- Тебе спасибо, Егорыч, - взволнованно сказал Алексей Иванович, - да нашим женщинам... Слышите? - повернувшись в сторону Заречья, сказал он.
Оттуда слышалась песня. Веселая и звонкая, летела она по полю, приближаясь к нам. Песня слышалась все ближе и ближе, и вот уже показались женщины с серпами на плечах и с огромными венками из полевых цветов и колосьев. Сразу стало весело и празднично, хотя все были одеты по-будничному.
Зинкина мать вышла вперед и, поднявшись на крыльцо, одела моему отцу на шею золотистый венок. Все захлопали, а отец стоял, приложив руку к груди, и лицо у него было счастливое и смущенное. Ленька глянул на меня сияющими глазами, как бы говоря: "Вот какой у нас папка!" Такие же венки, только немного поменьше, одели и бригадирам. Когда подошли с венком к Алексею Ивановичу, он сперва попятился, но, взглянув на веселые лица колхозников, покорно подставил шею. Потом приосанился, сделал шаг вперед и встал рядом с другими.
И вдруг среди женщин пронесся шорох. Они оглядывались, разыскивая кого-то среди толпы. Чьи-то руки подтолкнули к крыльцу мою маму в стареньком платье и с передником, который она, выбежав из яслей, так и не успела снять. Устенька подбежала к ней и одела ей на шею самый яркий веночек из васильков.
- Спасибо, спасибо, - говорила мама, смущенно оглядываясь по сторонам и торопливо развязывая передник. - За что только мне, я ведь ничего не сделала...
Женщины окружили ее, обнимали, жали руки и улыбались. Сивцов, забегая со всех сторон, поминутно щелкал своим фотоаппаратом. И вдруг я увидела тетю Люсю. Она стояла в стороне и смотрела на всех растерянно-грустными глазами. Выражение у нее было такое, как будто она что-то потеряла. Мне стало жаль ее.
Я смотрела, не понимая, как можно быть такой одинокой, когда вокруг столько людей!
Вечером в яслях шел пир. За низенькими столиками сидели колхозники и угощались. В дверях, окошках и даже на печке торчали ребячьи головы. Растягивая меха старенькой гармони, задорно наигрывал плясовую Коля. Рядом с ним в новом голубом платье сидела Устенька. А в другом углу точно в таком же платье сидела наша соседка Феня.
- Устенька замуж за Колю выходит, - шепнула мне всезнающая Зинка.
Я взглянула на Устеньку, и сердце мое почему-то сжалось. "Как же так, а... Орлик?" Мне всегда казалось, что он непременно появится, этот храбрый Орлик, и наша красивая Устенька будет ему достойной невестой. "Но Коля ведь тоже красивый парень", - подумала я.
На середину комнаты вышла Зинкина мать, легко и плавно понеслась по кругу. Коля заиграл быстрее. И вдруг я увидела свою маму. Сделав шаг вперед, она на секунду замерла, потом вскинула голову и, взмахнув рукой, начала быстро выстукивать каблуками. Зинкина мать вихрем кружилась на одном месте, а моя мама в своем платье серыми "яблоками", которое она так и не перешила мне, кружилась вокруг нее, похожая на тонкую молодую березку. По комнате пронесся гул одобрения:
- Ай да председательша у нас!
- Молодец - что работать, что плясать...
"Вот, оказывается, какая у нас мама! Пожалуй, и самому папе не уступит!" - с гордостью и удивлением думала я.
На смену им вышла Феня. Гордо подняв голову и не глядя на Колю, она плыла, помахивая платком и притопывая каблуками. В эту минуту я никак не могла решить, кто из них красивее: Феня или Устенька.
- Эх, соседка, дай-ка подмогу! - вышел на середину дед Сашка. Топал он тяжело и неуклюже, но по всей его повадке чувствовалось, что когда-то, в пору молодости, он был лихим плясуном.
- Утер вам дед Сашка-то носы, - со смехом говорили женщины засевшим за столами мужчинам, которые никак не могли наговориться.
- Ну, люди добрые, отжались! Теперь с хлебом будем, - разводя руками, восклицала немногословная обычно тетка Поля.
- Первыми в районе закончили! - гремел раскатистый бас Фединого отца.
- Я вам это еще в прошлом году предсказывал, - говорил Сивцов, который тоже сидел за столом.
- Ой, девочки, - наклонясь к нам с Алей, прошептала Зинка, - мальчишек в сад за яблоками послали! Пойдем и мы...
Протискавшись сквозь толпу, мы вышли на улицу. Полная луна висела над деревней, и в нее, как в зеркало, смотрелись блестящими окнами избы.
- Давайте в обход, возле оврага. Подкараулим их там и напугаем... предложила я.
Не успели мы дойти до нашего сарая, как мне послышались какие-то странные звуки.
- Тише, девочки, - прошептала я, - слышите?
Мы замерли и вдруг где-то почти рядом отчетливо услышали всхлипывания.
- Пойдем посмотрим, - предложила Зинка.
- Надо кого-нибудь позвать, - боязливо сказала Аля.
Всхлипывания раздавались все громче и громче, и было как-то странно, что в такую ночь, когда все кругом веселятся, кто-то может так горько и безутешно плакать. Даже бесстрашной Зинке стало не по себе.
- Беги позови кого-нибудь, - сказала она мне, - а мы с Алей здесь постоим...
Я бросилась к яслям, откуда доносились смех и музыка, но через несколько шагов вдруг наткнулась на деда Савельича и бабку Марту, которые шли домой.
- Там... плачет кто-то... - испуганно прошептала я.
Когда мы все вместе подошли к оврагу, то увидели чью-то темную фигуру, прижавшуюся к земле.
- Это же Петька! - всмотревшись, удивленно воскликнула Зинка.
Петька испуганно вскочил, прижимая к груди что-то завернутое в белую тряпицу, и, весь дрожа, уставился на нас стеклянными от слез глазами.
- Ну, чего дрожишь, как преступник? - строго спросил Савельич.
- Я не преступник... Я не хочу... Это она, бабка, велела... - не переставая дрожать всем телом, забормотал Петька.
- Что велела? - насторожился дед.
Петька молчал. Савельич взял у него из рук узелок, протянул его бабке Марте. Та развернула тряпочку, и мы увидели серый комок хлебного мякиша.
- Отрава в хлебе, - понюхав, сказала бабка Марта.
- Так это ты! Ты нашу Буренку... - задыхаясь от гнева, подскочила я к Петьке.
Он испуганно шарахнулся от меня.
- Нет, это не я. Я ничего... Бабка послала... а я... не хотел... бормотал он. - Я только посуду вашу побил, больше ничего не сделал...
- Эх ты! Пропадешь ни за что, хлопец! - сокрушенно сказал Савельич.
- Я... я... к мамке хочу, - как маленький, пролепетал Петька, задыхаясь от слез.
- Отведи его, Марта. А я пойду - разобраться надо, - взял у жены из рук узелок Савельич. - А вы - пока никому ни слова! - сказал он нам.
Притихшие и озадаченные брели мы по деревне.
- Что-то теперь будет? - не смолчала я.
- Судить будут! - сказала Зинка.
- Его... Петьку? - испуганно спросила Аля.
- Не его, а Лещиху. Он, может, и не виноват... - задумчиво проговорила Зинка.
- А плакал как... - сказала Аля.
- Ой, девочки! - прошептала я испуганно.
К нам приближалась высокая темная фигура. Мы сразу узнали Лещиху. Миновав нас, она обернулась и погрозила кулаком:
- У-у, семя проклятое, грачи колхозные! Шляются по ночам...
Мы молча, как заколдованные, смотрели ей вслед.
- Видно, Петьку искать пошла, - прошептала я наконец.
- Пусть ищет! - тряхнув головой, сказала Зинка.
Без оглядки мы пустились к яслям, откуда доносился радостный гул.
ВОТ ТАК "ГРАЧИ"!
Жаркое солнце докрасна накалило рябину на пригорке за школой. При виде ее мы сразу вспоминали, что скоро осень и в школе начнутся занятия.
Было и радостно и почему-то грустно. Жаль было расставаться с речкой, с золотистыми полями, с привольным летним житьем.
И еще мне было жаль расставаться с Алей, которая начала собираться домой. Накануне отъезда отец с тетей Люсей допоздна сидели на лавочке и о чем-то беседовали. Мы с Алей, закутавшись в бабушкин платок, сидели на крыльце, и до нас долетал сердитый голос отца и неуверенный, как бы оправдывающийся - тети Люси. Позже, когда все сели ужинать, я увидела, что глаза у тети Люси заплаканы. И мне почему-то вдруг показалось, что все у них теперь будет по-новому и Алина жизнь совсем изменится. У нее будут не только нарядные платья, но и друзья. Тетя Люся будет читать им интересные книжки, и даже кот Матрос, может быть, оставит свою скверную привычку есть одно только легкое. Поезд на Витебск отправлялся рано утром, поэтому ехать в город решили с вечера. Провожать Алю пришли все ребята. Мы с Зинкой торжественно вручили ей вазу из глины, которую потихоньку лепили целых три дня. Я не пожалела на нее моточек красных бисерных бус, которые мне когда-то сделала бабушка из старого своего кошелька, и ваза так и сияла тонким ободком и яркой звездочкой посредине. Взглянув на нее, Аля ахнула от восторга. Федя, помявшись немного, достал из кармана букетик кошачьих лапок.
