Веденеев Василий. Дальше живут драконы

   – Записывать телефон нельзя, – задумчиво протянул Анашкин. – Обшмонать могут. Найдут бумажку – и все пропало. Давай говори, попробую запомнить…
   В очередь на обыск при выходе из производственной зоны, – контролеры искали запрещенные предметы, опасаясь, чтобы кто-нибудь из осужденных не пронес с собой заточенную отвертку или нечто подобное для использования в ночных «разборах», происходивших время от времени в бараках, – Манаков специально встал за Вороной. Уставив глаза в немытую шею Анашкина, думал, правильно ли поступил, доверившись ему. А что остается делать? Ждать? Чего? Пока окончательно превратишься в скота, или когда «мальчики» переведут тебя в разряд «обиженных», сломают или доведут до последней стадии отчаяния? Ждать, когда будет освобождаться более приличный человек, чем Ворона?
   «Приличный, – горько усмехнулся своим мыслям Виталий. – Оглянись вокруг, идеалист! Где здесь приличные люди? Все, в том числе и ты, названы самым гуманным в мире судом преступниками, и каждому отмерено за содеянное полной мерой. Один украл, другой угнал чужой автомобиль, что равносильно хищению, но, по непонятным причинам, квалифицируется законом – вернее, людьми, написавшими этот закон, – как «завладение» транспортом без цели хищения. Сзади сопит хулиган, именуемый на жаргоне «бакланом», искупавшийся голым в фонтане на центральной площади города, за ним стоит пьяница-дебошир, надевший на голову соседу помойное ведро. Хочешь отыскать среди них приличного? Нет уж, если и ждать, то только ответа с воли, когда проклятый Анашкин доберется наконец-то до Москвы и позвонит Котеневу».
   Пройдя уже ставшую привычной процедуру обыска, когда по тебе настырно шарят чужие, сноровистые, как у профессионального карманника, руки, Виталий вышел из производственной зоны. Человек ко всему привыкает, даже, говорят к повышенному уровню радиации. Но стоит ли привыкать к насилию над собой; пусть даже с благословения закона? Нет, он привыкать не желает и сделает все, чтобы облегчить собственную участь.
 
   В ночь перед освобождением, Анашкин не сомкнул глаз. Уже отдана приятелю новенькая роба, уже почти со всеми обо всем переговорено и не по одному разу, во всех подробностях обсуждено, что выпить на воле и чем закусить, какого фасона и цвета справить брюки и какую завести бабу, Даже придурок Манаков несколько раз напомнил номерок телефона, который Григорий и так крепко запомнил – авось пригодится, ведь жизнь штука круглая: сегодня ты пан и при деньгах, а завтра гуляешь босиком.
   Все, завтра кончится этот кошмар, когда на улице минус тридцать, а в производственной зоне гуляют злые сквозняки, но санчасть не освобождает от работы, если у тебя нет температуры «тридцать восемь», и ни одного санинструктора в отряде. Перестанут делать замечания за плохое пение в хоре, да еще материть при этом. Брань, конечно, на вороту не виснет, а петь он с детства не умеет. Но кого это интересует? Отрядного, капитана Михалева? Черта с два!
   Прощай принудительная утренняя гимнастика в любую погоду, хождение строем, никогда не открывающиеся одновременно двери, хмурые контролеры, зануда замполит, хитроватый «кум» – оперативник, недоступный начальник колонии, соседи по бараку, обрыдшие нары и въевшийся во все поры запах свежих стружек в производственной зоне. Так и чудится, что целыми днями не ящики там сколачиваешь, а ладишь коробочку для себя.
   До утра Анашкин пил чифир с приятелями и говорил, говорил без умолку – не так, как для потехи заставляют по ночам говорить разных додиков, принуждая рассказывать во всех подробностях о связях с женщинами, – а хмелея от собственных речей и близости желанной свободы. Пусть все завидуют ему, как он недавно завидовал другим, справлявшим праздник последней ночи в зоне, если, конечно, это тайное пиршество можно назвать праздником. Он теперь выше всех, остающихся здесь; он отбыл свой срок и выйдет завтра за ворота.
   Утром, чуть пошатываясь от усталости, Григорий пришел в сопровождении контролера в клуб. Предстояло переодевание в цивильную одежду. Получив свои вещи, присланные из следственного изолятора, Анашкин придирчиво осмотрел их: взяли его милиционеры осенью, а сейчас поздняя весна, тепло – и куртка не нужна. Он аккуратненько свернул ее – свое ведь добро, не дядино. Переодевшись, потоптался на месте и, пройдясь туда-сюда между рядами стульев, решил – сойдет. Брюки нормальные, только слегка помяты, воротник рубашки можно не застегивать.
