Страница:
Так – можно сказать, наудачу – катапац брел еще с час, все поднимаясь, однако, в гору. Наконец он принужден был остановиться. Отряд находился в одном из узких ущелий, называемых индейцами «кебрадас». Дорогу преградила отвесная скала из порфира. После тщетных поисков какого-нибудь про хода катапац слез с мула и, скрестив на груди руки, остановился в выжидательной позе. Гленарван подошел к нему.
– Вы заблудились? – спросил он.
– Нет, милорд, – ответил катапац.
– Однако мы ведь не в проходе Антуко?
– Мы в нем.
– Вы не ошибаетесь?
– Не ошибаюсь. Вот зола костра, который разводили здесь индейцы, а вон следы, оставленные стадами лошадей и овец.
– Так, значит, по этой дороге можно пройти?
– Теперь уже нельзя: последнее землетрясение сделало ее непроходимой.
– Для мулов, но не для людей, – отозвался майор.
– Ну, это ваша забота, – ответил катапац, – я сделал все, что мог. Если вам угодно, мы с моими мулами готовы вернуться назад и искать других проходов через Анды.
– И на сколько это задержит нас?
– Дня на три, не меньше.
Гленарван задумался. Разумеется, катапац не отступал от условий, его мулы не могли идти дальше.
Но когда он предложил вернуться назад, Гленарван, обернувшись к своим спутникам, спросил их:
– Может быть, попробуем все-таки пройти?
– Мы пойдем за вами, – ответил Том Остин.
– И даже впереди вас, – добавил Паганель. – В чем, собственно говоря, дело? Надо перевалить через горную цепь, противоположный склон которой несравненно более отлог, чем тот, где мы сейчас находимся. Спустившись же по тому склону, мы раздобудем себе и аргентинских проводников – бакеанос, и быстроногих коней, привыкших скакать по равнинам. Вперед, и без колебаний!
– Вперед! – подхватили спутники Гленарвана.
– А вы не отправитесь с нами? – спросил катапаца Гленарван.
– Я погонщик мулов, – ответил тот.
– Как хотите.
– И без него обойдемся, – сказал Паганель. – Ведь по ту сторону этой скалы мы снова очутимся на тропинках про хода Антуко, и я ручаюсь, что не хуже лучшего местного провод ника выведу вас самым прямым путем к подножию Кордильер.
Гленарван уплатил катапацу то, что ему причиталось, и от пустил его вместе с его пеонами и мулами. Оружие, инструменты и съестные припасы были распределены между семью путешественниками. С общего согласия, было решено немедленно начать восхождение и, если понадобится, провести в пути часть ночи. По левому склону гор вилась очень крутая тропинка, по которой мулы не могли бы пройти. Подниматься по такой тропинке было чрезвычайно трудно, но все же после двух часов изнурительного, запутанного пути Гленарван и его спутники снова выбрались в проход Антуко.
Теперь они находились уже недалеко от вершины хребта. Но никакой протоптанной тропы не было. Недавнее землетрясение все здесь изменило. Это неожиданное исчезновение тропы порядком озадачило Паганеля. Он подумал, что теперь подъем на вершину Анд, средняя высота которых колеблется от одиннадцати до двенадцати тысяч шестисот футов, будет сопряжен с большими трудностями. К счастью, время года было благоприятное: ветра нет, на небе ни облачка. Зимой – с мая по октябрь – такое восхождение было бы невозможно. Снежные лавины убивают путешественников, а тех, кого они пощадят, часто приканчивают жестокие «темпоралес» – местные ураганы, которые ежегодно сбрасывают новые жертвы в пропасти Анд.
Подъем продолжался всю ночь. Путники то взбирались на почти неприступные площадки, цепляясь руками за их выступы, то перепрыгивали через широкие и глубокие расщелины. Плечи товарищей при этом служили лестницей, а поданные друг другу руки – веревками. Отважные путешественники походили на труппу каких-то ловкачей-акробатов. Вот когда пригодились сила Мюльреди и ловкость Вильсона. Этим славным шотландцам приходилось просто разрываться на части, и их отвага и преданность не раз спасали весь отряд. Гленарван не спускал глаз с Роберта, так как мальчуган по своей горячности был очень неосторожен. Паганель устремлялся вперед с чисто французским пылом. Майор же потихоньку продвигался по склону, не де лая ни одного лишнего движения. Замечал ли он вообще, что уже несколько часов поднимается в гору? Наверное, нет! Быть может, ему даже казалось, что он спускается.
В пять часов утра барометр показал, что путешественники уже достигли высоты в семь тысяч пятьсот футов. Они находились на так называемых вторичных плоскогорьях, где кончалась древесная растительность. Тут прыгали животные, которые осчастливили бы любого охотника, но они сами прекрасно знали это, ибо, еще издали завидев людей, уносились со всех ног. Это были ламы – драгоценные горные животные, заменяющие и барана, и быка, и лошадь, способные жить там, где не смог бы существовать даже мул, – и шиншиллы – маленькие боязливые грызуны, нечто среднее между зайцем и тушканчиком, ценные своим мехом. Задние лапки делали их похожими на кенгуру. Очень забавно было смотреть, как эти проворные зверьки, подобно белке, скакали по верхушкам деревьев.
– Это еще не птица, но уже не четвероногое, – заметил Паганель.
Однако лама и шиншилла не были последними животными, встреченными маленьким отрядом во время подъема. На высоте девяти тысяч футов, у границы вечных снегов, бродили целыми стадами жвачные животные необыкновенной красоты: альпака с длинной шелковистой шерстью и викуньи – безрогая коза, изящная и благородная, с тончайшей шерстью. Но приблизиться к этим красавицам гор было немыслимо, да и рассмотреть их было трудно: они уносились, как на крыльях, бесшумно скользя по ослепительно белым коврам снега.
