Ван Ластбадер Эрик. Дай-сан

   Каменные Чакмооли с разверстой пастью охраняют свои пределы.
   — Мы склоняемся перед твоею несокрушимой мощью.
   Как только замерли отголоски заклинания Кабал-Ксиу, зазвучал голос Уксмаль-Чака:
   — Как было, и будет, и быть должно. Так было предсказано в Долгом Расчете в Книге Балама маджапанов. — Его слова трепетали на торжествующей ноте. — Сейчас ровно полночь. Наступает катун Ке-Ацатля. Эра шестая!
   Они сняли маски.
   Лицо Уксмаль-Чака было длинным и узким. Нос как слоновий хобот.
   Челюсть Кабал-Ксиу похожа на звериное рыло. Безгубый рот, нос из одних ноздрей.
   Глаза у Кин-Кобы — сияющие треугольники, с кошачьими зрачками-щелочками. Уши, поднятые ближе к темени, настороженно вздрагивали при каждом звуке.
   Странная троица расположилась на нижней ступени огромной пирамиды в центре Ксич-Чи. У их ног, на белеющем камне, лежали Ронин и Мойши, оба в сознании, но неподвижные.
   — Думайте! — в экстазе выкрикнула Кин-Коба, протянув руки вперед. — Вспоминайте! Вы чувствуете?
   Она рывком развернулась навстречу ночи.
   — Наше утерянное могущество возвращается! Маджапаны, породившие нас в Старое Время, на рассвете вернутся к нам вновь! Эра бесплодия сменяется эрой цветущего изобилия.
   — Эти двое вернут маджапанов! — воскликнул Кабал-Ксиу. — Ибо смерть обагрит теплой кровью ступени Священной Пирамиды Тцатлипоки.
   Казалось, от звука его звенящего голоса, наполняющего энергией и мощью каждое произносимое слово, закачались верхушки деревьев вдали, а каменный город дрожал, как живой.
   — И жизнь возродится в Ксич-Чи!
   — Начинается! — выкрикнул Кабал-Ксиу в изменчивую зыбкую ночь, забравшись в черных своих одеждах на центральную лестницу пирамиды. Уксмаль-Чак повернулся, чтобы последовать за ним, но Кин-Коба схватила его за руку и удержала рядом с собой. Ронин, который не мог повернуть головы, напрягал слух, стараясь подслушать их разговор.
   — Он видел, Уксмаль-Чак. Видел забытое святилище и… статую.
   — Что? — Глаза Уксмаль-Чака сверкнули. — Тот, который последовал за тобой, видел статую Атцбилана?
   Бросив быстрый взгляд на Ронина, он покачал головой. Слоновий хобот качнулся из стороны в сторону.
   — Не имеет значения. Направляющий Солнце изгнан из этой страны до конца времен, как и его отец, имя которого неизреченно, был изгнан из мира в эпоху Раскола.
   Он положил руку на плечо Кин-Кобы.
   — Долго правил Тцатлипока в Ксич-Чи, и долгим будет его правление — на вечные времена. Теперь пора совершить жертвоприношение, которое вернет Тцатлипоку в Ксич-Чи, а с Ним — и наших возлюбленных маджапанов.
   Кин-Коба заглянула ему в лицо.
   — И все-таки я боюсь, потому что он был в том месте и, может быть, он — тот самый…
   Уксмаль-Чак ударил ее по лицу, и она отшатнулась.
   — Ты с ума сошла? Да, мы такие, какие есть, но посмотри, какими жалкими и убогими стали мы за все эти катуны, когда тень Тцатлипоки не осеняла нас, ибо лишь тень Величайшего может нас возвеличить! Без него мы — ничто.
   — Я — Кин-Коба, — гордо произнесла она, не обращая внимания на тонкую струйку крови, стекающую по щеке. — Тебе нет нужды напоминать мне, кто я. Но ты разве забыл, Уксмаль-Чак, о чем еще говорит предсказание Книги Балама?
   Его голова дернулась, словно ее слова опалили его огнем.
   — Богохульница мерзкая! — сплюнул он.
