Страница:
Надежда проскочила мимо приятелей, крутанулась как на оси, потерлась носом об отцовское плечо и полезла под кухонный стол за пустыми бутылками.
– Завяжи бантик, – окликнул ее Антон Адамович. Она торопилась. – Не вздумайте бить бутылки! – только и успел он крикнуть ей вслед.
– Больно надо, – эхом отозвалось в подъезде.
В куче отработанного за зиму угля Саня уже вырыл солидную яму и теперь стоял с лопатой. За старым бараком, расположенном во дворе четырехэтажки, укрывались юные партизанки. Надюшка запихивала в бутылку карбид. Аленка Захарова заливала его водой изо рта и ладошек. Плотно закупорив затычкой зажигательную смесь, они наскоро закопали бутыль в пепелище и залегли за горкой угольных завалов. Скрипнула калитка одного из барачных двориков. С помойным ведром вышел Мирзо Хамидов. Тут фугас и взорвался. На беседку посыпались комья пепла. Один из осколков, отрикошетив от трубы, упал возле его ног, другой метнулся в угольную яму. За горкой раздался сдавленный крик. На ватных ногах Мирзо опустился на ступеньки крыльца, на скамейке подскочила старуха с клюкой. В беседке брякнула гитара. Собравшиеся там подростки, не понимая, что произошло, разом забыли гнусавый напев дворовой песенки. Стояли, изумляясь завидной прыти старухи. Как хищная птица, она взвилась над угольной кучей и выволокла наружу перепуганную насмерть Надюшку. Аленка с Сашкой было разбежались, но, увидев, что Надька поймана за шкирку, бросились ее отстаивать. Саньке досталось по хребту клюкой. Он крякнул и попытался зайти сзади…
– Это ж Надюшка! – ахнул Захаров. Антон отмахнулся.
«Рубль пять» цепко удерживала вырывающуюся девочку костлявой рукой, одновременно окидывая двор безумным взором. Вдруг она опустила свою палку. На ее лице появилась блуждающая улыбка, словно она только что узнала нечто важное. Старуха пригнулась, заглянула в глаза Надюшки.
– Испугалась? – тихо, испытующе спросила она.
Девочка была бледна, но ответила она прямым взглядом.
– Беду-то я отвела… – доверительно сообщила безумная. Двумя перстами она коснулась Надюшкиного лба. Девочка вдруг поверила ее словам.
– Спасибо тебе.
– И тебе, милая, и тебе спаси…
Полоумного разговора Антон, конечно же, не слышал, однако видел, что, дружненько взявшись за руки, обе побрели к старухиной хибаре в конце барака.
– Сгоняю на выручку? – не понимая невозмутимости приятеля, с сомнением спросил Шурка. – Чего это она на девчонку кидается?
– Оставь. Эго она на выручку кинулась.
Вернулась Надежда затемно, вместе с матерью.
– Я ее по всему двору разыскиваю. Соседи все уши прожужжали. «Ваша Надя, ваша Надя». А она знай себе чаи с юродивой гоняет. Что у вас тут про изошло? Антон, может, ты мне объяснишь?
– Ничего особенного, кроме вот этого! – Антон был на редкость зол. Он положил перед девочкой гравюру, одну из тех, что показывал соседу. – Этому есть вразумительное пояснение?
Под пяткой змееносца, на самом хвостике созвездия Скорпиона, красовалась пролетарская, пятиконечная звезда. Выведена она была старательной детской рукой. Та же рука криво, но любовно заключила ее лучи в кружочек.
– Она здесь была… – выпятив пузо и не поднимая глаз, оправдалась Надежда.
– Когда? – чуть не задохнулся от возмущения Антон.
– Раньше не было. – Она в упор уставилась на отца. – Потом взялась. – Ее голос набирал обороты. – Я не знаю откуда. Я не родилась еще, а она была.
– Ладно. – Антон взял себя в руки. – На сегодня хватит. К этому еще вернемся.
– Но она была там. Я видела. – Голос ее сорвался на крик.
– Ты же не родилась тогда, как ты могла видеть? – Взгляд Антона был все еще тяжелым.
– Не знаю, – в замешательстве ответила девочка. Взгляд ее метался, будто что-то искал в пространстве.
Я видела: там горы, лес и речка на дне оврага. – Говорила без прежней запальчивости, в интонации сквозила потерянность.
Наталья скорбно свела густые брови, умоляюще взирая на мужа.
У Антона мелькнуло подозрение, что за день девочка перехватила через край впечатлений. Он решил не давить на нее, согласно кивнул. Но она как будто почувствовала истинное побуждение:
– Ты мне не веришь… – Надюшкины плечики уныло сникли.
– Не в этом дело. – Антон сгреб ее, усадив на колено. – Это реликвия. Ее хранят, а не исправляют, усекла? – Он потерся носом об ее носик.
– Но она там была. – Глаза ее подернулись лиловой дымкой.
– Я верю.
Антону еще долго потом не спалось. «Уж слишком она настаивала, значит, чувствует за собой правоту», – думал он. Ворочалась с боку на бок и Наташа. Постаралась притвориться спящей, чтобы не тревожить мужа попусту, но, когда он встал покурить, не выдержала, вышла, запахивая халатик.
– Ты на самом деле веришь в то, что она «видела»?
Антон притянул ее к себе за руку. Уткнулся в кружева сорочки, вдохнул теплый грудной запах. Наташа обхватила его голову руками:
– Ну что тебя гложет?
– Видишь ли… – Он замялся. – Может, и так. Даром «видения» обладала старшая Надя. Не думаю, что Малая добралась до папки, лишь бы оставить в ней нетленные каляки-маляки. Значок-то вывела больно специфический. Издревле это был символ редкой по нынешним временам профессии.
– Какой?
Головы он не поднял.
– Тоша, скажи мне!
– Ведовство.
Взгляд его пронзил Наталью. Где-то в глубине живота заныло:
– Их ведь жгли почем зря… – Она прикрыла рот рукой, глаза подернулись слезами.
– Не везде, милая, не на Руси. У славян «бабки» были в почете. Побаивались их, все напасти на них списывали, но уважали.
– Мне же Мирзо сказал, что Надюшка у этой карги. Такой был перепуганный! А я туда зашла, они обе сидят, как кумушки, и воркуют. Я ведь давно заметила, что старуха за Надькой прямо как следит. А народ, Тоша, к старой с бедами идет. То кошку драную лечить принесут, то свои болячки у нее залечивают.
– К маме так же ходили… – улыбнулся Антон.
– Так я про то и говорю. У нее и обстановочка, как в материной каморке. Склянки, банки, туесочки. Жуть такая! Черви в спирту плавают! – Она брезгливо поморщилась. – Надюха эту мерзость в руках вертит, разглядывает со всех сторон.
– Черви, говоришь? – Его губы искали Наташкин рот. – Надо будет завтра спросить, зачем их в спирту замачивают. Спать пойдем?
По дороге Наташу подоткнула дочкино одеяло. Девочка приоткрыла глаза, буркнула что-то про землетрясение, плюхнулась на другой бок и засопела.
Антон Адамович скрипнул зубами, застонал и, резко переворачиваясь на бок, уронил тяжелую руку на грудь жены. Наталья Даниловна дунула в лицо мужа, в складочку над переносицей, будто за ней притаилось тяжелое сновидение, но на лице осталась гримаса, похожая на безжизненную маску. Он видел заросшие вереском холмы у подножия скал. Тонкий отточенный лунный серп завис над каменистым уступом. Сумерки витали над землей, сгущались в низинах. Узкое, черное ущелье – Антон нутром чуял его смутные ориентиры – змеилось внизу, как проход в иной мир, зачарованный, мрачный.
– Антон! Антон! Проснись!
– А? Что?
Скавронский как очумелый вскочил с разложенного дивана. Наташа трясла его за плечо. Стекло в книжных стеллажах дребезжало. Фотография Хемингуэя улыбчиво покосилась и сорвалась со стены.
– Антоша, скорее. Землетрясение.
– Вертикальный толчок был? – быстро соображая, спросил он.
Наташа подталкивала Надежду к дверному проему в капитальной стене. Девочка окончательно еще не проснулась, врезалась коленкой о косяк, ойкнула.
По лестнице с грохотом ссыпались перепуганные соседи.
– Да что ж они делают! – возмутился Антон Адамович. – Ведь первой же лестница рухнет.
– Паника, Антоша. Иди к нам. Мы уж прижмемся.
В панели кухонного гарнитура все громче звякала посуда. Со стола грохнулся бидон с простоквашей. Ваза на телевизоре, от колебаний весело пританцовывая, двинулась к самому краю и наконец рухнула цветами вниз. Вдруг все затихло.
– Так. – Скавронский подмигнул дочери и сказал. – Сейчас жди!
Наталья Даниловна в ужасе ахнула, а Надежда, казалось, боялась пропустить самое интересное. Распахнутые блюдца глаз наполнились лиловым светом, потемнели. Она прислушивалась. Секундный толчок – и с антресолей залпом полетели книги. Висящий на стене в ванной комнате таз сорвался с гвоздя и еще долго продолжал елозить по кафелю юлой, издавая переливчатый звон. Наконец все стихло. Надюшка мгновенно нырнула в кровать:
– Я только сон досмотрю, мам?
– Да уж иди, сама разгребу последствия стихийного бедствия. Здорово тряхануло, – покачала Наталья головой.
– Брось ты это до утра. Иди ко мне. – Скавронский потянул ее за подол ночной сорочки. Она свернулась клубочком на его коленях совсем как маленькая Надюшка.
– Испугалась? – Скавронский покачивал ее в больших руках, словно убаюкивал.
Наташа улыбнулась, что-то вспомнив:
– А ведь она предупреждала… Может, и вправду что-то «видит»?
Фарватер Надежды (1980-1982)
(1)
– Завяжи бантик, – окликнул ее Антон Адамович. Она торопилась. – Не вздумайте бить бутылки! – только и успел он крикнуть ей вслед.
– Больно надо, – эхом отозвалось в подъезде.
В куче отработанного за зиму угля Саня уже вырыл солидную яму и теперь стоял с лопатой. За старым бараком, расположенном во дворе четырехэтажки, укрывались юные партизанки. Надюшка запихивала в бутылку карбид. Аленка Захарова заливала его водой изо рта и ладошек. Плотно закупорив затычкой зажигательную смесь, они наскоро закопали бутыль в пепелище и залегли за горкой угольных завалов. Скрипнула калитка одного из барачных двориков. С помойным ведром вышел Мирзо Хамидов. Тут фугас и взорвался. На беседку посыпались комья пепла. Один из осколков, отрикошетив от трубы, упал возле его ног, другой метнулся в угольную яму. За горкой раздался сдавленный крик. На ватных ногах Мирзо опустился на ступеньки крыльца, на скамейке подскочила старуха с клюкой. В беседке брякнула гитара. Собравшиеся там подростки, не понимая, что произошло, разом забыли гнусавый напев дворовой песенки. Стояли, изумляясь завидной прыти старухи. Как хищная птица, она взвилась над угольной кучей и выволокла наружу перепуганную насмерть Надюшку. Аленка с Сашкой было разбежались, но, увидев, что Надька поймана за шкирку, бросились ее отстаивать. Саньке досталось по хребту клюкой. Он крякнул и попытался зайти сзади…
– Это ж Надюшка! – ахнул Захаров. Антон отмахнулся.
«Рубль пять» цепко удерживала вырывающуюся девочку костлявой рукой, одновременно окидывая двор безумным взором. Вдруг она опустила свою палку. На ее лице появилась блуждающая улыбка, словно она только что узнала нечто важное. Старуха пригнулась, заглянула в глаза Надюшки.
– Испугалась? – тихо, испытующе спросила она.
Девочка была бледна, но ответила она прямым взглядом.
– Беду-то я отвела… – доверительно сообщила безумная. Двумя перстами она коснулась Надюшкиного лба. Девочка вдруг поверила ее словам.
– Спасибо тебе.
– И тебе, милая, и тебе спаси…
Полоумного разговора Антон, конечно же, не слышал, однако видел, что, дружненько взявшись за руки, обе побрели к старухиной хибаре в конце барака.
– Сгоняю на выручку? – не понимая невозмутимости приятеля, с сомнением спросил Шурка. – Чего это она на девчонку кидается?
– Оставь. Эго она на выручку кинулась.
Вернулась Надежда затемно, вместе с матерью.
– Я ее по всему двору разыскиваю. Соседи все уши прожужжали. «Ваша Надя, ваша Надя». А она знай себе чаи с юродивой гоняет. Что у вас тут про изошло? Антон, может, ты мне объяснишь?
– Ничего особенного, кроме вот этого! – Антон был на редкость зол. Он положил перед девочкой гравюру, одну из тех, что показывал соседу. – Этому есть вразумительное пояснение?
Под пяткой змееносца, на самом хвостике созвездия Скорпиона, красовалась пролетарская, пятиконечная звезда. Выведена она была старательной детской рукой. Та же рука криво, но любовно заключила ее лучи в кружочек.
– Она здесь была… – выпятив пузо и не поднимая глаз, оправдалась Надежда.
– Когда? – чуть не задохнулся от возмущения Антон.
– Раньше не было. – Она в упор уставилась на отца. – Потом взялась. – Ее голос набирал обороты. – Я не знаю откуда. Я не родилась еще, а она была.
– Ладно. – Антон взял себя в руки. – На сегодня хватит. К этому еще вернемся.
– Но она была там. Я видела. – Голос ее сорвался на крик.
– Ты же не родилась тогда, как ты могла видеть? – Взгляд Антона был все еще тяжелым.
– Не знаю, – в замешательстве ответила девочка. Взгляд ее метался, будто что-то искал в пространстве.
Я видела: там горы, лес и речка на дне оврага. – Говорила без прежней запальчивости, в интонации сквозила потерянность.
Наталья скорбно свела густые брови, умоляюще взирая на мужа.
У Антона мелькнуло подозрение, что за день девочка перехватила через край впечатлений. Он решил не давить на нее, согласно кивнул. Но она как будто почувствовала истинное побуждение:
– Ты мне не веришь… – Надюшкины плечики уныло сникли.
– Не в этом дело. – Антон сгреб ее, усадив на колено. – Это реликвия. Ее хранят, а не исправляют, усекла? – Он потерся носом об ее носик.
– Но она там была. – Глаза ее подернулись лиловой дымкой.
– Я верю.
Антону еще долго потом не спалось. «Уж слишком она настаивала, значит, чувствует за собой правоту», – думал он. Ворочалась с боку на бок и Наташа. Постаралась притвориться спящей, чтобы не тревожить мужа попусту, но, когда он встал покурить, не выдержала, вышла, запахивая халатик.
– Ты на самом деле веришь в то, что она «видела»?
Антон притянул ее к себе за руку. Уткнулся в кружева сорочки, вдохнул теплый грудной запах. Наташа обхватила его голову руками:
– Ну что тебя гложет?
– Видишь ли… – Он замялся. – Может, и так. Даром «видения» обладала старшая Надя. Не думаю, что Малая добралась до папки, лишь бы оставить в ней нетленные каляки-маляки. Значок-то вывела больно специфический. Издревле это был символ редкой по нынешним временам профессии.
– Какой?
Головы он не поднял.
– Тоша, скажи мне!
– Ведовство.
Взгляд его пронзил Наталью. Где-то в глубине живота заныло:
– Их ведь жгли почем зря… – Она прикрыла рот рукой, глаза подернулись слезами.
– Не везде, милая, не на Руси. У славян «бабки» были в почете. Побаивались их, все напасти на них списывали, но уважали.
– Мне же Мирзо сказал, что Надюшка у этой карги. Такой был перепуганный! А я туда зашла, они обе сидят, как кумушки, и воркуют. Я ведь давно заметила, что старуха за Надькой прямо как следит. А народ, Тоша, к старой с бедами идет. То кошку драную лечить принесут, то свои болячки у нее залечивают.
– К маме так же ходили… – улыбнулся Антон.
– Так я про то и говорю. У нее и обстановочка, как в материной каморке. Склянки, банки, туесочки. Жуть такая! Черви в спирту плавают! – Она брезгливо поморщилась. – Надюха эту мерзость в руках вертит, разглядывает со всех сторон.
– Черви, говоришь? – Его губы искали Наташкин рот. – Надо будет завтра спросить, зачем их в спирту замачивают. Спать пойдем?
По дороге Наташу подоткнула дочкино одеяло. Девочка приоткрыла глаза, буркнула что-то про землетрясение, плюхнулась на другой бок и засопела.
Антон Адамович скрипнул зубами, застонал и, резко переворачиваясь на бок, уронил тяжелую руку на грудь жены. Наталья Даниловна дунула в лицо мужа, в складочку над переносицей, будто за ней притаилось тяжелое сновидение, но на лице осталась гримаса, похожая на безжизненную маску. Он видел заросшие вереском холмы у подножия скал. Тонкий отточенный лунный серп завис над каменистым уступом. Сумерки витали над землей, сгущались в низинах. Узкое, черное ущелье – Антон нутром чуял его смутные ориентиры – змеилось внизу, как проход в иной мир, зачарованный, мрачный.
– Антон! Антон! Проснись!
– А? Что?
Скавронский как очумелый вскочил с разложенного дивана. Наташа трясла его за плечо. Стекло в книжных стеллажах дребезжало. Фотография Хемингуэя улыбчиво покосилась и сорвалась со стены.
– Антоша, скорее. Землетрясение.
– Вертикальный толчок был? – быстро соображая, спросил он.
Наташа подталкивала Надежду к дверному проему в капитальной стене. Девочка окончательно еще не проснулась, врезалась коленкой о косяк, ойкнула.
По лестнице с грохотом ссыпались перепуганные соседи.
– Да что ж они делают! – возмутился Антон Адамович. – Ведь первой же лестница рухнет.
– Паника, Антоша. Иди к нам. Мы уж прижмемся.
В панели кухонного гарнитура все громче звякала посуда. Со стола грохнулся бидон с простоквашей. Ваза на телевизоре, от колебаний весело пританцовывая, двинулась к самому краю и наконец рухнула цветами вниз. Вдруг все затихло.
– Так. – Скавронский подмигнул дочери и сказал. – Сейчас жди!
Наталья Даниловна в ужасе ахнула, а Надежда, казалось, боялась пропустить самое интересное. Распахнутые блюдца глаз наполнились лиловым светом, потемнели. Она прислушивалась. Секундный толчок – и с антресолей залпом полетели книги. Висящий на стене в ванной комнате таз сорвался с гвоздя и еще долго продолжал елозить по кафелю юлой, издавая переливчатый звон. Наконец все стихло. Надюшка мгновенно нырнула в кровать:
– Я только сон досмотрю, мам?
– Да уж иди, сама разгребу последствия стихийного бедствия. Здорово тряхануло, – покачала Наталья головой.
– Брось ты это до утра. Иди ко мне. – Скавронский потянул ее за подол ночной сорочки. Она свернулась клубочком на его коленях совсем как маленькая Надюшка.
– Испугалась? – Скавронский покачивал ее в больших руках, словно убаюкивал.
Наташа улыбнулась, что-то вспомнив:
– А ведь она предупреждала… Может, и вправду что-то «видит»?
Фарватер Надежды (1980-1982)
(1)
Закатное солнце пульсировало, плавилось на крышах глинобитных мазанок, пробивало жарким дыханием задернутые занавески домов. Обнажив для его лучей длинные ноги, Надежда бубнила формулы из экзаменационных конспектов, но формулы расплывались, мысли растекались жаркой истомой. Она по вертела на пальце кольцо. Показалась белая полоса. Удовлетворенная загаром, она влезла в лямки сарафана, одернула подол и побежала в ванную смывать с себя можжевеловое масло. Во дворе под истошный лязг расстроенной шестиструнки пел навзрыд Баха Салимов.
– Ну что, бродяга пес, повесил нос? – выводил он рулады гнусавым голосом. – Ты грусть мою в своих глазах принес. Я так же, как и ты, пришел из темноты, мы все уйдем туда, поджав хвосты.
Мелодия в его исполнении получалась неуловимо восточной и жалостливой. Надюшка выглянула из окна.
– Спускайся, – будто только ее ждал, крикнул Баха. – Есть дело.
– Подождешь. – И нырнула обратно.
Баха был ее другом. Что бы ей ни говорили о нем, Надежда не придавала тому значения, потому что знала о нем больше других.
Бахтиер был постарше, но еще недавно они учились в одной школе. Расположенная в Старом Аэропорту, на рабочей окраине города, школа обучала детей портовских служащих и жителей Старого города. По дороге к ней надо было миновать одноэтажный район барачных застроек и глинобитных мазанок. Таких сооружений, надежно укрытых от досужих взоров фасадами парадных зданий или высоток, по городу было разбросано множество. Когда-то названный по понедельничному базару, Душанбе соединял в себе множество кишлаков, тесно переплетенных между собой виноградниками, лазами, тропками. Границы между ними давно уже стали чисто символическими, так как перестали определяться по доносящемуся напеву муэдзина, призывающего правоверных к молитве. В былые времена жители прислушивались и знали, что чем тише становился звук, тем ближе окраина новой махали – общины, которая когда-то административно подчинялась своей мечети.
Мечети разрушались, а город отстраивался. Как грибы после дождя, вырастали массивные многоэтажки. Поначалу на них взирали с опаской – землю-то здесь беспрестанно трясет. Но уж если после ташкентского землетрясения, – а в Душанбе оно было заметно ощутимым, – выдержали, устояли хрущевки, бетонные конструкции улучшенной планировки стали гордостью горожан, а позже – делом престижа. И все же к спинам цивильных зданий продолжали лепиться нищенские кибитки. Веранды одних соединялись с палисадниками других, образуя лабиринты ходов и троп, в которых, если не знаком с ними с детства, можно запросто потеряться. Наверное, за это и прозвали такие районы «Шанхаем». Его внутренние галереи могли привести в игорный дом с баснословными ставками, где ничего не стоит просадить в один присест выручку за весь сезон. Легко поддаются азарту даже стойкие корейцы, работающие до исступления на полях риса или лука. Что правильно, а что неправильно – не разберешь. За высоким забором – дувалом, – добропорядочный семьянин холит для личных нужд свой огородик, а заодно и пару кустов конопли. Он не барыга, ему всего-то надо – друзей угостить. Здесь свои законы и своя тайная власть. Слово в простоте не скажешь – за каждое могут призвать к ответу. Шанхайских побаивались и в школе, где училась Надежда.
Таких ребят здесь было много, бесшабашно дерзких, сплоченных в ватаги. Из-за того, что мать преподавала в той же школе, Надюшка с первого класса чувствовала неусыпное внимание со стороны этих мальчишек. Из раза в раз ее, как училкину дочку, подвергали «проверкам на вшивость». Провоцировали на драки, попугивали, ожидая, что побежит в учительскую ябедничать. Но район, как и его обитателей, она хорошо знала, потому что никакого ребенка не удержишь за забором собственного дома. И уж если случались проблемы, то делилась она ими, в первую очередь, с отцом, знающим этот мир как никто другой, во всяком случае, в ее понимании. Нравилось это матери или нет, но отец обучал ее постоять за себя, пользуясь теми правилами игры, которые не обязательно принимать, но следует помнить. Уж он-то и в самом деле их помнил. Она быстро усвоила, что лучше избегать открытых стычек, но если это представлялось ей неизбежным – легко могла вы вернуться из неожиданного захвата, орудовала локтями, точно попадая под дых. Натренированные пальцы стали цепкими, движения отточенными. Ей казалось, что для использования смешных приемчиков джиу-джитсу довольно чувства юмора и знания акупунктуры. От своей крестной матери Лизы Шпомер она натаскала гору литературы по китайской медицине, часами исследовала меридиональные линии организма, проверяя все на себе или на родственниках. Постепенно приходила уверенность в себе, но толпа подростков, встреченная где-нибудь по дороге, все равно вызывала подспудное желание обойти ее стороной.
Тем не менее, она всегда шла навстречу и никогда не опускала взгляд. Уроки Антона дочка помнила и во сне: «Страх парализует тебя и источает волны, которые могут уловить недоброжелатели», – слышала она внутри себя его голос и старалась всячески преодолевать слабость. По совету Антона Адамовича занялась пулевой стрельбой.
– Ну зачем ей это? Не женское дело – оружие! – не поняла мужа Наталья Даниловна.
Антон объяснил свою точку зрения, а уже через месяц смогла объясниться и сама Надя:
– Оружие в руках требует ответственности, а умение им пользоваться – обязывает найти в себе спокойствие. Знаешь, мам, моя мелкашка учит меня концентрировать внимание, но я вижу не только мишень…
Однако по настоящему испытать себя, ощутить мощный прилив гормона бесстрашия ей еще не приходилось. Помог Баха. В седьмом он завис на второй год в ее классе. У Надежды к тому времени было уже немало друзей из шанхайской сторонки. Эти мальчишки оказались не более задиристыми, чем в ее род ном дворе. Ей нравилась их отвага и открытость. Постепенно она завоевала их доверие. Совместные игры нередко выливались в опасные приключения. Надя не оглядывалась на возможный риск для жизни, если предстояло прокатиться на шине по бурной Душабинке, наверное, потому, что не особенно понимала величину этого риска. Но то, что в «плавании» быстро распознаешь людей, усекла мгновенно. К ее мнению стали прислушиваться. Да и ей подсказывало чутье, что проверенные друзья надежны. Тогда разве имеет значение, какие двери перед ними открыты? «Важны лишь те, в которые стучишь», – так говорила ей дворовая знахарка баба Аня. «Мальчишки с трудом подлаживаются под обстоятельства, – объясняла старуха, – а твои друзья и вовсе того не умеют, хотя и не осознают того, что находятся в их плену».
И правда, днем чернявый красавчик Баха одним ударом кулака вытряхивал россыпь монеток из автомата газировки, мелочь просаживал на манты и лепешки, не ведая того, придется ли ему ночевать под крышей или торчать с младшими сестрами на улице до утра, скрываясь от отцовской пьяной разнузданности. Учился он плохо, не один раз оставался на второй год, на учителей вконец обозлился.
Надя видела, что небезразлична ему. Баха прогуливал школу, но дожидался ее после уроков, неожиданно выходил навстречу из переулков «шанхая» по дороге домой. Женская интуиция улавливала флюиды мальчишеской влюбленности. Однако Надя пони мала, что он и себе-то в этом не признается. Для Бахи это было бы равносильно потере мужского достоинства. Парнишка делал вид, что встречи были случайными, и в одиночку не решался к ней близко подойти, тем более заговорить. Тогда, рассудила Надюшка, он попытается зацепить ее кодлой.
Предчувствие не обмануло. В тот день она была сама не своя. Легкий озноб преследовал ее с утра. Впервые не почувствовала удовольствия от тренировки. Все шло шиворот навыворот. Она не могла взять себя в руки, казалось, чей-то голос звал ее издалека, но о чем он кричит – различить невозможно. Завернувшись в короткий памирский пустин, Надежда при нюхалась к овчине. После тренировки от него за версту несло порохом. Кошмы на стрельбище прокоптились еще в доисторические времена, но запах этот был отчего то приятным. Игорь Петрович Кравчук, тренер Скавронской, был недоволен ее сегодняшним результатом. «Полный разнобой и никакой кучности», – выговаривал он ей, словно двоечнице. Надю ха набычилась, поджала губу: она и сама видела свои результаты, лучше бы не кричал, а подсказал что-нибудь дельное.
А вот Санька Жуков, ее сосед-приятель, схитрил. Две бумажки своих мишеней проковырял щепой, где ему хотелось, а патроны расстрелял наобум, собрал только гильзы, чтобы тренеру сдать. Все остальное время травил анекдоты, подтрунивал над Надькиными тревогами. Сдали мелкаши в оружейку, пошли домой. Полчаса торчали на остановке, автобуса не дождались и решили пилить пешим ходом. Всю дорогу Саня трепался о разной фигне. А потом вдруг выбежал вперед, взыскательно окинул ее взглядом и, замедляя шаги, предложил:
– Тебя проводить, Надюш?
Сроду он ее так не называл.
– Сама дойду.
– Была бы честь предложена…
Жуков хмыкнул, свернул в арку своего дома и пропал в темноте.
Крупные капли дождя прошлепали по асфальту, расцветив его темными пятнами в прозрачном свете далеких прожекторов на деповской сторонке. Скверик у тупиков, стыдливо оголившись, облинял как шелудивая собака, и только высокие пирамидальные тополя с достоинством несли на всеобщее обозрение наготу поздней осени.
На площадке под разбитым фонарем Надежда разглядела стайку подростков. Первой мыслью было повернуть назад. В конце концов, не такой большой крюк получится, если не напрямки пойти, как сейчас, а через старую площадь. И со стороны никто не поймет, что она испугалась… Надя всматривалась в темноту в попытке определить: есть ли среди подростков знакомые. Показалось, что увидела Баху. Показалось, или он действительно там? Подростки не стояли на месте, перемещались, словно танцевали под какую-то только им одним слышную музыку, и разглядеть лицо паренька в заднем ряду не удавалось. Он это или не он?
Надежда набрала полную грудь воздуха, задержала дыхание как перед выстрелом, отсчитала до восьми и двинулась вперед.
– Что не здороваешься, подруга? – с нотой вызова спросил один из парней.
Тонкие усики над пухлой верхней губой скривили его усмешку, делая ее издевательской.
– Что, своего здоровья не хватает?
– У меня, что ли? – удивился он.
– Зачем тогда у меня просишь?
– Ну, на тебя-то хватит! – Он схватил ее за руку.
– Взаймы не даю! – скрипнула она зубами, выгнулась, зацепив свободной рукой его ухо, резко дернула на себя.
Его пальцы на Надюшкином запястье мгновенно разжались. Не дав парню опомниться, она обернула вокруг его шеи длинную ручку спортивной сумки, затянула. Мальчишка затряс головой, хватая руками веревки, но освободиться от сумки не мог. Надя оттолкнула его. Он попятился, перебирая ногами, потерял равновесие и шлепнулся в лужу, расплескивая вокруг грязные брызги. С хохотом разбежались в разные стороны его товарищи. Растерянно оглядывая распластанное в грязи тело с сумкой на голове, стоял Баха.
– Проводи меня! – спокойно попросила Надюшка. Баха кивнул, словно только и ждал такой просьбы. По дороге они разговорились.
– Что в сумке-то было? Форма?
– Да нет. Все на мне. Талоны на спортивное питание.
– Много?
Она пожала плечами:
– За месяц.
Отоваривать их случалось редко, она прикинула, и получилось, что ей по большому счету они были без особой надобности.
– Ты их себе забери. Кто в столовке знает, что ты не занимаешься спортом? Возьми, тебе, глядишь, пригодится.
– А сама чего? – недоверчиво спросил Бахтишка.
– Да не люблю в столовку соваться. Туда не знаешь в какое время лучше заходить. Если подвезли пиво, ловить нечего, не протолкнешься. Я на эти талоны кофе беру. Отец его жбанами глушит.
– Ну, сгодится, хоть и не деньги, конечно…
– Почему, то есть как это не деньги? – Надька рассердилась.
– Да ладно, не свирепей. Хочешь, покажу, как надо настоящие бабки клеить?
– По карманам шерстить, что ли? На стреме стоять предлагаешь?
– Сказала бы еще «на атасе». Я ж на линии работаю. Тебе делать ничего не надо. Если хочешь, можешь посмотреть, но, если проболтаешься, тебя Алик собственными руками задавит.
Имя Бахиного подельника она слышала, хотя видеть ни разу не приходилось. Но по рассказам она составила для себя его образ и понимала, что Баха его побаивается куда больше, чем собственного отца.
– А откуда он узнает, что я проболталась? Ты лучше свой язык держи за зубами.
В условленный день они встретились.
В троллейбусной давке народ разъезжался со службы по своим микрорайонам. В час пик на центральных улицах транспорт едва справлялся с людскими потоками. Цепляясь за поручень, Надюшка пристально следила за движениями юркого подростка. Баха энергично расталкивал локтями пассажиров, пробираясь по ближе к середине. У передней двери с безразлично отстраненным видом стоял рябоватый мужчина. Фиксатой улыбочкой он приветливо посверкивал тетке, завалившейся на него авоськами да баулами; периодически одергивал рукав пиджака, прикрывая запястье с наколотыми тушью мохнатыми членистоногими лапками. При каждом толчке искусно заштрихованный по всем правилам светотени паучок с любопытством выглядывал из под манжета. «Алик», – поняла Надежда и перевела взгляд на Баху. Тот уже припал к спине дородного дядьки. Правая рука его держалась за поручень над головой, воистину не ведая, что творит левая, пальцы которой жили своей жизнью. Не касаясь ткани подкладки, медленно сковырнули кнопку бумажника, застыли без движения до следующей встряски. Большой и безымянный пальцы раздвинули внутреннюю строчку прошвы в портмоне, а средний и указа тельный, нащупав бумажную стопку, крепко зажали ее, и рука плавно поползла из кармана.
Купюры были новенькими. Глянцевая бумага скользила, Бахе недоставало сноровки удержать пачку двумя пальцами. Надежда увидела, как в его руке мелькнул веер денег и осыпался почти у самых ее ног. Вскрикнув, она пошатнулась, как если бы ее кто-то толкнул, и растянулась на полу, прихватывая кого-то за ноги. Она сделала все, чтобы падение выглядело естественным, и успела прикрыть деньги собственным телом. Боковым зрением проверила салон: кажется, никто не понял. Подобрала под животом купюры, подоткнула их под резинку блейзера, а для вящей реалистичности, встав, накинулась на Баху:
– Чего толкаешься?
Парень побледнел. Похоже, растерялся. Она кожей ощутила его испуг и добавила уже более спокойно:
– Сам не выходишь, чего на проходе застрял? А ну, подвинься! – Она оттолкнула его и ринулась к переднему выходу. – На следующей выходите?
Тетка впереди невразумительно прокряхтела. Надежда напирала всем телом, придвигаясь вплотную к Алику. Обида за Баху, злость душили ее. Она ненавидела в этот момент себя, что ввязалась в авантюру. И все же любопытство, желание испытать неведомые ощущения, проверить себя придало ей решимости. Сразу появилось странная уверенность, что при передаче денег она наложит на Алика что то вроде заклятия. И она впервые захотела этого, в надежде, что разъединит подельников, и тогда Баха сумеет жить по иным правилам. На остановке на секунду задержалась, наклонилась. «Ворованные деньги обожгут твои руки», – прошептала она и подняла покрасневшее лицо, дерзко вперив в Алика взгляд, словно бросала вызов. Протянула хрустящие купюры.
– Это не вы обронили? – насмешливо спросила Надежда.
Он метнул взгляд из стороны в сторону, взял деньги и неожиданно вспомнил, что ему пора выходить.
Вечером в подъезде Баха пересчитывал ее долю:
– Я уж думал, подставишь. Я аж на измену под сел, а ты ничего, не повелась.
– И это все? – не поверила она своим глазам. – Да там раз в десять было больше! Твой партнер тебя за пацана держит.
– Не лезь, куда не зовут, поняла? Партнер. Тоже придумала! Не будь его, я век бы сопливым пацаном оставался. От получки до получки на побегушках у мастера с «Текстильмаша» бегать, как петушок какой? Фигушки. Я не идиот.
– Знаешь, ты в бутылку не лезь, но Алик как раз твоими соплями и пользуется. Если тебя задержат, слезами привод в ментовку не замоешь. Это, конечно, твое дело, а мне кажется, что по малолетке в зону – не в поход с отрядом идти. Идиот или нет, а повесишь на себя свое и чужое, сам не возрадуешься.
– Ну что, бродяга пес, повесил нос? – выводил он рулады гнусавым голосом. – Ты грусть мою в своих глазах принес. Я так же, как и ты, пришел из темноты, мы все уйдем туда, поджав хвосты.
Мелодия в его исполнении получалась неуловимо восточной и жалостливой. Надюшка выглянула из окна.
– Спускайся, – будто только ее ждал, крикнул Баха. – Есть дело.
– Подождешь. – И нырнула обратно.
Баха был ее другом. Что бы ей ни говорили о нем, Надежда не придавала тому значения, потому что знала о нем больше других.
Бахтиер был постарше, но еще недавно они учились в одной школе. Расположенная в Старом Аэропорту, на рабочей окраине города, школа обучала детей портовских служащих и жителей Старого города. По дороге к ней надо было миновать одноэтажный район барачных застроек и глинобитных мазанок. Таких сооружений, надежно укрытых от досужих взоров фасадами парадных зданий или высоток, по городу было разбросано множество. Когда-то названный по понедельничному базару, Душанбе соединял в себе множество кишлаков, тесно переплетенных между собой виноградниками, лазами, тропками. Границы между ними давно уже стали чисто символическими, так как перестали определяться по доносящемуся напеву муэдзина, призывающего правоверных к молитве. В былые времена жители прислушивались и знали, что чем тише становился звук, тем ближе окраина новой махали – общины, которая когда-то административно подчинялась своей мечети.
Мечети разрушались, а город отстраивался. Как грибы после дождя, вырастали массивные многоэтажки. Поначалу на них взирали с опаской – землю-то здесь беспрестанно трясет. Но уж если после ташкентского землетрясения, – а в Душанбе оно было заметно ощутимым, – выдержали, устояли хрущевки, бетонные конструкции улучшенной планировки стали гордостью горожан, а позже – делом престижа. И все же к спинам цивильных зданий продолжали лепиться нищенские кибитки. Веранды одних соединялись с палисадниками других, образуя лабиринты ходов и троп, в которых, если не знаком с ними с детства, можно запросто потеряться. Наверное, за это и прозвали такие районы «Шанхаем». Его внутренние галереи могли привести в игорный дом с баснословными ставками, где ничего не стоит просадить в один присест выручку за весь сезон. Легко поддаются азарту даже стойкие корейцы, работающие до исступления на полях риса или лука. Что правильно, а что неправильно – не разберешь. За высоким забором – дувалом, – добропорядочный семьянин холит для личных нужд свой огородик, а заодно и пару кустов конопли. Он не барыга, ему всего-то надо – друзей угостить. Здесь свои законы и своя тайная власть. Слово в простоте не скажешь – за каждое могут призвать к ответу. Шанхайских побаивались и в школе, где училась Надежда.
Таких ребят здесь было много, бесшабашно дерзких, сплоченных в ватаги. Из-за того, что мать преподавала в той же школе, Надюшка с первого класса чувствовала неусыпное внимание со стороны этих мальчишек. Из раза в раз ее, как училкину дочку, подвергали «проверкам на вшивость». Провоцировали на драки, попугивали, ожидая, что побежит в учительскую ябедничать. Но район, как и его обитателей, она хорошо знала, потому что никакого ребенка не удержишь за забором собственного дома. И уж если случались проблемы, то делилась она ими, в первую очередь, с отцом, знающим этот мир как никто другой, во всяком случае, в ее понимании. Нравилось это матери или нет, но отец обучал ее постоять за себя, пользуясь теми правилами игры, которые не обязательно принимать, но следует помнить. Уж он-то и в самом деле их помнил. Она быстро усвоила, что лучше избегать открытых стычек, но если это представлялось ей неизбежным – легко могла вы вернуться из неожиданного захвата, орудовала локтями, точно попадая под дых. Натренированные пальцы стали цепкими, движения отточенными. Ей казалось, что для использования смешных приемчиков джиу-джитсу довольно чувства юмора и знания акупунктуры. От своей крестной матери Лизы Шпомер она натаскала гору литературы по китайской медицине, часами исследовала меридиональные линии организма, проверяя все на себе или на родственниках. Постепенно приходила уверенность в себе, но толпа подростков, встреченная где-нибудь по дороге, все равно вызывала подспудное желание обойти ее стороной.
Тем не менее, она всегда шла навстречу и никогда не опускала взгляд. Уроки Антона дочка помнила и во сне: «Страх парализует тебя и источает волны, которые могут уловить недоброжелатели», – слышала она внутри себя его голос и старалась всячески преодолевать слабость. По совету Антона Адамовича занялась пулевой стрельбой.
– Ну зачем ей это? Не женское дело – оружие! – не поняла мужа Наталья Даниловна.
Антон объяснил свою точку зрения, а уже через месяц смогла объясниться и сама Надя:
– Оружие в руках требует ответственности, а умение им пользоваться – обязывает найти в себе спокойствие. Знаешь, мам, моя мелкашка учит меня концентрировать внимание, но я вижу не только мишень…
Однако по настоящему испытать себя, ощутить мощный прилив гормона бесстрашия ей еще не приходилось. Помог Баха. В седьмом он завис на второй год в ее классе. У Надежды к тому времени было уже немало друзей из шанхайской сторонки. Эти мальчишки оказались не более задиристыми, чем в ее род ном дворе. Ей нравилась их отвага и открытость. Постепенно она завоевала их доверие. Совместные игры нередко выливались в опасные приключения. Надя не оглядывалась на возможный риск для жизни, если предстояло прокатиться на шине по бурной Душабинке, наверное, потому, что не особенно понимала величину этого риска. Но то, что в «плавании» быстро распознаешь людей, усекла мгновенно. К ее мнению стали прислушиваться. Да и ей подсказывало чутье, что проверенные друзья надежны. Тогда разве имеет значение, какие двери перед ними открыты? «Важны лишь те, в которые стучишь», – так говорила ей дворовая знахарка баба Аня. «Мальчишки с трудом подлаживаются под обстоятельства, – объясняла старуха, – а твои друзья и вовсе того не умеют, хотя и не осознают того, что находятся в их плену».
И правда, днем чернявый красавчик Баха одним ударом кулака вытряхивал россыпь монеток из автомата газировки, мелочь просаживал на манты и лепешки, не ведая того, придется ли ему ночевать под крышей или торчать с младшими сестрами на улице до утра, скрываясь от отцовской пьяной разнузданности. Учился он плохо, не один раз оставался на второй год, на учителей вконец обозлился.
Надя видела, что небезразлична ему. Баха прогуливал школу, но дожидался ее после уроков, неожиданно выходил навстречу из переулков «шанхая» по дороге домой. Женская интуиция улавливала флюиды мальчишеской влюбленности. Однако Надя пони мала, что он и себе-то в этом не признается. Для Бахи это было бы равносильно потере мужского достоинства. Парнишка делал вид, что встречи были случайными, и в одиночку не решался к ней близко подойти, тем более заговорить. Тогда, рассудила Надюшка, он попытается зацепить ее кодлой.
Предчувствие не обмануло. В тот день она была сама не своя. Легкий озноб преследовал ее с утра. Впервые не почувствовала удовольствия от тренировки. Все шло шиворот навыворот. Она не могла взять себя в руки, казалось, чей-то голос звал ее издалека, но о чем он кричит – различить невозможно. Завернувшись в короткий памирский пустин, Надежда при нюхалась к овчине. После тренировки от него за версту несло порохом. Кошмы на стрельбище прокоптились еще в доисторические времена, но запах этот был отчего то приятным. Игорь Петрович Кравчук, тренер Скавронской, был недоволен ее сегодняшним результатом. «Полный разнобой и никакой кучности», – выговаривал он ей, словно двоечнице. Надю ха набычилась, поджала губу: она и сама видела свои результаты, лучше бы не кричал, а подсказал что-нибудь дельное.
А вот Санька Жуков, ее сосед-приятель, схитрил. Две бумажки своих мишеней проковырял щепой, где ему хотелось, а патроны расстрелял наобум, собрал только гильзы, чтобы тренеру сдать. Все остальное время травил анекдоты, подтрунивал над Надькиными тревогами. Сдали мелкаши в оружейку, пошли домой. Полчаса торчали на остановке, автобуса не дождались и решили пилить пешим ходом. Всю дорогу Саня трепался о разной фигне. А потом вдруг выбежал вперед, взыскательно окинул ее взглядом и, замедляя шаги, предложил:
– Тебя проводить, Надюш?
Сроду он ее так не называл.
– Сама дойду.
– Была бы честь предложена…
Жуков хмыкнул, свернул в арку своего дома и пропал в темноте.
Крупные капли дождя прошлепали по асфальту, расцветив его темными пятнами в прозрачном свете далеких прожекторов на деповской сторонке. Скверик у тупиков, стыдливо оголившись, облинял как шелудивая собака, и только высокие пирамидальные тополя с достоинством несли на всеобщее обозрение наготу поздней осени.
На площадке под разбитым фонарем Надежда разглядела стайку подростков. Первой мыслью было повернуть назад. В конце концов, не такой большой крюк получится, если не напрямки пойти, как сейчас, а через старую площадь. И со стороны никто не поймет, что она испугалась… Надя всматривалась в темноту в попытке определить: есть ли среди подростков знакомые. Показалось, что увидела Баху. Показалось, или он действительно там? Подростки не стояли на месте, перемещались, словно танцевали под какую-то только им одним слышную музыку, и разглядеть лицо паренька в заднем ряду не удавалось. Он это или не он?
Надежда набрала полную грудь воздуха, задержала дыхание как перед выстрелом, отсчитала до восьми и двинулась вперед.
– Что не здороваешься, подруга? – с нотой вызова спросил один из парней.
Тонкие усики над пухлой верхней губой скривили его усмешку, делая ее издевательской.
– Что, своего здоровья не хватает?
– У меня, что ли? – удивился он.
– Зачем тогда у меня просишь?
– Ну, на тебя-то хватит! – Он схватил ее за руку.
– Взаймы не даю! – скрипнула она зубами, выгнулась, зацепив свободной рукой его ухо, резко дернула на себя.
Его пальцы на Надюшкином запястье мгновенно разжались. Не дав парню опомниться, она обернула вокруг его шеи длинную ручку спортивной сумки, затянула. Мальчишка затряс головой, хватая руками веревки, но освободиться от сумки не мог. Надя оттолкнула его. Он попятился, перебирая ногами, потерял равновесие и шлепнулся в лужу, расплескивая вокруг грязные брызги. С хохотом разбежались в разные стороны его товарищи. Растерянно оглядывая распластанное в грязи тело с сумкой на голове, стоял Баха.
– Проводи меня! – спокойно попросила Надюшка. Баха кивнул, словно только и ждал такой просьбы. По дороге они разговорились.
– Что в сумке-то было? Форма?
– Да нет. Все на мне. Талоны на спортивное питание.
– Много?
Она пожала плечами:
– За месяц.
Отоваривать их случалось редко, она прикинула, и получилось, что ей по большому счету они были без особой надобности.
– Ты их себе забери. Кто в столовке знает, что ты не занимаешься спортом? Возьми, тебе, глядишь, пригодится.
– А сама чего? – недоверчиво спросил Бахтишка.
– Да не люблю в столовку соваться. Туда не знаешь в какое время лучше заходить. Если подвезли пиво, ловить нечего, не протолкнешься. Я на эти талоны кофе беру. Отец его жбанами глушит.
– Ну, сгодится, хоть и не деньги, конечно…
– Почему, то есть как это не деньги? – Надька рассердилась.
– Да ладно, не свирепей. Хочешь, покажу, как надо настоящие бабки клеить?
– По карманам шерстить, что ли? На стреме стоять предлагаешь?
– Сказала бы еще «на атасе». Я ж на линии работаю. Тебе делать ничего не надо. Если хочешь, можешь посмотреть, но, если проболтаешься, тебя Алик собственными руками задавит.
Имя Бахиного подельника она слышала, хотя видеть ни разу не приходилось. Но по рассказам она составила для себя его образ и понимала, что Баха его побаивается куда больше, чем собственного отца.
– А откуда он узнает, что я проболталась? Ты лучше свой язык держи за зубами.
В условленный день они встретились.
В троллейбусной давке народ разъезжался со службы по своим микрорайонам. В час пик на центральных улицах транспорт едва справлялся с людскими потоками. Цепляясь за поручень, Надюшка пристально следила за движениями юркого подростка. Баха энергично расталкивал локтями пассажиров, пробираясь по ближе к середине. У передней двери с безразлично отстраненным видом стоял рябоватый мужчина. Фиксатой улыбочкой он приветливо посверкивал тетке, завалившейся на него авоськами да баулами; периодически одергивал рукав пиджака, прикрывая запястье с наколотыми тушью мохнатыми членистоногими лапками. При каждом толчке искусно заштрихованный по всем правилам светотени паучок с любопытством выглядывал из под манжета. «Алик», – поняла Надежда и перевела взгляд на Баху. Тот уже припал к спине дородного дядьки. Правая рука его держалась за поручень над головой, воистину не ведая, что творит левая, пальцы которой жили своей жизнью. Не касаясь ткани подкладки, медленно сковырнули кнопку бумажника, застыли без движения до следующей встряски. Большой и безымянный пальцы раздвинули внутреннюю строчку прошвы в портмоне, а средний и указа тельный, нащупав бумажную стопку, крепко зажали ее, и рука плавно поползла из кармана.
Купюры были новенькими. Глянцевая бумага скользила, Бахе недоставало сноровки удержать пачку двумя пальцами. Надежда увидела, как в его руке мелькнул веер денег и осыпался почти у самых ее ног. Вскрикнув, она пошатнулась, как если бы ее кто-то толкнул, и растянулась на полу, прихватывая кого-то за ноги. Она сделала все, чтобы падение выглядело естественным, и успела прикрыть деньги собственным телом. Боковым зрением проверила салон: кажется, никто не понял. Подобрала под животом купюры, подоткнула их под резинку блейзера, а для вящей реалистичности, встав, накинулась на Баху:
– Чего толкаешься?
Парень побледнел. Похоже, растерялся. Она кожей ощутила его испуг и добавила уже более спокойно:
– Сам не выходишь, чего на проходе застрял? А ну, подвинься! – Она оттолкнула его и ринулась к переднему выходу. – На следующей выходите?
Тетка впереди невразумительно прокряхтела. Надежда напирала всем телом, придвигаясь вплотную к Алику. Обида за Баху, злость душили ее. Она ненавидела в этот момент себя, что ввязалась в авантюру. И все же любопытство, желание испытать неведомые ощущения, проверить себя придало ей решимости. Сразу появилось странная уверенность, что при передаче денег она наложит на Алика что то вроде заклятия. И она впервые захотела этого, в надежде, что разъединит подельников, и тогда Баха сумеет жить по иным правилам. На остановке на секунду задержалась, наклонилась. «Ворованные деньги обожгут твои руки», – прошептала она и подняла покрасневшее лицо, дерзко вперив в Алика взгляд, словно бросала вызов. Протянула хрустящие купюры.
– Это не вы обронили? – насмешливо спросила Надежда.
Он метнул взгляд из стороны в сторону, взял деньги и неожиданно вспомнил, что ему пора выходить.
Вечером в подъезде Баха пересчитывал ее долю:
– Я уж думал, подставишь. Я аж на измену под сел, а ты ничего, не повелась.
– И это все? – не поверила она своим глазам. – Да там раз в десять было больше! Твой партнер тебя за пацана держит.
– Не лезь, куда не зовут, поняла? Партнер. Тоже придумала! Не будь его, я век бы сопливым пацаном оставался. От получки до получки на побегушках у мастера с «Текстильмаша» бегать, как петушок какой? Фигушки. Я не идиот.
– Знаешь, ты в бутылку не лезь, но Алик как раз твоими соплями и пользуется. Если тебя задержат, слезами привод в ментовку не замоешь. Это, конечно, твое дело, а мне кажется, что по малолетке в зону – не в поход с отрядом идти. Идиот или нет, а повесишь на себя свое и чужое, сам не возрадуешься.