Варвара Малахиева-Мирович. Хризалида. Стихотворения

Придется мне душу отныне
Отдать мировому страданью.
 
   17 ноября 1928

«По привычке протянула руку…»

 
По привычке протянула руку.
Вот она – знакомая тетрадь…
Но в душе такая лень и скука,
Что не знаю, как, с чего начать.
 
 
Скука, лень, еще куда ни шло бы,
Но под ними смутно вижу я
Душные подпольные трущобы,
Где живет тоска небытия.
 
 
«Нет» всему, что имя жизни носит.
«Да» – безликой, безымянной тьме.
И скелет безглазый и курносый —
Бес унынья – кроется во мне.
 

   23 ноября 1928

ИЗ ЦИКЛА «МАТЕРИ»

«Кружечка. Сода. Рука терпеливая…»

 
Кружечка. Сода. Рука терпеливая^[132]
Долго искала ее поутру.
Сердце сжималось любовью тоскливою:
«Что как без дочери к ночи умру?»
 
 
«Голос недобрый. Больная. Сердитая.
Знаю, что в тягость ей это житье.
Женская доля ее непокрытая.
Господи, призри на немощь ее».
 
 
Синий кувшинчик. Купелью последнею
Был он для слепеньких ветхих очей.
Тут же подсвечника башенка медная,
Бабушкин дар для карсельских свечей.
 
 
Тикает маятник-страж над могилою,
Счетчик ночей одиноких и дней.
. . . . . . . .
Жить и при жизни тебя приучила я
Молча, как в царстве теней.
 

   [январь 1929]

«Ой, матушка, солнце садится…»

 
Ой, матушка, солнце садится.
Родимая, ночка идет.
До утра душа истомится,
Как птаха в морской перелет.
 
 
Завидят касатки в тумане
Поутру Кощеев дворец
На острове там, на Буяне,
Где встал над тобой голубец.
 
 
Ой, дайте, касатки, мне крылья
В Кощеево царство слетать.
Там в клети подземной забили
Гвоздями родимую мать.
 

   28 января 1929
   Сергиев Посад

«Разломать бы Кощееву горницу…»

 
Разломать бы Кощееву горницу,
Раскатать бы ее по доскам.
Там родимую нашу затворницу
Он связал по ногам и рукам.
 
 
Вереи оборвать бы железные,
Разметать бы покров земляной.
Встань, родимая, встань, болезная,
Сядь на солнышке рядом со мной.
 
 
Ты ломай – не ломай ее горницу,
Стой над нею хоть тысячу лет —
Не промолвит она, не ворохнется,
Не проглянет на белый свет.
 

   29 января 1929
   Сергиев Посад

«Под навесом хмурой хвои…»

 
Под навесом хмурой хвои
Спит угрюмый лес.
Давит крышкой гробовою
Низкий свод небес.
 
 
Разлилась тоска глухая
В мокнущих полях.
Неуютно отдыхает
Здесь твой бедный прах.
 
 
Не поможет больше печка,
Треск сосновых дров
И скупой любви словечко
Меж недобрых слов.
 

   12 апреля 1930
   Сергиево

«Ты ко мне приходила, родимая…»

 
Ты ко мне приходила, родимая,
В неразгаданном сне.
Вся в слезах, твое имя твердила я,
Вся в слезах, улыбалась ты мне.
 
 
И к груди твоей тесно прижалась я,
Как в младенчества дни.
Ты шепнула: больное, усталое
Мое дитятко, с миром усни.
 
 
День прошел, но живого свидания
Не отвеялся след.
И острее печаль привыкания,
Что под солнцем тебя уже нет.
 

   25 октября 1931
   Москва

ЗВЕЗДНОМУ ДРУГУ^[133]

 
Ненастные упали тени.
Но я тебя люблю
И звездный облик твой забвенью
Не уступлю.
 
 
Несвязанной и разной жизнью
Отныне будем жить.
Но с голубой твоей отчизной
Не рву я нить.
 
 
И будут суждены нам встречи
В коротких вещих снах,
Слиянья вечного предтечи
В других мирах.
 

   30 июня 1929

«Рыбак Андрей сказал сурово…»

 
Рыбак Андрей сказал сурово:^[134]
«И вам работать час пришел»,
Когда помчался дачник снова
Играть в любимый волей-бол.
 
 
Отцы семейств, матроны-дамы,
Подростки, барышни в цвету
С остервенением упрямо
Мяч отбивают на лету.
 
 
Рыбак Андрей на поздний ужин
С недобрым поглядом идет.
Бурчит: «Панам, ма-будь, байдуже,
Какая хмара повстает.
 
 
Опять припасы дорожают,
Ни хлеба нету им, ни дров,
Они ж играют да играют,
Пока не скосят им голов».
 

   28 июля 1929
   Посадки

«В комарином звоне гулком…»

   Дане Андрееву

 
В комарином звоне гулком^[135]
Даня спит и видит сон:
Принесла торговка булки,
Сливки, масло и лимон.
 
 
Сон отраден и прекрасен.
Будет чудный five o’clock.
Пробуждение ужасно —
Пусты стол и кошелек.
 
 
Нет торговки, нет и булки,
Пышет зноем печки жар.
И гудит победно-гулко
На носу его комар.
 

   8 августа 1929
   Посадки

«Уж провела Кассиопея…»

 
Уж провела Кассиопея^[136]
Над соснами свою дугу.
Уж третьи петухи пропели,
Костры погасли на лугу.
 
 
Уже звезда Альдебарана
Алмазом встала голубым
Из предрассветного тумана,
А мы с тобою всё не спим.
 
 
Живую нить беседы нашей,
Забыв о времени, прядем
И встречи нам сужденной чашу
С доверчивым вниманьем пьем.
 
 
Так мать святого Августина
На эти звездные края
С тревогою за душу сына
Глядела, как сегодня я.
 

   17 августа 1929, 3 ч. утра
   Посадки

КИЕВУ^[137]

 
Прощай, красавец безобразный,
В грязи, в отребьях и в пыли,
И в смраде душного Евбаза,
Где наши встречи протекли.
 
 
Твое чесночное дыханье,
Твой липкий пот, твой дикий зной,
Речей гортанных колготанье
Толпы, с младенчества родной,
 
 
Легко простить мне за волшебный
Монастырей старинных блеск
На сини италийской неба,
За вольных волн Днепровских плеск,
 
 
За радужный в пыли базаров
Гвоздик и роз твоих узор,
За ночи звездной лучезарность
И за любовь моих сестер.
 

   27 августа 1929
   Брянск-Москва

«Душа полна рыданий затаенных…»

   Е.Г. Л<ундбер>гу

 
Душа полна рыданий затаенных^[138].
О чем они – сумею ли сказать?
Так в юности бывает у влюбленных,
Так в старости, быть может, плачет мать,
 
 
Когда навек утраченного сына
В предсмертный час увидит пред собой,
Так бьется сердце путника в пустыне,
Вдали узревшего оазис голубой.
 
 
Со дна морей волна воспоминаний
Нахлынула гребнём жемчужно-серых вод,
И кажется, вот-вот
Плотину зыбких граней
Минувшее прорвет.
 

   13 октября 1929
   Москва

«Говорит мне тетка Пелагея…»

 
Говорит мне тетка Пелагея:^[139]
Вам у нас неплохо помирать:
Обрядить как следует сумеем,
Даром будут петь и отпевать.
 
 
В чистой горнице под образа положим,
Матушка приедет с Псалтырем,
Будут плакать Маша и Сережа,
Попадья придет со всем домком.
 
 
Всё по чину православно справим,
До околицы проводим на плечах,
Напечем потом блинов на славу
И помянем в вежливых речах.
 
 
На песках могилу вмиг вскопают.
Дешево могильщики возьмут.
А потом, когда земля оттает,
Может, крест поставит кто-нибудь.
 

   26 декабря 1929
   Томилино

«Предел сужденных испытаний…»

 
Предел сужденных испытаний
От сердца смертного сокрыт.
Готовься к новому страданью,
Лишь только старое сгорит.
 
 
Зато в твоей свободной власти
Отныне царственно приять
Удел страдания как счастья
И посвященья благодать.
 

   30 декабря 1929

ДЕТСКОЕ

 
Жемчугами и алмазами
Дед-Мороз окно покрыл
И серебряными сказами
Сердце мне заворожил.
 
 
За окном село убогое,
Но его не видно мне.
Жизнь алмазною дорогою
Мне сверкнула на окне.
 
 
Вот и сани. И бубенчики
Переливы завели —
Это вы, мои младенчики,
В гости к бабушке пришли.
 

   14 января 1930

«Нет на земле прозрачнее эфира…»

   Посв. памяти С.П. М<ансуро>ва

 
Нет на земле прозрачнее эфира^[140],
Чем голубое небо Вереи.
Из глубины хрустального потира
Впиваю горнего причастия струи.
 
 
И в каждой блестке утреннего света
На серебре обтаявших снегов
Сияют мне бессмертия обеты
И смерти зов.
 

   19 марта 1930
   Верея

«Взамен погибших упований…»

   Нат. Дм. Шаховской-Шик

 
Взамен погибших упований,
Взамен невоплотимых снов
Уже спустило к нам молчанье
Свой исцеляющий покров.
 
 
В безмолвье искреннем и дружном
С тобой мне путь свершать легко
И хорошо, что слов не нужно
И что идти недалеко.
 

   14 мая 1930
   Томилино

«Бродит бездомный котенок…»

 
Бродит бездомный котенок,
Куда ни приткнется – бьют,
Бестолковым мяуканьем тонким
Призывает тепло и уют.
 
 
Но в обширном кругу мирозданья
(Не постигнуть мне – отчего)
Ни убежища, ни питания
Не хватило на долю его.
 

   17 мая 1930
   Томилино

«О, друг мой, у меня ослепшие глаза…»

   Л.В. П<олян>ской

 
О, друг мой, у меня ослепшие глаза^[141]
И пеленой завешен чуткий слух,
И нем язык, и нечем рассказать,
Как оскудел мой дух.
 
 
И если у души в ослепнувших глазах
Блеснет тебе нежданной искрой свет,
Знай, это жгучая трепещет в них слеза
О том, что света нет.
 

   10 июня 1930
   Погост

«Сухостоя, бурелома…»

 
Сухостоя, бурелома^[142]
Мало ль в свежести лесной?
Но и смертная истома
Дышит жизни глубиной.
 
 
Буреломы, сухостои
Пеплом падших сил своих
Божьей мудростью святою
Станут пищей трав живых.
 
 
О, ничто, никто не сгинет,
И сухое былие,
Проведя сквозь пламень, примет
Бог во царствие свое.
 

   17 июня 1930
   Погост

«Что мне шепчет шум протяжный…»

 
Что мне шепчет шум протяжный
Вещих сосен, как узнать?
Аромат березы влажной
Как словами рассказать?
 
 
Не войти дневным сознаньем
В этот вещий древний шум.
Песен леса и сказаний
Не вместит наш тесный ум.
 
 
Но во мне поет единый
Здешней твари общий звук,
Сливший с грустью соловьиной
Хлопотливый дятла стук,
 
 
Стрекозиных крыл дрожанье,
Иволги счастливый зов,
Трав засохших колыханье,
Робкий рост живых ростков.
 

   17 июня 1930
   Погост

«Не схожу ли я с ума?..»

 
Не схожу ли я с ума?
Дальше некуда идти…
О, зеленая тюрьма,
О, замкнутые пути…
 
 
Тот же странный лесовик
К тем же пням привел меня
И корягою приник
У березового пня.
 
 
И русалки хохот злой.
За туманами реки
Над болотистой землей
Зеленеют огоньки
 
 
И порхают, и блестят,
Душу в топь свою маня.
Вспыхнул искрой чей-то взгляд.
Чур меня!
 

   17 июня 1930
   Погост

«Тучи синими горами…»

 
Тучи синими горами
Стали по краям.
Ветер сизыми волнами
Ходит по хлебам.
 
 
Ходит-бродит, свищет-ищет
Счастья своего.
Потеряв свое жилище,
Не найдет его.
 

   1930
   Погост

РАЗЛЮБЛЕННОМУ ДРУГУ^[143]

 
Не гляди на меня так печально,
Разлюбивший, разлюбленный друг.
Исцеляет костер погребальный
Неисцельный измены недуг.
 
 
Что-то бросили, что-то разбили,
Что-то не было силы поднять.
Но довольно бесплодных усилий.
Улетевшего сна не поймать.
 

   11 августа 1930
   Томилино

«Ирис мой лиловоглазый…»

   Е.Н.Б.

 
Ирис мой лиловоглазый^[144],
Цвет Мемфисских берегов
Окроплен росой алмазной
Над кинжалами листов,
 
 
Вглубь моей подземной крипты
Ты приносишь мне отсвет
Древней мудрости Египта
И грядущих зорь привет.
 

   28 августа 1930
   Томилино

ПАМЯТИ С.С. ЦЯВЛОВСКОЙ^[145]

 
Упал на сердце молот. И разбилось,
Хрустальное, под молотом судьбы.
Но тела жизнь неумолимо длилась,
Как будто рок скосить ее забыл.
 
 
Всё в мире стало тяжким сновиденьем,
И лишь осколки острые в груди
Не уставали каждое мгновенье
Живую боль утраты бередить.
 
 
В преодоленье пытки молчаливо
Безлико дни и годы протекли
И тенью ужаса и боли терпеливой
В глуби зрачков недвижимо легли.
 
 
Но пробил час пощады и свободы,
Открылась узнику измученному дверь.
За ней не будет больше мук бесплодных,
Ни снов обманных, ни потерь.
 

   30 августа 1930
   Москва. Почтамт

СЕРГЕЮШКЕ
(письмо)^[146]

 
Помнишь глинистую гору,
К Ганину крутой подъем,
На лесистые просторы
Вид с пригорка за углом?
 
 
Дуб в осеннем одеянье,
Медь и золото листвы.
Уток шумное плесканье
Меж стеблей речной травы,
 
 
Там, где Корбух вод убогих
Тину черную несет.
За железною дорогой
С огурцами огород.
 
 
Помнишь старицу слепую,
В дверь ее твой громкий стук,
И конфету зачастую
Из ее дрожащих рук.
 
 
Вспомни Лавру, вспомни фрески,
Сергиево житие.
И росы алмазной блески,
Что служили нам питьем.
 
 
На Козихе утром летним
В час прогулочных забав
Вспомни солнце, вспомни ветер,
Вспомни старую Баб-Вафф.
 

   14 сентября 1930
   Сергиев Посад

«Стой в своем стойле…»

 
Стой в своем стойле^[147],
Жуй свое сено,
Плачь, если больно,
Жди перемены:
 
 
Крякнет на бойне
Олух дубовый,
Выйдешь из стойла,
Сбросив оковы.
 

   15 октября 1930
   Москва

«Рябит, рябит, и, как стекло, дробится…»

 
Рябит, рябит, и, как стекло, дробится
В поганой луже здесь и там,
И вдруг алмазным диском отразится
И побежит, сверкая, по струям.
 
 
И как тогда не видно черной грязи,
Ни мелкости убогой мутных вод,
А только золото, и жемчуг, и алмазы,
И голубой небесный свод.
 

   20 октября 1930
   Москва

«Прилетели новые птицы…»

 
Прилетели новые птицы
И запели новые песни.
Старой птице в их ряд тесниться,
Песни их распевать неуместно.
 
 
Но в глубинах темного леса,
Если больно и плохо спится,
Допевает в глуши безвестной
Свои песни старая птица.
 

   8 ноября 1930
   Москва

«Ноябрьское небо хмурится…»

 
Ноябрьское небо хмурится.
Нескончаемый серый поток
Намокших людей на улице
Течет, куда гонит рок.
 
 
Звонки дребезжат трамвайные,
Как безумный, автобус ревет,
В лихорадке отчаянья
Ускоряя времени ход.
 
 
Оголтело за пищей мечется
По рынкам голодный люд.
Неувязка, распад, нелепица…
И это жизнью зовут.
 

   10 ноября 1930
   Москва

«Филодендрон спутанные листья…»

 
Филодендрон спутанные листья
Точно в смертной муке разметал
По окну. Завешан мутью мглистой
Тусклый наш квартал.
 
 
Осень. Город. Роковые звенья
Перепутанных людских судеб.
Вой желаний. Тяжкие лишенья.
Бой за кров и хлеб.
 
 
Поздний вечер. Было бы уютно
В мягком кресле под большим цветком.
Но нельзя забыть и на минутку
Всё, что за окном.
 

   13 ноября 1930
   Москва

«Жалобно струны звенят…»

 
Жалобно струны звенят
В прошлое канувших дней.
Смотрит в окно мое сад,
Полон оживших теней.
 
 
Так же на синих снегах
Утра забрезжил восход
В час, когда смерть на часах
Стала у наших ворот.
 
 
Слезы, и думы, и сны
Те же, что были тогда.
Смертной тревоги полны,
Словно в преддверьи суда.
 

   29 ноября 1930
   Сергиев Посад

ИЗ РУКОПИСНЫХ КНИГ
(1915–1931)

ИЗ КНИГИ «БРАТЕЦ ИВАНУШКА»^[148]

«Унеси меня на волке сером…»

 
Унеси меня на волке сером,
Унеси меня, Иванушка, домой,
В наше царство, за леса и горы,
Далеко от жизни – ведьмы злой.
 
 
Во дворце твоем, в моей светлице,
Как на небе, солнце и луна.
Не смолкают песни райской птицы,
Днем и ночью музыка слышна.
 

   1915
   Москва

«В полночь глухую меня ты покинул…»

 
В полночь глухую меня ты покинул,
Братец Иванушка, в чаще лесной.
Братец Иванушка, в царстве змеином
Змей-семиглав обручился со мной.
 
 
Страшно мне жить под владычеством змея.
Давит кольцо его ласк мою грудь.
Злое дыхание пламенем веет.
Красные жала лицо мое жгут.
 
 
Неба не видно в подземной пещере.
Камни, песок без воды…
Воют вокруг невидимые звери,
Ветер завеял дороги следы.
 
 
Братец Иванушка, братец мой милый,
Поздно следов и дороги искать.
Сердце уснуло и всё позабыло,
Любо ему под землей остывать.
 

   [1920]

«Далеко, далеко, за алмазной горой…»

 
Далеко, далеко, за алмазной горой
В терему у зари, под вечерней звездой
Спит Иванушка, чарами злыми пленен,
И в хрустальном гробу видит горестный сон,
Что в Кащеевом царстве одна я бреду
И дороги-пути из него не найду,
Что во тьме меня злой чародей сторожит,