Васари Габор. Monpti

   Женщина не отвечает. Он удушит ее. Завтра мы попадем в газеты, все трое. (Белым крестиком помечен молодой человек с кружевными трусиками в руках.)
   – Вы! – кричит мне мужчина.
   Я отпрядываю назад, все еще оцепенело держа трусики в руке.
   – Он даже не осмеливается показать свою рожу! Да и не надо, я ее уже запомнил! Если я вас где-нибудь увижу, я из вас сделаю фарш.
   (Помечено двумя крестиками: молодой человек в виде фарша.)
   Куда девать трусы? В постель? Там их найдут. В шкаф? Там их тоже отыщут. У шкафа нет замка. Может, выбросить ночью во двор? Лучше всего сунуть в карман и в удобный момент положить возле двери их владелицы. Но как найти ее дверь? Вопросы… Нет, не пойдет. Пусть лучше их черт заберет. Нужно их просто где-нибудь оставить лежать. Пока на сегодня так или иначе делать нечего. Я выпиваю литр воды и ложусь одетым на кровать.
   Уже семь часов, а супруг все еще не появляется. Пожалуй, он отложил свой визит на утро.
   Я почитаю немного в словаре и потом засну.
   Природой мудро предусмотрено, что голодающий хорошо спит. Но если бы не было даже этого… Я уже не хочу есть. Почему я не хочу есть? Неужели питательная мука была такая сытная? Я утратил ощущение голода, потому что это конец. Организм устал бороться с ударами судьбы. Последний миг придет так неожиданно, что у меня не будет даже времени закричать. Я однажды не смогу больше встать на ноги, и – все. Нельзя ложиться в постель, я вообще не имею права ложиться. Надо сесть в кресло, периодически вставать и пробовать, могу ли я еще ходить.
   Ноги мои слабы, как у выздоравливающего. Возможно, это уже мышечная атрофия ног. И я тут же заметил, как странно я дышу.
   Я не вынесу этого больше.
   Достаточно наголодался!
   Господь всемилостивый, я не смирюсь с этим. Терпел достаточно. Я бунтую. Ты понял? Ты слышал? Разразилась революция! Прошу принять меры. Создавать людей и не заботиться о них – так не пойдет. Если про птичек небесных правда, которых ты насыщаешь… Что случилось? Кто-то что-то сказал?.. Да… так дальше не пойдет… я хочу есть. Я ХОЧУ ЕСТЬ!
   Но я не потерплю никакого какао и никаких нормандских сыров. Я хочу иметь настоящий обед. Если ты заботишься о птичках небесных, то позаботься, пожалуйста, и обо мне. Прошу отрегулировать мои обстоятельства. В обратном порядке, пожалуйста. То, что я до сих пор не съел, я сэкономил! Теперь я все это хочу съесть сразу!
   Довольно я натерпелся. Хватит. Я устрою такой скандал, что… Со мной не поиграешь!.. Я тебе покажу!..
   Когда я хватаю кресло, ножка задевает оконное стекло; звенят осколки.
   О-о!
   Я осторожно заглядываю вниз, в глубь двора.
   Все тихо, ни шороха. Никто ничего не заметил. От проникновения холода я не смогу защититься, я умру на сквозняке.
   Бог мой, Боже мой милостивый, я не плохой человек, только несчастливый.
   Ты это хорошо знаешь, я просто нервный. Тебе это известно, ты же всю эту чепуху с нервной системой изобрел… Боже милосердный, целую неделю я жил на питательной муке и воде…
   Надо было молиться.
   Молитесь, и обрящете.
   Бог, старик, отец, где ты там во Вселенной, дай мне чашку чая без рома, кусок хлеба с маслом. Масло не надо толсто намазывать, лучше пусть хлеб будет немножко потолще; если он не совсем свеж, это тоже ничего, а от масла, в конце концов, я могу совсем отказаться. Полчашки чая тоже достаточно. Бутерброд подождет до утра. Или только сигарету… Господь… отец…
   «…сидя по правую руку Господа…»
   Я не умею молиться. Я хочу только благоговейно думать о тебе. Тебе даже не надо делать никакого чуда. В рамках законных границ, без всякого шума. Да, как же… Только без сенсаций.
