Вересаев В.. На повороте

   Пятого августа Варвара Васильевна, Токарев, Таня, Сергей и Катя отправились в Томи-линск, чтоб повидать проезжего гостя Варвары Васильевны.
   Они сел и в поезд. Дали третий звонок. Поезд свистнул и стал двигаться. Начальник станции, с толстым, бородатым лицом, что-то сердито кричал сторожу и указывал пальцем на конец платформы. Там сидели и лежали среди узлов человек десять мужиков, в лаптях и пыльных зипунах. Сторож, с злым лицом, подбежал к ним, что-то крикнул и вдруг, размахнув ногою, силь-но ударил сапогом лежавшего на узле старика. Мужики испуганно вскочили и стали поспешно собирать узлы.
   - Господи, да что же это такое?! - воскликнула Таня.
   Поезд уходил. Таня и Токарев высунулись из окна. Мужики сбегали с платформы. Сторож, размахнувшись, ударил одного из них кулаком по шее. Мужик втянул голову в плечи и побежал быстрее. Изогнувшийся дугою поезд закрыл станцию.
   Подошла Варвара Васильевна, бледная, с трясущимися губами.
   - За что это? Что там случилось?
   Токарев, тоже бледный и возмущенный, ответил:
   - Не знаю.
   Сидевший рядом мастеровой объяснил:
   - Что случилось!.. Значит, улеглись мужички на неуказанное место. Ну, их покорнейше и попросили посторониться.
   Варвара Васильевна, прикусив губу, ушла на свое место. Таня стояла, злобно нахмурившись, и молча смотрела в окно. Токарев вздохнул:
   - Да, легко все это у нас делается!
   - И поделом им, сами виноваты! Господи, их бьют, а они только подставляют шеи и бегут... О, эти мужики!
   В глазах Тани была такая ненависть, такое беспощадное презрение к этим избитым людям, что она стала противна Токареву. Он отвернулся; в душе шевельнулась глухая вражда, почти страх к чему-то дико-стихийному и чуждому, что насквозь проникало все существо Тани.
   - Ну, черт с ними, стоит еще об них говорить! - Таня передернула плечами и снова стала смотреть в окно.
   Заря догорала. Поезд гремел и колыхался. В душном, накуренном вагоне было темно, стоял громкий говор, смех и песни.
   Таня сказала:
   - Да, Володя, вот что! Как хочешь, а нужно будет в Томилинске предпринять еще что-нибудь, чтоб Варя уехала отсюда.
   Токарев махнул рукою.
   - Ну, пошло!.. Я не понимаю, чего ты берешь на себя какую-то опеку над Варварой Васи-льевной.
   - Да неужели же ты не видишь, что с нею делается? Ведь положительно живьем разруша-ется человек: какое-то колебание, сомнение во всем, полное неверие в себя... Очевидно, ее деятель-ность ее не удовлетворяет.
   Токарев пожал плечами.
   - Откуда это очевидно? Я не говорю про Варвару Васильевну, я ее слишком мало знаю,- но, вообще говоря, человек может не верить в себя совсем по другим причинам. Он может призна-вать данную деятельность самою высокою и нужною, и все-таки не верить в себя... Ну, хотя бы просто потому, что чувствует себя не в силах отдаться этой деятельности,- произнес он с усилием.
   Таня удивилась.
   - Как это так? Деятельность самая высокая и нужная,- и не можешь ей отдаться! Очевид-но, значит, есть другая деятельность, более высокая и более нужная.
   - Таня, меня прямо поражает, до чего ты узко смотришь! Возьмем какую угодно деятель-ность. Пусть она будет самая высокая, самая нужная,- все, что хочешь. Да только нет у меня сил отдаться ей.
   - Очевидно, значит, ты не совсем веришь в нее.
   - Ну, слушай, Таня! Поставим вопрос грубо, карикатурно. Скажем, я страстно люблю шампанское, устрицы. Умом я вполне понимаю, что есть дела несравненно выше уничтожения устриц и шампанского, да меня-то больше тянет к устрицам и шампанскому.
   - Тогда нечего и ломать себя: пей шампанское и ешь устрицы.
   Подошел Сергей и молча сел около них на ручку скамейки. Токарев спросил:
   - Так что, если бы тебя больше всего тянуло к такой "деятельности", то ты со спокойною душою и отдалась бы ей?
   - По-моему, это ужасно скучно; но, если бы тянуло,- конечно, отдалась бы.
   - Господи, до чего все это эгоистично! - возмутился Токарев.- Ну, где же, где же у тебя хоть какой-нибудь нравственный регулятор, хоть какой-нибудь критерий? Сегодня скучно жить для себя, завтра станет скучно жить для других. Неужели ты не понимаешь, сколько в этом эгои-зма? Что хочется, то и делай!.. Тебе даже совершенно непонятно, что могут быть люди, которые считают своим долгом делать не то, что хочется, а что признают полезным, нужным для жизни.
   Вмешался Сергей:
   - Но вопрос в том,- насколько им это удается? Я не понимаю, почему вы так возмущае-тесь эгоизмом. Дай нам бог только одного - побольше именно эгоизма,- здорового, сильного, жадного до жизни. Это гораздо важнее, чем всякого рода "долг", который человек взваливает себе на плечи; взвалит - и идет, кряхтя и шатаясь. Пускай бы люди начали действовать из себя, свобо-дно и без надсада, не ломая и не насилуя своих склонностей. Тогда настала бы настоящая жизнь.
   - Воображаю, какая бы настала жизнь! - сдержанно усмехнулся Токарев.
   - Хорошая бы жизнь настала! И погиб бы безвозвратно ее главный враг скука. Потому что вот с чем эгоизм никогда не захочет примириться - со скукою!
   Токарев с улыбкою поднял брови.
   - Скука... Вы серьезно думаете, что главный враг жизни - это, действительно, скука?
   - Безусловно! Скука стОит всяких лишений, унижений, длинных рабочих дней и тому подобного... Скучно! Ведь от этого "скучно" люди сходят с ума и кончают с собою, это "скучно" накладывает свою иссушающую печать на целые исторические эпохи. Вырваться из жизненной скуки - вот самая главная задача современности. И суть не в том, чтоб человек вырвался из этой скуки, а чтоб люди вырвались из нее. А для этого что нужно? Нужно, чтоб вокруг ключом била живая общественность, чтоб жизнь целиком захватывала душу, чтоб эта жизнь была велика и сильна, полна борьбы и света... Вот что нужно, чтобы ощущал человек, а не необходимость какого-то "долга"... Долг! В соседстве с долгом сам воздух начинает скисаться и пахнуть плесе-нью.
   Таня слушала с разгоревшимися глазами.
   - Все это очень легко говорить...- начал Токарев, но в это время в вагоне поднялся шум и крик.
   Толстый господин, в грязном парусиновом пиджаке и сером картузике с блестящим козырь-ком, орал:
   - Сволочь ты, негодяй!! Я отставной поручик Пыльского гренадерского полка, а ты мне смеешь "ты" говорить?.. Подлец!
   Мастеровой в чуйке, с бледным, зеленоватым лицом, мирно было заговоривший с сердитым господином, в первую минуту опешил.
   - Я тебя, мерзавца, сейчас велю высадить из поезда!.. Подлец, пьяница!..
   Мастеровой медленно и громко протянул:
   - Я думал, это пушки, ан это - лягушки!
   Кругом засмеялись.
   - Молчать!!! - гаркнул толстый господин.- Дурак!
   - Не бывал, брат, ты умным человеком, коли я дурак. Ишь ты какой! Ясный козырек нацепил себе и думает,- хозяин! Мне на твой ясный козырек наплевать!
   - Ах-х ты, мер-рзавец! - возмутился про себя господин и высунулся из окна, как бы высматривая, скоро ли остановится поезд, чтоб позвать жандарма.
   - Плюю я на твой ясный козырек, вот так: тьфу! - Мастеровой плюнул на пол.- Плюю и попираю ногами.
   Рядом сидел подгородный мужик. Он с усмешкою сказал:
   - Буде вам! Чем все ругаться, лучше прямо подраться!
   - Верно! Мне ндравится ваше слово! Я вас уважаю!.. А сказать что-нибудь против меня ясному козырьку энтому - не позволю! Не желаю молчать!.. Извините меня, пожалуйста! Прошу извинения!
   Мужик зевнул.
   - Тут колокольцов нету, звенеть не на чем.
   Толстый господин подергивал головою и продолжал выглядывать в окно.
   - Не желаю молчать! - волновался мастеровой.- Он меня растревожил, а я его не беспо-коил!.. Слышь ты, козырек! Я сознаюсь, что ты - дурак! Понял ты это слово?
   Поезд остановился у полустанка. Толстый господин поспешно вышел, через минуту воро-тился с жандармом. Указал на мастерового и коротко сказал:
   - Вот! Убери его!
   Жандарм подошел к мастеровому и решительно взял его за рукав.
   - Вставай!
   Мастеровой оторопело глядел:
   - Что такое? В чем дело?
   - Но, но, вставай! Ничего!
   - Да что вы? За что вы меня?
   Таня вскипела.
   - Послушайте, жандарм, за что вы его высаживаете? Он ничего не делал!
   - Мы все можем быть свидетелями,- прибавил Токарев.- Этот господин сам же первый начал. На весь вагон стал кричать и ругать его.
   Грозно и выразительно толстый господин сказал жандарму:
   - Я тебе заявляю, что он мне нанес оскорбление!
   Токарев спокойно возразил:
   - Все в вагоне слышали, что вы первый стали наносить ему оскорбления.
   Токарев был одет чисто и прилично, гораздо приличнее толстого господина. Жандарм в нерешительности остановился.
   - Жандарм! Я тебе повторяю: возьми его!.. Он пьян!
   - Нет, я не пьян! Вы меня оскорбили, а я вас не тревожил!
   Жандарм шепнул Токареву:
   - Вы не извольте беспокоиться. Я его только в другой вагон переведу.
   В приятном и спокойном ощущении силы, которую давал ему его приличный костюм, Токарев громко возразил:
   - Да с какой стати? Мы вам все заявляем, что этот господин сам начал первый скандалить. Почему вы его не переводите?
   - А то, может, ваше благородие, вы сами перейдете? почтительно-увещевающим голосом обратился жандарм к толстому господину.
   Господин грозно крикнул:
   - Я тебе в последний раз повторяю: убери его!
   Жандарм растерянно пожал плечами:
   - Да ведь вот... Все свидетельствуют, что вы же сами начали.
   - Ах та-ак!.. - зловеще протянул господин.- Ну, хорошо, ступай!.. Хорошо, хорошо! Можешь идти! Мы это еще увидим! Ступай, нечего!
   Жандарм с извиняющимся лицом мялся на месте. Вагоны двинулись. Он соскочил на платформу.
   - Тут еще скоро, пожалуй, изобьют тебя! - возмущенно сказал толстый господин, взял свой чемодан и пошел в другой вагон.
   Торжествующий мастеровой стоял, пошатываясь, и смотрел ему вслед.
   - Фью-у! - слабо свистнул он и махнул рукою вдогонку.- Нет, ей-богу, чудачок! - обратился он к Тане и лихо покрутил головою.- Молчи, говорит, дурак!.. А? Почему такое? Не желаю молчать!.. Благородного человека я уважаю всегда! А коли со мною поступают сурьезно,- не могу терпеть! Такой уж карахтер у меня... строгий! Намедни мастер говорит нам: вот что, ребята! После Спаса за каждый прибор на две копейки меньше будем платить... Как так? Нет, я говорю, я не желаю!.. Мне не копейка нужна. Что копейка? Я на нее плюю! - Он достал затас-канный кошелек, вынул пятиалтынный и бросил его наземь.- Вот! Не нужно мне, пускай тут лежит! А зачем он неправильно поступает? Не желаю, говорю, уйду от вас, больше ничего!
   - А вы где работаете?
   - Мы-то? А вон за бугром здание пыхтит... Мы - токари по металлу... Медь, свинец, железо - это у нас называется металл... По-нашему, по-мастеровому!
   Поезд гремел и колыхался. В вагонах зажгли фонари. Таня сидела в уголке с мастеровым и оживленно беседовала. Мастеровой конфиденциально говорил:
   - Я, милая моя барышня, желаю жить, чтоб было по-справедливому, чтоб обиды мне не было! Я этого не желаю терпеть - никогда! А за деньгами я не гонюсь... Я вот выпил,- и больше ничего!
   Паровоз оглушительно и протяжно засвистел. В темноте замелькали огни томилинских пригородов. Все поднялись и стали собираться.
   Поезд остановился. Затиснутые в сплошной толпе Токарев, Сергей, Варвара Васильевна и Катя вышли на подъезд.
   - А где же Таня? - спохватилась Варвара Васильевна.
   Сергей посмеивался:
   - Она с мастеровым пошла.
   - Да не может быть! - воскликнул Токарев.
   - Верно! Я видел: он себе взвалил узелок на плечи, она рядом с ним. Прямо с платформы сошли, мимо вокзала.
   У Токарева опустились руки.
   - Черт знает что такое!
   Он в колебании остановился посреди улицы. В стороны тянулись боковые улицы, заселен-ные мастеровщиною - черные, зловещие, без единого огонька.
   - Нужно ее отыскать! Это положительно ненормальный человек: девушка, ночью, одна идет с пьяным, незнакомым человеком, сама не знает куда!
   Сергей засмеялся:
   - Ищи ветра в поле! Ей-богу, молодчина Татьяна Николаевна!
   Они пришли к Варваре Васильевне. Подали самовар, сели пить чай. Сергей говорил:
   - Нет, ей-богу, люблю Татьяну Николаевну! Это пролетарий до мозга костей! Никакие условности для нее не писаны, ничем она не связана, ничего ей не нужно...
   Токарев угрюмо возразил:
   - По-моему, это не пролетарий, а психически больной человек, и ей необходимо лечиться.
   Таня пришла к двенадцати часам ночи - оживленная, радостная, с блестящими глазами. Токарев был так возмущен, что даже не стал ей ничего говорить, и сидел, молча, насупившийся и грустный. Таня не обращала на него внимания.
   VII
   Назавтра, к трем часам, Токарев и студенты пришли к Варваре Васильевне. Тимофей Балуев уже сидел у нее. Тани не было: она в одиннадцать часов ушла к своему вчерашнему знакомцу и еще не возвращалась.
   Балуев, в черной блузе, с застегнутыми у кистей рукавами, сидел за столом, держал на расставленных пальцах блюдечко и пил чай вприкуску. Токарев радостно подошел.
   - Ну, Тимофей Степаныч, здравствуйте! - Они обнялись и крепко, поцеловались три раза накрест.
   - Не думал я, что и вас тут увижу! - сказал Балуев и в замешательстве провел большою рукою по густым волосам.
   Сергей, Шеметов, Борисоглебский и Вегнер назвали себя и почтительно пожали его руку. Токарев глядел на загорелое, обросшее лицо Балуева.
   - Как вы изменились! Встретил бы вас на улице - не узнал бы.
   - Да... Да и я бы вас не признал:
   - Что же, постарел?
   - Пооблиняли как-то... На вид.
   Варвара Васильевна сказала:
   - Ну, садитесь, господа! Пейте чай, закусывайте!
   Сели к столу. Токарев спросил:
   - Вы куда же теперь направляетесь?
   - В Екатеринослав еду. Там товарищи посулились на завод пристроить. Тут, значит, нужно было Варвару Васильевну повидать. А между прочим, вот и вас встретил... Ну, а вы как?
   Он говорил не спеша, подняв брови, и внимательно глядел на Токарева своими маленькими глазами. Студенты и Катя украдкой приглядывались к Балуеву.
   Разговор, как обыкновенно, вначале вязался плохо. Понемногу стал оживляться. Речь зашла об одном из вопросов, горячо обсуждавшихся в последнее время в кружках и деливших единомы-сленных недавно людей на два резко враждебных лагеря. Токарев спросил Балуева, слышал ли он об этом вопросе и как к нему относится.