   Кабал-Ксиу уже приближался к плоской вершине Пирамиды Тцатлипоки.
   — Как можешь ты благоговеть перед одной частью Книги и отвергать другую? — Теперь голос Кин-Кобы звенел металлом. — Разве ты не видишь? Я сама поняла это не сразу. Ты знаешь, что собирается сделать Кабал-Ксиу. А если все, о чем сказано в Книге, правда, что будет с нами?
   — Оставь при себе эти мрачные мысли, Кин-Коба. Мы изменили Книгу Балама, и ты это знаешь. — Он схватил ее за руки. — Неужели память твоя так коротка, и ты забыла уже, как мы сражались с Ним и изгнали Его из страны Ксич-Чи, дабы Тцатлипока смог воцариться здесь единовластно на вечные времена? Неужели ты забыла наших товарищей, павших в этой титанической битве?
   — Нет, — печально отозвалась она. — Память об этом осталась в душе моей кровоточащей раной. Но опять наступает год Ке-Ацатля. А Он был создан в год Ке-Ацатля; Он родил Атцбилана в год Ке-Ацатля; мы разбили его в год Ке-Ацатля; и в Книге сказано, что Он вернется в год Ке-Ацатля.
   Ее волосы колыхались на ветру; в глазах стояла тоска.
   — Ты знаешь, что Его пришествие ознаменует конец правления Тцатлипоки в Ксич-Чи. А без Его покровительства и защиты, когда восстановится равновесие, коего мы так страшимся, мы сгинем и больше уже не вернемся сюда!
   Высоко над головой раздался крик, и Ронин, подняв глаза к вершине пирамиды, увидел перед Храмом Тцатлипоки высокую фигуру Кабал-Ксиу в черном траурном облачении. Его низкий раскатистый голос плыл гулким эхом над темным пустынным городом, застывшим будто бы в ожидании:
   — О, Итцамна, Властитель Небес, сын Хунаб-Ку, создатель вселенной, Тебя больше нет, ибо свергнут Ты Чаком.
   О, Чак, Ты, покинувший истинных маджапанов, друг людей, предавший Тцатлипоку, велика была мощь, что тебя одолела…
   Это было заклятие, призывающее скрытые силы. Кабал-Ксиу продолжал завывать, а Священная Пирамида, казалось, налилась свечением, и свечение это, подобное свету луны, что повисла платиновой слезой в блистающей звездами черной небесной реке, набухало энергией и мощью.
   Ронин повернулся к лежавшему рядом Мойши.
   — Мойши, ты можешь двигаться?
   Штурман отрицательно покачал головой.
   — Что они с нами сделали? Последнее, что я помню, это Чакмооль…
   — Они знали о том, что мы придем, — тихо, одними губами проговорил Ронин. — Наверное, еще до того, как мы добрались до города. Те глаза в джунглях…
   — Красные Ягуары?
   С вершины Священной Пирамиды донеслось неясное потрескивание, и они разом подняли глаза. Из дверей Храма Тцатлипоки вырвались языки мерцающего бело-голубого пламени, превратившего фигуру Кабал-Ксиу в резко очерченный силуэт. Было в этом огне что-то нездешнее, странное, наводящее благоговейный ужас.
   — О, одряхлевшие и уставшие божества, — нараспев продолжал жрец, — ваше время закончилось, ибо пришел катун Долгого Расчета, предсказанный Книгой Балама. Сила ваша угасла и обратилась бессилием…
   Языки пламени взвились выше, текучие, серебристые и неестественные до жути. Кабал-Ксиу простер руки к застывшей в безмолвном ожидании луне.
   — Время пришло. Настал катун Ке-Ацатля. Рассвет шестой эры…
   Ронин моргнул: ему показалось, что высокая фигура на вершине пирамиды пульсирует и увеличивается в размерах.
   — Прийди, Ксаман-Балам!
   Жидкий огонь плескался у него за спиной.
   Послышался скрежещущий рев, тело жреца раздулось, потеряло четкие очертания.
   Платиновый свет затопил ночь.
