Варвара Малахиева-Мирович. Хризалида. Стихотворения

1. «Глаша и Луша – такие насмешницы…»

 
Глаша и Луша – такие насмешницы —
Всё меня на смех поднять норовят.
Прости меня, Господи, великую грешницу,
Думаю давеча: «Пусть егозят,
 
 
Всё за ограду да за ограду —
Будет обители срам через вас».
Мысли такие подальше бы надо.
Сирин Ефрем, упаси от проказ
 
 
Эту глазастую Глашку глумливую.
Душеньку Божия Матерь блюдет.
Ангельский голос, как ангел красивая,
Впрочем, и светские песни поет.
 
 
Молодость – глупость. Прости меня, Господи,
Тоже и я ведь была молода,
В роще гуляла невенчаной с Костею,
Очень смешлива была и горда.
 
 
Старой вороной осмелились девушки
Вслед меня нынче назвать.
Господи, дай мне вперед не прогневаться,
Если услышу ворону опять.
 

2. «Ходила я, старица недостойная…»

 
Ходила я, старица недостойная,
К старцу юродивому Гордиану.
– Отче, – говорю я, – душа неспокойная,
Сердце многими скорбями пьяно.
 
 
Он же в ответ мне: будет похмелие,
Будет и вечный покой.
Жди терпеливее дня новоселия,
Скоро придут за тобой.
 
 
– Батюшка, смерть моя близко, у входа,
Как же мне черной пред Богом предстать?
– Плачешь? И плачь. Это Божья забота
Грех твой слезой отмывать.
 
 
Дал на прощанье просвирку мне черствую.
– Скинь, – говорит, – полдесяточка гирь.
Стало легко – на девятую версту
Шла, как летела, к себе в монастырь.
 

3. «Есть у нас могилка безымянная…»

 
Есть у нас могилка безымянная,
Меньше всех, и крестик победней.
Но такая мне она желанная,
Точно внучек или внучка в ней.
 
 
Крошки хлеба к ней ношу с обеда я,
Рассыпаю птицам дар святой.
Как иду ко всенощной, проведаю,
Навещу и с утренней зарей.
 
 
Раз она приснилась мне в сиянии,
Как в росе, в бурмицких жемчугах,
И над нею в белом одеянии
Ангелочек в золотых кудрях.
 
 
И сказал он так приветно: бабушка,
Ты ко мне ходи, не отставай,
И мою гробовую палатушку
В жемчуга пред Богом убирай.
 

4. «Золотые маковки обители…»

 
Золотые маковки обители^[63]
По-над ельничком мелькнули и пропали.
По крутым холмам к ней до ночи дойти ли мне?
Что-то ноженьки мои гудут, пристали.
 
 
Птичьи гласы правят повечерие.
Засинели дремы по кустам.
Дай мне, Господи, по вере и усердию
Крепость духу, силушку ногам.
 
 
Отзвонили звоны колокольные,
Отгорела в небе зорька алая.
Вы, луга, леса мои привольные,
Вы, былинки и букашки малые!
 
 
Новым слухом дух мой наполняется,
Тайнопевный слышу ваш канон,
Сердце песнью вашей причащается,
Как пасхальным хлебом и вином.
 

5. «Расписала Аннушка игуменье писанку…»

 
Расписала Аннушка игуменье писанку^[64]
Черною глаголицей: Христос воскрес!
По красному полю золотые листья,
Золотые гвозди, и копье, и крест.
 
 
Всё-то мы хлопочем, всё-то украшаемся,
Писанки да венчики, пасхи, куличи,
В этих куличах-то всё и забывается.
В сердце Божьей Матери стрелы и мечи.
 
 
Божий Сын во гробе, ангелы в смятении,
По церквям рыдальные гласы похорон,
Славят страсти Господа и Его терпение.
А у нас-то скалок, мисок перезвон.
 

6. «Гроздия белого инея…»

 
Гроздия белого инея^[65]
Алеют рассветным лучом.
С тобою, Господи, ныне я,
Во свете Твоем.
 
 
Гроздия белого инея
Истают при свете дня.
Покину я Твою скинию,
Но Ты не покинь меня.
 
 
Гроздия белого инея
Стекают на землю с высот.
Но из праха земного уныния
Твой луч меня воззовет.
 

