Верн Жюль Габриэль. Дети капитана Гранта

   Было девять часов утра. До полного прилива оставалось еще четыре часа. Они не прошли даром. Джон Манглс использовал это время для того, чтобы заменить сломанную фок-мачту временной. Это давало ему возможность уйти из этих опасных мест, как только «Маккуори» будет снят с мели. Команда снова напрягла все силы, и еще до полудня фока-рей был прочно укреплен на носу брига вместо мачты. Леди Элен и Мери Грант оказали большую помощь, приладив запасной парус. Они очень радовались тому, что помогли общему спасению. Когда оснастка «Маккуори» была закончена, он хотя и имел не особенно элегантный вид, но все же мог идти, правда, не удаляясь от берега.
   Вода прибывала, по морю пошли небольшие волны. Черные верхушки скал мало-помалу исчезли среди бурунов, точно морские животные, прячущиеся в родной стихии. Близился решительный момент. Путешественники ждали его с лихорадочным нетерпением. Никто не говорил ни слова. Все глядели на Джона, ожидая его приказаний.
   Молодой капитан, перегнувшись через борт на корме, наблюдал за приливом. Он с беспокойством поглядывал на сильно натянутые канат и перлинь якорей.
   В час дня прилив достиг наивысшего подъема. Наступил короткий момент, когда вода не прибывает и не убывает. Надо было действовать без промедления. Поставили грот и грот – марсель, и оба паруса надулись ветром.
   – К брашпилю! – крикнул Джон Манглс.
   Это был лежачий ворот с качалками, как у пожарных насосов. Гленарван, Мюльреди и Роберт с одной стороны, Паганель, майор, Олбинет – с другой навалились на качалки, приводившие брашпиль в движение. Джон Манглс и Вильсон, схватив шесты, присоединили свои усилия к усилиям товарищей.
   – Смелей! Смелей! – кричал молодой капитан. – Дружно, все сразу!
   Брашпиль сильно натянул канат и перлинь. Якоря держались крепко. Надо было торопиться. Через несколько минут должен был начаться отлив. Команда удвоила усилия. Свежий ветер надувал паруса. Корпус брига затрясся. Казалось, вот-вот он приподнимется. Казалось, подтолкни его еще одной рукой – и он вырвется из песка.
   – Элен! Мери! – крикнул Гленарван.
   Молодые женщины бросились помогать товарищам. Брашпиль лязгнул в последний раз. Вот и все. Бриг не двинулся. Операция не удалась. Начинался отлив. Стало ясно, что такой небольшой команде даже с помощью ветра и волн не снять судна с мели.

Глава VI,


В КОТОРОЙ ТЕОРЕТИЧЕСКИ РАССМАТРИВАЕТСЯ ЛЮДОЕДСТВО

   Итак, первый способ спасения, испробованный Джоном Манглсом, не удался. Надо было не медля прибегнуть ко второму. Было совершенно ясно, что поднять «Маккуори» невозможно; ясно и то, что единственный выход – это покинуть бриг. Ждать на нем маловероятной помощи было бы не только неосторожно, но просто безумно. Пока появится этот спасительный корабль, «Маккуори» успеет обратиться в щепки. Стоит только разыграться буре или просто подуть свежему ветру с открытого моря, и волны потащат по песку злосчастный бриг, разобьют, растерзают и размечут его обломки. Джон Манглс хотел добраться до суши раньше этой неминуемой гибели судна.
   И он предложил построить такой крепкий плот, чтобы на нем можно было перевезти на берег Новой Зеландии пассажиров и достаточное количество съестных припасов.
   Обсуждать было некогда, и принялись за дело. Закипела работа, и до наступления темноты было немало сделано. Около восьми часов вечера, после ужина, в то время как леди Элен и Мери Грант лежали в рубке, Паганель и все остальные расхаживали по палубе, обсуждая положение. Роберт не захотел идти спать. Храбрый мальчуган слушал, готовый оказать какую угодно услугу, пойти на любое самое опасное дело.