   Провели к начальнику колонии. Он подал Анашкину руку, предложил присесть и сухо осведомился о планах на будущее. Опустив голову и глядя в пол, чтобы не встречаться взглядом с начальником – средних лет седоватым майором, – Григорий буркнул, что намерен поехать домой, в Москву. Там у него есть тетка. Да, конечно, гражданин начальник может ни минуты не сомневаться – сразу по приезде Анашкин отправится в отделение милиции и подаст документы на прописку, а как только получит заветную красную книжицу, тотчас пойдет устраиваться на работу. И урок, полученный по собственной глупости, он тоже никогда не забудет. Как говорится? «на свободу с чистой совестью».
   Сказав это, Гришка понял, что несколько переборщил – майор недовольно поджал губы.
   – Не паясничайте, Анашкин, – вздохнул он, – вам, теперь действительно надо хорошенько подумать, как жить дальше.
   Потом майор долго наставлял выходящего на свободу осужденного. Ворона теребил лежавшую на коленях куртку и молча слушал, в нужных местах привычно кивая в знак согласия.
   Наконец, распрощались. С чувством облегчения Анашкин отправился в канцелярию – получать билеты и деньги на дорогу. Там же предстояла и другая приятная процедура – оформление перевода заработанных в зоне денег на книжку в Сбербанк по месту будущей прописки.
   «Общаковой кассы» – подпольного банка осужденных, создаваемого в целях оказания помощи освобождающимся и поддержания заключенных, – в зоне не было: администрация твердо следила за тем, чтобы не возрождались старые воровские традиции. Поэтому деньги – это дело, на первое время хватит.
   Но вот и эта процедура закончена. Сунув в карман документы, Ворона обвел глазами стены канцелярии, казенные портреты на стене, столы с бирками инвентарных номеров, стандартные металлические шкафы и усмехнулся – все, прощайте, отмучился Григорий Елизарович Анашкин. Теперь выйдет отсюда уже не гражданин, а товарищ Анашкин, имеющий право избирать и быть избранным, вновь располагающий собой по собственному усмотрению и вольный принимать любые решения в отношении своей будущности.
   Выводил его к проходной отрядный – капитан Михалев, донельзя опротивевший Гришке за время отбывания срока. Но провожатых к свободе здесь не выбирают, и пусть капитан откроет ему заветные ворота в рай. Капитан шагал к проходной неспешно, поскрипывая разношенными сапогами, в которых ходил зимой и летом. Шагал, сохраняя на лице невозмутимое выражение, но, дойдя до первой внутренней двери проходной, обернулся:
   – Все, Анашкин, прощаемся. Надеюсь, навсегда?
   – Все, – согласился Григорий, – прощайте…
   В душе он пожелал капитану того, о чем не мог сказать вслух, но душа требовала, и он мысленно высказал Михалеву все, что о нем думает. Хорошо еще, отрядный не экстрасенс, о каких пишут теперь в газетах. Правда, заметив какую-то тень, мелькнувшую в глазах Анашкина, капитан на мгновение задержал его руку в своей, и это мгновение показалось Вороне вечностью.
   Последняя мелкая формальность – и открылась другая дверь. Прищурившись, как от яркого солнечного света, Анашкин шагнул за порог и остановился на крылечке перед тремя щербатыми ступеньками, не решаясь спуститься. Какой он будет, его первый шаг по вольной земле?..

Глава 3

   Ужинали, как всегда вдвоем. Приняв поданную женой тарелку, Михаил Павлович благодарно кивнул и, не отрываясь от газеты, начал есть тушеное мясо. Лида положила себе и уселась напротив.
   – Ты бы хоть дома поел спокойно, – попросила она.
   – Да… – Котенев раздраженно отбросил газетный лист. – Пишут, пишут, когда в стране не хватает самых элементарных вещей!
   Лида не ответила. Конечно, муж как всегда, прав – плохо в детских домах, плохо с продуктами, устанешь перечислять, с чем плохо или недостаточно хорошо… Но, честно говоря, мысли ее были заняты другим. Она видела, чувствовала, знала, что муж ее, утратив надежду иметь детей, замкнулся, перестал об этом говорить и постепенно отдалялся от нее. Прежних отношений не было. Была привычка и привычное раздражение. Тягостно… А еще сидит занозой другая боль – брат Виталий. Случившееся Лида считала трагическим стечением обстоятельств и не могла примириться с услышанным на суде – нет, ее брат – не такой!