- Вот... шел, нарвал по дороге. Трудно, что ли? - смущенно пробормотал он, бросив быстрый взгляд на Зинку.
- Бери. Кошачьи лапки - бессмертники, не повянут, - улыбнулась Зинка.
Павлик тоже принес подарок - черного, точно лакированного жука в коробочке. Все что-нибудь дарили Але на память, и только Ленька, обводя всех по очереди глазами, обиженно сказал:
- Не могли предупредить! Я бы тоже... хоть жука какого-нибудь... Вдруг, не договорив, он бросился в дом и тотчас вернулся, держа на ладони половинку резинки, которую ему когда-то дала Зинка.
- На вот! - сказал он, протягивая ее Але. - Настоящая, резиновая... и для большей убедительности попробовал на зуб.
На Громике лихо подкатил дед Сашка, и через минуту Аля сидела уже на телеге и смотрела на нас грустными глазами.
- На следующий год приезжай обязательно, - сказала я.
Аля кивнула.
Я боялась, как бы тетя Люся не стала на прощание меня воспитывать, но она молча клюнула нас с Ленькой в щеку и тоже полезла на телегу. Отец примостился на решетчатом ящике, из которого выглядывали краснобокие яблоки.
- Гостинцы, что ли? - кивнув на ящик, спросила любопытная тетка Поля.
- Гостинцы, да не тебе, - отрезал дед Сашка, сердито дергая вожжами.
Телега тронулась, и мы пошли рядом. Выйдя за околицу, остановились и долго махали руками. Вот уже не видно Алиного лица и лошадь кажется совсем маленькой, игрушечной. Поднявшись на пригорок, она маячит темным силуэтом и вдруг сразу исчезает, как бы нырнув в розовую речку вечернего заката...
Весь следующий день мы с нетерпением поглядывали на дорогу: не едут ли из города отец с дедом Сашкой? Они приехали поздно вечером и, остановившись возле правления, стали сгружать тот же решетчатый ящик.
- Яблоки назад привезли! - удивленно воскликнула Зинка.
- Нет, это не яблоки, - всмотревшись внимательней, сказала я.
Мы пристали с расспросами к Вере Петровне, которая была в городе на конференции и приехала вместе с отцом и дедом Сашкой домой.
- Это пока секрет, - сказала она с улыбкой.
Узнать что-либо у отца тоже не удалось. Наскоро поужинав, он снова отправился в правление, и мама тоже пошла с ним. Потом мы увидели, как туда прямо с фермы прошла тетя Маша, а за нею Устенька с Верой Петровной.
- Совещание у них там, что ли? - сказала я.
Сгорая от любопытства, мы топтали косые квадраты света, падавшего из окон, пытаясь хоть что-нибудь разузнать.
- А если залезть и... взглянуть? - предложил Ленька.
В это время отворилась дверь, и мы, как горох, посыпались за угол. На крыльцо вышел отец, а за ним тетя Маша с большим белым листом в руках.
- Как бы дождя не было, Егорыч, - обеспокоенно проговорила она.
- Не будет, - попыхивая папиросой, сказал отец, и они начали прилаживать лист на доску, врытую в землю. Потом мама принесла длинную полоску бумаги и, помахивая ею, сказала:
- Краска еще не совсем высохла...
Бумагу кнопками прикрепили вверху, и она, белея в темноте, разжигала наше нетерпение.
Вот растаяли пятна света под окнами, звякнули у отца в кармане ключи, затихли шаги. Мы бросились к доске. В наступившей темноте ничего не было видно.
- Клеем пахнет, - потянул носом Ленька.
- Тут фотографии, - пощупав лист рукой, сообщила Зинка.
- Ну хоть бы кусочек луны! - сказала я с досадой.
Мы оглянулись, и сразу как-то стала заметнее обступившая нас ночная темнота.
- Пойдем, что ли? - поеживаясь, сказал Павлик, которому дальше всех было добираться домой.
Утром я поднялась чуть свет и, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица, выскользнула на крыльцо. Ни тетка Поля, ни бабушка еще не встали доить коров. Только Рыска сладко позевывала на заборе.
Я потянулась и, стряхнув остатки сна, направилась за калитку.
Позади скрипнула дверь. Я обернулась и увидела Леньку. Совсем еще сонный, он натягивал на ходу рубашку.
