Ван Ластбадер Эрик. Зеро

   - Что это за место? - спросил он.
   - Здесь обитает Мегами Китсуни, божественная лисица. - Митико по-прежнему стояла на коленях. Похоже, она бормотала молитвы.
   - Кто она такая?
   Митико воздела руки к небу.
   - Мегами Китсуни очень могущественна. Она повелевает всем, что ты видишь вокруг.
   У Филиппа похолодело внутри. Разве он не преследовал рыжую лисицу? Он ведь убил одну лису в детстве, в Пенсильвании. Может быть, это рыжая лисица заманила его сюда? Филипп поежился, как собака, которая пытается отогнать холод.
   - Ты хочешь сказать, что она покровительствует полям? - спросил он.
   - Ты не понимаешь, - Митико взяла его за руку. - Мегами Китсуни управляет поступками мужчин и женщин, любовников.
   - Как, например, мы?
   Митико подняла голову и крепко-крепко поцеловала Филиппа в губы. Он почувствовал, что ее губы слегка дрожат, и, обняв Митико, привлек к себе.
   Стая гусей - черная линия на белом туманном небе - летела в сторону заснеженного поля. Похоже, они вынырнули из-за ближайших гор. В следующий миг Филипп услышал их гоготанье.
   - Однажды летом, давным-давно, - тихо произнесла Митико, - в маленьком селении неподалеку отсюда родилась девочка. Она была единственной дочкой каменотеса, жена его умерла при родах. Девочка была упрямой и своевольной. И не удивительно - каменотес ее боготворил, это был единственный лучик света в его безрадостной жизни. Он, конечно, не раз хотел призвать дочку к порядку и поругать за плохое поведение, но не мог. В нашей жизни и так много печали, думал каменотес. И разрешил девочке поступать, как ей нравится.
   Однажды в селении появился слепой старик. У него был жар, он не мог передвигаться. Его притащил на спине красивый парень.
   И случилось так, что каменотес, возвращаясь домой, встретился с юношей, который нес на спине старика. Добрый каменотес предложил им свой кров и сказал, что они могут оставаться там, пока старик не поправится.
   Юноша горячо поблагодарил каменотеса. Когда он принес старика в дом, девушка влюбилась в юношу с первого взгляда. Отец послал ее за сельским лекарем, тот подробно объяснил девушке, как следует ухаживать за стариком, но девушка думала только о юноше. Днем все ее взоры и мысли были прикованы только к нему. А ночью его мужественный образ представал перед ней в сновидениях.
   Каменотес пошел к своему другу и соседу - дровосеку - и договорился, что парень будет работать в деревне, потому что у старика и юноши нет денег, а юноша задолжал и ему, и врачу за услуги. Что же касается девушки, то она, конечно, выполняла многие указания врача и помогала слепому старику. Но правда и то, что она часами глядела в окно, любуясь на обнаженного по пояс юношу, который рубил дрова для жителей селения.
   Лето выдалось очень жаркое, такого никто из жителей и припомнить не мог. И, вероятно, удушливый зной послужил причиной внезапной смерти старика, хотя, с другой стороны, девушка тоже была виновата. Она забывала давать старику прописанные врачом лекарства. И не всегда обтирала его холодным полотенцем.
   Но даже на похоронах, когда юноша и отец девушки шли во главе траурной процессии вместе со священником, девушка могла думать только об одном: о юноше. Она не отрываясь глядела ему в затылок, когда юноша от нее отворачивался, и любовалась его профилем, когда священник объяснял ему, как отправлять обряды.
   На другой день дровосек взял парня с собой в лес, и ни один, ни другой не вернулись. С юго-востока надвигалась гроза, и жители не отважились отправиться ночью на поиски пропавших. Однако девушка все время стояла у окна. Когда деревню облетел слух о том, что два человека пропали, ее сердце превратилось в камень. Правда, девушка думала лишь о парне, а не о дровосеке, которого знала с рождения, который каждый год дарил ей на именины подарки и поклялся заботиться о девчонке, если с ее отцом что-нибудь случится.