   Ронин и Мойши зажмурились, а потом, когда глаза их привыкли к свету и они снова открыли их и взглянули на вершину Священной Пирамиды, их взору предстала такая картина: четыре гигантские фигуры, минуя центральную лестницу — слишком маленькую для таких исполинов, — спускались к подножию пирамиды прямо по огромным каменным уступам ступенчатого сооружения.
   — Свершилось, — выдохнула Кин-Коба, нечеловеческое лицо которой казалось еще более странным при неестественном свете. — Ксаман-Балам возродился!
   Она повернулась, чтобы взглянуть на Ронина.
   — Кто это? — спросил он.
   — Тот, Кто Един в Четырех, — торжественно объявил Уксмаль-Чак, шагнув вверх по лестнице. — Тот, кто пережил все катаклизмы эпох. Единый, обернувшийся четырьмя — теми, кто в Старые Времена, когда случился великий потоп, держали четыре угла мироздания, уцепившись за звезды, дабы не кануть в пучину.
   Все четверо были на одно лицо: продолговатые сверкающие глаза, непохожие ни на человеческие, ни на звериные; длинные носы, свисающие подобно слоновьим хоботам; узкие, заостренные черепа, блестящие в холодном свете; широкие рты с толстыми, вывороченными губами. Отличались они только цветом одежд. Один был в красном, другой — в белом, третий — в желтом, четвертый — в черном.
   Одновременно открылись четыре рта и четыре одинаковых голоса, подобно зловещим раскатам грома, разнеслись по пространству:
   — Вот я пришел, неудержимый: Ксиб, Сак, Кан и Эк. После долгих катунов молчания говорит Ксаман-Балам.
   При звуке этих голосов Мойши содрогнулся. Четыре фигуры спустились к подножию и остановились на предпоследнем уступе.
   — Настал час призвать Тцатлипоку, и когда Он придет, Он опять поведет маджапанов — из сокровенных глубин на землю Чакмооля, в Ксич-Чи, священнейший из городов.
   Из храма, где возродился Ксаман-Балам, вырвалась бледно-зеленая вспышка. Вниз обрушилась волна едкой вони.
   — Теперь, когда собраны все, кто потребен, наступает минута Священного Жертвоприношения. — Слаженным жестом они показали на Ронина. — Ты будешь играть против сил Тцатлипоки, как это делалось в Старые Времена, ибо без состязания, без кровопролития, освещенного божественной волей, Он не сможет прийти. Ты поднимешься на четвертую ступень.
   Ронин быстро сосчитал. Всего ступеней было девять.
   — Пусть пределами поля будет эта грань Священной Пирамиды…
   Ронин вдруг ощутил, что к нему вернулась способность двигаться. Однако что-то связало волю. Тело не подчинялось ему. Ноги как будто сами несли его по центральной лестнице на четвертый уступ.
   — Череп, — произнес Эк, черный аспект Ксаман-Балама.
   Ксиб, его красный аспект, стоял прямо над Ронином, на седьмой ступени. На нем была маска, изображающая оскаленный череп.
   — Ястреб.
   Сак, белое воплощение Ксаман-Балама, в маске, изображающей устремленную из поднебесья вниз птицу, стоял на шестой ступени, слева от Ронина.
   — Крокодил.
   Кин-Коба, в маске крокодила, тоже стояла на шестой ступени, но справа.
   — Обезьяна.
   На пятой ступени, слева и чуть подальше, встал Кан, желтый аспект божества.
   — Кремень.
   На той же ступени, справа, стоял Уксмаль-Чак в высокой угловатой маске.
   — Это твои соперники, — объявил черный Эк, поднимаясь на верхнюю ступень Священной Пирамиды. — Они будут пытаться столкнуть тебя с пирамиды. Если им это удастся, ты и твой спутник умрете, и кровь ваша послужит призванию Тцатлипоки. Ваши головы, ваши дымящиеся сердца вновь приведут Его в каменный город, в Его возлюбленный Ксич-Чи.
   — А если я выиграю? — спросил Ронин.
   Эк улыбнулся, обнажив черные острые зубы, блестящие от слюны.
   — Если каким-то чудом тебе удастся добраться до вершины Священной Пирамиды, тогда ты и твой спутник уйдете отсюда живыми.
   Его странные глаза напоминали яркие ядовитые соцветия.
   — Но истинно говорю тебе, нет у тебя надежды. Я знаю, ты видел статую Атцбилана, Направляющего Солнце; я знаю, ты видел разрушенный храм, посвященный отцу его, имя которого неизреченно. Но они были изгнаны из Ксич-Чи и из памяти маджапанов еще в эпоху Раскола. Книга Балама была переписана заново, и теперь нам нечего страшиться. Власть Тцатлипоки в Ксич-Чи — превыше всего!
   — Если это игра, — выкрикнул Ронин, — должны быть команды. Где те, кто будет играть на моей стороне?
   Эк рассмеялся; глаза его сверкали, словно зажженные маяки.
   — Найди их, могучий воитель!
   Его низкий голос прокатился раскатами грома по узким долинам и ступенчатым холмам застывшего каменного города, геометрически правильного и пустынного.
   А сверху уже приближался Кан в сморщенной коричневой маске обезьяны. Он размахивал посохом, на одном конце которого был резкий загиб, вырезанный в виде головы какого-то зверя.
   Ронин стремительно выхватил меч и успел отбить удар длинного посоха. Снова и снова оружие Кана атаковало его, управляемое, казалось, движениями одних кистей. Из-за скорости вращения посох утратил четкие очертания, превратившись в смазанный вихрь ударов, готовый смести Ронина вниз.
   Зеленые и голубые вспышки освещали место поединка; они исходили от храма за спиной Эка на вершине Священной Пирамиды.
   Обезьяна усилила натиск. Ронин медленно отступал вдоль огромного каменного выступа. Он все еще пребывал словно в каком-то тумане, рефлексы были ослаблены, реакция — запоздалой. Даже мысли и те были нечеткими и расплывчатыми. Ему никак не удавалось сосредоточиться.
   Он отступал до тех пор, пока не оказался прямо под ястребом, выжидающим на шестом уровне. В то время как обезьяна удерживала его на месте, ястреб сошел на пятую ступень.
   Бросив взгляд вверх, Ронин начал понимать, что происходит. Эк не разъяснил ему правил игры, как, впрочем, и умолчал о тех силах, которые могут выступить на стороне Ронина. Теперь он сообразил, что обезьяна намеренно оттеснила его налево, чтобы дать возможность спуститься и ястребу. Он понял, что, пока он находится в зоне одного из противников, ему нужно сражаться только с ним одним, но стоит ему оказаться на границе их зон, они могут напасть на него одновременно.
   Он увернулся и отпрянул от обезьяны, предоставив телу действовать самостоятельно и сосредоточившись только на том, чтобы вернуть мыслям ясность. Выйдя из зоны ястреба, он с облегчением отметил, что тот неподвижно застыл на ступени над ним.
   Но обезьяна возобновила натиск, заставляя Ронина спуститься на третью ступень. Ронин попытался провести контратаку, но даже сложнейшие из приемов были бессильны против обезьяны. Вскоре он убедился, что одним мечом ему преимущества не добиться. Но, ведь есть же какой-то выход. Не может не быть. Надо подумать, в чем его сила?
   Он увернулся от удара посоха, лихорадочно перебирая в уме все возможные пути.
   — Теперь ты понимаешь, что поражение неизбежно. Тебе никогда не победить, — воскликнул Эк наверху, далеко-далеко, — ибо сражаешься ты не с людьми, но с последними из богов маджапанов!
   Но Ронин понял только одно: сейчас меч ему не помощник. Он быстро убрал клинок в ножны. Предвкушая быструю победу, обезьяна бросилась на него. В темном, наэлектризованном воздухе просвистел посох, и Ронин ухватился за него. Несколько бесконечных мгновений они боролись, связанные друг с другом деревянным оружием. Резной конец посоха оказался у Ронина перед лицом, и он интуитивно согнул колени, копя силу для следующего движения. На могучих его руках вздыбились бугры мышц, на шее витыми канатами вздулись жилы. Скрипнув зубами, он застонал. Сила, зародившаяся где-то в ногах, волной хлынула в торс. Его тело как будто само повернулось в сторону, и, как только обезьяна начала восстанавливать равновесие, Ронин резко изменил направление приложения силы и сделал рывок в противоположном направлении.