- Сестра называется! - сердито буркнул он.
Я виновато молчала. Ленька, шагая рядом, обиженно сопел. Я думала, что мы явимся первыми, но, к моему удивлению, ребята уже стояли возле доски, на которой были наклеены фотографии колхозников, а вверху крупными буквами написано: "Лучшие люди колхоза".
Я с восторгом смотрела на улыбчивое лицо тети Маши, на моего отца с прямым и ясным взглядом, на задумчивого Алексея Ивановича... И вдруг сердце у меня замерло. Внизу, справа, я увидела очень знакомое изображение: растрепанная девчонка, сидя на возу, держит в руках вожжи и смотрит на меня удивленными глазами. Я в недоумении перевела взгляд на надпись вверху, потом снова на девчонку. Конечно же это я! Я осторожно скосила глаза, чтобы узнать, видят ребята или нет.
- Здорово получилась! - послышался вдруг позади меня Зинкин голос.
- Прямо как живая! - подтвердил Федя.
- Только... причесаться бы... а то вон какая лохматая... - смущенно пробормотала я, стараясь скрыть распиравшую меня гордость.
- Выдумала! - возмутилась почему-то Зинка. - Может, еще скажешь, что бантик надо было прицепить?!
- А хотя бы и бантик! - назло ей сказала я.
Ленька захихикал, а Зинка удивленно вытаращила на меня глаза и вдруг, схватившись за живот и давясь от смеха, проговорила:
- Нет... вы только представьте себе эту... корову с бантом...
- Это... это кто же корова? - угрожающе спросила я.
- Не видишь, что ли? - сказала Зинка, кивнув в левый угол доски. Я взглянула туда и увидела на фотографии Зинку, снятую во весь рост на ферме, рядом с Бурушкой. Вид у обеих был гордый и важный.
- Как здорово на свою мать похожа! - воскликнула я.
- Я или Бурушка? - с серьезным видом осведомилась Зинка.
- Бурушка...
- Красавица! Скоро на выставку пойдет! - восторженно сказала Зинка.
- Только ты, Зинка, бантик ей все же прицепи, - лукаво прищурился Ленька.
Я сердито толкнула его в бок, снова уставилась на доску и только тут увидела, что не одни мы с Зинкой красуемся здесь. Внизу, посредине, приклеена фотография, на которой сняты все ребята в саду возле шалаша.
Я всмотрелась внимательней и увидела, что даже остренький Алин носик выглядывает из-за Фединого плеча. И над всеми нижними фотографиями, на которых сняты ребята, надпись красными чернилами: "Наши юные помощники".
- Ой, ребята, да ведь это же мы! - ни к селу ни к городу выпалила вдруг я.
Но никто даже не засмеялся.
- Пошли, что ли? А то солнце вон уже где, - стараясь спрятать радостную улыбку, сказала Зинка.
Мы двинулись к конюшне, где дед Сашка уже запрягал лошадей. Повернувшись к притихшему Лещихиному дому с закрытыми ставнями, Зинка озорно крикнула:
- Вот тебе и грачи колхозные!
- Ребята, стойте! - вспомнила вдруг я. - А ящик, который вчера сгружали? И вообще - секрет, про который говорила Вера Петровна... Ведь мы так ничего и не узнали.
- Надо спросить у деда Сашки, - подсказал Ленька.
Дед Сашка долго отнекивался, но мы не отставали, и он, почесав затылок и таинственно оглянувшись по сторонам, сообщил, что яблоки, которые возили в город, продали, а за деньги купили для нас книг, тетрадей и всякой всячины...
- И еще, - сказал дед Сашка, - Вера Петровна привезла такие красные косынки, которые ребята в городе на шее носят...
- Галстуки! Пионерские галстуки! - догадалась я.
- А зачем это? - спросил Павлик.
- В пионеры нас примут, - пояснила Зинка, которая зимой в городе видела пионеров.
- И будем мы не просто грачи, как дразнят нас кулаки, а... пионеры... - пыталась я растолковать ребятам. - А папа говорил, что пионеры - это как коммунисты, только пока еще маленькие...
Через несколько минут высокие решетчатые телеги одна за другой выезжали из деревни.
Я привстала на вздрагивающих досках и, взмахнув вожжами, крикнула ехавшей впереди Зинке:
- Эй, держись, а то обгоню!
Зинка, обернувшись ко мне, тоже что-то кричала, смеясь и размахивая рукой.
Вдоль узенькой улочки на вишняке, протянувшем ветви через заборы, висели ломкие соломины. Навстречу нам вставало солнце. Оно искрилось золотыми брызгами в капельках росы, на ветках, на ограде, на новых тесовых крышах.
