Кьюджел подошёл, коснулся горящей веткой одной из налегающих фигур и вызвал крик боли; просунулась огромная серая рука. Кьюджел отпрыгнул. Баррикада выдержала, звери скоро начали ссориться и ушли.
Вечером третьего дня пилигримы подошли к слиянию Аска с большой медленной рекой, которую Гарстанг назвал Скамандер. Поблизости росли большие бальдамы, сосны и дубы. С помощью местных дровосеков свалили деревья, обрубили ветви и стащили к воде, где соорудили плот. Все пилигримы взошли на него, плот шестами направили в течение, и он спокойно и молча поплыл вниз.
Пять дней плот плыл по широкому Скамандеру, иногда берегов почти не было видно, иногда плот проходил мимо зарослей тростника вблизи берега. Делать было нечего, и пилигримы затевали долгие споры, и различие мнений по любому вопросу было значительным. Часто разговор касался метафизических тайн или тонкостей принципов гилфигизма.
Субукул, наиболее ревностный пилигрим, в подробностях объяснял своё кредо. В основном он разделял ортодоксальную гилфигитскую теософию, в которой Зо Зам, восьмиголовый бог, создав космос, отрубил себе палец на ноге, и из него возник Гилфиг, а из капель крови возникли восемь рас человечества. Родемаунд, скептик, нападал на эту доктрину:
— А кто создал этого твоего предполагаемого «создателя»? Другой «создатель»? Гораздо проще предполагать конечный продукт: в данном случае гаснущее солнце и умирающую землю.
На что Субукул в сокрушительном опровержении цитировал гилфигитский текст.
Некто по имени Бланер стойко проповедовал собственную веру. Он считал, что солнце — это клетка в теле гигантского божества, которое создало космос в процессе, аналогичном росту лишайника на камне.
Субукул считал это положение слишком усложнённым.
— Если солнце клетка, то какова тогда природа земли?
— Крошечное животное, извлекающее пропитание, — ответил Бланер. — Такие взаимоотношения известны повсюду и не должны вызывать удивления.
— Но что тогда нападает на солнце? — презрительно спросил Витц. — Другое маленькое животное?
Бланер начал подробное объяснение своей веры, но вскоре был прерван Праликсусом, высоким худым человеком с пронзительными зелёными глазами.
— Послушайте меня: я все знаю. Моя доктрина — сама простота. Возможно огромное количество условий и ещё больше существует возможностей. Наш космос — это возможное состояние: он существует. Почему? Время бесконечно, и поэтому любое возможное состояние должно осуществиться. Поскольку мы живём в данной возможности и о других ничего не знаем, мы дерзко и высокомерно приписываем себе свойства исключительности. По правде говоря, любая возможная вселенная существует, и не единожды.
— Я склоняюсь к аналогичной доктрине, хотя и являюсь убеждённым гилфигитом, — заявил теоретик Гасмайр. — Моя философия предполагает последовательность создателей, причём каждый абсолютен в пределах своих прав. Перефразируя учёного собрата Праликсуса, если божество возможно, оно должно существовать! Только невозможные божества не существуют! Восьмиголовый Зо Зам, отрубивший Свой Божественный Мизинец, возможен, следовательно, он существует, что и подтверждается гилфигитским текстом!
Субукул замигал, открыл рот, собираясь возразить, но снова закрыл. Скептик Родемаунд отвернулся и стал смотреть на воды Скамандера.
Гарстанг, сидя в стороне, задумчиво улыбнулся.
— А ты, Кьюджел Умник, на этот раз ты молчалив. Какова твоя вера?
— Я новичок, — признался Кьюджел. — Я усвоил множество точек зрения, и каждая по-своему истинна: у жрецов в Храме Теологии, у волшебной птицы, достающей сообщение из ящика, у постящегося отшельника, который выпил бутылку розового эликсира, которую я ему дал в шутку. В результате получились противоречивые версии, но все исключительной глубины. Мой взгляд на мир, таким образом, синкретичен.
— Интересно, — сказал Гарстанг. — Лодермюльх, а ты?
— Ха! — проворчал Лодермюльх. — Видишь дыру в моей одежде? Я не могу объяснить, как она появилась. Ещё меньше я могу объяснить существование вселенной.
Заговорили другие. Колдун Войонд определил известный космос как тень мира, которым правят призраки, сами в своём существовании зависящие от психической энергии людей. Набожный Субукул отверг эту схему, как противоречащую Протоколам Гилфига.
Спор продолжался бесконечно. Кьюджел и ещё несколько человек, включая Лодермюльха, соскучились и начали играть на деньги, используя кости, карты и фишки. Ставки, вначале номинальные, начали расти. Лодермюльх сначала немного выигрывал, потом проиграл гораздо большую сумму, а Кьюджел между тем выигрывал ставку за ставкой. Вскоре Лодермюльх бросил кости, схватил Кьюджела за руку, потряс её, и из рукава вывалилось несколько аналогичных костей.
— Ну, — взревел Лодермюльх, — что у нас здесь? Я заметил мошенничество, и вот доказательство! Немедленно верни мои деньги!
— Как ты можешь так говорить? — возмутился Кьюджел. — Почему ты ко мне придираешься? Я ношу кости — ну и что? Или мне нужно было бросить свою собственность в Скамандер, прежде чем приниматься за игру? Ты унижаешь мою репутацию.
— Что мне до этого? — возразил Лодермюльх. — Я хочу вернуть свои деньги.
— Невозможно, — ответил Кьюджел. — Несмотря на всю твою болтовню, ты ничего не доказал.
— Доказательства? — взревел Лодермюльх. — А разве нужны ещё доказательства? Посмотрите на эти кости, на одних одинаковые обозначения на трех сторонах, другие катятся с большим усилием, потому что отяжелены с одного конца.
— Всего лишь любопытные редкости, — объяснил Кьюджел. Он указал на колдуна Войонда, который внимательно слушал. — Вот человек с острым глазом и умом; спроси у него, видел ли он какие-нибудь незаконные действия.
— Ничего не видел, — объявил Войонд. — По моему мнению, Лодермюльх поторопился со своими обвинениями.
Гарстанг, слушавший спор, вышел вперёд. Он заговорил голосом, одновременно рассудительным и умиротворяющим:
— В такой группе, как наша, очень важно взаимное доверие, мы ведь все гилфигиты. Не может быть и речи о злобе и обмане. Разумеется, друг Лодермюльх, ты неправильно оценил действия нашего друга Кьюджела.
Лодермюльх хрипло рассмеялся.
— Если такое поведение отличает особо набожных, я рад, что не отношусь к таким! — С этими словами он отошёл в угол плота, сел и с отвращением и злобой посмотрел на Кьюджела.
Гарстанг расстроенно покачал головой.
— Боюсь, Лодермюльх чувствует себя оскорблённым. Вероятно, Кьюджел, чтобы восстановить дружеские отношения между вами, ты вернёшь золото…
Кьюджел резко отказался.
— Это вопрос принципа. Лодермюльх покусился на самое ценное моё достояние — на мою честь.
— Такое отношение похвально, — сказал Гарстанг, — а Лодермюльх повёл себя бестактно. Но ради дружбы… нет? Ну, что ж, не могу спорить. Гм. Всегда возникают неприятности. — Качая головой, он удалился.
Кьюджел собрал свой выигрыш, подобрал кости, которые Лодермюльх вытряс у него из рукава.
— Неприятный инцидент, — сказал он Войонду. — Деревенщина, этот Лодермюльх! Всех оскорбил; все прекратили игру.
— Вероятно, потому, что к тебе перешли все деньги, — предположил Войонд.
Кьюджел с удивлённым видом рассматривал свой выигрыш.
— Никогда не думал, что выиграю так много! Может, примешь часть суммы, чтобы мне было легче нести?
Войонд согласился, и деньги перешли из рук в руки.
Вскоре после этого, когда плот спокойно плыл по реке, солнце тревожно вздрогнуло. Пурпурная плёнка, похожая на тусклое пятно, возникла на его поверхности, потом исчезла. Некоторые пилигримы в тревоге и страхе с криками забегали по плоту.
— Солнце темнеет! Готовьтесь к холоду!
Гарстанг, однако, успокаивающе поднял руки.
— Успокойтесь все! Дрожь прошла, солнце прежнее!
— Подумайте! — с жаром сказал Субукул. — Неужели Гилфиг позволит совершиться катастрофе как раз в то время, как мы плывём на поклонение Чёрному Обелиску?
Все успокоились, хотя каждый по-своему интерпретировал это событие. Смотритель Витц увидел в этом аналогию с временным отказом зрения; проходит, когда несколько раз мигнёшь. Войонд объявил:
— Если мы благополучно доберёмся до Эрзы Дамат, я обещаю следующие четыре года посвятить планам восстановления прежней силы солнца! — Лодермюльх мрачно заметил, что ему все равно: пусть солнце темнеет и пилигримы ощупью добираются на Светлый обряд.
Но солнце светило, как и прежде. Плот спокойно плыл по великому Скамандеру; берега стали такими низкими и лишёнными растительности, что казались тёмными линиями на горизонте. День прошёл, и солнце, казалось, опускается прямо в реку, испуская темно-багровый свет, который постепенно тускнел и темнел по мере исчезновения солнца.
В сумерках разожгли костёр, вокруг него собрались пилигримы и поужинали. Говорили о потемнении солнца, много было рассуждений эсхатологического характера. Субукул считал, что вся ответственность за жизнь, смерть и будущее принадлежит Гилфигу. Хакст, однако, заявил, что чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг прежде проявлял больше искусства в управлении делами мира. На какое-то время разговор стал оживлённее. Субукул обвинил Хакста в поверхностности, а Хакст использовал такие слова, как «слепая вера» и «унижение». Гарстанг вмешался, заявив, что никому не известны все факты и что Светлый обряд у Чёрного Обелиска может прояснить вопрос.
На следующее утро впереди заметили большую плотину — ряд прочных столбов перегораживал реку и не давал плыть дальше. В одном месте был проход, но его перекрывала тяжёлая железная цепь. Пилигримы подвели плот к этому проходу и бросили камень, который служил им якорем. Из расположенной поблизости хижины появился фанатик, тощий, длинноволосый, в изорванной чёрной одежде; он размахивал железным посохом. С плотины он угрожающе посмотрел на пилигримов.
— Возвращайтесь! — закричал он. — Проход по реке в моей власти: я никому не позволяю пройти!
Вперёд выступил Гарстанг.
— Прошу о снисходительности! Мы пилигримы, направляемся на Светлый обряд в Эрзу Дамат. Если необходимо, мы заплатим за право прохода, хотя надеемся на твоё великодушие.
Фанатик хрипло рассмеялся и взмахнул своим железным посохом.
— Мою плату нельзя уменьшить! Я требую жизни самого злого в вашем обществе, и вы все должны продемонстрировать свои достоинства! — Расставив ноги, в развевающемся на ветру плаще, он сверху вниз смотрел на плот.
Пилигримы забеспокоились, украдкой поглядывали друг на друга. Поднялся ропот, превратившийся в конце концов в смесь заявлений и требований. Громче всех слышался скрипучий голос Гасмайра:
— Я не могу быть самым злым! Жизнь моя полна милосердия и аскетизма, и во время игры я не участвовал в этом низком развлечении.
Другой голос:
— Я ещё более добродетелен, я питаюсь только сухими бобами, чтобы не отнимать ни у кого жизнь.
Третий:
— Я ещё более благочестив, я ем только кожуру от бобов и упавшую с деревьев кору, чтобы не уничтожать даже растительную жизнь.
Ещё один:
— Мой желудок отказывается принимать овощи, но я провозглашаю те же благородные идеи и позволяю только мясу погибших животных касаться своих губ.
Ещё:
— Я однажды переплыл огненное озеро, чтобы известить старуху о том, что злодеяние, которого она опасалось, не произошло.
Кьюджел заявил:
— Моя жизнь — беспрестанное унижение, и я неколебим в своём служении справедливости и равновесию, хотя это причиняет мне жестокую боль.
Войонд был менее решителен:
— Я колдун, правда, но своим искусством я способствую коренному улучшению общественных нравов.
Наступила очередь Гарстанга.
— Моя добродетель исключительна, она получена путём изучения мудрости прошедших столетий. Я не могу не быть добродетельным. Обычные мотивы, движущие человеком, для меня не существуют.
Наконец высказались все, кроме Лодермюльха, который стоял в стороне с угрюмым выражением лица. Войонд указал на него пальцем.
— Говори, Лодермюльх! Докажи свою добродетель, или будешь признан самым злым, что будет означать конец твоей жизни!
Лодермюльх рассмеялся. Он большим прыжком поднялся на плотину. Тут он выхватил меч и угрожал им фанатику.
— Мы оба злые, ты и я, раз ты ставишь такое нелепое условие. Опусти цепь или встречай мой меч!
Фанатик развёл руками.
— Моё условие выполнено; ты, Лодермюльх, продемонстрировал свою добродетель. Плот может проплыть. Вдобавок, поскольку ты обнажил меч в защиту чести, я даю тебе эту мазь; если потрёшь ею лезвие, оно разрежет железо и камень легко, как масло. А теперь в путь, и пусть благоприятным для вас будет Светлый обряд!
Лодермюльх принял мазь и вернулся на плот. Цепь опустили, и плот без препятствий проплыл мимо плотины.
Гарстанг осторожно похвалил поведение Лодермюльха. Но добавил:
— На этот раз импульсивное, нарушающее все порядки действие привело к хорошему концу. Но если в будущем возникнут аналогичные обстоятельства, лучше бы сначала посоветоваться с остальными, доказавшими свою набожность и мудрость: со мной, с Войондом, с Субукулом.
Лодермюльх равнодушно ответил:
— Как хочешь, если только это не приведёт к задержкам и неприятностям для меня. — И Гарстанг вынужден был удовлетвориться этим.
Остальные пилигримы с неудовольствием поглядывали на Лодермюльха и не поддерживали с ним общения, так что Лодермюльх сидел в одиночестве в передней части плота.
Наступил полдень, вечер, ночь; когда пришло утро, оказалось, что Лодермюльх исчез.
Все были удивлены. Гарстанг начал расспросы, но никто не смог пролить свет на эту загадку, и не было согласия относительно того, что означает его исчезновение.
Как ни странно, исчезновение непопулярного Лодермюльха не помогло восстановить первоначальную бодрую и товарищескую атмосферу в группе. Отныне каждый пилигрим предпочитал сидеть в одиночестве, бросая мрачные взгляды направо и налево; игр больше не было, не было философских дискуссий, и объявление Гарстанга, что до Эрзы Дамат остался только день пути, не вызвало энтузиазма.
ЭРЗА ДАМАТ
В последнюю ночь перед прибытием на борту плота воцарилось подобие прежнего товарищества. Смотритель Витц исполнил несколько вокальных упражнений, а Кьюджел показал па танца с высоким подбрасыванием ног, который исполняют ловцы омаров в Каучике, где прошла его юность. Войонд, в свою очередь, произвёл несколько простых метаморфоз, а потом показал небольшое серебряное кольцо. Он подозвал Хакста.
— Коснись языком, потом прижми кольцо ко лбу и посмотри вокруг
— Я вижу процессию! — воскликнул Хакст. — Мимо идут мужчины и женщины, их сотни, тысячи! Впереди мои отец и мать, затем дедушки и бабушки… но кто остальные?
— Твои предки, — объявил Войонд, — каждый в характерном для его времени костюме, вплоть до первобытного гомункула, от которого произошли мы все. — Он спрятал кольцо и достал из мешка тусклый сине-зелёный камень.
— Смотрите, сейчас я брошу этот камень в Скамандер! — И он бросил его за борт. Камень пролетел в воздухе и погрузился в тёмную воду. — Теперь я просто протяну руку, и камень вернётся. — И действительно, все увидели, как в свете костра блеснула влажная искра, и на ладони Войонда снова лежал камень. — С этим камнем человек может не бояться бедности. Конечно, он не очень ценен, но его можно продавать много раз…
— Что ещё вам показать? Может, этот маленький амулет. Это эротическая принадлежность, он вызывает сильные эротические эмоции у того, на кого направлен. Но с ним нужно обращаться осторожно. Есть у меня и ещё неоценимое вспомогательное средство — амулет в форме головы барана, сделанный по приказу императора Далмациуса Нежного, чтобы он мог не обижать чувствительность всех своих десяти тысяч наложниц… Что ещё показать? Вот посох, который мгновенно прикрепляет один предмет к другому, я постоянно ношу его в чехле, чтобы случайно не прилепить брюки к ягодице или сумку к пальцам. Этот посох можно использовать во многих случаях. Что ещё? Посмотрим… А, вот оно! Рог удивительных свойств. Если всунуть его в рот трупа, труп произнесёт двадцать последних прижизненных слов. Если сунуть его покойнику в ухо, можно передать информацию в лишённый жизни мозг… А что у нас тут? Да, небольшое устройство, которое приносит много удовольствия. — И Войонд продемонстрировал куклу, продекламировавшую героические стихи, спевшую непристойную песню и затеявшую обмен остроумными репликами с Кьюджелом, который сидел впереди и внимательно на все смотрел.
Наконец Войонд устал от своего представления, и пилигримы один за другим улеглись спать.
Кьюджел не спал, он лежал, заложив руки за голову, смотрел на звезды и думал о неожиданно большой коллекции амулетов и волшебных предметов, принадлежавшей Войонду.
Убедившись, что все уснули, он встал и посмотрел на спящего Войонда. Мешок завязан и лежит под рукой Войонда, как и ожидал Кьюджел. Пройдя в небольшую кладовую, где пилигримы держали продукты, Кьюджел набрал жира, смешал его с мукой и изготовил белую мазь. Из плотной бумаги он сделал небольшой ящичек и наполнил его мазью. Потом вернулся на своё место.
На следующее утро он как бы невзначай дал Войонду увидеть, как натирает мазью свой меч.
Войонд пришёл в ужас.
— Не может быть! Я поражён! Увы, бедный Лодермюльх!
Кьюджел знаком попросил его замолчать.
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Я просто предохраняю свой меч от ржавчины.
Войонд с печальной уверенностью покачал головой.
— Все ясно. Из-за наживы ты убил Лодермюльха. У меня нет другого выбора, как сообщить об этом ловцам воров в Эрзе Дамат!
— Не торопись! Ты ошибаешься: я не виноват!
Войонд, высокий мрачный человек, с тёмными мешками под глазами, с длинным подбородком и высоким сморщенным лбом, поднял руку.
— Я никогда не оправдывал убийства. И в этом случае должен быть применён принцип равновесия, и необходимо применение жестокого наказания. Как минимум, причинивший зло не должен пользоваться его плодами.
— Ты имеешь в виду мазь? — спросил Кьюджел.
— Совершенно верно, — ответил Войонд. — Справедливость требует не меньшего.
— Ты строгий человек! — расстроенно сказал Кьюджел. — У меня нет выбора, нужно подчиниться твоему решению.
Войонд протянул руку.
— Давай мазь, и поскольку ясно, что ты раскаиваешься, я больше не буду говорить об этом.
Кьюджел задумчиво поджал губы.
— Да будет так. Я уже смазал свой меч. Поэтому я отдам тебе остальную мазь в обмен на эротическое приспособление, ну и ещё за несколько талисманов.
— Правильно ли я слышу? — возмутился Войонд. — Твоя наглость превосходит все границы! Эти предметы не имеют цены!
Кьюджел пожал плечами.
— Мазь тоже не обычный товар.
После спора Кьюджел отдал мазь в обмен на трубку, которая выбрасывала синий концентрат на расстояние в пятьдесят шагов, вместе со свитком, в котором перечислялись восемнадцать фаз Лаганетического цикла; пришлось ему удовлетвориться этими предметами.
Вскоре на западном берегу появились окраинные руины Эрзы Дамат — древние виллы, теперь рухнувшие и забытые посреди разросшихся садов.
Пилигримы шестами подогнали плот к берегу. На расстоянии появилась вершина Чёрного Обелиска, и все испустили радостный крик. Плот двигался поперёк течения Скамандера и вскоре пристал к одному из растрескавшихся старых причалов.
Пилигримы выбрались на берег, собрались вокруг Гарстанга, который обратился к группе:
— С огромным удовлетворением я слагаю с себя ответственность. Смотрите! Перед вами священный город, в котором Гилфиг объявил Гностическую догму! где он покарал Казуя и разоблачил ведьму Энксис! Вполне возможно, что священные ноги топтали эту самую почву! — Гарстанг драматичным жестом указал на землю, и пилигримы, глядя вниз, неуверенно зашевелились. — Как бы то ни было, мы здесь и каждый из нас испытывает большое облегчение. Путь был труден и опасен. Нас пятьдесят девять выступило из долины Фолгус. Бамиш и Рандоль были схвачены гру на Сагмийском поле. У моста через Аск к нам присоединился Кьюджел. На Скамандере мы потеряли Лодермюльха. Теперь нас пятьдесят семь, мы все испытанные и верные товарищи, и печально, что кончается наше товарищество. Но мы будем всегда о нем помнить!
— Через два дня начнётся Светлый обряд. Мы пришли вовремя. Те, кто не истратил все свои сбережения в игре, — тут Гарстанг обернулся и бросил взгляд на Кьюджела, — могут поселиться в удобных гостиницах. Обедневшие пусть живут, как смогут. Наше путешествие кончилось; мы расходимся и идём каждый своим путём, хотя по необходимости через два дня все встретимся у Чёрного Обелиска. А до того времени прощайте!
Пилигримы разошлись, некоторые по берегу Скамандера направились к ближайшей гостинице, остальные пошли в город.
Кьюджел подошёл к Войонду.
— Я никогда не бывал здесь, как ты знаешь. Может, посоветуешь гостиницу, где удобства хороши, а цена невелика.
— В самом деле, — ответил Войонд, — я как раз направляюсь в такую гостиницу — отель «Империя Дастрик». В прошлый раз я там останавливался. Если ничего не изменилось, там удобно и хорошая пища, а стоит недорого.
Кьюджел одобрительно отнёсся к этому предложению, они вдвоём пошли по улицам древнего Эрзы Дамат, миновали множество оштукатуренных домиков, потом прошли через район, где отдельно стоящие дома образовывали гигантскую шахматную доску; потом оказались в районе с большими имениями, которые ещё использовались; роскошные дома стояли в глубине улицы среди богатых садов. Жители Эрзы Дамат — люди красивые, хотя и смуглее народа Олмери. Мужчины одевались только в чёрное — обтягивающие брюки и куртки с большими помпонами; женщины были великолепны в жёлтых, красных и синих платьях, причём платья покрывали оранжевые и чёрные блёстки. Зелёный цвет считался несчастливым и встречался редко, а пурпурный символизировал смерть.
На головах у женщин высокие причёски, а мужчины носили элегантные чёрные диски, причём через отверстие в центре этих дисков высовывалась макушка. В моде был смолистый бальзам, и отовсюду до Кьюджела доносился запах мирры и алоэ. В целом жители Эрзы Дамат казались не менее цивилизованными, чем народ Каучика, и гораздо более оживлёнными, чем вялые и апатичные азеномайцы.
Гостиница «Империя Дастрик» располагалась недалеко от Чёрного Обелиска. К разочарованию Кьюджела и Войонда, все номера были заняты, и служитель не принял их.
— Светлый обряд привлекает множество набожных людей, — объяснил он. — Вы будете счастливы, если вообще сумеете найти жильё.
Он оказался прав: Кьюджел и Войонд переходили от гостиницы к гостинице и нигде не могли устроиться. Наконец на западной окраине города, на самом краю Серебряной пустыни, их приняли в большой таверне с не внушающей доверия внешностью — в гостинице Зеленой Лампы.
— Десять минут назад и я не смог бы поселить вас, — заявил хозяин, — но ловцы воров арестовали двух поселившихся здесь, назвав их разбойниками и прирождёнными мошенниками.
— Надеюсь, остальные ваши поселенцы не таковы? — спросил Войонд.
— Кто знает? — ответил хозяин. — Моё дело — предоставить пищу, питьё и ночлег, не больше. И разбойники, и мошенники должны есть, пить и спать не меньше, чем набожные и учёные люди. Все находят у меня приют. И в конце концов что я знаю о вас?
Приближалась ночь, и без дальнейших хлопот Кьюджел и Войонд поселились в гостинице Зеленой Лампы. Умывшись, они спустились в общий зал на ужин. Это оказалось большое помещение, с потемневшими от времени балками, пол покрыт тёмной плиткой, на столбах висели фонари. Как отметил хозяин, посетители были самые разнообразные, в костюмах десятков стилей и самого различного телосложения. Люди пустыни, гибкие, как змеи, в кожаных комбинезонах, наброшенных на одно плечо; четверо бледнолицых людей с рыжими волосами, не произносивших ни слова; у стойки сидела группа наёмных убийц в коричневых брюках, кожаных беретах, у каждого из уха на золотой цепочке свисал шарик. Кьюджел и Войонд получили ужин приличного качества, хотя обслуживание оставляло желать лучшего, и сидели, попивая вино и обдумывая, как провести вечер. Войонд решил порепетировать страстные крики и позы, которые необходимы для Светлого обряда. Кьюджел попросил у него талисман эротической стимуляции.
— Женщины Эрзы Дамат кажутся мне привлекательными, и с помощью этого талисмана я лучше постигну их способности.
— Ни в коем случае, — ответил Войонд, прижимая к себе мешок. — И я не обязан объяснять причины.
Кьюджел молча скорчил гримасу. Помпезность Войонда показалась ему особенно неприятной из-за его мрачной нездоровой наружности.
Войонд осушил свою кружку с педантичной бережливостью, которую Кьюджел также находил раздражающей, и встал.
— Я пойду в свою комнату.
Он повернулся, но проходивший в это время бандит толкнул его. Войонд выпалил язвительное замечание, бандит не захотел его игнорировать.
— Как ты смеешь говорить со мной так? Защищайся, или я отрежу твой нос! — И бандит выхватил свой меч.
— Как хочешь, — ответил Войонд. — Подожди, я возьму меч. — Подмигнув Кьюджелу, он натёр лезвие мазью и повернулся к бандиту. — Приготовься к смерти, мой дорогой друг! — И он величественно шагнул вперёд. Бандит, заметивший приготовления Войонда и понявший, что перед ним волшебник, оцепенел от ужаса. Войонд театрально пронзил его и вытер лезвие о шляпу бандита.
Вечером третьего дня пилигримы подошли к слиянию Аска с большой медленной рекой, которую Гарстанг назвал Скамандер. Поблизости росли большие бальдамы, сосны и дубы. С помощью местных дровосеков свалили деревья, обрубили ветви и стащили к воде, где соорудили плот. Все пилигримы взошли на него, плот шестами направили в течение, и он спокойно и молча поплыл вниз.
Пять дней плот плыл по широкому Скамандеру, иногда берегов почти не было видно, иногда плот проходил мимо зарослей тростника вблизи берега. Делать было нечего, и пилигримы затевали долгие споры, и различие мнений по любому вопросу было значительным. Часто разговор касался метафизических тайн или тонкостей принципов гилфигизма.
Субукул, наиболее ревностный пилигрим, в подробностях объяснял своё кредо. В основном он разделял ортодоксальную гилфигитскую теософию, в которой Зо Зам, восьмиголовый бог, создав космос, отрубил себе палец на ноге, и из него возник Гилфиг, а из капель крови возникли восемь рас человечества. Родемаунд, скептик, нападал на эту доктрину:
— А кто создал этого твоего предполагаемого «создателя»? Другой «создатель»? Гораздо проще предполагать конечный продукт: в данном случае гаснущее солнце и умирающую землю.
На что Субукул в сокрушительном опровержении цитировал гилфигитский текст.
Некто по имени Бланер стойко проповедовал собственную веру. Он считал, что солнце — это клетка в теле гигантского божества, которое создало космос в процессе, аналогичном росту лишайника на камне.
Субукул считал это положение слишком усложнённым.
— Если солнце клетка, то какова тогда природа земли?
— Крошечное животное, извлекающее пропитание, — ответил Бланер. — Такие взаимоотношения известны повсюду и не должны вызывать удивления.
— Но что тогда нападает на солнце? — презрительно спросил Витц. — Другое маленькое животное?
Бланер начал подробное объяснение своей веры, но вскоре был прерван Праликсусом, высоким худым человеком с пронзительными зелёными глазами.
— Послушайте меня: я все знаю. Моя доктрина — сама простота. Возможно огромное количество условий и ещё больше существует возможностей. Наш космос — это возможное состояние: он существует. Почему? Время бесконечно, и поэтому любое возможное состояние должно осуществиться. Поскольку мы живём в данной возможности и о других ничего не знаем, мы дерзко и высокомерно приписываем себе свойства исключительности. По правде говоря, любая возможная вселенная существует, и не единожды.
— Я склоняюсь к аналогичной доктрине, хотя и являюсь убеждённым гилфигитом, — заявил теоретик Гасмайр. — Моя философия предполагает последовательность создателей, причём каждый абсолютен в пределах своих прав. Перефразируя учёного собрата Праликсуса, если божество возможно, оно должно существовать! Только невозможные божества не существуют! Восьмиголовый Зо Зам, отрубивший Свой Божественный Мизинец, возможен, следовательно, он существует, что и подтверждается гилфигитским текстом!
Субукул замигал, открыл рот, собираясь возразить, но снова закрыл. Скептик Родемаунд отвернулся и стал смотреть на воды Скамандера.
Гарстанг, сидя в стороне, задумчиво улыбнулся.
— А ты, Кьюджел Умник, на этот раз ты молчалив. Какова твоя вера?
— Я новичок, — признался Кьюджел. — Я усвоил множество точек зрения, и каждая по-своему истинна: у жрецов в Храме Теологии, у волшебной птицы, достающей сообщение из ящика, у постящегося отшельника, который выпил бутылку розового эликсира, которую я ему дал в шутку. В результате получились противоречивые версии, но все исключительной глубины. Мой взгляд на мир, таким образом, синкретичен.
— Интересно, — сказал Гарстанг. — Лодермюльх, а ты?
— Ха! — проворчал Лодермюльх. — Видишь дыру в моей одежде? Я не могу объяснить, как она появилась. Ещё меньше я могу объяснить существование вселенной.
Заговорили другие. Колдун Войонд определил известный космос как тень мира, которым правят призраки, сами в своём существовании зависящие от психической энергии людей. Набожный Субукул отверг эту схему, как противоречащую Протоколам Гилфига.
Спор продолжался бесконечно. Кьюджел и ещё несколько человек, включая Лодермюльха, соскучились и начали играть на деньги, используя кости, карты и фишки. Ставки, вначале номинальные, начали расти. Лодермюльх сначала немного выигрывал, потом проиграл гораздо большую сумму, а Кьюджел между тем выигрывал ставку за ставкой. Вскоре Лодермюльх бросил кости, схватил Кьюджела за руку, потряс её, и из рукава вывалилось несколько аналогичных костей.
— Ну, — взревел Лодермюльх, — что у нас здесь? Я заметил мошенничество, и вот доказательство! Немедленно верни мои деньги!
— Как ты можешь так говорить? — возмутился Кьюджел. — Почему ты ко мне придираешься? Я ношу кости — ну и что? Или мне нужно было бросить свою собственность в Скамандер, прежде чем приниматься за игру? Ты унижаешь мою репутацию.
— Что мне до этого? — возразил Лодермюльх. — Я хочу вернуть свои деньги.
— Невозможно, — ответил Кьюджел. — Несмотря на всю твою болтовню, ты ничего не доказал.
— Доказательства? — взревел Лодермюльх. — А разве нужны ещё доказательства? Посмотрите на эти кости, на одних одинаковые обозначения на трех сторонах, другие катятся с большим усилием, потому что отяжелены с одного конца.
— Всего лишь любопытные редкости, — объяснил Кьюджел. Он указал на колдуна Войонда, который внимательно слушал. — Вот человек с острым глазом и умом; спроси у него, видел ли он какие-нибудь незаконные действия.
— Ничего не видел, — объявил Войонд. — По моему мнению, Лодермюльх поторопился со своими обвинениями.
Гарстанг, слушавший спор, вышел вперёд. Он заговорил голосом, одновременно рассудительным и умиротворяющим:
— В такой группе, как наша, очень важно взаимное доверие, мы ведь все гилфигиты. Не может быть и речи о злобе и обмане. Разумеется, друг Лодермюльх, ты неправильно оценил действия нашего друга Кьюджела.
Лодермюльх хрипло рассмеялся.
— Если такое поведение отличает особо набожных, я рад, что не отношусь к таким! — С этими словами он отошёл в угол плота, сел и с отвращением и злобой посмотрел на Кьюджела.
Гарстанг расстроенно покачал головой.
— Боюсь, Лодермюльх чувствует себя оскорблённым. Вероятно, Кьюджел, чтобы восстановить дружеские отношения между вами, ты вернёшь золото…
Кьюджел резко отказался.
— Это вопрос принципа. Лодермюльх покусился на самое ценное моё достояние — на мою честь.
— Такое отношение похвально, — сказал Гарстанг, — а Лодермюльх повёл себя бестактно. Но ради дружбы… нет? Ну, что ж, не могу спорить. Гм. Всегда возникают неприятности. — Качая головой, он удалился.
Кьюджел собрал свой выигрыш, подобрал кости, которые Лодермюльх вытряс у него из рукава.
— Неприятный инцидент, — сказал он Войонду. — Деревенщина, этот Лодермюльх! Всех оскорбил; все прекратили игру.
— Вероятно, потому, что к тебе перешли все деньги, — предположил Войонд.
Кьюджел с удивлённым видом рассматривал свой выигрыш.
— Никогда не думал, что выиграю так много! Может, примешь часть суммы, чтобы мне было легче нести?
Войонд согласился, и деньги перешли из рук в руки.
Вскоре после этого, когда плот спокойно плыл по реке, солнце тревожно вздрогнуло. Пурпурная плёнка, похожая на тусклое пятно, возникла на его поверхности, потом исчезла. Некоторые пилигримы в тревоге и страхе с криками забегали по плоту.
— Солнце темнеет! Готовьтесь к холоду!
Гарстанг, однако, успокаивающе поднял руки.
— Успокойтесь все! Дрожь прошла, солнце прежнее!
— Подумайте! — с жаром сказал Субукул. — Неужели Гилфиг позволит совершиться катастрофе как раз в то время, как мы плывём на поклонение Чёрному Обелиску?
Все успокоились, хотя каждый по-своему интерпретировал это событие. Смотритель Витц увидел в этом аналогию с временным отказом зрения; проходит, когда несколько раз мигнёшь. Войонд объявил:
— Если мы благополучно доберёмся до Эрзы Дамат, я обещаю следующие четыре года посвятить планам восстановления прежней силы солнца! — Лодермюльх мрачно заметил, что ему все равно: пусть солнце темнеет и пилигримы ощупью добираются на Светлый обряд.
Но солнце светило, как и прежде. Плот спокойно плыл по великому Скамандеру; берега стали такими низкими и лишёнными растительности, что казались тёмными линиями на горизонте. День прошёл, и солнце, казалось, опускается прямо в реку, испуская темно-багровый свет, который постепенно тускнел и темнел по мере исчезновения солнца.
В сумерках разожгли костёр, вокруг него собрались пилигримы и поужинали. Говорили о потемнении солнца, много было рассуждений эсхатологического характера. Субукул считал, что вся ответственность за жизнь, смерть и будущее принадлежит Гилфигу. Хакст, однако, заявил, что чувствовал бы себя спокойнее, если бы Гилфиг прежде проявлял больше искусства в управлении делами мира. На какое-то время разговор стал оживлённее. Субукул обвинил Хакста в поверхностности, а Хакст использовал такие слова, как «слепая вера» и «унижение». Гарстанг вмешался, заявив, что никому не известны все факты и что Светлый обряд у Чёрного Обелиска может прояснить вопрос.
На следующее утро впереди заметили большую плотину — ряд прочных столбов перегораживал реку и не давал плыть дальше. В одном месте был проход, но его перекрывала тяжёлая железная цепь. Пилигримы подвели плот к этому проходу и бросили камень, который служил им якорем. Из расположенной поблизости хижины появился фанатик, тощий, длинноволосый, в изорванной чёрной одежде; он размахивал железным посохом. С плотины он угрожающе посмотрел на пилигримов.
— Возвращайтесь! — закричал он. — Проход по реке в моей власти: я никому не позволяю пройти!
Вперёд выступил Гарстанг.
— Прошу о снисходительности! Мы пилигримы, направляемся на Светлый обряд в Эрзу Дамат. Если необходимо, мы заплатим за право прохода, хотя надеемся на твоё великодушие.
Фанатик хрипло рассмеялся и взмахнул своим железным посохом.
— Мою плату нельзя уменьшить! Я требую жизни самого злого в вашем обществе, и вы все должны продемонстрировать свои достоинства! — Расставив ноги, в развевающемся на ветру плаще, он сверху вниз смотрел на плот.
Пилигримы забеспокоились, украдкой поглядывали друг на друга. Поднялся ропот, превратившийся в конце концов в смесь заявлений и требований. Громче всех слышался скрипучий голос Гасмайра:
— Я не могу быть самым злым! Жизнь моя полна милосердия и аскетизма, и во время игры я не участвовал в этом низком развлечении.
Другой голос:
— Я ещё более добродетелен, я питаюсь только сухими бобами, чтобы не отнимать ни у кого жизнь.
Третий:
— Я ещё более благочестив, я ем только кожуру от бобов и упавшую с деревьев кору, чтобы не уничтожать даже растительную жизнь.
Ещё один:
— Мой желудок отказывается принимать овощи, но я провозглашаю те же благородные идеи и позволяю только мясу погибших животных касаться своих губ.
Ещё:
— Я однажды переплыл огненное озеро, чтобы известить старуху о том, что злодеяние, которого она опасалось, не произошло.
Кьюджел заявил:
— Моя жизнь — беспрестанное унижение, и я неколебим в своём служении справедливости и равновесию, хотя это причиняет мне жестокую боль.
Войонд был менее решителен:
— Я колдун, правда, но своим искусством я способствую коренному улучшению общественных нравов.
Наступила очередь Гарстанга.
— Моя добродетель исключительна, она получена путём изучения мудрости прошедших столетий. Я не могу не быть добродетельным. Обычные мотивы, движущие человеком, для меня не существуют.
Наконец высказались все, кроме Лодермюльха, который стоял в стороне с угрюмым выражением лица. Войонд указал на него пальцем.
— Говори, Лодермюльх! Докажи свою добродетель, или будешь признан самым злым, что будет означать конец твоей жизни!
Лодермюльх рассмеялся. Он большим прыжком поднялся на плотину. Тут он выхватил меч и угрожал им фанатику.
— Мы оба злые, ты и я, раз ты ставишь такое нелепое условие. Опусти цепь или встречай мой меч!
Фанатик развёл руками.
— Моё условие выполнено; ты, Лодермюльх, продемонстрировал свою добродетель. Плот может проплыть. Вдобавок, поскольку ты обнажил меч в защиту чести, я даю тебе эту мазь; если потрёшь ею лезвие, оно разрежет железо и камень легко, как масло. А теперь в путь, и пусть благоприятным для вас будет Светлый обряд!
Лодермюльх принял мазь и вернулся на плот. Цепь опустили, и плот без препятствий проплыл мимо плотины.
Гарстанг осторожно похвалил поведение Лодермюльха. Но добавил:
— На этот раз импульсивное, нарушающее все порядки действие привело к хорошему концу. Но если в будущем возникнут аналогичные обстоятельства, лучше бы сначала посоветоваться с остальными, доказавшими свою набожность и мудрость: со мной, с Войондом, с Субукулом.
Лодермюльх равнодушно ответил:
— Как хочешь, если только это не приведёт к задержкам и неприятностям для меня. — И Гарстанг вынужден был удовлетвориться этим.
Остальные пилигримы с неудовольствием поглядывали на Лодермюльха и не поддерживали с ним общения, так что Лодермюльх сидел в одиночестве в передней части плота.
Наступил полдень, вечер, ночь; когда пришло утро, оказалось, что Лодермюльх исчез.
Все были удивлены. Гарстанг начал расспросы, но никто не смог пролить свет на эту загадку, и не было согласия относительно того, что означает его исчезновение.
Как ни странно, исчезновение непопулярного Лодермюльха не помогло восстановить первоначальную бодрую и товарищескую атмосферу в группе. Отныне каждый пилигрим предпочитал сидеть в одиночестве, бросая мрачные взгляды направо и налево; игр больше не было, не было философских дискуссий, и объявление Гарстанга, что до Эрзы Дамат остался только день пути, не вызвало энтузиазма.
ЭРЗА ДАМАТ
В последнюю ночь перед прибытием на борту плота воцарилось подобие прежнего товарищества. Смотритель Витц исполнил несколько вокальных упражнений, а Кьюджел показал па танца с высоким подбрасыванием ног, который исполняют ловцы омаров в Каучике, где прошла его юность. Войонд, в свою очередь, произвёл несколько простых метаморфоз, а потом показал небольшое серебряное кольцо. Он подозвал Хакста.
— Коснись языком, потом прижми кольцо ко лбу и посмотри вокруг
— Я вижу процессию! — воскликнул Хакст. — Мимо идут мужчины и женщины, их сотни, тысячи! Впереди мои отец и мать, затем дедушки и бабушки… но кто остальные?
— Твои предки, — объявил Войонд, — каждый в характерном для его времени костюме, вплоть до первобытного гомункула, от которого произошли мы все. — Он спрятал кольцо и достал из мешка тусклый сине-зелёный камень.
— Смотрите, сейчас я брошу этот камень в Скамандер! — И он бросил его за борт. Камень пролетел в воздухе и погрузился в тёмную воду. — Теперь я просто протяну руку, и камень вернётся. — И действительно, все увидели, как в свете костра блеснула влажная искра, и на ладони Войонда снова лежал камень. — С этим камнем человек может не бояться бедности. Конечно, он не очень ценен, но его можно продавать много раз…
— Что ещё вам показать? Может, этот маленький амулет. Это эротическая принадлежность, он вызывает сильные эротические эмоции у того, на кого направлен. Но с ним нужно обращаться осторожно. Есть у меня и ещё неоценимое вспомогательное средство — амулет в форме головы барана, сделанный по приказу императора Далмациуса Нежного, чтобы он мог не обижать чувствительность всех своих десяти тысяч наложниц… Что ещё показать? Вот посох, который мгновенно прикрепляет один предмет к другому, я постоянно ношу его в чехле, чтобы случайно не прилепить брюки к ягодице или сумку к пальцам. Этот посох можно использовать во многих случаях. Что ещё? Посмотрим… А, вот оно! Рог удивительных свойств. Если всунуть его в рот трупа, труп произнесёт двадцать последних прижизненных слов. Если сунуть его покойнику в ухо, можно передать информацию в лишённый жизни мозг… А что у нас тут? Да, небольшое устройство, которое приносит много удовольствия. — И Войонд продемонстрировал куклу, продекламировавшую героические стихи, спевшую непристойную песню и затеявшую обмен остроумными репликами с Кьюджелом, который сидел впереди и внимательно на все смотрел.
Наконец Войонд устал от своего представления, и пилигримы один за другим улеглись спать.
Кьюджел не спал, он лежал, заложив руки за голову, смотрел на звезды и думал о неожиданно большой коллекции амулетов и волшебных предметов, принадлежавшей Войонду.
Убедившись, что все уснули, он встал и посмотрел на спящего Войонда. Мешок завязан и лежит под рукой Войонда, как и ожидал Кьюджел. Пройдя в небольшую кладовую, где пилигримы держали продукты, Кьюджел набрал жира, смешал его с мукой и изготовил белую мазь. Из плотной бумаги он сделал небольшой ящичек и наполнил его мазью. Потом вернулся на своё место.
На следующее утро он как бы невзначай дал Войонду увидеть, как натирает мазью свой меч.
Войонд пришёл в ужас.
— Не может быть! Я поражён! Увы, бедный Лодермюльх!
Кьюджел знаком попросил его замолчать.
— О чем ты говоришь? — спросил он. — Я просто предохраняю свой меч от ржавчины.
Войонд с печальной уверенностью покачал головой.
— Все ясно. Из-за наживы ты убил Лодермюльха. У меня нет другого выбора, как сообщить об этом ловцам воров в Эрзе Дамат!
— Не торопись! Ты ошибаешься: я не виноват!
Войонд, высокий мрачный человек, с тёмными мешками под глазами, с длинным подбородком и высоким сморщенным лбом, поднял руку.
— Я никогда не оправдывал убийства. И в этом случае должен быть применён принцип равновесия, и необходимо применение жестокого наказания. Как минимум, причинивший зло не должен пользоваться его плодами.
— Ты имеешь в виду мазь? — спросил Кьюджел.
— Совершенно верно, — ответил Войонд. — Справедливость требует не меньшего.
— Ты строгий человек! — расстроенно сказал Кьюджел. — У меня нет выбора, нужно подчиниться твоему решению.
Войонд протянул руку.
— Давай мазь, и поскольку ясно, что ты раскаиваешься, я больше не буду говорить об этом.
Кьюджел задумчиво поджал губы.
— Да будет так. Я уже смазал свой меч. Поэтому я отдам тебе остальную мазь в обмен на эротическое приспособление, ну и ещё за несколько талисманов.
— Правильно ли я слышу? — возмутился Войонд. — Твоя наглость превосходит все границы! Эти предметы не имеют цены!
Кьюджел пожал плечами.
— Мазь тоже не обычный товар.
После спора Кьюджел отдал мазь в обмен на трубку, которая выбрасывала синий концентрат на расстояние в пятьдесят шагов, вместе со свитком, в котором перечислялись восемнадцать фаз Лаганетического цикла; пришлось ему удовлетвориться этими предметами.
Вскоре на западном берегу появились окраинные руины Эрзы Дамат — древние виллы, теперь рухнувшие и забытые посреди разросшихся садов.
Пилигримы шестами подогнали плот к берегу. На расстоянии появилась вершина Чёрного Обелиска, и все испустили радостный крик. Плот двигался поперёк течения Скамандера и вскоре пристал к одному из растрескавшихся старых причалов.
Пилигримы выбрались на берег, собрались вокруг Гарстанга, который обратился к группе:
— С огромным удовлетворением я слагаю с себя ответственность. Смотрите! Перед вами священный город, в котором Гилфиг объявил Гностическую догму! где он покарал Казуя и разоблачил ведьму Энксис! Вполне возможно, что священные ноги топтали эту самую почву! — Гарстанг драматичным жестом указал на землю, и пилигримы, глядя вниз, неуверенно зашевелились. — Как бы то ни было, мы здесь и каждый из нас испытывает большое облегчение. Путь был труден и опасен. Нас пятьдесят девять выступило из долины Фолгус. Бамиш и Рандоль были схвачены гру на Сагмийском поле. У моста через Аск к нам присоединился Кьюджел. На Скамандере мы потеряли Лодермюльха. Теперь нас пятьдесят семь, мы все испытанные и верные товарищи, и печально, что кончается наше товарищество. Но мы будем всегда о нем помнить!
— Через два дня начнётся Светлый обряд. Мы пришли вовремя. Те, кто не истратил все свои сбережения в игре, — тут Гарстанг обернулся и бросил взгляд на Кьюджела, — могут поселиться в удобных гостиницах. Обедневшие пусть живут, как смогут. Наше путешествие кончилось; мы расходимся и идём каждый своим путём, хотя по необходимости через два дня все встретимся у Чёрного Обелиска. А до того времени прощайте!
Пилигримы разошлись, некоторые по берегу Скамандера направились к ближайшей гостинице, остальные пошли в город.
Кьюджел подошёл к Войонду.
— Я никогда не бывал здесь, как ты знаешь. Может, посоветуешь гостиницу, где удобства хороши, а цена невелика.
— В самом деле, — ответил Войонд, — я как раз направляюсь в такую гостиницу — отель «Империя Дастрик». В прошлый раз я там останавливался. Если ничего не изменилось, там удобно и хорошая пища, а стоит недорого.
Кьюджел одобрительно отнёсся к этому предложению, они вдвоём пошли по улицам древнего Эрзы Дамат, миновали множество оштукатуренных домиков, потом прошли через район, где отдельно стоящие дома образовывали гигантскую шахматную доску; потом оказались в районе с большими имениями, которые ещё использовались; роскошные дома стояли в глубине улицы среди богатых садов. Жители Эрзы Дамат — люди красивые, хотя и смуглее народа Олмери. Мужчины одевались только в чёрное — обтягивающие брюки и куртки с большими помпонами; женщины были великолепны в жёлтых, красных и синих платьях, причём платья покрывали оранжевые и чёрные блёстки. Зелёный цвет считался несчастливым и встречался редко, а пурпурный символизировал смерть.
На головах у женщин высокие причёски, а мужчины носили элегантные чёрные диски, причём через отверстие в центре этих дисков высовывалась макушка. В моде был смолистый бальзам, и отовсюду до Кьюджела доносился запах мирры и алоэ. В целом жители Эрзы Дамат казались не менее цивилизованными, чем народ Каучика, и гораздо более оживлёнными, чем вялые и апатичные азеномайцы.
Гостиница «Империя Дастрик» располагалась недалеко от Чёрного Обелиска. К разочарованию Кьюджела и Войонда, все номера были заняты, и служитель не принял их.
— Светлый обряд привлекает множество набожных людей, — объяснил он. — Вы будете счастливы, если вообще сумеете найти жильё.
Он оказался прав: Кьюджел и Войонд переходили от гостиницы к гостинице и нигде не могли устроиться. Наконец на западной окраине города, на самом краю Серебряной пустыни, их приняли в большой таверне с не внушающей доверия внешностью — в гостинице Зеленой Лампы.
— Десять минут назад и я не смог бы поселить вас, — заявил хозяин, — но ловцы воров арестовали двух поселившихся здесь, назвав их разбойниками и прирождёнными мошенниками.
— Надеюсь, остальные ваши поселенцы не таковы? — спросил Войонд.
— Кто знает? — ответил хозяин. — Моё дело — предоставить пищу, питьё и ночлег, не больше. И разбойники, и мошенники должны есть, пить и спать не меньше, чем набожные и учёные люди. Все находят у меня приют. И в конце концов что я знаю о вас?
Приближалась ночь, и без дальнейших хлопот Кьюджел и Войонд поселились в гостинице Зеленой Лампы. Умывшись, они спустились в общий зал на ужин. Это оказалось большое помещение, с потемневшими от времени балками, пол покрыт тёмной плиткой, на столбах висели фонари. Как отметил хозяин, посетители были самые разнообразные, в костюмах десятков стилей и самого различного телосложения. Люди пустыни, гибкие, как змеи, в кожаных комбинезонах, наброшенных на одно плечо; четверо бледнолицых людей с рыжими волосами, не произносивших ни слова; у стойки сидела группа наёмных убийц в коричневых брюках, кожаных беретах, у каждого из уха на золотой цепочке свисал шарик. Кьюджел и Войонд получили ужин приличного качества, хотя обслуживание оставляло желать лучшего, и сидели, попивая вино и обдумывая, как провести вечер. Войонд решил порепетировать страстные крики и позы, которые необходимы для Светлого обряда. Кьюджел попросил у него талисман эротической стимуляции.
— Женщины Эрзы Дамат кажутся мне привлекательными, и с помощью этого талисмана я лучше постигну их способности.
— Ни в коем случае, — ответил Войонд, прижимая к себе мешок. — И я не обязан объяснять причины.
Кьюджел молча скорчил гримасу. Помпезность Войонда показалась ему особенно неприятной из-за его мрачной нездоровой наружности.
Войонд осушил свою кружку с педантичной бережливостью, которую Кьюджел также находил раздражающей, и встал.
— Я пойду в свою комнату.
Он повернулся, но проходивший в это время бандит толкнул его. Войонд выпалил язвительное замечание, бандит не захотел его игнорировать.
— Как ты смеешь говорить со мной так? Защищайся, или я отрежу твой нос! — И бандит выхватил свой меч.
— Как хочешь, — ответил Войонд. — Подожди, я возьму меч. — Подмигнув Кьюджелу, он натёр лезвие мазью и повернулся к бандиту. — Приготовься к смерти, мой дорогой друг! — И он величественно шагнул вперёд. Бандит, заметивший приготовления Войонда и понявший, что перед ним волшебник, оцепенел от ужаса. Войонд театрально пронзил его и вытер лезвие о шляпу бандита.