   Когда человек действует в пределах сознания, он видит лишь то, что ему хочется видеть. Но мозг сам собой отмечает все, что доступно глазу, и при обучении навыкам боя воина учат высвобождать подсознание для охвата всего поля зрения, находить неожиданные пути к победе, разгадывать загадки, неразрешимые на сознательном уровне.
   Он завладел посохом.
   Когда оружие оказалось у него прямо перед лицом, он сконцентрировал силу и равновесие при помощи сознания. Но подсознание, помимо воли, искало единственный верный способ выжить, и из бесчисленных образов, промелькнувших в его поле зрения, безошибочно выбрало резной конец боевого посоха. Он мимоходом отметил, что ошибался, решив, будто это какой-то зверь. Это была голова человека. Подсознание искало решение и нашло его.
   Он с силой ударил резной головой прямо в центр обезьяньей маски. Она разлетелась облаком удушливой пыли, рассыпавшись ослепительными блестками во влажном ночном воздухе. Обезглавленное тело Кана рухнуло на холодный камень.
   — Первая схватка закончилась, — безжизненным, механическим голосом объявил Эк. — Человек победил обезьяну.
   Значит, победа возможна, подумал Ронин, заметив краем глаза какое-то движение наверху. Это ястреб спустился на четвертую ступень. Ронин поднял посох, но ястреб переломил его пополам твердой, как железо, рукой. Ронин отшвырнул обломки. Перекувырнувшись в воздухе, куски отскочили от нижней ступени и упали на каменную мостовую возле Священной Пирамиды.
   К каждому противнику — свой подход. Но как его вычислить?
   Ястреб добрался до третьей ступени.
   Ронин победил обезьяну, но при этом спустился на одну ступень. В запасе осталось две. Если так пойдет дальше, то его все-таки вытеснят с пирамиды.
   Он полностью сосредоточился на втором противнике. Оружия у ястреба не было. Но когда он поднял руки, тонкие, желтовато-коричневые и чешуйчатые, Ронин увидел, что вместо кистей у него — четырехпалые лапы с загнутыми когтями. Ястреб бросился на него.
   Лапы с когтями молниеносно рванулись вперед, и Ронин метнулся в сторону, услышав, как они просвистели совсем рядом с ухом. Ястреб, мгновенно собравшись, снова выбросил лапу вперед, целясь Ронину в лицо. Ронин присел, уходя от удара, и в это мгновение вторая лапа вцепилась ему в плечо, раздирая плоть. Он застонал, пошатнулся, заступил одной ногой за край и рухнул на вторую ступень, увлекая ястреба за собой.
   Он принялся лихорадочно шарить по поясу в поисках кинжала, а тем временем когти все глубже вонзались ему в плечо. Наконец ему удалось вынуть кинжал. Отраженный свет блеснул на коротком клинке, когда лезвие скользнуло по чешуйкам ястребиной лапы. Однако хватка его не ослабла. Боль сделалась невыносимой. Когти провернулись в его плоти. Тело ожгло как огнем. Задыхаясь, Ронин ударил уже острием. Пронзительный крик вырвался из-под маски ястреба, и Ронину в ноздри ударила вонь, тошнотворная и сладковатая, — мерзкий запах мумифицированных останков, пролежавших столетия в затхлых коридорах времени, запах обрушившихся цементных и глинобитных стен, перегнивших растений, зловонных пузырящихся болот…
   Боль. Край второй ступени лезвием меча вонзился в спину. А ястреб давил на него всем телом. Еще немного — и Ронин свалится на первую ступень!
   — Мойши! — закричал кто-то. — Мойши!
   Вверх по горлу — вопль.
   Вопль рвется наружу.
   Шорох, стук башмаков.
   Его тело балансировало на краю, а ястреб давил все сильнее.