Оттуда слышалась песня. Веселая и звонкая, летела она по полю, приближаясь к нам. Песня слышалась все ближе и ближе, и вот уже показались женщины с серпами на плечах и с огромными венками из полевых цветов и колосьев. Сразу стало весело и празднично, хотя все были одеты по-будничному.
Зинкина мать вышла вперед и, поднявшись на крыльцо, одела моему отцу на шею золотистый венок. Все захлопали, а отец стоял, приложив руку к груди, и лицо у него было счастливое и смущенное. Ленька глянул на меня сияющими глазами, как бы говоря: "Вот какой у нас папка!" Такие же венки, только немного поменьше, одели и бригадирам. Когда подошли с венком к Алексею Ивановичу, он сперва попятился, но, взглянув на веселые лица колхозников, покорно подставил шею. Потом приосанился, сделал шаг вперед и встал рядом с другими.
И вдруг среди женщин пронесся шорох. Они оглядывались, разыскивая кого-то среди толпы. Чьи-то руки подтолкнули к крыльцу мою маму в стареньком платье и с передником, который она, выбежав из яслей, так и не успела снять. Устенька подбежала к ней и одела ей на шею самый яркий веночек из васильков.
- Спасибо, спасибо, - говорила мама, смущенно оглядываясь по сторонам и торопливо развязывая передник. - За что только мне, я ведь ничего не сделала...
Женщины окружили ее, обнимали, жали руки и улыбались. Сивцов, забегая со всех сторон, поминутно щелкал своим фотоаппаратом. И вдруг я увидела тетю Люсю. Она стояла в стороне и смотрела на всех растерянно-грустными глазами. Выражение у нее было такое, как будто она что-то потеряла. Мне стало жаль ее.
Я смотрела, не понимая, как можно быть такой одинокой, когда вокруг столько людей!
Вечером в яслях шел пир. За низенькими столиками сидели колхозники и угощались. В дверях, окошках и даже на печке торчали ребячьи головы. Растягивая меха старенькой гармони, задорно наигрывал плясовую Коля. Рядом с ним в новом голубом платье сидела Устенька. А в другом углу точно в таком же платье сидела наша соседка Феня.
- Устенька замуж за Колю выходит, - шепнула мне всезнающая Зинка.
Я взглянула на Устеньку, и сердце мое почему-то сжалось. "Как же так, а... Орлик?" Мне всегда казалось, что он непременно появится, этот храбрый Орлик, и наша красивая Устенька будет ему достойной невестой. "Но Коля ведь тоже красивый парень", - подумала я.
На середину комнаты вышла Зинкина мать, легко и плавно понеслась по кругу. Коля заиграл быстрее. И вдруг я увидела свою маму. Сделав шаг вперед, она на секунду замерла, потом вскинула голову и, взмахнув рукой, начала быстро выстукивать каблуками. Зинкина мать вихрем кружилась на одном месте, а моя мама в своем платье серыми "яблоками", которое она так и не перешила мне, кружилась вокруг нее, похожая на тонкую молодую березку. По комнате пронесся гул одобрения:
- Ай да председательша у нас!
- Молодец - что работать, что плясать...
"Вот, оказывается, какая у нас мама! Пожалуй, и самому папе не уступит!" - с гордостью и удивлением думала я.
На смену им вышла Феня. Гордо подняв голову и не глядя на Колю, она плыла, помахивая платком и притопывая каблуками. В эту минуту я никак не могла решить, кто из них красивее: Феня или Устенька.
- Эх, соседка, дай-ка подмогу! - вышел на середину дед Сашка. Топал он тяжело и неуклюже, но по всей его повадке чувствовалось, что когда-то, в пору молодости, он был лихим плясуном.
- Утер вам дед Сашка-то носы, - со смехом говорили женщины засевшим за столами мужчинам, которые никак не могли наговориться.
- Ну, люди добрые, отжались! Теперь с хлебом будем, - разводя руками, восклицала немногословная обычно тетка Поля.
- Первыми в районе закончили! - гремел раскатистый бас Фединого отца.
- Я вам это еще в прошлом году предсказывал, - говорил Сивцов, который тоже сидел за столом.
- Ой, девочки, - наклонясь к нам с Алей, прошептала Зинка, - мальчишек в сад за яблоками послали! Пойдем и мы...
Протискавшись сквозь толпу, мы вышли на улицу. Полная луна висела над деревней, и в нее, как в зеркало, смотрелись блестящими окнами избы.
- Давайте в обход, возле оврага. Подкараулим их там и напугаем... предложила я.
