Прибытие макарака внесло большое оживление в зерибу. Нельзя сказать, что и до этого здесь было тихо и спокойно, как, например, в тунисских или нубийских поселениях, казавшихся вымершими; наоборот, различнейшие звуки, особенно по вечерам и до поздней ночи, составляли сатанинский концерт. Немного спокойнее было по утрам, после того как многосотенные стада домашнего скота были выгнаны на пастбище из-за изгороди крааля неподалеку от зерибы. Кроме скота, принадлежащего правительству, каждая семья имела собственное небольшое стадо. Но в наступившей после угона скота тишине особенно ясно раздавались сварливые женские голоса, и мы становились невольными свидетелями семейных сцен. Соседка справа, в проворстве язычка не уступающая торговке Берлина или Вены, начинает взволнованно и бесконечно долго доказывать своим рабыням их никчемность, причем она часто прибегает к излюбленному сравнению рабынь с собаками; для большей же убедительности своих слов она обязательно выдернет из стены несколько камышин и обработает ими спины несчастных. Как только умолкают крики справа, пронзительный голос моей соседки слева дает знать, что и она не менее активна в управлении своим домом. Из другого конца раздается неистовый крик непослушного мальчугана, получающего заслуженное наказание, а в третьем месте совсем юный гражданин мира громко требует пищи от своей жестокой кормилицы. Играющие на улице дети награждают друг друга ударами камыша, чтобы, по примеру спартанцев, еще в детстве подготовить себя к позднейшим ударам «курбаши», и шумят так, что я не имею покоя в течение всего дня. Если добавить к этому вечное кудахтанье кур, клохтанье индюшек, блеяние оставшихся овец и коз и, кроме того, как аккомпанемент, учебные упражнения солдат гарнизона на трубе, то можно себе легко представить «дневной покой» в зерибе.
Вечером описанные шумные сцены повторяются, но часто еще дополняются монотонным пением собравшегося на какое-нибудь празднество общества. Неизменно участвующий в таких случаях барабан тамтам, в который бьют пальцами, сопровождает длящееся много часов в одном ритме, без всякого изменения, немелодическое пение. От времени до времени, при каждом взрыве веселья на празднестве, пение прерывается горловой трелью целого легиона женщин. Ко всему этому добавляется аккомпанемент возвращающихся в крааль и к хижинам стад скота. По счастью, куры уже своевременно скрылись на крышах хижин и не принимают участия в ночном гаме, зато коты, здесь совсем не похожие на миролюбивых домашних животных, начинают свои концерты. В постоянной вражде, они гоняются друг за другом через изгороди и по крышам и не дают спать своими душераздирающими любовными песнями, «способными смягчить камень и привести людей в бешенство». От их воровских когтей ничего не убережешь. Эти негодяи часто воровали у нас только что приготовленный сыр.
Упомянутый выше барабан – «дарабукке» по-арабски – является излюбленным инструментом во всем Судане. Поздно ночью, когда пение и шум уже затихли, и лишь переклички стражи, кошачие концерты и хрюкание гиппопотамов в реке нарушают тишину, можно услышать какого-нибудь мечтательно мурлыкающего любителя музыки, который, аккомпанируя себе, постукивает в барабан, и часто утром при пробуждении еще звучит в ушах его дробь.
Гиппопотам в зарослях папируса. Фотография
Я уже сказал, что макарака внесли новую жизнь в зерибу. Кроме пришедших с караваном многочисленных донколанцев, солдат нерегулярных войск для охраны, чиновников мудира (правителя) провинции Макарака Багит-аги, которые встретили здесь старых знакомых и проводили вечера в постоянных веселых пирах с мериссой и водкой, – на станцию ежедневно приходило еще много негров макарака. Помимо слоновой кости, которую они обязаны были сюда доставлять, они приносили много местных продуктов для обмена на ткани и водку Они постоянно ходили по зерибе от тукля к туклю с большими или маленькими корзинами на головах и предлагали кунжут, лубию (Dolichos nilotica Dal),[24] красный перец и др. В обмен они чаще всего требовали «бонго» – ткани. Большинство этих негров говорило более или менее хорошо на судано-арабском наречии. Хартумские торговцы уже много лет содержали зерибы для торговли слоновой костью и рабами в их области, и некоторые негры, будучи у них в услужении, усвоили язык своих господ. Они и ко мне приходили ежедневно. В течение последующих недель я выменял у них маленькую коллекцию этнографических предметов, оружия, украшения и др. Для обмена я имел легкую, подкрашенную индиго хлопчатобумажную ткань, которая называется в Хартуме «тирка» и является во всем Судане и даже в отдаленных негритянских областях очень ходким товаром. Эта ткань обычно поступает в продажу в пакетах по два куска, каждый кусок около 35 см шириной и 14–15 локтей (дера) длиной. Один пакет, называемый «джас» (пара), стоил в Хартуме один талер, или около пяти франков, здесь же в Ладо он ценился вдвое дороже. Такой кусок тирки я разрывал на шестнадцать одинаковых частей, которые годились как поясные передники. Эти куски и составляли мою обменную монету. Солдаты и донколанцы, которые были одеты и в тканях не особенно нуждались, предпочитали водку; в отношении качества они не были особенно требовательны и довольствовались обыкновенным спиртом.
Закупленный мной в Хартуме бисер, правда низкосортный, успеха не имел. Макарака, толпами приходившие к нашим хижинам, сильно интересовались новыми для них вещами, которые они видели у меня. Особенный интерес проявляли женщины макарака, полагаю, что больше из любопытства. Сидя в группах между мужчинами перед низкой дверью в мой тукль, они указывали друг другу вещи, интересовавшие их. Однако надо сказать им в похвалу, что они ограничивались лишь осмотром de visu. Такого интереса я не нашел у негров бари, которые вообще более вялы и инертны; поэтому мне не удавалось получить у них что-либо для своих коллекций. Между часто посещавшими меня неграми макарака был также вождь, которому очень по вкусу пришелся арак, и он постоянно его требовал. Я наполнил бокал, и он обошел вкруговую моих посетителей, сидевших перед дверью. С видимым удовольствием они прихлебывали обжигающую жидкость, и их лица, расплывшиеся в довольные улыбки, короткое прищелкивание языком и убедительное «taib!» (хорошо! хорошо!) явно говорили о полном одобрении. Во время одной из таких бесед я показал им швейнфуртовскую книгу «Artes africanae», и они узнали большинство из нарисованных вещей. Это их сильно удивило и обрадовало; они изумленно восклицали, что замечательный белый человек запер в свою книгу узнанные ими предметы. При следующем посещении вождь привел двух своих жен и, потребовав книгу, показывал и самоуверенно разъяснял им рисунки хижин, которые, конечно, были его хижинами, и т. п. Женщины, со своей стороны, узнавшие многие предметы, смотрели не только с большим удивлением, но даже и с некоторой боязнью, так как, конечно, такая книга не могла же быть совсем без колдовства.
Как из моих наблюдений, так и из наблюдений других путешественников, явствует, что некоторые племена негров, как, например, ньям-ньям (макарака являются их ответвлением), мангбатту, племена банту– ваниоро и баганда,[25] проявляют совершенно поразительное понимание плоскостного изображения пластических предметов на картинах; этой способности недостает арабам и арабизированным хамитам,[26] вероятно, вследствие непривычки видеть нарисованные изображения предметов. Так, Рионга, вождь ваниоро, взял в руки показанные ему фотографии людей совершенно правильно, головой вверх, и определил по ним племена негров шули или ланго. Я отмечаю это потому, что этим людям от природы присуща способность разбираться в изображениях и рисунках, в то время как часто даже для высокопоставленных арабов и египтян эти изображения были неразрешимой загадкой. Один египетский паша в Хартуме никак не мог понять, почему человеческое лицо, нарисованное в профиль, должно иметь лишь один глаз и одно ухо, а портрет сильно декольтированной парижской светской дамы он принял за портрет бородатого, загорелого американского морского офицера, который ему эту фотографию показал.
Мужчина макарака. Фотография
Племена бари и макарака сильно разнятся не только по способностям и характеру, но и по своему внешнему облику. Цвет кожи макарака светлее и переходит в коричнево-красный оттенок; они ниже ростом, но пропорционально сложены. Вместо длинных и тощих конечностей бари, у макарака видна хорошо развитая мускулатура. Нередко среди них встречаются коренастые атлетические фигуры, и, в сравнении с бари, они своей эластичной походкой заставляют даже любоваться ими; то же относится и к женщинам. Многое добавляет к этому их физическая чистоплотность. В то время как бари и днем покрыты пеплом, пылью и землей, в которых они валяются ночью, макарака держат свое тело в чистоте, в свободные часы приводят себя в порядок и даже, как я наблюдал, чистят ногти. Даже выражение лица у макарака приятнее, чем у бари, хотя сильно выдающиеся скулы и широкий нос часто придают им дикий вид. Рот у них небольшой, с не слишком толстыми губами; темные глаза, иногда очень большие, но окаймленные круглыми веками, с колючим взглядом. Лоб низкий; очень черные курчавые волосы, заплетенные в мелкие косички или в тщательно сделанные толстые косы, свисают от пробора по сторонам лица и сзади. У некоторых узкая коса уложена вокруг лба к затылку. Растительность на лице очень слабая, однако можно встретить и густые бороды; например, я запомнил одного негра, который пропустил свою бороду под подбородком сквозь железное колечко и придал ей внизу острую форму. Многое, сказанное мною о мужчинах, относится и к женщинам макарака. Добавлю еще, что они большей частью красиво и пропорционально сложены и из всех виденных мной негритянок производят наиболее приятное впечатление. Они могут долго, в упор рассматривать вас, непринужденно вперив в вас свои большие глаза. Я заметил, что у них маленький рот и маленькие руки и ноги.
В то время как у бари мужчины ходят совершенно нагие, а женщины прикрываются разнообразными передниками, у западных племен – макарака, мунду, абукайя и др. – мы наблюдали обратное явление. У этих племен все мужчины, без исключения, носят передник, женщины же находят, что для них достаточно фигового листка, который, правда, заменен у них целой веткой свежей зелени, легко сменяемой при увядании. Сама природа заботится о новейших, красиво оформленных туалетах для этих красоток. Как завидна участь их мужей!
Однако было бы ошибочно назвать женщин макарака бесстыдными; по моим наблюдениям при посещении их, они застенчиво теребят свое лиственное одеяние, растягивая его вверх и в ширину; я думаю, что их манера немедленно присаживаться в присутствии чужестранца также вызывается чувством стыдливости.
Вместе с караваном пришли не только макарака, но и представители соседних им племен. Ниже, когда я буду описывать мое путешествие и пребывание в области Макарака, я расскажу о внешности, особенностях и характере этих негров.
Для того чтоб понаблюдать за этими людьми в устроенном ими лагере при «фантазии»,[27] объявленной громкими звуками барабана «нокара», я решил совершить к ним прогулку. Звуки музыкальных инструментов показывали мне направление. Через 15 минут я дошел до лагеря. Легкие хижины из травы, рассчитанные на короткое пребывание, составляли жилища носильщиков каравана. Под красивой сикоморой было расчищено и утрамбовано место для «фантазии». Мудир Багит-ага, которого я посетил, пригласил меня сесть на диван, покрытый коврами – ангареб, и вместе с ним присутствовать на «фантазии». Какое это было зрелище! Невиданный мной новый мир! Как много интересного и замечательного открывается внимательному наблюдателю в веселых играх этих стоящих у колыбели культуры народов! Как это непохоже на поработивших их магометан, которые считают танец, это общепринятое выражение веселья, чем-то непристойным для мужчины, чему, вероятно, способствует и характер танцев их пляшущих за плату искусных танцовщиц. Как в Египте, так и в Судане, темнокожие балерины забавляют публику недвусмысленными изображениями любовной страсти, причем гибкость их тела, особенно живота, прямо-таки поразительна. Наши же негры находили удовольствие, лично участвуя в танцах. Хоть это довольно трудно, хочу попробовать описать это зрелище.
Макарака окружали большим хороводом, открытым с одной стороны, своих музыкантов. Обращенные к центру, слегка наклонившись вперед, вяло протягивая перед собой руки, в позе человека, что-то дающего другому, они двигали ногами в такт, то семеня, то переставляя их, причем все танцоры, во главе с упомянутым вождем, двигались очень медленно слева направо. При поднятых плечах руки равномерно двигались вверх и вниз, как если бы они хотели вылить обеими руками сосуд; при этом все одновременно качали головой из стороны в сторону в такт громкой музыке. Вначале темп был спокойный, затем танец делался живее, ведущий танцор указывал ритм. После многократного кругового движения танца все вдруг меняли положение движением вправо, так что танцоры теперь стояли не рядом, а один за другим, гуськом. В этом измененном положении они подпрыгивали, подгоняя друг друга. В поте лица своего эти негры зарабатывали свое удовольствие, в течение долгих часов они неутомимо подпрыгивали, семенили и скакали под звуки тыквенных рожков.
Кроме неизменного большого барабана «нокара», музыка состояла из нескольких бутылочных тыкв, которые, в соответствии с их длиной, издают низкий или высокий звук. Последовательно чередуя длину тыкв, макарака составляют таким образом целый духовой оркестр, музыка которого менее шумна и не так тяжела для слуха, как все другие виды музыки, которую мне пришлось слышать в Судане. В тех случаях, когда бутылочная тыква недостаточна, помогает рука человека; я видел басовые рожки длиной около двух метров. Чем длиннее рог, тем ниже его тон.
С макарака пришли в Ладо и несколько негров бомбе. Они не принимали участия в танце. Чтобы доставить мне удовольствие, Багит-ага вызвал группу в пятнадцать человек; вооруженные щитами и копьями, они изобразили военную игру с пением. Запевала начал пение несколькими словами, частично спетыми, частично сказанными, в унисон повторенными всеми остальными участниками. Это подобие песни делалось все живее, под конец певцы накрылись щитами и изобразили сражение на копьях.
2 января 1877 г. неожиданно прибыло из Хартума судно «Ссафия». На нем вернулся обратно д-р Эмин-эфенди, чтобы опять занять свою должность правительственного врача. Я был очень доволен его приездом; при его посредстве мне легче будет снестись со станционными чиновниками по поводу моего путешествия (я опасался затруднений, всегда возникающих при столкновении с египетскими и турецкими чиновниками); кроме того, у меня будет возможность вести беседу с образованным человеком.
В начале января вернулись многие макарака, отсутствовавшие в течение последних недель. Опять в зерибе стало оживленнее. Посланная за провиантом экспедиция, так называемая «газве»,[28] привезла из деревень бари большие количества дурры, ежедневно горами ссыпавшейся в склады. А там, где есть много дурры, появляется и много мериссы. «Газве» составляются как из негров макарака и солдат их округа, так и из гарнизона Ладо. Кроме полученных путем грабежа и распределенных порций дурры, многие сумели еще дополнительно раздобыть и ссыпать в свои жилища дурру Эти сверхзапасы употреблялись для варки, вернее сказать, для заквашивания мериссы, причем о последующих, быть может, голодных днях никто не заботился. Говорить о варке при приготовлении мериссы, собственно, нельзя. Размолотая в муку дурра поливается в сосуде водой, сосуд закрывается, и дурра подвергается брожению; получаемый холодным путем напиток фильтруется и в таком виде идет в употребление.
«Газве» обогатили и мои коллекции. Я употребляю для этих экспедиций название «газве», данное им людьми зерибы. В сущности это экспедиция для взимания податей скотом и зерном в селениях бари, находящихся под ведомством станции. Конечно, при этом неизбежно возникают споры, которые обычно заканчиваются ограблением всей деревни, так что солдаты в зерибе были правы, дав этим экспедициям то же название, что и разбойничьим и грабительским набегам в область враждебных и непокоренных негров. Все то, что я не мог получить у бари путем обмена (оружие, украшения, предметы обихода), я получил от вернувшихся солдат.
Еще три недели я должен был ожидать отъезда из Ладо. 12 января я, наконец, поверил, что долгожданный момент отбытия наступил, так как ко мне явился писец для выяснения вопроса о носильщиках. Требуемое мной число носильщиков – сорок пять человек – не только было мне обещано, но даже увеличено до пятидесяти. Я пополнил свой обменный запас покупкой разных мелочей, дал указание наполнить еще один сосуд спиртом для препарирования и для подарков в маленьких дозах и принял меры к возвращению в Хартум двух моих заболевших слуг, с которыми решился расстаться. Это были Эберле, немец, нанятый мною в Хартуме, и нубиец Абд-эль-Фадель. Морджан, маленький негр мору, оказался довольно проворным, и я надеялся, что в будущем из него выйдет хороший слуга. В Макарака он должен был получить еще двух товарищей. Я надеялся таким образом освободиться от хартумских слуг, которыми был недоволен.
После двухмесячной задержки в Ладо, 22 января 1877 г., наконец, наступил долгожданный отъезд, которого я так горячо желал. На рассвете к моей усадьбе собрались предназначенные для меня сорок пять носильщиков. Мы отправились в поход в 6 часов 40 минут.
Euphorbia
Некоторое время еще оставался виден Бахр-эль-Джебель. Затем мы вступили в заросли кустарников мимоз и акаций. В чаще вилась в юго-западном направлении узкая извилистая тропинка. Среди низких зарослей, кустарников, перемежающихся просеками, покрытыми редкой высокой травой, в настоящее время выжженной солнцем, поднимались отдельные могучие стволы широколиственных тенистых тамариндов, трекулии,[29] «шеджер-эль-филя» – слонового дерева (Kigelia abessinica); великолепных Butyrosperme – куруленг, как их называют бари. Между деревьями росли кусты Balanites и Dalbergia. Тысячи птиц оживляли кусты и деревья и наполняли воздух пением и щебетаньем. Вдали на горизонте постепенно поднимавшегося вверх ландшафта показались горы страны Ниамбара, подернутые синей дымкой. Через час после выступления из Ладо мы прошли первое поселение негров бари, за которым последовал целый ряд деревушек, огороженных частоколом из подсвечников растения Euphorbia.[30]
Благодаря ограде они имеют чистый и опрятный вид. Эти деревушки расположены в напоминающей парк местности, направо и налево от дороги. Круглые, покрытые соломой хижины конусообразной формы густо обсажены кустарниками молочая, как и скошенные в настоящее время поля дурры и табачные плантации. Последние, возделанные с особой заботливостью, защищены от солнца хворостом.
К востоку и югу от дороги глазам представляется широкая, далеко простирающаяся равнина. В 9 часов 50 минут мы пересекли русло маленькой глубокой речки шириной около десяти шагов. В 10 часов 25 минут мы разбили лагерь на расстоянии приблизительно 10 минут ходьбы от хора Лурит.[31] Этот хор, вдоль которого мы на следующий день прошли некоторое расстояние, был высохшим, и русло, шириной в сто шагов, оказалось заполнено песчаными отложениями. Нубийцы называют его Хор-эр-Рамле, или «Песчаный хор». В углублениях оставались еще маленькие лужи. Если раскопать песок на глубину нескольких футов, начинает просачиваться вода. В дождливое время года хор Лурит вливается в Бахр-эль-Джебель; в июле месяце он представляет собой быстрый поток, глубиной в рост человека, по которому вверх по течению могут проходить небольшие суда.
Вид лагеря был очень пестрый, что обусловливалось большой численностью нашего каравана (Багит-ага определял его в 1200 человек) и присутствием представителей многочисленных племен и народностей, отличавшихся друг от друга ростом, цветом кожи, а также украшениями и тем, что здесь можно назвать одеждой. О величине и протяженности нашего каравана я получил правильное представление только здесь, в лагере. Наша экспедиция представляла собой смешение различных народностей. Тут были негры бари, ниамбара, мору, лигги, феджилу, мунду, абукайя, какуак, макарака и бомбе (ньям-ньям). Как уж было сказано, начальниками каравана были Багит-ага, мудир из зерибы Ванди, и Фадл’Алла, мудир из зерибы Кабаенди. Кроме того, в караване было много служащих, чиновников, донколанцев, более ста солдат нерегулярных войск, большая группа женщин-рабынь и детей. За караваном следовало множество рогатого скота, стада овец и коз, около дюжины ослов и много быков, низкорослой ниамбарской породы, приученных к верховой езде. Поддержание определенного порядка в столь большой экспедиции, несмотря на недостаточную дисциплинированность магометан нерегулярных войск, равно как и туземцев, можно было наладить благодаря наличию известных правил, базирующихся на многолетнем опыте; вскоре я имел возможность это наблюдать.
Отдельные подразделения маршировали гуськом, каждое со знаменем с изображением полумесяца. А там, где позволяла местность, шли многими колоннами, одна возле другой. После сигнала к подъему, данного звуками труб и барабана, караван выступил в поход на рассвете, в пять с половиной часов. В авангарде ехал Багит-ага с небольшим штабом донколанцев, которые должны были выполнять его распоряжения. За ним следовал ряд носильщиков с правительственными ценностями, продовольствием для зериб, ружьями, порохом, свинцом, железной утварью, тканями, предметами для обмена на слоновую кость и др. Фадл’Алла был в арьергарде, где находились и мы; он распоряжался отдельными надзирателями, которые должны были во время похода следить, чтобы никто не отставал.
Рогатый скот был для лучшего наблюдения разделен на небольшие группы; его гнали негры под наблюдением солдат, в стороне от дороги, через кусты. Скот часто падал, и на узком, гористом пути был тягостным бременем для колонны носильщиков и для нас.
Весь караван растянулся на час пути. Привал делали каждые два часа, чтобы дать отдохнуть передним группам, в то время как отставшие подтягивались, чтобы немного позже также расположиться на отдых. Вообще двигались быстро, делая 6 км в час, тогда как обычная скорость каравана 5 км в час. Экспедиция представляла при этом очень интересное, непрерывно изменяющееся зрелище, с перегоняющими друг друга или отдыхающими группами. Можно было видеть большей частью маленькие, но сильные, коренастые фигурки макарака, резко отличавшиеся от других носильщиков значительно более светлым цветом кожи и искусными, требовавшими большой затраты времени, прическами из косичек. Бари и ниамбара представляли совсем иную картину. Высокие, худые, с длинными, тонкими ногами, бари выделялись пепельно-серым цветом своей покрытой грязью кожи и пренебрежением к любой одежде. Ниамбара же легко было узнать по характерной пунктирной татуировке лба и висков; мору выделялись татуировкой висков, похожей на рисунок гусиного хвоста.
Вечером описанные шумные сцены повторяются, но часто еще дополняются монотонным пением собравшегося на какое-нибудь празднество общества. Неизменно участвующий в таких случаях барабан тамтам, в который бьют пальцами, сопровождает длящееся много часов в одном ритме, без всякого изменения, немелодическое пение. От времени до времени, при каждом взрыве веселья на празднестве, пение прерывается горловой трелью целого легиона женщин. Ко всему этому добавляется аккомпанемент возвращающихся в крааль и к хижинам стад скота. По счастью, куры уже своевременно скрылись на крышах хижин и не принимают участия в ночном гаме, зато коты, здесь совсем не похожие на миролюбивых домашних животных, начинают свои концерты. В постоянной вражде, они гоняются друг за другом через изгороди и по крышам и не дают спать своими душераздирающими любовными песнями, «способными смягчить камень и привести людей в бешенство». От их воровских когтей ничего не убережешь. Эти негодяи часто воровали у нас только что приготовленный сыр.
Упомянутый выше барабан – «дарабукке» по-арабски – является излюбленным инструментом во всем Судане. Поздно ночью, когда пение и шум уже затихли, и лишь переклички стражи, кошачие концерты и хрюкание гиппопотамов в реке нарушают тишину, можно услышать какого-нибудь мечтательно мурлыкающего любителя музыки, который, аккомпанируя себе, постукивает в барабан, и часто утром при пробуждении еще звучит в ушах его дробь.
Я уже сказал, что макарака внесли новую жизнь в зерибу. Кроме пришедших с караваном многочисленных донколанцев, солдат нерегулярных войск для охраны, чиновников мудира (правителя) провинции Макарака Багит-аги, которые встретили здесь старых знакомых и проводили вечера в постоянных веселых пирах с мериссой и водкой, – на станцию ежедневно приходило еще много негров макарака. Помимо слоновой кости, которую они обязаны были сюда доставлять, они приносили много местных продуктов для обмена на ткани и водку Они постоянно ходили по зерибе от тукля к туклю с большими или маленькими корзинами на головах и предлагали кунжут, лубию (Dolichos nilotica Dal),[24] красный перец и др. В обмен они чаще всего требовали «бонго» – ткани. Большинство этих негров говорило более или менее хорошо на судано-арабском наречии. Хартумские торговцы уже много лет содержали зерибы для торговли слоновой костью и рабами в их области, и некоторые негры, будучи у них в услужении, усвоили язык своих господ. Они и ко мне приходили ежедневно. В течение последующих недель я выменял у них маленькую коллекцию этнографических предметов, оружия, украшения и др. Для обмена я имел легкую, подкрашенную индиго хлопчатобумажную ткань, которая называется в Хартуме «тирка» и является во всем Судане и даже в отдаленных негритянских областях очень ходким товаром. Эта ткань обычно поступает в продажу в пакетах по два куска, каждый кусок около 35 см шириной и 14–15 локтей (дера) длиной. Один пакет, называемый «джас» (пара), стоил в Хартуме один талер, или около пяти франков, здесь же в Ладо он ценился вдвое дороже. Такой кусок тирки я разрывал на шестнадцать одинаковых частей, которые годились как поясные передники. Эти куски и составляли мою обменную монету. Солдаты и донколанцы, которые были одеты и в тканях не особенно нуждались, предпочитали водку; в отношении качества они не были особенно требовательны и довольствовались обыкновенным спиртом.
Закупленный мной в Хартуме бисер, правда низкосортный, успеха не имел. Макарака, толпами приходившие к нашим хижинам, сильно интересовались новыми для них вещами, которые они видели у меня. Особенный интерес проявляли женщины макарака, полагаю, что больше из любопытства. Сидя в группах между мужчинами перед низкой дверью в мой тукль, они указывали друг другу вещи, интересовавшие их. Однако надо сказать им в похвалу, что они ограничивались лишь осмотром de visu. Такого интереса я не нашел у негров бари, которые вообще более вялы и инертны; поэтому мне не удавалось получить у них что-либо для своих коллекций. Между часто посещавшими меня неграми макарака был также вождь, которому очень по вкусу пришелся арак, и он постоянно его требовал. Я наполнил бокал, и он обошел вкруговую моих посетителей, сидевших перед дверью. С видимым удовольствием они прихлебывали обжигающую жидкость, и их лица, расплывшиеся в довольные улыбки, короткое прищелкивание языком и убедительное «taib!» (хорошо! хорошо!) явно говорили о полном одобрении. Во время одной из таких бесед я показал им швейнфуртовскую книгу «Artes africanae», и они узнали большинство из нарисованных вещей. Это их сильно удивило и обрадовало; они изумленно восклицали, что замечательный белый человек запер в свою книгу узнанные ими предметы. При следующем посещении вождь привел двух своих жен и, потребовав книгу, показывал и самоуверенно разъяснял им рисунки хижин, которые, конечно, были его хижинами, и т. п. Женщины, со своей стороны, узнавшие многие предметы, смотрели не только с большим удивлением, но даже и с некоторой боязнью, так как, конечно, такая книга не могла же быть совсем без колдовства.
Как из моих наблюдений, так и из наблюдений других путешественников, явствует, что некоторые племена негров, как, например, ньям-ньям (макарака являются их ответвлением), мангбатту, племена банту– ваниоро и баганда,[25] проявляют совершенно поразительное понимание плоскостного изображения пластических предметов на картинах; этой способности недостает арабам и арабизированным хамитам,[26] вероятно, вследствие непривычки видеть нарисованные изображения предметов. Так, Рионга, вождь ваниоро, взял в руки показанные ему фотографии людей совершенно правильно, головой вверх, и определил по ним племена негров шули или ланго. Я отмечаю это потому, что этим людям от природы присуща способность разбираться в изображениях и рисунках, в то время как часто даже для высокопоставленных арабов и египтян эти изображения были неразрешимой загадкой. Один египетский паша в Хартуме никак не мог понять, почему человеческое лицо, нарисованное в профиль, должно иметь лишь один глаз и одно ухо, а портрет сильно декольтированной парижской светской дамы он принял за портрет бородатого, загорелого американского морского офицера, который ему эту фотографию показал.
Племена бари и макарака сильно разнятся не только по способностям и характеру, но и по своему внешнему облику. Цвет кожи макарака светлее и переходит в коричнево-красный оттенок; они ниже ростом, но пропорционально сложены. Вместо длинных и тощих конечностей бари, у макарака видна хорошо развитая мускулатура. Нередко среди них встречаются коренастые атлетические фигуры, и, в сравнении с бари, они своей эластичной походкой заставляют даже любоваться ими; то же относится и к женщинам. Многое добавляет к этому их физическая чистоплотность. В то время как бари и днем покрыты пеплом, пылью и землей, в которых они валяются ночью, макарака держат свое тело в чистоте, в свободные часы приводят себя в порядок и даже, как я наблюдал, чистят ногти. Даже выражение лица у макарака приятнее, чем у бари, хотя сильно выдающиеся скулы и широкий нос часто придают им дикий вид. Рот у них небольшой, с не слишком толстыми губами; темные глаза, иногда очень большие, но окаймленные круглыми веками, с колючим взглядом. Лоб низкий; очень черные курчавые волосы, заплетенные в мелкие косички или в тщательно сделанные толстые косы, свисают от пробора по сторонам лица и сзади. У некоторых узкая коса уложена вокруг лба к затылку. Растительность на лице очень слабая, однако можно встретить и густые бороды; например, я запомнил одного негра, который пропустил свою бороду под подбородком сквозь железное колечко и придал ей внизу острую форму. Многое, сказанное мною о мужчинах, относится и к женщинам макарака. Добавлю еще, что они большей частью красиво и пропорционально сложены и из всех виденных мной негритянок производят наиболее приятное впечатление. Они могут долго, в упор рассматривать вас, непринужденно вперив в вас свои большие глаза. Я заметил, что у них маленький рот и маленькие руки и ноги.
В то время как у бари мужчины ходят совершенно нагие, а женщины прикрываются разнообразными передниками, у западных племен – макарака, мунду, абукайя и др. – мы наблюдали обратное явление. У этих племен все мужчины, без исключения, носят передник, женщины же находят, что для них достаточно фигового листка, который, правда, заменен у них целой веткой свежей зелени, легко сменяемой при увядании. Сама природа заботится о новейших, красиво оформленных туалетах для этих красоток. Как завидна участь их мужей!
Однако было бы ошибочно назвать женщин макарака бесстыдными; по моим наблюдениям при посещении их, они застенчиво теребят свое лиственное одеяние, растягивая его вверх и в ширину; я думаю, что их манера немедленно присаживаться в присутствии чужестранца также вызывается чувством стыдливости.
Вместе с караваном пришли не только макарака, но и представители соседних им племен. Ниже, когда я буду описывать мое путешествие и пребывание в области Макарака, я расскажу о внешности, особенностях и характере этих негров.
Для того чтоб понаблюдать за этими людьми в устроенном ими лагере при «фантазии»,[27] объявленной громкими звуками барабана «нокара», я решил совершить к ним прогулку. Звуки музыкальных инструментов показывали мне направление. Через 15 минут я дошел до лагеря. Легкие хижины из травы, рассчитанные на короткое пребывание, составляли жилища носильщиков каравана. Под красивой сикоморой было расчищено и утрамбовано место для «фантазии». Мудир Багит-ага, которого я посетил, пригласил меня сесть на диван, покрытый коврами – ангареб, и вместе с ним присутствовать на «фантазии». Какое это было зрелище! Невиданный мной новый мир! Как много интересного и замечательного открывается внимательному наблюдателю в веселых играх этих стоящих у колыбели культуры народов! Как это непохоже на поработивших их магометан, которые считают танец, это общепринятое выражение веселья, чем-то непристойным для мужчины, чему, вероятно, способствует и характер танцев их пляшущих за плату искусных танцовщиц. Как в Египте, так и в Судане, темнокожие балерины забавляют публику недвусмысленными изображениями любовной страсти, причем гибкость их тела, особенно живота, прямо-таки поразительна. Наши же негры находили удовольствие, лично участвуя в танцах. Хоть это довольно трудно, хочу попробовать описать это зрелище.
Макарака окружали большим хороводом, открытым с одной стороны, своих музыкантов. Обращенные к центру, слегка наклонившись вперед, вяло протягивая перед собой руки, в позе человека, что-то дающего другому, они двигали ногами в такт, то семеня, то переставляя их, причем все танцоры, во главе с упомянутым вождем, двигались очень медленно слева направо. При поднятых плечах руки равномерно двигались вверх и вниз, как если бы они хотели вылить обеими руками сосуд; при этом все одновременно качали головой из стороны в сторону в такт громкой музыке. Вначале темп был спокойный, затем танец делался живее, ведущий танцор указывал ритм. После многократного кругового движения танца все вдруг меняли положение движением вправо, так что танцоры теперь стояли не рядом, а один за другим, гуськом. В этом измененном положении они подпрыгивали, подгоняя друг друга. В поте лица своего эти негры зарабатывали свое удовольствие, в течение долгих часов они неутомимо подпрыгивали, семенили и скакали под звуки тыквенных рожков.
Кроме неизменного большого барабана «нокара», музыка состояла из нескольких бутылочных тыкв, которые, в соответствии с их длиной, издают низкий или высокий звук. Последовательно чередуя длину тыкв, макарака составляют таким образом целый духовой оркестр, музыка которого менее шумна и не так тяжела для слуха, как все другие виды музыки, которую мне пришлось слышать в Судане. В тех случаях, когда бутылочная тыква недостаточна, помогает рука человека; я видел басовые рожки длиной около двух метров. Чем длиннее рог, тем ниже его тон.
С макарака пришли в Ладо и несколько негров бомбе. Они не принимали участия в танце. Чтобы доставить мне удовольствие, Багит-ага вызвал группу в пятнадцать человек; вооруженные щитами и копьями, они изобразили военную игру с пением. Запевала начал пение несколькими словами, частично спетыми, частично сказанными, в унисон повторенными всеми остальными участниками. Это подобие песни делалось все живее, под конец певцы накрылись щитами и изобразили сражение на копьях.
2 января 1877 г. неожиданно прибыло из Хартума судно «Ссафия». На нем вернулся обратно д-р Эмин-эфенди, чтобы опять занять свою должность правительственного врача. Я был очень доволен его приездом; при его посредстве мне легче будет снестись со станционными чиновниками по поводу моего путешествия (я опасался затруднений, всегда возникающих при столкновении с египетскими и турецкими чиновниками); кроме того, у меня будет возможность вести беседу с образованным человеком.
В начале января вернулись многие макарака, отсутствовавшие в течение последних недель. Опять в зерибе стало оживленнее. Посланная за провиантом экспедиция, так называемая «газве»,[28] привезла из деревень бари большие количества дурры, ежедневно горами ссыпавшейся в склады. А там, где есть много дурры, появляется и много мериссы. «Газве» составляются как из негров макарака и солдат их округа, так и из гарнизона Ладо. Кроме полученных путем грабежа и распределенных порций дурры, многие сумели еще дополнительно раздобыть и ссыпать в свои жилища дурру Эти сверхзапасы употреблялись для варки, вернее сказать, для заквашивания мериссы, причем о последующих, быть может, голодных днях никто не заботился. Говорить о варке при приготовлении мериссы, собственно, нельзя. Размолотая в муку дурра поливается в сосуде водой, сосуд закрывается, и дурра подвергается брожению; получаемый холодным путем напиток фильтруется и в таком виде идет в употребление.
«Газве» обогатили и мои коллекции. Я употребляю для этих экспедиций название «газве», данное им людьми зерибы. В сущности это экспедиция для взимания податей скотом и зерном в селениях бари, находящихся под ведомством станции. Конечно, при этом неизбежно возникают споры, которые обычно заканчиваются ограблением всей деревни, так что солдаты в зерибе были правы, дав этим экспедициям то же название, что и разбойничьим и грабительским набегам в область враждебных и непокоренных негров. Все то, что я не мог получить у бари путем обмена (оружие, украшения, предметы обихода), я получил от вернувшихся солдат.
Еще три недели я должен был ожидать отъезда из Ладо. 12 января я, наконец, поверил, что долгожданный момент отбытия наступил, так как ко мне явился писец для выяснения вопроса о носильщиках. Требуемое мной число носильщиков – сорок пять человек – не только было мне обещано, но даже увеличено до пятидесяти. Я пополнил свой обменный запас покупкой разных мелочей, дал указание наполнить еще один сосуд спиртом для препарирования и для подарков в маленьких дозах и принял меры к возвращению в Хартум двух моих заболевших слуг, с которыми решился расстаться. Это были Эберле, немец, нанятый мною в Хартуме, и нубиец Абд-эль-Фадель. Морджан, маленький негр мору, оказался довольно проворным, и я надеялся, что в будущем из него выйдет хороший слуга. В Макарака он должен был получить еще двух товарищей. Я надеялся таким образом освободиться от хартумских слуг, которыми был недоволен.
После двухмесячной задержки в Ладо, 22 января 1877 г., наконец, наступил долгожданный отъезд, которого я так горячо желал. На рассвете к моей усадьбе собрались предназначенные для меня сорок пять носильщиков. Мы отправились в поход в 6 часов 40 минут.
Некоторое время еще оставался виден Бахр-эль-Джебель. Затем мы вступили в заросли кустарников мимоз и акаций. В чаще вилась в юго-западном направлении узкая извилистая тропинка. Среди низких зарослей, кустарников, перемежающихся просеками, покрытыми редкой высокой травой, в настоящее время выжженной солнцем, поднимались отдельные могучие стволы широколиственных тенистых тамариндов, трекулии,[29] «шеджер-эль-филя» – слонового дерева (Kigelia abessinica); великолепных Butyrosperme – куруленг, как их называют бари. Между деревьями росли кусты Balanites и Dalbergia. Тысячи птиц оживляли кусты и деревья и наполняли воздух пением и щебетаньем. Вдали на горизонте постепенно поднимавшегося вверх ландшафта показались горы страны Ниамбара, подернутые синей дымкой. Через час после выступления из Ладо мы прошли первое поселение негров бари, за которым последовал целый ряд деревушек, огороженных частоколом из подсвечников растения Euphorbia.[30]
Благодаря ограде они имеют чистый и опрятный вид. Эти деревушки расположены в напоминающей парк местности, направо и налево от дороги. Круглые, покрытые соломой хижины конусообразной формы густо обсажены кустарниками молочая, как и скошенные в настоящее время поля дурры и табачные плантации. Последние, возделанные с особой заботливостью, защищены от солнца хворостом.
К востоку и югу от дороги глазам представляется широкая, далеко простирающаяся равнина. В 9 часов 50 минут мы пересекли русло маленькой глубокой речки шириной около десяти шагов. В 10 часов 25 минут мы разбили лагерь на расстоянии приблизительно 10 минут ходьбы от хора Лурит.[31] Этот хор, вдоль которого мы на следующий день прошли некоторое расстояние, был высохшим, и русло, шириной в сто шагов, оказалось заполнено песчаными отложениями. Нубийцы называют его Хор-эр-Рамле, или «Песчаный хор». В углублениях оставались еще маленькие лужи. Если раскопать песок на глубину нескольких футов, начинает просачиваться вода. В дождливое время года хор Лурит вливается в Бахр-эль-Джебель; в июле месяце он представляет собой быстрый поток, глубиной в рост человека, по которому вверх по течению могут проходить небольшие суда.
Вид лагеря был очень пестрый, что обусловливалось большой численностью нашего каравана (Багит-ага определял его в 1200 человек) и присутствием представителей многочисленных племен и народностей, отличавшихся друг от друга ростом, цветом кожи, а также украшениями и тем, что здесь можно назвать одеждой. О величине и протяженности нашего каравана я получил правильное представление только здесь, в лагере. Наша экспедиция представляла собой смешение различных народностей. Тут были негры бари, ниамбара, мору, лигги, феджилу, мунду, абукайя, какуак, макарака и бомбе (ньям-ньям). Как уж было сказано, начальниками каравана были Багит-ага, мудир из зерибы Ванди, и Фадл’Алла, мудир из зерибы Кабаенди. Кроме того, в караване было много служащих, чиновников, донколанцев, более ста солдат нерегулярных войск, большая группа женщин-рабынь и детей. За караваном следовало множество рогатого скота, стада овец и коз, около дюжины ослов и много быков, низкорослой ниамбарской породы, приученных к верховой езде. Поддержание определенного порядка в столь большой экспедиции, несмотря на недостаточную дисциплинированность магометан нерегулярных войск, равно как и туземцев, можно было наладить благодаря наличию известных правил, базирующихся на многолетнем опыте; вскоре я имел возможность это наблюдать.
Отдельные подразделения маршировали гуськом, каждое со знаменем с изображением полумесяца. А там, где позволяла местность, шли многими колоннами, одна возле другой. После сигнала к подъему, данного звуками труб и барабана, караван выступил в поход на рассвете, в пять с половиной часов. В авангарде ехал Багит-ага с небольшим штабом донколанцев, которые должны были выполнять его распоряжения. За ним следовал ряд носильщиков с правительственными ценностями, продовольствием для зериб, ружьями, порохом, свинцом, железной утварью, тканями, предметами для обмена на слоновую кость и др. Фадл’Алла был в арьергарде, где находились и мы; он распоряжался отдельными надзирателями, которые должны были во время похода следить, чтобы никто не отставал.
Рогатый скот был для лучшего наблюдения разделен на небольшие группы; его гнали негры под наблюдением солдат, в стороне от дороги, через кусты. Скот часто падал, и на узком, гористом пути был тягостным бременем для колонны носильщиков и для нас.
Весь караван растянулся на час пути. Привал делали каждые два часа, чтобы дать отдохнуть передним группам, в то время как отставшие подтягивались, чтобы немного позже также расположиться на отдых. Вообще двигались быстро, делая 6 км в час, тогда как обычная скорость каравана 5 км в час. Экспедиция представляла при этом очень интересное, непрерывно изменяющееся зрелище, с перегоняющими друг друга или отдыхающими группами. Можно было видеть большей частью маленькие, но сильные, коренастые фигурки макарака, резко отличавшиеся от других носильщиков значительно более светлым цветом кожи и искусными, требовавшими большой затраты времени, прическами из косичек. Бари и ниамбара представляли совсем иную картину. Высокие, худые, с длинными, тонкими ногами, бари выделялись пепельно-серым цветом своей покрытой грязью кожи и пренебрежением к любой одежде. Ниамбара же легко было узнать по характерной пунктирной татуировке лба и висков; мору выделялись татуировкой висков, похожей на рисунок гусиного хвоста.