   — А-а-а!
   Легкое дуновение за спиной.
   Когти погружаются все глубже, и он закрывает свой разум для боли.
   Ястреб вонзается в его тело.
   Он падает.
   Нет! Нет!
   Он так и не упал на первую ступень. Спина его уперлась в твердое тело, неподвижное, как скала. Закрепившись на этой неожиданной опоре, он немного собрался с силами, ощущая гулкие удары сердца, отдающиеся в напряженных мышцах спины. Он напрягся, вытянул обе руки вперед, уронив бесполезный кинжал, и с яростным криком оторвал судорожно сжатую лапу от своего плеча.
   Глубоко вдохнув, Ронин почувствовал прилив новых сил и, опустив одну руку для лучшей опоры, ударил кулаком по когтистой лапе. Пот стекал по его лицу, катился по вздымающимся бокам, по напряженным ногам — вниз. Хрустнула кость, сухожилия лопнули, ястреб издал дикий вопль… и лапа оторвалась. Зазубренные края полой кости прорвали кожу, из оторванной конечности ледяной струей брызнула черная кровь.
   Маска ястреба затрепетала, словно содрогаясь от ненависти, и уцелевшая лапа отчаянно замолотила по воздуху. Потом ястреб прыгнул на Ронина.
   Смертоносный серый промельк. Тяжелое дуновение забытых столетий. Без дальнейших раздумий Ронин рванулся наверх и чуть в сторону.
   На третьей ступени он повернулся, тяжело дыша, и глянул вниз. Искалеченное тело ястреба рухнуло на колени, ударившись о Мойши, словно он налетел на каменную стену, а не на…
   — Вторая схватка закончилась, — провозгласил Эк с вершины пирамиды. — Дом победил ястреба.
   Наверху что-то зашелестело, и на четвертую ступень спрыгнула Кин-Коба в маске крокодила. Ронин повернулся к ней. Длинные челюсти раскрылись в нескольких сантиметрах от его лица. Он откатился в сторону, и Кин-Коба пошла на него, размахивая боевым топором с короткой рукоятью, который держала в правой руке.
   Он снова выхватил меч и встретил ее удар. Металл со скрежетом сшибся с металлом. Она развернулась, ударила еще раз и, когда он присел, спрыгнула на третью ступень.
   Поднявшись, он бросился на нее, собрав все силы. Снова с лязгом скрестились клинки, высекая сноп искр.
   Из плеча, разодранного когтями ястреба, текла кровь. Какое-то время поступающий адреналин еще компенсирует потерю энергии, но уже скоро…
   Он стоял на месте, отражая ее атаки, асам тем временем оценивал ее боевые приемы.
   Она была настоящей воительницей. Она атаковала, широко расставив босые ноги, используя бедра и туловище для усиления рук, которые хотя и были тоньше мужских, но не уступали им в силе. Несколько раз ее смертоносные стремительные удары едва не пробили его защиту. И самое главное, что отметил Ронин — она, похоже, могла выдержать долгую схватку и при этом ни капельки не устать. Она делала обманные выпады, меняла направления атаки, тщательно рассчитывала каждый удар, превратившись в прекрасно отлаженную машину, предназначенную для единственной цели — разить насмерть. Боль и усталость уже потихонечку одолевали Ронина, в глубины сознания закралась предательская мысль о поражении.
   Тряхнув головой, он рискнул бросить взгляд на Эка, стоящего на вершине. То ли ему показалось, то ли фигура в черном действительно приняла позу предельной концентрации? Теперь Ронин знал, что мысли о поражении принадлежат не ему, и, успокоившись, снова сосредоточился на поединке на третьей ступени. Он уже понял, что только мечом ему не одолеть воинственную богиню. Надо что-то придумать еще. Но что? И тут он краешком глаза заметил, что на холодной каменной ступени, примерно в метре за спиной крокодила, появилась небольшая ящерка со светлыми глазками и мелькающим в воздухе язычком. Может быть, это ему поможет…
   Лязг металла действовал гипнотически, но Ронин твердо удерживал занятую позицию. Ящерка как завороженная наблюдала за схваткой. Ронин чуть отступил, и ящерка подползла поближе. Словно уступая напору крокодила, он позволил ему оттеснить себя еще дальше. На этот раз ящерица проползла еще большее расстояние и замерла в точности позади противника.
