина своим чистейшим оттенком без примеси оранжевого или голубого.
   В округлой стене отворилась дверь, и Ронин распластался в тени своей ниши. В дверном проеме возникла высокая фигура. Никуму. Его кожа казалась желтой, оттенка старой слоновой кости. Его продолговатые миндалевидные глаза блеснули отраженным светом, потом опять сделались матовыми, и Ронин на мгновение мысленно вернулся в тот шаангсейский переулок, где стал свидетелем непонятного нападения и где потом забрал цепочку с серебряной сакурой с тела убитого буджуна. В его памяти всплыл еще один образ — лицо Борроса во время их первой встречи в недрах Фригольда. Эти картины, символы смерти и человеческой слабости, на миг затмили собою явь. Ронин моргнул, приходя в себя, и принялся с любопытством наблюдать за происходящим.
   Никуму, одетый в длинный шелковый халат цвета ночной синевы с узором из пепельно-серых колес, прошел через комнату и встал как будто в раздумье у очага. Где, интересно, второй собеседник, подумал Ронин. Не мог же Никуму разговаривать с самим собой.
   Никуму встрепенулся, выходя из задумчивости, и направился к ящичку с резной стенкой. Казалось, он не идет, а плывет над полом. Из ящичка он извлек свиток рисовой бумаги.
   Ронин заметил какое-то движение у стены напротив. На каменный пол, на очаг упала длинная и худая тень. В первый момент впечатление было такое, что это тень Никуму таинственным образом отделилась от своего хозяина. Но тут в поле зрения показался и сам обладатель тени. Он стоял к Ронину спиной, так что он смог разглядеть только продолговатый и узкий череп, широкие плечи, подчеркнутые жесткими подкладными плечами халата, и узкие бедра. Его черный халат был перехвачен широким поясом с двумя мечами в ножнах, причем меч на левом бедре был таким длинным, что при ходьбе волочился по полу.
   — Вряд ли вы говорили серьезно, когда заявили, что вы твердо намерены это сделать, — сказал он.
   Никуму не шелохнулся; не поднимая головы, он продолжал изучать свиток. Лишь участившаяся пульсация артерии у него на шее указала на то, что он слышал слова собеседника.
   — Определенные силы уже приведены в движение, и вам об этом известно, — продолжал человек в черном. — Тот, кто…
   — Что вам от меня нужно? — Никуму резко развернулся лицом к собеседнику. В контрастном свете от очага, оттенявшем все линии, его черты сделались жесткими.
   — Я? Чего я хочу от вас? — Человек в черном покачал головой. — Вы — буджун. Ваша душа сама знает, что надо сделать… как и ее душа. Да, она не может говорить. Но это вряд ли ее остановит. Она найдет способ, Никуму, если уже не нашла.
   — И поэтому надо ее посадить под замок? А заодно — и меня?
   — Он появится, Никуму, этот человек…
   — Тогда я его убью!
   — Глупец! Вы даже не понимаете, что эта тварь с вами сделала. Разве до вас до сих пор не дошло, что, когда он придет, вам придется убить их обоих?
   — Нет! — быстро сказал Никуму, но глаза у него уже были мертвы. — Нет.
   Ронин начал бесшумно спускаться по лестнице, удаляясь от желтого моря света, от возбужденного спора. Он почти ничего не понял из этого разговора, но одно было ясно: Моэру в замке, и ее держат здесь на положении пленницы.
   На балконе, выходившем на первый этаж, он задержался, давая глазам привыкнуть к менее яркому свету. Услышав грохот на нижней лестнице, на противоположном конце балкона, он отступил в тень под винтовой лестницей.
   На балкон поднялись двое вооруженных людей, один из них нес поднос с едой и питьем. Они направились в его сторону, и он было решил, что они собираются подниматься по винтовой лестнице, но вместо этого они повернули в сторону и открыли замок на одной из дверей в стене напротив балконных перил.
   Ронин вытянул шею, стараясь рассмотреть тускло освещенную комнату с явно избыточной обстановкой. Многочисленные стулья и беспорядочно разбросанные свернутые ковры производили странное впечатление. Как будто кто-то решил впихнуть в это достаточно тесное пространство накопившийся за много лет скарб.
   На стуле перед высоким, закрытым шторами окном неподвижно сидела хрупкая фигурка, едва различимая в тусклом свете мигающего масляного светильника. Полоска белого лица, словно серп молодой луны. Длинные темные волосы. Она даже не шелохнулась при появлении стражников, лишь подняла бездонные, как море, глаза.
   Ронин вылетел из своего укрытия. Замахнувшись левой рукой, он ударил первого сбоку по шее. Рот у охранника непроизвольно открылся, когда перчатка из шкуры Маккона пробила мышцы и связки. Зубы сомкнулись, откусив кончик языка. Поток крови. Обмякшее тело еще не успело упасть на пол, а Ронин уже проскочил мимо, выхватив на ходу меч, и налетел на второго стражника. Поднос с едой и питьем отлетел в сторону. Охранник только и успел, что распахнуть в изумлении глаза. Отрубленная голова покатилась по полу и остановилась, наткнувшись на ногу Моэру.
   Она не сказала ни слова.
   Лишь подняла к Ронину тонкое изысканное лицо, но лицо оставалось бесстрастным. Она смотрела в его бесцветные глаза с каким-то отстраненным любопытством. Он опустился на колени перед ее наготой. Перед ее трепетной незащищенностью.
   — Моэру, — проговорил он настойчиво. — Ты узнаешь меня? Наверняка…
   По ночному небу плыла луна под аккомпанемент стрекотания цикад. Ветер стучал ветками криптомерии в закрытое окно у них за спиной.
   На мгновение его охватила паника, как бывает, когда тебе к горлу подставят нож.
   Потом он закрыл глаза и прислушался к пустоте.
   — Моэру.
   Он едва шевельнул губами.
   Чернота, жемчужные разводы.
   — Моэру.
   Бескрайнее небо с разбросанными по нему бледно-лиловыми закатными облаками.
   — Моэру.
   Ломаная линия, гусиная стая над золотисто-голубым болотом. Жалобные крики — в лицо небесам, в сторону низкого горизонта.
   Ветер сорвал с его губ подавляемый крик, подхватил этот крик и унес его ввысь, все дальше и дальше под куполом темных небес, а потом он оказался во мраке, за гранью заката, за последним пределом знакомого мира.
   Ему осталось лишь прикосновение.
   И он воспользовался тем единственным, что осталось. Следуя за свербящим покалыванием в кончиках пальцев. На ощупь — вперед, пока покалывание не ослабло. Направо. Нет. Поворот налево. Теперь сильнее. Вперед. Не идти, не бежать. Просто двигаться.