   Глядя, как Михаил размешивает в чашке сахар, Лида сказала:
   – Вчера Виталик письмо прислал. – Сказала и напряглась, ожидая ответной реакции мужа.
   – Что же он пишет? – иронично хмыкнул Котенев. – Дают ему, наконец, свидание? Поедешь? Только скажи заранее, я позвоню, закажу билеты.
   – Нет, свидания ему по-прежнему не дают, – Лида почувствовала, что начинает заводиться: почему Михаил иронизирует? Он равнодушен к ее страданиям, равнодушен к несчастному Виталию. Какая жестокость! – Я столько раз тебя просила, умоляла. – Губы ее начали кривиться и дрожать, хотя она старалась сдерживаться, – Неужели ты не можешь ему помочь? Или не хочешь? Сейчас даже церковников пускают в тюрьмы, проявлять милосердие к несчастным…
   – Ну, знаешь ли! – Муж вскочил и начал мерять кухню шагами. – Связаться с валютой?! зачем ему надо было добывать эти грязные бумажки, чтобы перепродать их такому же нечистоплотному проходимцу, только иной породы.
   – Как ты можешь? – с ужасом глядя на него, Лида прижала кончики пальцев к вискам. – Миша!
   – Что, Миша? – уперев кулаки в бока, остановился напротив нее муж. – Что? Он опозорил нас! С какими глазами я должен отправляться к солидным людям на поклон и просить за него, тем более сейчас, в наше-то время? Что я скажу? Что мой близкий родственник, брат моей жены в тюрьме?
   – Миша, не говори со мной так, пожалуйста.
   – Ага, не говори, – распалился Котенев. – Ты, наверное, плохо понимаешь, на что хочешь меня толкнуть? Я должен трепать свое честное имя, поставив его рядом с именем осужденного преступника?
   – Не смей так говорить о моем брате! – тонко вскрикнула Лида. – Слышишь? Не смей! Он просто несчастный человек!
   – Вот как? – издевательски поклонился Котенев, – бедненький, несчастненький…
   Сунув руку за отворот пижамы, он начал массироватьлевую сторону груди, плаксиво сморщив полнощекое лицо. – Пойми, я не могу, – тихо сказал Михаил Павлович.
   – Не могу поставить себя в ложное положение, понимаешь? У меня ответственный пост, я долго и тяжело работал, чтобы добиться положения в обществе, и теперь вдруг всем станет известно, что мой родственник – валютчик. Да об его художествах надо молчать в тряпочку. Я же не возражал против посылок? Хоть каждый день посылай, отправляй все: икру, кофе, сигареты, туалетную бумагу, наконец. Но просить, уволь!
   – Миша, я готова на коленях умолять. Ты мне скажи только, кто сможет решить все, я сама…
   – Прекрати, – зашипел Котенев, тяжело опускаясь на стул. – Запрещаю тебе говорить на эту тему. Могу я хотя бы дома иметь покой? Или мне превратить собственную кухню в филиал приемной Верховного суда? Хватит!
   Он звонко хлопнул ладонью по столу и ушел. Лида услышала, как скрипнули дверцы платяного шкафа – Михаил одевался. Значит, опять будет пропадать где-то до утра? Боже, нет никаких сил больше это терпеть, но и остановить его нет сил.
   Не сказав жене ни слова, Котенев оделся и вышел из квартиры. К чертям, надоело! Разрыв вполне назрел, и бесконечные скандалы, слезы, просьбы за братца-дурака, вляпавшегося в историю с валютой, только ускорят его. Михаил Павлович и без того пережил массу неприятностей с этим делом и не раз ругал себя последними словами, что хотя бы краем позволил Виталию заглянуть в собственные дела – стоило тому только открыть рот на следствии и… Обошлось, слава богу, сообразил, дубина, что лучше сидеть за меньшее…
   Спустившись вниз, Михаил Павлович сел в машину, включил мотор, чтобы немного прогреть его, и закурил. Сейчас, наверное, супруга рыдает на кухне, уронив голову на стол. Нет, к черту! Он плавно тронул с места. Отъехав недалеко от дома, притормозил у телефона-автомата. Набрал знакомый номер. Долгие гудки, потом щелчок:
   – Алло?
   – Танечка? – ласково пропел Михаил Павлович. – Я сейчас буду, минут через двадцать…
 
   Знакомство Котенева с Татьяной Васильевной Ставич состоялось совершенно случайно. Отправляясь на очередное совещание к смежникам, Михаил Павлович не предполагал, что в этот день в его личной жизни произойдут изменения, со временем преобретшие характер необратимых. Когда ему представили Татьяну Ставич – нового экономиста у смежников, – Михаил Павлович только скользнул по ее лицу равнодушно-приветливым взглядом и одарил молодую женщину дежурной улыбкой. И тут же забыл о ней, вежливо кивнув и отойдя для разговора с главным инженером.
   Второй раз они встретились тоже по делу – Котенев приехал отстаивать интересы своего объединения. Директор пригласил для разговора главного инженера и начальника планового отдела, вместе с которым пришла Татьяна Васильевна. Сидя напротив нее за широким и длинным столом в директорском кабинете, Михаил Павлович получил возможность приглядеться к новому экономисту – высокая грудь, красивые глаза, умело наложенный грим. Неброская, но очень привлекательная, уютная и располагающая к себе женщина. Однако Котеневу хватило ума понять, что она не из тех, кто готов на недолгие, ни к чему не обязывающие связи. Она не станет благосклонно принимать подарки-откупы при расставании, одновременно подыскивая новый вариант. Нет, она явно не из таких, и надо ли затеваться, топтаться вокруг и распускать крылья? Слава богу, пятый десяток разменял, повидал кое-что в жизни.
   Месяц или два они не виделись – не было причин ездить к смежникам, и все ограничивалось телефонными звонками, а на проходивших на «нейтральной почве» совещаниях Ставич не присутствовала. К тому же в семье начались нелады, выяснилось, что Лида серьезно больна, и это просто подкосило Михаила.
   Когда Лиду в очередной раз положили в больницу на обследование, Котенев промаялся несколько дней, потом решился и набрал номер служебного телефона Татьяны Васильевны. Растягивая слова, сбиваясь и ругая себя за нерешительность, Михаил Павлович пригласил ее поужинать. К его удивлению, она согласилась.
   В ресторане он сунул метру четвертную и получил столик на двоих, заказал ужин и, – неожиданно для себя, – начал выкладывать Ставич все как на духу: пронеудачную женитьбу в молодости, долгое одиночество, счастливо обретенную Лиду и про ее ужасную болезнь, лишившую их надежды иметь детей.
   Татьяна слушала не перебивая. Не кокетничала, не строила из себя черт знает что, а приняла его исповедь просто и естественно, словно они были добрыми знакомыми или случайными попутчиками, когда скорое расставание как бы усиливает порыв искренности. Она тоже рассказала о себе: недолгое и неудачное замужество, детей не было, разменялись, и живет теперь одна. Сама родом не из Москвы, дома остались родители, и вообще, ее жизнь – как у среднестатистической Марии Ивановны.
   – Почему Марии Ивановны? – не понял Котенев.
   – Я так называю обобщенный социальный портрет нашей женщины, – засмеялась Татьяна. – Знаете, однажды «Комсомолка» перепечатала заметку из «Ныосуик» о некоей средней американке Мэри Смит: рост, вес, длина юбки, доход более семнадцати тысяч долларов в год, свежие фрукты, покупки и так далее. Так вот, мой средний доход куда меньше, а покупательная способность рубля и доллара резко отличаются. Позволить себе купить при личное платье можно раз в три года, поскольку надо еще пальто, сапоги, плащ, надо есть, платить за квартиру, подоходный налог и тому подобное. А про свежие фрукты я вообще молчу. Поэтому и говорю о средней Марии Ивановне, имеющей небольшую квартирку и жестко экономящей на всем, вынужденной рукодельничать по вечерам, чтобы сохранять приличный внешний вид…
   После того вечера они начали встречаться, тщательно скрывая это от всех. Через год Татьяна родила ему дочь. Михаил Павлович зарегистрировал ребенка на свою фамилию, но настоял, чтобы девочку отправили к родителям Ставич. Если выдавалась свободное время, они вместе ездили на машине проведать дочку, скрывая и от Татьяниных родителей, что не состоят в браке. Он видел, как двойственное положение тяготит ее, да и Лида о чем-то догадывалась, но не находил в себе сил оборвать семейные узы, а Татьяна терпела и не подталкивала его. Он умасливал ее подарками и деньгами, завалил роскошными игрушками дочь, а на душе день и ночь скребло – ну когда же ты, наконец, решишься? А тут еще посадили брата Лиды, занявшегося валютными операциями. Жена была просто не в себе, и он серьезно опасался за ее психическое состояние. Так и жил на два дома, разрывая сердце на части…
 
   Татьяна встретила его в длинном черном халате с вышитой на груди фиолетовой розой. Поцеловав ее в шею и ощутив запах духов, он в который раз дал себе слово решиться переехать к ней окончательно.
