Мотивы, которыми руководствовался Лесли в этом деле, неясны, но история с пожилым обожателем Кэти попала на первые страницы всех местных газет. Роберт Дэйл Оуэн был сыном Роберта Оуэна, которого в середине 1850-х годов обратил в спиритизм американский медиум (знаменитому утописту тогда было уже за восемьдесят лет). После откровений Лесли Роберт Дэйл Оуэн сперва попытался сохранить свою веру в спиритизм, утверждая, что разоблаченное шарлатанство Холмсов - лишь печальное исключение, а большинство медиумов - вполне достойные и честные люди. Затем он сменил позицию и выразил радость, когда Олькотт предложил расследовать эту историю с намерением восстановить репутацию Холмсов. Решив игнорировать Элизу Уайт и назойливого У.К. Лесли, Олькотт начал расследование в конце 1874 г. Он настоял, чтобы в комнате для сеансов соблюдались чрезвычайно жесткие условия. Чтобы предотвратить возможность трюков, медиума - миссис Холмс - связали и зашили в мешок, запечатанный воском. Все это было проделано на глазах публики. Затем миссис Холмс в мешке посадили в шкаф, в котором полковник простукал все стенки, чтобы продемонстрировать их непроницаемость. Однако феномены продолжались (по крайней мере, к этому выводу пришел полковник). Олькотт перепробовал все способы проверки, однако миссис Холмс выдержала их с честью, и полковник свидетельствовал в пользу чистоты эксперимента. К сожалению, для Оуэна было уже слишком поздно: он не выдержал напряжения этой двусмысленной ситуации и вскоре скончался в психиатрической лечебнице. К тому времени, когда Блаватская и Олькотт вернулись из Филадельфии в Нью-Йорк, они уже были в дружеских отношениях и называли друг друга Мэлони (Олькотт) и Джек (Блаватская). Полковник обожал прозвища и обращался к своей новой подруге "Маллиган", "Лэтчки" ("Отмычка"), "Старая кляча" и "ЕПБ". Последнее имя прижилось. Как показывают эти шутливые имена, отношения между партнерами не имели ничего общего с сексом. Олькотт и Блаватская были не любовниками, а, по удачному выражению полковника, "закадычными друзьями", и эта дружба основывалась на инстинктивном понимании взаимной необходимости. Полковнику недоставало в жизни энтузиазма и цели; Блаватская нуждалась в восхищении и в источнике дохода. Олькотту требовалось, чтобы кто-нибудь убедил его в существовании духовного мира; Блаватской нужен был слушатель, готовый в этом убедиться. Трудно сказать, был ли Олькотт "партнером-заговорщиком" Блаватской или жертвой ее обманов. Вероятнее всего, полковник принадлежал к тому типу людей, чье желание веровать почти неотличимо от самой веры. Поначалу Олькотт и Блаватская жили порознь, но полковник проводил в гостиной своей новой подруги почти все свободное время. Комната ее была завалена рукописями. В дневные часы полковник работал в своей юридической конторе, а по вечерам Олькотт и Блаватская сидели за соседними столами: Олькотт - над своими книгами, Блаватская - над письмами и статьями. Время от времени в квартире собирались гости, желавшие, как правило, обсудить оккультные проблемы, но "закадычные друзья" оказались совершенно негостеприимными. Не то чтобы они были не рады случайным посетителям; просто гостям приходилось самостоятельно готовить себе чай или кофе и находить свободный уголок среди груд бумаг и книг. Окончив работу, полковник часто распевал веселые песни, а в хорошую погоду ездил с Блаватской в Гемптонс на Лонг-Айленде, где мадам купалась в море. Комнаты ее были обставлены в позднем викторианском стиле - плюшевыми креслами и пальмами. Однако этот тяжеловесный интерьер оживляла целая коллекция восточных вещиц, которая побудила заходивших в гости журналистов (а их было множество!) окрестить жилище Блаватской "ламаистским монастырем". В этой коллекции были китайские и японские шкафчики, механическая птица, веера, ковры, статуэтка сиамского монаха, лакированные шкатулки и золотая статуэтка Будды. И хотя подобные штучки украшали множество других домов, для Блаватской восточные предметы значили больше, чем просто безделушки: они символизировали обобщенное представление о "Востоке", который, в свою очередь, был символом мистерий живой религии (духовная мудрость еще сохраняется в Азии, делаясь все менее доступной западному человеку). Не менее удивительны были чучела животных: над дверью помещалась львиная голова, из-за углов выглядывали обезьянки и птицы, полки украшали ящерицы, серая сова и змея. Но гвоздем коллекции, несомненно, был большой бабуин на задних лапах, в очках, визитке и галстуке, державший под мышкой запись лекции о "Происхождении видов". Выход этой книги Дарвина в свет в 1859 г. породил настоящую моду на карикатуры с обезьянами, и обезьяна стала символом неумолкающих споров об эволюции. Бабуин мадам Блаватской (поименованный на этикетке в честь выдающегося дарвиниста - профессора Фиске) явно выражал ее собственную позицию в этой дискуссии: она ненавидела дарвинизм всей душой. Выбор бабуина в качестве символа этой позиции был смелым и достаточно рискованным. Бабуин представлял "Глупость современной науки" в противовес "Мудрости истины"; того, кто всего лишь "знает" (или думает, что знает), в противоположность тому, кто "существует"; и в конечном счете самого Дарвина в противовес Блаватской. Но из этого высокомерного презрения к Дарвину (и тому, что Блаватская называла "материалистической наукой" в целом) вытекает нелицеприятное следствие: всякий, кто верит в учение Дарвина, ничем не лучше бабуина - т.е. груб, коварен, вульгарен, глуп, жаден, непристоен и лжив. Однако именно такие обвинения выдвигали против самой Блаватской. И если Дарвин спустя сто лет после смерти был канонизирован светской наукой, то Блаватская через тот же срок оказалась почти забыта. Ее вспоминают, как правило, лишь в качестве примера гуру-шарлатана. И в современной аллегории Мудрости и Глупости она выступает символом последней. Но в свое время у Блаватской были влиятельные сторонники. И сегодня находятся люди, по-прежнему утверждающие, что Елена Петровна стала одиозной фигурой лишь потому, что клевета всегда сопутствует величию и что великие мученики всегда имеют стигматы. Такая интерпретация, представляющая Блаватскую святой и героиней, базируется на весьма распространенной исторической схеме. Согласно этой схеме, западное человечество отвернулось от религии в XVIII-XIX веках, подпав под влияние науки, посулившей человеку рай на земле. Но эти посулы были лживыми, поскольку наука никогда не сможет полностью удовлетворить потребности человеческой души. Учитывая несостоятельность христианства, не выдержавшего сражения с материализмом, было необходимо, чтобы появился человек, способный разоблачить заблуждения как дарвинизма, выражавшего ложные идеалы прогресса, так и христианства, проповедовавшего ложные мифы спасения. Сторонники Блаватской утверждают, что атака на оба эти лагеря не могла не вызвать ожесточенной реакции в обществе - и, как следствие, злобных нападок на саму Елену Петровну. Спиритуализм был призван показать новый путь, средний между псевдонаукой и псевдорелигией. Он должен был стать истинной духовной наукой. Однако к 1875 г., когда Олькотт опубликовал свои отчеты о событиях в Читтендене и Филадельфии, спиритуалистическое возрождение в Америке уже пошло на спад и стало понятно, что задачи этого движения так и не будут исполнены. Ограниченность спиритуализма была очевидна всем, кроме самых преданных сторонников этого учения. Танцующие под музыку духи были забавны, но не могли разрешить тайну загробной жизни. Сеансы были зрелищны и эффектны, они утешали отчаявшихся людей, но им недоставало четко выраженной цели, последовательной доктрины, подобающих ритуалов и согласованной организации. Нужно было что-то новое. И это "новое" намеревалась предложить Елена Блаватская.
   Глава 3
   ВЕСТИ ИЗ НИОТКУДА
   3 марта 1875 г. полковник Олькотт получил письмо. Оно было написано золотыми чернилами на зеленой бумаге, вложено в черный конверт и подписано неким Туититом Беем из Братства "Люксор" (Египет). В Люксоре находилась африканская база Великого Братства Учителей, к которому принадлежал Туитит Бей. Полковнику предложили стать его учеником под руководством мадам Блаватской, которая уже знала об этом предложении, поскольку ей было поручено сопроводить послание Туитита Бея Олькотту своей собственной объяснительной запиской. Более того, корреспондент полковника не стал посылать свое письмо по почте из Египта, а предпочел "передать" его в комнату ЕПБ. Такого рода "передача" является формой автоматического письма, с помощью которого Учитель передает свои мысли: либо диктуя послание адресату, либо - в исключительных случаях - непосредственно "отпечатывая" его на бумаге. Письмо, полученное Олькоттом, было лишь первым из множества подобных посланий, которые затем стали частенько приходить к разным знакомым его приятельницы и которые сыграли не последнюю роль в возводившихся на нее обвинениях. Поначалу их цитировали в доказательство существования Учителей, но находились люди, утверждавшие, что Блаватская писала эти письма сама или кто-то писал их под ее диктовку. Иногда эти послания вручала адресатам сама ЕПБ, выполнявшая роль, так сказать, духовного почтальона. Другие просто появлялись на столе, падали с потолка и даже возникали в купе движущегося поезда - очевидно, без всякого человеческого вмешательства. Особенно обильным делался поток "передач" в периоды кризисов: послания от Учителей побуждали адресатов исполнять требования Блаватской. В сопроводительной записке Олькотту (Блаватская написала ее, несмотря на то, что виделась с полковником каждый день) говорилось, что ЕПБ просила Туитита Бея, чтобы тот убедил полковника в существовании Братства, продемонстрировав ему свои оккультные силы. Она даже предлагала предоставить Олькотту чистый кусок пергамента, "на котором появляются буквы всякий раз, когда подносишь его к глазам, чтобы прочесть, и исчезают, как только послание прочтено". Но, добавляла она, Братья выше таких дешевых трюков, и Олькотту придется довольствоваться обычной бумагой. Далее Блаватская выражала уверенность, что полковник оценит всю важность этого письма, и предостерегала его: "Берегитесь, Генри, и хорошенько подумайте, прежде чем бросаться в эту затею очертя голову... У вас еще есть время, чтобы отклонить предложение. Но если вы сохраните письмо, которое я пересылаю вам, и согласитесь именоваться Неофитом, то считайте, что вы влипли окончательно, мальчик мой" {1}. Кроме того, Блаватская напомнила полковнику о том, что на предварительную инициацию у нее в свое время ушло семь долгих многотрудных лет. Но поскольку полковник всей душой жаждал "влипнуть", предложение Туитита Бея было принято без малейших колебаний. И тогда Олькотта засыпал письмами другой представитель Братства Серапис Бей. Он был немногословен в отношении эзотерических таинств, но зато оказался чрезвычайно озабочен Блаватской и ее безопасностью. Серапис пояснял, что ей предстоят тяжелые испытания и что от ее воли и психической энергии, сконцентрированной в ней, зависит ее безопасность в некоем рискованном спуске, однако она совершенно уникальна, выполняет в мире особую миссию и о ней надо заботиться любой ценой, хотя бы и в ущерб личным интересам полковника (даже в ущерб его жене и детям). Однако, добавлял Серапис, за жену и детей ему бояться не следует: за ними приглядят. Так, собственно, и случилось: сыновья полковника нашли себе работу, а миссис Олькотт стала получать вполне достаточное пособие и впоследствии снова вышла замуж. Так что все обернулось к лучшему. А вот за Блаватской действительно надо было присматривать. Вернувшись в Нью-Йорк после расследования дела с Кэти Кинг, "закадычные друзья" поселились в соседних квартирах, что не помешало ЕПБ заключить недолговечный брак с другим мужчиной. Мотивы этого брака так же загадочны, как и все, чем занималась Блаватская в зрелом возрасте. Возможно, новый супруг был ее партнером в каких-то деловых затеях, а возможно, Блаватская действительно увлеклась им, хотя и ненадолго. Но, вероятнее всего, она пыталась найти какую-то надежность и защиту. И если это так, то ее брак был обречен с самого начала. Грузин Михаил Бетанелли был соотечественником Блаватской, однако на роль мужа не подходил по нескольким серьезным причинам: он был значительно моложе своей супруги, находился на волоске от банкротства и, не исключено, что был мошенником. Кроме того, новоиспеченная мадам Бетанелли нарушила закон, поскольку генерал Блаватский был еще жив. Вскоре она раскаялась в своем замужестве, и в письмах полковнику от Сераписа стали появляться просьбы спасти Блаватскую от ее супруга. Вдобавок ко всем неприятностям Елена Петровна повредила себе ногу. Нога опухла и "омертвела". Доктор Пэнкоуст рекомендовал ампутацию, но Блаватская предпочла вылечиться самостоятельно, два дня делая холодные примочки и на ночь прикладывая к ноге белого щенка, как советовал Фрэнсис Бэкон в "Истории жизни и смерти", поскольку от собак исходит целебное тепло. Нога выздоровела, а тем временем Блаватской каким-то образом удалось избавиться от Бетанелли. Возобновив прежнюю дружбу с Олькоттом, Блаватская целиком посвятила себя спиритуализму. Однако все складывалось неудачно. Сперва она заключила сделку с Элдриджем Джерри Брауном - редактором журнала "Спиричуэл Сайентист". В обмен на финансовую поддержку Браун согласился опубликовать послания, полученные Олькоттом от Сераписа и Туитита Бея. Но у Блаватской и Олькотта скоро кончились деньги, и Браун тут же потерял к ним всякий интерес. Спустя немного времени его журнал закрылся, а сам Браун в 1878 году был объявлен банкротом. Тогда Блаватская основала "Клуб Чудес" ("Миракл-Клаб"), посвященный изучению оккультных феноменов. Но и это предприятие потерпело неудачу. И лишь тогда Елена Петровна начала осуществлять замыслы, принесшие ей впоследствии мировую известность. Проблема заключалась в том, чтобы найти способ опубликовать послания от Братства Учителей - и тем самым утвердиться на более высоком уровне, чем простые медиумы-спириты. Это было нелегко: многие преследовали ту же цель. В 1870-е годы появился целый отряд бывших спиритов, ныне претендовавших на контакт с тайными силами, превосходящими обычных духов. Чтобы решить эту проблему, Блаватской необходимо было облечь тайны, полученные от Учителей, в форму, доступную для широкой публики, и сделать очевидным, что последователи этой доктрины автоматически превращаются в духовную элиту. Это было вполне традиционным решением: чтобы осуществить его, надо написать "библию" и основать "церковь". И в 1875 г. Блаватская взялась за то и за другое.
   Одной из соперниц Блаватской была ее приятельница Эмма Хардинг Бриттен - популярный нью-йоркский медиум. В том же году Бриттен опубликовала книгу "Искусство магии", в предисловии к которой утверждала, что на самом деле является не автором этой книги, а лишь стенографисткой. Она якобы лишь записывала слова некоего "Шевалье Луиса" - адепта, или духовного существа, похожего на Учителей Блаватской. Цель Шевалье состояла в том, чтобы вступить в контакт с теми немногими людьми, кто способен понять его послание. Его исключительность подчеркивалась заявлением Бриттен, что она намерена ограничить распространение этой книги избранным кругом серьезных исследователей. "Знамя Света" сообщило, что миссис Бриттен отказалась продать экземпляры книги "молокососам", которых она сочла недостойными тайного знания {2}. Естественно, Олькотта нельзя было назвать "молокососом". Ему позволили приобрести два экземпляра "Искусства магии" ценой по 5 долларов. Но полковника разочаровал как текст книги, так и портрет автора, который миссис Бриттен показала ему под условием строжайшей секретности. В своих мемуарах Олькотт отмечает: "Всякий, кто встречался лицом к лицу с настоящим Адептом, при виде этого женоподобного неженки был бы вынужден заподозрить, что либо миссис Бриттен по ошибке показала фальшивый портрет подлинного автора, либо что эта книга была написана вовсе не "Шевалье Луисом"..." {3}. Едва ли кто-то мог бы поспорить против такого заключения. "Искусство магии" было якобы порождением "астрального света" понятия, по-видимому, изобретенного Элифасом Леви и в среде спиритуалистов обозначавшего источник их силы и знаний. Американские оккультисты любили ссылаться на то, что их сочинения продиктованы божественными силами; их поощряли к этому спиритуалисты и интерес к пророческим книгам Библии. Самым знаменитым в XIX веке оккультным практиком такого рода был Джозеф Смит - юный работник фермы в Новой Англии {4}. Однажды, гуляя в поле, он был удостоен видений Бога Отца и Бога Сына. При этом Смита предостерегли, велев ему ни в коем случае не присоединяться ни к одной из существующих церквей - по той причине, что "все их вероучения отвратительны". И тогда Смит основал собственную церковь при помощи ангела по имени Морони, явившегося ему в сентябре 1823 г. и сообщившего, что под каким-то холмом неподалеку зарыты некие "Золотые Пластинки" с неизвестной Библией на древнем языке. Вместе с пластинками лежали два волшебных камня - Туммим и Урим, прикрепленные к магическому нагруднику, который Смит должен был надевать во время перевода Евангелия. Смит нашел пластинки, спрятал их у себя под кроватью и вскоре создал перевод "Книги Мормона". При этом он иногда прибегал к помощи Урима и Туммима, а иногда просто прятал лицо в шляпу и совещался с магическим камнем, которым он прежде безуспешно пользовался для поиска кладов. Полуграмотный Смит диктовал свой перевод писцу, но с пластинками он всегда сверялся втайне, стоя за занавеской (писец сидел в другом углу комнаты). Вскоре у Смита появились приверженцы, которых он привел в "Обетованную Землю" - Карфаген, маленький симпатичный городок на берегу реки Миссисипи. Вскоре туда стали стекаться тысячи новообращенных. Но дальнейшая деятельность Смита (отмеченная, помимо прочего, присвоением себе генеральского чина и введением многоженства) внезапно оборвалась в 1844 г., когда разъяренная толпа линчевала его вместе с преданным учеником братом Хайремом в карфагенской тюрьме, куда Смит попал по обвинению в государственной измене. Приверженцев Смита изгнали из города, и его преемник, Брайем Янг, повел их в Юту. К 1875 году мормоны основали колонию с центром в Солт-Лейк-Сити. Подобно "Искусству магии" и "Книге Мормона" (которую Марк Твен назвал "хлороформом на бумаге"), большие фрагменты "библии" Блаватской просто появились "ниоткуда". После крепкого ночного сна Блаватская просто подходила утром к столу и обнаруживала стопку бумаги листов в тридцать, исписанную невидимой рукой. Иногда же Учитель овладевал ее телом и писал ее рукой. Спору нет, эта помощь была очень актуальна, поскольку речь идет о книге объемом в полмиллиона слов. В таких случаях Олькотт наблюдал поразительные изменения в почерке Блаватской. Кроме того, его приятельница получила доступ к своего рода астральной библиотеке, откуда черпала материалы, и нередко Олькотт заставал ее сидящей в кабинете и глядящей в пространство словно в поисках очередной цитаты. Цитаты не заставляли себя ждать - и при позднейшем исследовании оказались примечательно близкими к печатным вариантам, большая часть которых была впоследствии обнаружена на полке в кабинете Блаватской. В случае расхождений с общепринятыми версиями ЕПБ намекала, что ошибка содержится в печатном варианте, а не в "оригинале", переданном ей непосредственно от Учителей, связь с которыми у нее становилась все более тесной. Олькотт даже заметил, что иногда во время этих астральных диктовок голос Блаватской становился глубже, а каштановые вьющиеся волосы чернели и распрямлялись, словно она превращалась в индуса; комнату же при этом заполняли разнообразные духи и даже слышался звон небесных колокольчиков. "Разоблаченная Изида" - это изложение египетского оккультизма и культа Великой Матери. Она разделена на две части под названиями "Наука" и "Теософия". Первая часть начинается с критики Хьюма, Дарвина и Гексли, которые обвиняются в сужении рамок науки до изучения наглядных законов, управляющим материальной вселенной. Блаватская утверждает, что в природе есть и другие законы, неизвестные простому смертному, но доступные оккультному прозрению, и что эти законы также должны быть предметом науки. Вторая часть "Изиды" - эссе по сравнительному религиоведению; буддизм представляется здесь как учение мудрости, в границах которого возможно объединение науки и религии. Олькотт сравнивал Блаватскую с Дарвином, и ее книга является сознательным вызовом этому ученому, чью эволюционную теорию она высмеивает, утверждая, что эволюция обезьян в людей - это лишь один этап длинной цепи, в ходе которой человек должен развиться в высшее существо. Таким образом, Блаватская превращает учение об эволюции из ограниченной социобиологической теории в объяснение всего мироздания - от атомов до ангелов. Вместо того чтобы противопоставлять религию фактам викторианской науки, она пытается объединить эти факты в некий синтез, делающий религиозную мудрость не врагом научного познания, а его конечной целью. Первое печатное издание "Изиды" тиражом в тысячу экземпляров было распродано почти мгновенно, несмотря на нападки ученых и критиков, называвших эту книгу "ни на что не годным хламом" ("Нью-Йорк сан") и "грандиозной и бессмысленной мешаниной" ("Спрингфилд Репабликен"). "Нью-Йорк тайме" вовсе проигнорировала ее. Макс Мюллер, профессор-санскритолог из Оксфордского университета, обвинил Блаватскую в научной некомпетентности, а еще один критик выявил в "Изиде" более двух тысяч неподтвержденных цитат. Блаватская невозмутимо приводила эти цитаты как свидетельство своей оккультной силы. Впрочем, "Разоблаченная Изида" предназначалась вовсе не для ученых и обозревателей. Аудиторией ее должны были стать страстные искатели духовной истины, слишком озабоченные поиском ответов на важные вопросы, чтобы вступать в академические споры об аутентичности и внутренней согласованности текста. Книга Блаватской отзывалась на глубочайшие нужды времени, когда сомнения в традиционных формах религии породили первую великую эпоху массового образования. В конце XIX века появилось множество полуобразованных читателей, жадно стремившихся к познанию и не страдавших интеллектуальным снобизмом. Для них-то и предназначалась "Разоблаченная Изида". Именно эту эпоху так живо изобразили в Англии Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Джордж Гиссинг и Хэйл Уайт: то был век самоучек, грошовых газетенок, еженедельных энциклопедий, вечерних школ, публичных лекций, рабочих институтов, общедоступных библиотек, содержавших популярную классику, социалистических обществ и клубов любителей искусств; бурлящий и рвущийся к знаниям век, когда читатели Рескина и Эдварда Карпентера получили возможность расширить свое образование, а идеалисты из рядов среднего класса могли им в этом помочь; когда проповедь нудизма и оздоровительных диет неожиданно нашла общий язык с учением об Универсальном Братстве и оккультной мудрости.
   Именно на этот мир "светских храмов" и общеобразовательных институтов сделала ставку Блаватская, когда, еще в процессе работы над "Изидой", она принялась обдумывать создание собственной церкви. Теософское Общество сформировалось почти случайно, когда 7 сентября 1875 г. мистер Дж.Г.Фельт читал лекцию на квартире у Блаватской. По крайней мере, именно так представляет это событие Олькотт. Лекция Фельта называлась "Забытый Канон Пропорции египтян". Она была посвящена математической формуле, которой пользовались люди древности для планировки строений - в частности, египетских пирамид и греческого Акрополя. Мистер Фельт утверждал, что эта формула была известна только посвященным, которые положили ее в основу эзотерической духовной науки. Мистер Фельт хотел найти эту формулу и оживить древнее учение. В числе слушателей были миссис Бриттен с супругом; некий судья с женой-поэтессой; адвокат; прогрессивный священник; английский барристер, увлекавшийся спиритизмом и месмеризмом; розенкрейцер; президент Нью-Йоркского Общества спиритуалистов; отставной фабрикант; доктор, изучавший каббалу; два журналиста, вопреки своей профессии обозначенных как "джентльмены"; масон; синьор Бруццези - бывший секретарь Мадзини(1); клерк из юридической фирмы; а также хозяева квартиры. Все молча слушали мистера Фельта, но вдруг каббалист (тот самый доктор Пэнкоуст, которому не удалось вылечить Блаватской ногу) спросил, можно ли использовать эту формулу для призывания духов. Все встрепенулись. Мистер Фельт, к всеобщей радости, ответил, что можно, и предложил вызвать несколько призраков в подтверждение. Завязалась оживленная дискуссия о вызывании духов. И тут, прежде чем лектор успел вступить в беседу, полковник Олькотт, обменявшись записками с мадам Блаватской, поднялся и произнес речь. Суть речи состояла в том, что все эти идеи настолько интересны, что следует организовать общество для их изучения. Как только Олькотт сел на место, все присутствующие единодушно проголосовали за его предложение. Намереваясь основать свое общество на строго рациональных и демократических предпосылках, члены новоиспеченной организации тут же принялись выбирать комитет и уполномоченных. Клерк юридической конторы Уильям Джадж предложил сделать президентом полковника Олькотта.