Не успели мы дойти до нашего сарая, как мне послышались какие-то странные звуки.
- Тише, девочки, - прошептала я, - слышите?
Мы замерли и вдруг где-то почти рядом отчетливо услышали всхлипывания.
- Пойдем посмотрим, - предложила Зинка.
- Надо кого-нибудь позвать, - боязливо сказала Аля.
Всхлипывания раздавались все громче и громче, и было как-то странно, что в такую ночь, когда все кругом веселятся, кто-то может так горько и безутешно плакать. Даже бесстрашной Зинке стало не по себе.
- Беги позови кого-нибудь, - сказала она мне, - а мы с Алей здесь постоим...
Я бросилась к яслям, откуда доносились смех и музыка, но через несколько шагов вдруг наткнулась на деда Савельича и бабку Марту, которые шли домой.
- Там... плачет кто-то... - испуганно прошептала я.
Когда мы все вместе подошли к оврагу, то увидели чью-то темную фигуру, прижавшуюся к земле.
- Это же Петька! - всмотревшись, удивленно воскликнула Зинка.
Петька испуганно вскочил, прижимая к груди что-то завернутое в белую тряпицу, и, весь дрожа, уставился на нас стеклянными от слез глазами.
- Ну, чего дрожишь, как преступник? - строго спросил Савельич.
- Я не преступник... Я не хочу... Это она, бабка, велела... - не переставая дрожать всем телом, забормотал Петька.
- Что велела? - насторожился дед.
Петька молчал. Савельич взял у него из рук узелок, протянул его бабке Марте. Та развернула тряпочку, и мы увидели серый комок хлебного мякиша.
- Отрава в хлебе, - понюхав, сказала бабка Марта.
- Так это ты! Ты нашу Буренку... - задыхаясь от гнева, подскочила я к Петьке.
Он испуганно шарахнулся от меня.
- Нет, это не я. Я ничего... Бабка послала... а я... не хотел... бормотал он. - Я только посуду вашу побил, больше ничего не сделал...
- Эх ты! Пропадешь ни за что, хлопец! - сокрушенно сказал Савельич.
- Я... я... к мамке хочу, - как маленький, пролепетал Петька, задыхаясь от слез.
- Отведи его, Марта. А я пойду - разобраться надо, - взял у жены из рук узелок Савельич. - А вы - пока никому ни слова! - сказал он нам.
Притихшие и озадаченные брели мы по деревне.
- Что-то теперь будет? - не смолчала я.
- Судить будут! - сказала Зинка.
- Его... Петьку? - испуганно спросила Аля.
- Не его, а Лещиху. Он, может, и не виноват... - задумчиво проговорила Зинка.
- А плакал как... - сказала Аля.
- Ой, девочки! - прошептала я испуганно.
К нам приближалась высокая темная фигура. Мы сразу узнали Лещиху. Миновав нас, она обернулась и погрозила кулаком:
- У-у, семя проклятое, грачи колхозные! Шляются по ночам...
Мы молча, как заколдованные, смотрели ей вслед.
- Видно, Петьку искать пошла, - прошептала я наконец.
- Пусть ищет! - тряхнув головой, сказала Зинка.
Без оглядки мы пустились к яслям, откуда доносился радостный гул.
ВОТ ТАК "ГРАЧИ"!
Жаркое солнце докрасна накалило рябину на пригорке за школой. При виде ее мы сразу вспоминали, что скоро осень и в школе начнутся занятия.
Было и радостно и почему-то грустно. Жаль было расставаться с речкой, с золотистыми полями, с привольным летним житьем.
И еще мне было жаль расставаться с Алей, которая начала собираться домой. Накануне отъезда отец с тетей Люсей допоздна сидели на лавочке и о чем-то беседовали. Мы с Алей, закутавшись в бабушкин платок, сидели на крыльце, и до нас долетал сердитый голос отца и неуверенный, как бы оправдывающийся - тети Люси. Позже, когда все сели ужинать, я увидела, что глаза у тети Люси заплаканы. И мне почему-то вдруг показалось, что все у них теперь будет по-новому и Алина жизнь совсем изменится. У нее будут не только нарядные платья, но и друзья. Тетя Люся будет читать им интересные книжки, и даже кот Матрос, может быть, оставит свою скверную привычку есть одно только легкое. Поезд на Витебск отправлялся рано утром, поэтому ехать в город решили с вечера. Провожать Алю пришли все ребята. Мы с Зинкой торжественно вручили ей вазу из глины, которую потихоньку лепили целых три дня. Я не пожалела на нее моточек красных бисерных бус, которые мне когда-то сделала бабушка из старого своего кошелька, и ваза так и сияла тонким ободком и яркой звездочкой посредине. Взглянув на нее, Аля ахнула от восторга. Федя, помявшись немного, достал из кармана букетик кошачьих лапок.
