Велидов (редактор) А. С.. Красная книга ВЧК. В двух томах. Том 1

   Его в силу этого за неделю до восстания отстранили от должности. То же можно сказать о бывшем офицере, кажется подпоручике Блескунове, занимавшем должность военного руководителя в Муромском уездном военном комиссариате. Блескунов крайне небрежно относился к своим обязанностям, его тоже недели за полторы до восстания отстранили от должности. Оба эти лица играли роль в последовавшем 8–9 июля восстании. Кравченко заведовал тюрьмой и по охране города играл большую роль, вообще был видным руководителем восстания. Он был задержан после восстановления Советской власти в городе Муроме пьяным и был расстрелян как активный участник восстания белогвардейцев. Блескунов тоже, как говорили, участвовал активно в восстании, но задержать его не удалось, и он скрылся неизвестно куда. Наконец я могу назвать еще бывшего офицера Мяздрикова, который был председателем Союза муромских инвалидов и который был замечен до восстания в том, что возбуждал недовольство среди них против власти Советов. О нем говорили как о лице, тоже принимавшем активное участие в восстании и после восстания скрывшемся неизвестно куда. За отъездом тов. Тагунова я остался за него, причем на мою задачу выпало следить за приездом полковника Сахарова, у матери которого была найдена при обыске подозрительно большая сумма денег. Тов. Тагунов уехал, кажется, 6 июля; 8 июля вечером, часов в восемь, я был на Окском бульваре, где гуляло много публики. Мне бросилось в глаза, что публика была крайне нервно настроена, и в особенности молодые купчики и мелкая буржуазия; говорили об убийстве в Москве германского посла и критиковали Советскую власть, но активных призывов к свержению власти Советов я не слышал, пьяных в толпе я тоже не заметил. После этого я побывал на Нижегородском бульваре но здесь было все спокойно, и я ушел домой. Придя домой, я залег спать, но около 10 часов вечера меня разбудила жена и сообщила, что в городе идет стрельба; действительно, я, прислушавшись, услышал сначала отдельные винтовочные выстрелы, затем несколько залпов. Я тогда пошел со своим братом по направлению к Касимовской улице, к уездному Совдепу, но по дороге встретил тов. Шорина и Храмова с Станкевичем, служивших в то время в милиции и живущих теперь в городе Муроме. Они сообщили, что творится что-то непонятное и что к зданию милиции, что на Московской улице, пройти нельзя. Какие-то вооруженные люди не пропускают. Мы все вместе пошли к военному комиссару тов. Лашкову, живущему по Старой Банковской улице, и тут увидели, что дом его окружен вооруженными людьми, хлопавшими затворами ружей. Кто был среди этих людей, разобрать не удалось из-за темноты. Мы ушли в комитет партии, что в доме Русакова по Касимовской улице. Придя туда, я позвонил в Совет, желая узнать, в чем там дело, но на мой вопрос ответили, что когда вас всех перережут, то вы и не узнаете «кто», и спросили мою фамилию, я им ответил, кто я, и повесил трубку, сообразив, что Совет кем-то уже захвачен. После этого мне позвонили со станции Навашино, желая поговорить со мною, но кто – неизвестно, так как разговор в самом начале прервался, и передать мне о случившемся туда не удалось. Часу в первом ночи мимо здания фракции проехал автомобиль грузовой с пулеметом, с вооруженными людьми. Было на нем человек восемь, стрельбу они не производили. Автомобиль ехал быстро, и поэтому и также благодаря темноте разобрать, кто в нем был, не представлялось возможности. На автомобиле был белый флаг. Часам к двум ночи стрельба в городе стала затихать. Часов в пять утра 9-го мимо проехало еще несколько автомобилей, тоже с белыми флагами и несколькими вооруженными людьми, лиц которых разобрать не удалось. Часов в пять я брата Бориса отправил в мастерские Казанской железной дороги организовать защиту, а я еще остался, поджидая его возвращения. Около 6 часов подъехал к зданию фракции автомобиль и окружили люди, в нем бывшие, с целью захвата нас. Я хотел было стрелять по подходившему к дому фракции гражданину Сажину, сыну местного фотографа, Сажин был вооружен револьвером. Бывший со мною тов. Лепехин – это редактор местной газеты «Муромские известия», он и сейчас живет в Муроме. Я перелез через забор в Полевую улицу, причем при перелезании какой-то человек, мне неизвестный, дал по мне выстрелы, на которые я отвечал. Но за мною погнался автомобиль, открывший по мне стрельбу. Я, отстреливаясь, убегал, и мне удалось от его преследования спрятаться и садами выбраться на Касимовскую улицу, откуда пробрался домой. Дома я вооружился бывшей у меня бомбой, карабином и затем отправился прочь из города в Мельники с целью оттуда привести отряд. Мельники отсюда в 40 верстах; 9-го вечером я был уже в Мельниках, где и собрал отряд, но ввиду его малочисленности он не мог выступить и стал только охранять Мельники от какого бы то ни было пришлого из Мурома элемента. Вернулся в Муром 11-го, когда пришло известие, что порядок в Муроме восстановлен и все спокойно. Брат мой был захвачен белогвардейцами в плен и также редактор газеты товарищ Лепехин. О роли разных классов общества я могу сказать, что местное купечество, интеллигенция и духовенство отнеслись очень сочувственно к белогвардейцам и помогали им подарками, хлебом, пряниками. Духовенство же служило и молебен благодарственный о падении власти большевиков в Муроме; так, по крайней мере, передавали в народе после восстания. Учащиеся под влиянием учителей записывались в белогвардейцы. О роли епископа Митрофана сказать ничего не могу, кроме того, что он хорошо был знаком с руководителем восстания Сахаровым и его семейством. О том, кто именно в восстании принимал участие, я могу сослаться на списки этих лиц, имеющиеся в Чрезвычайной комиссии, где они все названы поименно, а так я припоминать не в состоянии. После я показать ничего не имею. Добавляю, что Сажин в настоящее время скрылся и, где находится, мне неизвестно.

ПОКАЗАНИЯ ЛЕПЕХИНА

   5 февраля 1918 года допрошенный Виктор Иванович Лепехин, редактор газеты «Известия Муромского Совдепа», 38 лет, Петербургской губернии, завод Бикдиярнский, Осинского уезда, живу в Муроме. Член комитета партии коммунистов.
   «Я состою редактором газеты «Известия Муромского Совдепа» приблизительно более года, то есть, иными словами, с самого ее основания. Приехал в Муром 7 июля 1918 года из двухмесячного отпуска и поэтому не был в городе Муроме до 7 июля. Какие настроения были у разных классов общества до восстания, я сказать не могу. 8-го, когда начался самый переворот, я был часов до 8 вечера на Окском бульваре, где ввиду местного праздника гуляло много публики, главным образом из среды буржуазии, интеллигенции и учащихся. Толпа вела себя шумно, но каких-либо выпадов против Советов, каких-либо призывов к свержению власти Советов я лично не слышал. Также не видел, чтобы в толпе раздавались какие-то летучки. Погуляв, я вернулся домой в помещение редакции, помещавшейся в доме Русакова по Касимовской улице, здесь же было и фракционное бюро партии коммунистов. В часу одиннадцатом я услыхал одиночные выстрелы, но не придал им значения, полагая, что в городе где-либо «пошаливают». Часов в одиннадцать приблизительно пришли ко мне товарищи Кириллов Александр и брат его Борис и кто-то из служивших в милиции, фамилии которого я не помню. Они спросили меня, что происходит, я ответил, что не знаю. Стали звонить в милицию. Звонил я, но со станции ответили, что провод порван и соединить нельзя. Товарищ Кириллов Александр позвонил в Совдеп, но и туда было звонить поздно, так как нас не соединили, но Совдеп оказался уже занятым белогвардейцами; мы тогда решили дожидаться рассвета в доме, где находились. Часа в четыре утра 9-го товарищ Борис Кириллов задумал пробраться в помещение железнодорожных мастерских Казанской железной дороги, где он служил слесарем, а мы все остались. В начале пяти часов утра приблизительно я увидел сновавшие мимо автомобили-грузовики с людьми, частью вооруженными, а частью – нет. В автомобилях сидело человек 5–6, у некоторых были белые повязки на рукавах. На некоторых автомобилях были белые флаги; пулеметов я на автомобиле не заметил. Таких автомобилей проехало мимо несколько штук. По большей части лица находившиеся были знакомы мне в лицо. Это были главным образом служащие советские – бывшие офицеры; фамилий их я не знаю; как я слышал, большинство из них было после восстановления порядка расстреляно. Около четырех или пяти часов, хорошенько я теперь не помню, но до заутрени, к дому нашему подъехал грузовик-автомобиль с шестью лицами, из них один шофер, трое сошли и направились к дверям дома и дали звонок и стучали, по-видимому, прикладами. В это время товарищ Александр Кириллов из дому ушел, намереваясь скрыться через сад, сзади дома. Я остался и, решив, что сопротивление бесполезно, пошел открывать дверь, а товарищ милиционер (кажется, его фамилия Станкевич) еще спал в комнате. Вошедшие к нам офицеры, двое – учащиеся реального училища, фамилий коих не знаю, скомандовали «Руки вверх!», отобрали бывшее у нас оружие и, захватив меня, милиционера и сторожа Данилова, ныне умершего, посадили нас на автомобиль и увезли в помещение военного комиссариата (бывшего воинского начальника) по Ивановской улице, где, как оказалось потом, был штаб белой гвардии. По дороге в штаб автомобиль останавливался около помещения пулеметной команды по Касимовской улице, д. № 25, и забрали оттуда две пулеметных ленты. Сопротивления бывшие здесь два красноармейца не оказали и были также взяты в плен. Когда нас везли по Московской, из дома Яковлева, где жил обычно только домовладелец, из открытой фортки, наш автомобиль приветствовали – махали белым платком. Кто махал, разобрать было нельзя, но рука была женская. То же самое было, когда мы ехали по Ивановской улице, но из какого дома, я не помню.
   По приезде к штабу я заметил несколько грузовиков-автомобилей (кажется, три штуки) и пулемет, стоящий на улице. Перед ломом стояла группа лиц из бывшего офицерства, часть из них была с погонами и вооружена; офицерство было больше молодежь. Главную роль играл какой-то незнакомый мне офицер, лет 35–40 одетый в шинель внакидку с целой колодкой орденов, медалей на груди. На голове у него была фуражка защитного цвета, погоны же были полковничьи. У этого офицера была большая окладистая борода рыжеватого цвета. Кто он и как его фамилия, я не знаю. Нас, по его распоряжению, отвели в помещение комиссариата, где нас охранял с винтовкой бывший офицер с черной повязкой на глазу, как его фамилия, я сейчас не вспомню, он и сейчас живет в Муроме. Кроме того, я заметил в автомобиле у дома студентов Гундобина и Сергея Белонина с винтовками. Оба они сейчас живут в Муроме. В шестом часу утра 9 июня нас отвели в тюрьму. Конвой состоял из незнакомых мне учащихся, и начальником караула – бывший офицер Завулонов, ныне расстрелянный. Должен сообщить еще, что в помещении комиссариата, где мы сидели минут 40, было человек с нами сорок пять, большинство – красноармейцы и милиционеры. Всех нас поместили в тюрьму, где мы и просидели до шести часов утра 10 июня, когда нас освободили пришедшие товарищи. В тюрьме мы мало обменивались впечатлениями дня. Пищу нам давали. К вечеру 9-го нам передали в тюрьму, что придет помощьиз Владимира и Коврова. Более я ничего не знаю. Об отношениях местных кругов к перевороту можно сказать, что сочувственно к нему отнеслись лишь крупная и средняя буржуазия, духовенство и местная интеллигенция; рабочие же резко отрицательно. О роли духовенства, и в частности епископа Митрофана, во время захвата власти белогвардейцами я сказать не могу, но полагаю, что они здесь сыграли роль как возбудители масс против народной власти – власти Советов. Хорошо характеризует, по-моему, отношение духовенства и епископа Митрофана к Советской власти то собрание, которое было устроено духовенством еще 2 февраля 1918 года, в праздник Сретения в церкви Ивана Предтечи на Советской площади. Собрание это было часов в семь вечера, и я на нем был совершенно случайно. Еще подходя к Церкви, я заметил экипажей семь собственных, принадлежащих буржуазии, а в церкви 600 приблизительно человек народа. Народ был всех сословий и классов. В церкви стояли столы, покрытые красным сукном, и вокруг них сидели духовенство и купечество. Около толпились дамы и более интеллигентная публика. До моего прихода говорились, очевидно, речи, и начала я не застал. Епископ Митрофан был здесь и благословлял народ, стоя на амвоне. Бывший офицер Мяздриков, впоследствии принимавший видное участие в восстании 8–9 июля, читал послание патриарха Тихона^[124] где говорилось, что Советская власть посягает на церковь и её достояние. По прочтении послания Мяздриков говорил речь, где призывал народ сплотиться на защиту церкви, на которую посягают большевики. Говорили и другие ораторы о том, что большевики хотят обобрать церкви, притеснять веру христианскую, что власть захватили евреи и что надо твердо стать на оборону церкви. Епископ, стоя на амвоне, при мне речей не говорил, а лишь, по-видимому, сочувственно слушал и время от времени благословлял народ и ораторов. Я тоже попросил слова и с трудом его добился. Я стал говорить, что вы сами здесь оскорбляете церковь, говоря в храме молитвы слова, дышащие злобой и ненавистью к людям; мне тогда не дали говорить, и возбужденная толпа стащила меня с места, где я стоял, и чуть не избила. Я их усовестил лишь тем, что, обратясь к епископу, закричал: «Надеюсь, что в церкви-то у вас не будут драться». Меня отпустили, и я ушел в Красную гвардию, где сообщил о происходящем в церкви, но, когда в церковь пришли красногвардейцы, никого уже не было и она была заперта. Отсюда видно, что духовенство и епископ Митрофан давно были враждебно настроены к власти Советов и настраивали толпу против этой народной власти рабоче-крестьянского правительства. Добавляю, что фамилия офицера, караулившего нас в помещении комиссариата, с повязкой на глазу, – Коняхин. Более я ничего показать не имею.
   Лепехин».

ПОКАЗАНИЯ АЙЗИКА ЛИБСТЕРА

   Айзик Самуилович Либстер, 36 лет, гражданин Могилева, Могилевской губернии, живу в городе Муроме по Московской улице, д. № 21, часовой мастер, председатель местной еврейской общины. Во время переворота я находился в городе Муроме и после него был арестован советскими властями и в течение месяца просидел в тюрьме по подозрению, что участвовал в белогвардейском восстании, но затем меня сейчас же освободили как лицо совершенно непричастное и лишь случайно по недоразумению попавшее в число арестованных. Мой арест был вызван следующим обстоятельством. 9-го числа, когда уже совершился переворот, ко мне днем, вернее, в шестом часу вечера, забежала сильно взволнованная жена еврея – агента уголовной милиции Горбарского – и просила меня, как председателя общины еврейской, пойти в штаб… говорят, что в помещении бывшего воинского начальника, и посодействовать освобождению ее мужа, арестованного белой гвардией как советского служащего. Я, конечно, в этой просьбе ей отказать не мог, в шесть приблизительно часов, несмотря на то что был болен, отправился в штаб белой гвардии хлопотать о Горбарском. По дороге мне встретились автомобили с белыми флагами и вооруженными людьми, быстро ездящие по городу, отдельные группы вооруженных людей, а у самого штаба – толпы народа, главным образом учащейся молодежи с винтовками, которых обучали военным приемам инструктора белой гвардии, по-видимому бывшие офицеры. Войдя во двор, я заметил группу, по-видимому, начальства, среди которой были местный купец Жадин, бывший офицер Петров и др., фамилии коих я не знаю. Все они были сильно навеселе, и многие так и прямо пьяны. Я обратился к Жадину, которого знал раньше, и стал просить его о Горбарском; он после уговоров согласился отпустить последнего, если я за него поручусь; я сказал, что поручусь, и собрался уходить. В это время пришли представители от еврейской молодежи Союза сионистов во главе с Кругликовым, председателем Союза сионистской молодежи, которые обратились к названному уже Петрову, прося дать им оружие для защиты еврейских кварталов, так как в городе ходят упорные слухи о готовящемся погроме евреев. Сначала Петров не согласился, говоря, что они-де, белогвардейцы, сами охранят порядок, но затем дал 20 винтовок и немного патронов. Я вместе с этими представителями в числе пяти человек вышел и даже помог им нести винтовки, но, дойдя до своего местожительства, передал винтовки и пошел домой, чувствуя себя больным и разбитым еще нервными переживаниями дня, и более до восстановления власти Советов на улице не был. Должен сообщить, что, действительно, едва власть захватили белогвардейцы, как местные черносотенные чины зашевелились, и сначала понеслись среди евреев слухи, что готовится еврейский погром, а затем на улице все время открыто черносотенные элементы стали угрожать, что расправятся с нами – евреями. Эти угрозы я слышал, проходя улицами и лично. Конечно, среди нас – евреев – поднялась паника, а более энергичная молодежь, состоявшая главным образом из беженцев, решила принять меры к защите. Результатом этого решения и была делегация в штаб белой гвардии. Беженцам угрожала более всех опасность, ибо они жили на окраинах города – на Овражной, Фабричной и Никольской улицах и др. В настоящее время большинство беженцев уже разъехалось на родину к себе, в Ковенскую, в Виленскую и другие губернии.
   Айзик Самуилов Либстер

ПОКАЗАНИЯ ВЛАДИМИРА РОЗАНОВА

   Розанов Владимир Николаевич, [житель] г. Мурома, Козмодемид. пер., д. № 11. Безработный. Живет на жалованье сестры. На военной службе не был. Был в белой гвардии. Раньше об организации не знал и с 8-го на 9-е был дома, записался 9-го утром, был на посту на мосту, потом на дворе, у воинского, потом ходил домой, ночью пришел опять туда, но увидел, что публика разбегается, бросил винтовку и пошел вдоль Оки. Пришел в Поздняково к товарищам Прол. Уезжая от Прол., был арестован в Монастырке.
   В белую гвардию пошел, побуждаемый тяжким материальным положением.
   Показания дал Вл. Розанов

ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ДОПРОС ВЛАДИМИРА ИВАНОВИЧА АЛЕКСИНСКОГО

   Был на Выксе, где принимал участие и стрелял. Винтовку оставил в волсовете, [Волостной Совет] у гражданина Андрея Кольдинова, там же винтовка Лебедева и Соколова. Сахаров жил у нас в монастыре. Сахаров часто ходил к архиерею. Сахаров с архиереем были в хороших отношениях. Накануне восстания Сахаров был у архиерея. Сахаров разговаривал и со мной; говорили, как хорошо жилось при царе и все было дешево, а сейчас мы проживаем все последнее. Большевики Россию довели до гибели и что их нужно прогнать от власти, тогда будет нам лучше жить, они довели до того, что хлеба нет и народ голодает, и все это из-за большевиков. Сахаров просил меня, чтобы во время восстания ему пособить, за что Сахаров обещал мне дать денег две тысячи. После разговора со мной Сахаров пошел к архиерею посоветоваться насчет большевиков. Архиерей сказал Сахарову, что большевиков нужно уничтожить, чтобы их не было; говорили при мне, так как меня архиерей любил и он мне родной дядя. Сахаров говорил, что завтра сделаем восстание, и говорил, что приехало много белогвардейцев, которые помогут сделать восстание и прогнать большевиков. Потом Сахаров ушел от архиерея, и я его провожал до дому и входил с ним в его квартиру, где он меня приглашал пить чай. Я принимал участие в восстании только утром. Когда была стрельба, архиерей проснулся, но он знал, что белогвардейцы прогоняют большевиков. Утром архиерей меня послал к Сахарову на квартиру – он жил все еще в монастыре – с словесным поручением, которое заключалось в том, чтобы передать Сахарову посылку, которая была завернута в обертку, в которой были деньги; на квартире Сахарова не оказалось; меня архиерей послал в город по Ивановской улице, в дом бывшего воинского начальника, и там эти деньги были мною переданы Сахарову, за это Сахаров очень меня благодарил и даже приглашал кушать чай, но я отказался и спешил на свою службу; когда вернулся, то доложил архиерею, что деньги сдал Сахарову; тогда архиерей меня задержал на полчаса и сказал: «Иди, Володя, помогать Сахарову». После слов архиерея я пошел к Сахарову в дом бывшего воинского начальника. Когда пришел к Сахарову, он дал мне винтовку, и я пошел на 5 минут в монастырь взять припасы, то есть продукты, и пошли к станции, наняли лошадей и поехали на Выксу вместе с Сахаровым и др. Когда заходил в монастырь за продуктами, то заходил к архиерею попрощаться и сказал, что я еду на Выксу с Сахаровым. Архиерей меня благословил и сказал: «С богом, Володя».
   Владимир Алексинский,
   послушник у архиерея.
   9 августа 1918 года.
   Город Муром, Спасский монастырь.
   Дознания снимал
   член чрезвычайного штаба Николаев.

ПОКАЗАНИЯ МИХАИЛА КРЯКОВА

   Я, Кряков, являюсь в Чрезвычайную комиссию добровольно с повинной и чистосердечно признаюсь.
   9 июля сего года, дня, я принял участие в белогвардейском восстании в городе Муроме. Это произошло таким образом: утром этого дня я узнал от своих рабочих о совершившемся в Муроме перевороте и, возбужденный этим, пошел на двор управления воинского начальника. Придя туда часов в 10 утра, застал на дворе много народа. Вошел на двор, но уйти со двора уже не удалось, так как там было много народа. Некоторые из знакомых там посоветовали и мне записаться в белую гвардию. Знакомые – Зиновьев, Алексей Жадин, Гладков, Короткий, и я записался. Записывал меня какой-то незнакомый мне прапорщик, и после этого в Цейхгаузе на дворе мне выдали оружие, винтовку и патроны. Тут же белым платком я обвязал рукав, и вышел на улицу, и отправился сначала домой, где напился чаю, затем переоделся в солдатскую форму (которая у меня раньше имелась) и с Гладковым пошел опять к воинскому начальнику. Придя туда, мы застали, как неизвестный какой-то прапорщик производил набор отряда для посылки в Ковров. Мне предложено было войти в этот отряд. Я отказался. Вскоре был произведен новый набор в отряд для посылки в Ковров. Я тоже отказался. Затем троим нам – мне, Гладкову и еще товарищу, неизвестному мне со штаба, – предложено было идти в тюрьму и арестовать начальника. Приведя его в штаб белой гвардии (это было уже около 4 часов пополудни), я решил уйти домой и пошел со двора с винтовкой, но, дойдя до церкви Вознесения, раздумал, вернулся обратно, положил винтовку в помещении воинского начальника и уже вторично и окончательно ушел домой. Еще припоминаю, что меня и Гладкова посылали арестовать Большакова, но этот Большаков попался нам на улице, и мы его не арестовали, а пошли к нему на квартиру, произвели обыск и взяли там бомбу, которую Гладков унес в штаб белой гвардии и сдал там, а я отправился домой, пообедал там, а потом ходил опять в штаб, но, пробыв там недолго, ушел около 5 часов снова домой и больше туда не возвращался. Ночь ночевал дома. Часа в 3 ночи кто-то с улицы постучал в окно и крикнул: «Михаил Михайлович дома? Скажите ему, чтобы спасался». Меня разбудили, я поднял своего сына Бориса и рабочего Василия Евграфова Акимова, собрались и поехали на рыбную ловлю, верст 11 по Оке – на Гладкий яр. Там я пробыл на ловле семь суток, затем простудился и решил вернуться, но, дойдя до Якиманской слободы, остановился, слез и пришел к знакомому Ивану Яковлевичу Ратунину и жил у него 17 дней, не выходя из его квартиры никуда. О причине моего пребывания у него он не знал, а я мотивировал свою остановку в его доме болезнью. По истечении 17 дней он меня свез на лошади в Муром, в свой дом, и вот все время с тех пор до сих я тайно проживал дома.
   Дополнительно показываю: днем 9 июля я ходил также вооруженный помимо винтовки револьвером системы «Маузер», 4-зарядным. Этот револьвер мой собственный, он был вскоре после того, как я скрылся, отобран у моей жены при обыске. Петр Иванович Синицын – прапорщик, заведующий типографией, мне родственник по жене. Где он скрывается сейчас и какую роль играл в восстании, я не знаю, но слышал, что недели две тому назад [был] в Ряжске Рязанской губернии. Это я услышал из разговора моей жены с его женой Марией Михайловной (живет в доме Нехорошева против реального училища). Я беспартийный. Состоял в обществе «хоругвеносцев», но теперь не состою. Свою вину сознаю, раскаиваюсь в ней и отдаю себя добровольно революционному правосудию. Револьвер мне был разрешен на хранение при мне военным комиссаром, и у меня на то есть удостоверение.
   Михаил Кряков [В тексте «Кранов».]
   Следователь (подпись)
   Член комиссии (подпись)

ПОСТАНОВЛЕНИЕ О ПРЕДАНИИ СУДУ

   1919 года февраля 8 дня следственная комиссия при Владимирском губернском революционном трибунале в городе Муроме, рассмотрев следственное производство, произведенное ею о белогвардейском выступлении в городе Муроме, имевшем место 8–9 июля 1918 года, нашла, что в ночь с 8 на 9 июля 1918 года в городе Муроме Владимирской губернии произошло вооруженное выступление белой гвардии, состоявшей как из местных, так и приезжих сил. Это выступление имело своим последствием свержение Советской власти и захват города белогвардейцами, продолжавшееся ночь с 8 на 9 июля 1918 года. Это выступление белой гвардии, имевшее столь серьезные последствия, произошло, как оно рисуется данными произведенного предварительного следствия, при следующих обстоятельствах.