Он сделал все, что мог. Он надеялся, что этого будет достаточно. Полицейский в штатском спрятался в кустах в конце тропинки, ведущей от дома викария к дороге. Инспектор Бэри находился по другую сторону протоки. Он сам стоял в воротах кладбища. Если кто-нибудь пойдет по тисовой аллее, он услышит. Человек с самой мягкой походкой не сможет пройти этим путем так, чтобы не хрустнула ветка или не зашуршали листья под ногами. Сухая листва и ветки, копившиеся годами, лежали на корнях бессмертных тисов, и, сколько ни сметал их сторож, ветер опять разносил их по аллее. Если кто-нибудь пойдет от дома викария и свернет к протоке, этого человека встретит он сам, выбравшись из своей засады, где пока его не видит ни одна душа. Если кто-нибудь пойдет от деревни и пройдет ворота дома викария, Грей, мягко ступая, последует за ним.
Он посмотрел на светящийся циферблат часов, было без четверти десять. С того момента, когда они разошлись по своим местам, прошло всего полчаса, но, говоря откровенно, ему казалось, прошло полночи. Во всяком случае, достаточно, чтобы представить сотни способов обойти принятые им меры предосторожности. Кладбищенские ворота были очень старыми. Кладбищенские ворота, покойницкие ворота, ворота для трупов — от немецкого слова «Leiche», «мертвое тело»… Гроб, оставленный здесь, у ворот, до того, как начнутся похороны. Эта мысль пришла ему в голову, но тут же вытеснялась всплеском иронии. Как все-таки суеверен человек! Цивилизация? Налет ее был обидно тонок. Стоило ему остаться одному в тем ном месте, и все древние страхи скребутся и бормочут во мраке.
Три звенящих удара церковных часов заставили его вздрогнуть. Он снова посмотрел на свои часы. Прошла минута. Часы в церкви отставали ровно на одну минуту. Казалось, воздух еще колебался от последнего удара, когда, подняв глаза от светящегося циферблата, он почувствовал, что рядом что-то движется. Это было одно из тех впечатлений, которые ничем конкретно не подкрепляются. Только что он смотрел на яркий предмет. Он поднял глаза, после света они ничего не различали в темноте. Если и было какое-то движение, он не смог бы увидеть его. Между кладбищенскими воротами и калиткой в сад викария дорога шла на подъем. Она была темна, как шерсть черного кота.
Инспектор чуть наклонился вперед, все чувства были напряжены до предела. Ему показалось, что кто-то дышал в этой темноте. Дул ветер, журчала вода — легкий, теплый ветер, медленно струящийся поток. Казалось невероятным, что Фрэнк смог услышать звук человеческого дыхания. Он настороженно вслушивался. Все его чувства обострились. И он услышал этот звук снова. Он услышал его, потому что тот раздавался так близко. Кто-то шел широким, скользящим шагом от кладбищенских ворот. Фрэнк Эбботт отступил назад, если бы он не снял перед этим ботинки, его бы услышали. Но его не услышали. Это он сам услышал того, другого, хотя шаги были по-кошачьи мягкими и крадущимися, как в сказках. Потом незнакомец снова застыл без движения, его выдавало изредка только глубокое дыхание. Других звуков не было слышно, но ощущение напряженности, лихорадочной спешки и неотвратимости нарастало.
И вдруг на подъеме у калитки викария мелькнул огонек. Он на мгновение попал в поле зрения Фрэнка Эбботта, прежде чем его заслонил маститый дуб у ворот. Свет мелькнул и исчез и показался снова, колеблясь рядом с землей. Он понял, что это слабый луч ручного электрического фонаря с почти севшими батарейками. Рука, которая держала его, была опущена. Она свободно качалась. Это была рука женщины. Если фонарь требовался ей для того, чтобы освещать дорогу, он был плохим помощником, потому что вызвал только беспорядочную пляску теней. Зато его слабый свет позволял видеть ее (вернее, почти видеть) тем, кто неотрывно наблюдал за дорогой. Женщина медленно спустилась по склону, казалось, она не шла, а плыла, приставая то к одной, то к другой обочине дороги. Она обошла стороной кладбищенские ворота и направилась к протоке.
Что-то шевельнулось в воротах — в них кто-то юркнул. Фрэнк Эбботт постоял не двигаясь, вслушиваясь в темноту и понял, что остался один. Он едва осмеливался дышать и даже думать, чтобы случайно не выдать своего присутствия. Сейчас он подался вперед и увидел, как свет фонаря заслонила движущаяся фигура. Он тут же направился за ней. Холодная, влажная земля под ногами, сырость, проникающая сквозь носки — они, наверное, безнадежно испорчены, — легкое движение воздуха, моросящий дождь, убаюкивающее журчание воды — и две тени впереди него. Одна из них уже стояла на краю протоки, луч фонаря пробежал по воде. Слабый лучик пересек протоку и откачнулся назад, скользнул по мокрой траве и сырой глине. Вторая тень приблизилась к первой. Фрэнк был не больше чем в ярде от нее. Не было слышно ничего, кроме легкого шелеста ветра и плеска воды. И вдруг раздался звук человеческого голоса, говорили негромко:
— Анни!
Фигура на краю протоки не повернулась. Фонарь дрогнул в ее руке, луч метнулся в сторону. Она шепотом сказала:
— Кто… здесь?
— Ты не должна ходить к протоке. Зачем ты пришла?
На этот раз Фрэнк разобрал всего два слова:
— Уильям… утонул…
И снова низкий голос:
— Что ты об этом знаешь? Что ты видела? Что ты рассказала?
Ответа не было, только медленное покачивание головы в накинутом шарфе.
— Что ты видела?
И снова шепот:
— Я… видела…
И вдруг движение, внезапное и стремительное, взмах руки и сильный удар. Фигура на краю протоки упала вперед. Фонарь коснулся воды и погас. В темноте Фрэнк боролся с кем-то костлявым и сильным. Он не ожидал такого сильного сопротивления. Он крикнул, подбежал полицейский в штатском. Бэри побежал с другой стороны протоки, поскользнулся на последнем камне и вымок до колен. Все трое долго боролись в темноте, пока наконец не удалось связать извивающиеся, выворачивающиеся руки. Безумная ярость противника вылилась в поток слов. Все это напоминало ночной кошмар, в котором время замедлилось и невозможное стало возможным. Хриплый голос визжал в темноте.
Фрэнк Эбботт отошел в сторону и позвал мисс Силвер по имени.
— Где вы? Что с вами? Бога ради!
Он ощупью искал на том месте, где она упала, и наконец раздалось знакомое приветливое покашливание.
— Я промокла. Не мог бы ты дать мне руку? Эта глина очень скользкая.
Он помог ей подняться на ноги и, обнимая ее и тяжело дыша, встал рядом.
— Я никогда себе этого не прощу!
Вода стекала с ее юбки, но голос был совершенно спокойным.
— Дорогой Фрэнк, не надо укорять себя. Я почувствовала, как она подняла руку, и решила, что лучше прыгнуть в воду. Я думаю, орудием убийства служил тяжелый фонарь, ты найдешь его где-нибудь поблизости, если он не укатился. Нам нужен свет. А, я вижу, у инспектора Бэри есть фонарь!
Он ответил:
— У меня тоже есть, но я так чертовски растерялся, что совсем про него забыл.
Он уже приготовился за свое «чертовски» получить, как всегда, упрек. Но этого не произошло. В ее обычном восклицании «Дорогой Фрэнк!» прозвучала только нежность.
Они вдвоем подошли туда, где фонарь инспектора Бэри освещал безобразную, истерзанную фигуру Милдред Блейк.