- Вот... шел, нарвал по дороге. Трудно, что ли? - смущенно пробормотал он, бросив быстрый взгляд на Зинку.
- Бери. Кошачьи лапки - бессмертники, не повянут, - улыбнулась Зинка.
Павлик тоже принес подарок - черного, точно лакированного жука в коробочке. Все что-нибудь дарили Але на память, и только Ленька, обводя всех по очереди глазами, обиженно сказал:
- Не могли предупредить! Я бы тоже... хоть жука какого-нибудь... Вдруг, не договорив, он бросился в дом и тотчас вернулся, держа на ладони половинку резинки, которую ему когда-то дала Зинка.
- На вот! - сказал он, протягивая ее Але. - Настоящая, резиновая... и для большей убедительности попробовал на зуб.
На Громике лихо подкатил дед Сашка, и через минуту Аля сидела уже на телеге и смотрела на нас грустными глазами.
- На следующий год приезжай обязательно, - сказала я.
Аля кивнула.
Я боялась, как бы тетя Люся не стала на прощание меня воспитывать, но она молча клюнула нас с Ленькой в щеку и тоже полезла на телегу. Отец примостился на решетчатом ящике, из которого выглядывали краснобокие яблоки.
- Гостинцы, что ли? - кивнув на ящик, спросила любопытная тетка Поля.
- Гостинцы, да не тебе, - отрезал дед Сашка, сердито дергая вожжами.
Телега тронулась, и мы пошли рядом. Выйдя за околицу, остановились и долго махали руками. Вот уже не видно Алиного лица и лошадь кажется совсем маленькой, игрушечной. Поднявшись на пригорок, она маячит темным силуэтом и вдруг сразу исчезает, как бы нырнув в розовую речку вечернего заката...
Весь следующий день мы с нетерпением поглядывали на дорогу: не едут ли из города отец с дедом Сашкой? Они приехали поздно вечером и, остановившись возле правления, стали сгружать тот же решетчатый ящик.
- Яблоки назад привезли! - удивленно воскликнула Зинка.
- Нет, это не яблоки, - всмотревшись внимательней, сказала я.
Мы пристали с расспросами к Вере Петровне, которая была в городе на конференции и приехала вместе с отцом и дедом Сашкой домой.
- Это пока секрет, - сказала она с улыбкой.
Узнать что-либо у отца тоже не удалось. Наскоро поужинав, он снова отправился в правление, и мама тоже пошла с ним. Потом мы увидели, как туда прямо с фермы прошла тетя Маша, а за нею Устенька с Верой Петровной.
- Совещание у них там, что ли? - сказала я.
Сгорая от любопытства, мы топтали косые квадраты света, падавшего из окон, пытаясь хоть что-нибудь разузнать.
- А если залезть и... взглянуть? - предложил Ленька.
В это время отворилась дверь, и мы, как горох, посыпались за угол. На крыльцо вышел отец, а за ним тетя Маша с большим белым листом в руках.
- Как бы дождя не было, Егорыч, - обеспокоенно проговорила она.
- Не будет, - попыхивая папиросой, сказал отец, и они начали прилаживать лист на доску, врытую в землю. Потом мама принесла длинную полоску бумаги и, помахивая ею, сказала:
- Краска еще не совсем высохла...
Бумагу кнопками прикрепили вверху, и она, белея в темноте, разжигала наше нетерпение.
Вот растаяли пятна света под окнами, звякнули у отца в кармане ключи, затихли шаги. Мы бросились к доске. В наступившей темноте ничего не было видно.
- Клеем пахнет, - потянул носом Ленька.
- Тут фотографии, - пощупав лист рукой, сообщила Зинка.
- Ну хоть бы кусочек луны! - сказала я с досадой.
Мы оглянулись, и сразу как-то стала заметнее обступившая нас ночная темнота.
- Пойдем, что ли? - поеживаясь, сказал Павлик, которому дальше всех было добираться домой.
Утром я поднялась чуть свет и, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица, выскользнула на крыльцо. Ни тетка Поля, ни бабушка еще не встали доить коров. Только Рыска сладко позевывала на заборе.
Я потянулась и, стряхнув остатки сна, направилась за калитку.
Позади скрипнула дверь. Я обернулась и увидела Леньку. Совсем еще сонный, он натягивал на ходу рубашку.
- Сестра называется! - сердито буркнул он.