   - Как же, слышал. Книжки тоже кой-какие читал об этом...- Балуев помолчал.- Думается мне, не с того конца вы подходите к делу. Оно гладко пишется в книжках, логически, а только книжка, знаете, она больше по верхам крутится, больно много сразу захватить хочет. Оно то, да не то выходит. Смотришь в книжку - вот какие вопросы. И в волосы из-за них вцепиться рад всяко-му. А кругом поглядишь - что такое? И вопросы другие, и совсем из-за другого ссориться надо.
   Необычно тихим и смирным голосом Сергей возразил:
   - Но, позвольте, ведь книжки основываются на той же жизни, на тех же жизненных фактах.
   - Верно! "Факты"... Что такое факты? Я вот гляжу в окошко, вижу, лошадь упала, и говорю: тут дорога склизкая,- пожалуйста, не спорьте со мнрю,- сам видал, как лошадь упала. А на дороге этой, может, пыли по щиколку, а лошадь потому упала, что нога подвернулась. Оно, видите ли, коли на факты в окошко смотреть, то и факты-то оказываются фальшивыми. А из этих фактов здоровеннейший гвоздь сделают да в голову его тебе и вгоняют... Намедни был я нелегаль-но в Питере, встретился с одним приятелем старым.- Ты, спрашивает, кто? - Я? (Под густыми усами Балуева мелькнула улыбка.) Али не узнал? Слесарь Тимофей! - Не-ет, я не о том. Ты человек каких взглядов? - Я, говорю... рабочий!
   Все поспешили громко и дружно рассмеяться.
   - Вот и ходит человек с гвоздем в голове. И ведь не в окошко сам глядит, все кругом видит глазами,- а нет! Гвоздь в голове сидит крепко.
   Поднялся общий спор. Приводились "факты", соображения. Балуев, положив на стол руку ладонью вниз, медленно и спокойно возражал. И шестеро споривших были слабы перед ним, как будто они стояли в колеблющемся и уходящем из-под ног болоте, а он среди них - на твердой кочке.
   - А о книжке я только что говорю? Слов нет, она вещь полезная, необходимая,- кто же станет спорить? А только ведь нужно и ее с толком читать,- одно взял, другое бросил. А у нас как? Сшил себе человек кафтан из взглядов и надевает. А кафтан-то ему, может, совсем и не впору. Вот намедни один товарищ мой пишет из Москвы брату своему, мальчонке: Вася, говорит, учись, думай, читай книжки, чтоб ты мог стать "борцом за страдающих и угнетенных"... Во-от! Я думаю, больно уж много книжек сам он начитался, мозги обмозолил себе.
   Сергей в восторге воскликнул:
   - Великолепно!
   Вскочил и быстро заходил по комнате. Митрыч довольно ухмылялся. Остальные недоумева-ли. Токарев осторожно спросил:
   - Что же вы тут находите смешного? По-моему, письмо это, напротив, чрезвычайно трога-тельно.
   - Нет, что ж смешного... Очень даже благородно! А только... За себя будь борцом, и то ладно. А то: мне самому, дескать, ничего не надо, я вот только насчет "страдающих"... Недавно мне тоже один человек совсем это самое говорит...
   Токарев пожал плечами:
   - Я все-таки вас не понимаю!
   - ...один человек - образованный, интеллигентный. И притом состоятельный: чай пьет с булками. Говорит: мне ничего не нужно, мне самому хорошо, я, говорит, если готов работать, то готов работать для других... По моим взглядам, это уж не интеллигентный человек.
   - Но почему же, почему? - настойчиво спросил Токарев.- Деятельность эгоистическая, то есть только для себя, по необходимости будет всегда узкою и темною. Высшая нравственность, напротив, заключается именно в самопожертвовании, когда человек не видит от этого выгоды для самого себя. Самопожертвование! Как я могу жертвовать собою для самого себя? Напротив, чем меньше мои собственные интересы направляют мою деятельность, тем она будет чище, выше, светлее. Ведь это совершенно ясно!