Глава 43
— Нет, дорогой Фрэнк, слава богу, я хорошо себя чувствую. Ночь сегодня теплая, и в доме викария нет перебоев с горячей водой. Ванна очень меня взбодрила. Миссис Болл настояла, чтобы мне подали завтрак в постель, хотя, уверяю вас, в этом не было никакой необходимости, Он смотрел на нее с тем выражением, которое лишь очень немногие видели на лице инспектора, — на нем была написана тревога, нежность, забота.
— Я не прощу себе.
Она пытливо на него посмотрела.
— А что оставалось делать? Бедняжка Анни своим поведением все время выдавала себя. Для неуравновешенного, подозрительного ума убийцы было очевидно, что она что-то знает и поэтому представляет собой потенциальную опасность. Убивший дважды не остановится перед третьим убийством. Встретив Анни у могилы Кристофера Хэйла, я сразу поняла, что ее рассудок слабеет под давлением ужасной тайны, которая связана со смертью ее мужа. Нельзя было исключить и то, что она сама могла быть виновной в его гибели. Он женился на ней из-за денег, чудовищно с ней обращался, изменял ей. Она могла пойти за ним, когда он переходил протоку, и столкнуть его в воду. Но что было делать с Клариссой Дин? Помните, на следствии выяснилось, что последним человеком, который видел Уильяма Джексона в живых, был Эдвард Рэндом. Это подтверждает и Анни, которая видела, как мистер Эдвард прошел мимо нее и перешел протоку. Он встретил Уильяма Джексона на подъеме, и она слышала, как он, проходя мимо, сказал: «Спокойной ночи, Уильям». Я учитывала и возможность того, что Кларисса Дин поджидала Эдварда Рэндома в воротах кладбища. Мы знаем, что в двух других случаях так и было: когда миссис Стоун видела их вместе, и во втором, более трагичном, когда Кларисса отправилась к протоке навстречу своей смерти.
— Думаете, она могла видеть или слышать что-то подозрительное в ту ночь, когда утонул Джексон?
— Нет, не думаю. Я просто размышляла, почему Анни могла убить ее, но тут же отбросила этот вариант. Во-первых, Анни сама видела, как Эдвард Рэндом поднимался от протоки после того, как попрощался с ее мужем. Если Кларисса приходила, чтобы встретить его, зачем ей понадобилось бы оставаться у протоки? Она бы просто пошла за ним и взяла бы за руку, как это и было в другом случае. То есть она не могла быть свидетелем убийства Уильяма Джексона. Если бы она видела что-то, зачем ей было молчать? Она не скрывала своего интереса к Эдварду Рэндому, напротив, всячески подчеркивала его. Нет, я решительно не могла придумать, зачем Анни понадобилось бы убивать ее.
Была и вторая причина, по которой я исключила из подозреваемых Анни, — состояние ее рассудка. Она сходила с ума от страха. Иногда она сама шла навстречу опасности, которую считала неминуемой. Она считала, что обречена, иногда ожидание удара становилось настолько непереносимым, что она специально шла к протоке, надеясь встретить смерть.
Он улыбнулся.
— Всегда говорил, что вы видите всех нас насквозь. Серьезно, я вас честно предупреждаю: если у меня появится тайна, я буду бегать от вас как от чумы. Итак, вы изучили Анни и пришли к выводу, что она не убийца, а следующая возможная жертва. Но как вы догадались, что это Милдред Блейк, откроете тайну?
Она мягко и неуверенно кашлянула.
— Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривала, так сказать, шансы мистера Арнольда Рэндома. Именно он все бы потерял, если бы нашлось последнее завещание его брата. Именно ему угрожали шантажом Уильям Джексон и, косвенно, Кларисса Дин. Безусловно, он больше чем кто-либо еще был заинтересован в их смерти. От столь опасных подозрений его спасало только алиби, которое обеспечивала ему мисс Милдред Блейк. Если она говорила правду, он не мог убить Уильяма Джексона. Если она лгала, чтобы обеспечить ему алиби, то зачем ей это было нужно? Благодаря местным сплетням я узнала, что в свое время мистер Арнольд Рэндом оказывал ей такие знаки внимания, что все решили, будто дело идет к свадьбе. Не будь я знакома с мисс Блейк лично, я могла бы тешить себя мыслью, что она действовала под влиянием романтических воспоминаний. Но после того, как я несколько раз встречалась с ней, я поняла, что все гораздо обыденней и проще. Все местные разговоры, даже сдержанные замечания миссис Болл, подтверждали мое впечатление о ней, подтверждали, что это властная, эгоистичная особа, очень хваткая и жадная до денег. Было и еще кое-что. Миссис Болл и викарий расстраивались из-за счетов клуба для мальчиков. Предыдущий викарий был очень стар. Он распоряжался финансами, и ему помогала мисс Милдред. Руфь Болл была так расстроена, что я поняла: она не верит, что обнаруженные просчеты случайны.
Фрэнк присвистнул.
— Очень неприятное положение.
Мисс Силвер кивнула, соглашаясь.
— И не говори. Мисс Милдред Блейк все больше привлекала мое внимание. Хотя у нее приличный доход, одевалась она ужасно, в одежду, которая годится разве что для пугала. Когда в ее присутствии обсуждали убийства, она не выказала никакой жалости — ни к молодому человеку, которого знала с младенчества, ни к девушке, которая служила у нее в доме. Я даже заметила какое-то садистское удовольствие на ее лице. В душе такой женщины воспоминание о неудачном романе вызовет скорее обиду, чем теплое чувство.
Фрэнк не сводил с нее глаз.
— Знаете, я просто заслушался.
Она продолжила с легким упреком:
— Вернемся к тому вечеру, когда убили Уильяма Джексона. Мистер Арнольд Рэндом репетировал в церкви, как всегда в пятницу. Вечер у викария закончился не раньше четверти одиннадцатого. Около десяти звуки органа были еще слышны, мисс Милдред Блейк поднялась и объявила, что должна поговорить с мистером Арнольдом Рэндомом о репертуаре, если ей придется заменить его на воскресной службе. Миссис Болл сказала, что ей показалось, будто орган смолк и часы пробили десять еще до того, как мисс Милдред ушла. Последними видели Уильяма Джексона в живых его жена Анни и Эдвард Рэндом. Эдвард Рэндом говорит, что прошел мимо Уильяма и пожелал ему спокойной ночи. Ему показалось, что часы пробили десять немного позже, когда он уже шел по деревенской улице. Анни слышала, как Эдвард Рэндом попрощался с ее мужем, она тоже говорит, что часы пробили некоторое время спустя. Зная, что Уильям Джексон собирался шантажировать своего хозяина, я подумала, что едва ли он упустил такую замечательную возможность. По звукам органа он понял, что Арнольд Рэндом в церкви. Он выпил достаточно, чтобы осмелеть. Еще до того, как Анни рассказала, что она видела в эту ночь, я предполагала, что Уильям ходил в церковь.
Фрэнк бросил на нее острый взгляд.
— Значит, Анни заговорила?
— Да. Сейчас я тебе расскажу об этом. Но ты спрашивал, как я поняла, что это была мисс Блейк. Проще будет, если мы начнем с другого эпизода. Милдред Блейк сказала, что она вошла в церковь, увидела, что мистер Рэндом закончил, поговорила с ним, после чего он проводил ее до дома и пошел по направлению к усадьбе. Все это давало ему алиби, но и ей тоже. С другой стороны, если она не делала ничего плохого, алиби было ей не нужно, и чем больше я узнавала ее, тем меньше верила в то, что ею двигала жалость или доброта.
Фрэнк поднял одну бровь.
— Но, возможно, она говорила Правду: они с Арнольдом Рэндомом поговорили, и он проводил ее до дома.
Она покачала головой.
— Я не могла поверить в это алиби. Анни была с той стороны протоки. Она могла что-то скрыть, но я уже точно знала, что она не видела, как ее муж переходил протоку. А если он не перешел ее, то где он был, пока она стояла и ждала его на другой стороне? Разумеется, в церкви. А если он пошел в церковь, Милдред Блейк должна была застать его там, когда отправилась на переговоры с Арнольдом Рэндомом. Вернемся к тому моменту, когда она встала и заявила остальным дамам о своем намерении зайти в церковь. Нужно собрать вещи, попрощаться, надеть пальто и, как я знаю по собственному опыту, выйдя из дома, нужно дать глазам привыкнуть к темноте. Часы пробили, орган замолк, но ей некуда было спешить, потому что Арнольду Рэндому надо еще собраться. Она идет по тропинке через двор, подходит к боковой двери и слышит голоса внутри. Скорее всего, так оно и было. Разумеется, ее это заинтересовало. Один раз я сама заходила в церковь, когда Арнольд Рэндом играл. Если бы он не закончил игру, он даже не узнал бы, что я там была. То есть Милдред Блейк могла стоять и слушать, как Уильям Джексон пытается шантажировать. Я уверена, так все и было. Разговор зашел о завещании, последовала бурная сцена. В конце концов Уильям Джексон ушел, обескураженный и сердитый. А мисс Милдред Блейк успела придумать свой план. Она достаточно хорошо знала Арнольда Рэндома и понимала, что он предпочтет заплатить шантажисту, чем выставить себя на позор. Но почему деньги от шантажа должны достаться Уильяму Джексону? Он же провалит все дело, уже провалил. Но она сумеет действовать хитрее, какой щедрый источник дохода! Теперь он в ее руках! Она знала все слабости Арнольда Рэндома и умела играть на них. Я твердо уверена, что весь этот порочный план возник мгновенно, как яркая вспышка, и она принялась тут же его выполнять.
Фрэнк Эбботт бросил на нее удивленный взгляд.
— Вы что же, хотите сказать, что она убрала Уильяма Джексона только потому, что хотела сама шантажировать Арнольда?
В ответ на столь дерзкую прямоту она укоризненно покашляла, но твердо ответила:
— Именно так. И чтобы покрепче держать его в руках. Вспомните слова лорда Теннисона о «страсти к наживе в сердце Каина». Они как раз про эту несчастную женщину. Она поспешила за Уильямом Джексоном, настигла его, когда он подходил к протоке, и либо ударила его фонарем, он у нее необычайно большой и тяжелый, либо столкнула его в протоку и держала под водой до тех пор, пока он не захлебнулся. Помните, он был под хмельком, так что сладить с ним было просто. Все это заняло не больше нескольких минут. На следующий день мисс Милдред пришла к Арнольду Рэндому в усадьбу. Это я узнала от миссис Дикон — ее дочь Дорис открывала ей дверь. Она принесла с собой черную книгу для пожертвований, которую хорошо знают в деревне. Неужели ты не догадался, что за пожертвование она хотела собрать? Посмотри, в каком выгодном она оказалась положении. Стоило ей только выступить на следствии с заявлением, что она слышала, как Уильям Джексон шантажировал мистера Арнольда Рэндома сокрытым завещанием, которое Джексон подписывал как свидетель, — его тут же обвинили бы в преднамеренном убийстве. Только глупец не понял бы, в какую ситуацию он попал. Выход был один — заплатить. Взамен она обещала не говорить никому о его ссоре с Уильямом Джексоном и гарантировала алиби, которое защищало и ее саму. Да, дорогой Фрэнк, в своей практике я еще не встречала такого остроумного и бесчеловечного плана.
Он кивнул.
— А в случае с Клариссой Дин? Милдред Блейк, разумеется, сама напечатала записку?
— Да. В то утро она заходила в церковную пристройку. Эдвард Рэндом сказал, что, увидев ее, он сразу поспешил уйти.
— Зачем ей понадобилось сваливать убийство на него? А она попыталась это сделать, вы же знаете.
— Он был удобным козлом отпущения. В деревне много судачили о его долгом отсутствии, а ей было совсем невыгодно, чтобы подозрение пало на Арнольда Рэндома. Хотя прямо она и не обвиняла Эдварда Рэндома, это делала за нее мисс Ора.
— Так, по-вашему, она была с ней в сговоре?! — воскликнул Фрэнк.
— Ну что ты… Она просто глупая женщина, которая любит посплетничать и к тому же лишена чувства ответственности.
Фрэнк странно посмотрел на нее.
— Если бы вы рассказали мне это дня два назад, даже вчера, то я, разумеется, выслушал бы вас с предельным почтением, но ни за что не поверил бы. Но вы абсолютно правы, по крайней мере, в отношении Арнольда. Он сделал заявление. Все происходило именно так, как вы предполагаете. Уильям Джексон действительно пришел в церковь и недвусмысленно намекнул на то, что он скрыл завещание. Конечно, он говорит, что не знал о его существовании до тех пор, пока Сьюзен Вейн не наткнулась на него, разбирая книги в библиотеке. Вся эта история шита белыми нитками, но и он, и Эдвард Рэндом настаивают на ней, а поскольку Эдвард — единственный наследник и завещание уже у семейного поверенного, то наше дело сторона. Арнольд заявил, что Милдред Блейк пришла к нему после смерти Джексона, он согласился заплатить ей то, что она требовала. После смерти Клариссы Дин она пришла опять. Так что вы кругом правы, но я так и не понял, как вы обо всем догадались. Знаете, шеф подозревает, что вы занимаетесь магией, во всяком случае, белой. Он не удивится, если вы вылетите из окна на метле. Если вы не хотите, чтобы я тоже записал вас в ведьмы, скажите, что внушило вам такую уверенность относительно мисс Блейк, что вы даже предприняли рискованный розыгрыш прошлой ночью, чего я ни в коем случае не должен был позволять вам.
В продолжение всего разговора мисс Силвер не переставала вязать, но сейчас она опустила на колени спицы с маленькой розовой распашонкой и положила на нее руки.
— Я заметила одну незначительную деталь, — сказала она, — но она убедила меня. Вчера утром я зашла к мисс Оре Блейк. Она распорядилась, чтобы принесли чай. Чай подала мисс Милдред. Пока она расставляла чашки, я успела рассмотреть ее юбку. Это была не та юбка, в которой она была накануне, когда мы заходили к ним на чай с миссис Болл. Цвет был тот же темно-серый, но материал другой. Я заметила, что юбка недавно промокла. Ткань сморщилась, на ней были следы глины. Их пытались счистить, но это не так-то легко. Из-за абсолютного безразличия к своему внешнему виду мисс Милдред поленилась довести дело до конца. Она считала, что никто в деревне даже не заметит, что на ее одежде появилось несколько новых пятен. Хотя я человек приезжий, я тоже могла их не заметить, но заметила и сразу же подумала, что мисс Милдред запачкала и намочила юбку на глинистом берегу протоки. После этого все стало на свои места. Я поняла, что она вполне способна совершить убийство. Когда я назвала ее имя Анни, бедняжка очень растерялась. Она ничего не сказала, просто задрожала от страха.
— Но теперь-то скажет?
— Как только она услышала, что Милдред Блейк арестована, она залилась слезами и все мне рассказала. К тому, что она уже говорила, добавилось немногое, но это немногое очень важно. Как ты помнишь, она стояла на другой стороне протоки, поджидая мужа. Ночь была темная, пасмурная, но иногда проглядывала луна. После того как Эдвард Рэндом прошел мимо, он перешел через протоку, пожелал ее мужу доброй ночи и продолжил путь. Затем Уильям Джексон сделал несколько шагов по направлению к протоке. Она слышала звук органа, доносившийся из церкви. Он тоже мог слышать его. Она говорит, он повернулся, подбежал к воротам и скрылся в них. До этого он как-то намекал, что мистер Арнольд не посмеет уволить его, и она очень испугалась, как бы он не сделал чего-нибудь недозволенного законом. Не знаю, что он ей говорил, я просто передаю вам ее слова. Она стояла и ждала его. Часы на церкви пробили, орган умолк. Спустя некоторое время из ворот вышел Уильям. Она говорит, он был очень сердит. Он шел спотыкаясь, что-то бормотал себе под нос и ругался. Он прошел половину пути до протоки, потом повернулся и пошел назад. Но, дойдя до ворот, он передумал. Постоял минуту или две и снова начал спускаться к протоке. В тот момент, когда он был уже у самой воды, из ворот кто-то поспешно вышел. Глаза Анни привыкли к темноте, она ясно различала две фигуры и то, что одна из них — женщина. Но она не узнала ее до тех пор, пока та не окликнула ее мужа: «Уильям! Уильям Джексон!» Тогда она поняла, что это мисс Милдред Блейк. Она говорит, ошибиться было нельзя: у нее у одной такой низкий голос.
— А потом?
— Уильям остановился, она подошла к нему и встала позади. Они начали разговаривать. Говорила мисс Милдред, а Уильям все пожимал плечами. Может быть, она говорила ему о завещании. Думаю, мы так никогда и не узнаем этого, но только вдруг Уильям стал переходить протоку. Анни побоялась, что он ее увидит, развернулась и побежала. Один раз она обернулась и увидела мисс Милдред на первом камне переправы. Как раз выглянула луна, и она совершенно уверена, что мисс Милдред стояла не на берегу. Она разглядела воду, мисс Милдред, стоящую на первом камне, и за два камня от нее — Уильяма. Она говорит, что никогда в жизни так не пугалась, причем сама не знала почему. Она так испугалась, что мчалась во весь дух до самого дома.
Глава 44
— Ты хотела бы жить в усадьбе? — спросил Эдвард Рэндом. Он стоял на коленях возле камина, разжигая огонь кусками газеты.
Сьюзен, сидевшая у окна с книгой на коленях, которую даже не пыталась читать, подумала, что он не заметил ухода Эммелины. Она ответила своим звонким голосом:
— Она ушла кормить кошек.
— Эммелина?
— Разумеется.
Бумага начала разгораться ярким пламенем. Он удовлетворенно посмотрел на него и сказал:
— При чем здесь она? Я спрашивал не у нее. Она в любом случае предпочтет остаться в этом своем оккупированном кошками коттедже. Я спрашивал у тебя.
Он немного отодвинул бумагу, и огонь переместился вместе с ней. Он несколько раз присвистнул и выругался; наконец вся бумага, скомканная между поленьями, разгорелась, поленья задымились и затрещали. Сьюзен уронила книгу и сказала:
— Ну, знаешь ли…
Он сел на корточки, любуясь результатами своего усердия.
— Теперь точно не погаснет. Если бы не забота о кошках, Эммелина никогда не обратила бы внимания, затоплен камин или нет. — Он поднялся и вытер руки. — Я говорю с тобой. Я спросил тебя, хотела бы ты жить в усадьбе?
Сьюзен ответила:
— Это было бы ужасно.
— Почему?
Она нахмурилась и слегка побледнела.
— Тайные завещания, семейные дрязги, огромные комнаты, по которым гуляют сквозняки и где никогда не бывает тепло, вся мебель в чехлах…
Он покачан головой.
— Там нет сквозняков — дядя Джеймс следил за этим. И других завещаний тоже нет, по крайней мере, я надеюсь на это. А по семейным дрязгам мы справили прекрасные и пышные поминки. Ну, что ты об этом скажешь?
Он стоял и смотрел на нее. Она не могла понять, серьезен он или шутит. Если он говорит серьезно, то он делает ей предложение, но предложения так не делают. Она разозлилась. Щеки ее покраснели, глаза вспыхнули. Гордо вскинув голову, она ответила:
— О чем?
Она сидела посередине маленького дивана, сесть рядом было негде, но вдруг он, подвинув ее, стремительно опустился рядом с ней. Она почувствовала у себя на плече его руку.
— Ты же прекрасно знаешь. Я не мог сделать тебе предложение тогда, когда меня собирались арестовать. Я делаю его сейчас. Ты выйдешь за меня замуж?
Она отодвинулась от него настолько, насколько позволял диван, недалеко, но это было все, что она могла, и повернулась к нему лицом.
— Почему ты этого хочешь… если ты действительно хочешь?
— Я действительно хочу.
Ей ничего не сказали ни его слова, ни выражение его лица. Так он мог приглашать ее на прогулку. Понятно. Она тогда позволила ему поцеловать себя и поцеловала его в ответ. В отношении поцелуев воспитание тети Люси было очень строгим — из-за них мужчины начинают хуже думать о тебе. Вдали от Гриннингза ей такой подход казался старомодным. Но сейчас она была в Гриннингзе. Было это утверждение старомодным или нет, но оно оказалось до обидного справедливым. Эдвард делает ей предложение, даже не притворяясь, что любит ее. Она так себя выдала, что он не находит нужным притворяться. Он просто хочет обосноваться, жениться, а она — разумная, домашняя девушка, с которой можно не бояться никаких неожиданностей. Она не ощущала себя ни разумной, ни домашней. Она вся кипела от злости.
— Ты не любишь меня!
Его рука отпустила ее плечо. Он резко отстранился.
— Все зависит от того, что ты понимаешь под любовью.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!
Он небрежно сказал:
— Позолоту на мишуре, глазурь на пирожном?
— Нет, я не это имею в виду.
— Многие люди имеют в виду именно это. А по-твоему, что это? Весенняя лихорадка? Чувство, что у тебя на ногах семимильные сапоги и ты можешь отправиться хоть на край света, чтобы принести алмаз чистой воды для любимой? Удивительный и нелепый восторг восемнадцатилетнего мальчишки? Это быстро проходит, моя дорогая, очень быстро.
Она подумала: «Так он относился к Вероне Грей. А для меня у него нет никаких восторгов».
Его рука дотронулась до ее руки и опустилась.
— Алмаз не поддержит огня в семейном очаге, нельзя жить среди лунного света или космических лучей.
Злость Сьюзен куда-то улетучилась. В ней все потухло и потускнело. Она почувствовала себя невыносимо скучной и старой. Но если вы по-настоящему стары, вас не ждут впереди столько скучных, размеренных лет. Ей ведь всего двадцать два…
— Я не могу выйти замуж за человека, который не любит меня. А ты меня не любишь. Думаю, я тебе нравлюсь, но ты меня не любишь.
Он наклонился к ней и взял ее руки в свои. Она презирала себя за то, что ее рукам было так уютно в его ладонях.
— В этом ты ошибаешься, — ответил он. — Я очень люблю тебя. Жаль, если я люблю тебя не так, как ты хочешь. Сам я считаю, что люблю тебя так, как надо, потому что моя любовь опирается на самое важное, что есть в жизни, и поэтому она будет расти. В последние несколько дней она очень выросла. Может быть, это звучит неромантично, но все зависит от того, что ты считаешь романтикой. Не понимаю, почему любовь не может быть милосердием и начинаться с дома. Знаешь, если бы мне пришлось выбрать одно слово, чтобы описать, что ты значишь для меня, я бы сказал «дом». Я не могу представить свой дом без тебя. Может быть, для тебя это ничего не значит, но для меня это значит все — все, что, как я считал, для меня потеряно, все, что, казалось, иссякло во мне. Все то, что ты вернула мне, вновь сделав меня живым.
Его холодная сдержанность исчезла, глаза были влажными, голос дрожал, он запинался. Она не ответила, она не помнила, как бросилась к нему, только вдруг почему-то оказалась в его объятиях и ощутила, что здесь ее место и счастье.
Она приняла его слова и поняла их — всей душой. И тоже почувствовала, что теперь обрела свой дом.
Он посмотрел на светящийся циферблат часов, было без четверти десять. С того момента, когда они разошлись по своим местам, прошло всего полчаса, но, говоря откровенно, ему казалось, прошло полночи. Во всяком случае, достаточно, чтобы представить сотни способов обойти принятые им меры предосторожности. Кладбищенские ворота были очень старыми. Кладбищенские ворота, покойницкие ворота, ворота для трупов — от немецкого слова «Leiche», «мертвое тело»… Гроб, оставленный здесь, у ворот, до того, как начнутся похороны. Эта мысль пришла ему в голову, но тут же вытеснялась всплеском иронии. Как все-таки суеверен человек! Цивилизация? Налет ее был обидно тонок. Стоило ему остаться одному в тем ном месте, и все древние страхи скребутся и бормочут во мраке.
Три звенящих удара церковных часов заставили его вздрогнуть. Он снова посмотрел на свои часы. Прошла минута. Часы в церкви отставали ровно на одну минуту. Казалось, воздух еще колебался от последнего удара, когда, подняв глаза от светящегося циферблата, он почувствовал, что рядом что-то движется. Это было одно из тех впечатлений, которые ничем конкретно не подкрепляются. Только что он смотрел на яркий предмет. Он поднял глаза, после света они ничего не различали в темноте. Если и было какое-то движение, он не смог бы увидеть его. Между кладбищенскими воротами и калиткой в сад викария дорога шла на подъем. Она была темна, как шерсть черного кота.
Инспектор чуть наклонился вперед, все чувства были напряжены до предела. Ему показалось, что кто-то дышал в этой темноте. Дул ветер, журчала вода — легкий, теплый ветер, медленно струящийся поток. Казалось невероятным, что Фрэнк смог услышать звук человеческого дыхания. Он настороженно вслушивался. Все его чувства обострились. И он услышал этот звук снова. Он услышал его, потому что тот раздавался так близко. Кто-то шел широким, скользящим шагом от кладбищенских ворот. Фрэнк Эбботт отступил назад, если бы он не снял перед этим ботинки, его бы услышали. Но его не услышали. Это он сам услышал того, другого, хотя шаги были по-кошачьи мягкими и крадущимися, как в сказках. Потом незнакомец снова застыл без движения, его выдавало изредка только глубокое дыхание. Других звуков не было слышно, но ощущение напряженности, лихорадочной спешки и неотвратимости нарастало.
И вдруг на подъеме у калитки викария мелькнул огонек. Он на мгновение попал в поле зрения Фрэнка Эбботта, прежде чем его заслонил маститый дуб у ворот. Свет мелькнул и исчез и показался снова, колеблясь рядом с землей. Он понял, что это слабый луч ручного электрического фонаря с почти севшими батарейками. Рука, которая держала его, была опущена. Она свободно качалась. Это была рука женщины. Если фонарь требовался ей для того, чтобы освещать дорогу, он был плохим помощником, потому что вызвал только беспорядочную пляску теней. Зато его слабый свет позволял видеть ее (вернее, почти видеть) тем, кто неотрывно наблюдал за дорогой. Женщина медленно спустилась по склону, казалось, она не шла, а плыла, приставая то к одной, то к другой обочине дороги. Она обошла стороной кладбищенские ворота и направилась к протоке.
Что-то шевельнулось в воротах — в них кто-то юркнул. Фрэнк Эбботт постоял не двигаясь, вслушиваясь в темноту и понял, что остался один. Он едва осмеливался дышать и даже думать, чтобы случайно не выдать своего присутствия. Сейчас он подался вперед и увидел, как свет фонаря заслонила движущаяся фигура. Он тут же направился за ней. Холодная, влажная земля под ногами, сырость, проникающая сквозь носки — они, наверное, безнадежно испорчены, — легкое движение воздуха, моросящий дождь, убаюкивающее журчание воды — и две тени впереди него. Одна из них уже стояла на краю протоки, луч фонаря пробежал по воде. Слабый лучик пересек протоку и откачнулся назад, скользнул по мокрой траве и сырой глине. Вторая тень приблизилась к первой. Фрэнк был не больше чем в ярде от нее. Не было слышно ничего, кроме легкого шелеста ветра и плеска воды. И вдруг раздался звук человеческого голоса, говорили негромко:
— Анни!
Фигура на краю протоки не повернулась. Фонарь дрогнул в ее руке, луч метнулся в сторону. Она шепотом сказала:
— Кто… здесь?
— Ты не должна ходить к протоке. Зачем ты пришла?
На этот раз Фрэнк разобрал всего два слова:
— Уильям… утонул…
И снова низкий голос:
— Что ты об этом знаешь? Что ты видела? Что ты рассказала?
Ответа не было, только медленное покачивание головы в накинутом шарфе.
— Что ты видела?
И снова шепот:
— Я… видела…
И вдруг движение, внезапное и стремительное, взмах руки и сильный удар. Фигура на краю протоки упала вперед. Фонарь коснулся воды и погас. В темноте Фрэнк боролся с кем-то костлявым и сильным. Он не ожидал такого сильного сопротивления. Он крикнул, подбежал полицейский в штатском. Бэри побежал с другой стороны протоки, поскользнулся на последнем камне и вымок до колен. Все трое долго боролись в темноте, пока наконец не удалось связать извивающиеся, выворачивающиеся руки. Безумная ярость противника вылилась в поток слов. Все это напоминало ночной кошмар, в котором время замедлилось и невозможное стало возможным. Хриплый голос визжал в темноте.
Фрэнк Эбботт отошел в сторону и позвал мисс Силвер по имени.
— Где вы? Что с вами? Бога ради!
Он ощупью искал на том месте, где она упала, и наконец раздалось знакомое приветливое покашливание.
— Я промокла. Не мог бы ты дать мне руку? Эта глина очень скользкая.
Он помог ей подняться на ноги и, обнимая ее и тяжело дыша, встал рядом.
— Я никогда себе этого не прощу!
Вода стекала с ее юбки, но голос был совершенно спокойным.
— Дорогой Фрэнк, не надо укорять себя. Я почувствовала, как она подняла руку, и решила, что лучше прыгнуть в воду. Я думаю, орудием убийства служил тяжелый фонарь, ты найдешь его где-нибудь поблизости, если он не укатился. Нам нужен свет. А, я вижу, у инспектора Бэри есть фонарь!
Он ответил:
— У меня тоже есть, но я так чертовски растерялся, что совсем про него забыл.
Он уже приготовился за свое «чертовски» получить, как всегда, упрек. Но этого не произошло. В ее обычном восклицании «Дорогой Фрэнк!» прозвучала только нежность.
Они вдвоем подошли туда, где фонарь инспектора Бэри освещал безобразную, истерзанную фигуру Милдред Блейк.
Глава 43
— Нет, дорогой Фрэнк, слава богу, я хорошо себя чувствую. Ночь сегодня теплая, и в доме викария нет перебоев с горячей водой. Ванна очень меня взбодрила. Миссис Болл настояла, чтобы мне подали завтрак в постель, хотя, уверяю вас, в этом не было никакой необходимости, Он смотрел на нее с тем выражением, которое лишь очень немногие видели на лице инспектора, — на нем была написана тревога, нежность, забота.
— Я не прощу себе.
Она пытливо на него посмотрела.
— А что оставалось делать? Бедняжка Анни своим поведением все время выдавала себя. Для неуравновешенного, подозрительного ума убийцы было очевидно, что она что-то знает и поэтому представляет собой потенциальную опасность. Убивший дважды не остановится перед третьим убийством. Встретив Анни у могилы Кристофера Хэйла, я сразу поняла, что ее рассудок слабеет под давлением ужасной тайны, которая связана со смертью ее мужа. Нельзя было исключить и то, что она сама могла быть виновной в его гибели. Он женился на ней из-за денег, чудовищно с ней обращался, изменял ей. Она могла пойти за ним, когда он переходил протоку, и столкнуть его в воду. Но что было делать с Клариссой Дин? Помните, на следствии выяснилось, что последним человеком, который видел Уильяма Джексона в живых, был Эдвард Рэндом. Это подтверждает и Анни, которая видела, как мистер Эдвард прошел мимо нее и перешел протоку. Он встретил Уильяма Джексона на подъеме, и она слышала, как он, проходя мимо, сказал: «Спокойной ночи, Уильям». Я учитывала и возможность того, что Кларисса Дин поджидала Эдварда Рэндома в воротах кладбища. Мы знаем, что в двух других случаях так и было: когда миссис Стоун видела их вместе, и во втором, более трагичном, когда Кларисса отправилась к протоке навстречу своей смерти.
— Думаете, она могла видеть или слышать что-то подозрительное в ту ночь, когда утонул Джексон?
— Нет, не думаю. Я просто размышляла, почему Анни могла убить ее, но тут же отбросила этот вариант. Во-первых, Анни сама видела, как Эдвард Рэндом поднимался от протоки после того, как попрощался с ее мужем. Если Кларисса приходила, чтобы встретить его, зачем ей понадобилось бы оставаться у протоки? Она бы просто пошла за ним и взяла бы за руку, как это и было в другом случае. То есть она не могла быть свидетелем убийства Уильяма Джексона. Если бы она видела что-то, зачем ей было молчать? Она не скрывала своего интереса к Эдварду Рэндому, напротив, всячески подчеркивала его. Нет, я решительно не могла придумать, зачем Анни понадобилось бы убивать ее.
Была и вторая причина, по которой я исключила из подозреваемых Анни, — состояние ее рассудка. Она сходила с ума от страха. Иногда она сама шла навстречу опасности, которую считала неминуемой. Она считала, что обречена, иногда ожидание удара становилось настолько непереносимым, что она специально шла к протоке, надеясь встретить смерть.
Он улыбнулся.
— Всегда говорил, что вы видите всех нас насквозь. Серьезно, я вас честно предупреждаю: если у меня появится тайна, я буду бегать от вас как от чумы. Итак, вы изучили Анни и пришли к выводу, что она не убийца, а следующая возможная жертва. Но как вы догадались, что это Милдред Блейк, откроете тайну?
Она мягко и неуверенно кашлянула.
— Эта мысль пришла мне в голову, когда я рассматривала, так сказать, шансы мистера Арнольда Рэндома. Именно он все бы потерял, если бы нашлось последнее завещание его брата. Именно ему угрожали шантажом Уильям Джексон и, косвенно, Кларисса Дин. Безусловно, он больше чем кто-либо еще был заинтересован в их смерти. От столь опасных подозрений его спасало только алиби, которое обеспечивала ему мисс Милдред Блейк. Если она говорила правду, он не мог убить Уильяма Джексона. Если она лгала, чтобы обеспечить ему алиби, то зачем ей это было нужно? Благодаря местным сплетням я узнала, что в свое время мистер Арнольд Рэндом оказывал ей такие знаки внимания, что все решили, будто дело идет к свадьбе. Не будь я знакома с мисс Блейк лично, я могла бы тешить себя мыслью, что она действовала под влиянием романтических воспоминаний. Но после того, как я несколько раз встречалась с ней, я поняла, что все гораздо обыденней и проще. Все местные разговоры, даже сдержанные замечания миссис Болл, подтверждали мое впечатление о ней, подтверждали, что это властная, эгоистичная особа, очень хваткая и жадная до денег. Было и еще кое-что. Миссис Болл и викарий расстраивались из-за счетов клуба для мальчиков. Предыдущий викарий был очень стар. Он распоряжался финансами, и ему помогала мисс Милдред. Руфь Болл была так расстроена, что я поняла: она не верит, что обнаруженные просчеты случайны.
Фрэнк присвистнул.
— Очень неприятное положение.
Мисс Силвер кивнула, соглашаясь.
— И не говори. Мисс Милдред Блейк все больше привлекала мое внимание. Хотя у нее приличный доход, одевалась она ужасно, в одежду, которая годится разве что для пугала. Когда в ее присутствии обсуждали убийства, она не выказала никакой жалости — ни к молодому человеку, которого знала с младенчества, ни к девушке, которая служила у нее в доме. Я даже заметила какое-то садистское удовольствие на ее лице. В душе такой женщины воспоминание о неудачном романе вызовет скорее обиду, чем теплое чувство.
Фрэнк не сводил с нее глаз.
— Знаете, я просто заслушался.
Она продолжила с легким упреком:
— Вернемся к тому вечеру, когда убили Уильяма Джексона. Мистер Арнольд Рэндом репетировал в церкви, как всегда в пятницу. Вечер у викария закончился не раньше четверти одиннадцатого. Около десяти звуки органа были еще слышны, мисс Милдред Блейк поднялась и объявила, что должна поговорить с мистером Арнольдом Рэндомом о репертуаре, если ей придется заменить его на воскресной службе. Миссис Болл сказала, что ей показалось, будто орган смолк и часы пробили десять еще до того, как мисс Милдред ушла. Последними видели Уильяма Джексона в живых его жена Анни и Эдвард Рэндом. Эдвард Рэндом говорит, что прошел мимо Уильяма и пожелал ему спокойной ночи. Ему показалось, что часы пробили десять немного позже, когда он уже шел по деревенской улице. Анни слышала, как Эдвард Рэндом попрощался с ее мужем, она тоже говорит, что часы пробили некоторое время спустя. Зная, что Уильям Джексон собирался шантажировать своего хозяина, я подумала, что едва ли он упустил такую замечательную возможность. По звукам органа он понял, что Арнольд Рэндом в церкви. Он выпил достаточно, чтобы осмелеть. Еще до того, как Анни рассказала, что она видела в эту ночь, я предполагала, что Уильям ходил в церковь.
Фрэнк бросил на нее острый взгляд.
— Значит, Анни заговорила?
— Да. Сейчас я тебе расскажу об этом. Но ты спрашивал, как я поняла, что это была мисс Блейк. Проще будет, если мы начнем с другого эпизода. Милдред Блейк сказала, что она вошла в церковь, увидела, что мистер Рэндом закончил, поговорила с ним, после чего он проводил ее до дома и пошел по направлению к усадьбе. Все это давало ему алиби, но и ей тоже. С другой стороны, если она не делала ничего плохого, алиби было ей не нужно, и чем больше я узнавала ее, тем меньше верила в то, что ею двигала жалость или доброта.
Фрэнк поднял одну бровь.
— Но, возможно, она говорила Правду: они с Арнольдом Рэндомом поговорили, и он проводил ее до дома.
Она покачала головой.
— Я не могла поверить в это алиби. Анни была с той стороны протоки. Она могла что-то скрыть, но я уже точно знала, что она не видела, как ее муж переходил протоку. А если он не перешел ее, то где он был, пока она стояла и ждала его на другой стороне? Разумеется, в церкви. А если он пошел в церковь, Милдред Блейк должна была застать его там, когда отправилась на переговоры с Арнольдом Рэндомом. Вернемся к тому моменту, когда она встала и заявила остальным дамам о своем намерении зайти в церковь. Нужно собрать вещи, попрощаться, надеть пальто и, как я знаю по собственному опыту, выйдя из дома, нужно дать глазам привыкнуть к темноте. Часы пробили, орган замолк, но ей некуда было спешить, потому что Арнольду Рэндому надо еще собраться. Она идет по тропинке через двор, подходит к боковой двери и слышит голоса внутри. Скорее всего, так оно и было. Разумеется, ее это заинтересовало. Один раз я сама заходила в церковь, когда Арнольд Рэндом играл. Если бы он не закончил игру, он даже не узнал бы, что я там была. То есть Милдред Блейк могла стоять и слушать, как Уильям Джексон пытается шантажировать. Я уверена, так все и было. Разговор зашел о завещании, последовала бурная сцена. В конце концов Уильям Джексон ушел, обескураженный и сердитый. А мисс Милдред Блейк успела придумать свой план. Она достаточно хорошо знала Арнольда Рэндома и понимала, что он предпочтет заплатить шантажисту, чем выставить себя на позор. Но почему деньги от шантажа должны достаться Уильяму Джексону? Он же провалит все дело, уже провалил. Но она сумеет действовать хитрее, какой щедрый источник дохода! Теперь он в ее руках! Она знала все слабости Арнольда Рэндома и умела играть на них. Я твердо уверена, что весь этот порочный план возник мгновенно, как яркая вспышка, и она принялась тут же его выполнять.
Фрэнк Эбботт бросил на нее удивленный взгляд.
— Вы что же, хотите сказать, что она убрала Уильяма Джексона только потому, что хотела сама шантажировать Арнольда?
В ответ на столь дерзкую прямоту она укоризненно покашляла, но твердо ответила:
— Именно так. И чтобы покрепче держать его в руках. Вспомните слова лорда Теннисона о «страсти к наживе в сердце Каина». Они как раз про эту несчастную женщину. Она поспешила за Уильямом Джексоном, настигла его, когда он подходил к протоке, и либо ударила его фонарем, он у нее необычайно большой и тяжелый, либо столкнула его в протоку и держала под водой до тех пор, пока он не захлебнулся. Помните, он был под хмельком, так что сладить с ним было просто. Все это заняло не больше нескольких минут. На следующий день мисс Милдред пришла к Арнольду Рэндому в усадьбу. Это я узнала от миссис Дикон — ее дочь Дорис открывала ей дверь. Она принесла с собой черную книгу для пожертвований, которую хорошо знают в деревне. Неужели ты не догадался, что за пожертвование она хотела собрать? Посмотри, в каком выгодном она оказалась положении. Стоило ей только выступить на следствии с заявлением, что она слышала, как Уильям Джексон шантажировал мистера Арнольда Рэндома сокрытым завещанием, которое Джексон подписывал как свидетель, — его тут же обвинили бы в преднамеренном убийстве. Только глупец не понял бы, в какую ситуацию он попал. Выход был один — заплатить. Взамен она обещала не говорить никому о его ссоре с Уильямом Джексоном и гарантировала алиби, которое защищало и ее саму. Да, дорогой Фрэнк, в своей практике я еще не встречала такого остроумного и бесчеловечного плана.
Он кивнул.
— А в случае с Клариссой Дин? Милдред Блейк, разумеется, сама напечатала записку?
— Да. В то утро она заходила в церковную пристройку. Эдвард Рэндом сказал, что, увидев ее, он сразу поспешил уйти.
— Зачем ей понадобилось сваливать убийство на него? А она попыталась это сделать, вы же знаете.
— Он был удобным козлом отпущения. В деревне много судачили о его долгом отсутствии, а ей было совсем невыгодно, чтобы подозрение пало на Арнольда Рэндома. Хотя прямо она и не обвиняла Эдварда Рэндома, это делала за нее мисс Ора.
— Так, по-вашему, она была с ней в сговоре?! — воскликнул Фрэнк.
— Ну что ты… Она просто глупая женщина, которая любит посплетничать и к тому же лишена чувства ответственности.
Фрэнк странно посмотрел на нее.
— Если бы вы рассказали мне это дня два назад, даже вчера, то я, разумеется, выслушал бы вас с предельным почтением, но ни за что не поверил бы. Но вы абсолютно правы, по крайней мере, в отношении Арнольда. Он сделал заявление. Все происходило именно так, как вы предполагаете. Уильям Джексон действительно пришел в церковь и недвусмысленно намекнул на то, что он скрыл завещание. Конечно, он говорит, что не знал о его существовании до тех пор, пока Сьюзен Вейн не наткнулась на него, разбирая книги в библиотеке. Вся эта история шита белыми нитками, но и он, и Эдвард Рэндом настаивают на ней, а поскольку Эдвард — единственный наследник и завещание уже у семейного поверенного, то наше дело сторона. Арнольд заявил, что Милдред Блейк пришла к нему после смерти Джексона, он согласился заплатить ей то, что она требовала. После смерти Клариссы Дин она пришла опять. Так что вы кругом правы, но я так и не понял, как вы обо всем догадались. Знаете, шеф подозревает, что вы занимаетесь магией, во всяком случае, белой. Он не удивится, если вы вылетите из окна на метле. Если вы не хотите, чтобы я тоже записал вас в ведьмы, скажите, что внушило вам такую уверенность относительно мисс Блейк, что вы даже предприняли рискованный розыгрыш прошлой ночью, чего я ни в коем случае не должен был позволять вам.
В продолжение всего разговора мисс Силвер не переставала вязать, но сейчас она опустила на колени спицы с маленькой розовой распашонкой и положила на нее руки.
— Я заметила одну незначительную деталь, — сказала она, — но она убедила меня. Вчера утром я зашла к мисс Оре Блейк. Она распорядилась, чтобы принесли чай. Чай подала мисс Милдред. Пока она расставляла чашки, я успела рассмотреть ее юбку. Это была не та юбка, в которой она была накануне, когда мы заходили к ним на чай с миссис Болл. Цвет был тот же темно-серый, но материал другой. Я заметила, что юбка недавно промокла. Ткань сморщилась, на ней были следы глины. Их пытались счистить, но это не так-то легко. Из-за абсолютного безразличия к своему внешнему виду мисс Милдред поленилась довести дело до конца. Она считала, что никто в деревне даже не заметит, что на ее одежде появилось несколько новых пятен. Хотя я человек приезжий, я тоже могла их не заметить, но заметила и сразу же подумала, что мисс Милдред запачкала и намочила юбку на глинистом берегу протоки. После этого все стало на свои места. Я поняла, что она вполне способна совершить убийство. Когда я назвала ее имя Анни, бедняжка очень растерялась. Она ничего не сказала, просто задрожала от страха.
— Но теперь-то скажет?
— Как только она услышала, что Милдред Блейк арестована, она залилась слезами и все мне рассказала. К тому, что она уже говорила, добавилось немногое, но это немногое очень важно. Как ты помнишь, она стояла на другой стороне протоки, поджидая мужа. Ночь была темная, пасмурная, но иногда проглядывала луна. После того как Эдвард Рэндом прошел мимо, он перешел через протоку, пожелал ее мужу доброй ночи и продолжил путь. Затем Уильям Джексон сделал несколько шагов по направлению к протоке. Она слышала звук органа, доносившийся из церкви. Он тоже мог слышать его. Она говорит, он повернулся, подбежал к воротам и скрылся в них. До этого он как-то намекал, что мистер Арнольд не посмеет уволить его, и она очень испугалась, как бы он не сделал чего-нибудь недозволенного законом. Не знаю, что он ей говорил, я просто передаю вам ее слова. Она стояла и ждала его. Часы на церкви пробили, орган умолк. Спустя некоторое время из ворот вышел Уильям. Она говорит, он был очень сердит. Он шел спотыкаясь, что-то бормотал себе под нос и ругался. Он прошел половину пути до протоки, потом повернулся и пошел назад. Но, дойдя до ворот, он передумал. Постоял минуту или две и снова начал спускаться к протоке. В тот момент, когда он был уже у самой воды, из ворот кто-то поспешно вышел. Глаза Анни привыкли к темноте, она ясно различала две фигуры и то, что одна из них — женщина. Но она не узнала ее до тех пор, пока та не окликнула ее мужа: «Уильям! Уильям Джексон!» Тогда она поняла, что это мисс Милдред Блейк. Она говорит, ошибиться было нельзя: у нее у одной такой низкий голос.
— А потом?
— Уильям остановился, она подошла к нему и встала позади. Они начали разговаривать. Говорила мисс Милдред, а Уильям все пожимал плечами. Может быть, она говорила ему о завещании. Думаю, мы так никогда и не узнаем этого, но только вдруг Уильям стал переходить протоку. Анни побоялась, что он ее увидит, развернулась и побежала. Один раз она обернулась и увидела мисс Милдред на первом камне переправы. Как раз выглянула луна, и она совершенно уверена, что мисс Милдред стояла не на берегу. Она разглядела воду, мисс Милдред, стоящую на первом камне, и за два камня от нее — Уильяма. Она говорит, что никогда в жизни так не пугалась, причем сама не знала почему. Она так испугалась, что мчалась во весь дух до самого дома.
Глава 44
— Ты хотела бы жить в усадьбе? — спросил Эдвард Рэндом. Он стоял на коленях возле камина, разжигая огонь кусками газеты.
Сьюзен, сидевшая у окна с книгой на коленях, которую даже не пыталась читать, подумала, что он не заметил ухода Эммелины. Она ответила своим звонким голосом:
— Она ушла кормить кошек.
— Эммелина?
— Разумеется.
Бумага начала разгораться ярким пламенем. Он удовлетворенно посмотрел на него и сказал:
— При чем здесь она? Я спрашивал не у нее. Она в любом случае предпочтет остаться в этом своем оккупированном кошками коттедже. Я спрашивал у тебя.
Он немного отодвинул бумагу, и огонь переместился вместе с ней. Он несколько раз присвистнул и выругался; наконец вся бумага, скомканная между поленьями, разгорелась, поленья задымились и затрещали. Сьюзен уронила книгу и сказала:
— Ну, знаешь ли…
Он сел на корточки, любуясь результатами своего усердия.
— Теперь точно не погаснет. Если бы не забота о кошках, Эммелина никогда не обратила бы внимания, затоплен камин или нет. — Он поднялся и вытер руки. — Я говорю с тобой. Я спросил тебя, хотела бы ты жить в усадьбе?
Сьюзен ответила:
— Это было бы ужасно.
— Почему?
Она нахмурилась и слегка побледнела.
— Тайные завещания, семейные дрязги, огромные комнаты, по которым гуляют сквозняки и где никогда не бывает тепло, вся мебель в чехлах…
Он покачан головой.
— Там нет сквозняков — дядя Джеймс следил за этим. И других завещаний тоже нет, по крайней мере, я надеюсь на это. А по семейным дрязгам мы справили прекрасные и пышные поминки. Ну, что ты об этом скажешь?
Он стоял и смотрел на нее. Она не могла понять, серьезен он или шутит. Если он говорит серьезно, то он делает ей предложение, но предложения так не делают. Она разозлилась. Щеки ее покраснели, глаза вспыхнули. Гордо вскинув голову, она ответила:
— О чем?
Она сидела посередине маленького дивана, сесть рядом было негде, но вдруг он, подвинув ее, стремительно опустился рядом с ней. Она почувствовала у себя на плече его руку.
— Ты же прекрасно знаешь. Я не мог сделать тебе предложение тогда, когда меня собирались арестовать. Я делаю его сейчас. Ты выйдешь за меня замуж?
Она отодвинулась от него настолько, насколько позволял диван, недалеко, но это было все, что она могла, и повернулась к нему лицом.
— Почему ты этого хочешь… если ты действительно хочешь?
— Я действительно хочу.
Ей ничего не сказали ни его слова, ни выражение его лица. Так он мог приглашать ее на прогулку. Понятно. Она тогда позволила ему поцеловать себя и поцеловала его в ответ. В отношении поцелуев воспитание тети Люси было очень строгим — из-за них мужчины начинают хуже думать о тебе. Вдали от Гриннингза ей такой подход казался старомодным. Но сейчас она была в Гриннингзе. Было это утверждение старомодным или нет, но оно оказалось до обидного справедливым. Эдвард делает ей предложение, даже не притворяясь, что любит ее. Она так себя выдала, что он не находит нужным притворяться. Он просто хочет обосноваться, жениться, а она — разумная, домашняя девушка, с которой можно не бояться никаких неожиданностей. Она не ощущала себя ни разумной, ни домашней. Она вся кипела от злости.
— Ты не любишь меня!
Его рука отпустила ее плечо. Он резко отстранился.
— Все зависит от того, что ты понимаешь под любовью.
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду!
Он небрежно сказал:
— Позолоту на мишуре, глазурь на пирожном?
— Нет, я не это имею в виду.
— Многие люди имеют в виду именно это. А по-твоему, что это? Весенняя лихорадка? Чувство, что у тебя на ногах семимильные сапоги и ты можешь отправиться хоть на край света, чтобы принести алмаз чистой воды для любимой? Удивительный и нелепый восторг восемнадцатилетнего мальчишки? Это быстро проходит, моя дорогая, очень быстро.
Она подумала: «Так он относился к Вероне Грей. А для меня у него нет никаких восторгов».
Его рука дотронулась до ее руки и опустилась.
— Алмаз не поддержит огня в семейном очаге, нельзя жить среди лунного света или космических лучей.
Злость Сьюзен куда-то улетучилась. В ней все потухло и потускнело. Она почувствовала себя невыносимо скучной и старой. Но если вы по-настоящему стары, вас не ждут впереди столько скучных, размеренных лет. Ей ведь всего двадцать два…
— Я не могу выйти замуж за человека, который не любит меня. А ты меня не любишь. Думаю, я тебе нравлюсь, но ты меня не любишь.
Он наклонился к ней и взял ее руки в свои. Она презирала себя за то, что ее рукам было так уютно в его ладонях.
— В этом ты ошибаешься, — ответил он. — Я очень люблю тебя. Жаль, если я люблю тебя не так, как ты хочешь. Сам я считаю, что люблю тебя так, как надо, потому что моя любовь опирается на самое важное, что есть в жизни, и поэтому она будет расти. В последние несколько дней она очень выросла. Может быть, это звучит неромантично, но все зависит от того, что ты считаешь романтикой. Не понимаю, почему любовь не может быть милосердием и начинаться с дома. Знаешь, если бы мне пришлось выбрать одно слово, чтобы описать, что ты значишь для меня, я бы сказал «дом». Я не могу представить свой дом без тебя. Может быть, для тебя это ничего не значит, но для меня это значит все — все, что, как я считал, для меня потеряно, все, что, казалось, иссякло во мне. Все то, что ты вернула мне, вновь сделав меня живым.
Его холодная сдержанность исчезла, глаза были влажными, голос дрожал, он запинался. Она не ответила, она не помнила, как бросилась к нему, только вдруг почему-то оказалась в его объятиях и ощутила, что здесь ее место и счастье.
Она приняла его слова и поняла их — всей душой. И тоже почувствовала, что теперь обрела свой дом.