   Ронин внезапно усилил натиск и оттеснил крокодила назад. Босая нога наступила на ящерицу, которая заверещала от страха и принялась бешено извиваться.
   Крокодил на мгновение оступился.
   Только этого Ронин и ждал.
   Он нанес могучий боковой удар мечом — плашмя по лицу — и сбил ее с ног. Кин-Коба с криком полетела вниз, ее тело ударилось об одного из каменных Чакмоолей у основания Священной Пирамиды. Треск, подобный раскату грома. Откатившаяся в сторону маска…
   Ронин взлетел на четвертую ступень.
   — Третья схватка закончена, — провозгласил сверху Эк. — Ящерица побеждает крокодила.
   Ронин тем временем забрался на пятый уровень.
   Уксмаль-Чак. Теперь против него — кремень. Свет от низкой и бледной луны, посеребрившей раскачивающиеся верхушки деревьев на западе, отражался слепящим блеском от высокой металлической маски.
   Ночь уже шла на убыль. Приведет ли рассвет Тцатлипоку?
   Зелено-голубой излом молнии осветил Священную Пирамиду. С вершины, из недр Храма Тцатлипоки, донеслись рокочущие раскаты.
   Скрестив меч с изогнутым кремневым клинком Уксмаль-Чака, Ронин почувствовал, как усиливается боль в плече. Но он заставил себя идти вперед: его железная воля превозмогала страдания.
   Пришло мое время, ожесточенно подумал он и издал боевой клич своих неведомых предков — крик решимости и мощи, упорства и силы.
   Уксмаль-Чак как будто пришел в замешательство от этого жуткого крика, его атака чуть сбилась. Подняв свое кремневое оружие над головой, он обрушил клинок вниз и попытался при этом на ходу изменить направление удара, уловив движение длинного меча Ронина. Но у него ничего не вышло — меч пробил защиту и, отразив вертикальный удар, вонзился в центр высокой маски.
   От этого яростного удара брызнули желтые и голубые искры, а Ронин, подавшись вперед, повел меч дальше — сквозь кость, плоть, снова кость… И вдруг Уксмаль-Чак растворился в воздухе, как дым. Раздался лишь резкий хлопок, словно лопнул раскаленный камень.
   Ронин запрыгнул на шестой уровень.
   — О нет! — вскричал Эк, и его голос уже не звучал монотонным распевом.
   А снизу донесся отчаянный крик Кин-Кобы, пытавшейся поднять свое изломанное тело по ступеням центральной лестницы Священной Пирамиды.
   — Значит, это все правда. То, что записано в Долгом Расчете Книги Балама, нельзя изменить…
   Понял!
   — Нет! — крикнул Ронин, встав на шестой ступени. — Я, рожденный в катун Ке-Ацатля, изгнанный вместе с Отцом моим из Ксич-Чи в катун Ке-Ацатля, я вернулся в катун Ке-Ацатля, как и было предсказано в Долгом Расчете в Книги Балама.
   — Что?! — Эк вскинул руки. — Что это за сумасшедшие речи? Что известно тебе об Атцбилане, воин?
   — Все! — воскликнул Ронин. — Ибо я — Направляющий Солнце!
   — Нет! — завопил Эк. — Не может быть!
   Ронин побежал по каменному выступу на шестом уровне, не сводя глаз с Ксиба-черепа, стоявшего на седьмой ступени. Поднялся свежий бриз. Ощутив его легкое дуновение, Ронин повернулся и разглядел на востоке — с такой высоты уже виден был горизонт над верхушками бескрайних джунглей — бледные полоски розового и серого перламутра. Первые предвестники рассвета, словно нанесенные на небосвод кистью неведомого художника.
   — Вернитесь! — выкрикнула Кин-Коба. — Соединитесь!
   Череп приблизился.
   Ронин взобрался на седьмой уровень.