Василенко Светлана. Дурочка

   Надкусывала и жевала, приговаривая:
   — Витамин! Вита-а-амин! Потому и кислый!

19

   Ганна с Маратом подошли к реке, к Ахтубе.
   — В воду положи, — показал Марат на простыню, — пусть отмачивается. Мы ее камнем придавим. А сами пойдем купаться. Не бойся — не уплывет.
   Марат разделся, стоял в трусах. Ганна разделась донага. Стояла голышом, крестик на груди.
   — Ты что? Совсем? Хоть трусы надень, — застеснялся за Ганну Марат.
   Ганна смотрела, не понимая, чего он хочет.
   — Ну, поплыли, — вздохнул Марат.
   Ганна покачала головой: нет.
   — Ты плавать не умеешь? — догадался Марат. — Давай я тебя научу.
   Поддерживал одной рукой, вел ее вдоль берега.
   — Бей ногами! Бей сильнее! Только в воде бей, не брызгайся. Попробуй на спине теперь!
   Перевернулась Ганна, Марата ослепило будто: розовые нежные два соска на груди у Ганны, а в низу живота — золотой треугольник жаром горит, золотым раскаленным углем…
   Глаз не может отвести.
   — Ныряй! — закричал, а голоса нет. — Плыви под водой!
   Ганна нырнула с открытыми глазами. Увидела маленьких серебристых рыбок под водой, поплыла за ними. Они веселой серебряной стайкой плыли, с ней играли, серебряными прохладными лицами ее лица касались. Она их поцеловать хотела. Потянулась губами. Засмеялись серебряно, как колокольчики, умчались. Ганна вынырнула. В ушах звенело.
   — Ты же просто ас! — кричал Марат. — Ты метров двадцать проплыла. Я думал, утонула! Ты же талант! Я тебя всему научу! Хочешь, читать научу?
   Ганна замолотила руками воду, опьянев от счастья и брызг, кивнула: хочу.
   Поплыла к нему. Он к ней.
   Вдруг змея проплыла между ними. Сверкающей бечевой, словно молния. Высоко, будто вытянув шею, несла она свою голову над водой. Грозно глянула.
   Замерли.
   — Змея, — выдохнул Марат. — На берег поплыла. Она в воде не кусается…
   Ганна стояла замерев. Боялась пошевелиться.
   — Чего ты? Поплыли на ту сторону, — предложил Марат. — Там мельница. Может, муки натырим.
   Поплыли рядом. Испугалась Ганна, забила руками.
   — Не бойся, я рядом. Я с тобой… — сказал Марат.

20

   У мельницы стоял красноармеец с винтовкой. Марат и Ганна за угол забежали. Марат отогнул доску:
   — Лезь!
   Проползли в щель, оказались будто в другом мире: шум машин, белая пыль. Мерно работали жернова, шумно лилась вода, сыпалось зерно. Белая, как туман, мука висела в воздухе.
   — Встань и стой! Пусть мука на тебя садится! — шептал Ганне на ухо Марат. Встал сам, разведя руки в стороны. Показывал Ганне. Ганна встала рядом, подняла руки.
   Стояли, покрываясь мукой. Бородатый краснорожий мельник, весь в муке и солнце, их увидел. Красноармеец к нему подошел. Мельник подмигнул Ганне, увел красноармейца подальше.
   Выползли на свет божий — Марат и Ганна — белые, все в муке, даже ресницы. Шли осторожно, разведя руки в стороны, чтобы мука не осыпалась.

21

   Ганна облизывала спину Марата. Слизывала муку со спины. Марат ежился, хохотал:
   — Это тебе вместо завтрака. Щекотно! Ганна, ты как кошка. Ой, не могу! Давай лучше я тебя!
   Повернулся, начал муку с нее слизывать. Ганна смеялась, запрокинув голову: щекотно. Белые ресницы дрожали, с них мука осыпалась.
   — Ганна, не смейся! Стой смирно! Не трясись, вся мука осыпется.
   Он вылизывал ей спину и вдруг вылизал — родинку. Около самой шеи. Прикоснулся губами к родинке. Погладил завиток волос. Присмирела Ганна, не смеется больше. И спину напрягла, выпрямила.
   — Ганна, — глухо сказал Марат. — Я люблю тебя.
   Оглянулась беспомощно. Марат понял:
   — Ты не дурочка! Ты не дурочка! Ты красивая! Я женюсь на тебе!
   Поцеловал ее в белые губы. Обнял Ганну покрепче. Ганна, упершись руками в его грудь, Марата отталкивала. А он все сильнее ее прижимал, лез целоваться:
   — Ну чего ты? Я правда женюсь. Не бойся…
   Ганна лицо отворачивала.
   Повернула голову к реке. Там течение простыню уносило. Замычала, забилась в руках Марата.
   — Что? — отпустил ее.
   Показала рукой:
   — Га!
   Марат посмотрел на реку:
   — Ну, унесло. Догоним! — Вздохнул: — Эх ты!
   Побежал вслед за рекой. Ганна — за ним.
   Они бежали по берегу. Река стала шире, повернула в сторону.
   На песке вдруг увидели плот. Старенький, рассохшийся. Столкнули в воду. Поплыли на плоту.

22

   Ганна, подоткнув платье, полоскала простыню у берега. Марат прятал плот у старой ивы: забрасывал листьями, ветками, травой:
   — Пригодится еще.
   Подошел к Ганне. Повернул к себе ее лицо. По-новому смотрела она на него: любяще, глаз с его глаз не спуская.
   — Ты меня любишь, Ганна?
   Закрыла глаза: да.
   Убрал ресничку у нее со щеки:
   — Эх, уплыть бы нам с тобой отсюда, Ганна!
   Смотрели на реку. За рекой солнце садилось.

23

   Вечером тетка Харыта полы помыла, пошла воду вылить. Мимо сторожки проходила. Вдруг дверь сторожки открылась: сторож Тракторину Петровну выталкивал. Та молча могучими руками за дверной косяк держалась.
   Дал ей кулаком прямо в душу.
   — Пошла! Надоела! — дверь закрыл.
   Покатилась Тракторина Петровна с крыльца кубарем. Плюхнулась на четвереньки, платье на заду задрато. Отползла в кусты.
   — О! О! О! — воем звериным завыла.
   Подошла к ней тетка Харыта, окликнула:
   — Арина! — Руку на плечо положила. — Аринушка!
   Оглянулась та, лицо заплакано:
   — Я!
   — Случилось что?
   — Следишь за мной? — Слезы у Тракторины Петровны сразу высохли.
   — Мимо проходила, помочь тебе хотела, Арина.
   — Какая я тебе Арина?! — закричала. — Тракторина я.
   — Ты ж человек, — сказала тетка Харыта. — И имя у тебя должно быть человеческое, какое при крещенье дали, — сказала тетка Харыта.
   — Меня Советская власть крестила, — сказала гордо Тракторина Петровна, вставая. — Назвала, как зовусь, — Тракторина! И не человек я! А — коммунист! Поняла?
   — Давно поняла, что не люди.
   — Прочь с моей дороги! — закричала Тракторина Петровна, пошла, оглянулась: — Договоришься — язык отрежут. Не со своим братом ты связалась, Харитина Савельевна, ох не со своим!
   Тетка Харыта вылила грязную воду из ведра. Долго смотрела, пока вода не ушла в землю.

24

   Ночью в палате стон стоял. Конопушка, держась за живот, плакала:
   — Ой, мамочки мои, как живот болит!
   — Дай спать! — закричал на нее Чарли. — Разревелась тут!
   Конопушка, согнувшись до пола, побежала к двери.
   Возвратилась уже с теткой Харытой.
   — Где болит-то? — спрашивала тетка Харыта, мяла Конопушкин живот. — Тут болит?
   — Везде болит! — стонала Конопушка.
   — У нее понос! — сказал Чарли. — Бегает и бегает. Дрищет и дрищет.
   — Я тебе сейчас щавеля конского заварю. Пройдет! Потерпи маленько, — говорила тетка Харыта.
   — Не могу терпеть! Не могу! — Конопушка вскочила, побежала к двери.
   — Ты куда?
   — На двор!
   — Дристунья, — сказал Чарли, укладываясь поудобнее. — Замучила всех!

25

   Утром Ганну принимали в пионеры.
   В степи, выстроенные в шеренгу, стояли дети. Тракторина Петровна говорила:
   — Сегодня в наши дружные пионерские ряды мы принимаем нового члена, нашего нового товарища Ганну… — Тракторина Петровна замялась, — … Бесфамильную Ганну. Ганна, подойди ко мне.
   Ганна пошла к ней.
   — Ганна немая, вы знаете. Поэтому я прочитаю пионерскую клятву вместо нее. А ты, Ганна, слушай и произноси в уме. — Тракторина Петровна откашлялась. — Вступая в ряды пионеров, перед лицом своих товарищей торжественно клянусь! Бороться за дело Коммунистической партии большевиков! Безжалостно уничтожать врагов Советской власти! Всю свою кровь, до последней капли, отдать за дело рабочих и крестьян!..
   — Пропусти меня! — прошептал Чарли Булкину. — Живот схватило.
   Побежал к кустам. Сел там, только галстук видно.
   И другой к кустам побежал, и третий… К концу клятвы все пионеры в кустах сидели. Хотела Тракторина Петровна, чтобы кто-нибудь из пионеров Ганне галстук повязал, оглянулась: никого нет. Сама Ганне галстук на шею накинула, пока с узлом возилась, ветер галстук подхватил, в небо унес: красным змеем он, извиваясь, в небе реял.
   Тракторина Петровна побежала за галстуком. Подпрыгнула. Упала.
   — Тракторина Петровна! — сестры ее позвали. — Идите скорей в палату. Там Конопушка лежит на кровати и не дышит!
   — Холоднющая!

26

   Конопушка лежала на кровати мертвая.
   Тракторина Петровна дотронулась до ее лба. Отдернула руку. Подняла глаза на тетку Харыту:
   — Умерла?
   — Преставилась, — коротко сказала та.
   — От простого поноса?
   — На холеру похоже, Петровна, — строго сказала тетка Харыта.
   Мальчики вбежали:
   — Там Чарли в кустах завалился!
   — Умер?
   — Нет, живой… Околесицу несет, бредит, что ли?
   — Изолировать надо, — с тоской сказала Тракторина Петровна. — Но куда положить? Некуда… Сюда несите его, в палату. Что же делать, Харыта? В этой деревне ни врачей, ничего…
   — Что ж, — сказала тетка Харыта. — Будем помирать.
   — Я пойду, — заторопилась вдруг Тракторина Петровна. — В город буду звонить, в Царев. Позовете… если надо будет.

27

   Чарли умирал. Непохожий на себя, бледный, строгий, лежал он на кровати с открытыми глазами. Быстро говорил:
   — Ты беги по левому краю, а я побегу в центр… Ты навесишь на ворота, я ударю головой… Бей! Ну, бей! Бей! — почти привстал он, потом сник, откинулся. — Промазал… Пить хочу. Пить…
   Ганна метнулась с кружкой к нему. Тетка Харыта ее не подпускала:
   — Отойди, я сама. Заразишься.
   Ганна помотала головой: нет. Напоила Чарли. Тот закрыл глаза, потом снова открыл, ясно посмотрел, спросил тетку Харыту:
   — Я умру?
   — Бог даст, выздоровеешь, сынок, — ответила тетка Харыта.
   — Я умру, я знаю, — сказал Чарли. — Я боюсь. Ты мне скажи, тетя Харыта, где я буду, когда умру? Куда девается жизнь? И кто я буду, когда умру. Или я не буду? Скажи мне…
   — Жизнь твоя вечная, милый. Душа бессмертна. А будешь ты ангелом в небесах, — сказала тетка Харыта. — А пребывать будешь в раю. Ты крещеный?
   — Нет.
   — Ах ты Господи! — всплеснула руками тетка Харыта. — Ганна! Неси корыто. И воды подогрей. Мы Чарли крестить будем.

28

   Ганна вылила ведро воды в корыто. Тетка Харыта выбрала двоих детей.
   — Вы будете крестные родители Чарли. Встаньте сюда.
   Подошли к тетке Харыте сестры.
   — Не мешайте, деточки, — попросила их тетка Харыта.
   — Это игра, тетя Харыта? — спросила Вера.
   — Нет, это по-настоящему.
   — Тогда я тоже хочу ангелом стать, — заявила Вера. — Крестите меня тоже.
   — И меня. Я тоже хочу летать, — сказала Надя.
   — Мы вместе хотим быть, когда умрем, в небесах, — сказала Люба.
   — И я хочу быть ангелом, — сказал Булкин.
   — И я… — подошли другие дети.
   — Ганна! Марат! — позвала тетка Харыта. — Встаньте сюда. Вы будете крестными родителями для всех. За руки их возьмите, — и неожиданно низким незнакомым голосом громко сказала: — Изгони из него всякого лукавого и нечистого духа, сокрытого и гнездящегося в сердце его. — Подула на Чарли, шепча: — На уста его, на чело и на перси.
   Потом громко спросила у Чарли:
   — Отрицаешься ли сатаны, и всех дел его, и всех аггел его, и всего служения его, и всей гордыни его?
   — Отрицаюсь, — сказал Чарли.
   Дети потолкались и хором сказали:
   — Отрицаюсь.
   — А теперь повернитесь на запад. И дети, и их родители крестные. Вот сюда, к двери. Там, на западе, живет князь тьмы, сатана, и как я скомандую, плюньте. И дуни, и плюни на него!!! — крикнула она.
   Дети плюнули. Дверь неожиданно открылась, и вошла Тракторина Петровна.
   — Ой, — испугалась Вера.
   — Что здесь происходит? — спросила Тракторина Петровна.
   — Крещение, — сурово сказала тетка Харыта. — Выйди отсюда, Петровна.
   — Выйти?! Прекратите эти свои поповские штучки! Это безобразие. Они же пионеры, наши советские дети… Дети! Покиньте помещение. Бога нет!
   — Уйди, сатана, — сказала ей тетка Харыта сурово. — Мы тебе все отдали: и плоть свою, и имущество свое, дела и мысли свои, родину свою тебе, сатана, отдали. Оставь нам душу нашу. Изыди! — и показала повелительно на дверь.
   Тракторина Петровна в гневе выбежала.

29

   Тракторина Петровна звонила по телефону:
   — Але, девушка, соедините меня с районным НКВД.

30

   Крещение подходило к концу. Чарли лежал в белой рубахе, с крестиком на груди. В корыто залезли Вера, Надя и Люба. Закрыв каждой ноздри и рот, тетка Харыта погружала головы девочек трижды в воду:
   — Крещается раба Божия Вера. Крещается раба Божия Надежда. Крещается раба Божия Любовь! Во имя Отца, аминь! И Сына, аминь! И Святаго Духа, аминь!
   Вошли без стука много людей в военном, окружили детей и тетку Харыту.
   — Бесы прилетели, — сказала тетка Харыта и улыбнулась. — Опоздали. Они теперь не ваши.
   Один, со шрамом, сказал:
   — Гражданка Мова? Харитина Савельевна? Вы арестованы.
   — Попрощаться дайте, — сказала тетка Харыта.
   — Я теперь не боюсь, тетя Харыта, — сказал Чарли, — умирать.
   — Простите меня, детки, — поклонилась им до земли тетка Харыта. — Прощайте.
   Ганна вцепилась в тетку Харыту, не отпускала.
   — Мы еще увидимся, Ганна, с тобой. Не на земле, так на небе. Не плачь! Марат, береги Ганну…
   В корыте, окруженном военными, стояли, как ангелы, беззащитные голые девочки: Вера, Надежда, Любовь.

31

   Марат бежал, держа Ганну за руку, по степи. Они бежали задыхаясь.
   — Мы должны отомстить! Уничтожить, слышишь?! Мы ее отравим. Помнишь, мы видели на реке змею? Возьмем у нее яд и отравим Тракторину!
   Ганна села, повиснув на Марате. Нет, качала она головой, нет!
   Марат опустился на корточки.
   — Как ты не понимаешь? Тракторина Петровна — убийца. Тетя Харыта не выживет в тюрьме. Тракторина убила ее. А Конопушка? А Чарли? Накормила яблочками до смерти! Витамин! Смерть за смерть! Пошли!
   Марат искал нору змеи.
   — Вот здесь она ползла. Потом сюда поползла. Вот ее нора! — Марат засунул в нору палку. — Вылезай, гадюка! Вылезай, серая!
   Медленно выползла из норы змея. Марат ударил ее палкой. Змея зашипела. Он ударил еще, прыгнул боком, ухватил змею за голову.
   — Ганна, банку давай! Под зуб ей суй!
   Ганна медлила.
   — Быстрее, Ганна! Я не удержу ее, она меня укусит!
   Ганна подошла. Марат сжал голову змеи, та разинула пасть. Ганна подставила стеклянную банку ей под зуб.
   По стеклу медленно потекла желтая, цвета канифоли, жидкость.
   — Яд, — прошептал Марат.
   Гадюка на Ганну с Маратом грозно глядела.
   Палкой Марат хотел добить змею. Ганна перехватила палку, отобрала.
   Грязной серой веревкой гадюка по песку, пыля, уползала.
   — Ганна, ее убить надо. Змеи злопамятны. Видела, как она на нас смотрела? Запомнит, в другой раз отомстит. Как мы Тракторине Петровне!
   «Нет!» — головой покачала.
   Разожгли костер. Марат достал из кармана тряпицу, развернул.
   — Мука, — сказал.
   Замесил тесто, слепил лепешку, пальцем сделал в лепешке вмятину. Касаясь лицами, наклонились над лепешкой; из банки вылил Марат во вмятину каплю яда. Яд быстро впитался. Положили лепешку на черепицу, черепицу с лепешкой положили в костер.
   Ждали, когда поджарится. Молчали.
   — Готово! — сказал Марат, вытащив из огня лепешку. Аккуратно положил ее на тряпицу, завернул. — Моментальная смерть!
   Ганна взглянула на него со страхом. Неохотно поднялась. Пошла за ним прихрамывая. На ходу растирала ладонью ногу: отсидела.

32

   На раздаче Марат подошел к Булкину: тот в белом колпаке разносил по столам пшенную кашу. Марат стащил с него колпак, надел себе на голову, выхватил тарелки у Булкина из рук.
   — Я сегодня вместо тебя подежурю, — сказал.
   Расставил тарелки с кашей. Оглядываясь, развязал тряпицу, достал лепешку. Положил ее рядом с самой большой тарелкой — вместо хлеба.

33

   Дети сидели за столами, когда вошла Тракторина Петровна. Привычно, как «Отче наш», проговорила: «Пионерыкборьбезаделокоммунистическойпартиибольшевиковбудьтеготовы!»
   — Га-га гагага! — грохнула столовая привычно и набросилась на еду.
   Ганна и Марат ждали.
   Вот Тракторина Петровна вздохнула, ложкой попробовала кашу.
   — Каша недосолена, — сказала она. Взяла соль, посолила. Долго размешивала кашу, сидела, о чем-то думая над нею. Задумавшись, взяла лепешку, поднесла ко рту…
   — Я! Я! Я! — закричала вдруг Ганна, вскочив. Марат держал ее, она вырывалась.
   Тракторина Петровна удивленно смотрела, надкусывая лепешку.
   Ганна вырвалась, подбежала, выхватила лепешку изо рта, бросила на пол.
   Тракторина Петровна налилась красной кровью, наклонилась поднять.
   Ганна ее оттолкнула.
   — Я! — кричала она, затаптывая лепешку ногой.
   — Яд? — поняла Тракторина Петровна. — Кто сегодня дежурный?
   Марат медленно вставал.

34

   Ночью из окошка башни доносились удары кнута и крики Марата.
   Ганна стояла под старым кленом. Вздрагивала телом от каждого удара. На земле металась огромная тень сторожа. Потом вдруг все затихло. Ганна поплевала на руки и полезла на дерево. Осторожно заглянула в окно.

35

   Огромная спина сторожа ворочалась перед окном. То наклонялась, то выпрямлялась. Ганна от каждого движения спины пряталась за ветку.
   Наконец спина отодвинулась, отошла.
   Прямо на нее смотрел мертвый Марат, повешенный сторожем.
   Лицо Марата было заплакано.

36

   Ганна закричала так, что задрожали листья.
   Сторож подошел к окну, невидяще вглядывался во тьму. Потом побежал вниз, громыхая сапогами.
   — Ганна! Слезай! — услышала Ганна голос Тракторины Петровны. — И не кричи так. Ребят разбудишь. Слезай, кому говорю!
   Ганна обхватила дерево еще крепче. Затаилась. Услышала тихий разговор внизу:
   — Он мертв? Ты проверял? Она видела все? Что будем делать, Егорыч? Ее убирать надо…
   Сторож подошел к дереву, изо всех сил потряс его. Дерево закачалось, словно в бурю. Ганна крепко прижалась к стволу. Потряс еще. Ушел.
   — Слезай, Ганна! Ты же хорошая девочка. Ты добрая честная девочка. Ты мне жизнь спасла. Я тебя не трону. Чего ты испугалась? Что Марат умер? Так он сам виноват. Зачем он хотел отравить меня? Вот он и повесился от страха! От страха перед наказанием. Он сам, сам повесился! Сам! Слезай, Ганна. Слезай, детонька…
   Ганна залезала еще выше.
   Дерево вдруг вздрогнуло от удара топора. Еще раз и еще.
   Сторож яростно рубил дерево.
   Ганна испуганно посмотрела вниз. Тракторина Петровна ей с земли кричала:
   — Слезай, дрянь! Я тебя собственными руками задушу! И никто не спросит! От холеры умерла, скажу! Подойти побоятся!
   Ганна забралась на самую верхнюю ветку. Собралась с нее на крышу башни перепрыгнуть.
   — Прыгай, прыгай! Упадешь — разобьешься! Там три метра до башни, не меньше!
   Что-то прошептала Ганна неслышное и — прыгнула. И тут же повалилось дерево.
   Огромное, оно падало прямо на Тракторину Петровну. Тракторина Петровна с криком бежала от падающего дерева. Дерево догнало ее, свалило с ног. Придавило.

37

   Ганна переползла с крыши вниз, перелезла через забор.
   Побежала по селу, оглянулась: нет никого за нею. Перешла на шаг. Повернула привычно к базару. Около деревянного магазина легла в пыль, свернувшись калачиком.

Вторая часть

1

   Утром Ганна обходила ряды. Стояла напротив торговок, глазами выпрашивая подаяние. Торговки были чужие, приезжие. Ганну не знали. Одна, мордастая, с нежностью, будто ребенку лицо, вытирала тряпочкой копченую голову свиньи.
   — Иди, девочка, мимо. Самим есть нечего. С голоду пухнем!
   Тогда села Ганна у магазина и запела:

 
На улице дождь, дождь
Землю поливает,
Землю поливает —
Брат сестру качает.
Брат сестру качает —
Песню напевает:
Ой, сестра, сестрица,
Вырастешь большая,
Вырастешь большая —
Отдам тебя замуж
В деревню чужую.
Мужики там злые,
Дерутся кольями.
На улице дождь, дождь
Землю поливает…
 

   Народ шел по своим утренним делам, Ганны не замечая.
   Одна молодая баба остановилась, сказала, пирожок откусывая:
   — Ну, нагнала тоску… Ни кусочка не дала б за такую песню.
   Другая баба шла с коромыслом. Несла ведра, полные молока. Ни к кому не обращаясь, в пустоту сказала:
   — Про наше село поет. Только у нас не мужики, а бабы злые. — К Ганне повернулась: — Дай, дочка, во что молока налить…
   Ганна поискала — нет ничего. Подставила ковшиком руки. Баба налила ей из ведра молока в ладошки.
   Ганна стала пить. Молоко между пальцев уходило в пыль.
   Подполз другой нищий, ударил по рукам снизу. Молоко разлилось.
   — Вали отсюдова! Это мое место.
   Сел рядом, начал Ганну выталкивать. Не заметили, как милиционер подошел.
   — Прекрати мне девчонку обижать! Э! Да не тебя ли мы ищем? — вгляделся в Ганну. — Ты из детдома?
   Ганна отодвинулась, кивнула: да. Потом покачала головой: нет.
   — Так да или нет? Говори! Или ты немая? Точно, немая! И та, сказали, тоже немая. Детишек потравила ядом и воспитательницу. Ее по всему району ищут, а она здесь сидит, под боком. Вставай, пошли! Тюрьма по тебе плачет! — Милиционер больно схватил Ганну за плечо.
   — Какая она немая? Пела здесь только что! — вступилась баба с ведрами.
   — Пела? — засомневался милиционер.
   Ганна вырвалась, побежала.
   — Держи! — закричал милиционер. — Она это, точно она!
   Ганна бежала через базарную площадь. Милиционер уже настигал ее.
   Вдруг из ворот выехала телега. Ганна бежала-бежала за ней, запрыгнула. Мужичок оглянулся, ударил лошадь изо всех сил:
   — Но, пошла, милая! Пошла! Пошла!
   — Стой, стрелять буду! — Милиционер достал из кобуры пистолет, выстрелил в воздух.
   — Не пугай, непуганые! — Мужичок стоял во весь рост, торжествуя, правил.

2

   Ехали по дороге шагом. Мужичок спросил:
   — Это ты на базаре пела?
   Ганна кивнула.
   — Я слышал… Хорошо поешь, жалобно. Он в тебя стрелял за то, что пела?
   Ганна подняла плечи: не знаю, мол.
   — За песню стрелял! Я знаю! — уверенно сказал мужичок. — Все дочиста отобрали, теперь последнее отбирают — песню! Вымрет народ русский без песни! — разволновался мужичок, потом подумал, сказал Ганне: — Ты не бойся. Я тебя спрячу. Будешь в моем саду песни петь!

3

   Мужичок в саду с пугала одежду взял, Ганне протянул:
   — Наряжайся. Будешь песни в саду петь — птиц распугивать. Повадились вишни склевывать. Ты ходи, в бубен бей, песни пой. Революционные песни пой, они ихних песен боятся. Птица, а чувствует. Только не усни. У нас птицы есть — в голод к человечине привыкли. Заклюют!

4

   Ганна ходила по саду, среди вишен. Била в бубен, яростно пела:

 
Смело мы в бой пойдем
За власть Советов
И как один умрем
В борьбе за это!
 

   Птицы сидели на большом тополе, слушали.
   Уморилась Ганна. Села отдохнуть и заснула.
   Проснулась — прикоснулся кто-то. Открыла глаза — птицы ходят по земле, видимо-невидимо.
   — Га! Га! Га! — закричала Ганна на птиц. Целая черная туча птиц поднялась над Ганной. Пьяные от вишен, с красными клювами.
   — Га! Га! Га! — над Ганной кричат.
   Посмотрела Ганна на ноги: босые ноги были по щиколотку красными — от раздавленных вишен. Бегала по кровавой от вишен земле.
   — А-а-а! — кидалась на птиц с палкой. Птицы были молодые, воронята. Но вот и старые черные вороны сорвались с тополя, закружились над головой Ганны низко-низко. Ганна испугалась, побежала от них.
   Они летели за ней черной стаей, злобно кричали. Гнали ее долго, до самого дома.

5

   Забежала в незнакомый дом без стука. Вошла в первую комнату — никого. Вошла во вторую — никого. На столе увидела миски, в мисках — горячие щи. Хлеб нарезан. Протянула руку к хлебу. Отдернула. Сглотнула слюну.
   Кто-то закашлял под полом. Посмотрела Ганна: погреб. Потянула за крышку.
   Три мужика с ружьями да три бабы с ребятами испуганно смотрели на нее.
   — Ратуйте, люди, ратуйте! — вдруг пронзительно закричала одна баба. — Грабят! — замахнулась топором на Ганну.
   Ганна со страху захлопнула крышку, побежала вон из дома. Бежала через огороды, а вслед ей неслось:
   — Ратуйте, люди, ратуйте! — Баба стояла на соломенной крыше, размахивая цветастым платком.
   И кто-то бил в рельс, как на пожаре.

6

   Пробиралась через поле. Вдруг увидела: мальчик с девочкой поле пашут. Мальчик в плуг впрягся вместо лошади. Девочка за плугом идет, кроха совсем, от усталости падает.
   — Устала я, братик, пить хочу, — пожаловалась кроха.
   — Еще круг пройдем, Маша, тогда и напьешься.
   — Не могу, Ваня. Мочи нет…
   Подошла Ганна к крохе, перехватила ручки плуга. Широким шагом пошла за мальчиком. Мальчик оглянулся, заулыбался: