Двадцать четвертого августа 1877 года после четырехдневного пребывания в зерибе Bay мы двинулись дальше в западном направлении. После двухчасового перехода мы пришли к тому месту, где стояла старая зериба, которую посетил Швейнфурт. Несколько полей, на которых росла уже дикая дурра, – это было все, что осталось от прежнего поселения. Далее мы прошли мимо нескольких усадеб негров джур, расположенных на краю большой акабы (пустоши), и остановились у хора эль-Гамус («Ручей Буйволов»), где переночевали. Вечером были убиты два буйвола, которые снабдили нас мясом и оправдали название ручья. На следующий день мы уже намеревались перейти акабу, как должны были неожиданно остановиться. Колонны носильщиков, шедшие навстречу, сообщили нам, что Ибрагим Фауци находится на обратном пути из западных зериб и что мы должны ожидать его. Мы тотчас же вернулись к прежнему лагерю Ибрагим-аги, лежавшему у акабы, чтобы подождать его. После того как я углубился до 45 км на юго-запад от зерибы Bay, мне на этот раз не пришлось пойти дальше на запад. Я охотно прошел хотя бы до зерибы Вод Дефтер.
В первых же рядах идущих к нам навстречу носильщиков я увидел около дюжины негритянских мальчиков, привязанных один к другому веревками за шею. Это были подарки от чиновников, донколанцев и других, которые хотели этим способом заслужить благосклонность нового власть имущего начальника. А Ибрагим Фауци не был настолько принципиальным, чтобы считать получение в подарок рабов несовместимым с его должностью, наоборот, он охотно брал, сколько бы ему ни давали. Его прибытия в лагерь ожидали на следующий день. Для приема обер-губернатора, – Ибрагим Фауци имел полномочия такового, но не его титул, – Атруш-ага установил копьеносцев макарака и тридцать пять человек регулярных солдат так, что они образовали ряд, сквозь который Ибрагим со своей свитой должен был пройти. Обычно полуголые, едва покрытые лохмотьями солдаты надели хранимые для таких случаев белую форму и сапоги, и сразу приняли внушающий уважение вид. Фауци появился в сопровождении своей свиты, в которой находился и Багит-ага со своими людьми, занял приготовленное ему на ангаребе место и начал прием офицеров и чиновников. Как это обычно на Востоке, люди льстили власть имущему, называя его более высоким титулом. Они все время величали его беем, хотя официально его титул был только эфенди. Поэтому Фауци-«бей» был очень приветлив и, действительно, умел понравиться. В то время как подавалось угощение, выступила группа негров бомбе и воспроизвела военный танец с пением, затем последовала музыка квартета азанде. Труба из очень длинного слонового бивня и железный колокол длиной в 60 см составляли аккомпанемент к четырем хорошо настроенным меньшим колоколам, которыми очень ловко управляли двое юношей.
Мое хозяйство увеличилось на двух попугаев (Psittatus eriphacus), подаренных мне Фауци. После короткого пребывания в старом лагере, вблизи которого больше не было воды, не дожидаясь экспедиции, я пошел обратно в зерибу Bay. В то время как люди Фауци, Багита и Атруш-аги в последующие дни шли по старому пути к Бахр-Джуру и оттуда в Джур-Гаттас, я отделился от них и двинулся с моими людьми к зерибе Кучук-Али, где прогостил несколько дней у векиля Али-Хаджи.
Переправа через реку Джур многосотенной экспедиции, при наличии одной лодки, длилась несколько дней. Я ждал, пока не был перевезен последний человек экспедиции. Али-Хаджи рассказал мне о своем маленьком селении по ту сторону Джура, южнее пути в Джур-Гаттас. Я договорился с ним, что он даст мне туда проводника. 1 сентября я простился с Али-Хаджи, переправился с моими провожатыми через реку Джур и после получасового перехода от ее восточного берега пришел к зерибе Сурур. По пути мы встретили лишь маленький хор Лолшуаль, берега которого поросли великолепными, высокими деревьями; густая сень этих деревьев, омываемых рекой, заманчиво влекла к отдыху в жаркий полдень. В зерибе я получил половину ардеба дурры, который разделил между своими людьми так, что на ближайшие дни они были обеспечены едой. Моя этнографическая коллекция обогатилась музыкальным инструментом азанде, так называемой «маримбой», чему я очень обрадовался. На выдолбленных тыквах различной длины, служащих резонаторами, лежат в деревянной раме клавиши твердого, гладко обработанного дерева; ударяемые тонкими колотушками, они производят звуки, подобные звукам деревянных народных инструментов, слышанным мной в Штирии.
Маримба бывает так велика, что на ней могут одновременно играть несколько человек. К моему удивлению, среди моих носильщиков макарака нашелся один, который довольно хорошо играл на этом инструменте. В области Макарака этот инструмент неизвестен, и поэтому меня удивило искусство негра, пока он не рассказал мне, что свои юные годы провел на западе, в области азанде, позднее же переселился с вождем Бондуэ и пришел в Макарака.
Обильная роса сильно затрудняла наш поход к зерибе Данга. Узкая, едва заметная тропинка проходила в высокой траве, напитавшейся росой, так что в течение короткого времени обувь, носки и брюки промокли насквозь. По деревьям можно было уже издали узнать реку Нджедука; обилие деревьев по берегам рек является характерным для каждой водной артерии этой области. По дороге в Данга мы перешли границу негров джур, живущих к северу по реке Джур и на восток до большой зерибы Гаттас. Мы вошли в область негров бонго. В Данга, расположенном на расстоянии четырех часов ходьбы к юго-востоку от зерибы Сурур, я переночевал и двинулся дальше не по прямому пути через Дубор, по которому уже прошел ранее д-р Швейнфурт, а южнее – через Гуггу и Думуку к Джур-Гаттас. Утром 4 сентября я пришел и застал там еще Ибрагима Фауци и других предводителей войск и экспедиции.
Проблема прокорма многих сотен людей делалась более острой, а решение ее еще тяжелее. Из-за беззаботности и легкомыслия управителей и руководителей страдали ни в чем не повинные бедные негры, неожиданно для них оторванные от семей и дома, и особенно макарака. Вся эта мобилизация, проведенная так поспешно и необдуманно, оказалась совершенно ненужной; Фауци, основной виновник всего бедствия, теперь торопил с возвращением. Регулярные войска из Макарака уже пошли обратно. Я сомневался в выборе обратного пути в Макарака, куда должен был вернуться из-за оставленных там вещей и коллекций, и хотел сперва посоветоваться по этому поводу с Ибрагимом Фауци, чтобы узнать, захочет ли он мне помочь официальными распоряжениями. Мне не хотелось идти опять по уже пройденному пути через Роль, я предпочитал направиться по дороге, называемой именем вождя Абд-эс-Самада, через область Митту к Гоза. Это была дорога, ведущая к зерибам известного Кенузира, находящимся в настоящее время во владении его племянников и пасынков. Против всякого ожидания, счастье улыбнулось мне, так как, придя в Джур-Гаттас, я узнал, что родственники Абд-эс-Самада привезли сюда из южных станций слоновую кость и еще находились здесь. Фауци внял моей просьбе, вызвав тотчас же Абдуллахи Абд-эс-Самада и дал ему распоряжение проводить меня и моих слуг, а также его людей и носильщиков, по выбранному мной пути в Гоза. Выступление должно было состояться через несколько дней. За это время караван под водительством Багит-аги покинул зерибу; до этого пришел приказ о назначении Ибрагима Фауци «кайм-макам» (полковником). Это назначение было отмечено залпами орудий, поздравлениями и празднеством. Теперь, когда военная экспедиция была закончена еще до того как началась, из Мешры-эр-Рек прибыли две маленькие бронзовые пушки, посланные из Хартума. Они были использованы для празднества.
Десятого сентября начался мой обратный поход из области Бахр-эль-Газаль в сопровождении Абд-эс-Самада. Как обычно, наш выход запоздал, и прошло много часов, пока, наконец, двадцать носильщиков бонго подняли на плечи мой багаж, и мы тронулись. Ибрагим Фауци прислал мне в последний час корову, так что отныне я мог допускать отклонения от вегетарианской диеты. Уже в первый день похода я стал свидетелем отвратительного и жуткого зрелища. На дороге лежали трупы негров из каравана Багит-аги. Несчастные от голода и изнеможения упали на дороге и погибли. При моем приближении (я ехал на осле) шумно поднялась стая коршунов, оторвавшаяся от своей ужасной трапезы. Такая же печальная картина наблюдалась на следующий день в акабе, лежащей между маленькой зерибой Гаттас (вождя Шуила), в которой мы переночевали, и зерибой Гассан. В течение многих часов я встречал на дороге жертвы бессовестного легкомыслия. И это в начале похода! Что же будет в конце его?! Я был от души рад, когда мы должны были свернуть в сторону. От большой зерибы Гокх-эль-Гассан мы пошли в южном направлении, отдохнули в маленьком селении Моаки, находящемся в области Бонго, простирающейся на юг и запад. Здесь ко мне явился вождь этого племени Боли. От Моака мы тщетно пытались перейти Бахр-Джау; вследствие очень высокого уровня воды нам пришлось вернуться и перейти реку вброд в более мелком месте. Переход совершился без всяких затруднений.
Следуя по восточному берегу реки Джау, мы подошли к расположенной на песчаном грунте деревне динка (или джанге), окруженной обширными полями. Это была резиденция вождя динка Каху. Окруженный своими соплеменниками, он сидел в тени двух больших деревьев, украшавших деревенскую площадь. Каху был прекрасным представителем своего племени, типичным динка. Если мужчины этого племени вообще отличаются ростом выше среднего, то Каху на голову превосходил большинство его окружавших; рост его достигал почти двух метров. В его шерстистые волосы было воткнуто белое страусовое перо, гордо вздымавшееся над головой; длинное, стройное тело было облачено одеждой из расцвеченного пестрыми цветами ситца. Его жена, такая же высокая и стройная, как он, была опоясана длинной, мягко выделанной козьей шкурой, украшенной по краям многочисленными железными колечками. Старый образ жизни, нравы и обычаи того времени, когда джанге были еще хозяевами своей страны, претерпели значительные изменения со времени вторжения хартумских торговцев. Скотоводство, как главное занятие и наиболее существенный источник пропитания, теперь было сведено почти на нет. Грабительские, не стесняемые ничем нападения на стада, расхищение скота, который нубийские носильщики, лучше вооруженные и поэтому покорившие негров, уводили тысячами голов, вынудили динка-джанге, живших в сфере деятельности зериб, отказаться от скотоводства. Они теперь сеяли дурру, и то лишь в пределах, необходимых для поддержания существования. Бедность и отсутствие излишков были их единственной защитой против ненасытной своры хищников, обитателей зериб. Там, где прежде паслись тысячеголовые стада скота, теперь с трудом можно было найти хотя бы одну корову!
От деревни Каху на юг тянется большая, совершенно необитаемая дикая местность, по которой мы шли несколько дней. Через колючие терновники и высокую траву проходила такая узкая тропинка, что мы ее часто теряли. Часто мы шли по широким следам слонов, которые проходили сотнями с востока на запад, иногда они шли и по нашему пути. Неуклюжие гигантские ноги этих животных все вытоптали и образовали в почве настоящие ямы. Нам преградил дорогу ручей – рукав реки Джау. Котловина в тридцать шагов шириной, поросшая кустарником и деревьями, была наводнена разливом реки Джау. При обследовании оказалось, что лишь на коротком расстоянии от берега вода была выше человеческого роста, дальше же она едва достигала груди. Установив, что переход безопасен, самые высокие носильщики подняли и понесли поклажу; дойдя до глубокого места, они поднимали ношу над головой, зажмуривали глаза и так переходили в глубоком месте, погружаясь в воду до затылка. Из воды торчали лишь руки до локтя и ноша. Я при этом очень беспокоился за мои вещи, но все обошлось благополучно, без всяких приключений. Меня самого перенесли на моем ангаребе. Однако были и комичные сцены, особенно с женщинами, которых перетягивали на жердях и которые, вследствие трусости и болтливости, набирали полные рот и нос воды. Два часа спустя перед нами открылись гостеприимные ворота зерибы Унгуа.
Это была самая северная из торговых станций Абдуллахи, очень небольшая, служившая опорным пунктом для караванов, идущих на юг и с юга. Несколькими милями западнее стояла раньше зериба Даггуду, которую Швейнфурт посетил в 1870 году, находясь на пути к главной станции Абд-эс-Самада Сабби. В день нашего отдыха в Унгуа лил такой дождь, что я был вынужден целый день поддерживать в моей хижине огонь, чтобы хоть несколько защитить себя от сырости. Для перехода через реку Роах (Джау), протекающую в двадцати минутах ходьбы от зерибы, носильщикам пришлось построить мост из стволов деревьев, связав их веревками из лыка; сам переход на следующий день не обошелся без некоторых комических эпизодов. Владелец зерибы, Абдуллахи, очень внимательный и вежливый, посетил меня, чтобы помочь скоротать время. Я спросил у него о настоящем положении вещей, об условиях торговли, и он жаловался, что хорошие времена для торговцев прошли с тех пор, как органы правительства монополизировали всю торговлю слоновой костью, которая раньше находилась целиком в руках частных торговцев или торговых предприятий. Из-за долголетней эксплуатации и большого риска потерь, а также вследствие необходимости содержать зерибы, выручка значительно снизилась и все продолжает снижаться, так как торговцы вынуждены давать всем правительственным чиновникам бакшиш, иначе будут чиниться большие затруднения, ведущие в конечном счете к разорению. Абдуллахи заверил меня, что в последнее путешествие в Джур-Гаттас он взял с собой 35 рабов и подарил их мудирам, писцам и другим правительственным служащим. В конце концов отдуваться должны опять-таки несчастные негры. Торговцы уже не наживаются так, как раньше, но негров они обдирают по-прежнему.
От западного берега реки Роаха наш караван направился к югу, подошел к притоку Роаха– Туджи, или Теджу– и пошел по его левому берегу. Мы шли по запустелой, необитаемой местности. Прежние обитатели ее были убиты пулями нубийских завоевателей или же угнаны в рабство. Счастливцами можно было назвать тех, которые успели бежать и найти на чужбине новую родину Повсюду в этих областях можно было видеть опустошительные последствия разбойничьего угона людей в рабство. После многочасового похода мы остановились на отдых и поставили наши травяные хижины у места, удобного для перехода. Мертва и безгласна, простиралась вокруг нас безлюдная пустыня, и в тишине наступающей ночи даже участники нашего каравана с их притупленной чувствительностью, казалось, ощущали тяжелую подавленность. Я сидел в хижине за работой при свете фонаря, как вдруг услышал столь знакомое мне басистое рыкание льва. Оно доносилось издали, но и другие услышали его. «Эль-асад!» – восклицали люди (Эль-асад – по-арабски «возбуждающий тревогу»). Я разбудил своих людей, настрого внушил им необходимость поддерживать огонь и лег спать. Прошло некоторое время, и я уже заснул, как меня разбудило раздавшееся уже вблизи нас рыкание нарушителя спокойствия, вполне заслуживающего свое арабское название. «Возбуждающий тревогу» – это лев, и люди и животные от его голоса приходят в возбуждение и волнение. Лагерь моментально оживился, костры разгорелись так, что пламя было далеко видно. С напряжением каждый прислушивался, приближается ли ночное чудовище, или же продолжает свой путь дальше. Однако нас больше не беспокоили. Король лесов проследовал стороной. В окружающей нас акабе царило молчание ночи, прерываемое лишь звучащим, как колокол, кваканьем жаб. Из предосторожности я положил у постели винтовку и проспал до позднего утра.
Реку Туджи мы перешли таким же образом, как и Роах. Но так как стволы деревьев импровизированного моста лежали на глубине нескольких футов под водой, я разделся, дойдя до середины моста, выкупался и вплавь достиг другого берега, затопленного еще на сто шагов, так что до твердой почвы пришлось идти через камыши и траву по воде в два фута глубиной.
Поход по правому берегу Туджи до зерибы Бойко был одним из самых тяжелых. Было пройдено не менее девяти рек и болот, вода в которых доходила по большей части до груди. Мешок с геодезическими инструментами я должен был нести на голове, то же проделывали мои слуги с ружьями, седлами и патронташами. Ослы переплывали через реки. Едва нам удавалось ступить на твердую почву, как опять перед нами была новая река или болото, и лишь немногие из них можно было обойти. Наконец, мы вышли на более высокую местность, прошли лес и после полудня подошли к обработанным полям, за которыми уже виднелись верхушки тукулей зерибы. Зерибу Бойко, лежащую в нескольких сотнях метров восточнее реки Туджи, не следует смешивать с зерибой, которую посетил в 1869 г. Швейнфурт и которая лежит к западу от реки. Этого селения уже не существовало, как не существовало больше и селений Дуггу, Дагуддур, Сабби и др. В Бойко жил Бонгола, известный вождь бонго, жилища которых были разбросаны вокруг зерибы. Негры здесь очень бедны и с трудом поддерживают самое нищенское существование. Даже на складах станции не было запасов дурры. Гарнизон питался земляными орехами. Единственной мясной пищей, которую я мог получить, была пара кур. До сих пор я получал лепешки кисра в каждой зерибе от ее векиля, здесь же я не только должен был заботиться о лепешках сам, но пришлось помочь Абдуллахи корзиной дурры из моего бережливо хранимого запаса. Отъезд из этого негостеприимного места задержался на несколько дней из-за смены носильщиков; носильщики, пришедшие с нами из Джур-Гаттаса, были жителями Бойко и дальше не шли. Кроме того, из-за сильного дождя у нас не было возможности покинуть наши тукули. Вопрос с носильщиками был мною скоро урегулирован путем подношения подарков шейху Бонгола. Мы вышли из Бойко в полдень и пошли в юго-восточном направлении до зерибы Нгама. На ночлег мы опять остановились в пустыне, на том месте, где еще стояли травяные хижины прежнего лагеря Абдуллахи. Дальнейшие семь часов пути привели нас, наконец, 23 сентября, опять к человеческому жилью, и мы вошли в зерибу Нгама, расположенную в семи километрах на юго-восток от того места, где находилось старое селение того же названия. Последние селения негров бонго мы встретили в Бойко. У зерибы Нгама, на расстоянии двухдневного похода от Бойко, жили уже негры митту. Это племя занимает среди народностей в области Нила особое положение и значительно отличается диалектом, обычаями, нравами и внешностью от своих соседей – бонго, динка, мору и макарака.
Я уж однажды прошел их область во время моего путешествия от Гоза к зерибе Дефа’Аллы (Аяк). Южнее этой местности находится граница между поселениями негров митту и агар, также народности динка. В общем, племена митту населяют область между реками Роах и Роль-Джало. По ту сторону восточного берега Роля часть области занята племенами софи и бехли, по другую же сторону реки область обитания последних простирается до селений негров гохк. Митту делятся на несколько племен, мало отличающихся друг от друга. Это племена бехли, лори, лехзи, софи, гери и митту-мади. Хотя я прошел область Митту почти всю вдоль и поперек, но не могу прибавить ничего существенного к описанию и характеристике этой области, опубликованным д-ром Швейнфуртом. В первый раз я прошел ее с большой поспешностью с экспедицией Багит-аги, во второй же раз – теперь, под водительством Абдуллахи. Я также не имел возможности остановиться здесь подольше, так как должен был спешить, чтоб застать в Гоза князя бомбе из Кабаенди, Рингио, и с ним продолжить путь по Макарака. Однако короткого пребывания в зерибах Абдуллахи было для меня достаточно, чтобы заметить в них изменения, происшедшие со времени путешествия по ним д-ра Швейнфурта.
От прежнего благополучия зериб, их богатых зерновых запасов и обилия рогатого скота и коз ничего не осталось; я видел повсюду крайнюю нужду и должен был помочь управителю этого округа Абдуллахи частью своих скудных запасов зерна. Векили, солдаты и торговцы – обитатели зериб – бессовестно и безжалостно грабили бедных негров и довели страну до того, что целые деревни принуждены были оставлять насиженные места и бежать – одни под защиту укрепившего свое могущество султана азанде Мбио, другие – на юг, к племени лооба или к вождю племени абака, Анзеа. Страна Митту обезлюдела, земледелие пришло в упадок, и даже нубийцы не могли ничего больше выжать из несчастных, оставшихся еще на месте митту. Такой же упадок и обнищание испытывало и племя бабукур, или мабугуру. Их область раньше была житницей и складом запасов для торговых караванов. Теперь, обобранные и разоренные, бабукур также искали убежища у султана Мбио и переселялись в его страну. Позже, когда после длительного и мужественного сопротивления Мбио вынужден был покориться египтянам, бабукур бежали в область между горой Багинзе и селениями абака. Остававшихся на своих местах мабугуру люди Абдуллахи увели в рабство, и еще тогда опустошение и обезлюдение постигли эту страну с беспощадностью рока. Так повсюду в странах негров мы видим, как своры нубийцев и других магометан опустошают земли и уничтожают целые народности, идя все дальше своим страшным путем и вторгаясь в самое сердце страдающей под ярмом проклятого рабства Африки. Старые, вероятно, столетиями переходившие из поколения в поколение обычаи исчезли и частично вытеснены обычаями, возникшими под чужеземным влиянием; с другой стороны, все усиливающаяся нужда, все более жестокая борьба за существование делают невозможным сохранение церемоний и празднеств, которыми в прежнее время сопровождали рождение и смерть, брачные связи и т. п. Там, где негр посредством какого-либо производства, кузнечными и гончарными поделками, резьбой по дереву и слоновой кости, плетением и ткачеством хотя бы скромно украшает свою хижину, появляется «абу-турк» и грабит все, что радовало сердце негра и делало его жизнь удобной и приятной. С тех пор как хартумские торговцы увидели, что путешественники гонятся за предметами обихода негров и платят хорошие деньги за красивые, редкие вещи, каждый солдат из зерибы похищает у негра все, что он может у него найти, и продает это как «антик» возвращающимся в Хартум донколанцам. Негр, видя, как его лишают не только скота и зерна, но даже и больших и малых предметов его и без того скромного домашнего обихода, теперь теряет охоту что-либо делать, постепенно пропадает охота к работе, и многие отрасли домашнего производства пришли в упадок, заглохли. Этот процесс придает описаниям старых путешественников историческую ценность. Там, где еще Швейнфурт, Хейглин или Петерик наблюдали национальную жизнь бонго, джур, динка и других народов в полном расцвете, я нашел эти народы под угрозой потери не только независимости, но даже самого существования; прежние условия их жизни изменены насильственным вторжением, их культура и национальная самобытность находятся в процессе распада и перехода к новым формам.
Двадцать шестого ноября в сопровождении Абдуллахи я вышел из зерибы Нгама. После четырехчасового перехода в южном направлении наш караван подошел к берегу Уоко, притоку Бахр-Роля, до перехода через который нам пришлось пройти несколько мелких рек. На западе-юго-западе мы увидели гору Уоба. По другую сторону Уоко, реки шириной в 6,5 м и глубиной в 0,5 м, находились почти непроходимые травяные массивы, а за ними – возвышенность, покрытая скалистыми нагромождениями.
Здесь мы встретили транспорт рабов, около двадцати мальчиков и девочек, привязанных друг к другу ремнями и несущих тюки с зерном. Какое тяжелое зрелище!
До прихода в зерибу Керо, в 30 км от Нгама на юг, нас промочил дождь, ливший много часов подряд. С радостью приветствовали мы обработанные поля, указывающие на близость зерибы. Мне очень хотелось сменить мою промокшую одежду. У самой зерибы мы опять должны были перейти через реку Уоко. Вокруг зерибы живут негры митту-мади, переселившиеся сюда из старой зерибы Керо и из Рего.
Вечером пришли гонцы из Сайядина и сообщили, что Багит-ага уже вышел из этой станции. Я должен был как можно скорее идти в Гоза. Мое намерение посетить самую большую, недавно возникшую зерибу Абдуллахи – Кана, вблизи Мбого, и оттуда пройти в Гоза из-за недостатка времени было невыполнимо. Я находился здесь у одной из последних станций Абдуллахи и был бы вынужден составлять для дальнейшего путешествия собственный караван, если бы Ибрагим Фауци не дал распоряжения Абдуллахи проводить меня до Гоза. Он дал мне новых носильщиков, и в сопровождении Абдуллахи и нескольких драгоманов 28 сентября я начал последний этап моего путешествия.