Все вокруг преобразилось: поднимающиеся со всех сторон огромные глыбы блестящего, местами синеватого льда отражали первые лучи восходящего солнца. Подъем стал очень опасным. Нельзя было ступить ни шагу, не прощупав самым тщательным образом, нет ли под снегом расщелины. Вильсон шел во главе отряда, пробуя ногой крепость льда. Его спутники поднимались за ним, стараясь идти точно по его следам и избегая повышать голос, ибо малейший шум, сотрясая воздух, мог вызвать обвал снегов, нависших футах в семистах или восьмистах над их го ловами.
Путники достигли пояса кустарников. Когда они поднялись еще на двести пятьдесят туазов, кустарники сменились злаками и кактусами. На высоте же одиннадцати тысяч футов исчезли и они. На бесплодной почве уже не видно было никакой растительности. За все время подъема путешественники сделали лишь один привал, в восемь часов утра. Быстро передохнув и кое-как подкрепившись, они, превозмогая усталость, отважно возобновили подъем, пренебрегая все возраставшими опасностями. Им приходилось перелезать через остроконечные гребни, пробираться над пропастями, куда даже заглянуть было страшно. Во многих местах попадались деревянные кресты, указывавшие места прошлых катастроф. Около двух часов пополудни между оголенными остроконечными вершинами развернулось огромное, без всяких следов растительности плоскогорье, похожее на пустыню. Воздух здесь был сухой, а небо ярко-голубого цвета. На этой высоте дождей не бывает: испарения здесь превращаются в снег или град. Повсюду, словно кости скелета, торчали из – под белого покрова остроконечные порфировые и базальтовые вершины. Иногда обваливались куски разрушавшегося от выветривания кварца или гнейса; разреженный воздух почти заглушал тупой звук их падения.
Несмотря на все мужество путешественников, силы начали изменять им. Гленарван, видя, до чего изнурены его спутники, стал уже раскаиваться в том, что завел их так далеко в горы.
Юный Роберт старался не поддаваться усталости, но сил у него не могло хватить надолго.
В три часа Гленарван остановился.
– Надо отдохнуть, – сказал он, сознавая, что никто, кроме него, не сделает такого предложения.
– Отдохнуть, но где? – отозвался Паганель. – Ведь здесь нет никакого укрытия.
– Но это необходимо, хотя бы для Роберта.
– Да нет, милорд, я еще могу идти… – возразил отважный мальчуган. – Не останавливайтесь…
– Тебя понесут, мой мальчик, – перебил его Паганель, – но нам во что бы то ни стало необходимо добраться до восточного склона. Там, быть может, мы найдем какой-нибудь кров. Про шу вас продержаться еще два часа.
– Все ли согласны на это? – спросил Гленарван.
– Да, – ответили его спутники.
– А я берусь нести мальчика, – прибавил Мюльреди.
И отряд снова двинулся на восток. Еще целых два часа длился этот ужасающий подъем. Надо было добраться до самой вершины. Разреженный воздух вызывал у путешественников болезненное удушье, кровоточили десны и губы. Чтобы усилить кровообращение, приходилось часто дышать, а это утомляло не меньше, чем ослепительный блеск снегов. Как ни велика была сила воли у этих мужественных людей, но настала минута, когда самые отважные из них изнемогли, и головокружение, этот ужасный бич гор, лишило их не только физических, но и душевных сил. Нельзя безнаказанно пренебрегать подобным переутомлением: то один, то другой падал, а поднявшись, был уже не в состоянии идти и тащился на коленях или ползком. Было ясно, что обессиленные люди скоро совсем не смогут продолжать слишком затянувшийся подъем.
Гленарван не без ужаса глядел на необозримые снега, сковавшие холодом эту мрачную область; на вечерний сумрак, уже заволакивавший пустынные вершины, – глядел и с болью в сердце думал о том, что кругом нет никакого пристанища, как вдруг майор, остановив его, сказал спокойным голосом:
– Хижина.
– Вы заблудились? – спросил он.
– Нет, милорд, – ответил катапац.
– Однако мы ведь не в проходе Антуко?
– Мы в нем.
– Вы не ошибаетесь?
– Не ошибаюсь. Вот зола костра, который разводили здесь индейцы, а вон следы, оставленные стадами лошадей и овец.
– Так, значит, по этой дороге можно пройти?
– Теперь уже нельзя: последнее землетрясение сделало ее непроходимой.
– Ну, это ваша забота, – ответил катапац, – я сделал все, что мог. Если вам угодно, мы с моими мулами готовы вернуться назад и искать других проходов через Анды.
– И на сколько это задержит нас?
– Дня на три, не меньше.
Гленарван задумался. Разумеется, катапац не отступал от условий, его мулы не могли идти дальше.
Но когда он предложил вернуться назад, Гленарван, обернувшись к своим спутникам, спросил их:
– Может быть, попробуем все-таки пройти?
– Мы пойдем за вами, – ответил Том Остин.
– И даже впереди вас, – добавил Паганель. – В чем, собственно говоря, дело? Надо перевалить через горную цепь, противоположный склон которой несравненно более отлог, чем тот, где мы сейчас находимся. Спустившись же по тому склону, мы раздобудем себе и аргентинских проводников – бакеанос, и быстроногих коней, привыкших скакать по равнинам. Вперед, и без колебаний!
– Вперед! – подхватили спутники Гленарвана.
– А вы не отправитесь с нами? – спросил катапаца Гленарван.
– Я погонщик мулов, – ответил тот.
– Как хотите.
– И без него обойдемся, – сказал Паганель. – Ведь по ту сторону этой скалы мы снова очутимся на тропинках про хода Антуко, и я ручаюсь, что не хуже лучшего местного провод ника выведу вас самым прямым путем к подножию Кордильер.
Гленарван уплатил катапацу то, что ему причиталось, и от пустил его вместе с его пеонами и мулами. Оружие, инструменты и съестные припасы были распределены между семью путешественниками. С общего согласия, было решено немедленно начать восхождение и, если понадобится, провести в пути часть ночи. По левому склону гор вилась очень крутая тропинка, по которой мулы не могли бы пройти. Подниматься по такой тропинке было чрезвычайно трудно, но все же после двух часов изнурительного, запутанного пути Гленарван и его спутники снова выбрались в проход Антуко.
Теперь они находились уже недалеко от вершины хребта. Но никакой протоптанной тропы не было. Недавнее землетрясение все здесь изменило. Это неожиданное исчезновение тропы порядком озадачило Паганеля. Он подумал, что теперь подъем на вершину Анд, средняя высота которых колеблется от одиннадцати до двенадцати тысяч шестисот футов, будет сопряжен с большими трудностями. К счастью, время года было благоприятное: ветра нет, на небе ни облачка. Зимой – с мая по октябрь – такое восхождение было бы невозможно. Снежные лавины убивают путешественников, а тех, кого они пощадят, часто приканчивают жестокие «темпоралес» – местные ураганы, которые ежегодно сбрасывают новые жертвы в пропасти Анд.
Подъем продолжался всю ночь. Путники то взбирались на почти неприступные площадки, цепляясь руками за их выступы, то перепрыгивали через широкие и глубокие расщелины. Плечи товарищей при этом служили лестницей, а поданные друг другу руки – веревками. Отважные путешественники походили на труппу каких-то ловкачей-акробатов. Вот когда пригодились сила Мюльреди и ловкость Вильсона. Этим славным шотландцам приходилось просто разрываться на части, и их отвага и преданность не раз спасали весь отряд. Гленарван не спускал глаз с Роберта, так как мальчуган по своей горячности был очень неосторожен. Паганель устремлялся вперед с чисто французским пылом. Майор же потихоньку продвигался по склону, не де лая ни одного лишнего движения. Замечал ли он вообще, что уже несколько часов поднимается в гору? Наверное, нет! Быть может, ему даже казалось, что он спускается.
В пять часов утра барометр показал, что путешественники уже достигли высоты в семь тысяч пятьсот футов. Они находились на так называемых вторичных плоскогорьях, где кончалась древесная растительность. Тут прыгали животные, которые осчастливили бы любого охотника, но они сами прекрасно знали это, ибо, еще издали завидев людей, уносились со всех ног. Это были ламы – драгоценные горные животные, заменяющие и барана, и быка, и лошадь, способные жить там, где не смог бы существовать даже мул, – и шиншиллы – маленькие боязливые грызуны, нечто среднее между зайцем и тушканчиком, ценные своим мехом. Задние лапки делали их похожими на кенгуру. Очень забавно было смотреть, как эти проворные зверьки, подобно белке, скакали по верхушкам деревьев.
– Это еще не птица, но уже не четвероногое, – заметил Паганель.
Однако лама и шиншилла не были последними животными, встреченными маленьким отрядом во время подъема. На высоте девяти тысяч футов, у границы вечных снегов, бродили целыми стадами жвачные животные необыкновенной красоты: альпака с длинной шелковистой шерстью и викуньи – безрогая коза, изящная и благородная, с тончайшей шерстью. Но приблизиться к этим красавицам гор было немыслимо, да и рассмотреть их было трудно: они уносились, как на крыльях, бесшумно скользя по ослепительно белым коврам снега.
Все вокруг преобразилось: поднимающиеся со всех сторон огромные глыбы блестящего, местами синеватого льда отражали первые лучи восходящего солнца. Подъем стал очень опасным. Нельзя было ступить ни шагу, не прощупав самым тщательным образом, нет ли под снегом расщелины. Вильсон шел во главе отряда, пробуя ногой крепость льда. Его спутники поднимались за ним, стараясь идти точно по его следам и избегая повышать голос, ибо малейший шум, сотрясая воздух, мог вызвать обвал снегов, нависших футах в семистах или восьмистах над их го ловами.
Путники достигли пояса кустарников. Когда они поднялись еще на двести пятьдесят туазов, кустарники сменились злаками и кактусами. На высоте же одиннадцати тысяч футов исчезли и они. На бесплодной почве уже не видно было никакой растительности. За все время подъема путешественники сделали лишь один привал, в восемь часов утра. Быстро передохнув и кое-как подкрепившись, они, превозмогая усталость, отважно возобновили подъем, пренебрегая все возраставшими опасностями. Им приходилось перелезать через остроконечные гребни, пробираться над пропастями, куда даже заглянуть было страшно. Во многих местах попадались деревянные кресты, указывавшие места прошлых катастроф. Около двух часов пополудни между оголенными остроконечными вершинами развернулось огромное, без всяких следов растительности плоскогорье, похожее на пустыню. Воздух здесь был сухой, а небо ярко-голубого цвета. На этой высоте дождей не бывает: испарения здесь превращаются в снег или град. Повсюду, словно кости скелета, торчали из – под белого покрова остроконечные порфировые и базальтовые вершины. Иногда обваливались куски разрушавшегося от выветривания кварца или гнейса; разреженный воздух почти заглушал тупой звук их падения.
Несмотря на все мужество путешественников, силы начали изменять им. Гленарван, видя, до чего изнурены его спутники, стал уже раскаиваться в том, что завел их так далеко в горы.
Юный Роберт старался не поддаваться усталости, но сил у него не могло хватить надолго.
В три часа Гленарван остановился.
– Надо отдохнуть, – сказал он, сознавая, что никто, кроме него, не сделает такого предложения.
– Отдохнуть, но где? – отозвался Паганель. – Ведь здесь нет никакого укрытия.
– Но это необходимо, хотя бы для Роберта.
– Да нет, милорд, я еще могу идти… – возразил отважный мальчуган. – Не останавливайтесь…
– Тебя понесут, мой мальчик, – перебил его Паганель, – но нам во что бы то ни стало необходимо добраться до восточного склона. Там, быть может, мы найдем какой-нибудь кров. Про шу вас продержаться еще два часа.
– Все ли согласны на это? – спросил Гленарван.
– Да, – ответили его спутники.
– А я берусь нести мальчика, – прибавил Мюльреди.
И отряд снова двинулся на восток. Еще целых два часа длился этот ужасающий подъем. Надо было добраться до самой вершины. Разреженный воздух вызывал у путешественников болезненное удушье, кровоточили десны и губы. Чтобы усилить кровообращение, приходилось часто дышать, а это утомляло не меньше, чем ослепительный блеск снегов. Как ни велика была сила воли у этих мужественных людей, но настала минута, когда самые отважные из них изнемогли, и головокружение, этот ужасный бич гор, лишило их не только физических, но и душевных сил. Нельзя безнаказанно пренебрегать подобным переутомлением: то один, то другой падал, а поднявшись, был уже не в состоянии идти и тащился на коленях или ползком. Было ясно, что обессиленные люди скоро совсем не смогут продолжать слишком затянувшийся подъем.
Гленарван не без ужаса глядел на необозримые снега, сковавшие холодом эту мрачную область; на вечерний сумрак, уже заволакивавший пустынные вершины, – глядел и с болью в сердце думал о том, что кругом нет никакого пристанища, как вдруг майор, остановив его, сказал спокойным голосом:
– Хижина.
Глава XIII
СПУСК С АНД
Всякий другой на месте Мак-Наббса раз сто прошел бы мимо этой хижины, кругом нее и даже над нею, не заподозрив о ее существовании. Занесенная снегом, она почти не выделялась среди окрестных скал. Пришлось откапывать ее. Полчаса упорно го труда Вильсона и Мюльреди ушло на то, чтобы освободить вход в хижину, и маленький отряд поспешил укрыться в. ней.
Хижина эта была построена индейцами, сложившими ее из «адобес» – кирпичей из глины и соломы, высушенных на солнце. Она имела форму куба высотой в двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная лестница вела к входу – единственному отверстию в хижине, и как ни был узок этот вход, но когда в горах по временам бушевал ветер, снег и град проникали через него внутрь.
В хижине свободно могли поместиться десять человек, и стены ее, недостаточно предохранявшие от влаги в период дождей, в это время года служили неплохой защитой от резкого холода – термометр показывал десять градусов ниже нуля. К тому же очаг с трубой из кое-как сложенных кирпичей позволял развести огонь и успешно бороться с холодом.
– Вот и приют, хотя и не особенно удобный, но, во всяком случае, сносный, – сказал Гленарван.
– Как, – воскликнул Паганель, – да это просто дворец! Не хватает лишь караула и придворных. Мы здесь чудесно устроимся!
– Особенно когда в очаге запылает огонь, – прибавил Том Остин. – Ведь мы все не только проголодались, но и замерзли, и меня лично хорошая вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок мяса.
– Что ж, Том, постараемся раздобыть топлива, – отозвался Паганель.
– Топливо – на вершинах Кордильер! – сказал Мюльреди, недоверчиво качая головой.
– Раз в хижине устроили очаг – значит, поблизости есть и топливо, – заметил майор.
– Наш друг Мак-Наббс совершенно прав, – сказал Гленарван. – Готовьте все к ужину, а я возьму на себя обязанности дровосека.
– Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, – объявил Паганель.
– Если я могу быть вам полезен… – сказал, вставая с места, Роберт.
– Нет, мой храбрый мальчик, отдыхай, – ответил Гленарван. – Ты станешь мужчиной, когда твои сверстники будут еще детьми.
Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из хижины. Было шесть часов вечера. Мороз сильно обжигал, хотя воздух был неподвижен. Голубое небо начинало темнеть, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные вершины гор. Паганель захватил с собой барометр. Взглянув на него, он убедился, что давление ртути соответствует высоте в одиннадцать тысяч семьсот футов, – следовательно, эта часть Анд была ниже Монблана только на девятьсот десять метров. Если бы в здешних горах встречались такие же трудности, какие встречаются на каждом шагу на гигантской швейцарской горе, и если бы путешественники попали в бури и метели, то ни один из них, конечно, не перебрался бы через мощную горную цепь Нового Света.
Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, оглядели горизонт. Они находились на самой верхушке главного хребта Анд и охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон был отлог. По его откосам можно было легко спускаться, а пеоны умудрялись даже скользить по ним на протяжении сотен саженей. Вдали виднелись громадные продольные полосы морен, образовавшихся из камней и обломков скал, оттесненных туда ледниками. Долина Рио-Колорадо уже погружалась в тень: солнце склонялось к западу. Освещенные его лучами выступы скал, шпили, пики один за другим угасали, и весь восточный склон мало-помалу темнел. Западный же, отвесный склон со всеми его отрогами был еще освещен. Вид этих скал и ледников, залитых лучами заходящего солнца, был ослепительно красив. К северу спускался волнообразно ряд вершин. Незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся вдали неровную линию, словно проведенную неумелой рукой. Зато на юге зрелище было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось величественно-грандиозным. Внизу виднелась дикая долина, а над нею, в двух милях от наших путешественников, зиял кратер Антуко. Вулкан этот, выбрасывая потоки пламени, пепла и дыма, ревел, как огромное чудовище. Окружавшие его горы, казалось, были объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, клубы красноватого дыма, взлетающие струи лавы – все это сливалось в сверкающие снопы. И в то время как тускнеющее солнце, словно потухшее светило, исчезало во мраке горизонта, ослепительный, с каждой минутой усиливающийся свет вулкана заливал все вокруг своим заревом.
Паганель и Гленарван забыли о своей новой роли дровосеков и превратились в художников. Они, пожалуй, долго бы еще восхищались этой величественной борьбой земного и небесного огня, но Вильсон, более трезво настроенный, вернул их к действительности. Дров, правда, нигде кругом не оказалось, но, к счастью, скалы здесь были покрыты тощим, сухим лишайником. Путешественники запаслись в большом количестве этим лишайником, а также растением льяретта, корни которого неплохо горят. Как только это драгоценное топливо было принесено в хижину, им немедленно набили очаг. Но разжечь огонь, а особенно поддерживать его оказалось делом далеко не легким. В разреженном воздухе было слишком мало кислорода для горения – по крайней мере, такое объяснение дал майор.
– Зато, – прибавил он, – воде здесь, чтобы закипеть, не понадобится доходить до ста градусов; и тому, кто любит кофе, сваренный на воде в сто градусов, придется обойтись без этого, так как вода на этой высоте кипит при температуре даже ниже девяноста [48].
Мак-Наббс оказался прав: термометр, опущенный в воду в тот момент, когда она закипела, показал только восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Что же касается сушеного мяса, то оно доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.
– Да, – сказал он, – по правде говоря, кусок из жареной ламы нам бы сейчас не помешал. Говорят, что это животное способно заменить и быка и барана. Мне хотелось бы знать, распространяется ли это и на его мясо.
– Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый Паганель? – обратился к нему Мак-Наббс.
– Я в восторге от него, почтенный майор, но не могу не признаться, что блюдо из дичи было бы очень кстати.
– Вы сибарит, – сказал Мак-Наббс.
– Согласен с этим эпитетом, майор, но, что бы вы ни говорили, разве отказались бы вы от доброго бифштекса?
– Пожалуй, нет, – согласился майор.
– А если бы вас попросили пойти на охоту, несмотря на холод и тьму, вы отправились бы незадумываясь?
– Конечно. И если только вам угодно…
Не успели еще друзья Мак-Наббса поблагодарить его и заявить, что они вовсе не хотят злоупотреблять его бесконечной любезностью, как вдали послышался вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого быстро приближающегося стада. У географа мелькнула мысль: не желает ли провидение, дав им приют, снабдить их еще и ужином? Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Анд никогда не встречаются на таких высотах.
– Откуда же тогда этот шум? – спросил Том Остин. – Слышите, он приближается?
– Уж не лавина ли? – сказал Мюльреди.
– Невозможно! – возразил Паганель. – Это настоящий звериный вой.
– Сейчас увидим, – сказал Гленарван.
– И увидим с оружием в руках, – добавил майор, беря свой карабин.
Все выскочили из хижины. Уже наступила ночь, темная и звездная. Узкий серп убывающей луны еще не показывался на небе. Северные и восточные вершины тонули во мраке: еле можно было различить фантастические силуэты ближайших утесов. Вой – вой перепуганных зверей – все усиливался. Он несся со стороны гор, погруженных во мрак. Что там происходило? Вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина – лавина живых существ, обезумевших от страха. Все плоскогорье как будто заколебалось. Неслись сотни, быть может, тысячи животных, производивших, несмотря на разреженность воздуха, оглушительный шум. Были ли это дикие звери пампасов, или только стадо лам и викуний? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и оставшийся на ногах, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.
В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, а вся стая в неудержимом порыве уже неслась с еще большим шумом по склонам, освещенным отблеском вулкана.
– А! Вот они! – раздался голос Паганеля.
– Кто это «они»? – спросил Гленарван.
– Да мои очки. Чуть было не потерял их в этой сумятице.
– А вы не ранены?
– Нет! Помят немножко. Не знаю только кем.
– Вот кем, – отозвался майор, таща за собой застреленное им животное.
Все поспешили вернуться в хижину и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.
Это было красивое животное, похожее на небольшого верб люда, только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.
Как только Паганель увидел его, он воскликнул:
– Это гуанако!
– Что это значит? – спросил Гленарван.
– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.
– И вкусное?
– Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!.. Но кто же освежует тушу?
– Я, – сказал Вильсон.
– Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, – добавил Паганель.
– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? – спросил Роберт.
– Конечно, мой мальчик, раз я француз – ведь каждый француз в душе кулинар.
Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам аппетитное жареное «филе гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на еду. Но, едва проглотив первый кусок, все, к великому изумлению географа, скривились и стали отплевываться.
– Отвратительно! – говорил один.
– Совершенно несъедобно! – добавлял другой.
Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно не съедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали под шучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добро душно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…
– Понял! – воскликнул он. – Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.
– Быть может, это мясо слишком долго лежало? – спокойно спросил Мак-Наббс.
– Нет, язвительный майор, оно слишком долго бежало. Как я мог упустить это из виду!
– Что вы хотите сказать, господин Паганель? – спросил Том Остин.
– Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились, и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.
– Вы в этом уверены? – спросил Гленарван.
– Совершенно уверен.
– Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и погнать из мест, где они должны бы теперь спокойно спать?
– На это, дорогой Гленарван, я не могу вам ответить. Право же, не стоит искать объяснений, а давайте лучше уснем. Я, например, просто смертельно хочу спать. Ну как, будем спать, майор?
– Будем спать, Паганель!
Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский храп на все лады, причем громче всех выделялся в этом стройном оркестре бас ученого – географа.
Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся куда-то. Их не могли преследовать хищные звери – на такой высоте хищников почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.
Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Анд. Там по – настоящему начнутся поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Эти картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искр, взлетавших над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены хижины. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.
Ему почудились вдруг отдаленные, глухие, угрожающие раскаты, похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану захотелось убедиться в этом, и он вышел из хижины.
Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного облачка ни вверху, ни внизу. Кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем грохот не умолкал. Ка залось, он приближался, раскатываясь по горам. Гленарван вернулся в хижину, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Не совсем уверенный в том, что действительно надвигается какая-то опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам впал в тяжелую дремоту, которая длилась несколько часов.
Вдруг ужасающий грохот поднял его на ноги. Это был оглушительный шум, как будто по гулкой мостовой проезжали повозки с артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из-под его ног; хижина заколебалась, и в стенах ее появились трещины.
– Тревога! – крикнул он.
Едва проснувшись, путешественники были сбиты с ног и, повалившись друг на друга, покатились вниз по крутому склону. В лучах рассвета их глазам открылась страшная картина. Очертания гор менялись на глазах: вершины обламывались, скалы, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие-то люки. Про исходило то, что часто случалось в Андах[49]: целый горный кряж в несколько миль шириной перемещался, катясь к равнине.
– Землетрясение! – крикнул Паганель.
Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий, обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет город Копьяпо был дважды уничтожен, а Сантьяго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканов – клапанов молодых гор – недостаточно для беспрепятственного выхода подземных газов. Отсюда непрекращающиеся сотрясения, на местном наре чии – «трамблорес».
Хижина эта была построена индейцами, сложившими ее из «адобес» – кирпичей из глины и соломы, высушенных на солнце. Она имела форму куба высотой в двенадцать футов и стояла на вершине базальтовой скалы. Каменная лестница вела к входу – единственному отверстию в хижине, и как ни был узок этот вход, но когда в горах по временам бушевал ветер, снег и град проникали через него внутрь.
В хижине свободно могли поместиться десять человек, и стены ее, недостаточно предохранявшие от влаги в период дождей, в это время года служили неплохой защитой от резкого холода – термометр показывал десять градусов ниже нуля. К тому же очаг с трубой из кое-как сложенных кирпичей позволял развести огонь и успешно бороться с холодом.
– Вот и приют, хотя и не особенно удобный, но, во всяком случае, сносный, – сказал Гленарван.
– Как, – воскликнул Паганель, – да это просто дворец! Не хватает лишь караула и придворных. Мы здесь чудесно устроимся!
– Особенно когда в очаге запылает огонь, – прибавил Том Остин. – Ведь мы все не только проголодались, но и замерзли, и меня лично хорошая вязанка дров порадовала бы больше, чем кусок мяса.
– Что ж, Том, постараемся раздобыть топлива, – отозвался Паганель.
– Топливо – на вершинах Кордильер! – сказал Мюльреди, недоверчиво качая головой.
– Раз в хижине устроили очаг – значит, поблизости есть и топливо, – заметил майор.
– Наш друг Мак-Наббс совершенно прав, – сказал Гленарван. – Готовьте все к ужину, а я возьму на себя обязанности дровосека.
– Мы с Вильсоном пойдем вместе с вами, – объявил Паганель.
– Если я могу быть вам полезен… – сказал, вставая с места, Роберт.
– Нет, мой храбрый мальчик, отдыхай, – ответил Гленарван. – Ты станешь мужчиной, когда твои сверстники будут еще детьми.
Гленарван, Паганель и Вильсон вышли из хижины. Было шесть часов вечера. Мороз сильно обжигал, хотя воздух был неподвижен. Голубое небо начинало темнеть, и последние лучи заходящего солнца озаряли остроконечные вершины гор. Паганель захватил с собой барометр. Взглянув на него, он убедился, что давление ртути соответствует высоте в одиннадцать тысяч семьсот футов, – следовательно, эта часть Анд была ниже Монблана только на девятьсот десять метров. Если бы в здешних горах встречались такие же трудности, какие встречаются на каждом шагу на гигантской швейцарской горе, и если бы путешественники попали в бури и метели, то ни один из них, конечно, не перебрался бы через мощную горную цепь Нового Света.
Гленарван и Паганель, взобравшись на порфировый утес, оглядели горизонт. Они находились на самой верхушке главного хребта Анд и охватывали взором пространство в сорок квадратных миль. Восточный склон был отлог. По его откосам можно было легко спускаться, а пеоны умудрялись даже скользить по ним на протяжении сотен саженей. Вдали виднелись громадные продольные полосы морен, образовавшихся из камней и обломков скал, оттесненных туда ледниками. Долина Рио-Колорадо уже погружалась в тень: солнце склонялось к западу. Освещенные его лучами выступы скал, шпили, пики один за другим угасали, и весь восточный склон мало-помалу темнел. Западный же, отвесный склон со всеми его отрогами был еще освещен. Вид этих скал и ледников, залитых лучами заходящего солнца, был ослепительно красив. К северу спускался волнообразно ряд вершин. Незаметно сливаясь друг с другом, они образовали смутно терявшуюся вдали неровную линию, словно проведенную неумелой рукой. Зато на юге зрелище было великолепное, и по мере приближения ночи оно становилось величественно-грандиозным. Внизу виднелась дикая долина, а над нею, в двух милях от наших путешественников, зиял кратер Антуко. Вулкан этот, выбрасывая потоки пламени, пепла и дыма, ревел, как огромное чудовище. Окружавшие его горы, казалось, были объяты пламенем. Град раскаленных добела камней, клубы красноватого дыма, взлетающие струи лавы – все это сливалось в сверкающие снопы. И в то время как тускнеющее солнце, словно потухшее светило, исчезало во мраке горизонта, ослепительный, с каждой минутой усиливающийся свет вулкана заливал все вокруг своим заревом.
Паганель и Гленарван забыли о своей новой роли дровосеков и превратились в художников. Они, пожалуй, долго бы еще восхищались этой величественной борьбой земного и небесного огня, но Вильсон, более трезво настроенный, вернул их к действительности. Дров, правда, нигде кругом не оказалось, но, к счастью, скалы здесь были покрыты тощим, сухим лишайником. Путешественники запаслись в большом количестве этим лишайником, а также растением льяретта, корни которого неплохо горят. Как только это драгоценное топливо было принесено в хижину, им немедленно набили очаг. Но разжечь огонь, а особенно поддерживать его оказалось делом далеко не легким. В разреженном воздухе было слишком мало кислорода для горения – по крайней мере, такое объяснение дал майор.
– Зато, – прибавил он, – воде здесь, чтобы закипеть, не понадобится доходить до ста градусов; и тому, кто любит кофе, сваренный на воде в сто градусов, придется обойтись без этого, так как вода на этой высоте кипит при температуре даже ниже девяноста [48].
Мак-Наббс оказался прав: термометр, опущенный в воду в тот момент, когда она закипела, показал только восемьдесят семь градусов. Все с наслаждением выпили по нескольку глотков горячего кофе. Что же касается сушеного мяса, то оно доставило присутствующим мало удовольствия и вызвало со стороны Паганеля замечание, столь же здравое, сколь и бесполезное.
– Да, – сказал он, – по правде говоря, кусок из жареной ламы нам бы сейчас не помешал. Говорят, что это животное способно заменить и быка и барана. Мне хотелось бы знать, распространяется ли это и на его мясо.
– Как! Вы недовольны нашим ужином, ученый Паганель? – обратился к нему Мак-Наббс.
– Я в восторге от него, почтенный майор, но не могу не признаться, что блюдо из дичи было бы очень кстати.
– Вы сибарит, – сказал Мак-Наббс.
– Согласен с этим эпитетом, майор, но, что бы вы ни говорили, разве отказались бы вы от доброго бифштекса?
– Пожалуй, нет, – согласился майор.
– А если бы вас попросили пойти на охоту, несмотря на холод и тьму, вы отправились бы незадумываясь?
– Конечно. И если только вам угодно…
Не успели еще друзья Мак-Наббса поблагодарить его и заявить, что они вовсе не хотят злоупотреблять его бесконечной любезностью, как вдали послышался вой. Он не прекращался. Казалось, то был вой не отдельных животных, а целого быстро приближающегося стада. У географа мелькнула мысль: не желает ли провидение, дав им приют, снабдить их еще и ужином? Но Гленарван несколько разочаровал его, напомнив, что четвероногие животные Анд никогда не встречаются на таких высотах.
– Откуда же тогда этот шум? – спросил Том Остин. – Слышите, он приближается?
– Уж не лавина ли? – сказал Мюльреди.
– Невозможно! – возразил Паганель. – Это настоящий звериный вой.
– Сейчас увидим, – сказал Гленарван.
– И увидим с оружием в руках, – добавил майор, беря свой карабин.
Все выскочили из хижины. Уже наступила ночь, темная и звездная. Узкий серп убывающей луны еще не показывался на небе. Северные и восточные вершины тонули во мраке: еле можно было различить фантастические силуэты ближайших утесов. Вой – вой перепуганных зверей – все усиливался. Он несся со стороны гор, погруженных во мрак. Что там происходило? Вдруг на плоскогорье обрушилась бешеная лавина – лавина живых существ, обезумевших от страха. Все плоскогорье как будто заколебалось. Неслись сотни, быть может, тысячи животных, производивших, несмотря на разреженность воздуха, оглушительный шум. Были ли это дикие звери пампасов, или только стадо лам и викуний? Гленарван, Мак-Наббс, Роберт, Остин и оба матроса едва успели броситься на землю, как этот живой вихрь промчался в нескольких футах над ними. Паганель, видевший ночью лучше, чем днем, и оставшийся на ногах, чтобы все разглядеть, был мгновенно сбит с ног.
В этот момент раздался выстрел. Это майор выпалил наугад. Ему показалось, что какое-то животное упало в нескольких шагах от него, а вся стая в неудержимом порыве уже неслась с еще большим шумом по склонам, освещенным отблеском вулкана.
– А! Вот они! – раздался голос Паганеля.
– Кто это «они»? – спросил Гленарван.
– Да мои очки. Чуть было не потерял их в этой сумятице.
– А вы не ранены?
– Нет! Помят немножко. Не знаю только кем.
– Вот кем, – отозвался майор, таща за собой застреленное им животное.
Все поспешили вернуться в хижину и при свете очага стали рассматривать добычу Мак-Наббса.
Это было красивое животное, похожее на небольшого верб люда, только без горба. У него была изящная головка, стройное тело, длинные тонкие ноги, шелковистая светло-кофейного цвета шерсть с белыми пятнами на брюхе.
Как только Паганель увидел его, он воскликнул:
– Это гуанако!
– Что это значит? – спросил Гленарван.
– Животное, годное в пищу, – ответил Паганель.
– И вкусное?
– Очень вкусное. Пища, достойная богов Олимпа! Я же знал, что у нас будет на ужин свежее мясо! Да еще какое мясо!.. Но кто же освежует тушу?
– Я, – сказал Вильсон.
– Прекрасно! А я берусь зажарить мясо, – добавил Паганель.
– Вы, стало быть, и повар, господин Паганель? – спросил Роберт.
– Конечно, мой мальчик, раз я француз – ведь каждый француз в душе кулинар.
Через пять минут Паганель уже раскладывал на раскаленных углях очага большие куски дичи. Десятью минутами позже он подал своим товарищам аппетитное жареное «филе гуанако». Никто не стал чиниться, и все накинулись на еду. Но, едва проглотив первый кусок, все, к великому изумлению географа, скривились и стали отплевываться.
– Отвратительно! – говорил один.
– Совершенно несъедобно! – добавлял другой.
Бедный ученый, попробовав сам своей стряпни, принужден был сознаться, что это жареное мясо было действительно не съедобно даже для голодных людей. Его товарищи стали под шучивать над ним, к чему, впрочем, он отнесся очень добро душно, и подняли на смех «пищу богов». Паганель ломал себе голову, каким образом вкусное, всеми ценимое мясо гуанако могло сделаться таким несъедобным в его руках. Вдруг его осенила мысль…
– Понял! – воскликнул он. – Понял, черт побери! Я знаю теперь, в чем тут дело.
– Быть может, это мясо слишком долго лежало? – спокойно спросил Мак-Наббс.
– Нет, язвительный майор, оно слишком долго бежало. Как я мог упустить это из виду!
– Что вы хотите сказать, господин Паганель? – спросил Том Остин.
– Я хочу сказать, что мясо гуанако хорошо только тогда, когда животное убито во время отдыха. Если же за ним долго охотились, и оно много пробежало, мясо его становится несъедобным. И вот по отвратительному вкусу нашего жаркого я могу заключить, что это животное, да и вообще все стадо, примчалось издалека.
– Вы в этом уверены? – спросил Гленарван.
– Совершенно уверен.
– Но какое же происшествие, какое явление природы могло так напугать этих животных и погнать из мест, где они должны бы теперь спокойно спать?
– На это, дорогой Гленарван, я не могу вам ответить. Право же, не стоит искать объяснений, а давайте лучше уснем. Я, например, просто смертельно хочу спать. Ну как, будем спать, майор?
– Будем спать, Паганель!
Подбросили топлива в очаг, и каждый завернулся в свое пончо. Вскоре раздался богатырский храп на все лады, причем громче всех выделялся в этом стройном оркестре бас ученого – географа.
Один Гленарван не сомкнул глаз. Его томило какое-то смутное беспокойство. Мысли его невольно возвращались к этому стаду гуанако, в необъяснимом ужасе мчавшемуся куда-то. Их не могли преследовать хищные звери – на такой высоте хищников почти нет, а охотников и того меньше. Что же пробудило в гуанако этот ужас, погнавший их к пропастям Антуко? Гленарван предчувствовал надвигающуюся опасность.
Однако под влиянием полудремоты мысли его приняли другое направление, и тревога сменилась надеждой. Завтра он со своими спутниками очутится у подошвы Анд. Там по – настоящему начнутся поиски капитана Гранта, и, быть может, они вскоре увенчаются успехом. Он мечтал о том, как будут освобождены от тяжкого плена капитан Грант и два его матроса. Эти картины одна за другой проносились в его воображении. Порой его отвлекало от них потрескивание искр, взлетавших над очагом, или яркая вспышка пламени, освещавшая лица его спавших товарищей и бросавшая беглые тени на стены хижины. Но потом его с еще большей силой стали томить предчувствия. Он полубессознательно прислушивался к доносившимся извне звукам, объяснить происхождение которых среди этих пустынных вершин было трудно.
Ему почудились вдруг отдаленные, глухие, угрожающие раскаты, похожие на раскаты грома, но неслись они не с неба. Видимо, это была гроза, бушевавшая где-то по склонам гор, на несколько тысяч футов ниже. Гленарвану захотелось убедиться в этом, и он вышел из хижины.
Всходила луна. Воздух был прозрачен и неподвижен. Ни одного облачка ни вверху, ни внизу. Кое-где мелькали отблески огнедышащего вулкана Антуко. Ни грозы, ни молний. Тысячи звезд сверкали на небе. А между тем грохот не умолкал. Ка залось, он приближался, раскатываясь по горам. Гленарван вернулся в хижину, охваченный еще большим беспокойством. Он ломал себе голову над тем, что могло быть общего между этими подземными раскатами и бегством гуанако. Уж не являлось ли одно следствием другого? Он взглянул на часы. Было два часа ночи. Не совсем уверенный в том, что действительно надвигается какая-то опасность, он не разбудил своих утомленных товарищей, спавших мертвым сном, и сам впал в тяжелую дремоту, которая длилась несколько часов.
Вдруг ужасающий грохот поднял его на ноги. Это был оглушительный шум, как будто по гулкой мостовой проезжали повозки с артиллерийскими снарядами. Гленарван почувствовал, что почва уходит из-под его ног; хижина заколебалась, и в стенах ее появились трещины.
– Тревога! – крикнул он.
Едва проснувшись, путешественники были сбиты с ног и, повалившись друг на друга, покатились вниз по крутому склону. В лучах рассвета их глазам открылась страшная картина. Очертания гор менялись на глазах: вершины обламывались, скалы, качаясь, исчезали, словно проваливались в какие-то люки. Про исходило то, что часто случалось в Андах[49]: целый горный кряж в несколько миль шириной перемещался, катясь к равнине.
– Землетрясение! – крикнул Паганель.
Географ не ошибся. Это было одно из стихийных бедствий, обычных на гористой границе Чили: в течение четырнадцати лет город Копьяпо был дважды уничтожен, а Сантьяго разрушен четыре раза. Эта часть земного шара особенно подвержена действию подземного огня, а вулканов – клапанов молодых гор – недостаточно для беспрепятственного выхода подземных газов. Отсюда непрекращающиеся сотрясения, на местном наре чии – «трамблорес».