Страница:
– Откуда стреляли? – дергая раненой головой, спросил Петр Николаевич.
– С островка пятого секрета, – мрачно ответил Астахов. Сердито стукнул здоровой рукой по земле. – Очевидно, подкрались бесшумно. Погибли бойцы.
– Кто же знал, что бандиты пойдут несколькими группами?! Своих ведь, гады, положили. Чтоб не сказали, значит, ничего…
– Распорядитесь, чтобы провели опознание убитых… Учиться нам надо воевать с новым противником.
– Дорога учеба-то, Сергей Дмитриевич! – Рябов помог встать Астахову. – Собак нужно. Хоть верхним чутьем, а поведут по болоту-то, пока следы свежие.
– Не в собаках дело! Базу их надо знать, базу! Не знаем мы еще местности как следует – они нас и научили. А собаки что? Поведут, конечно. Но могут ведь и на засаду вывести. Банда болота как свой двор знает… Скорее всего, кто-то из местных у них в проводниках. Кстати, как там наш «художник»?
– Пока ничего. На место прибыл.
– М-да… А с немцами они связаны. – Астахов кивнул на трофейный кинжал. На синеватой золингеновской стали острой готической вязью темнели буквы: «Alles fur Deutschland!» – «Все для Германии!»
Опознание убитых бандитов ничего не дало. Погибших красноармейцев похоронили, как предписано уставом, с воинскими почестями. Астахов, с потемневшим лицом, готовился к разговору с начальством…
А по ночам то там, то здесь в болотах слышались выстрелы. Крестились женщины, поправляя огонек лампады у образов святых. Накинув на белое исподнее вытертые кожушки, прислушивались у дверей своих хат мужики. Оперуполномоченные в районах спали не раздеваясь и, заслышав далекую стрельбу, судорожно шарили под подушками, нащупывая рубчатые рукоятки наганов и ТТ.
ЖИВУНЬ
14 октября 1939 год
ЖИВУНЬ
– С островка пятого секрета, – мрачно ответил Астахов. Сердито стукнул здоровой рукой по земле. – Очевидно, подкрались бесшумно. Погибли бойцы.
– Кто же знал, что бандиты пойдут несколькими группами?! Своих ведь, гады, положили. Чтоб не сказали, значит, ничего…
– Распорядитесь, чтобы провели опознание убитых… Учиться нам надо воевать с новым противником.
– Дорога учеба-то, Сергей Дмитриевич! – Рябов помог встать Астахову. – Собак нужно. Хоть верхним чутьем, а поведут по болоту-то, пока следы свежие.
– Не в собаках дело! Базу их надо знать, базу! Не знаем мы еще местности как следует – они нас и научили. А собаки что? Поведут, конечно. Но могут ведь и на засаду вывести. Банда болота как свой двор знает… Скорее всего, кто-то из местных у них в проводниках. Кстати, как там наш «художник»?
– Пока ничего. На место прибыл.
– М-да… А с немцами они связаны. – Астахов кивнул на трофейный кинжал. На синеватой золингеновской стали острой готической вязью темнели буквы: «Alles fur Deutschland!» – «Все для Германии!»
Опознание убитых бандитов ничего не дало. Погибших красноармейцев похоронили, как предписано уставом, с воинскими почестями. Астахов, с потемневшим лицом, готовился к разговору с начальством…
А по ночам то там, то здесь в болотах слышались выстрелы. Крестились женщины, поправляя огонек лампады у образов святых. Накинув на белое исподнее вытертые кожушки, прислушивались у дверей своих хат мужики. Оперуполномоченные в районах спали не раздеваясь и, заслышав далекую стрельбу, судорожно шарили под подушками, нащупывая рубчатые рукоятки наганов и ТТ.
«ГОНЧАР» – «ДОНУ»
«…По данным, полученным из проверенных источников, под псевдонимом «Полковник» в картотеках немецких спецслужб проходит бывший сотрудник 2-го (разведывательного) управления белопольского генштаба полковник Барковский Станислав Казимирович. Приметы Барковского полностью идентичны приметам устанавливаемого вами лица. Из тех же источников известно, что в настоящее время Барковский с группой особого назначения действует на территории Советской Белоруссии. Район действия группы – по линии Белосток – Брест…»
ЖИВУНЬ
Родни у Акима не было. Хоронили миром.
В доме приторно пахло тленом и хвоей. Собравшиеся почтительно, как полагается, постояли в молчании вокруг покойного. Хоть и не его дом, а все равно для него последнее человечье жилье. Мужики покрепче, подняли домовину.
Похороны шли тихо. Никто не причитал, не кричал в голос. Просто живые делали для мертвого все, что должны и могли сделать.
Алексей шел почти последним – приезжий. Всматривался в спину. Вспоминал, кто есть кто и что с каждым из них связано. Пытался угадать, как же изменились эти люди, что у них на душе взяло верх. Каким стал идущий за гробом молчаливый лесник Филипп? Или Андрусь – Алексей его тоже сразу узнал вечно тараторившего, дерганого мужичонку. Или скорняк Алфим. Кем стали остальные? Кто сейчас для него друг, а кто может предать? Кто в конце концов человек Астахова, который даст хоть какую-то зацепку? Ключ Алексей повесил на шею еще утром, как проснулся. На коротком шнурке, темная дужка его чуть выглядывала из расстегнутого ворота рубахи.
Алексей взглянул на девушку, шедшую чуть впереди. Взглянул и отвел глаза. Это была единственная девушка на похоронах. Когда выносили гроб со двора, она, уже выйдя за калитку, вдруг обернулась и посмотрела на него.
Кто она? Алексей не смог ее узнать…
Погост деревенский с редкими и малоухоженными холмиками располагался на небольшом пригорке, за околицей.
Яму мужики выкопали загодя. С ночи в ней собралась вода. Гроб поставили на краю могилы. Помолчали, прощаясь. Кто-то из баб всхлипнул. Паисий прочитал молитву гнусавым голосом. Изредка маленькие комочки земли с бульканьем падали в воду на дно ямы.
На веревках опустили скрипящий гроб в сырую могилу. Комья глины застучали по доскам, закрывая их. Скоро вырос небольшой холмик. В него воткнули крест…
Когда возвращались, к Алексею тихо подошел Паисий.
– Вы, я вижу, человек интеллигентный, не скромничайте. Прошу заходить ко мне без стеснения. Заскучаете без общества, без книг. У нашего священника были презанятные книжицы. М-да. Храм закрыт, настоятеля нет, но у меня имеется некоторая библиотека… Буду рад…
– Спасибо, зайду как-нибудь, – Алексею было не до разговоров.
Вежливо отказавшись от приглашения помянуть Акима, Паисий свернул по еще не просохшей дороге в сторону. Его дом был за небольшой рощицей, недалеко от церкви. Ушла и девушка.
Пропустив вперед остальных, Алексей поравнялся с теткой и, кивнув в спину уходившей по дороге в сторону леса девушки, тихо спросил:
– Тетя! А кто это?
– А-а-а… Василина. Лесника Филиппа дочь.
– Жених у ней есть?
– Ишь, любопытный… – заулыбалась Килина. – Не сговаривали.
– Да ладно вам, тетя, не жениться же я собрался. Так спросил.
– Знаю я, как парни про молодых девок просто так спрашивают.
За столом в хате у тетки Килины собрались мужики. На столе стояла нехитрая закуска. Алексей сидел напротив Филиппа. Жаль, что не было Василины! Поглядеть бы еще раз в ее глаза… Но сейчас рядом с Филиппом сидел его старший сын Нестор. Вот его-то Алексей помнил хорошо. Высокий, как и отец, с вечно спутанными, цвета ржаной соломы волосами, с фигурой кулачного бойца, Нестор с детства был слаб умом. Говорят, он стал юродивым, когда увидел, как его мать утонула в трясине. За те годы, что прошли, Нестор ничуть не переменился.
За столом шла тихая беседа. Но, словно сговорившись, никто не поминал, как умер Аким. Когда же пару раз кто-то обмолвился словечком о «болотных духах», все смолкли и повисла напряженная тишина. Потом разговор сворачивал на безопасную колею. Мужики говорили о ценах, о приближающейся зиме, о необыкновенно теплой осени – в общем, о делах насущных.
– А чтой-то сегодня песен не поют? – вдруг спросил Нестор.
– Праздник не тот, чтоб песни распевать, – грустно с другого конца подал голос Алфим. – Иль забыл, Аким ведь…
– Аким песни любит, – словно, что-то вспоминая, проговорил Нестор. – Как гости к нему шли, я им свою любимую спел…
В хате притихли.
– Очень им песенка понравилася… Если к кому еще гости придут, я и там… У меня еще одна песенка есть… – и радостно засмеялся.
Нестор замолчал и, не обращая ни на кого внимания, потянулся за огромным соленым огурцом.
– Да вы, люди добрые, не слушайте его. – Филипп попытался как-то сгладить тяжелое впечатление. – Сами знаете, несет невесть что.
Он встал и вытянул за руку из-за стола Нестора.
– Так что прощевайте. Нам еще по хозяйству управиться надо.
Не договорив, он пошел из хаты, ведя за руку сына, который был и в плечах пошире, и на голову выше отца.
Алексей видел в окно, как отец с сыном пошли со двора. Отец что-то сердито выговаривал, а сын жевал огурец и вертел по сторонам головой. Филипп не выдержал и дал подзатыльник. Недоеденный огурец упал в дорожную грязь. Нестор, размазывая по лицу слезы, поплелся следом за Филиппом.
Потянулись из-за стола и другие.
Алексей еще покурил на крыльце с мужиками и отправился на свой сеновал в сарай…
Филипп! Филипп и Нестор – вот та зацепочка. Эта мысль пришла в голову неожиданно.
В доме приторно пахло тленом и хвоей. Собравшиеся почтительно, как полагается, постояли в молчании вокруг покойного. Хоть и не его дом, а все равно для него последнее человечье жилье. Мужики покрепче, подняли домовину.
Похороны шли тихо. Никто не причитал, не кричал в голос. Просто живые делали для мертвого все, что должны и могли сделать.
Алексей шел почти последним – приезжий. Всматривался в спину. Вспоминал, кто есть кто и что с каждым из них связано. Пытался угадать, как же изменились эти люди, что у них на душе взяло верх. Каким стал идущий за гробом молчаливый лесник Филипп? Или Андрусь – Алексей его тоже сразу узнал вечно тараторившего, дерганого мужичонку. Или скорняк Алфим. Кем стали остальные? Кто сейчас для него друг, а кто может предать? Кто в конце концов человек Астахова, который даст хоть какую-то зацепку? Ключ Алексей повесил на шею еще утром, как проснулся. На коротком шнурке, темная дужка его чуть выглядывала из расстегнутого ворота рубахи.
Алексей взглянул на девушку, шедшую чуть впереди. Взглянул и отвел глаза. Это была единственная девушка на похоронах. Когда выносили гроб со двора, она, уже выйдя за калитку, вдруг обернулась и посмотрела на него.
Кто она? Алексей не смог ее узнать…
Погост деревенский с редкими и малоухоженными холмиками располагался на небольшом пригорке, за околицей.
Яму мужики выкопали загодя. С ночи в ней собралась вода. Гроб поставили на краю могилы. Помолчали, прощаясь. Кто-то из баб всхлипнул. Паисий прочитал молитву гнусавым голосом. Изредка маленькие комочки земли с бульканьем падали в воду на дно ямы.
На веревках опустили скрипящий гроб в сырую могилу. Комья глины застучали по доскам, закрывая их. Скоро вырос небольшой холмик. В него воткнули крест…
Когда возвращались, к Алексею тихо подошел Паисий.
– Вы, я вижу, человек интеллигентный, не скромничайте. Прошу заходить ко мне без стеснения. Заскучаете без общества, без книг. У нашего священника были презанятные книжицы. М-да. Храм закрыт, настоятеля нет, но у меня имеется некоторая библиотека… Буду рад…
– Спасибо, зайду как-нибудь, – Алексею было не до разговоров.
Вежливо отказавшись от приглашения помянуть Акима, Паисий свернул по еще не просохшей дороге в сторону. Его дом был за небольшой рощицей, недалеко от церкви. Ушла и девушка.
Пропустив вперед остальных, Алексей поравнялся с теткой и, кивнув в спину уходившей по дороге в сторону леса девушки, тихо спросил:
– Тетя! А кто это?
– А-а-а… Василина. Лесника Филиппа дочь.
– Жених у ней есть?
– Ишь, любопытный… – заулыбалась Килина. – Не сговаривали.
– Да ладно вам, тетя, не жениться же я собрался. Так спросил.
– Знаю я, как парни про молодых девок просто так спрашивают.
За столом в хате у тетки Килины собрались мужики. На столе стояла нехитрая закуска. Алексей сидел напротив Филиппа. Жаль, что не было Василины! Поглядеть бы еще раз в ее глаза… Но сейчас рядом с Филиппом сидел его старший сын Нестор. Вот его-то Алексей помнил хорошо. Высокий, как и отец, с вечно спутанными, цвета ржаной соломы волосами, с фигурой кулачного бойца, Нестор с детства был слаб умом. Говорят, он стал юродивым, когда увидел, как его мать утонула в трясине. За те годы, что прошли, Нестор ничуть не переменился.
За столом шла тихая беседа. Но, словно сговорившись, никто не поминал, как умер Аким. Когда же пару раз кто-то обмолвился словечком о «болотных духах», все смолкли и повисла напряженная тишина. Потом разговор сворачивал на безопасную колею. Мужики говорили о ценах, о приближающейся зиме, о необыкновенно теплой осени – в общем, о делах насущных.
– А чтой-то сегодня песен не поют? – вдруг спросил Нестор.
– Праздник не тот, чтоб песни распевать, – грустно с другого конца подал голос Алфим. – Иль забыл, Аким ведь…
– Аким песни любит, – словно, что-то вспоминая, проговорил Нестор. – Как гости к нему шли, я им свою любимую спел…
В хате притихли.
– Очень им песенка понравилася… Если к кому еще гости придут, я и там… У меня еще одна песенка есть… – и радостно засмеялся.
Нестор замолчал и, не обращая ни на кого внимания, потянулся за огромным соленым огурцом.
– Да вы, люди добрые, не слушайте его. – Филипп попытался как-то сгладить тяжелое впечатление. – Сами знаете, несет невесть что.
Он встал и вытянул за руку из-за стола Нестора.
– Так что прощевайте. Нам еще по хозяйству управиться надо.
Не договорив, он пошел из хаты, ведя за руку сына, который был и в плечах пошире, и на голову выше отца.
Алексей видел в окно, как отец с сыном пошли со двора. Отец что-то сердито выговаривал, а сын жевал огурец и вертел по сторонам головой. Филипп не выдержал и дал подзатыльник. Недоеденный огурец упал в дорожную грязь. Нестор, размазывая по лицу слезы, поплелся следом за Филиппом.
Потянулись из-за стола и другие.
Алексей еще покурил на крыльце с мужиками и отправился на свой сеновал в сарай…
Филипп! Филипп и Нестор – вот та зацепочка. Эта мысль пришла в голову неожиданно.
14 октября 1939 год
БОЛОТА
Небольшой островок, окруженный гнилой и чавкающей топью, не самое лучшее место на земле. Барковский это прекрасно понимал, но относился к пребыванию здесь спокойно, как к неизбежному злу. Как только Ланге предложил создать группу, он решил, что должен найти свой стиль работы.
За несколько дней он сколотил крепкую команду. Ребятам было глубоко наплевать на происходившее вокруг, кроме обещанных им хороших денег. Они умели профессионально убивать любым оружием и без оного. И не умели много думать.
Никто из группы, за исключением самого полковника, его сына и Чеслава Леха, их телохранителя, не был связан с этими местами. Потому никто не рвался навестить родственников, знакомых или девиц. А если и рвался, что с того? Кроме Чеслава и Кравца, тропинок на болоте никто не знал. Карта всегда хранилась у Барковского. Перебежчиков в их группе даже теоретически быть не могло. Продукты, боеприпасы доставлялись через сложную систему тропок, терявшихся в необъятной и непроходимой топи. Так же отправлялась к Ланге и собранная информация. Рацией Барковский не пользовался, боясь обнаружения базы группы. Когда люди уходили на задание, их встречали и провожали Чеслав или Кравец.
За короткое время полковник сумел прекрасно наладить лагерное хозяйство. Здесь даже была своя баня. На дальнем конце островка маленькая землянка со специальной системой труб для рассеивания дыма. Она была до того мала, что предбанник находился снаружи, под замаскированным навесом.
Барковский ходил в баню, как правило, со своим сыном, Владиславом, семнадцатилетним бывшим воспитанником военного училища, рослым, в отца, красивым и по-юношески романтичным. Обычно с ними ходил и Чеслав Лех. Но сегодня Чеслава в лагере не было. Он должен был встретить, человека Ланге.
Банщик уже согрел воду, протопил маленькую парилочку. Барковские разделись. Прохладный ветер скользнул по их обнаженным сильным телам. Зябко. И они быстро забежали в низкую дверь теплой подземной баньки. Банщик остался снаружи – охранять. Барковские мылись долго.
Сторожу надоело стоять столбом совершенно одному. Он стал рассматривать вещи командира и его сына. Под тонкой сорочкой Барковского-старшего, что лежала поверх всех вещей, ясно вырисовывалось что-то выпуклое, необычное. Вниз с лавки свисала золотая цепочка. Банщик прислушался. Из-за двери слышался глухой шум – отец и сын вроде не собирались выходить. Он аккуратно приподнял сорочку и осторожно вытащил диковинную штуку. Яйцо не яйцо, цветок не цветок, только все из золота. И портрет странный. Банщик, тихо ступая, вышел из-под тени навеса и стал рассматривать штуковину. Дорогая. На сколько потянет? Парню хотелось потрогать хрупкие на вид золотые веточки, но было боязно. Наконец решился. Выставил вперед палец и осторожно дотронулся…
Нож вошел в шею, перебил сонную артерию, мышцы. В горле у парня что-то забулькало, он выронил медальон, схватился было за рукоять, но потом осел.
– Папа, – с ужасом произнес Владислав. – Папа!..
Барковский, еще за мгновение до этого стремительно из-под одежды доставший нож и бросивший его в банщика, спокойно сказал сыну, который не мог оторвать взгляд от умирающего:
– Одевайся. Скорее!
И, показывая пример, подошел к одежде.
– Зачем? Папа, зачем? Он же свой!
– Свой? – Барковский-старший искренне удивился. – Боже мой, какой идеализм… Одевайся живее!
– Но как же борьба? Как же Польша?
– Польша? Думаешь, я за Польшу страдаю? За жалких людишек, которые всю жизнь гнут спины перед избранными? Рисковать своей и твоей жизнью ради всего этого быдла? Никогда! Пусть дураки слушают проповеди союзников о том, как немцы и русские разодрали великую Польшу. Раз случилось – значит, должно было случиться. Скоро здесь заварится такая каша! И всем будет не до Польши. Завертятся жернова, способные перемолоть миллионы жизней…
– Что ты имеешь в виду?
– Что?! – Барковский-старший затянул ремень, подошел к убитому, вынул нож и обтер его пучком травы. Наклонился, взял медальон, повесил на шею. Приподнял убитого за плечи. Помоги-ка…
Владислав непроизвольно отшатнулся.
– Ты что?! – сердито взглянул на него отец. – Хочешь, что бы его обнаружили? – Он кивнул в сторону землянок. – Тогда за нас можно не дать и гроша…
Владислав взялся за ноги. Они зашли почти по колено в болото и, раскачав, бросили труп. Раздался всплеск. Пахнуло зловонием. Трясина вспучилась и опала, надежно спрятав тело.
Потом они тщательно мыли сапоги.
– Что же мы тогда? Отец?
– Ты о чем?
– Ну об этом, о жерновах…
– А-а-а… Немцы скоро стукнутся лбами с Россией. Это неизбежно! Сюда же влезут и американцы. Они всегда не прочь поживиться. Англичане и так уже по уши в дерьме, как и вся эта европейская сволочь. Пусть потом считают свои разбитые горшки… Но без нас!
– А мы?
– А мы как-нибудь вывернемся. На своей территории мы всегда сможем затеряться. А потом Скандинавия и… Понял?
– Вполне. А Польша?
– Ты опять за свое? Застегни френч… Зачем нам несуществующая Польша?
– Я не могу поверить, что ты искренен, отец.
– Бог мой, как же ты еще молод! Просто русские пришли слишком быстро, и мы ничего не смогли вывезти. Ты помнишь наши домашние коллекции? Мы не можем уйти нищими. Поэтому я и сижу здесь, лихорадочно пытаясь восстановить хотя бы часть нашего состояния, чтобы эти болота и грязь мы вспоминали, греясь на каком-нибудь латиноамериканском пляже. Нам нужны деньги, деньги и еще раз деньги.
– Папа, ты говоришь о богатствах. Но из-за какой-то побрякушки убил…
– Мальчик, если со мной что случится, запомни – ты можешь потерять все богатства, потерять все, но обязан сохранить этот медальон. В нем то, что сделает тебя после войны немыслимо богатым человеком. Запомни – только после войны! Пока все не кончится, этим воспользоваться нельзя. Но, кроме нас с тобой, об этом никто не должен знать. А если сохранить не удастся, он должен исчезнуть. То, что там есть, принадлежит только Барковским.
Отец и сын были одеты, причесаны.
– Когда мы вышли, банщика не было!..
– Понял! – кивнул Владислав.
Они медленно пошли к лагерю. Когда отец и сын отошли достаточно далеко, заросли высокой травы зашевелились, и из них вышел невысокий плотный человек с широким лицом. Это был Кравец, помощник Барковского, бывший поручик корпуса охраны пограничья. Он шел к пану командиру с весьма спешным вопросом. Но успел заметить самое начало быстрой драмы. А увидев, счел за благо спрятаться. Так он услышал и весь разговор отца с сыном…
– Любопытно, – пробормотал он едва слышно и поспешил пойти в другую сторону.
За несколько дней он сколотил крепкую команду. Ребятам было глубоко наплевать на происходившее вокруг, кроме обещанных им хороших денег. Они умели профессионально убивать любым оружием и без оного. И не умели много думать.
Никто из группы, за исключением самого полковника, его сына и Чеслава Леха, их телохранителя, не был связан с этими местами. Потому никто не рвался навестить родственников, знакомых или девиц. А если и рвался, что с того? Кроме Чеслава и Кравца, тропинок на болоте никто не знал. Карта всегда хранилась у Барковского. Перебежчиков в их группе даже теоретически быть не могло. Продукты, боеприпасы доставлялись через сложную систему тропок, терявшихся в необъятной и непроходимой топи. Так же отправлялась к Ланге и собранная информация. Рацией Барковский не пользовался, боясь обнаружения базы группы. Когда люди уходили на задание, их встречали и провожали Чеслав или Кравец.
За короткое время полковник сумел прекрасно наладить лагерное хозяйство. Здесь даже была своя баня. На дальнем конце островка маленькая землянка со специальной системой труб для рассеивания дыма. Она была до того мала, что предбанник находился снаружи, под замаскированным навесом.
Барковский ходил в баню, как правило, со своим сыном, Владиславом, семнадцатилетним бывшим воспитанником военного училища, рослым, в отца, красивым и по-юношески романтичным. Обычно с ними ходил и Чеслав Лех. Но сегодня Чеслава в лагере не было. Он должен был встретить, человека Ланге.
Банщик уже согрел воду, протопил маленькую парилочку. Барковские разделись. Прохладный ветер скользнул по их обнаженным сильным телам. Зябко. И они быстро забежали в низкую дверь теплой подземной баньки. Банщик остался снаружи – охранять. Барковские мылись долго.
Сторожу надоело стоять столбом совершенно одному. Он стал рассматривать вещи командира и его сына. Под тонкой сорочкой Барковского-старшего, что лежала поверх всех вещей, ясно вырисовывалось что-то выпуклое, необычное. Вниз с лавки свисала золотая цепочка. Банщик прислушался. Из-за двери слышался глухой шум – отец и сын вроде не собирались выходить. Он аккуратно приподнял сорочку и осторожно вытащил диковинную штуку. Яйцо не яйцо, цветок не цветок, только все из золота. И портрет странный. Банщик, тихо ступая, вышел из-под тени навеса и стал рассматривать штуковину. Дорогая. На сколько потянет? Парню хотелось потрогать хрупкие на вид золотые веточки, но было боязно. Наконец решился. Выставил вперед палец и осторожно дотронулся…
Нож вошел в шею, перебил сонную артерию, мышцы. В горле у парня что-то забулькало, он выронил медальон, схватился было за рукоять, но потом осел.
– Папа, – с ужасом произнес Владислав. – Папа!..
Барковский, еще за мгновение до этого стремительно из-под одежды доставший нож и бросивший его в банщика, спокойно сказал сыну, который не мог оторвать взгляд от умирающего:
– Одевайся. Скорее!
И, показывая пример, подошел к одежде.
– Зачем? Папа, зачем? Он же свой!
– Свой? – Барковский-старший искренне удивился. – Боже мой, какой идеализм… Одевайся живее!
– Но как же борьба? Как же Польша?
– Польша? Думаешь, я за Польшу страдаю? За жалких людишек, которые всю жизнь гнут спины перед избранными? Рисковать своей и твоей жизнью ради всего этого быдла? Никогда! Пусть дураки слушают проповеди союзников о том, как немцы и русские разодрали великую Польшу. Раз случилось – значит, должно было случиться. Скоро здесь заварится такая каша! И всем будет не до Польши. Завертятся жернова, способные перемолоть миллионы жизней…
– Что ты имеешь в виду?
– Что?! – Барковский-старший затянул ремень, подошел к убитому, вынул нож и обтер его пучком травы. Наклонился, взял медальон, повесил на шею. Приподнял убитого за плечи. Помоги-ка…
Владислав непроизвольно отшатнулся.
– Ты что?! – сердито взглянул на него отец. – Хочешь, что бы его обнаружили? – Он кивнул в сторону землянок. – Тогда за нас можно не дать и гроша…
Владислав взялся за ноги. Они зашли почти по колено в болото и, раскачав, бросили труп. Раздался всплеск. Пахнуло зловонием. Трясина вспучилась и опала, надежно спрятав тело.
Потом они тщательно мыли сапоги.
– Что же мы тогда? Отец?
– Ты о чем?
– Ну об этом, о жерновах…
– А-а-а… Немцы скоро стукнутся лбами с Россией. Это неизбежно! Сюда же влезут и американцы. Они всегда не прочь поживиться. Англичане и так уже по уши в дерьме, как и вся эта европейская сволочь. Пусть потом считают свои разбитые горшки… Но без нас!
– А мы?
– А мы как-нибудь вывернемся. На своей территории мы всегда сможем затеряться. А потом Скандинавия и… Понял?
– Вполне. А Польша?
– Ты опять за свое? Застегни френч… Зачем нам несуществующая Польша?
– Я не могу поверить, что ты искренен, отец.
– Бог мой, как же ты еще молод! Просто русские пришли слишком быстро, и мы ничего не смогли вывезти. Ты помнишь наши домашние коллекции? Мы не можем уйти нищими. Поэтому я и сижу здесь, лихорадочно пытаясь восстановить хотя бы часть нашего состояния, чтобы эти болота и грязь мы вспоминали, греясь на каком-нибудь латиноамериканском пляже. Нам нужны деньги, деньги и еще раз деньги.
– Папа, ты говоришь о богатствах. Но из-за какой-то побрякушки убил…
– Мальчик, если со мной что случится, запомни – ты можешь потерять все богатства, потерять все, но обязан сохранить этот медальон. В нем то, что сделает тебя после войны немыслимо богатым человеком. Запомни – только после войны! Пока все не кончится, этим воспользоваться нельзя. Но, кроме нас с тобой, об этом никто не должен знать. А если сохранить не удастся, он должен исчезнуть. То, что там есть, принадлежит только Барковским.
Отец и сын были одеты, причесаны.
– Когда мы вышли, банщика не было!..
– Понял! – кивнул Владислав.
Они медленно пошли к лагерю. Когда отец и сын отошли достаточно далеко, заросли высокой травы зашевелились, и из них вышел невысокий плотный человек с широким лицом. Это был Кравец, помощник Барковского, бывший поручик корпуса охраны пограничья. Он шел к пану командиру с весьма спешным вопросом. Но успел заметить самое начало быстрой драмы. А увидев, счел за благо спрятаться. Так он услышал и весь разговор отца с сыном…
– Любопытно, – пробормотал он едва слышно и поспешил пойти в другую сторону.
ЖИВУНЬ
Все начиналось прекрасно. Тетка Килина хлопотала, расспрашивала и кормила. Своих детей у нее не было, но добрая половина деревни называла ее бабушкой. Бабы приходили к ней посоветоваться, поделиться, а то и поплакаться.
С появлением Алексея визитов стало больше. А как стало известно, что он рад будет за умеренную плату выполнять заказы, к нему стали приносить старые фотографии, с которых он делал цветные портреты. Понесли и потрескавшиеся иконки – подновить. Порой собиралось несколько человек у Килины в хате или на дворе – смотря где работал, – садились чуть в сторонке, чтобы не мешать, и вполголоса разговаривали о том о сем, посматривая, как это у него ладно все получается.
Заходил Паисий, полюбопытствовал, снова к себе пригласил. Но потом его, как учителя, в город вызвали. Несколько раз был Алфим-скорняк, смотрел, спрашивал. Заходила и Василина…
В общем, многие соседи успели заглянуть к Килине за эти дни. Но дело стояло все так же на месте. О банде никто ничего не знал. Или делали вид, что не знают. Когда Алексей хотя бы вскользь упоминал о бандитах, его приятели детства и их родичи, прежде охочие до разговоров, примолкали, отвечали нехотя, с огромным нежеланием, ссылаясь на то, что чем больше говоришь – тем легче накликать беду. Алексей чувствовал, что дальше расспрашивать действительно нельзя: вовсе разговор прервется. И вновь начинались воспоминания детства, пересуды, переряды, рассказы: у кого как что сложилось и что не сложилось и, как водится, о политике. Здесь уже Алексей старался уйти от ответов.
Не вышел на него за эти дни и связной. Алексей добросовестно носил на шее вместе с крестиком ключ. На это многие обращали внимание. Алексей отшучивался: мол, хочу к этому ключу дом себе подобрать.
Наконец он убедил себя, что мысль, мелькнувшая у него в первый день, – единственно правильная. Человеком Астахова, который мог помочь или хотя бы сообщить что-нибудь конкретное, был Аким. «Дух болот» каким-то образом прознал это и уничтожил его. Значит, связи с Астаховым нет. Когда она появится – неизвестно.
Потом прошел слух, что русские с «болотным духом» столкнулись, своих много потеряли, а тот ушел, в болоте растворился. Это окончательно утвердило решение Алексея действовать самому.
Он хорошо запомнил слова Астахова, что где-то рядом находится осведомитель банды. Но для этого самому надо вычислить, кто же связан в Живуни с болотом. Впрочем, есть и другой путь – пусть поползет слушок про него по деревне.
Первым он пошел к Тодору. Тот ему второго дня свою карточку принес. Да еще с его сыном Тимошкой они в детстве знались.
Хозяин был дома. Он что-то писал, поминутно слюнявя карандаш, неуютно сидевший в больших пальцах.
Алексей поздоровался.
– Здоров… – Тодор спрятал бумажку за божницу, подошел, протянул тяжелую руку. – Проходи, гостем будешь.
– Спасибо. Я вот работу принес. – Алексей подал написанный акварелью портрет.
– Ну-кось… – Тодор подошел к окну, разглядывая. – А что? Похож! Ей-бог, похож… Это ж надо… Да ты садись, садись.
Он вышел в другую комнатенку, грузно ступая по домотканым полосатым половикам. Вернулся скоро, держа в одной руке миску с яблоками, а в другой початую бутылку с мутноватой жидкостью и пару лафитников зеленоватого стекла:
– Обмыть треба!
Алексей пригубил. Тодор одним махом влил самогон в заросший сизым волосом рот. Похрустел яблоком.
– Чего в город не поедешь? Деньгу, чай, поболе этой зашибал бы.
– Здесь поспокойнее, случись чего.
Тодор испытующе глянул на него из-под кустистых бровей:
– Не уверен, стало быть, в новой власти?
Алексей только пожал плечами, не отвечая.
– М-да… – крякнул Тодор и снова потянулся к бутылке. – Вот и я… – не договорив, он махнул рукой и выпил, не дожидаясь Алексея. – Про колхозы слыхал?
– Приходилось.
– М-да-а… Люди говорят, и у нас будет этот самый колхоз. Оно, может, и хорошо, а с другого боку – оно тоже… – Тодор покрутил в воздухе рукой и снова налил. – Раньше-то оно, как теперь кажется, все попроще вроде було, понятнее…
Поговорили немного о том, как было раньше. Сошлись на том, что и тогда все было не так уж чтобы…
– А ты-то, я слыхал, сюда с немецкой стороны прибег? – навалился грудью на стол прихмелевший Тодор, приближая лицо к Алексею. – Болтался, стало быть, как это самое в проруби, промеж тех и этих… М-да… Все повидал. Вот и скажи, немец, он что?
– В каком смысле?
– А в этом… Жить при нем как?
«Нет, он не пьян, – заключил наблюдавший за ним Алексей, – хитрит, выпытывает что-то».
– Жить-то? Жить при всех можно. Там тоже люди живут, кто имеет на что.
– А у тебя что же? Стало быть, не було? Потому и сбег?
– Да не-е… – Алексей задумчиво покрутил стаканчик с самогоном. – Можно было бы попробовать, только как обратно попадешь?
Тодор усмехнулся:
– Не наелся – не налижешься! Все! Обратного ходу, думаю, не будет.
– Я бы попробовал, – словно не слыша его, повторил Алексей, – дядько Тодор, может, подскажешь…
– Нет… – не дав договорить, махнул у него перед носом рукой Тодор. – Нет… Я с властями никогда не ссорился! Ни с какими! Нонешние прикордонники – люди серьезные. Да и немец там… – Он кивнул куда-то себе за спину.
– Что немец?! Они тоже люди, а если с ними по-людски…
– По-людски… – передразнил Тодор, выливая себе остатки самогона. – Много ты понимаешь. А земля своя, хата?!
– Да у меня ни земли, ни хаты. Да и не на век же я туда сбираюсь. Так, надо побывать…
– Э-э-э… – отмахнулся Тодор, – не дело это! Не дело! Понял? Дурь это в тебе молодая гудет, в башке-то… На своей земле человек жить должон! На своей! Понял? Так что брось ты это дело. Ты не говорил – я не слыхал! Усе! Получи свои гроши и бывай. – Он выложил на стол советские зеленовато-серые трешки с солдатом, пододвинул Алексею. – На-ка вот.
От Тодора Алексей пошел к Янке, на этот раз не отдавать, а брать заказ. Тот недавно заводил с ним разговор. Пока сидели и разговаривали, Алексей намекнул, что хотел бы узнать тропки за кордон, уж больно надо по делу туда. Здесь он тоже ничего определенного не узнал. Но зато их разговор слышала Ганна, жена Янки, самая толстая баба в Живуни и самая большая любительница сплетен. Она из любого незначительного события делала повод для пересудов дня на три.
Он был собой доволен. За полдня успел многое. Слухи поползут, и в первую очередь среди тех, на кого Алексей и рассчитывает. Рано или поздно они должны дойти до банды.
На сегодня же Алексей наметил сделать еще одно дело посложнее: Филипп. Точнее – не он, а в первую очередь его сын. У Алексея не выходили из головы странные слова Нестора на поминках. Гости? Кого имел в виду этот взрослый мальчик?
Почему нельзя предположить, что бывший лесной объездчик связан с бандой? Все говорило за то. И поведение на поминках – увел же, увел он своего сына. И его доскональное знание леса и болот. И замкнутость. A вспомнить про убийство Акима, тогда складывалась стройная цепочка: банда – Филипп – Нестор. По болоту юродивый ходит, говорят, как по своему двору…
Алексей и не сомневался бы в своих выводах. Но была еще Василина. Не укладывалось как-то: у пособника банды – такая дочь. Предположить, что и Василина помогает банде, Алексей и вовсе не хотел.
Хозяйство Филиппа было километрах в двух от деревни.
Крепкий, приземистый, мрачноватый дом стоял на краю леса под высокими елями. Лежавший у порога старый охотничий пес лениво тявкнул и отошел в сторону. «Окошки-то как 6oйницы», – прикинул Алексей и, толкнув крепкую дверь, вошел в дом.
Внутри оказалось удивительно светло и чисто. Выскобленный пол, веселые занавесочки, недавно побеленная печь с вмазанным осколком зеркала над загнетком. Широкая кровать с горой подушек. Покрытый домотканой вышитой скатертью стол.
– Мир дому… Не помешал?
Филипп, чистивший на лавке у окна ружье, недовольно повернулся.
– Проходи, коль пришел… Садись… – Он пододвинул ногой табурет, отложил ружье, вытер руки тряпицей.
Алексей огляделся. В доме никого, кроме них, не было.
– Нужда до вас, дядька Филипп. Хочу к теплым ключам сходить. Помню, где-то здесь, а дорогу запамятовал. Подскажете? А то боюсь в трясину угодить.
– От как… Семь лет мак не родил, а голоду все не было, – дернул жесткой щеткой усов Филипп, показав крепкие зубы. – Ну и дела у тебя, – он тихо посмеялся, покрутив головой вроде как с облегчением. – На что они тебе сдалися, ключи-то?
– Красиво там. Нарисовать хочу.
– Во-она… – протянул Филипп, снова берясь за ружье. – Переждал бы ты с этим. Успеешь еще, нарисуешься.
– Как это? – сделал удивленное лицо Алексей.
– Ты что? В самом деле дурной али прикидываешься? – отставил ружье лесник. – Болота тама! На болотах, сам небось знаешь, что творится. Трясину и искать не придется. Сама найдет.
«Найдет» – это он о банде, точно, о банде. Надо порасспросить. Если все же у него связи с «духом» нет, все равно Алексей в выигрыше – ни у кого не возникнет вопроса, почему он у всех спрашивает, как перебраться за границу, а со знающим человеком и не пробовал столковаться. А так: пытался, да тот отказал. Сам же Филипп, молчаливый по натуре, рассказывать о том, кто и зачем приходил да на чем сошлись, не будет.
– Вот вы о чем… – Алексей достал кисет, протянул хозяину. Тот взял, покрутил, рассматривая, понюхал табак и вернул.
– Я свой курю… Ты в хате не смоли!
– Ладно, дядько Филипп. Вы только дорогу укажите, а там уж я сам как-нибудь… Небось «дух»-то не огонь. С ним и столковаться можно.
– Может, и так, – недобро усмехнулся объездчик. – Да только я пока еще таких не видел.
– А-а! – махнул рукой Алексей. – Зачем я ему, «духу»? Не на это же он позарится, – он кивнул на холщовую сумку с бумагой и красками. – Так расскажете, как идти?
– Плохую ты, парень, тропку выбрал. К кордону она. Там и «дух» и новые прикордонники сторожат. Каждый свое… Да и не пройдешь один там, как ни рассказывай.
– Человека надежного укажите, такого, что проведет.
– Надежного?.. – усмехнулся Филипп. – Ты на погосте не пробовал пошукать? Там ребята самые надежные. Никому уже не разболтают.
– Господь с вами, – перекрестился Алексей, внутренне похолодев: «Неужели он об Акиме?»
– Ты, значит, дорогу выбираешь? На распутье долго не простоишь, да и не дадут… Ладно, пойдем на крыльцо, покурим…
Вышли. Молча присели на согретые осенним солнцем ступени, закурили. Подошел пес, потерся мордой о колени хозяина.
– От неметчины, говорят, ты прибег? – спросил Филипп.
– Вроде того…
– От неметчины… А кисет-то у тебя русский!..
– На базаре купил, с махрой вместе, – спокойно ответил Алексей и посмотрел прямо в глаза Филиппу.
Тот отвернулся.
«Это же надо, по вышивке определил… Не подумали. Сменить? Нет, подозрительно будет. Может, он уже сегодня обо мне «болотному духу» доложит… А может, и нет».
– Ладно, дядько Филипп. – Алексей поднялся. – Нет, так нет. Бывайте, спасибо за разговор.
– Погоди… – Объездчик придержал его за рукав, усадил. Помолчал немного, думая о чем-то своем. – Хорошо ты это делаешь. Глядел я на писанки твои… А горячие ключи… Дело твое. Самому не с руки мне, а ты, что же, сходи, пока светло. Провожатого, дорогу показать, я тебе дам… Василина!
С появлением Алексея визитов стало больше. А как стало известно, что он рад будет за умеренную плату выполнять заказы, к нему стали приносить старые фотографии, с которых он делал цветные портреты. Понесли и потрескавшиеся иконки – подновить. Порой собиралось несколько человек у Килины в хате или на дворе – смотря где работал, – садились чуть в сторонке, чтобы не мешать, и вполголоса разговаривали о том о сем, посматривая, как это у него ладно все получается.
Заходил Паисий, полюбопытствовал, снова к себе пригласил. Но потом его, как учителя, в город вызвали. Несколько раз был Алфим-скорняк, смотрел, спрашивал. Заходила и Василина…
В общем, многие соседи успели заглянуть к Килине за эти дни. Но дело стояло все так же на месте. О банде никто ничего не знал. Или делали вид, что не знают. Когда Алексей хотя бы вскользь упоминал о бандитах, его приятели детства и их родичи, прежде охочие до разговоров, примолкали, отвечали нехотя, с огромным нежеланием, ссылаясь на то, что чем больше говоришь – тем легче накликать беду. Алексей чувствовал, что дальше расспрашивать действительно нельзя: вовсе разговор прервется. И вновь начинались воспоминания детства, пересуды, переряды, рассказы: у кого как что сложилось и что не сложилось и, как водится, о политике. Здесь уже Алексей старался уйти от ответов.
Не вышел на него за эти дни и связной. Алексей добросовестно носил на шее вместе с крестиком ключ. На это многие обращали внимание. Алексей отшучивался: мол, хочу к этому ключу дом себе подобрать.
Наконец он убедил себя, что мысль, мелькнувшая у него в первый день, – единственно правильная. Человеком Астахова, который мог помочь или хотя бы сообщить что-нибудь конкретное, был Аким. «Дух болот» каким-то образом прознал это и уничтожил его. Значит, связи с Астаховым нет. Когда она появится – неизвестно.
Потом прошел слух, что русские с «болотным духом» столкнулись, своих много потеряли, а тот ушел, в болоте растворился. Это окончательно утвердило решение Алексея действовать самому.
Он хорошо запомнил слова Астахова, что где-то рядом находится осведомитель банды. Но для этого самому надо вычислить, кто же связан в Живуни с болотом. Впрочем, есть и другой путь – пусть поползет слушок про него по деревне.
Первым он пошел к Тодору. Тот ему второго дня свою карточку принес. Да еще с его сыном Тимошкой они в детстве знались.
Хозяин был дома. Он что-то писал, поминутно слюнявя карандаш, неуютно сидевший в больших пальцах.
Алексей поздоровался.
– Здоров… – Тодор спрятал бумажку за божницу, подошел, протянул тяжелую руку. – Проходи, гостем будешь.
– Спасибо. Я вот работу принес. – Алексей подал написанный акварелью портрет.
– Ну-кось… – Тодор подошел к окну, разглядывая. – А что? Похож! Ей-бог, похож… Это ж надо… Да ты садись, садись.
Он вышел в другую комнатенку, грузно ступая по домотканым полосатым половикам. Вернулся скоро, держа в одной руке миску с яблоками, а в другой початую бутылку с мутноватой жидкостью и пару лафитников зеленоватого стекла:
– Обмыть треба!
Алексей пригубил. Тодор одним махом влил самогон в заросший сизым волосом рот. Похрустел яблоком.
– Чего в город не поедешь? Деньгу, чай, поболе этой зашибал бы.
– Здесь поспокойнее, случись чего.
Тодор испытующе глянул на него из-под кустистых бровей:
– Не уверен, стало быть, в новой власти?
Алексей только пожал плечами, не отвечая.
– М-да… – крякнул Тодор и снова потянулся к бутылке. – Вот и я… – не договорив, он махнул рукой и выпил, не дожидаясь Алексея. – Про колхозы слыхал?
– Приходилось.
– М-да-а… Люди говорят, и у нас будет этот самый колхоз. Оно, может, и хорошо, а с другого боку – оно тоже… – Тодор покрутил в воздухе рукой и снова налил. – Раньше-то оно, как теперь кажется, все попроще вроде було, понятнее…
Поговорили немного о том, как было раньше. Сошлись на том, что и тогда все было не так уж чтобы…
– А ты-то, я слыхал, сюда с немецкой стороны прибег? – навалился грудью на стол прихмелевший Тодор, приближая лицо к Алексею. – Болтался, стало быть, как это самое в проруби, промеж тех и этих… М-да… Все повидал. Вот и скажи, немец, он что?
– В каком смысле?
– А в этом… Жить при нем как?
«Нет, он не пьян, – заключил наблюдавший за ним Алексей, – хитрит, выпытывает что-то».
– Жить-то? Жить при всех можно. Там тоже люди живут, кто имеет на что.
– А у тебя что же? Стало быть, не було? Потому и сбег?
– Да не-е… – Алексей задумчиво покрутил стаканчик с самогоном. – Можно было бы попробовать, только как обратно попадешь?
Тодор усмехнулся:
– Не наелся – не налижешься! Все! Обратного ходу, думаю, не будет.
– Я бы попробовал, – словно не слыша его, повторил Алексей, – дядько Тодор, может, подскажешь…
– Нет… – не дав договорить, махнул у него перед носом рукой Тодор. – Нет… Я с властями никогда не ссорился! Ни с какими! Нонешние прикордонники – люди серьезные. Да и немец там… – Он кивнул куда-то себе за спину.
– Что немец?! Они тоже люди, а если с ними по-людски…
– По-людски… – передразнил Тодор, выливая себе остатки самогона. – Много ты понимаешь. А земля своя, хата?!
– Да у меня ни земли, ни хаты. Да и не на век же я туда сбираюсь. Так, надо побывать…
– Э-э-э… – отмахнулся Тодор, – не дело это! Не дело! Понял? Дурь это в тебе молодая гудет, в башке-то… На своей земле человек жить должон! На своей! Понял? Так что брось ты это дело. Ты не говорил – я не слыхал! Усе! Получи свои гроши и бывай. – Он выложил на стол советские зеленовато-серые трешки с солдатом, пододвинул Алексею. – На-ка вот.
От Тодора Алексей пошел к Янке, на этот раз не отдавать, а брать заказ. Тот недавно заводил с ним разговор. Пока сидели и разговаривали, Алексей намекнул, что хотел бы узнать тропки за кордон, уж больно надо по делу туда. Здесь он тоже ничего определенного не узнал. Но зато их разговор слышала Ганна, жена Янки, самая толстая баба в Живуни и самая большая любительница сплетен. Она из любого незначительного события делала повод для пересудов дня на три.
Он был собой доволен. За полдня успел многое. Слухи поползут, и в первую очередь среди тех, на кого Алексей и рассчитывает. Рано или поздно они должны дойти до банды.
На сегодня же Алексей наметил сделать еще одно дело посложнее: Филипп. Точнее – не он, а в первую очередь его сын. У Алексея не выходили из головы странные слова Нестора на поминках. Гости? Кого имел в виду этот взрослый мальчик?
Почему нельзя предположить, что бывший лесной объездчик связан с бандой? Все говорило за то. И поведение на поминках – увел же, увел он своего сына. И его доскональное знание леса и болот. И замкнутость. A вспомнить про убийство Акима, тогда складывалась стройная цепочка: банда – Филипп – Нестор. По болоту юродивый ходит, говорят, как по своему двору…
Алексей и не сомневался бы в своих выводах. Но была еще Василина. Не укладывалось как-то: у пособника банды – такая дочь. Предположить, что и Василина помогает банде, Алексей и вовсе не хотел.
Хозяйство Филиппа было километрах в двух от деревни.
Крепкий, приземистый, мрачноватый дом стоял на краю леса под высокими елями. Лежавший у порога старый охотничий пес лениво тявкнул и отошел в сторону. «Окошки-то как 6oйницы», – прикинул Алексей и, толкнув крепкую дверь, вошел в дом.
Внутри оказалось удивительно светло и чисто. Выскобленный пол, веселые занавесочки, недавно побеленная печь с вмазанным осколком зеркала над загнетком. Широкая кровать с горой подушек. Покрытый домотканой вышитой скатертью стол.
– Мир дому… Не помешал?
Филипп, чистивший на лавке у окна ружье, недовольно повернулся.
– Проходи, коль пришел… Садись… – Он пододвинул ногой табурет, отложил ружье, вытер руки тряпицей.
Алексей огляделся. В доме никого, кроме них, не было.
– Нужда до вас, дядька Филипп. Хочу к теплым ключам сходить. Помню, где-то здесь, а дорогу запамятовал. Подскажете? А то боюсь в трясину угодить.
– От как… Семь лет мак не родил, а голоду все не было, – дернул жесткой щеткой усов Филипп, показав крепкие зубы. – Ну и дела у тебя, – он тихо посмеялся, покрутив головой вроде как с облегчением. – На что они тебе сдалися, ключи-то?
– Красиво там. Нарисовать хочу.
– Во-она… – протянул Филипп, снова берясь за ружье. – Переждал бы ты с этим. Успеешь еще, нарисуешься.
– Как это? – сделал удивленное лицо Алексей.
– Ты что? В самом деле дурной али прикидываешься? – отставил ружье лесник. – Болота тама! На болотах, сам небось знаешь, что творится. Трясину и искать не придется. Сама найдет.
«Найдет» – это он о банде, точно, о банде. Надо порасспросить. Если все же у него связи с «духом» нет, все равно Алексей в выигрыше – ни у кого не возникнет вопроса, почему он у всех спрашивает, как перебраться за границу, а со знающим человеком и не пробовал столковаться. А так: пытался, да тот отказал. Сам же Филипп, молчаливый по натуре, рассказывать о том, кто и зачем приходил да на чем сошлись, не будет.
– Вот вы о чем… – Алексей достал кисет, протянул хозяину. Тот взял, покрутил, рассматривая, понюхал табак и вернул.
– Я свой курю… Ты в хате не смоли!
– Ладно, дядько Филипп. Вы только дорогу укажите, а там уж я сам как-нибудь… Небось «дух»-то не огонь. С ним и столковаться можно.
– Может, и так, – недобро усмехнулся объездчик. – Да только я пока еще таких не видел.
– А-а! – махнул рукой Алексей. – Зачем я ему, «духу»? Не на это же он позарится, – он кивнул на холщовую сумку с бумагой и красками. – Так расскажете, как идти?
– Плохую ты, парень, тропку выбрал. К кордону она. Там и «дух» и новые прикордонники сторожат. Каждый свое… Да и не пройдешь один там, как ни рассказывай.
– Человека надежного укажите, такого, что проведет.
– Надежного?.. – усмехнулся Филипп. – Ты на погосте не пробовал пошукать? Там ребята самые надежные. Никому уже не разболтают.
– Господь с вами, – перекрестился Алексей, внутренне похолодев: «Неужели он об Акиме?»
– Ты, значит, дорогу выбираешь? На распутье долго не простоишь, да и не дадут… Ладно, пойдем на крыльцо, покурим…
Вышли. Молча присели на согретые осенним солнцем ступени, закурили. Подошел пес, потерся мордой о колени хозяина.
– От неметчины, говорят, ты прибег? – спросил Филипп.
– Вроде того…
– От неметчины… А кисет-то у тебя русский!..
– На базаре купил, с махрой вместе, – спокойно ответил Алексей и посмотрел прямо в глаза Филиппу.
Тот отвернулся.
«Это же надо, по вышивке определил… Не подумали. Сменить? Нет, подозрительно будет. Может, он уже сегодня обо мне «болотному духу» доложит… А может, и нет».
– Ладно, дядько Филипп. – Алексей поднялся. – Нет, так нет. Бывайте, спасибо за разговор.
– Погоди… – Объездчик придержал его за рукав, усадил. Помолчал немного, думая о чем-то своем. – Хорошо ты это делаешь. Глядел я на писанки твои… А горячие ключи… Дело твое. Самому не с руки мне, а ты, что же, сходи, пока светло. Провожатого, дорогу показать, я тебе дам… Василина!