   Балуев, подняв брови, слушал. В глазах его появилось что-то напряженное и растерянное. Он начал возражать. Спор становился все отвлеченнее. И чем отвлеченнее он становился, тем все более книжными и шаблонными становились выражения Балуева. Повеяло серою скукою и теоре-тическою "неинтересностью". Токарев и Варвара Васильевна возражали все бережнее и осторож-нее, стараясь не припирать его к стенке. Балуев встал. Быстро теребя бороду, он заходил по комнате и запинающимся, неуверенным голосом приводил свои, бившие мимо цели, возражения.
   Сергей своим твердым, самоуверенным голосом вмешался в спор и стал защищать высказан-ный Балуевым взгляд. Спор сразу оживился, сделался глубже, ярче и интереснее; и по мере того как он отрывался от осязательной действительности, он становился все ярче и жизненнее. Балуев же, столь сильный своею неотрывностью от жизни, был теперь тускл и сер. Он почти перестал возражать. Горячо и внимательно слушая Сергея, он только сочувственно кивал головою на его возражения.
   Спор начал падать. Всем еще милее и симпатичнее стал Балуев с его серьезным, напряжен-но-вдумывающимся лицом, какое у него было во время спора. Варвара Васильевна сказала:
   - Тимофей Степаныч, ваш чай совсем остыл. Дайте, я вам налью свежего.
   - А вот сейчас! Я этот допью! - Балуев поспешно допил чай и протянул стакан Варваре Васильевне. Сергей предупредительно взял стакан и передал сестре.
   - Скажите, Тимофей Степаныч,- спросил он,- как вы стали вот таким? Вы учились в какой-нибудь школе?
   - До двадцати лет я и грамоте не знал. Приехал в Питер облом обломом. Потом уж самоучкой выучился.
   - А что вас заставило научиться?
   Балуев улыбнулся.
   - Захотел сам французские романы читать. Очень уж они меня заинтересовали. На кварти-ре у нас, как воротимся с работы, один парнишка громко нам "Молодость Генриха Четвертого"* читал,- всю бы ночь слушал. Выучился я, значит, стал читать. Много прочел французских рома-нов, тоже вот фельетонами зачитывался в "Петербургской газете" и "Петербургском листке". Даже нарочно для них в Публичную библиотеку ходил. Ну, а потом поступил я в вечернюю трехкласс-ную школу, кончил там,- после этого, конечно, получил довольно широкий умственный гори-зонт.
   * Серия приключенческих романов французского писателя Понсон дю Террайля (1829-1871), выходивших в Москве в 1874-1875 годах. Он же автор авантюрно-приключенческих романов "Похождения Рокамболя" и "Воскрешение Рокамболя".
   Слушатели украдкою переглянулись. Выражение у всех вызвало умиление.
   - И ведь вот штука какая любопытная! - улыбнулся Балуев.- Помню, читал я "Рокамбо-ля"; два тома прочел, а дальше не мог достать; уж такая меня взяла досада! Что с ним дальше, с этим Рокамболем, случится? Хоть иди на деньги покупай книжку, ей-богу!.. Ну, ладно. Прошло года четыре. Уж Добролюбова прочел, Шелгунова, Глеба Успенского. Вдруг попадается мне продолжение... Желанный! Забрал я книжку домой, думаю,- уж ночь не посплю, а прочту. Стал читать,- пятьдесят страниц прочел и бросил. Такая глупость, такая скучища!.. А все-таки добром я ее помяну всегда, она меня читать приучила. Ну, а час-то который сейчас? - обратился он к Варваре Васильевне.
   Варвара Васильевна вздохнула:
   - Пора идти, а то на поезд опоздаете! А может быть, останетесь до завтра?
   - Нет, нельзя, нужно спешить! Спасибо на угощении. Прощайте!
   В своей черной блузе, в пыльных, отрепанных сапогах, он обошел стол, протягивая всем широкую руку. Катя робко поднялась и - розовая, с внимательными, почтительными глазами - ждала.
   Балуев протянул ей руку. Она вложила в эту грубую, мозолистую руку свою белую, узкую руку и крепко пожала ее. Глаза засветились умилением и радостным смущением.