   Отец девушки давно заснул, а она, промокнув до нитки, потому что дождь лил очень сильно, по-прежнему высовывалась из окна в надежде увидеть юношу. Она зажгла в своей комнате фонарь и не сомневалась, что юноша заметит свет с улицы сквозь распахнутое окно.
   В час крысы - примерно между полуночью и двумя часами ночи - девушка встрепенулась. Она услышала голос. Может быть, это всего лишь ветер? Но нет! Голос прозвучал снова. Это был голос юноши, и он звал ее!
   Не долго думая, девушка выбежала из дома. Дождь хлестал вовсю, но она не обращала внимания. Она слышала голос юноши и бежала на его звуки; промчалась по деревенским улочкам и выскочила в поле.
   Гроза была в разгаре. Ветер выл, дождь лил ручьем. Земля превратилась в скользкую хлябь. Девушка не раз поскальзывалась и падала лицом в грязь, но поднималась и, вновь услышав зов юноши, бежала вперед.
   Она все больше углублялась в лес и, наконец, перестала понимать, где находится, но ее это уже не волновало. Мысль о том, что придется жить без юноши, была для девушки просто невыносима.
   Но вот деревья расступились. Девушка увидела темный силуэт и радостно позвала юношу по имени.
   Человек, стоявший на поляне, обернулся. Это и вправду был юноша. Девушка подбежала к нему и обняла.
   Но тут же вскрикнула и, не веря своим глазам, в тоске отпрянула прочь. Она заглянула в лицо юноши. Нет, поняла она, это происходит на самом деле... Она ведь даже ущипнула себя, желая убедиться, что не спит! Лицо юноши было белым, словно сделанным из льда, и таким же гладким, блестящим и холодным. Дотронувшись до него дрожащими пальцами, девушка убедилась, что перед ней действительно глыба льда.
   Как это ни удивительно, но юноша целиком превратился в лед!
   У девушки замерло сердце. Она в последний раз отчаянно позвала на помощь, потом припала к нему и с такой яростью впилась ногтями в лед, что повалила холодного истукана наземь.
   Они оба - и девушка, и юноша, - упали, и, к изумлению девушки, статуя разбилась на мелкие кусочки, обдав ее ледяными брызгами. Рыдающая девушка ползала на коленях среди осколков, пытаясь отыскать юношу, но тщетно. А вскоре лед растаял под дождем.
   Через некоторое время девушка, пошатываясь, поднялась на ноги. Она сама совсем заледенела. Сердце ее покрылось инеем. Неловко переставляя ноги, она добрела до края поляны. Там ухватилась за дерево, чтобы немного прийти в себя.
   Потом девушка обернулась, чтобы в последний раз посмотреть на поляну, где обратился в ничто ее возлюбленный. И ахнула.
   Там курился серый дымок. Постепенно он утрачивал свою прозрачность и отвердевал. А став твердым, обрел форму. И девушка узнала прекрасные черты: широкие скулы, продолговатые глаза, струящиеся по плечам волосы, озаренные светом, который исходил от удивительной женщины, стоявшей на поляне.
   Девушку объял ужас, она задрожала, однако отчаяние тут же превозмогло страх.
   - Где юноша? - воскликнула она. - Что ты с ним сделала?!
   Стоявшая на поляне повернулась к девушке с такой ужасной усмешкой, что та вскрикнула и прикрыла глаза ладонью.
   - Юноша? - Голос полоснул ее будто нож. - Никакого юноши нет. И никогда не было. Так же, как и слепого старца.
   Теперь девушка разглядела, что странная фигура вся в снегу. На ее плечах, руках и ногам поблескивал снег, такой чистый, белый и сверкающий, что на мгновение девушка ослепла.
   - Есть только я, ведающая лишь вечную печаль и отчаяние. И я воздам тебе по заслугам.
   Бивший в глаза свет померк. Девушка заморгала. Поляна была пуста. Она возвратилась домой, но ее никто не узнал. Даже отец: он оплакивал свою дочь, потерявшуюся в бурю.