   Паганель спросил капитана, не может ли плот, вместо того чтобы высадить пассажиров на берег, проплыть с ними вдоль побережья до Окленда. Джон Манглс ответил, что такое плавание на ненадежном плоту невозможно.
   – А на ялике брига можно было бы решиться на то, что нельзя сделать на плоту?
   – Но только в крайнем случае, – ответил Джон Манглс, – и лишь при условии, что мы шли бы на нем днем, а ночью стояли на якоре.
   – Так, значит, подлецы, которые нас бросили…
   – Ах, эти! – сказал Джон Манглс. – Они были совсем пьяны, и я боюсь, что в такую непроглядную ночь они поплатились жизнью за свой низкий поступок.
   – Тем хуже для них, – отозвался Паганель, – но тем хуже и для нас, ибо ялик был бы нам очень полезен.
   – Что делать, Паганель! – вмешался в разговор Гленарван. – Плот доставит нас на сушу.
   – Этого-то мне и хотелось бы избежать, – сказал географ.
   – Как, – воскликнул Гленарван, – нас ли, закаленных в странствиях по пампасам, может испугать путешествие в каких – нибудь двадцать миль.
   – Друзья мои, – ответил Паганель, – я не сомневаюсь ни в нашей отваге, ни в мужестве наших спутниц. Двадцать миль – это, конечно, сущий пустяк, но не в Новой Зеландии. Надеюсь, вы не заподозрите меня в малодушии – ведь я первый уговаривал вас пересечь Америку, пересечь Австралию. Но тут я еще раз повторяю: лучше все, что угодно, чем путешествие по этой вероломной стране.
   – Разве лучше верная гибель на разбитом судне? – возразил Джон Манглс.
   – Что же такого страшного для нас в Новой Зеландии? – спросил Гленарван.
   – Дикари, – ответил Паганель.
   – Дикари? – повторил Гленарван. – Но разве мы не можем избежать встречи с ними, держась берега? И вообще, что могут несколько жалких дикарей сделать с десятком европейцев, хорошо вооруженных и готовых защищаться.
   – Это вовсе не жалкие дикари, – отвечал, качая головой, Паганель. – Новозеландцы объединены в грозные племена, борющиеся против английского владычества. Они сражаются с захватчиками, часто побеждают их, а победив, всегда съедают!
   – Так это людоеды! Людоеды! – крикнул Роберт, а затем прошептал еле слышно: – Сестра… леди Элен…
   – Не бойся, мой мальчик, – сказал, желая успокоить его, Гленарван. – Наш друг Паганель преувеличивает.
   – Я ничего не преувеличиваю, – возразил географ. – Роберт уже не раз показал себя мужчиной, и я говорю с ним как с мужчиной, не скрывая правды. Новозеландцы самые жестокие, если не сказать самые убежденные, из всех людоедов. Они пожирают всех, кто им попадается. Для них война – всего лишь охота за вкусной дичью, которая называется человеком, и, надо признать, такая война не лишена смысла. Европейцы убивают врагов и зарывают их в землю. Дикари убивают врагов и поедают их, а, как сказал мой соотечественник Туснель, не так жестоко зажарить врага, как убить его, когда он не хочет умирать.
   – Это спорный вопрос, Паганель, – сказал майор, – но сейчас не время для дискуссий. Есть ли логика или нет в том, чтобы быть съеденным, нам этого не хочется. Но как же христианство еще не победило эти людоедские нравы?
   – Так вы думаете, что все новозеландцы христиане? – возразил Паганель. – Таких очень немного, и миссионеры слишком часто становятся жертвами дикарей. В прошлом году был зверски замучен преподобный Уокнер. Маори повесили его. Их женщины выкололи ему глаза. Его кровь выпили, мозг – съели. И это убийство произошло в 1864 году, в Опотики, в нескольких лье от Окленда, буквально под носом у английских властей. Нужны века, друзья мои, чтобы изменить натуру целой расы. Маори еще долго будут такими, какими были всегда. Вся их история полна кровавых расправ. Сколько моряков они растерзали и сожрали: от матросов Тасмана до экипажа судна «Хоус»! И дело не в том, что им понравилось мясо белых. Задолго до прибытия европейцев новозеландцы убивали друг друга, потакая своему чревоугодию. Многие путешественники, жившие среди них, присутствовали при каннибальских трапезах, участникам которых просто хотелось поесть лакомого кушанья, такого, как мясо женщины или ребенка!
   – Ба! – сказал майор. – Не рождено ли большинство этих рассказов воображением путешественников? Приятно вернуться из опасных стран, едва избежав участи попасть в желудки людоедов.
   – Я допускаю, что в этих свидетельствах есть известная доля преувеличения, – ответил Паганель, – но ведь обо всем этом рассказывали люди, достойные доверия, как, например, Марсден, капитаны Дюмон-Дюрвиль, Лаплас и многие другие, и я верю их рассказам, не могу им не верить. Новозеландцы по природе жестоки. Когда у них умирает вождь, они совершают человеческие жертвоприношения. Считается, что жертвы смягчают гнев умершего, иначе этот гнев мог бы обрушиться на живых. Заодно вождь получает и слуг для «того света». Но так как, принося в жертву этих слуг, новозеландцы затем пожирают их, то есть основание считать, что делается это скорее из желания поесть человеческого мяса, чем из суеверия.
   – Однако, – сказал Джон Манглс, – я думаю, что людоедство обусловлено и религией. Поэтому, если изменится религия, изменятся и нравы.
   Что ж, друг мой Джон, – ответил Паганель, – вы затронули серьезный вопрос о происхождении людоедства. Религия ли, голод ли побуждает людей пожирать друг друга? Теперь этот спор был бы праздным. Пока не решен вопрос, почему существует каннибализм, но он существует – вот важный факт, который оправдывает нашу тревогу.
   Паганель был прав. Людоедство в Новой Зеландии стало таким же хроническим явлением, как и на островах Фиджи или Торресова пролива. Суеверие, несомненно, играет известную роль в этих гнусных обычаях, но все же людоедство существует главным образом потому, что бывают времена, когда дичь в этих местах редка, а голод силен. Дикари начали есть человеческое мясо, чтобы утолить голод. В дальнейшем их жрецы утвердили и освятили этот чудовищный обычай. Потребность стала обрядом – вот и все.
   К тому же, с точки зрения маори, нет ничего более естественного, чем поедать друг друга. Миссионеры часто говорили с ними о каннибализме. Спрашивали, почему они поедают своих братьев. На это вожди отвечали, что рыбы едят рыб, собаки – людей, люди – собак и что собаки едят друг друга. В их мифологии есть даже легенда о том, как один бог съел другого. Исходя из таких примеров, как устоять от соблазна пожирать себе подобных? Притом новозеландцы утверждают, что, пожирая врага, они уничтожают его духовную сущность, и таким образом к ним переходит его душа, сила, доблесть, ибо все это, главным образом, заключено в его мозгу. Вот почему мозг и считается на пиршествах людоедов лучшим и почетным блюдом.
   Однако Паганель настаивал, и не без оснований, на том, что прихоть и, главное, голод толкали на людоедство не только новозеландцев, но и первобытных жителей Европы.
   – Да, – прибавил Паганель, – людоедство свирепствовало среди предков самых цивилизованных народов, и не посчитайте, друзья мои, за личную обиду, если я скажу вам, что особенно оно было развито у шотландцев.
   – В самом деле? – сказал Мак-Наббс.
   – Да, майор, – подтвердил Паганель. – Если вы прочтете некоторые отрывки из летописей Шотландии, вы увидите, каковы были ваши праотцы, и, даже не углубляясь в доисторические времена, можно указать, что в царствование Елизаветы, в то самое время, когда Шекспир создавал своего Шейлока, шотландский разбойник Сони Бин был казнен за людоедство. Что побудило его есть человеческое мясо? Религия? Нет, голод.
   – Голод? – спросил Джон Манглс.
   – Да, голод, – повторил Паганель, – а точнее, та потребность пополнять в организме запас азота, содержащегося в животной пище, которую испытывают все плотоядные. Корнеплоды, крахмалистые овощи полезны для работы легких. Но чтобы быть сильным, надо питаться мясом, в котором есть все, что нужно для укрепления мышц. До тех пор, пока маори не вступят в вегетарианское общество, они будут есть мясо, причем человеческое мясо.
   – А почему не мясо животных? – спросил Гленарван.
   – Потому что животных у них нет, – ответил Паганель, – и это надо знать: не для того, чтобы оправдывать новозеландцев, но чтобы объяснить их людоедство. В этом негостеприимном крае редки не только четвероногие, но и птицы. Поэтому-то маори во все времена и питались человеческим мясом. У них даже существует резон людоедства, как охотничий сезон в цивилизованных странах. Тут начинаются у новозеландцев великие охоты, иначе говоря – великие войны, после которых целые племена попадают на стол победителей.
   – Так по-вашему, Паганель, людоедство в Новой Зеландии переведется лишь тогда, когда на ее лугах будут пастись стада овец, быков и свиней? – заметил Гленарван.
   – Очевидно, так, дорогой лорд. Но еще и потом понадобятся годы, чтобы маори отвыкли от мяса своих соплеменников, которое они предпочитают всякому другому, ибо не скоро сыновьям перестанет нравиться то, что нравилось отцам. Если верить дикарям, мясо новозеландцев похоже на свинину, но более ароматно. До мяса же европейцев они не очень охочи, потому что белые добавляют в пищу соль, и это придает их мясу особый привкус, который гурманам не по нраву.
   – Они разборчивы! – сказал майор. – Ну, а как они едят это мясо – и белых и чернокожих – сырым или жареным?
   – Да зачем вам это нужно знать, мистер Мак-Наббс? – воскликнул Роберт.
   – А как же, мой мальчик! – серьезным тоном ответил майор. – Ведь если мне придется кончить свои дни в пасти у людоеда, я предпочитаю быть зажаренным.
   – Почему?
   – Для уверенности в том, что меня не съедят живым.
   – Да, но зато вас станут поджаривать живым, майор! – озадачил его географ.
   – Действительно, выбор не из легких, – ответил майор.
   – Как бы то ни было, узнайте, к вашему удовольствию, Мак-Наббс, что новозеландцы употребляют человеческое мясо только в жареном или копченом виде. Это люди благовоспитанные, знатоки кулинарного искусства. Но мне отвратительна сама мысль быть съеденным! Окончить жизнь в желудке дикаря! Тьфу!
   – Словом, из всего этого ясно, что не следует попадать им в руки, – заключил Джон Манглс. – Будем все же надеяться, что когда-нибудь христианство уничтожит эти чудовищные обычаи.
   – Да, остается только надеяться, – ответил Паганель, – но, поверьте, дикарь, раз отведавший человеческого мяса, не так легко откажется от него. Судите сами по двум примерам.
   – Каким же, Паганель? – спросил Гленарван.
   – О первом сообщается в записках иезуитского миссионерского общества в Бразилии. Как-то раз один португальский миссионер повстречал больную старуху-бразилианку. Ей оставалось жить считанные дни. Иезуит открыл ей истины христианства, и старуха приняла их, не прекословя. Оделив ее пищей духовной, иезуит подумал и о телесной пище и предложил кающейся грешнице несколько европейских блюд. «Ох, – простонала в ответ старуха, – мой желудок не принимает никакой пищи. Вот только одного мне хотелось бы поесть, но этого никто мне здесь не достанет». – «Что же это?» – спросил иезуит. «Ах, сынок, это детская ручка! Я бы, кажется, с удовольствием обсосала косточки!»
   – Неужели это так вкусно? – спросил Роберт.
   – Вторая история ответит на твой вопрос, мой мальчик, – продолжал Паганель. – Один миссионер говорил в упрек людоеду, что есть человеческое мясо отвратительно и противно божеским законам. «Да, должно быть, и невкусно!» – прибавил он. «О, отец мой! – ответил дикарь, с вожделением поглядывая на миссионера. – Скажите, что не велит бог, но не говорите, что это не вкусно! Если бы вы попробовали!..»

Глава VII


ВЫСАДКА НА ЗЕМЛЮ, ОТ КОТОРОЙ ЛУЧШЕ БЫ ДЕРЖАТЬСЯ ПОДАЛЬШЕ

   Все, что говорил Паганель, было бесспорно. Несомненно, новозеландцы жестоки, и высаживаться на их побережье опасно. Но будь эта опасность в сто раз большей, все же приходилось идти ей навстречу. Джон Манглс сознавал всю необходимость безотлагательно покинуть судно, обреченное на скорую гибель. Выбирая из двух опасностей – одной неизбежной, а другой только вероятной, – колебаться не приходилось. Трудно было рассчитывать на то, что путешественников может подобрать какое-нибудь судно: «Маккуори» был в стороне от пути судов, идущих в Новую Зеландию. Они обычно проходят или севернее, в Окленд, или южнее, в Нью-Плимут. А бриг застрял как раз между этими двумя пунктами, против пустынных берегов
   Те-Ика-а-Мауи. А это опасные, редко посещаемые берега. Суда избегают их, и, если ветер заносит их сюда, они стараются как можно скорее уйти из этих мест.
   – Когда мы двинемся? – спросил Гленарван.
   – Завтра в десять часов, – ответил Джон Манглс, – в это время начнется прилив, и он понесет нас к берегу.
   Сооружение плота было закончено на следующий день, 5 февраля, к восьми часам утра. Джон Манглс приложил все усилия, чтобы оборудовать его как можно лучше. Марс, на котором перевозили якоря, конечно, не мог доставить на берег людей и съестные припасы. Нужно было более солидное сооружение, способное выдержать плавание в девять миль. Такой плот можно было построить только из мачт.
   Вильсон и Мюльреди принялись за работу. Они перерубили такелаж, и грот-мачта с треском упала под ударами топора на правый борт. «Маккуори» без мачт стал похож на понтон.
   Нижняя часть мачты, грот-стеньга и грот-брам-стеньга были распилены и разъединены. Теперь главные части плота уже были спущены на воду. Их присоединили к обломкам фок-мачты. Все эти длинные шесты крепко-накрепко связали канатами, а между ними Джон Манглс распорядился укрепить полдюжины пустых бочек – они должны были приподнять плот над водой.
   На этом прочном фундаменте Вильсон сделал из решетчатых люков нечто вроде пола. Благодаря этому вода могла прокатываться по плоту, не задерживаясь на нем. К тому же крепко привязанные вокруг плота пустые бочки из-под воды образовали как бы борт для защиты от больших волн.
   В то утро Джон Манглс, увидев, что дует попутный ветер, распорядился установить посередине плота грот-брам-рей вместо мачты. Его укрепили вантами и подняли на него парус. У задней части плота было установлено большое весло с широкой лопастью – для управления.
   Столь тщательно и обдуманно построенный плот должен был выдержать удары волн. Но если ветер изменится, возможно ли будет управлять плотом, достигнет ли он берега? Этого никто не знал.

   В девять часов на плот погрузили столько провизии, что ее хватило бы до самого Окленда, ибо в этом бесплодном краю нельзя было рассчитывать достать что-либо съестное.
   Из припасов, купленных Олбинетом для путешествия на «Маккуори», осталось лишь некоторое количество мясных консервов. Этого, конечно, было мало. Пришлось взять и запасы грубой пищи с брига: морские сухари далеко не лучшего качества и два бочонка соленой рыбы. Стюарда это очень огорчило.
   Продукты поместили в герметически закупоренные, непроницаемые для морской воды ящики, которые спустили на плот и прикрепили к основанию мачты толстыми найтовами. Ружья и боевые припасы уложили в безопасное сухое место. К счастью, путешественники были хорошо вооружены карабинами и револьверами.
   Погрузили и небольшой якорь на тот случай, если не удастся добраться до берега за один прилив и придется в ожидании следующего стоять на якоре в море.
   В десять часов начался прилив. Дул слабый северо-западный ветер. По морю шла легкая зыбь.
   – Все готово? – спросил Джон Манглс. – Все готово, капитан, – ответил Вильсон.
   – На посадку! – крикнул Джон Манглс.
   Леди Элен и Мери Грант спустились на плот по грубой веревочной лестнице и сели около мачты на ящики со съестными припасами. Их спутники разместились вокруг них. Вильсон взялся за руль. Джон Манглс стал у паруса. Мюльреди перерубил канат, которым плот был привязан к бригу. Поставили парус, и плот, движимый силой прилива и ветра, двинулся к берегу.
   До него было девять миль. Расстояние незначительное, на шлюпке с хорошими гребцами его можно было пройти в каких-нибудь три часа. На плоту, конечно, это должно было занять больше времени. Правда, если бы ветер продержался, можно было бы доплыть за один прилив. Но если он спадет, то отлив повлечет плот обратно в море, и тогда придется бросить якорь и дожидаться следующего прилива. Положение было не из легких, и это очень беспокоило Джона Манглса.
   Но все же он верил в успех. Ветер свежел. Так как прилив начался в десять часов, то необходимо было добраться до берега не позже трех часов дня, иначе придется бросить якорь, или отлив унесет плот.
   Вначале все шло хорошо. Черные верхушки рифов и желтые песчаные мели мало-помалу исчезали под волнами усиливавшегося прилива. Нужно было напряженное внимание и большое искусство, чтобы избегать этих прячущихся под водой скал и править плотом, который плохо слушался руля и легко уклонялся в сторону.
   В двенадцать часов плот был еще в пяти милях от земли. Погода была ясной, и уже можно было разглядеть рельеф берега. На северо-востоке вырисовывалась гора странного вида. Ее очертания были похожи на запрокинутую голову кривляющейся обезьяны. То была гора Пиронгиа высотой в две тысячи пятьсот футов, расположенная, судя по карте, у тридцать восьмой параллели.
   В половине первого Паганель обратил внимание своих спутников на то, что все подводные скалы исчезли под волнами.
   – Кроме одной, – отозвалась леди Элен.
   – Какой? – спросил Паганель.
   – Вон той, – ответила леди Элен, показывая на черную точку в миле от плота.
   – Верно, – согласился географ, – постараемся же точно определить положение этой скалы, чтобы не наткнуться на нее: ведь прилив скоро скроет ее.
   – Она находится прямо по линии северного гребня горы, – сказал Джон Манглс. – Смотри, Вильсон, обходи ее.
   – Есть, капитан! – ответил матрос, наваливаясь всей тяжестью на большое рулевое весло.
   За полчаса прошли еще полмили. Но странно: черная точка все еще виднелась среди волн. Джон Манглс внимательно вглядывался в нее и, чтобы лучше рассмотреть, попросил у Паганеля его подзорную трубу. Поглядев в нее, молодой капитан сказал:
   – Это вовсе не скала, это какой-то предмет, качающийся на волнах.
   – Не обломок ли мачты с «Маккуори»? – спросила леди Элен.
   – Нет, – ответил Гленарван, – ни один обломок не мог уплыть так далеко от судна.
   – Постойте! – крикнул Джон Манглс. – Я узнаю его! Это ялик!
   – Ялик с брига? – спросил Гленарван.
   – Да, милорд, он самый, опрокинутый вверх дном.
   – Несчастные! – воскликнула леди Элен. – Они погибли!
   – Да, погибли, – подтвердил Джон Манглс. – И они неминуемо должны были погибнуть, ибо в бурном море, беспросветной ночью, среди этих рифов они шли на верную смерть.
   – Да простит их бог! – прошептала Мери Грант. Несколько минут путешественники молчали. Они глядели на приближавшийся утлый челн. Очевидно, он перевернулся в четырех милях от берега, и, разумеется, ни один из плывших в нем не спасся.
   – Но ялик, пожалуй, может нам пригодиться, – сказал Гленарван.
   – Конечно, – ответил Джон Манглс. – Правь к нему, Вильсон.
   Матрос выполнил приказание капитана, но ветер спадал, и плот добрался до опрокинутого ялика лишь к двум часам.
   Мюльреди, стоявший на передней части плота, ловко подтянул ялик к борту.
   – Пустой? – спросил Джон Манглс.
   – Да, капитан, – ответил матрос. – Ялик пуст и пробит. Значит, нам он не годится.
   – И с ним ничего нельзя сделать? – спросил Мак-Наббс.
   – Ничего, – ответил Джон Манглс. – Это обломок, годный только на дрова.
   – Жаль, – сказал Паганель. – На ялике мы могли бы добраться до Окленда.
   – Что делать, господин Паганель, – отозвался Джон Манглс. – Впрочем, на таких волнах я все же предпочитаю наш плот этой легкой лодке. Достаточно слабого удара, чтобы разбить ее. Что ж, милорд, нам здесь больше нечего делать.
   – Едем дальше, Джон, – сказал Гленарван.
   – Правь прямо к берегу, Вильсон! – приказал капитан. Прилив должен был держаться еще с час. За это время удалось пройти две мили. Но тут ветер почти совсем спал; казалось даже, что он начинает дуть с берега. Плот остановился. А вскоре отлив стал сносить его в открытое море. Нельзя было терять ни секунды.
   – Отдать якорь! – крикнул Джон Манглс. Мюльреди, бывший наготове, бросил якорь на глубине в тридцать пять футов. Плот отнесло назад еще немного, а затем перлинь туго натянулся, и плот застыл, обращенный передней частью к берегу. Убрали парус, приготовились к довольно долгой стоянке. Следующий прилив должен был начаться в девять часов вечера, а так как Джон Манглс не хотел идти на плоту ночью, предстояло простоять на якоре до пяти часов утра. Плот был меньше чем в трех милях от берега.
   На море было довольно сильное волнение, и казалось, валы катились к берегу. И Гленарван, узнав, что предстоит провести на плоту всю ночь, спросил Джона Манглса, почему он не воспользуется этими валами, чтобы приблизиться к берегу.
   – Вас вводит в заблуждение оптический обман, милорд, – ответил ему капитан. – Зыбь не движется вперед, хотя так кажется. Это просто колебания воды. Бросьте в волны деревяшку, и увидите, что ее никуда не унесет, пока не начнется отлив. Нам остается только запастись терпением и ждать.
   – И пообедать, – добавил майор.
   Олбинет достал из ящика с провизией несколько кусков сушеного мяса и дюжину сухарей. Стюард был смущен скудным меню, которое приходилось предлагать господам. Но все ели охотно, не исключая путешественниц, хотя качка совсем не прибавляла им аппетита.
   Волны ударяли в плот, якорный канат натягивался до отказа, и эти резкие толчки были очень утомительны. Плот то и дело сотрясали короткие порывистые волны – не хуже, чем подводные рифы. Подчас казалось, что он и на самом деле бьется о камни. Перлинь сильно дергало, и молодой капитан травил его каждые полчаса. Без этой предосторожности канат неизбежно лопнул бы, и плот унесло бы в открытое море.