   Неожиданно мне приходит мысль о сигарете, которую я однажды отложил и потом забыл про нее. Короче: примерно так.
   У меня есть маленький медальон с образом Богоматери, я кладу его на стол. Кладу голову на руки и пытаюсь вспомнить все про сигарету.
   Честное слово, сигарету я положил куда-то. Но куда? Куда? Клянусь, что сберег еще и бутерброд. Еще и неделя не прошла.
   Я ищу на столе, в ящике стола. Ничего, нигде. Я проверяю даже относительные рубашки.
   Когда я рассматриваю одну из рубашек, я обнаруживаю большое кровавое пятно. На другой то же самое. Свежие пятна крови. А вот и еще одно, хотя только что тут совсем ничего не было.
   Я смотрю на свою руку.
   С моей правой ладони стекает кровь. Рукав пиджака весь в крови – темное, пурпурного цвета большое грязное пятно.
   Что со мной произошло?
   В ужасе я иду к двери.
   Но куда я иду? Хочу убежать от самого себя? Это случилось, когда разбилось стекло. Теперь я все понимаю.
   Я становлюсь все слабее, даже кровь, столь необходимая для организма, покидает меня.
   Но Бог бесконечно добр. Мне не надо пугаться, все решает большая-большая мудрость. Бог не хочет никакого чуда.
   Он хочет сделать добро, но по-своему. Каким-то особым образом, так что я сам об этом ничего не узнаю.
   Теперь я быстро умру. Быстро и с незначительными болями – чтобы затем вновь родиться, но уже богатейшим человеком.
   Страдания очищают и облагораживают. Нужно страдать, даже голодать.
   Молиться нужно тоже. Но почему попы такие красные и толстые?
   Хвала Иисусу Христу.
   Не знаю, когда я заснул, но среди ночи меня будит дикий вопль.
   Это женские крики. Бьют женщину, бьют ночью.
   Странно! Кстати, почему странно? Девушкой она быть не может, девушек по ночам не бьют. Такое бывает очень редко и происходит в крайнем случае после балов.
   Я выглядываю в окно, слышны и другие, не столь громкие звуки. Вокруг темно, ни в одном окне нет света. Событие никого не интересует. Вот теперь можно бы и штаны выбросить во двор, но кто знает, может, как раз избивают обладательницу этих несчастных трусов. Ужасно. Вопль становится все громче, отчаяннее – и нигде никого, кто бы вмешался, пока эту несчастную совсем не прибили. Неужели никому нет дела до нее или просто никто ничего не слышит?
   Страшная мысль приходит мне в голову. Это не слышит никто, кроме меня. Поэтому никто и не идет на помощь. Все ясно: это галлюцинация, последствия голода. Я должен немедленно успокоить свой организм и объяснить ему, что я тоже ничего не слышу. Еще будут вещи и пострашнее. Ничему нельзя удивляться, и нельзя об этом никому рассказывать. Никому. Шкаф подойдет к умывальнику и станет перед ним кланяться. И сплошь такие вещи. Ужасно. Нечего также удивляться, если питательная мука влетит в окно и будет громко насмехаться надо мной. Нужно закрыть окно, пока еще не поздно; но тогда не услышат мои крики о помощи. Да мне и нельзя кричать о помощи, это же только видения, и если о них узнают окружающие, меня запрут в дом для умалишенных. А это в Шарантоне. Короче говоря, помощи ждать нечего. Я опускаюсь на край кровати и жду видения.
   Легкое жужжание издали, словно приближается поезд. Я слышу даже, как состав погромыхивает на стыках. Гудение приближается. Значит, мне предстоит еще встреча с целым поездом. Как он здесь поместится? Только без нервозности. Нужно рассматривать все вместе взятое как фата-моргану, и нельзя возражать видениям. На все говорить только «да»…
   Я устал, иду в кровать, Глазки буду закрывать. Отче, я тебя люблю, Охраняй, пока я сплю. Если плох я был сегодня – Пусть минует гнев Господень.
   И храни моих родителей, братьев и сестер, врагов моих, преподавателя катехизиса…
   Нет, преподаватель катехизиса придет раньше. Он появится вместе с поездом и скоро будет здесь. Преподаватель был в молодости гусарским офицером и придет с саблей. Он убьет питательную муку.
   Что это опять за бред?
   Помогите!
   Ведь это все неверно. Кнут Гамсун никогда не писал о таких видениях. Нет? Тогда придет Хорла. О нем писали.
   ХОРЛА. Речь идет о мебели. Сейчас начнут перевозить мебель.
   Устрашающая тишина.
   Почему все так внезапно стихло?
   Светлая полоска появляется на краю смолисто-черного неба.
   Странный равномерный стук доносится с улицы.
   Питательная мука! Творец в небе!
   Надо пойти ему навстречу и предотвратить дело. Какую-нибудь вещь… оружие… Я ковыляю к окну. Через соседний двор идет мужчина, совершенно нормальный мужчина. Он сплевывает и закуривает сигарету. Где-то открывается окно.
   Светает.
   Спасение пришло в последний момент, как это бывает в американских фильмах. Утро. Я падаю на постель.

Девятая глава

   Понедельник
   Солнце светит в окно, и полоса света падает на мою кровать, но она не несет тепла. Я лежу в постели и не имею ни малейшего желания шевелиться. Теперь все становится ясным как божий день. Все находит свое объяснение. Глубокое спокойствие охватило меня, я даже улыбаюсь, хотя не знаю – чему.
   Муха ползет по стеклу. Она останавливается, сучит передними лапками и чистит голову раз, второй…
   Обои с бахромой совсем оборвались. Вчера я их от скуки свернул, и теперь они свисают со стены, как крыло подбитого гигантского орла. Стена за ними голая и мерзнет. Еще и это!
   А что ищет маленькая мушка в моей комнате? Здесь она не найдет пищи. Эта мушка прилетела снаружи, и завтра ее здесь уже не будет. Интересно, как долго такая маленькая может переносить голод? Это муха-самец или самочка? Скорее всего, это душа умершего, и она пришла, чтобы утешить меня.
   Муха чистится и чистится.
   Это насекомое – судьба. На каждой из ее лапок шесть тысяч бацилл, шестью шесть – тридцать шесть тысяч бацилл, не считая даже голову, крылья и все остальное.
   Муха – это смерть.
   Я медленно тянусь за ботинком. Муха летает по комнате и ни за что на свете не собирается садиться куда-нибудь. У нее нечиста совесть. Ну вот, теперь села на лампу. Не раздумывая, я бью по мухе, и лампочка с треском раскалывается.
   Электрического света теперь тоже больше нет.
   Под покровом ночи появятся видения.
   Что здесь будет ночью? Видения во мраке…
   Я должен обязательно раздобыть деньги на новую лампочку.
   Как хорошо, что я разбил эту лампочку, – от резкого движения я почувствовал приток жизненных сил. Я больше не буду ложиться. Постоянное лежание слишком расслабляет человека. Скоро я не смогу вставать вообще. Теперь я сижу в кресле и время от времени встаю, чтобы пройтись. Мне надо постоянно контролировать, могу ли я ходить. Я решил это еще вчера.
   Итак, задача – любой ценой раздобыть деньги. Я пойду на улицу, буду внимательно рассматривать тротуар и, может быть, найду деньги. Париж велик, масса людей ежедневно теряет деньги. Как это раньше не приходило мне в голову? Я мечтаю и жду чуда, вместо того чтобы заботиться о реальных вещах? Кто знает, сколько раз я проходил мимо денег, лежавших на улице?
   Решительно шагая, я спускаюсь вниз. Деньги у меня будут, я уверен. Я только не знаю, как буду делить их и сколько их будет.
   Мушиноглазый говорит мне, что мастерская сейчас открыта, так что я могу забрать свой пакет. Бесхарактерный тип.
   Я вышагиваю по улицам и анализирую каждый клочок бумаги – возможно, в него завернуты деньги. Нужно только набраться терпения и настойчиво продолжать поиски. В конце концов, деньги не могут лежать повсюду, и это даже хорошо, иначе было бы слишком много ищущих. Надо быть внимательным и найти. В этом деле участвуют двое: тот, кто теряет, и тот, кто находит. Успех гарантирован на пятьдесят процентов, так как один из двух уже налицо, то есть я, ищущий.
   Спустя два часа шатания по окрестным улицам и переулкам я, усталый, возвращаюсь обратно в отель. Только половина двенадцатого. В час дня я могу идти «обедать». Зачем я все время заставляю себя двигаться? Я за всю свою жизнь не ходил так много, как в эти дни. Я убегаю от смерти. Ведь теперь моя комната выглядит как склеп.
   Я вышагиваю по этому склепу из угла в угол, словно человек, упустивший шанс воскреснуть и не знающий, что делать дальше.
   Неожиданно в мою дверь энергично стучат, и на пороге уже стоит широкий квадратный тип. Он не здоровается, отодвигает меня в сторону, подходит к окну, открывает его и смотрит вниз.
   – Да, это было здесь, – говорит он. – Где трусики моей жены?
   Так, надо объяснить поточнее.
   – Пожалуйста, это была, собственно, питательная мука… – (Завтра я так и так умру.)
   – Где трусики моей жены?
   – Прошу вас выслушать, вообще говоря, это была питательная мука. Название уже не помню, потому что коробка потерялась. Я давно собирался поинтересоваться адресом компании-изготовителя, сейчас можно было бы позвонить, и вам бы подтвердили всю правду. Хотя нет. Стоило бы прямо на фабрике запросить, то есть на празднике во время лотереи, а не в лавке. У меня был номер 132. Утешительный приз.
   – Трусики жены здесь или нет?
   – Нет!
   Он лезет в карман моего пиджака и вытаскивает то, за чем пришел.
   – А это что?
   – Я потерял питательную смесь, видите ли, она упала на крышу, и я достал ключ, но перед этим еще катушку ниток, если позволите. Я буду краток…
   Нет, это пересказать невозможно.
   – Что это такое? – Он сует мне под нос трусики и рычит: – Здесь монограмма моей жены!
   Надо же было ей вышить эти буковки!
   – Что это такое?
   – Я прошу вас, я клянусь всем чем хотите, мне уже все равно, но не станете же вы думать, что я только потому говорю… и если даже… я хотел питательную муку ниткой вытащить; булавка застряла, умоляю вас, в штанах вашей дорогой супруги, милостивой госпожи, прошу вас поцеловать ей ручку за меня. Трусики все никак не хотели падать. Так они попали ко мне, и я уже собирался отнести их обратно, но вы соблаговолили заорать, что опять же вредно для голосовых связок, прошу покорно. Есть хорошее средство их подлечить. Мой друг – студент-медик и мог бы достать лекарство за бесценок или даже бесплатно, прошу покорно. Я сейчас как раз иду к нему, и в течение первой половины дня… это очень помогает… вы убедитесь, это бальзам для глотки…
   – Ты знаком с моей женой?
   Он достает складной карманный нож и открывает штопор. Он хочет меня убить, к тому же штопором. Это будет медленная смерть.
   Обманутым мужьям нельзя противоречить.
   – Да, знаком.
   – Тогда выкладывай, чем вы друг с другом занимались.
   – Ничем особенным.
   – Твое личное мнение меня не интересует, я хочу знать факты.
   – Да, это немного странно.
   – Что странно?
   – Пожалуйста, не орите так громко. Вам нужны ваши факты. До них мы еще не дошли.
   – Ближе к делу.
   – А разве я не ближе к делу? Я действительно не собираюсь уклоняться. Да, такое дело… Но если уж разбираться, то позвольте узнать, что вы называете делом?
   – Что здесь произошло, ты, пожиратель фиалок! (Фиалки жрать… Боже милостивый… осенью…)
   – «Сюзанна», – сказал я ей в один прекрасный день…
   – Мою жену зовут Мари-Луиз.
   – А я называл ее всегда Сюзанной. То была глупая привычка, признаюсь, но, если уж так случилось, не будем ломать голову над тем, отчего, собственно. Человеческие дела иной раз как фата-моргана, например… Примерно пятьдесят метров над уровнем пустыни… Как обстоит дело с составом пустынных песков?.. Что такое песчинка – не правда ли, в этом все дело?
   Он ударяет по моему столу так, что тот трещит.
   – Что произошло?
   – Я хочу быть совершенно искренним.
   – Говори!
   – Кстати: лучше не слушайте, что я говорю, – боль помутила мой разум.
   – С каких пор ты знаешь ее? Давно?
   – Недавно.
   – Уже год знаешь ее? – рычит он.
   – Да… в общем – уже год.
   – Ты лжешь, ты знаком с ней уже два года.
   – Пусть будет так, два года.
   – Словом, маленький Луи от тебя, – говорит он хрипло.
   – Какой маленький Луи?
   – Твой сын, – хрипит он, медленно встает и так же медленно выходит из комнаты. Почему он не попрощался? Я одного не могу понять: почему он не попрощался?
   Через четверть часа в дверь стучат; появляется мужчина, ставит рядом с дверью два больших чемодана и молча выходит. Из чемоданов торчат края одежды. Видно сразу, что сборы были поспешными. Через несколько минут он снова входит, на этот раз с грудным ребенком на руках, кладет его на постель, на мгновение застывает перед ним и говорит тяжело, показывая на меня:
   – Твой отец.
   Он поворачивается и исчезает. Но в дверях тут же появляется Мушиноглазый и заявляет, что не может сдавать комнату на двух персон за сто тридцать пять франков. Кошмар.
   Через пять минут в комнату врывается изрядно растрепанная молодая женщина.
   – Он убил его! – кричит она и кидается к ребенку. Дитя орет как зарезанное. Женщина плачет, но постепенно успокаивается и поворачивает ко мне свое бледное, влажное от слез лицо. – Теперь вы можете понять, мсье, какие страдания я испытываю со стороны этого негодяя. Его ревность – чистейший ад. Он утверждает, что вы – отец моего ребенка, а мы с вами видим друг друга впервые… C'est un tragedie, Monsieur. Это трагедия, мсье. Я сегодня же уеду из города. Разрешите мне побыть здесь до отхода поезда. Мне просто опасно оставаться дальше с этим сумасшедшим. А вы все-таки мужчина.
   – Да.
   – Могли бы вы сделать мне большое одолжение?
   – Моя жизнь принадлежит вам.
   – Я вам симпатична?
   – Могу я говорить в присутствии маленького Луи? Он за нами зорко наблюдает!
   – Говорите!
   – Я могу только сожалеть, что ваш супруг не прав. J'en suis d?sole, Madame.
   – Правда? – тихо спрашивает она, это звучит почти как вздох.
   Она опускает голову, руки ее задумчиво перебирают оборки на платье.
   Маленький Луи на кровати шпионит, как заправский сыщик. Он ждет момента, когда научится говорить, чтобы затем все донести своему папаше.
   Женщина медленно отворачивается от меня, открывает сумку, извлекает пудреницу и приводит себя в порядок, даже пускает в ход губную помаду. Теперь я могу разглядеть ее пристальнее. Она стройная, высокая, платье так сурово скрывает ее формы, что только такой брошенный и одичавший тип, как я, может испытывать возбуждение от увиденного.
   Она поворачивается ко мне и берет мою руку.
   – Окажите мне услугу. Я уезжаю вечерним поездом. Мужа я не хочу больше видеть. Кроме того, он мне даже сказал, чтобы я не приходила больше домой, потому что он сидит напротив двери с раскрытой бритвой в руке. Прошу вас, пойдите к нему вниз и потребуйте от него мое приданое. Только, пожалуйста, не пытайтесь понять происходящее. Это должно было когда-нибудь кончиться. В принципе перед вами счастливая женщина, – сказала она, и слезы хлынули из ее глаз.
   – Куда мне идти?
   – Второй этаж, номер двенадцать.
   Я поправляю свой галстук. Ну что ж, я пойду вниз. Если муж влепит мне пощечину, я ему дам пинка и задушу его. То есть, если соблюдать точную последовательность, сначала я его задушу, а потом уже спокойно, не торопясь набью морду.
   Я спускаюсь вниз и стучу в двенадцатый номер на втором этаже. Ответа нет, я вхожу.
   Муж сидит за столом и пишет письмо.
   – Прошу выдать мне приданое вашей жены.
   – Какое приданое? – спрашивает он в ответ и совсем кротко смотрит на меня.
   – Что за наглый вопрос? Я не потерплю такого обращения!
   – Садитесь, я сейчас же предъявлю вам доказательства, как были помещены деньги.
   – Меня не интересуют ваши инвестиции. Приданое существовало не для мошенничества.
   Он выходит из комнаты, приносит бутылку вина, две рюмки.
   – Мсье, давайте поговорим как мужчина с мужчиной. Я готов выплатить приданое в рассрочку.
   Он наполняет рюмки и протягивает мне свою табакерку. Рука дрожит.
   – Где приданое?
   – О, – отвечает он и принимается гладить крышку стола.
   – Ни одного сантима больше не осталось?
   – Наверняка.
   – Что значит «наверняка»? Отдайте то, что есть!
   – Сигарету угодно? Не хотите ли отведать вина?
   – Мсье, я у вас с официальным визитом, меня подкупить нельзя.
   – Мы что, должны враждовать?
   – Нет! – рычу я.
   – Вот видишь. Сервус! Пей!
   – Сервус!
   – Я могу дать пять тысяч франков. На тебя я не сержусь. Ты, конечно, за это не в ответе. Твое здоровье!
   – Где пять тысяч франков? Я хотел бы получить их в самых мелких купюрах.
   – Во второй половине дня я пойду в банк и вечером пришлю тебе деньги наверх. Ну, так пей же!
   Неожиданный поворот. Голова супруга вдруг раскалывается надвое, потом опять соединяется в целое. Ну что опять? Что со мной происходит? Мне приходит на ум… либо я задушу, либо обниму его…
   Больше оставаться нельзя. Я должен немедленно идти к себе наверх, ибо, если я еще немного задержусь, мне придется в свой женский терем ползти на четвереньках.

Десятая глава

   Женщина в этот момент кормит маленького Луи:
   – Что он сказал?
   (О, как прекрасна ее грудь!)
   – Вечером деньги будут здесь, только не волнуйтесь. Собственно, спокойствие нужно только мне одному. Я срочно занялся перекладыванием с места на место печатных материалов.
   Не могу же я ей сказать, что мне нечего делать.
   Ее грудь так прекрасна… Чудесный, мягкий, белый маленький холм. Она так контрастирует с темным цветом платья и высовывает свою благоухающую головку, как расцветающий цветок весной… Маленький розовый бутон… Материнское молоко калорийно.
   Наши взгляды неожиданно встречаются в зеркале шкафа. Женщина медленно отнимает маленького Луи от груди. Легким движением плеч она прячет свою грудь в платье и опять сидит безмолвно на краю постели, зажав руки между колен.
   У меня сразу кружится голова, невероятная истома охватила все тело.
   – Мадам… я… по важному делу… я должен сейчас уйти.
   – О, прошу вас, если я вам мешаю… простите… наверное, плохо, что я здесь нахожусь.
   – Я прошу вас остаться… я обязательно вернусь… еще не знаю, как… но обязат…
   Я чувствую, что сейчас мне станет дурно. Я не хочу, чтобы меня тошнило в присутствии женщины. Все равно куда, только прочь отсюда.
   Комната вращается вместе со мной. Сейчас здесь произойдет нечто ужасное, нечто страшное. Я, пожалуй, умру, но до того момента, переход… Если бы кто-нибудь пришел на помощь… Кто может мне помочь? Боже мой… Я, шатаясь на непослушных ногах, выхожу за дверь и цепляюсь за перила.
   Голова моя кружится, сердце дико колотится.
   Не знаю, как долго я стоял так. Не знаю, что со мной случилось.
   Я ощупью осторожно спускаюсь вниз, со ступеньки на ступеньку.
   Свежий воздух действует благотворно. Я стою перед входом в отель и совершенно спокоен. Только в мыслях нет четкости.
   Мои мысли очень туманны.
   Передо мной вдруг вырастает супруг.
   – Привет, это я!
   – Добрый день!
   – Куда ты идешь? Я провожу тебя. В таком виде, без пальто, ты явно собрался недалеко.
   – Я иду есть…
   – Поешь со мной!
   – Я ем всегда один…
   – Мы могли бы за столом спокойно обговорить наше дело. А?
   Он запросто берет меня за руку.
   – Называй меня просто Луи. Я знаю здесь один приличный ресторан. Когда хочешь хорошо поесть, спроси первого же шофера. В этом шофера разбираются лучше, чем в вождении машины. Они знают Париж как свои пять пальцев.
   В ресторане передо мной ставят тарелку, рюмку, прибор.
   Луи составляет меню. Нам принесут два сорта вина. Аперитив тоже будет.
   Закуски, устрицы, пулярка, молодой картофель, рис, раки, сладкие блюда, сыр, фрукты. О небо!
   – Пойми меня, – говорит он после черного кофе и предлагает мне сигарету, – я не в состоянии вернуть приданое. Скажи моей жене, что я ее прощаю… Тебя я уже тоже простил! Черт побери, отпусти ее! Маленького Луи получаешь ты!
   Маленького Луи получаю я. Маленький Луи – подарок Бога в беде.
   Он, подождав немного, наклоняется ближе и шепчет:
   – Ты ее очень любишь?
   – Ах… нет…
   – Зачем тогда вы сделали это?
   – Маленький Луи не от меня.
   – Ты хочешь сказать тем самым, – хрипло возражает он, – что она и тебя обманула?
   – Нет… я… пожалуйста, прочти вот это.
   – Что это?
   – Мой заграничный паспорт.
   – Зачем он мне?
   – Если ты внимательно ознакомишься с ним, то сможешь констатировать, что два года назад меня еще не было в Париже. Как я смог бы… маленького Луи?
   Он окаменело глядит на меня.
   – Луи, я обидел тебя? Не сердись. Я не хотел этого.
   – Как попали к тебе трусики моей жены? Так, он снова начинает старую песню.
   – Я их вытянул наверх.
   – Ты их стянул вниз, хочешь сказать. Ну-ну. Теперь уже все равно. Мне не надо было жениться.
   – Я их вытянул наверх.
   – Ну хорошо, ты их вытянул наверх после того, как они были уже внизу. Не собираешься же ты мне внушить, что ты их вытянул наверх, не стащив вниз? Это же физически невозможно. И вообще, как ты дошел до мысли, что я штаны…
   – Я хочу тебе во всем признаться – я вижу, с тобой нужно говорить открыто. Ты – мужчина.
   Он с чувством трясет мою руку.
   – Так что знаешь, я жуть как влюблен в твою жену. Я могу говорить начистоту?
   – Разумеется.
   – Я видел, что эта женщина живет со старым дураком. То есть с тобой. Я подумал: нужно познакомиться с дамой, но так, чтобы старый дурак об этом ничего не узнал. Если я заговорю с ней на улице, она, чего доброго, расскажет ему, и он меня прикончит…
   – Обязательно…
   – Одним словом, я долго над этим размышлял. Наконец мне пришла хорошая идея. Милые маленькие штанишки твоей жены всегда висят в окне. Я решил их украсть и под предлогом их возвращения представиться ей. Об этом она не смогла бы рассказать тебе, ибо это звучит совсем невероятно. Ты умный, мыслящий, проницательный человек. Почему ты не стал министром?
   – Да. Что было дальше?
   – Однажды ночью я карабкался вниз по стене… Ты слушаешь? Я осторожно пополз вниз по стене и выкрал штанишки.
   – И ты совсем не боялся, что я в этот момент высунусь из окна, удушу тебя и выброшу во двор?