   Девушка поняла, что произошло, только когда посмотрелась в зеркало и в ужасе замерла. Ее белое лицо прорезали морщины, которые способно оставить одно лишь время. В мгновение ока она превратилась из цветущей девушки в старуху.
   Наутро она покинула селение, ибо не могла больше видеть давних знакомых, которые теперь не узнавали ее. Через какое-то время добралась до горной тропки, по которой бредут паломники из Токио в Киото. Там она поселилась в большом пустом анхитсу, простой хижине, в которой останавливались бродячие монахи. И провела там остаток своих дней, давая пищу и приют усталым странникам, которые проходили по этой горной дороге.
   Но в ее памяти навечно запечатлелась страшная ледяная фигура, стоявшая в ту грозовую ночь на лесной поляне. Фигура Мегами Китсуни, божественной лисицы.
   Гуси сели на заснеженное поле. Их гогот тоскливо разносился в воздухе. Летели они очень грациозно, а по земле ходили неуклюже, и это был очень смешной контраст.
   Филипп спросил, обнимая Митико:
   - Ты боишься божественной лисицы?
   Она грустно посмотрела на него молча кивнула. Они отошли от святилища. Последняя ароматическая палочка, принесенная Митико в дар богине, уже догорела. Гуси успокоились, и теперь тишину нарушали лишь редкие порывы ветра, шелестевшего в ветвях. Вспугнутый заяц кинулся наутек, поводя куцым белым хвостиком.
   - Чего я боюсь? - Митико осеклась и отвернулась, словно набираясь мужества. - Я боюсь, что веду себя эгоистично, как та девушка. Я хочу тебя. Но ты женат, да и я замужем. Порой я лежу без сна в холодной ночи и трепещу от ужаса, думая о моем грехе.
   - Это и мой грех, - сказал Филипп. Митико вяло улыбнулась, но не ответила, когда он привлек ее к себе.
   Как и говорила Митико, у них было очень много дел, пока ее отец Ватаро Таки работал на апельсиновых плантациях на Кюсю. Он уже приготовил для них досье на три самых могущественных семейства якудзы в Токио. Но все это служило лишь фоном, а Филипп и Митико сами должны были разведать, чем сейчас занимаются и увлекаются, какие отдаленные цели ставят перед собой эти три семейства или, как их называли в якудзе, гуми.
   Одно из семейств носило имя Таки-гуми, и Филиппу было совершенно ясно, что Ватаро хочет стать главой этого клана. Как он объяснил Филиппу, засилье Дзибана в деловой сфере и в бюрократических кругах вынудило его пойти по единственному пути, сулившему власть: отправиться на "дно" якудзы. Здесь, на задворках закоснелого кастового общества, Ватаро надеялся построить свою империю.
   Если он станет оябуном, боссом Таки-гуми, в ближайшие десятилетия перед ним откроются возможности возвыситься в сфере предпринимательства, подняться по чиновничьей лестнице, даже проникнуть в правительство! Ибо Ватаро был прозорлив и понимал то, что мало кто понимал в те времена: преступный мир якудзы еще лежал в пеленках. Если стать во главе якудзы, то под его руководством удастся выпестовать силы, способные сразиться с Дзибаном. Ватаро чувствовал, что у якудзы огромные задатки, которые принесут пользу, если развить их в нужном направлении. Ему уже было ясно, что коммунисты мутят воду в среде портовых рабочих. Если, к примеру, задействовать Таки-гуми в усмирении этих мятежей, во время которых гибнут десятки японских полицейских, правительство окажется перед ним в большом долгу.
   Это тоже было частью его стратегии. Он считал якудзу наилучшей стартовой площадкой проникновения в законный бизнес, правительство и даже чиновничий мир, оплот Дзибана. Только приобретя достаточную власть, он нанесет удар и победит Дзибан!