Я виновато молчала. Ленька, шагая рядом, обиженно сопел. Я думала, что мы явимся первыми, но, к моему удивлению, ребята уже стояли возле доски, на которой были наклеены фотографии колхозников, а вверху крупными буквами написано: "Лучшие люди колхоза".
Я с восторгом смотрела на улыбчивое лицо тети Маши, на моего отца с прямым и ясным взглядом, на задумчивого Алексея Ивановича... И вдруг сердце у меня замерло. Внизу, справа, я увидела очень знакомое изображение: растрепанная девчонка, сидя на возу, держит в руках вожжи и смотрит на меня удивленными глазами. Я в недоумении перевела взгляд на надпись вверху, потом снова на девчонку. Конечно же это я! Я осторожно скосила глаза, чтобы узнать, видят ребята или нет.
- Здорово получилась! - послышался вдруг позади меня Зинкин голос.
- Прямо как живая! - подтвердил Федя.
- Только... причесаться бы... а то вон какая лохматая... - смущенно пробормотала я, стараясь скрыть распиравшую меня гордость.
- Выдумала! - возмутилась почему-то Зинка. - Может, еще скажешь, что бантик надо было прицепить?!
- А хотя бы и бантик! - назло ей сказала я.
Ленька захихикал, а Зинка удивленно вытаращила на меня глаза и вдруг, схватившись за живот и давясь от смеха, проговорила:
- Нет... вы только представьте себе эту... корову с бантом...
- Это... это кто же корова? - угрожающе спросила я.
- Не видишь, что ли? - сказала Зинка, кивнув в левый угол доски. Я взглянула туда и увидела на фотографии Зинку, снятую во весь рост на ферме, рядом с Бурушкой. Вид у обеих был гордый и важный.
- Как здорово на свою мать похожа! - воскликнула я.
- Я или Бурушка? - с серьезным видом осведомилась Зинка.
- Бурушка...
- Красавица! Скоро на выставку пойдет! - восторженно сказала Зинка.
- Только ты, Зинка, бантик ей все же прицепи, - лукаво прищурился Ленька.
Я сердито толкнула его в бок, снова уставилась на доску и только тут увидела, что не одни мы с Зинкой красуемся здесь. Внизу, посредине, приклеена фотография, на которой сняты все ребята в саду возле шалаша.
Я всмотрелась внимательней и увидела, что даже остренький Алин носик выглядывает из-за Фединого плеча. И над всеми нижними фотографиями, на которых сняты ребята, надпись красными чернилами: "Наши юные помощники".
- Ой, ребята, да ведь это же мы! - ни к селу ни к городу выпалила вдруг я.
Но никто даже не засмеялся.
- Пошли, что ли? А то солнце вон уже где, - стараясь спрятать радостную улыбку, сказала Зинка.
Мы двинулись к конюшне, где дед Сашка уже запрягал лошадей. Повернувшись к притихшему Лещихиному дому с закрытыми ставнями, Зинка озорно крикнула:
- Вот тебе и грачи колхозные!
- Ребята, стойте! - вспомнила вдруг я. - А ящик, который вчера сгружали? И вообще - секрет, про который говорила Вера Петровна... Ведь мы так ничего и не узнали.
- Надо спросить у деда Сашки, - подсказал Ленька.
Дед Сашка долго отнекивался, но мы не отставали, и он, почесав затылок и таинственно оглянувшись по сторонам, сообщил, что яблоки, которые возили в город, продали, а за деньги купили для нас книг, тетрадей и всякой всячины...
- И еще, - сказал дед Сашка, - Вера Петровна привезла такие красные косынки, которые ребята в городе на шее носят...
- Галстуки! Пионерские галстуки! - догадалась я.
- А зачем это? - спросил Павлик.
- В пионеры нас примут, - пояснила Зинка, которая зимой в городе видела пионеров.
- И будем мы не просто грачи, как дразнят нас кулаки, а... пионеры... - пыталась я растолковать ребятам. - А папа говорил, что пионеры - это как коммунисты, только пока еще маленькие...
Через несколько минут высокие решетчатые телеги одна за другой выезжали из деревни.
Я привстала на вздрагивающих досках и, взмахнув вожжами, крикнула ехавшей впереди Зинке:
- Эй, держись, а то обгоню!
Зинка, обернувшись ко мне, тоже что-то кричала, смеясь и размахивая рукой.
Вдоль узенькой улочки на вишняке, протянувшем ветви через заборы, висели ломкие соломины. Навстречу нам вставало солнце. Оно искрилось золотыми брызгами в капельках росы, на ветках, на ограде, на новых тесовых крышах.