7. «Вот и кончилось мое послушание…»

 
Вот и кончилось мое послушание.
Отжала полосыньку до конца.
Приими, Господи, мое покаяние,
Не отжени от Твоего лица.
 
 
Призри на долгое мое смирение!
А если гореть повелишь в аду,
Пошли мне для адовых мук терпение:
С именем Твоим во Ад сойду.
 
 
Глашенька, свечку зажги мне отходную,
Стань в головах, отпускную прочти —
Девичьи молитвы до Бога доходные,
Дурость мою и гневливость прости.
 

8. «Кладбищенской тропкой мать Феодора…»

 
Кладбищенской тропкой мать Феодора
Идет меж сугробных холмов,
Провожают ее лампадные взоры
Изумрудных, рубинных глазков.
 
 
Прилежной рукой подливает
Неугасимый елей,
Всех усопших по имени знает,
Крестит их на ночь, как малых детей.
 
 
«Здесь упокоилась мать Неонила».
– Многоболезненная была.
С ангельским терпением нéдуг сносила,
Отболелась и к Богу ушла. —
 
 
Тут приютилась сиротка Малаша,
Детский мор ее скосил.
Тут – Божья свечечка, радость наша,
Юродивенькой Луши прах опочил.
 
 
Вот – слепая старица Леонада,
Зрячая в Боге давно.
Ярче всех полыхает ее лампада,
Больше всех ей видеть дано.
 
 
Спите, могилки, белые, пушистые,
Отгоняет лампадный свет
Далеко от вас сны нечистые,
Суету сует.
 

ЭПИЛОГ

 
Вокруг пустыня снежная,
Сугробная волна.
Бездумная, безбрежная
Забвенья пелена.
 
 
Во благостном успении
Почиет жизни даль —
Земное устремление,
Греховная печаль.
 
 
Проснулись звезды млечные,
Сияют и горят.
За аркой их – Предвечного
Воздвигся Новый Град.
 

   1915
   Воронеж, Киев, Москва

[ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ 1928 г., ОТНЕСЕННЫЕ К КНИГЕ «МОНАСТЫРСКОЕ»]^[66]

«Матушка Сепфора стоит у плиты…»

 
Матушка Сепфора стоит у плиты.
Щи со снетком кипят, раскипаются.
Батюшка намедни: «Знаешь ли ты,
Как Моисея жена прозывается?»
 
 
– Где уж нам, – краской лицо залилось, —
Батюшка, простите, я ведь не начетчица.
Батюшка премудрый: Библию насквозь
Всю оттрубит и назад воротится.
 
 
«Ты, – говорит он, – Сепфора, и есть
Жена Моисея, ты, несуразная».
Сел и велел мне страничку прочесть,
Где про меня с Моисеем рассказано.
 
 
Надвое море он палкой рассéк.
Воды как стены стоят нерушимые.
Господи, был же такой человек,
И жена у него, Сепфора. Любимая.
 
 
– …Ой, покатилась волна по плите…
Снеток за снетком разбегаются.
…Чуть позабудешься в грешной мечте,
На кухне беда приключается.
 

   1 октября 1928

«Рассыпала четки черница…»

 
Рассыпала четки черница.
Смутилась, не знает, как быть.
«Начни-ка без четок молиться,
Вражонок того натворит…
 
 
Пока перенижешь все бусы,
Чего не нашепчет тут бес.
О, Господи мой, Иисусе,
Надену из Киева крест,
 
 
Почаевским ладаном буду
Анчутке курить на беду.
Успел, бедокур, напрокудить,
Трех бусин никак не найду».
 

   10 октября 1928

СТИХИ 1916–1930

КОЛЫБЕЛЬНАЯ

 
Молнии с неба слетают^[67].
Молнии землю пронзают
Синим, лиловым огнем.
В пламени сад твой и дом.
 
 
Не спасти колыбельку твою.
Баю-баюшки, баю-баю.
 
 
Тихая встала могила,
Крест над сыпучим холмом.
В мире почило, что было
Бурей, мечом и огнем,
 
 
Что сожгло колыбельку твою,
Баю-баюшки, баю-баю.
 

   1916
   Москва

«Зачем душа боится муки…»

   Л. Шестову

   Если мы дети Бога, значит, можно ничего не бояться и ни о чем не жалеть.

Л. Шестов

 
Зачем душа боится муки^[68],
К столбу костра пригвождена?
Вся жизнь минувшая порукой,
Что пытку вынесет она.
 
 
В былых мистериях страданья
Уже открылось ей давно,
Что нету врат иных познанья,
Чем те, где сердце сожжено.
 
 
Страшиться ль призраков утраты
Того, что звали мы своим,
Когда огнем костра объята
Сама душа – огонь и дым.
 
 
А если вечное в ней было,
Она, отвеяв прах земной,
Из почерневшего горнила
Блеснет, как слиток золотой.
 

   1916

«То нездешнее меж нами…»

 
То нездешнее меж нами^[69],
Что лазурными крылами
Рвется ввысь из глубины,
Овевая жизни сны,
 
 
Что звучит нам издалека,
Что поет у нас в груди
И горит звездой востока
Впереди.
 
 
Вечно то же, вечно внове,
Многолико и одно,
Не от плоти, не от крови —
Духом в духе нам дано.
 

   1916
   Оптина Пустынь

«Он поляной шел в часы заката…»

 
Он поляной шел в часы заката,
И за Ним нетленные снега
Расцветали жемчугом и златом,
Где ступала Господа нога.
 
 
Он прошел долиной бирюзовой
За черту смарагдовых небес —
Приклоняясь на Пути Христовом,
Засинел кадильным дымом лес.
 
 
И когда разверзлись невидимо
Перед Ним небесные врата —
Там запела арфа серафима
И взошла вечерняя звезда.
 

«Я бреду уединенно…»

 
Я бреду уединенно
В час предутренний, ночной
По тропинке, затененной
Монастырскою стеной.
 
 
Нет веленья затвориться
Мне в стенах монастыря.
Но к тебе мой дух стремится,
Света горнего заря.
 
 
У высокого обрыва
Рассекается тропа.
Всё, что суетно и живо,
Всё, чем жизнь была слепа,
 
 
Всё останется отныне
За предельною чертой.
Здравствуй, белая пустыня
Под рассветною звездой.
 

   Февраль 1917
   Звенигород

«Я иду одна тропинкой белой…»

 
Я иду одна тропинкой белой.
Под ногой моей кристаллы льда.
За чертой лесов заиндевелых
Золотятся в туче купола.
 
 
Тишины великой несказанной
На полях померкнувших печать.
Было больно, непостижно, странно,
Было страшно сердцу умирать.
 
 
А теперь под белым покрывалом
Спит оно и в зимнем сне своем
Помнит только город небывалый,
Над земным вознесшийся путем.
 

   19 февраля 1917
   Звенигород

«Бабочка крылом меня задела…»

 
Бабочка крылом меня задела,
Пролетела мимо глаз,
На плече, трепещущая, села
И взвилась, и в сумрак унеслась.
 
 
Где она? Куда, мой дух овея,
Смутной тайной спряталась она?
Из Аида пленная Психея
Иль из гроба вставшая от сна?
 
 
Или это весть о близком чуде,
О свободе, вечной и святой?
Я уйду, исчезну, я не буду
Никогда, нигде ничьей рабой.
 

   [1917]
   Киев

«Много ли нужно раненой птице?..»

 
Много ли нужно раненой птице?
Кусочек неба, кусочек земли,
Капля воды, через силу напиться,
И нужно, чтоб люди к ней не пришли.
 
 
Чтоб не коснулись крыла больного,
Дробинку в сердце не стали искать,
Чтоб не посмели ни вздохом, ни словом
Таинству смерти мешать.
 

   [1917]
   Киев

«Ливень, проливень. Шумные всплески…»

 
Ливень, проливень. Шумные всплески
На стекле дождевой занавески,
Молний яростный блеск.
Оглушительный треск
Исполинского грома
Близко-близко от нашего дома
Старый дуб расколол пополам.
Любо тешиться в небе громам!
 

   [1917]
   Киев

«Хорошо вечереющим лугом…»

 
Хорошо вечереющим лугом^[70]
Одному, навсегда одному,
Разлучившись с единственным другом,
Уходить в многозвездную тьму,
 
 
И дышать придорожной полынью,
И омыться душистой росой
Перед тем, как в небесной пустыне
Затеряться незримой звездой.
 

   [август] 1917
   Злодиевка

«Светлой, гордой и счастливой…»

   Наташе

 
Светлой, гордой и счастливой^[71]
Я во сне тебя видала
И молитвой усмиряла
Сердца трепет боязливый.
 
 
Ты во сне была царицей,
Вся в парче и в жемчугах.
Были глаз твоих зеницы
Как зарницы в небесах.
 
 
Я была рабыней пленной
И на твой приветный зов
Подняла глаза смиренно
От цепей и жерновов.
 
 
И, дивясь красе и власти,
Долу взор не отвела…
…И с улыбкою участья
Ты кинжал мне подала.
 

   [1917]
   Киев

«В сердце лезвие измены…»

 
В сердце лезвие измены
Вскрыло вновь былую боль.
Стали тесны жизни стены,
Снится даль надмирных воль.
 
 
Без желанья и преграды
Колесниц небесных ход,
Храма звездного лампады,
Чистых духов тихий лет.
 

   1917
   Киев

ОБЛАКО^[72]

   Алле Тарасовой

 
Помнишь знаменье из света
В час закатный в облаках?
В жемчуг розовый одетый
Ангел Нового Завета
С арфой пламенной в руках.
 
 
Ангел, тающий на тверди,
В темно-блеклой бирюзе,
Был он гнев и милосердье
И в молитвенном усердьи
Таял в радужной слезе.
 
 
И в лесу, в упавшем мраке,
Над волной немых песков
Вдруг раздался вой собаки,
И прочли мы в этом знаке
В тьму и пламень чей-то зов.
 

   1917
   Злодиевка

«Он всех бесправней на земле…»

   Л.И. Шестову

 
Он всех бесправней на земле,
Его схватили и связали,
Как Прометея на скале,
На камне быта приковали.
 
 
И дали меры и весы,
И малых страхов трепетанье,
И разделили на часы
Полет всемирного скитанья.
 
 
Но место есть, где он орел,
Где в непостижном раздвоеньи
Он крылья мощные обрел
И нет преград его паренью.
 

   1917
   Киев

«Слышен песен лебединых…»

   М.В.Ш.

 
Слышен песен лебединых^[73]
За прудами дальний зов.
Успокойся, мой родимый,
Отдохни от наших слов.
 
 
Встали белые туманы
От уснувшего пруда.
Спи, мой светлый, мой желанный,
Успокойся навсегда.
 
 
Там, где нежно плачут ивы
Над кристальною водой,
 
 
Буду ждать я терпеливо
Дня свидания с тобой.
 

   1917
   Киев

«Всё это сон. Любовь, борьба…»

 
Всё это сон. Любовь, борьба,
Возврат, и Смерть, и воскрешенье…
Молчи, Душа. Творись, судьба.
Расти, могильное томленье.
 
 
Уж замер вздох в твоей груди,
Уж запечатана гробница.
Еще немного подожди,
И пробуждение свершится.
 

   [1917–1918]
   Киев

«Господи, высоко Твой престол…»

 
Господи, высоко Твой престол.
Долетит ли вздох моей молитвы?
Господи, последний час пришел.
Одолеет дьявол в этой битве?
 
 
Новой мукой, пламенем скорбей,
Закали еще мой дух лукавый
Иль сожги его рукой своей,
Но пускай не одолеет дьявол.
 

   [1918]
   Киев

«Как тень убитого от места не отходит…»

 
Как тень убитого от места не отходит,
Где кровь его лилась, где взяли жизнь его,
Так и моя душа и днем, и ночью бродит
Вкруг сердца твоего.
 
 
Что нужно ей в храмине тленья,
Следов ли ищет крови пролитой
Или укрыться хочет на мгновенье
От вихрей стужи мировой?
 
 
Мой дух о ней, как о тебе, не знает,
Кто жив, кто мертв, и где ваш бедный прах.
Он в каждом взмахе крыльев улетает
Туда, где Солнце Солнц сияет
Ему в нездешних небесах.
 

   [1918]
   Киев

«Не задуй моей лампады…»

 
Не задуй моей лампады,
Не гаси моей свечи,
Дел не надо, слов не надо.
– Веруй, мучайся, молчи.
 
 
Только в смерти Божье слово
Разрешит нас до конца
От меча пути земного,
Нам пронзившего сердца.
 

   [1918]
   Киев

СТАРОСТЬ^[74]

 
Ночи стали холоднее,
Звезды меньше и бледнее,
Все прощания легки,
Все дороги далеки.
 
 
Крики жизни дальше, тише,
Дым кадильный вьется выше.
И молитва в час ночной
Жарче солнца в летний зной.
 
 
Всё, чему увять – увяло.
Всё земное малым стало.
И с далеких берегов
Неотступный слышен зов.
 

   1918
   Киев

«В бессолнечной угрюмости осенней…»

 
В бессолнечной угрюмости осенней
Тяжелая свинцовая вода,
Как счастья, ждет волны оцепененья
И панциря из голубого льда.
 
 
Скуют тоску могучие морозы,
Былую муть заворошат снега.
И белых дней потянутся обозы…
О, как зима долга!..
 

   1918
   Киев

«Точило ярости Господней…»

   Памяти январских дней
   Во дни войны гражданской

 
Точило ярости Господней^[75]
Еще не доверху полно,
Еще прольется и сегодня
Убийства древнее вино.
 
 
Ты, засевающий над нами
Твои незримые поля
Земною кровью и слезами,
Ты, чье подножие – Земля,
 
 
Зачтешь ли ей во искупленье
Ее кровавые ручьи,
И каждый вздох ее терпенья,
И каплю каждую любви?
 

   1918
   Киев

ОСЕНЬЮ^[76]

   Инночке

 
Грустно без тебя мне, крохотный мой друг,
Проходить песчаными желтыми холмами.
Всё переменилось, всё не то вокруг,
Всюду смотрит осень сизыми очами.
 
 
Ветки поредели. Буро-золотой
Скатертью покрылся наш лужок зеленый.
Божия коровка над сухой травой
Зимнего приюта ищет полусонно.
 
 
Вот ко мне на палец медленно вползла.
Ухает за дальним лесом молотилка.
Божия коровка, осень к нам пришла,
Божия коровка, где моя могилка?
 
 
Ветряные мельницы веют над горой.
Все изломы крыльев так близки и четки.
Слитые с правдивой осени душой,
Мысли так бесстрастны, так просты и кротки.
 
 
У пеньков, где вечером ждали мы овец,
Волчьих ягод рдеют злобные кораллы.
Мертвых листьев шорох говорит: «конец».
Звезды твоих глазок говорят: «начало».
 

   1918
   Киев

«Звонят, звонят у Митрофания…»

 
Звонят, звонят у Митрофания^[77],
В Девичьем плачет тонкий звон.
Чье сердце жизнью смертно ранено,
Тот любит праздник похорон.
 
 
Хоругви черные возденутся,
И плащаницы черный плат
Научит плакать и надеяться,
И смертью смерть свою попрать.
 

   1918
   Киев

«Спит твоя девочка там, меж крестами…»

 
Спит твоя девочка там, меж крестами^[78],
К ней заросла на кладбище тропа.
Бродит другая нездешними снами,
Третья под церковью бродит, слепа.
 
 
Всех ты баюкала песнями нежными,
Всех ты оплакала в ночи без сна.
Приняло ль сердце твое Неизбежное?
Выпило ль чашу до дна?
 
 
Свечечку тонкую перед иконою
В день погребенья Христа
Молча затеплишь с земными поклонами,
Стань с Богоматерью возле креста.
 

   1918
   Киев

«Кто счастливей этой нищей…»

 
Кто счастливей этой нищей^[79],
Что к Почаеву ушла?
Ей не нужен кров жилища,
Мир и все его дела.
 
 
Корка хлеба, Божье слово
От монаха иль дьячка,
Ноша бремени земного
Ей, как сон, уже легка.
 
 
Все морщины как улыбка,
Тихий свет идет от глаз.
«Там по трахту грабят шибко,
Отберут твой рубль как раз».
 
 
И даяния на свечи
Юродиво не взяла.
Подняла суму на плечи,
Поклонилась и ушла.
 
 
Перед ней не наши зори
И не наши небеса.
И какие явит вскоре
Смертный час ей чудеса…
 

   1918
   Киев

«Да будет так. В мистерии кровавой…»

   Наташе

 
Да будет так. В мистерии кровавой^[80]