   Но Ватаро понимал, что подобная стратегия требует огромного терпения и дисциплинированности. Осуществление плана Ватаро требовало десятилетий. А первым шагом к достижению власти было главенство над Таки-гуми. Пока неясно было, как добиться власти над двумя другими семействами.
   Хотя между тремя семьями существовало соперничество, становилось все очевиднее, что последствия войны и оккупации Японии в целом сплотили кланы, пусть временно и не очень прочно. Они начали смыкать свои ряды в борьбе против внешнего врага, ведь американская армия вступила в серьезную схватку с преступным миром, якудзой.
   Наверное, Филипп слишком увлекся распутыванием сложного клубка: кто кому друг, кто враг, кто за какую сферу влияния борется, что явно, а что тайно... Во всяком случае, он не обратил особого внимания на перемены, произошедшие у него под носом, дома. А может быть, постоянно беспокоясь из-за того, что ему никак не удается разгадать тайну гибели полковника Силверса, Филипп стал необычайно рассеянным. Или же его все больше захлестывала страсть к Митико... Оказываясь рядом с ней, Филипп чувствовал, что все больше погружается в глубины Азии, проникает в волшебное царство, куда заказан путь простым смертным. Он когда-то читал книгу X. Райдера Хаггарда "Она", и все явственнее ощущал себя героем этого произведения, который столкнулся с потерянной цивилизацией, поклоняющейся невероятно прекрасной и могущественной богине.
   Как бы там ни было, но только много лет спустя, очутившись на Мауи, где он скрывался от своих преследователей, Филипп начал постепенно сводить концы с концами. И только тогда ему стало понятно, до чего же грандиозна головоломка, которая десятилетиями не давала ему покоя.
   Ну, а тогда он не обратил особого внимания на Лилиан, которая заявила, что нашла работу в американском посольстве в Токио. Дескать, ее рекомендовал Дэвид Тернер. А послу так понравилась ее работа, что спустя полтора месяца он взял Лилиан в свой штат.
   Лилиан все чаще читала книги, рекомендованные ей Дэвидом Тернером: "Осьминог I" Фрэнка Норриса, "США" Джона Дос-Пассоса, "Гусиный шаг" и "Конец света" Эптона Синклера. Попадались ей и книги о ребятах из Скоттсборо и о мятежах на Хеймаркет. Это были весьма философские книги с явной социалистической ориентацией, но Лилиан ушла в их изучение с головой и не отдавала себе в этом отчета.
   Ей открывался мир, который прежде был отгорожен глухой стеной, воздвигнутой отцом. Обеды с Дэвидом Тернером и чтение рекомендованных им книг стали для нее в прямом смысле слова школой. Школой, где преподавал самый, по ее мнению, потрясающий учитель в мире.
   Лилиан узнала о различных экономических системах, существующих в мире, и о более сложных геологических союзах. Она изучала историю собственной страны по произведениям своих великих соотечественников: Норриса, Дос-Пассоса, Синклера. Эти могучие умы показали ей обратную сторону капитализма - темную сторону, а ведь генерал Хэдли, и отец Лилиан, был уверен, что дочь никогда о ней не узнает.
   Лилиан прочитала о французской и русских революциях и о гражданской войне в Испании, так что постепенно, подобно солнцу, мало-помалу изгоняющему долгую арктическую ночь, перед ней открылась неизбежность мировой революции.
   Она узнала о том, как капиталисты эксплуатируют ее собственный народ, в основном рабочих, которые вообще-то должны были рассчитывать на награду за свои труды. Она увидела, как кучка жадных толстосумов распоряжается жизнью и судьбами десятков миллионов людей во всей Америке. Лилиан наконец поняла, что угнетенные осознают, как жестоко их угнетают, ведь те же самые алчные капиталисты систематически утаивают от них правду, как утаивали от отца Лилиан!
   И в результате Лилиан примкнула к горстке жаждущих справедливости интеллектуалов, духовному авангарду, как называл их Дэвид Тернер, долг которого - совершить революцию, чтобы освободить народные массы от скрытой, коварной эксплуатации.