   – Поужинаешь? – Она подала ему тапочки.
   – Нет, пожалуй, только чаю.
   На кухне Котенев с удовольствием принял из ее рук чашку и почувствовал, что он дома, в тихой обители, защищающей от любых невзгод. Татьяна рассказывала о своих новостях, а он, мелкими глотками прихлебывая чай, наслаждался покоем.
   Зазвонил телефон, и Михаил Павлович досадливо повернул голову – как некстати. Татьяна сняла трубку и, недоуменно подняв тонкие брови, сказала:
   – Это тебя. Какой-то мужчина…
   – Да, я слушаю.
   – Извините за беспокойство, уважаемый Михаил Павлович, – голос был явно незнаком, – но не хотелось беспокоить вас на работе или дома. Поэтому пришлось позвонить сюда.
   – Кто это? – поинтересовался Котенев. – Что вам надо?
   – Вас беспокоит Лука Александриди. Хотелось бы с вами встретиться, предположим завтра, и обсудить некоторые взаимоинтересные вопросы. Надеюсь, не откажетесь?
   – По-моему, мы не знакомы?.. – Михаил Павлович тянул время, пытаясь догадаться, кем инспирирован этот телефонный звонок. Жена отпадает: она уже получала анонимные письма и даже с фотографией, на которой были Михаил, Татьяна и их маленькая дочурка. Конечно, не обошлось без слез, упреков и скандалов, даже пришлось уезжать из дома, чтобы не присутствовать при очередной истерике. Тогда кто? Партнеры по «деловым играм»? Им-то зачем, они давно и хорошо знают друг друга. Милиция или более серьезное ведомство? Нет, те предпочитают действовать иными методами. Но кто же тогда? – Как вы получили номер телефона, от кого?
   – Что мы пока не знакомы, верно – с готовностью согласился Александриди. – А насчет номерочка позвольте оставить вопрос открытым. Считайте это маленькой тайной.
   – Вот как? – несколько озадаченно отозвался Михаил Павлович. – О чем вы хотите переговорить и где?
   – У меня есть к вам ряд предложений. А встретиться я предлагаю на нейтральной площадке. Предположим, в «Арбате», часов в семь. Устроит?
   – Возможно. Оставьте номер своего телефона, я вам перезвоню и скажу, буду ли свободен в это время.
   – К сожалению, я гость столицы и звоню из автомата, – вздохнул Александриди. – Поэтому и хочу договориться заранее.
   – Допустим, я приеду, но как вас узнаю?
   – Все предельно просто: подходите к метру, и он вас проводит к столику. И еще, хочу заранее попросить о маленьком одолжении. У меня множество дел, потому могу несколько запоздать. Не откажите в любезности подождать минут десять – пятнадцать. В таком случае простите заранее.
   – Хорошо, – решился Котенев…
 
   Утром, приехав на службу, Михаил Павлович долго раздумывал: позвонить ли жене? Решившись, он все же позвонил, поговорив с ней довольно сухо и ничего не объяснив – такой тон уже вошел в привычку, да и она старалась сохранить на работе реноме замужней женщины и была сдержанна. Мы вообще давно приучили женщин к тому, что они считают себя счастливыми только в том случае, если у них есть штамп в паспорте о регистрации брака и диплом о высшем образовании. Но счастливы ли они на самом деле?
   С облегчением положив трубку, Михаил Павлович вытер вспотевший лоб и закурил – одно тяжкое дело свалено с плеч. Теперь надо решить еще один вопрос – ехать сегодня на встречу с неизвестным Лукой Александриди?
   Неожиданный звонок, неизвестный человек, подозрительно странные условия встречи, да еще предупреждение о возможном опоздании. Почему-то это вызывает чувство беспокойства и тревоги. В то же время любопытно, какие предложения хочет сделать невесть откуда появившийся гость, добывший телефон тайного убежища Котенева – Татьяна Ставич была его тайной, оберегаемой от всех. Правда, судя по письмам, полученным женой, информация давно просочилась, но этот-то как узнал?..
   Придвинув к себе бумаги, Котенев погрузился в чтение, потом звонил по телефону, обедал в маленьком зале для руководства, обсуждая с равными по рангу текущие дела и недоумевая – отчего у нас считается хорошим тоном даже за обедом говорить о производственных проблемах? После обеда опять завертела текучка, позвонила Татьяна, сказала, что дочка приболела и она поедет к родителям дня на два. Это было неприятно – придется вернуться домой, к Лиде.
   От дел он оторвался, когда в приемной затих стук пишущей машинки, – неужели уже шесть? Да, действительно, шесть часов.
   Ну что – ехать на встречу в «Арбат» или послать Луку Александриди по известному адресу? Если ехать, то, наверное, надо позвонить Лиде, предупредить, что задержится. С другой стороны – начнется тягостный разговор, а дома все равно предстоит объясняться. Не лучше ли отложить противное и неизбежное мероприятие на поздний вечер, когда можно будет завалиться на кровать и повернуться к супруге спиной? Собрав со стола бумаги, Котенев открыл сейф, положил в него папку и закрыл дверцу. Немного подумав, вновь открыл ее и достал небольшой японский диктофон. Проверив, есть ли в нем кассета с пленкой, опустил коробочку в карман пиджака…
 
   Найти место на стоянке оказалось делом сложным, и Михаил Павлович покружил, высматривая, где бы поставить машину. Наконец, припарковавшись в переулке, отправился к ресторану. Поднявшись по ступенькам, Котенев вошел в вестибюль. По лестнице вниз – путь в «Лабиринт», а двери верхнего зала «Арбата» слева. Отыскав взглядом метра, он направился к нему:
   – Мне здесь назначено свидание.
   – Минутку, – молодой метр достал блокнот и перелистал страницы, – фамилия ваша?..
   – Котенев.
   – Да, пожалуйста. Прошу!
   Он повел гостя к столику у окна и предупредительно подвинул стул. Михаил Павлович сел. Пока все идет так, как договорились. Шустрый официант принес закуски и бутылку коньяка. Признаться, у Котенева до последней минуты имелись сомнения, он думал, что метр недоуменно вытаращит глаза в ответ на вопрос. Однако, Александриди похоже совсем не шутник? На столике появилась копченая осетрина, тонко нарезанный лимон, салаты, мясное ассорти, икра, зелень.
   – Скажете, когда подавать горячее? – доверительно наклонился официант.
   – А что можете предложить?
   – Сегодня хорошая говядина. Рекомендую и цыплят.
   – Ладно, – небрежно махнул рукой Михаил Павлович. – Откройте пока минеральную.
   Вяло пожевав осетринки и запив ее минеральной, – коньяк пить не хотелось, да и за рулем все же, – Котенев оглядел зал. Обычная публика: приезжие из Закавказья, размалеванные девки, компания пожилых людей, видимо, отмечавших какое-то торжество, многие столики еще не заняты. Сам зал – длинный, стеклянный, неуютный – напомнил ему зал ожидания аэропорта. Сравнение царапнуло по душе, напомнив о Виталии Манакове: ведь дурака поймали именно в аэропорту.
   Михаил Павлович знаком подозвал официанта – теперь ясно, над ним подшутили и заставят раскошелиться за роскошный ужин. Кто это мог сделать: Рафаил или Саша Лушин? Как близкие и наиболее доверенные компаньоны, они знали телефон квартиры Ставич, правда, никогда туда не звонили.
   К удивлению Котенева, официант взять деньги отказался:
   – Все оплачено, не беспокойтесь. Заходите к нам еще.
   – Непременно, – пообещал Михаил Павлович.
   Уже половина восьмого, даже без двадцати восемь, сколько еще можно ждать? Если Александриди так надо с ним увидеться, пусть приходит вовремя. Через заполнившийся посетителями зал он шел неспешно, втайне надеясь, что Александриди вот-вот объявится, подойдет с извинениями – любопытно все же, чего он хочет? Котенев даже постоял немного в дверях, наблюдая, не направится ли кто к оставленному им столику?
   Остановившись на ступеньках подъезда, Михаил Павлович достал сигареты, закурил и хотел уже сойти вниз, но увидел притормозившую около тротуара черную персональную «Волгу» и вылезающего из нее Сергея Владимировича Курова. Встречаться с ним не очень хотелось, и Котенев заторопился уйти, но глазастый Куров его уже заметил и раскинул руки в стороны, словно готовясь обнять.
   Подойдя, он пожал Котеневу руку и улыбнулся: