Вересаев В.. На повороте

   В передней раздался звонок. Вошел красивый студент в серой тужурке, с ним молодая девушка - розовая, с длинною косою. Это приехали за Варварой Васильевной из деревни ее брат Сергей и сестра Катя.
   Сергей, только что вошел, быстро спросил:
   - Получила отпуск?
   - Получила!
   - Чудесно! Значит, едем!
   - Сережа, Катя! Садитесь скорей, ешьте ботвинью! - сказала Марья Михайловна.
   Пришедшие поздоровались. Сергей крепко и радостно пожал руку Токареву,видимо, он уж слышал о нем от сестры.
   - А мы с Катей приехали, сунулись к тебе,- обратился Сергей к Варваре Васильевне.- Тебя нету, сидит только девица эта... Как ее? С психологической такой фамилией. Сказала, что вы сюда пошли... Ну, а ты, шиш, как поживаешь? - спросил он Коку.- Дифтеритом не заразился еще? Пора бы, брат, пора бы тебе схватить хороший дифтеритик.
   - Ах, Сережа, ну что это такое?! - воскликнула Марья Михайловна.
   - Нет, ей-богу, следовало бы ему заразиться! Живут в деревне, мать - по образованию фельдшерица и не позволяет бабам приносить к себе больных ребят,- заразят ее Коку!
   Марья Михайловна заволновалась.
   - Ну, Сережа, мы лучше об этом не будем говорить! Я не могу заниматься общественными делами. Женщина, имея детей, должна жить для них - это мое глубокое убеждение.
   Сергей изумленно вытаращил глаза.
   - Какое же это общественное дело - каломелю или хинину дать ребенку?
   - Мы делаем для народа все, что можем. Благодаря Борису в нашем уезде прибавлено восемь новых фельдшерских пунктов, увеличена сумма, отпускаемая на лекарства... Мы за это имеем право не подвердать опасности Коку. Я могу жертвовать собою, а не ребенком... Владимир Николаевич, что ж вы себе лафиту не наливаете? Боря, налей Владимиру Николаевичу... Нет, право, эта молодежь - такая всегда прямолинейная,- обратилась она к Токареву.- Недавно продали мы наше мценское имение,- только одни расходы с ним. Сережа смеется: будете, говорит, теперь стричь купоны?.. Я решительно не понимаю,- что ж дурного в том, чтоб купоны стричь? Почему это хуже, чем хозяйничать в имении?
   - Я ничего против купонов не имею,- возразил Сергей с легкой улыбкой.Но Борису Александровичу не восемьдесят лет, чтобы сидеть на ворохе бумаг и резать купоны.
   - Это все равно. Мы не имеем права рисковать капиталом.
   - Почему так?
   Марья Михайловна поправила кольца на белых, мягких пальцах.
   - Деньги от мценского имения целиком должны остаться для Коки.
   После цыплят подали мороженое, потом кофе. Сергей перешептывался с Таней. Будиновский курил сигару и своим медленным, слегка меланхолическим голосом рассказывал Токареву об учрежденном им в Томилинске обществе трезвости.
   - А какую прекрасную публичную лекцию в пользу этого общества прочел у нас недавно Осьмериков, Алексей Кузьмич,- обратилась Марья Михайловна к Токареву.- О рентгеновских лучах... Это учитель гимназии нашей,- такой талантливый человек, удивительно! И как его дети любят! Вот, если бы у нас все такие учителя были, я бы не боялась отдать Коку в гимназию.
   - Действительно, удивительно дети его любят,- сказала Варвара Васильевна.- Весною встретилась я с ним на улице, идет в целой толпе гимназистиков. Разговариваю с ним, а маль-чуган сзади стоит и тихо, любовно гладит его рукою по рукаву... Так жалко его, беднягу,- в злейшей чахотке человек.
   - Только ужасно долго он лекцию эту читал,- улыбнулась Марья Михайловна.- Два часа без перерыву. Хоть и демонстрации были, а все-таки утомительно слушать два часа подряд.
   - Да, у нас вообще не привыкли долго слушать,- сказал Токарев.- Вот в Германии, там простой рабочий слушает речь или лекцию три-четыре часа подряд, и ничего, не устает.
   - Так это почему? Они сидят себе, пьют пиво и слушают; женщины вяжут чулки... Когда чем-нибудь занимаешься, всегда легче слушать. Да вот, например, мы иногда с Борисом читаем по вечерам "Русское богатство". Я читаю, а он слушает и рисует лошадиные головки. Это очень помогает слушать.
   Сергей расхохотался.
   - Ч-черт знает, что такое... Лошадиные головки... А ведь остроумно вы это придумали!
   Он смеялся самым искренним, веселым смехом. Будиновский сконфузился и нахмурился.
   - Ну, Маша, что ты такое рассказываешь? Просто, я вожу машинально карандашом по листу, а по твоему рассказу выходит так, что без лошадиных головок я и слушать не могу.
   Марья Михайловна стала оправдываться.
   - Нет, я только говорю, что это все-таки помогает сосредоточиваться. Ведь, правда, как-то легче слушать.
   Сергей несколько раз замолкал и опять прорывался смехом. Таня скучала. Варвара Василье-вна перевела разговор на другое.
   Опять раздался звонок. Вошел господин невысокого роста и худой, с большою, остриженною под гребешок головою и оттопыренными ушами; лицо у него было коричневого, нездорового цвета, летний пиджак болтался на костлявых плечах, как на вешалке.
   - А-а, Алексей Кузьмич! - приветливо протянула Марья Михайловна.- Вот легок на помине. А мы только что говорили о вашей лекции. Все от нее положительно в восторге.
   - Угу! - пробурчал Осьмериков и подошел поздороваться,- подошел, втянув наклонен-ную голову в поднятые плечи, как будто ждал, что Марья Михайловна сейчас ударит его по голове палкою.
   - Ну, здравствуйте,- сказал он сиплым голосом, сел и нервно провел рукой по стриженой голове.- А я слышал от Викентия Францевича, что вы приехали, вот забежал к вам... Да, вот что! Кстати! - Осьмериков тусклыми глазами уставился на Сергея.- Скажите, вы не знаете, Коло-менцев Александр кончает в этом году?
   - Уж кончил, кажется,- небрежно ответил Сергей.- Даже при университете оставлен.
   - А-а! - хрипло произнес Осьмериков.- Дай бог дай бог!
   - Ну, не знаю, чего тут "дай бог". Ведь это полнейшая бездарность.
   Осьмериков своим сиплым, срывающимся голосом возразил:
   - Зато работник! Это гораздо важнее! Для жизни нужны работники, а не одаренные люди... Ох, уж эти мне одаренные люди! Вы мне, пожалуйста, не говорите про них, я им ничего не доверю, никакого дела,- вашим "одаренным людям".
   - Одн-нако! - удивился Сергей.- Уж что-что другое, а бездарность-профессор - это нечто прямо невозможное.
   - Да ведь светочей-то среди них - всего два-три процента, не больше! воскликнул Осьмериков.- А остальные... Вот я недавно был в Москве на физико-математическом съезде. Ужас, ужас!.. У-ужас! - Он поднялся с места и быстро огляделся по сторонам.- Где люди? Нету их. Профессор математики, ученый человек, европейская величина, а заставь его поговорить с ребенком он не может! Слишком сам он большая величина. Ребенок для него - логарифм! Вот этакая коробочка, в которую нужно запихивать знания, пихай! Извольте видеть? Во-от-с!.. А я вам скажу: умный человек не тот, кто умеет логически мыслить, а тот, кто понимает чужую логику и умеет в нее войти. Вот иной раз у меня же в классе. Толкуешь, толкуешь мальчишке,- никак не возьмет в толк. Кто виноват? Я! Я не поймал его логики!.. Вызовешь другого мальца: ты понял? - Понял! - Ну, ступай с ним за доску, объясни ему там... И объяснит. А я вот, старый дурак, не сумел!
   Он снова быстро сел на стул и придвинулся с ним к столу. Сергей неохотно возразил:
   - Так вот, ведь вы, именно, и доказываете, что педагогом может быть только одаренный человек.
   - Нет-с, нет-с, я этого не доказываю! Нужно быть только добросовестным работником, не смотреть на жизнь свысока, не презирать ее! Не презирать чужой души, не презирать чужой логики!
   Осьмериков говорил быстро, нервно и глядел на Сергея тусклыми, как будто бесцветными и в то же время проницательными глазами.
   - Бездарный работник именно на это-то и не способен,- сказал Сергей.
   - Почему нет? Почему нет?
   - Потому что он слишком преклоняется перед...
   - Почему нет?
   - ...перед собственной логикой. Она для него все.
   - Нам нужны "большие дела", на малые мы плюем. Почему нет?
   Осьмериков снова порывисто встал и начал оглядываться, как будто собирался немедленно уйти, потом опять сел.
   - "Одаренные люди"!.. О господи! Избави нашу жизнь от одаренных людей! Они-то все и баламутят, они-то и мешают нормальному течению жизни... Вот, я вам прямо скажу: вы - одаренный человек. Я все время видел это, когда вы были моим учеником. И тогда же я сказал себе: для жизни от вас проку не будет... Вас вот в прошлом ходу исключили из Московского университета, через год исключат из Юрьевского. И кончите вы жизнь мелким чинушей в акцизе или сопьетесь с кругу. Почему? Потому что нам нужно "большое дело", обыденный, будничный труд для нас скучен и пошл, к "пай-мальчикам" мы питаем органическое отвращение!
   - Верно! Прямо органическое отвращение питаю!
   Осьмериков обрадовался.
   - Ну, во-от! Не правда, что?.. Серые, обыденные люди для вас не существуют, они для вас - вот тут, под диваном... Милый мой, дорогой! Жизнь жива серыми, тусклыми людьми, ее большое дело творится из малого, скучного и ничтожного!
   Таня встала.
   - Мне пора идти! - сказала она.- Нужно еще поспеть в статистический комитет.
   - Господа! Пойдемте, нам ведь тоже уж давно пора! - обратился Сергей к остальным.
   III
   Они вышли. Вечерело. Вдали еще шумел город, но уже чувствовалась наступающая тишина. По бокам широкой и пустынной Старо-Дворянской улицы тянулись домики, тонувшие в садах. От широкой улицы они казались странно маленькими и низенькими.
   - Кто этот гриб? - спросила Таня.
   Сергей усмехнулся.
   - Осьмериков-то?.. Чистая душа!.. Ведь действительно вся душа светится. Но сколько он народу среди учеников перепортил своею чистою душою!
   - Как душно с ними! - Таня быстро повела плечами.- И какое все кругом маленькое, низенькое, смирное! Совсем вот, как эти домики... И арифметика, и чувства - все какое-то особенное: малое больше большого, серое ярче красного.
   - А как вы нашли Марью Михайловну? - обратилась Варвара Васильевна к Токареву.
   - Какая она стала... мягкая и белая! - улыбнулся Токарев.
   - Страшно! Страшно, как человек меняется! - задумчиво сказала Варвара Васильевна.- Ведь одно лишь имя осталось от прежнего. Что значит семья и дети...
   - Да,- вздохнул Сергей,- много я видал семейных счастий и нахожу, что на свете ничего нет тухлее семейного счастья.
   - И это положительно что-то роковое лежит в женщине,- продолжала Варвара Васильев-на,- ребенок заслоняет от нее весь большой мир... Нет, страшно, страшно!.. Никогда бы не пошла замуж!
   Таня с неопределенною улыбкою возразила:
   - Я не знаю,- отчего? Все зависит от самого человека. Я бы вышла, если бы захотела.
   - Совершенно с вами согласен,- решительно сказал Сергей.- Люди устраивают себе тухлятину. Виноваты в этом только они сами. Почему отсюда следует, что нужно давить себя, связывать, взваливать на себя какие-то аскетические ограничения? Раз это - потребность, то она свята, и бежать от нее стыдно и смешно... Эх, ночь какая будет! Господа, чуете? Давайте, выедем сегодня же. Лошади отдохнули, а ночи теперь лунные, светлые... Заберем всю колонию с собою и поедем.
   У Тани разгорелись глаза.
   - Вот это славно!.. Им всем полезно будет отдохнуть: в Питере жили черт знает как, на голоде сами голодали, а тут уж совсем пооблезли... Превосходно! Все и поедем!
   Когда они пришли в колонию, там все сидели за работой. Сергей объявил:
   - Ну, ребята, одевайтесь! Едем в деревню!
   - Да ну-у? - просиял Борисоглебский.- Вот так здорово! Серьезно?
   Таня оживленно говорила:
   - Статистику заберем с собою, и там можно будет работать! А деревня, говорят, чудесная. Славно недельку проживем.
   Митрыч слабо свистнул и с торжествующим видом запрыгал по комнате, неуклюже подни-мая ножищи в больших сапогах.
   - Чай, и простокваша есть у вас там?.. Собирайся, ребята!
   - Ишь, зачуял простоквашу, взыграл!.. Ну, забирайте вашу статистику, одевайтесь. А я пойду на постоялый, велю закладывать лошадей.- Сергей ушел.
   Варвара Васильевна сказала:
   - Только, господа, еще одно: нужно будет и Ольгу Петровну взять ссобою, Темпераментову.
   Таня скорбно уронила руки и застонала.
   - Ну, Таня, ну что же делать? Пускай и она немного отдохнет. Ведь совсем, бедная, заработалась за зиму.
   - Отрава! - вздохнул Митрыч.- Аппетита к жизни лишает человека! А что оно, конечно, того... Нужно же и девчонке отдохнуть, это верно.
   В девятом часу вечера из города выехал запряженный тройкою тарантас, битком набитый народом. Сидели на козлах, на приступочках, везде. Сергей правил.
   - Селедки, селедки моченые! - тонким голосом кричал Шеметов, когда навстречу попада-лись проезжие мужики.
   Тарантас выкатил на мягкую дорогу. Заря догорела, взошла луна. Лошади бежали бойко, Сергей ухал и свистал, в тарантасе спорили, пели, смеялись.
   Была глухая ночь, когда гости приехали в Изворовку. Их не ждали. Встала хозяйка Конкор-дия Сергеевна Изворова, суетливая, радушная старушка. Подали молока, простокваши, холодной баранины. Сонные девки натаскали в гостиную свежего сена и постелили гостям постели. Уж светало, когда все - оживленные, веселые и смертельно усталые - залегли спать и заснули мертвецки.
   IV
   Изворовка была старинная барская усадьба - большая и когда-то роскошная, но теперь все в ней разрушалось. На огромном доме крыша проржавела, штукатурка облупилась, службы разваливались. Великолепен был только сад - тенистый и заросший, с кирпичными развалинами оранжерей и бань. Сам Изворов, Василий Васильевич, с утра до вечера пропадал в поле. Он был работник, хозяйничал усердно, но все, что вырабатывал с имения, проигрывал в карты.
   Жизнь для гостей текла привольная. Вставали поздно, купались. Потом пили чай и расхо-дились по саду заниматься. На скамейках аллей, в беседках, на земле под кустами, везде сидели и читали,- в одиночку или вместе. После завтрака играли в крокет или в городки, слушали Катину игру на рояли. Вечером уходили гулять и возвращались поздно ночью. Токарев чувствовал себя очень хорошо в молодой компании и наслаждался жизнью.
   Прошла неделя. Завтра "колония" должна была уезжать. На прощание решили идти куда-нибудь подальше и прогулять всю ночь. Был шестой час вечера. Токарев и студенты сидели с простынями под ближними елками и ждали, когда выкупаются барышни. День был очень жаркий и тихий, в воздухе парило.
   Сергей крикнул:
   - Эй, девицы! Скорей! Прохлаждаются себе уж два часа, а тут кисни... Эй, барышни! Потопли вы там, что ли?
   От террасы быстро прошла по дорожке Таня с простынею на плече и книгою под мышкой.
   - Тэ-тэ-тэ!.. Татьяна Николаевна! Это что же, вы только еще идете
   купаться?
   Таня быстро ответила:
   - Я в одну минуту буду готова, только один раз окунусь.
   - Слушай, Таня, ведь это невозможно,- раздражаясь, сказал Токарев.Ведь кричали тебе купаться,- нет, сидела и читала, а знаешь, что люди ждут. А когда кончают, теперь идешь. Еще полчаса ждать!
   - Ну, вот увидишь, я с ними в одно время ворочусь.- И Таня прошла.
   Токарев прикусил губу, стараясь не показать своего раздражения. Как раз вчера утром он проспал и шел купаться, когда там уже купались, а Таня сидела под елками и ждала. Она энер-гично воспротивилась и не пустила его,- по одиночке будете ходить, так целый день придется тут ждать... А сегодня сама делает то же самое... Шеметов сидел на столе и лениво раскачивал ногами.
   - Черт возьми, голова трещит! Облом этот Митрыч в восемь часов сегодня поднял... Слу-шай, Сережка, убери ты его, пожалуйста, от нас в другую комнату, я с ним, с подлецом, не могу спать.
   Митрыч, осклабив лицо, посмеивался.
   - Ты же сам вчера просил разбудить тебя.
   - А сегодня утром я тебя просил не будить... Черт знает, как восемь часов,- хватает и стаскивает с постели. Этакая свинья!
   - А уж Сашка-то тут извивается! - засмеялся Вегнер.- Осторожнее, ты меня запутал!.. Ой, Митрыч, оставь, я очень похудел!.. Бог знает, что говорит, и самым серьезным, озабоченным тоном.
   - Потеха у нас... того... бывает с ними по утрам! - обратился Митрыч к Токареву.- Вечером просят будить: это, говорят, разврат - спать до полудня. Ну, я и стараюсь. Значит, стащишь Сашку с постели, он ругается, а потом вдруг вскочит и бросится немца стаскивать.
   Шеметов сердито говорил:
   - Нет, я, главное, не понимаю, для чего будить! Невыспавшийся человек не в состоянии работать; что же он? Будет только сидеть над книгой и клевать носом. Это все равно, что пустым ведром воду черпать!
   - Гм...- Сергей задумался.- А ты полагаешь, что обыкновенно воду черпают полным ведром?
   - Полным, пустым - мне все равно. Я ваших глупых пословиц вовсе не желаю знать.
   - Он вообще насчет пословиц и цитат любитель,- заметил Вегнер.- Вчера вдруг провоз-глашает:
   На свете много есть, мой друг Горацио,
   Чего нехитрому уму не выдумать и ввек!
   Уверяет, что это Шекспир сказал...*
   Сергей заорал:
   - Эй, вы, девицы! Скоро вы?
   От пруда донесся голос Тани:
   - Сейча-ас.
   Но там все слышались плеск воды и смех.
   * "Гамлет", действие 1, явление 5.
   Токарев кипел. Что за бесцеремонность! Она даже и не считает нужным поторопиться!.. Вообще за эту неделю у Токарева много накопилось против Тани. Приехавшая с ними из Томили-нска Темпераментова была действительно невыносимо скучна, но так третировать человека, как третировала ее Таня, было положительно невозможно. Больше же всего Токарева возмущало в Тане ее невыносимое разгильдяйство,- она приехала сюда, не взяв с собою из одежды решитель-но ничего,- не стоит возиться, а тут без церемонии носила белье и платья Варвары Васильевны и Кати. Так же она относилась и к чужим деньгам: Токарев из своего скудного заработка в Пожарс-ке высылал ей в Петербург денег, чтоб дать возможность кончить курсы; ни разу она не отказалась от денег, хотя могли же быть у нее хоть иногда кой-какие заработки; этою весною она вышла с курсов, ничего ему даже не написала, а деньги от него продолжала получать.
   Наконец, со стороны пруда раздалось:
   - Идите!.. Можно!
   Барышни поднимались по тропинке. Таня сказала Токареву:
   - Ну, видишь, в одно время кончила со всеми!
   Он ничего не ответил и прошел мимо.
   Горячее солнце играло на глади большого пруда, старые ивы на плотине свешивали ветви к воде. От берега шли мостки к купальне, обтянутой ветхою, посеревшею парусиною, но все раздевались на берегу, на лавочках под большою березою
   Шеметов и Сергей лениво разделись и остались сидеть на скамейке. Вегнер уж давно был в воде. Маленький и юркий, он, как рыба, нырял и плескался посредине пруда. Шеметов спросил:
   - Слушай, немец, вода теплая?
   - Приятная! - значительно крикнул Вегнер.
   - Гм...- Шеметов взошел на мостки и попробовал ногою воду.- Да-а, "приятная"!..
   Борисоглебский стоял на берегу - огромный, мускулистый и голый, обросший жесткими черными волосами, с странно щурившимися без очков глазами. Протянув руку вперед, он пел своею глубокою, рычащею октавою:
   Проклятый мир!
   Презренный мир!
   Несчастный,
   Ненавистный мне...
   Ой, черт!..
   Шеметов с мостков брызнул в него водою. Борисоглебский серьезно сказал:
   - Ну, что за свинья! Ведь холодная она, вода-то! - Он потер себе бок и продолжал:
   Несчастный,
   Ненавистный мне мир!..
   Сергей перемигнулся с Шеметовым и Вегнером, с невинным видом вошел в воду,- и на Митрыча полился целый дождь брызг.
   - Чер-рти!! - зарычал Митрыч и ринулся на них. Вегнер и Сергей, как лягушки, бросились в воду. Шеметов перед носом Митрыча захлопнул дверь купальни и заперся на крючок. Митрыч, сильный, как медведь, плавал плохо и в воде чувствовал себя неуверенно.
   - Погодите вы, черти! Выйдете на берег, я вас каждого заставлю "Проклятый
   мир" спеть!
   Шеметов из купальни крикнул:
   - Ребята! Заключим против него общий морской союз!
   - Идет! - отозвался с середины пруда Сергей.- Лезь в воду, Сашка!
   - Да вода, брат, холодная!
   Борисоглебский на берегу пел:
   Сражался я, искал я смерти,
   Но остался жив...
   Сергей и Вегнер тихо, стараясь не шуметь, подплывали к купальне.
   - Ой, подлецы!.. Карау-ул!! - завопил вдруг в запертой купальне Шеметов под хохот других голосов. Сергей и Вегнер нырнули в купальню и обрызгали Шеметова.
   - Ой!.. Погодите, мне вам что-то нужно сказать! - кричал Шеметов, а вода бурлила в купальне, и брызги взлетали высоко вверх.
   Дверь хлопнула, и Шеметов бомбою вылетел на берег.
   И будешь ты царицей ми-и-ира
   Подруга первая моя...-*
   рявкнул Борисоглебский и, широко расставив руки, облапил Шеметова.
   * Ария из оперы А. Г. Рубинштейна "Демон" (1872), написанной на слова поэмы М. Ю. Лермонтова.
   Шеметов серьезным, озабоченным тоном говорил:
   - Ой, Митрыч, погоди! Что мне тебе нужно сказать!.. Поосторожнее, пожалуйста, я запутался!
   - Он запутался! - смеялись в купальне.
   - Пой: "Проклятый мир!"
   - Убирайся к черту!.. Ах ты, кутья несчастная!
   Шеметов ловко дернулся и охватил Борисоглебского. Началась борьба. Шеметов, ловкий и стройный, искусно увертывался от попыток Митрыча сломить ему спину. Тела переплелись, нап-рягшиеся крепкие мышцы оставляли на коже красные следы. Митрыч с силою налег на Шеметова, тот увернулся и брякнул Митрыча наземь, но Митрыч уж на земле подмял его под себя.
   Задыхаясь, он навалился на Шеметова.
   - А-а, брат!.. Ну, пой: "Проклятый мир!"
   И запустил ему толстый большой палец под ребра.
   - Бо-ольно, Митрошка!
   - Пой: "Проклятый мир!"
   - Ой-ой!.. Кишки выдавишь, свинья!
   - Пой,- сейчас пущу!.. "Прокля-атый мир!.."
   Шеметов неистово завопил:
   - "Проклятый мир!"
   - "Презре-енный мир!.. Несчастный!.." - подсказывал Борисоглебский и ворочал пальцем под ребрами Шеметова.
   - "Презренный мир!.." Ой, Митрофан проклятый, саврас без узды!..
   Митрыч мрачно и сосредоточенно подсказывал:
   - "Несча-астный..."
   - "Несча-астный..."
   - Морской союз идет на континент! - крикнул Сергей.
   Он и Вегнер выскочили из воды и вцепились в Митрыча.
   Четыре тела слились в общую кучу. Они возились и барахтались на траве. Мелькало крас-ное, напряженное лицо Митрыча и его огромные мускулистые руки, охватывавшие сразу двоих, а то и всех троих. Токарев сидел на скамейке, смеялся и смотрел на борьбу. Ему бросилось в глаза злобно-нахмуренное лицо Сергея, придавленного к земле локтем Митрыча. Наконец, Борисоглеб-ского подмяли под низ, и все трое навалились на него.
   Все еще со злым лицом, Сергей запустил ему палец в живот и крикнул:
   - Пой: "Проклятый мир!"
   - "Прокля-атый мир!" - покорно заорал Митрыч - так дико, что галки на ивах всполох-нулись и с криком полетели прочь.
   - Дальше.
   - "Презре-енный мир!.. Несчастный!.. Ненавистный мне мир!.."
   Его выпустили. Все поднялись - красные, взлохмаченные, задыхающиеся. Шеметов поглаживал ладонью бока и возмущался.
   - Этакая гнусная привычка! Чуть что, сейчас палец под девятое ребро,рад, что анатомию знает,- и пой ему: "Проклятый мир..." Да, может быть, я в этот момент совсем не расположен петь?
   - Скоты этакие! Самому мне все брюхо разворочали! - сказал Митрыч.
   - Ну, ребята, довольно возиться! - объявил Шеметов.- Нужно купаться. Чур, не брызга-ться...- Он вздохнул.- Только у меня что-то уж и охота прошла в воду лезть.
   - А раньше большая охота была! - засмеялся Вегнер.
   - Молчи ты, плюгаш паршивый! Предатель! Я с тобою и разговаривать не хочу... Владимир Николаевич,- обратился он к Токареву,- пойдемте в купальню, как полагается приличным людям.
   Он взял Токарева под руку и важно прошел с ним в купальню.
   - Ишь, всю купальню замочили! Порядочному человеку и выкупаться нельзя!
   - Ну, вправду, ребята, чур, не брызгаться! Будет! - сказал Борисоглебский.
   Вегнер и Сергей поплыли на ту сторону пруда. Митрыч три раза окунулся в купальне и вылез в пруд.
   - У-y, пес твою голову отверти! Хорошо!
   Он в восторге гоготал, подпрыгивал и окунался до плеч. Токарев тоже влез в воду. Только Шеметов стоял, опираясь о перекладину купальни, и болтал ногою в воде. Он ворчливо говорил:
   - Ключи у вас здесь какие-то бьют на дне, что ли? Вода какая холодная!
   - Лезь, Сашка, а то опять обрызгаю! - крикнул с того берега Сергей.
   - Я тебе "обрызгаю"! - погрозился Шеметов и вздохнул.- Нет, ей-богу, я нахожу это прямо безнравственным: зачем я буду насиловать свое тело? Я и без того прозяб, инстинкт тянет меня согреться, а какой-то нелепый долг повелевает лезть в холодную воду.
   Митрыч стоял по грудь в воде и мылил голову. Шеметов встрепенулся, тихонько сосколь-знул в купальню и исчез под водою.
   - У-у-уй!!! - завопил Митрыч и шарахнулся к берегу.
   Из воды вынырнуло смеющееся лицо Шеметова.
   - Ну, брат, напугал ты меня! Я думал - рак!
   - "Ра-ак..." Будешь ты вперед "Проклятый мир" заставлять меня петь?
   Сергей крикнул:
   - Ну, ребята, одевайся! Скорей! А то поздно будет!
   Они оделись и пошли к Дому.
   На широкой каменной террасе, заросшей диким плющом, кипел самовар. Все уж пили чай. Конкордия Сергеевна растирала деревянною ложкою горчицу в глиняной миске.
   Катя выставила из-за самовара свое розовое молодое лицо и лукаво спросила:
   - Какую это вы, Шеметов, песню пели на берегу?
   Шеметов вздохнул:
   - Это мы с Митрычем спевались. Дуэт из "Демона". Он Демона пел, а я Тамару,- томно сказал он.- А что, хорошо? Производит эстетическое впечатление?
   - Прелестно! Производит...
   - То-то! - проворчал Шеметов.- А вы думали, что только вы способны доставлять эстетическое наслаждение, разыгрывая своих Шопенгауэров?
   Катя расхохоталась и в восторге забила в ладоши. Варвара Васильевна невинно спросила:
   - А это хороший композитор - Шопенгауэр?
   - Он Шопена хотел сказать! - засмеялась Катя. И все засмеялись. Шеметов презрительно оглядывал их.
   - Смеются!.. Как будто композиторы бывают только в области музыки!
   - А где ж они еще бывают? - спросил Вегнер.