   Филипп не сразу заметил происходящие с Лилиан перемены, но в конце концов и до него дошло.
   Спор вспыхнул из-за пустяка. Он пришел как всегда поздно, но Лилиан не ложилась. В спальне горел свет. Лилиан сидела на кровати и читала газету. Тернер строго-настрого запретил ей приносить домой взятые у него книги. Объяснял он это, на первый взгляд, тоже вполне разумно: дескать, он не хотел, чтобы Филипп начал допытываться у Лилиан, с кем она встречается и зачем.
   "Ведь ваш муж, - с ухмылкой заявлял Тернер, - может решить, что у нас с тобой интрижка".
   - Где ты был? - спросила Лилиан, откладывая газету. Филипп был готов к ответу. Он даже удивлялся, что ей так долго не приходило в голову завести этот разговор.
   - Работал.
   - Непохоже, - сказала, глядя на него, Лилиан. - Я звонила Джоунасу.
   К такому Филипп не готовился. Слишком уж это было просто. Но Лилиан не отличалась особой сложностью.
   - Ты меня проверяла? Но почему?
   - Потому что, мне кажется, это необходимо, - она скрестила руки на груди. - Я хочу понять, куда ты ходишь и что делаешь. Тебя же никогда не бывает дома!
   - Раз уж ты накоротке с Джоунасом, - заявил, раздеваясь, Филипп, - то можешь узнать у него мой распорядок дня.
   - Ты говоришь прямо, как мой отец. - Не промелькнула ли в ее голосе какая-то странно торжествующая нотка? - Он всегда пытался отгородить меня от реального мира. Я была для него этакой скаковой лошадью, на которую он всегда надевал шоры, выводя ее на улицу.
   Филипп посмотрел на Лилиан. Неужели это действительно та самая женщина, на которой он женился год назад? Что с ней стряслось?
   - Я не твой отец, - сказал он, вешая пиджак и снимая галстук.
   - Я сказала, что ты как мой отец.
   - У нас тут что, дебаты? - Филипп подумал, что Лилиан вряд ли даже знает такое слово.
   - Если хочешь - пожалуйста, пусть будет так, - откликнулась она.
   Это послужило Филиппу первым предупреждением. Подобные словесные изыски были не по зубам женщине, на которой он женился. Прежде Лилиан умела только изысканно одеваться, во всем остальном она напоминала деревенскую девушку, простую и прямолинейную. По крайней мере, такой ее считал Филипп. И именно это его в ней и привлекло. Но теперь, когда он эмоционально отдалился от Лилиан, он далеко не сразу увидел происходящие в ней перемены, и это было вполне естественно.
   - Я ничего не хочу, - сказал Филипп, подошел и, сев рядом с женой на кровать, взял ее за руку.
   - Лилиан, у меня было очень много работы в последние месяцы. Из-за смерти Силверса мы все ужасно нервничаем.
   - Это не имеет никакого отношения к смерти Силверса, - сказала Лилиан и посмотрела ему в лицо напряженным взглядом археолога, который ищет следы давно погибшей жизни.
   - Что с тобой случилось, Фил? - спросила Лилиан. - Мне кажется, что мы уже не муж с женой. Мы никогда никуда не ходим вместе. И давно не спим...
   - Да-да, знаю, - откликнулся он, поглаживая ее руку. - Я слишком часто оставляю тебя одну.
   - Нет, дело не в этом, - с какой-то странной интонацией возразила она. - В конце концов, у меня тоже есть работа в посольстве, и она с каждым днем становится все ответственней. Теперь я ведаю перепиской, в том числе и почтой моего отца. А когда ты не приходишь домой обедать, я и одна неплохо обхожусь.
   Теперь Филипп понял, что ему показалось странным в ее интонациях. Куда подевалась нежная, простодушная девушка, в которую он когда-то влюбился? Незаметно для него она превратилась в волевую, не в ком не нуждающуюся особу. Неужели в ее голосе чувствуется самоуверенность? Быть того не может! Значит, она изменилась гораздо разительнее, чем он предполагал.
   - Что значит "сама обхожусь"?
   - Тебя этому трюку в ЦРГ научили? - спросила она. - Я имею в виду отвечать вопросом на вопрос? Я же тебя спрашивала: где ты был?
   - С кем ты встречаешься, Лил? - спокойно произнес он. - С Джоунасом?
   - Какая чепуха!
   Но, чему бы она там ни научилась, искусно врать Лилиан пока не умела.
   - Я хочу знать правду, - заявил он, сам удивляясь, почему его это так волнует. Если у него интрижка, то почему бы и ей не завести себе любовника? Однако он знал, почему:
   Филипп не мог относиться к своей связи с Митико как к обыкновенной интрижке. Это была не просто эскапада неудовлетворенного мужа.
   "Но что, что это тогда такое?" - спрашивал себя Филипп. И толком не знал, что ответить.
   - Правду? - переспросила Лилиан. - Ты хочешь знать правду? Но зачем? Я не думаю, что ты признаешь такую правду. Ты слишком поглощен своими тайнами, фил. Они тебя полностью захватили.
   - Ну, ты преувеличиваешь.
   - Разве? Да ты посмотри на себя, - сказала Лилиан. - Ты хочешь со мной поговорить, а сам ничего не рассказываешь. Не отвечаешь на мои вопросы...
   - А ты за мной шпионишь.
   - Ты не отвечаешь на мой вопрос, - упрямо повторила Лилиан. - Не рассказываешь, где ты бываешь, хотя чаще всего это не имеет отношения к твоей работе. Что я должна, по-твоему, думать? Что бы ты подумал на моем месте?
   - Хочешь знать, в чем на самом деле твоя беда, Лил? - усмехнулся Филипп. - В том, что ты хочешь сделать из меня совсем другого человека.
   - Тебе очень удобно свалить на меня всю ответственность, - сказала Лилиан. - Это что, успокаивает твою совесть? Не надейся, я не собираюсь идти у тебя на поводу. Ты мой муж, так что, по крайней мере, половина ответственности ложится на твои плечи.
   - Ответственность за что?
   Лилиан закрыла глаза.
   - Я люблю тебя, Филипп, - жалобно прошептала она. - Да поможет мне Бог, это истинная правда.
   Глаза ее раскрылись.
   - Если ты мне изменяешь, я, наверное, не смогу тебя простить. Но и бросить тоже не смогу. Ты мне нужен, по-прежнему нужен.
   - Может быть, даже слишком, - сказал он. - Ты не в состоянии понять меня до конца.
   - Потому что неспособна, или потому что ты мне не позволяешь? спросила Лилиан. Филипп ничего не ответил. Если честно, он побоялся. Лилиан печально покачала головой.
   - В этом-то и заключается наша беда, Филипп. Неужели ты не видишь? В недопонимании... Мы не стараемся как следует узнать друг друга. А раз не стараемся, значит, никогда и не узнаем, чего мы с тобой можем добиться объединенными усилиями.
   - Это не совсем так, - возразил он.
   - Нет, увы, это так, - в ее голосе вновь мелькнула странная нотка убежденности. - Просто ты хочешь оставаться этаким незнакомцем. Ты ведь любишь таинственность. Вы с Джоунасом сидите и разрабатываете свои секретные планы. По-моему, вы обожаете плести интриги и потом их распутывать.
   - Это работа. Мне кажется, ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Лил.
   - Нет, - настаивала она. - Ты не относишься к этому как к работе. Ты это любишь, и мне приходится отвоевывать тебя у работы. Но с чем я воюю? С призраками, с тенями. Я уверена, Филипп, что если тебе предложат выбор между светом и тенью, ты непременно выберешь тень.
   - Но почему ты не можешь с этим смириться?
   - Потому что это неправильно, - сказала Лилиан. - Так нельзя жить. Ты похож на капитализм, жестокий, властный, воинственный капитализм, на который не рекомендуется смотреть слишком пристально, который пытаются от нас скрыть.
   - Кто пытается?
   Лилиан пожала плечами.
   - Такие люди, как мой отец.
   Филипп встал.
   - Значит, и я такой же - воскликнул он, невольно рассердившись. - Ты же сказала, что я похож на твоего отца.
   - Мне бы очень хотелось, чтобы это было не так, - вздохнула Лилиан.
   - Я не такой. Лил, - сказал Филипп. - Если бы я мог убедить тебя...
   - Но неужели ты не видишь, до чего вы похожи? Вы оба жаждете тайн. Для вас это хлеб насущный. Мне кажется, вы без тайн жить не можете! А я оказываюсь за пределами мира, окутанного тайнами.
   - Неправда!
   - Нет, Фил, это чистая правда, - Лилиан говорила взвешенно, сдержанно. - Как только ты вошел, я тебя спросила: где ты был?
   - Лилиан!
   Она взмахнула рукой.
   - Ладно. Я не жду от тебя никакого ответа Я, правда, надеялась, что тебе захочется рассказать. Захочется все исправить, чтобы у нас с тобой все стало хорошо. - Лилиан умолкла, и он почувствовал: она жаждет услышать его уверения в том, что все не так, что она заблуждается. Потом Лилиан кивнула и добавила: - Но вообще-то ничего другого ждать не приходилось.
   Филипп готовился к возвращению Ватаро Таки с Кюсю. Сложность состояла в том, что политика американских оккупационных властей, направленная на уничтожение якудзы, привела к объединению трех мафиозных кланов. Обычно подобные вещи в Японии не практиковались.
   Сплоченные враги были куда опаснее, нежели разобщенные.
   В связи с этим Филипп и Митико задумали расстроить союз мафий, перессорив три семейства между собой. Конечно, это повлекло бы за собой значительные человеческие жертвы, но зато потом можно было бы относительно легко захватить власть над Таки-гуми, избежав дальнейшего кровопролития.
   Когда Ватаро Таки вернулся с Кюсю, Филипп и Митико рассказали ему о сложном замысле. Вид у Ватаро был здоровый, он явно набрался сил, но лицо его так изменилось, что пока он не заговорил, Филипп невольно подумал: уж не подменили ли его?
   - Доброе утро, Досс-сан, - сказал Ватаро. Филипп не отрывал от него пристального взгляда. Неужели когда-то это был Дзэн Годо?
   - Что с вами случилось? - спросил Филипп. Ватаро Таки рассмеялся.
   - Это хорошо, что ты меня не узнал. Митико тоже не узнала, когда вчера вечером приехала в аэропорт. Я предупредил, чтобы она ничего не рассказывала: хотел посмотреть на твою реакцию. - Улыбка сползла с его лица. - Честно говоря, мое прежнее лицо мне не нравилось. Поэтому я, пока был в отъезде, не только собирал апельсины. Я переродился. - Он дотронулся пальцами до скул. - Доктора распилили мне кости, придали им другую форму, где-то что-то отрезали, убрали лишний жир.
   Лицо его было цвета меди, загорелым и обветренным от долгой работы на апельсиновых плантациях на юге, и нужно было подойти совсем близко, чтобы разглядеть множество крошечных шрамиков.
   - Через месяц, - заявил Ватаро, - шрамы исчезнут бесследно.
   Столь же впечатляли перемены, происшедшие с телом Ватаро Таки. Он казался выше, шире в плечах, явно мускулистей. Короче, он стал моложе и крупнее мужчины, который назывался Дзэном Годо и уехал восемь месяцев назад.
   - Еще меня волнует Митико. Ведь она, как ни крути, дочь Дзэна Годо, хотя и вышла замуж за Ямамото. Поэтому я возьму ее к себе на работу. А когда стану оябуном Таки-гуми, удочерю ее, она станет членом семейства Таки. Если же кого-то заинтересует, почему я так тесно с ней связан, то ответ прост: она жена Нобуо Ямамото. Очень могущественного дельца, который может способствовать проникновению членов моего клана в законный бизнес.