   Балуев взял со стула свой узелок и вышел в сопровождении Варвары Васильевны.
   Все сидели молча. Варвара Васильевна воротилась.
   - Как он, однако, изменился! - задумчиво произнес Токарев.- И какой он крепкий, цельный - прямо кряжистый какой-то!
   - Да. Ничего нет похожего на прежнее,- сказала Варвара Васильевна.Помните, раньше? Горячий, пылкий,- но совсем как желторотый галчонок; разинул клюв и пихай в него, что хочешь. Ну, а теперь...
   Вегнер печально спросил:
   - А теперь?.. По-моему, это положительно ужасно! Такое отрицание теории - гибель и смерть решительно всему. Мы это поймем, но поймем слишком поздно.
   - Да, печальная штука! - согласился Сергей.- Но еще печальнее, что покоряет это, пригнетает как-то... Сила чуется.
   Дверь быстро раскрылась. Вошла Таня - запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Оглядела комнату. - Уехал уже?
   - Уехал, конечно.
   - Ах ты господи! Ну, что это!.. Что, что он рассказывал? - жадно обратилась она к Варваре Васильевне и Сергею.
   - Любопытный парень!..- С медленною улыбкою Сергей неподвижно глядел в окно.- Как это он ловко выразился насчет обмозоленных книжкою мозгов! Черт его знает, какой-то совсем особенный душевный строй!
   Таня быстро прошлась по комнате и решительно сказала:
   - Слушайте, Митрыч! Теперь пять минут шестого, поезд отходит без четверти шесть. Поедем на извозчике на вокзал. Вы меня познакомите с ним.
   - Что ж, поедем!
   Они оба вышли.
   VIII
   В дверь раздался стук.
   - Войдите!
   Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.
   - Варвара Васильевна, Никанора привезли: взбесился!
   - Да что вы?.. Никанор? Взбесился-таки?
   - В телеге привезли из деревни, связанного... Я, изволите видеть, дежурный, а доктора нет. Уж не знаю снимать ли его с телеги или доктора подождать. Больно уж бьется, страшно подойти. За доктором-то я послал.
   Варвара Васильевна быстро надевала белый халат
   - Ну, вот еще - ждать! Что ж ему так связанным и лежать?.. Пойдемте!
   Они поспешно вышли.
   Оставшиеся вяло молчали. Было очень жарко. Сергей сидел у окна и читал "Русские ведомо-сти".
   - Духота какая!.. Давайте, господа, на лодке покатаемся! - предложил Шеметов.
   - Что ж, поедем.
   - Только, господа, подождемте Татьяну Николаевну,- сказала Катя.
   Сергей сердито возразил:
   - Ну, вот еще! Ждать ее!.. Она, может быть, только к ночи воротится!
   Лицо его было теперь нервное и раздраженное. Токарев усмехнулся:
   - Я готов пари держать, что она с ним села в вагон, чтоб проехать одну-две станции!
   Где-то с силою хлопнула дверь. В больничном коридоре тяжело затопали ноги. Кто-то хрипло выкрикивал бессвязные слова и хохотал. Слышался громкий и спокойный голос Варвары Васильевны, отдававшей приказания. Шум замер на другом конце коридора.
   Варвара Васильевна вошла в комнату. Катя со страхом спросила:
   - Что это такое? Правда, бешеный человек?
   - Да. Ужасно жалко его! Такой славный был мужик - мягкий, деликатный, просто удиви-тельно! И жена его, Дуняша, такая же... Его три месяца назад укусила бешеная собака. Лежал в больнице, потом его отправили в Москву для прививок. И вот, все-таки взбесился! Буянит, бьется,- пришлось поместить в арестантскую.
   Сергей встал.
   - Ну, господа, идем. Будет ждать! Варя, хочешь с нами? Мы едем на лодке.
   - Отлично! Идемте...
   Они вышли на улицу. У Токарева все еще стоял в ушах дикий хохот больного. Он помор-щился.
   - А должно быть, тяжелое впечатление производят такие больные.
   Варвара Васильевна опустила глаза и глухо ответила: