Вересов Дмитрий. Черный ворон (Черный ворон - 1)

   Джонни вступил с Анджелой в разговор. Минуты через три она встала и плавной походкой покинула ресторан. Джонни допил коктейль, принял от невозмутимого бармена нераспечатанную бутылку "Мартини", расплатился и вышел.
   Таня встала. Пора действовать. Ах, как сладок ты, охотничий азарт!
   Она вышла в холл гостиницы, миновала стойку администрации, улыбнувшись знакомой дежурной, и направилась в дальний конец к телефонам-автоматам.
   Порылась в сумочке, нашла монетку, опустила, набрала номер.
   На стойке администрации оглушительно зазвонил телефон. Дежурная сняла трубку.
   - Старшую, - сухим, начальственным голосом сказала Таня. - Кто у вас там сегодня, Зуева?
   - Д-да, - сказала дежурная. Таня краем глаза увидела, как она, прикрыв ладонью трубку, крикнула: - Наталья Семеновна, вас! Возьмите трубочку.
   - Слушаю, - раздалось в трубке через несколько секунд.
   - Северо-западное управление, капитан Медникова, - безапелляционно произнесла Таня. - В двадцать один ноль-ноль силами городского УВД и нашего управления в вашем учреждении проводится оперативное мероприятие. Прошу оповестить персонал, сохранять полное спокойствие и оказывать всяческое содействие...
   - Какое, простите, мероприятие? - спросили на том конце.
   Таня ждала этого вопроса. Она моментально сменила чеканный бюрократический тон на бабски-раздражительный:
   - До чего вы, женщина, непонятливые! Русским языком вам говорят - на блядей облава!
   - Так ведь была уже...
   - То было профилактическое мероприятие Ленинского райотдела, - с прежним металлом в голосе проговорила Таня.
   - А т-теперь? - голос в трубке дрогнул.
   - Полномасштабная операция, - сказала Таня и незаметно нажала на рычаг телефона. Продолжая что-то говорить в трубку, она покосилась в направлении администраторской. Из двери позади стойки вышла представительная, похожая на народного депутата женщина и что-то взволнованно и тихо стала говорить дежурной.
   Этот ход Таня рассчитала во всех подробностях. В сущности, неважно, примут ее звонок за чистую монету или нет. Она внутренне ликовала в предощущении глупых физиономий, когда сообразят, как их провели... Ну, не поверят, начнут выяснять про Северо-западное управление и капитана Медникову - вечер, никого на месте нет... А вдруг правда? А вдруг, сохраняя инкогнито, позвонил и предупредил "наш человек в Гаване", в существовании которого Таня нисколько не сомневалась? Даже если тот, а скорее всего та, на кого в конечном счете и был рассчитан звонок, решит, что это провокация, она обязательно известит своих девочек - как говорится, лучше перебдеть, чем недобдеть.
   Таня взглянула на часы. Три минуты девятого...
   Звонки по номерам начнутся, скорее всего, через полчаса, чтобы красотки, которые уже при деле, успели хоть что-нибудь заработать... А теперь ей самой надо бы поспешить.
   Подойдя к дверям комнаты Джонни, Таня прислушалась. Шум воды. Это хорошо.
   - Кто? - крикнул по-английски раздраженный голос.
   -о Джонни, это Таня! Срочно! Чрезвычайное происшествие! - крикнула она в ответ.
   - Иду!
   В дверях появился сердитый Джонни, еще в брюках.
   - Какого черта... - начал он.
   Таня вытащила его в коридор и зашептала:
   - Облава! В гостинице полиция и КГБ! Твою девочку посадят в тюрьму, а тебя вышвырнут из страны и сообщат в госдеп!
   - Что-о?! - заревел Джонни. Таня поспешно зажала ему рот рукой.
   - Тише! Доверься мне. Возьми пиджак и деньги, спускайся в бар и посиди там. Я останусь с девочкой, а когда они придут, скажу, что это моя кузина, или еще что-нибудь. Мне они поверят...
   - Но я... я заплатил вперед...
   - Не беспокойся. Через полчасика позвонишь снизу в номер, и я скажу, были они или нет. Если все будет нормально, ты поднимешься. Я уйду, а ты получишь свое. Во второй раз они не заглядывают.
   Джонни облегченно выдохнул.
   - Таня, я твой должник. Ты только скажи...
   - Потом сочтемся. Поспеши!
   Через две минуты из ванной вышла распаренная, благоухающая Анджела, обернутая в белое махровое полотенце.
   - Джо-онни, - промурлыкала она, обернулась - и застыла в полном изумлении.
   На кровати вместо Джонни она увидела совершенно голую рыжеволосую красотку со смутно знакомым лицом. Та нежно ей улыбалась и шептала:
   - Ну, иди же ко мне, моя сладенькая!
   Таню заносило черт знает куда. Она это понимала, но как хотелось приколоть дуреху!
   - А... а Джонни?
   - Он скоро придет. Мы с Джоником взяли тебя на пару. Сначала я, потом он... Господи, что она несет?!
   - Я коблих не обслуживаю. - Анджела глянула волчицей.
   Тут Таня побледнела. Знакомое чувство обожгло, как пощечина. Змеиным шепотом она произнесла:
   - Не груби, солнышко. Три счетчика. Джоника на пятнашку зарядила?
   - На двадцатку...
   - Грины по три сдаешь? - решила поломать ее Таня.
   - По четыре...
   - Ой, врешь, сладенькая... Но на первый раз прощаю - такая ты пампушечка! Смотри сюда.
   Рыжая потянулась, достала со столика сумочку и извлекла оттуда четыре хрустящих новеньких пятидесятки.
   - Хороша икебана? Твоя будет - и Джоник добавит, само собой... Теперь иди ко мне, моя богинечка...
   В раже своем готовая на все, пошла ва-банк, забыв про омерзение, которое только что испытывала от этой шлюшки.
   - Я... я не умею...
   - А тут и уметь ничего не надо. Брось полотенчико, ложись сюда и прикрой глазоньки... Я покажу тебе кусочек рая...
   Телефонный звонок был громким и противным.
   - М-ням, - сказала Анджела, не выпуская из пухлых губ Танину грудь, и махнула свободной рукой - мол, ну его!
   - Возьми трубку, сладенькая, - сказала Таня, чуть отодвигаясь, - наверное, что-нибудь важное.
   Или Джоник.
   Анджела выпустила Танину грудь, поцеловала ее в губы и, присев на кровати, взяла трубку.
   - Хэлло! - сказала она. Лицо ее тут же изменило выражение. Она слушала внимательно, испуганно, изредка вставляя:
   - Да... да... поняла.
   Бросив трубку, она молча кинулась одеваться.
   - Что случилось, кисонька? - лениво спросила Таня.
   - Одевайся скорее, - взволнованно проговорила Анджела, безуспешно пытаясь натянуть трусики - обе ноги она просунула в одну, как бы это сказать... штанину, и теперь трусики упорно не лезли выше колен.
   - Эй, порвешь, - предупредила Таня. - В чем дело-то?
   - Менты идут по всем номерам... Большая облава!
   - Ну и что?
   Анджела изумленно взглянула на безмятежную Таню.
   - Чего ты испугалась, глупенькая? Мы сейчас спокойненько оденемся, сядем за столик, выпьем вина, поболтаем. А шмон придет - так что с того? Имею я право после трудового дня посидеть с подружкой в собственном номере?
   - Но номер-то не твой!
   - И что? Мы пиджачок Джоника в шкаф повесим, а если спросят, я скажу, что поменялась номерами с туристом - на уличный шум жаловался.
   Видя, что Анджела смотрит по-прежнему встревоженно и удивленно, Таня пояснила:
   - Я ведь здесь на совершенно законном основании. Работаю в "Интуристе", живу здесь с группой... Ну, наливай, что ли, подруженька, если оделась уже. Или нет, причешись сначала.
   И Таня не спеша стала одеваться.
   Уже сидя за столом и разглядывая на свет бокал с темно-красным "мартини", Таня спросила:
   - Кто звонил-то?
   - Мадам, - сказала Анджела и тут же раскашлялась, поперхнувшись.
   - Кто такая, как зовут?
   Таня уже стряхнула с себя наваждение. Голос стал жестким и требовательным.
   Анджела посмотрела на нее с невыразимой мукой.
   - Так ты легавая?
   - Неужели похожа? - Таня улыбнулась и поняла, что дамочка сломалась.
   - Нет.
   Анджела решительно тряхнула головой; Испугалась. Таня заметила страх, промелькнувший в глазах девушки.
   - Ну вот видишь. А мадам мне нужна по делу. Интересному делу.
   Она играла с Анджелой, как кошка с мышонком.
   Розовым мышонком...
   - Ой, расскажи!
   - Попозже. Сначала про мадам.
   - Зовут ее Алевтина Сергеевна. Она в верхнем ресторане работает, метрдотелем. Строгая такая, партийная, ни за что не скажешь...
   - И у нее все девочки под началом?
   - Ты что, только самые клевые! - Анджела самодовольно улыбнулась. Пятерых я знаю, а других только так - по лицам. Многие по вызову приезжают...
   - Она сейчас работает?
   - Каждый вечер. А что?
   - В общем, я останусь тут Джоника караулить, а ты допивай, сходи к своей Алевтине Сергеевне и скажи ей, что я жду ее ровно в одиннадцать в дальнем правом холле второго этажа. Там, где большой аквариум, знаешь?
   - Знаю. А если она не захочет?
   - Тогда скажи ей, что всю телегу насчет облавы пустила я.
   Анджела посмотрела на Таню с каким-то даже благоговением.
   - Ну, ты даешь!
   - Не даю, а беру, - уточнила Таня. - Все, что мне надо. Ну, иди, только обязательно потом возвращайся, а то Джоник расстроится. И денежки не забудь...
   Анджела встала, протянула было руку к лежащим на углу столика деньгам, но на полпути отвела ее. - Не возьму, - тихо и хрипловато сказала она. Таня поднялась, подошла к Анджеле, прижала к себе и поцеловала. Языком она раздвинула ей губы и просунула язык глубже в рот. Анджела ответила тем же. Поцелуй получился страстным, но недолгим. Таня разжала объятия и отошла на полшага.
   Неожиданно для себя девица отъехала умом. Это было видно по растерянному виду и блаженным глазкам. Как в народе говорят, попробуешь пальчика - не захочешь мальчика. Взяв со стола салфетку, Таня кинула ее Анджеле.
   - Губки оботри, солнышко.
   Пока Анджела вытирала губы и заслезившиеся глаза, Таня вынула из сумочки еще шесть пятидесяток и добавила их к четырем.
   - Посмотри на меня, - сказала она Анджеле. Та посмотрела.
   - Здесь пять сотен, - продолжила Таня. - Они твои. Купи себе что-нибудь хорошее - от меня. Если не возьмешь, я обижусь. Это не плата за услугу.
   Анджела кинулась к Тане с объятиями. Та мягко, но решительно отстранила ее:
   - Иди. И сделай все, как я просила. Ради меня. Анджела пошла к дверям. На пороге она остановилась, раскрыла сумочку, достала из нее двадцатидолларовую бумажку и положила на резную консоль.
   - Я не приду, - сказала она. - Не могу сегодня...
   - Понимаю, - сказала Таня. - Ступай. Я навру ему что-нибудь.
   Она не стала дожидаться Джонни. Раз до сих пор не позвонил, значит, нашел другое развлечение. А если даже и нет - утром можно объясниться.
   Таня вышла из номера и захлопнула дверь. В коридоре, по пути в свой номер, она столкнулась с Джонни. Он шел в обнимку с двумя пьяными финнами, размахивая ключами. Из кармана у него торчала непочатая литровка "Столичной". Финны тоже были не пустые.
   Джонни тупо уставился на нее, но тут же расплылся в улыбке.
   - О, мисс Танья! - радушно проревел он. - Это мои друзья! Мир-дружба! Пойдемте с нами, а?
   - В другой раз, Джонни!
   Джонни посмотрел на нее с пьяной обидой, но, моментально забыв о ней, подхватил новых друзей, и все трое, гогоча, двинулись к нему в номер продолжать веселье.
   Таня вошла к себе, захлопнула дверь, направилась в ванну и вымыла лицо теплой водой с мылом.
   Потом посмотрелась в зеркало.
   - Партийная, говоришь? - пробормотала она. Она не стала подкрашивать губы. Раскрыв стенной шкаф, она сняла с вешалки строгий серый пиджак и юбку к нему. Одевшись, она положила в карман ключ, зажигалку и пачку сигарет, взяла со стола недочитанный английский детектив и, захлопнув дверь, направилась к лифту.
   Таня села на диванчик в холле с аквариумом, раскрыла книжку и стала читать.
   - Таня?
   Таня подняла глаза. Перед ней стояла подтянутая женщина средних лет в строгой гостиничной униформе. Бесцветные волосы уложены в высокую прическу. Узкие, поджатые губы. И ледяные глаза.
   - Да, это я.
   Обе одновременно достали из карманов одинаковые сигареты - длинноствольный "Уинстон" - одновременно протянули друг другу, посмотрели на пачки, и одновременно расхохотались.
   Алевтина Сергеевна плюхнулась на диван рядом с Таней.
   - Ну, рассказывай, темнилка рыжая!
   После нескольких удачных проб деловое сотрудничество стало регулярным. Анджела, ставшая кем-то вроде связной между Таней и Алевтиной Сергеевной, привезла заграничную папку с твердыми пластмассовыми корочками. В этой папке было в алфавитном порядке подколото тридцать шесть тонких прозрачных папочек со своего рода "личными делами": имя или псевдоним, возраст, основные антропометрические характеристики (рост, вес, объем груди, талии, бедер, длина ноги в шаге, размер одежды и обуви), главные ролевые характеристики ("гаврош", "тургеневская девушка", "поэтесса-интеллектуалка", "генеральская жена", "африканская страсть", "невеста-девственница", "вокзальная", "пастушка", "эсерка Каплан", "Снежная королева", "партайгеноссе" и так далее, включая даже "мясника"), любимые позы и виды соитий, индивидуальный прейскурант на основные и дополнительные услуги и телефон диспетчера Оксаны Сергеевны. Это была родная сестра Алевтины, жившая на алименты от мужа - полковника милиции. Таня эту сестру не видела ни разу, хотя по телефону общалась регулярно. В некоторых делах имелись особые отметки типа "храпит", "спиртного не давать!", "забывшись, кусается", "ценности прятать от греха!".
   К каждому делу прилагался стандартный набор цветных фотографий: лицо крупным планом и пять в полный рост - одна в одежде и четыре без оной - вид спереди, вид сзади и две произвольные, наиболее эффектно подчеркивающие искусство фотографа и прелести модели. Потом, когда некоторые фотографии изрядно затрепывались, Таня придумала делать новые прямо на ранчо. Джабраил, мастер на все руки, наловчился щелкать девочек не хуже анонимного фотографа Алевтины.
   Этот бесценный альбом Алевтина составила специально для Тани, почувствовав, видимо, что с появлением "темнилки" ее собственный бизнес выходит на качественно иной уровень.
   Изучив папку, Таня вынула из нее одно дело - Анджелы, "начинающей актрисы". Его она не станет показывать никаким гостям, а прибережет для личного пользования.
   Папка лежала прямо в гостиной, и Таня охотно показывала ее всем гостям. Они смотрели, как правило, делали свой выбор, вместе с Таней составляли график и приблизительную смету. Потом Таня звонила диспетчеру, оставляла заказ и согласовывала технические детали. Иногда требовалось внести изменения. Скажем, кто-то мог заболеть, влипнуть в неприятность с милицией - такое изредка случалось, - или отправиться с надежным клиентом в путешествие. Тогда Таня обсуждала изменения с гостем и только после этого делала повторный звонок.
   Девочки добирались автобусом, электричкой или приезжали на такси. Иногда их привозил на "Волге" Джабраил. Сначала безмолвная Женщина отводила их в Танин кабинет, где Таня проводила с ними предварительную беседу о нюансах предстоящей работы и давала на подпись заранее составленный счет в двух экземплярах. Этот счет Таня всегда составляла с десятипроцентным люфтом, чтобы сразу пресечь всякие споры и разногласия. И только потом девочки вместе с Таней шли к гостям. Покидая ранчо наутро, а то и через день-два, они забирали с собой один экземпляр счета, который затем передавался Алевтине, а второй Таня складывала | в особую коробочку - Папику к оплате.
   Девочкам гости не платили ничего. Выпрашивать у них что-либо запрещалось категорически под угрозой колоссального штрафа или увольнения - здесь ' вам не гостиница. Таня об этом даже не напоминала, уповая на доходчивость наставлений Алевтины. И действительно, ни одного такого случая замечено не было. Очень часто гости делали девочкам подарки по собственной инициативе. Это не возбранялось.
   Собственно оплата услуг Таню не касалась совершенно. Некоторые гости оставляли деньги Па-пику или, в его отсутствие, Джабраилу. В других случаях Папик брал все расходы на себя. Раз в месяц Таня суммировала накопившиеся счета, заносила итог в специальную графу домашнего гроссбуха и показывала Папику или Джабраилу. Джаба приносил соответствующую сумму денег, складывал в портфель и ехал в город, на квартиру диспетчера. Там его ждала Алевтина. Она пересчитывала деньги, сверяла сумму по тем счетам, которые хранились у нее, и забирала деньги, выдавая Джабраилу расписку, которую Джабраил привозил и отдавал Папику. Девочки получали зарплату непосредственно у Алевтины. И никто, кроме Тани и Алевтины, не знал, что пять процентов комиссионных со всей суммы откладывались на счет Тани, и она могла получить их у Алевтины по первому требованию и без всякой расписки.
   Эта схема начала работать в сентябре. Папик узнал о ней в начале августа, когда Таня привезла очередную группу в Москву и в свободный вечер, предварительно созвонившись, приехала к нему на квартиру. Тогда он отмолчался, но судя по тому, что уже в сентябре удвоил ей жалование, а с октября накинул еще, Танину инициативу оценил очень положительно.
   Раз в месяц к Тане приезжала Анджела, но ее визиты на ранчо были преимущественно деловые. Она привозила от Алевтины новые "личные дела", изымала дела уволившихся по состоянию здоровья, семейным обстоятельствам (т. е. удачному выходу замуж, как правило, за иностранца) или, наоборот, в связи с переходом на другую работу (в большинстве случаев, принудительную). Они ужинали с Джабраилом или с гостями, которым Таня представляла Анджелу как свою подругу. Потом, по указанию Тани, Женщина стелила Анджеле постель на диванчике прямо в Таниной спальне. Естественно, как только Женщина закрывала за собой дверь, Анджела перепрыгивала в Танину широкую кровать. Ночь принадлежала только им.
   К особам с нетривиальной половой ориентацией Таня себя не причисляла, и памятная постельная сцена, с которой, собственно, и началось знакомство с Анджелой, была с ее стороны сугубо деловой авантюрой. Ну, и любопытство, конечно - хотелось лично испытать, что это за "розовая любовь", о которой столько читала у Жаклин Сьюзен. Однако теперь Таня была вынуждена признаться себе, что "это дело" оказалось несравненно приятнее и волнительнее, чем стриптизы перед Генералом или игры с Папиком. Главным образом, из-за пьянящего привкуса крайности, недозволенности. До чего же сладко постоянно переступать через грань - а без этого до чего серо и скучно!
   Утром Таня подвозила Анджелу до метро, а сама ехала дальше, в университет. Жизнь была прекрасна и удивительна. Но это еще прелюдия, цветочки. А ягодки, конечно, впереди.
   Глава четвертая
   НЕБО В АЛМАЗАХ (27 июня 1995)
   Когда неделю назад Иван Павлович вместе с обычными рекламными листовочками вынул из ящика явно нездешнее послание от неведомых Розенов, он был крайне озадачен. Случайная ошибка исключалась - на конверте стоял его адрес и фамилия, которая повторялась и на самой карточке. Всю ночь гадал, что бы это значило, и под утро нашел единственное относительно достоверное объяснение.
   Как-то еще в начале зимы в лениздатовском буфете к нему подсел чуть-чуть знакомый молодой литератор по фамилии Дресвистов - Иван Павлович произведений его не читал да и не мог читать, поскольку они нигде еще не публиковались - и сообщил, что намеревается издавать альманах современной некоммерческой литературы на паях с какой-то международной еврейской организацией. Первый выпуск планируется, естественно, пробным, и никто никаких денег не увидит, зато и за публикацию платить не надо, и во всем мире прочтут, и вообще какая баснословная реклама за бесплатно. Иван Павлович не очень понял, при чем здесь он и какое отношение к евреям имеет сам Дресвистов - юноша облика явно славянского и даже деревенского. Но тот с такой горячностью заговорил о грядущих благах, о поездках, круизах, пальмах, ананасах и международных премиях, что Иван Павлович размяк, повез Дресвистова к себе на Охту, напоил чайком и отдал ему свой двадцатилетней давности непристроенный рассказ про художника-авангардиста, у которого жена ушла к майору Финансову.
   Рассказ, откровенно говоря, был так себе, хотя с другой стороны, коммерческим его никто назвать не рискнул бы. Дресвистов, человек дела, тиснул рассказ, как и обещал, и даже выдал Ивану Павловичу два экземпляра альманаха серой тетрадочки в шестьдесят страниц на туалетной бумаге. Представлены в нем были авторы, из США, Израиля, России, Латвии и Украины. Никого из них, кроме себя, Иван Павлович не знал. Вещицы были все больше какие-то странненькие, так что даже юношеский опыт Ивана Павловича на их фоне поражал зрелостью взгляда и основательностью письма. Должно быть, кто-то там, за бугром, скорее всего, этот самый Розен, прочел-таки это нелепое издание и, выделив нечто, не лишенное таланта, решил побеседовать с молодым автором и даже чем-нибудь М поддержать. Неплохо бы материально, конечно, но на это Иван Павлович особо не рассчитывал. Вот я если бы он был юношей или евреем... Однако ни закрашиватъ седину, ни надевать на шею магендовид Иван Павлович не собирался. Несолидно для русского писателя! Вот побеседовать - отчего бы не побеседовать? На всякий случай Иван Павлович заблаговременно положил в сумку "представительский набору, два номера "Искусства кино" с его статьями (в примечаниях упоминались и сценарии И. П. Ларина), затрепанную книжечку "Участковый Тарасова", сборник "Рассказы ленинградских писателей 1983 года" и самое кассовое свое произведение - повесть "Падлам", опубликованную шесть лет назад в "Неве", тут же экранизированную (продюсер оказался жуликом, фильма так никто и не увидел, а Иван Павлович получил только грошовый аванс и много попорченных нервов), и выдержавшую с тех пор три переиздания. Подумав, он присовокупил несколько небольших рукописей стихи, мистическую мелодраму "Коридор зеркала", фрагменты начатого во студенчестве и оставшегося незаконченным романа "Поступь слонам". Это на случай, если речь пойдет о высоком искусстве.
   Перепроверив содержимое сумки, Иван Павлович сунул в карман ключи и пачку "Беломора" и вышел из квартиры.
   На Заневском бодрость оставила его. Захотелось обратно, на тахту, к телевизору. Начинался рабочий день, на остановках толпились люди, другие спешили на площадь, к метро. Иван Павлович закурил и двинулся туда же, но не на метро, а дальше, к мосту.
   С каждым шагом чуть-чуть прибывали силы. На мост он ступил уже выпрямившись, твердым шагом, а с моста сходил уже чуть не вприпрыжку. По Неве гулял свежий ветерок, погожее утро улыбалось.
   Где-то возле Полтавской он почувствовал, что устает, что путь впереди неблизкий и часть его можно бы и проехать. Он втиснулся в подошедший троллейбус, некоторое время притирался, стараясь поудобнее разместиться в объеме, выпавшем на его долю, и лишь затем смог обратить внимание и взор на окружающее.
   За окном плыл Невский, неузнаваемо изменившийся за последние годы - и особенно на уровне первых этажей, что, собственно, и мог видеть притиснутый к компостеру Иван Павлович. Новые вывески, новые лавки, кафе, новые люди, не очень понятные Ивану Павловичу... Впрочем, попадались и другие, из его времени - а в троллейбусе и вовсе ехали только такие. Троллейбус - это вообще вне перемен в течение жизни, это для каждого - постоянное. У кого-то состарилась мама, дети подросли и разлетелись в дальние края, внуки народились, зять десять лет деньги копил, да так квартиру и не купил, брата убили в Цхинвале, племянник женился и развестись успел, и снова жениться... а троллейбус все катит, как в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые - те же маршруты, та же публика, те же контролеры. Меняется лишь плата за проезд.
   У Литейного люди схлынули у передних дверей, и на секунду, пока не зашли новые пассажиры, там стало свободно, даже пусто. Взгляд Ивана Павловича упал на открывшуюся заднюю стенку водительской кабины - и он вдруг вскрикнул. Стоявшие рядом взглянули удивленно и встревоженно, дружно отодвинулись на шажок. Но ему не было до них никакого дела...
   То ли водитель - или его напарник - был большим эстетом и любителем недавней старины, то ли наоборот, нисколько не интересовался художественным оформлением кабины и сохранил его в том виде, в каком получил от предшественника, - это ведь неважно. В любом случае прямо на Ивана Павловича с так хорошо знакомого ему, чуть выцветшего календаря пятнадцатилетней давности смотрели те самые, неповторимые, бездонные, получившиеся на фото аквамариновыми глаза. Из прошлого обращалось к нему лицо с нежным овалом, пухлые, чуть приоткрытые губы, слегка вьющиеся черные волосы. Сомнения не оставалось - это была она. Она... Все то немногое, что осталось в этой жизни, отдал бы, лишь бы не знать этого лица, не видеть никогда, не вспоминать - или же иметь перед глазами каждый день и час - но живое, любящее, любимое...
   Он рванулся к выходу, но поднимающиеся в троллейбус люди затолкали его обратно с обычными в таких случаях репликами:
   - Спать меньше надо!
   - Ишь, залил глаза с утра пораньше!
   И далее в том же духе. Иван Павлович не реагировал, будто и не слышал, лишь сгорбился весь и упорно выворачивался спиной к кабине. Возле "Елисеевского" он сошел и, не разбирая дороги, засеменил прочь - куда угодно, забыв обо всем, лишь бы подальше от этого троллейбуса, от старого календаря, от этой мучительной красоты и мучительных воспоминаний...
   ...Если бы он очнулся на несколько секунд позже, катастрофа была бы неизбежна. Первым пришло осознание вкрадчивого женского голоса:
   - Сто пятьдесят и?..
   - Извините, - срывающимся голосом пролепетал Иван Павлович. - Я передумал. Мне, пожалуйста, кофе и... стакан пепси-колы.
   Буфетчица безропотно налила требуемое и молча вынула из кулака Ивана Павловича деньги. Зажав в дрожащих руках чашку и стакан, Иван Павлович двинулся к дальнему столику. Тяжелая сумка соскользнула с плеча и повисла на локте. Иван Павлович поставил кофе и пепси на стол, плюхнул сумку под стол и тяжело опустился в кресло.
   Надо же! Надо же! А впрочем, календарь тогда нашлепали миллионным тиражом, и ничего, в сущности, нет сверхъестественного, что... Ладно, будем считать, что ничего не было, что все как всегда. Только вот руки дрожат...