Страница:
Горное плато с семью ошеломленными, охваченными ужасом людьми, вцепившимися в росшие кругом лишайники, катилось вниз с быстротой курьерского поезда, то есть со скоростью пятидесяти миль в час. Нельзя было ни задержаться, ни даже крикнуть. Расслышать друг друга было немыслимо. Подземный гул, грохот сталкивающихся гранитных и базальтовых скал, облака снежной пыли делали какое-либо общение невозможным. Кряж то спускался без толчков и тряски, то качался, словно судно в бурном море. Он проносился мимо пропастей, в которые сваливались каменные глыбы, выкорчевывал вековые деревья, и, подобно гигантской косе, срезал все выступы восточного склона.
Трудно даже представить себе всю мощь этой огромной массы, в миллиарды тонн весом, мчащейся со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!
Никто не мог определить, сколько времени длилось это неописуемое падение. Никто не осмелился бы подумать о том, в какую бездну предстояло этой громаде свергнуться. Никто не мог бы сказать, все ли еще живы или кто-нибудь уже лежит распростертый на дне пропасти. Задыхаясь от быстрого движения, окоченевшие от ледяного ветра, ослепленные снежным вихрем, они едва переводили дыхание, обессиленные, почти без жизненные, и только могучий инстинкт самосохранения заставлял их цепляться за скалы.
Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего острова, и они покатились по последним уступам гор. Плато, на котором они неслись, резко остановилось.
В течение нескольких минут никто не шевельнулся. Наконец кто-то поднялся. Оглушенный толчком, он все-таки твердо держался на ногах. То был майор. Стряхнув ослеплявшую его пыль, он осмотрелся. Вокруг него один на другом неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их и недосчитался одного. Не хватало Роберта Гранта.
Трудно даже представить себе всю мощь этой огромной массы, в миллиарды тонн весом, мчащейся со все возрастающей скоростью под уклон в пятьдесят градусов!
Вдруг толчок невероятной силы оторвал их от скользящего острова, и они покатились по последним уступам гор. Плато, на котором они неслись, резко остановилось.
В течение нескольких минут никто не шевельнулся. Наконец кто-то поднялся. Оглушенный толчком, он все-таки твердо держался на ногах. То был майор. Стряхнув ослеплявшую его пыль, он осмотрелся. Вокруг него один на другом неподвижно лежали его спутники. Майор пересчитал их и недосчитался одного. Не хватало Роберта Гранта.
Глава XIV
СПАСИТЕЛЬНЫЙ ВЫСТРЕЛ
Восточный склон Анд, опускаясь длинными пологими скатами, незаметно переходит в равнину. Здесь и остановился внезапно обломок. В этом новом краю расстилались тучные пастбища, целыми лесами стояли отягощенные золотистыми плодами яблони, посаженные еще во времена завоевания материка. Казалось, путешественники очутились в уголке плодородной Нормандии. Конечно, при иных обстоятельствах они были бы поражены таким внезапным переходом от пустыни к оазису, от снеговых вершин к зеленым лугам, от зимы – к лету.
Почва больше не колебалась. Землетрясение прекратилось. Видимо, подземные силы проявляли свою разрушительную деятельность уже где-то дальше, ведь Анды всегда сотрясаются в каком-нибудь месте. На этот раз землетрясение было особенно сильным. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампасам напрасно стал бы искать на них знакомые приметы.
Было восемь часов утра.
Гленарван и его спутники благодаря стараниям майора мало – помалу вернулись к жизни. Они были сильно оглушены, но и только.
Итак, с Анд они спустились и могли бы даже приветствовать такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не исчез один из них, самый слабый, еще ребенок: Роберт Грант.
Все полюбили отважного мальчика: и Паганель, особенно к нему привязавшийся, и майор, несмотря на свою сдержанность, но больше всех – Гленарван. Когда он узнал об исчезновении Роберта, то пришел в отчаяние. Ему представлялось, что несчастный мальчик лежит на дне какой-нибудь пропасти и тщетно зовет на помощь его, своего второго отца.
– Друзья мои, друзья мои, – говорил Гленарван, с трудом удерживая слезы, – надо его искать, надо его найти! Не можем же мы его так бросить! Мы должны осмотреть каждую долину, каждую пропасть. Обвяжите меня веревкой и спустите вниз. Это моя воля, слышите! Только бы Роберт был жив! Как без него искать его отца? И что это будет за спасение капитана Гранта, если оно стоило жизни его сыну!
Спутники Гленарвана молча слушали его. Чувствуя, как ему хочется прочесть в их взгляде хотя бы тень надежды, они опускали глаза.
– Ну что ж, – продолжал Гленарван, – вы слышали меня. Вы молчите! Значит, у вас нет никакой надежды? Ника кой?
Несколько минут длилось молчание. Наконец заговорил Мак-Наббс:
– Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент исчез Роберт?
Ответа на этот вопрос не последовало.
– Скажите, по крайней мере, возле кого был мальчик во время спуска? – продолжал майор.
– Возле меня, – отозвался Вильсон.
– До каких пор ты видел его рядом? Постарайся припомнить… Говори же!
– Вот все, что я помню, – отозвался Вильсон. – Минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт, уцепившись за пучок лишайника, еще был рядом со мной.
– Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты могли показаться тебе очень длинными. Не ошибаешься ли ты?
– Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за две, а быть может, и того меньше.
– Пусть так. Где же был Роберт: справа или слева от тебя? – спросил Мак-Наббс.
– Слева. Я еще помню, как его пончо хлестало меня по лицу.
– А по какую сторону от нас ты сам был?
– Тоже слева.
– Значит, Роберт мог исчезнуть только с этой стороны, – проговорил майор, поворачиваясь к горам и указывая вправо. – А судя по тому, когда исчез мальчик, он мог упасть на высоте не более двух тысяч футов. Мы должны разделиться, обыскать по участкам всю эту зону и найти его.
Никто не добавил к этому ни слова. Путники взобрались на склоны гор и начали поиски на разной высоте. Держась правее линии спуска, они обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, до дна пропастей, местами заваленных обломками скал, и выбирались оттуда с окровавленными руками и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер, кроме нескольких совершенно недоступных плато, была обследована самым тщательным образом, причем ни одному из этих самоотверженных людей и в голову не пришло подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Видимо, бедный мальчик нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую, как надгробной плитой, какой-нибудь огромной скалой.
Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые усталостью, удрученные, сошлись на дне долины. Гленарван глубоко скорбел. Он почти не мог говорить и только, вздыхая, повторял:
– Не уйду отсюда! Не уйду!..
Никто не возражал ему, все понимали это упорство, ставшее навязчивой идеей.
– Подождем, – сказал Паганель майору и Тому Остину, – отдохнем немного и восстановим свои силы. Это необходимо, возобновим ли мы поиски или будем продолжать путь.
– Да, – ответил Мак-Наббс, – останемся здесь, раз этого хочет Эдуард. Он надеется… но на что?
– Один бог знает, – сказал Том Остин.
– Бедный Роберт! – Паганель вытер слезы.
В долине кругом росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить здесь временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что уцелело у путешественников. Речка, протекавшая поблизости, снабдила их водой, еще мутной после обвала. Мюльреди развел на земле костер и вскоре предложил Гленарвану подкрепиться горячим питьем. Но тот отказался и продолжал в оцепенении лежать на своем пончо.
Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и без мятежная, как и начало предыдущей. Все улеглись, но глаз сомкнуть не могли, а Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь расслышать призыв мальчика. Он поднялся высоко в горы и то слушал, приложив ухо к земле и стараясь приглушить биение своего сердца, то с отчаянием звал Роберта.
Всю ночь несчастный Гленарван блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на тех скользких гребнях, у края тех пропастей, к которым увлекала его бесполезная отвага. Но и эти последние усилия оказались бесплодными. Напрасно выкрикивал он без конца: «Роберт! Роберт!» – ответом ему было лишь эхо.
Наступило утро. Друзьям Гленарвана пришлось идти за ним на отдаленное плоскогорье и силой увести его в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто посмел бы заговорить с ним об уходе, кто посмел бы предложить ему покинуть эту роковую долину? Между тем не хватало съестных припасов. Где-то по близости можно было встретить тех аргентинских проводников, о которых говорил им катапац, и найти лошадей, необходимых для перехода через пампасы. Вернуться назад было гораздо труднее, чем двигаться вперед. Кроме того, ведь было условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не позволяли больше медлить: в интересах всего отряда надо было идти дальше.
Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от горестных мыслей. Долго уговаривал он своего друга, но тот, казалось, ничего не слышал и только качал отрицательно головой. Наконец он пробормотал:
– Выступать?
– Да, выступать.
– Подождем еще час.
– Хорошо, подождем, – согласился майор.
Час прошел, и Гленарван стал умолять, чтобы ему дали еще час. Казалось, приговоренный к смерти молит о продлении своей жизни. Так тянулось до полудня. Наконец Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми остальными, решительно заявил, что надо отправляться, ибо от этого зависит жизнь всех участников экспедиции.
– Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо отправляться.
Но проговорил он это, уже не глядя на Мак-Наббса. Взор его был привлечен какой-то черной точкой высоко в небе. Вдруг его рука поднялась и замерла.
– Вон там, там! – крикнул Гленарван. – Смотрите! Смотрите!
Все устремили глаза в том направлении, куда он так настойчиво указывал. Черная точка уже успела заметно увеличиться – это была птица, парившая на неизмеримой высоте.
– Это кондор, – сказал Паганель.
– Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как знать!.. Он летит сюда, снижается… Подождем…
На что надеялся Гленарван? Уж не начал ли помрачаться его рассудок? Что значили слова: «Как знать»?
Паганель не ошибся: кондор делался все более и более ясно видимым. Этот великолепный хищник, которому некогда поклонялись инки, был царем южных Кордильер. В этих местах кондоры достигают необычайно крупных размеров. Сила их изумительна: нередко они сталкивают в пропасть быков. Кондор набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в свою жертву когтями, поднимается с ней на большую высоту [50]. Часто он парит на высоте двадцати тысяч футов. Отсюда, недоступный ничьим взорам, этот царь поднебесья устремляет свои глаза на землю и различает там мельчайшие предметы с зоркостью, изумляющей естествоиспытателей.
Что же мог увидеть кондор? Быть может, труп Роберта?
– Как знать!.. – повторял Гленарван, не спуская глаз с громадной птицы.
А она приближалась, то паря в воздухе, то камнем устремляясь вниз. Но вот меньше чем в семистах футах от земли хищник начал описывать большие круги. Теперь кондора можно было ясно рассмотреть: ширина его могучих распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, и они держали его в воздухе, почти не двигаясь, ибо большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, в то время как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, нужны тысячи взмахов крыльев в секунду.
Майор и Вильсон схватили свои карабины. Гленарван жестом остановил их. Кондор описывал круги над недоступным горным плато, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча свои страшные когти и потряхивая мясистым гребнем.
– Это там! Там!.. – крикнул Гленарван. Вдруг в голове его мелькнула мысль.
– Если Роберт еще жив… – воскликнул он в ужасе. – Эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте!
Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла какая-нибудь секунда, показавшаяся столетием… Огромная птица появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом.
Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и раскачивалось безжизненное тело – тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой рассекал крыльями воздух.
– А! – крикнул Гленарван. – Пусть лучше тело Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит…
Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, стал наводить его на кондора, но руки его дрожали, глаза заволоклись туманом, и он не мог прицелиться.
– Позвольте мне, – сказал майор.
И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс при целился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах. Но не успел майор нажать курок своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами – и кондор, сраженный пулей в голову, медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья.
– Вперед! Вперед! – крикнул Гленарван.
И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они добежали до кондора, птица была уже мертва, а тела Роберта почти не было видно из-под ее широких крыльев.
Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора, уложил на траву и приник ухом к груди безжизненного тела.
Никогда еще из уст человеческих не исторгалось такого радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана:
– Он жив! Он жив еще!
В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Мальчик пошевелился, открыл глаза, посмотрел и пробормотал:
– А, это вы, милорд… отец мой!..
Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить: опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, он плакал от радости.
Почва больше не колебалась. Землетрясение прекратилось. Видимо, подземные силы проявляли свою разрушительную деятельность уже где-то дальше, ведь Анды всегда сотрясаются в каком-нибудь месте. На этот раз землетрясение было особенно сильным. Очертания гор резко изменились. На фоне голубого неба вырисовывалась новая панорама вершин, гребней, пиков, и проводник по пампасам напрасно стал бы искать на них знакомые приметы.
Было восемь часов утра.
Гленарван и его спутники благодаря стараниям майора мало – помалу вернулись к жизни. Они были сильно оглушены, но и только.
Итак, с Анд они спустились и могли бы даже приветствовать такое передвижение, все заботы о котором взяла на себя природа, если бы не исчез один из них, самый слабый, еще ребенок: Роберт Грант.
Все полюбили отважного мальчика: и Паганель, особенно к нему привязавшийся, и майор, несмотря на свою сдержанность, но больше всех – Гленарван. Когда он узнал об исчезновении Роберта, то пришел в отчаяние. Ему представлялось, что несчастный мальчик лежит на дне какой-нибудь пропасти и тщетно зовет на помощь его, своего второго отца.
– Друзья мои, друзья мои, – говорил Гленарван, с трудом удерживая слезы, – надо его искать, надо его найти! Не можем же мы его так бросить! Мы должны осмотреть каждую долину, каждую пропасть. Обвяжите меня веревкой и спустите вниз. Это моя воля, слышите! Только бы Роберт был жив! Как без него искать его отца? И что это будет за спасение капитана Гранта, если оно стоило жизни его сыну!
Спутники Гленарвана молча слушали его. Чувствуя, как ему хочется прочесть в их взгляде хотя бы тень надежды, они опускали глаза.
– Ну что ж, – продолжал Гленарван, – вы слышали меня. Вы молчите! Значит, у вас нет никакой надежды? Ника кой?
Несколько минут длилось молчание. Наконец заговорил Мак-Наббс:
– Кто из вас, друзья мои, помнит, в какой именно момент исчез Роберт?
Ответа на этот вопрос не последовало.
– Скажите, по крайней мере, возле кого был мальчик во время спуска? – продолжал майор.
– Возле меня, – отозвался Вильсон.
– До каких пор ты видел его рядом? Постарайся припомнить… Говори же!
– Вот все, что я помню, – отозвался Вильсон. – Минуты за две до толчка, которым кончился наш спуск, Роберт, уцепившись за пучок лишайника, еще был рядом со мной.
– Минуты за две? Подумай хорошенько, Вильсон. Минуты могли показаться тебе очень длинными. Не ошибаешься ли ты?
– Думаю, что не ошибаюсь. Да, именно так: минуты за две, а быть может, и того меньше.
– Пусть так. Где же был Роберт: справа или слева от тебя? – спросил Мак-Наббс.
– Слева. Я еще помню, как его пончо хлестало меня по лицу.
– А по какую сторону от нас ты сам был?
– Тоже слева.
– Значит, Роберт мог исчезнуть только с этой стороны, – проговорил майор, поворачиваясь к горам и указывая вправо. – А судя по тому, когда исчез мальчик, он мог упасть на высоте не более двух тысяч футов. Мы должны разделиться, обыскать по участкам всю эту зону и найти его.
Никто не добавил к этому ни слова. Путники взобрались на склоны гор и начали поиски на разной высоте. Держась правее линии спуска, они обыскивали малейшие трещины, спускались, рискуя жизнью, до дна пропастей, местами заваленных обломками скал, и выбирались оттуда с окровавленными руками и ногами, в изодранной одежде. В течение долгих часов вся эта часть Кордильер, кроме нескольких совершенно недоступных плато, была обследована самым тщательным образом, причем ни одному из этих самоотверженных людей и в голову не пришло подумать об отдыхе. Но, увы, все поиски оказались тщетными. Видимо, бедный мальчик нашел в горах не только смерть, но и могилу, навеки сокрытую, как надгробной плитой, какой-нибудь огромной скалой.
Около часа дня Гленарван и его спутники, разбитые усталостью, удрученные, сошлись на дне долины. Гленарван глубоко скорбел. Он почти не мог говорить и только, вздыхая, повторял:
– Не уйду отсюда! Не уйду!..
Никто не возражал ему, все понимали это упорство, ставшее навязчивой идеей.
– Подождем, – сказал Паганель майору и Тому Остину, – отдохнем немного и восстановим свои силы. Это необходимо, возобновим ли мы поиски или будем продолжать путь.
– Да, – ответил Мак-Наббс, – останемся здесь, раз этого хочет Эдуард. Он надеется… но на что?
– Один бог знает, – сказал Том Остин.
– Бедный Роберт! – Паганель вытер слезы.
В долине кругом росло множество деревьев. Майор выбрал место под группой высоких рожковых деревьев и распорядился разбить здесь временный лагерь. Несколько одеял, оружие, немного сушеного мяса и риса – вот все, что уцелело у путешественников. Речка, протекавшая поблизости, снабдила их водой, еще мутной после обвала. Мюльреди развел на земле костер и вскоре предложил Гленарвану подкрепиться горячим питьем. Но тот отказался и продолжал в оцепенении лежать на своем пончо.
Так прошел день. Настала ночь, такая же тихая и без мятежная, как и начало предыдущей. Все улеглись, но глаз сомкнуть не могли, а Гленарван снова отправился на поиски по склонам Кордильер. Он прислушивался, надеясь расслышать призыв мальчика. Он поднялся высоко в горы и то слушал, приложив ухо к земле и стараясь приглушить биение своего сердца, то с отчаянием звал Роберта.
Всю ночь несчастный Гленарван блуждал в горах. То Паганель, то майор шли за ним следом, готовые поддержать его на тех скользких гребнях, у края тех пропастей, к которым увлекала его бесполезная отвага. Но и эти последние усилия оказались бесплодными. Напрасно выкрикивал он без конца: «Роберт! Роберт!» – ответом ему было лишь эхо.
Наступило утро. Друзьям Гленарвана пришлось идти за ним на отдаленное плоскогорье и силой увести его в лагерь. Он был в невыразимом отчаянии. Кто посмел бы заговорить с ним об уходе, кто посмел бы предложить ему покинуть эту роковую долину? Между тем не хватало съестных припасов. Где-то по близости можно было встретить тех аргентинских проводников, о которых говорил им катапац, и найти лошадей, необходимых для перехода через пампасы. Вернуться назад было гораздо труднее, чем двигаться вперед. Кроме того, ведь было условлено встретиться с «Дунканом» на побережье Атлантического океана. Эти веские соображения не позволяли больше медлить: в интересах всего отряда надо было идти дальше.
Мак-Наббс попытался отвлечь Гленарвана от горестных мыслей. Долго уговаривал он своего друга, но тот, казалось, ничего не слышал и только качал отрицательно головой. Наконец он пробормотал:
– Выступать?
– Да, выступать.
– Подождем еще час.
– Хорошо, подождем, – согласился майор.
Час прошел, и Гленарван стал умолять, чтобы ему дали еще час. Казалось, приговоренный к смерти молит о продлении своей жизни. Так тянулось до полудня. Наконец Мак-Наббс, посоветовавшись со всеми остальными, решительно заявил, что надо отправляться, ибо от этого зависит жизнь всех участников экспедиции.
– Да, да, – отозвался Гленарван, – надо, надо отправляться.
Но проговорил он это, уже не глядя на Мак-Наббса. Взор его был привлечен какой-то черной точкой высоко в небе. Вдруг его рука поднялась и замерла.
– Вон там, там! – крикнул Гленарван. – Смотрите! Смотрите!
Все устремили глаза в том направлении, куда он так настойчиво указывал. Черная точка уже успела заметно увеличиться – это была птица, парившая на неизмеримой высоте.
– Это кондор, – сказал Паганель.
– Да, кондор, – отозвался Гленарван. – Как знать!.. Он летит сюда, снижается… Подождем…
На что надеялся Гленарван? Уж не начал ли помрачаться его рассудок? Что значили слова: «Как знать»?
Паганель не ошибся: кондор делался все более и более ясно видимым. Этот великолепный хищник, которому некогда поклонялись инки, был царем южных Кордильер. В этих местах кондоры достигают необычайно крупных размеров. Сила их изумительна: нередко они сталкивают в пропасть быков. Кондор набрасывается на бродящих по равнинам овец, козлят, телят и, вцепившись в свою жертву когтями, поднимается с ней на большую высоту [50]. Часто он парит на высоте двадцати тысяч футов. Отсюда, недоступный ничьим взорам, этот царь поднебесья устремляет свои глаза на землю и различает там мельчайшие предметы с зоркостью, изумляющей естествоиспытателей.
Что же мог увидеть кондор? Быть может, труп Роберта?
– Как знать!.. – повторял Гленарван, не спуская глаз с громадной птицы.
А она приближалась, то паря в воздухе, то камнем устремляясь вниз. Но вот меньше чем в семистах футах от земли хищник начал описывать большие круги. Теперь кондора можно было ясно рассмотреть: ширина его могучих распростертых крыльев превышала пятнадцать футов, и они держали его в воздухе, почти не двигаясь, ибо большим птицам свойственно летать с величественным спокойствием, в то время как насекомым, чтобы удержаться в воздухе, нужны тысячи взмахов крыльев в секунду.
Майор и Вильсон схватили свои карабины. Гленарван жестом остановил их. Кондор описывал круги над недоступным горным плато, находившимся приблизительно в четверти мили от наших путников. Огромная птица носилась с головокружительной быстротой, то выпуская, то пряча свои страшные когти и потряхивая мясистым гребнем.
– Это там! Там!.. – крикнул Гленарван. Вдруг в голове его мелькнула мысль.
– Если Роберт еще жив… – воскликнул он в ужасе. – Эта птица… Стреляйте, друзья мои, стреляйте!
Но было уже поздно: кондор исчез за высокими выступами скалы. Прошла какая-нибудь секунда, показавшаяся столетием… Огромная птица появилась снова; она летела медленнее, отягощенная грузом.
Раздался вопль ужаса: в когтях у кондора висело и раскачивалось безжизненное тело – тело Роберта Гранта. Хищник, держа мальчика за платье, парил в воздухе футах в ста пятидесяти над лагерем. Он завидел путешественников и, стремясь поскорее улететь со своей тяжелой добычей, с силой рассекал крыльями воздух.
– А! – крикнул Гленарван. – Пусть лучше тело Роберта разобьется об эти скалы, чем послужит…
Он не договорил и, схватив карабин Вильсона, стал наводить его на кондора, но руки его дрожали, глаза заволоклись туманом, и он не мог прицелиться.
– Позвольте мне, – сказал майор.
И, неподвижный, спокойный, уверенный, Мак-Наббс при целился в кондора: тот был от него уже в трехстах футах. Но не успел майор нажать курок своего карабина, как в глубине долины раздался выстрел; белый дымок поднялся между двумя базальтовыми громадами – и кондор, сраженный пулей в голову, медленно описывая круги, стал спускаться, словно на парашюте, на своих широко распростертых крыльях. Не выпуская добычи, он мягко упал футах в десяти от крутого берега ручья.
– Вперед! Вперед! – крикнул Гленарван.
И, не стараясь узнать, откуда раздался благодетельный выстрел, он кинулся к кондору. Спутники его помчались за ним. Когда они добежали до кондора, птица была уже мертва, а тела Роберта почти не было видно из-под ее широких крыльев.
Гленарван бросился к мальчику, вырвал его из когтей кондора, уложил на траву и приник ухом к груди безжизненного тела.
Никогда еще из уст человеческих не исторгалось такого радостного крика, как тот, что вырвался в этот миг у Гленарвана:
– Он жив! Он жив еще!
В одну минуту с Роберта сняли одежду, смочили ему лицо свежей водой. Мальчик пошевелился, открыл глаза, посмотрел и пробормотал:
– А, это вы, милорд… отец мой!..
Гленарван, задыхаясь от волнения, был не в силах ответить: опустившись на колени возле чудом спасенного мальчика, он плакал от радости.
Глава XV
ИСПАНСКИЙ ЯЗЫК ЖАКА ПАГАНЕЛЯ
Роберт, избавившись от одной огромной опасности, тут же подвергся другой – пожалуй, не меньшей: его едва не задушили в объятиях. Хотя он был еще очень слаб, ни один из его спутников не мог удержаться от того, чтобы не прижать его к груди. Но надо полагать, что такие сердечные объятия не гибельны для больных: по крайней мере, Роберт от них не умер.
Но от спасенного мысли наших путешественников обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.
Шагах в пятидесяти от реки он увидел человека чрезвычайно высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. Он держал длинное ружье. Этот неожиданно появившийся человек был широкоплеч, с длинными волосами, схваченными кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов. Его смуглое лицо было раскрашено: брови – красной краской, нижние веки – черной, а лоб – белой. Он был в одежде индейцев пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный плащ из шкуры гуанако, разукрашенный красным орнаментом и сшитый жилами страуса. Под плащом виднелась еще одежда из лисьего меха. Она была стянута поясом, у которого висел мешочек с красками для лица.
Несмотря на пеструю раскраску, лицо этого патагонца было величественно и говорило о его несомненном уме. В позе, пол ной достоинства, он ожидал, что будет дальше. Глядя на эту неподвижную, внушительную фигуру, можно было принять ее за статую хладнокровия.
Как только майор заметил патагонца, он указал на него Гленарвану, и тот тотчас же побежал к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван взял его руку и крепко пожал.
В глазах Эдуарда, во всем его сияющем лице, светилась такая горячая благодарность, что патагонец, конечно, не мог не понять его. Он слегка нагнул голову и произнес несколько слов, которые остались непонятными как для майора, так и для его кузена.
Тогда патагонец, внимательно посмотрев на чужестранцев, заговорил на другом языке, но, как он ни старался, его не поняли и на этот раз. Однако во фразах, произнесенных туземцем, что-то напомнило Гленарвану испанский язык – он знал несколько общеупотребительных испанских слов.
– Espanol? – спросил он.
Патагонец кивнул головой сверху вниз – движение, имеющее значение подтверждения у всех народов.
– Отлично, – сказал майор, – теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову учить испанский язык!
Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и раскланялся перед патагонцем с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас рассказали, в чем дело.
– Чудесно! – воскликнул он.
И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил:
– Vos sois um homem de bem [51].
Туземец, видимо, напряг слух, но ничего не ответил.
– Он не понимает, – сказал географ.
– Быть может, вы неправильно произносите? – спросил майор.
– Возможно. Произношение дьявольское!
И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но успех ее был тот же.
– Ну, выразимся иначе, – сказал географ и, произнося медленно, как учитель в классе, спросил патагонца: – Sem duvida, um Patag?o? [52]
Тот по-прежнему молчал.
– Dizeime! [53] – добавил Паганель. Патагонец и на этот раз не проронил ни слова.
– Vos compriendeis? [54] – закричал Паганель так громко, что едва не порвал себе голосовые связки.
Было очевидно, что индеец не понимал того, что ему говорили, так как он ответил наконец по-испански:
– No comprendo [55].
Тут уж настала очередь Паганеля изумиться, и он с видимым раздражением сдвинул очки со лба на глаза.
– Пусть меня повесят, если я понимаю хоть одно слово из этого дьявольского диалекта! – воскликнул он. – Верно, это арауканское наречие.
– Да нет же, – отозвался Гленарван, – этот человек ответил по-испански.
И, повернувшись к патагонцу, он вновь спросил его:
– Espa?ol?
– Si, si![56] – ответил туземец.
Паганель прямо-таки остолбенел. Майор и Гленарван украдкой переглядывались.
– А знаете, мой ученый друг, – начал, слегка улыбаясь, майор, – может быть, вы что-нибудь перепутали по вашей бесподобной рассеянности?
– Как? Что? – насторожился географ.
– Дело в том, что патагонец, несомненно, говорит по-испански.
– Он?
– Да, он! Уж не изучили ли вы случайно другой язык, приняв его…
Мак-Наббс не успел договорить.
– О! – возмущенно прервал его ученый, пожимая плечами, и довольно сухо сказал: – Вы слишком много позволяете себе.
– Но чем же объяснить, что вы его не понимаете? – ответил Мак-Наббс.
– Не понимаю я потому, что этот туземец плохо говорит! – ответил, начиная раздражаться, географ.
– Так вы считаете, что он плохо говорит, только потому, что вы его не понимаете? – спокойно спросил майор.
– Послушайте, Мак-Наббс, – вмешался Гленарван, – ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, но не настолько, чтобы изучить один язык вместо другого.
– Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне: что здесь происходит?
– Мне нечего объяснять: я констатирую, – ответил географ. – Вот книга, которой я ежедневно пользуюсь для преодоления трудностей испанского языка. Посмотрите на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!
С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и через несколько минут вытащил весьма потрепанный томик, который и подал с уверенным видом майору. Тот взял книжку и посмотрел на нее.
– Что это за произведение? – спросил он.
– Это «Лузиады», – ответил Паганель, – великолепная героическая поэма, которая…
– «Лузиады»? – воскликнул Гленарван.
– Да, друг мой, не более не менее как «Лузиады» великого Камоэнса!
– Камоэнса? – повторил Гленарван. – Но, бедный друг мой, ведь Камоэнс – португалец! Вы в течение последних шести недель изучаете португальский язык!..
– Камоэнс… «Лузиады»… Португальский… – вот все, что мог пролепетать Паганель.
У него потемнело в глазах, а в ушах загремел гомерический хохот обступивших его спутников.
Патагонец и бровью не повел. Он терпеливо ждал объяснения того, что происходило на его глазах и было ему совершен но непонятно.
– Ах я безумец, сумасшедший! – воскликнул наконец Паганель. – Вот оно что! Значит, в самом деле! Это не шутка! И я мог… я! Да ведь это вавилонское смешение языков! Ах, друзья мои, друзья! Подумайте только: отправиться в Индию и очутиться в Чили, учить испанский язык, а говорить на португальском!.. Нет, это уж слишком! Если так пойдет и дальше, то в один прекрасный день я, вместо того чтобы выбросить в окно сигару, выброшусь сам.
Видя, как Паганель относится к своему злоключению, как переживает он свою комическую неудачу, нельзя было не смеяться. Впрочем, он первый подал пример.
– Смейтесь, друзья мои, смейтесь от души! – повторял он. – Поверьте мне, что всех больше буду смеяться над собой я сам! – И, говоря это, он захохотал так, как, должно быть, не хохотал никогда ни один ученый в мире.
– Шутки шутками, но мы остались без переводчика, – сказал майор.
– О, не отчаивайтесь, – отозвался Паганель, – португальский и испанский языки до того похожи, что, как видите, я смог даже перепутать их, но зато это же сходство поможет мне быстро исправить свою ошибку, и в недалеком будущем я смогу поблагодарить этого достойного патагонца на языке, которым он так хорошо владеет.
Паганель не ошибся: уже через несколько минут ему удалось обменяться с туземцем несколькими словами. Географ даже узнал, что патагонца зовут Талькав, что на арауканском языке значит «громовержец». По всей вероятности, это прозвище дано ему за умение метко стрелять.
Но особенно обрадовался Гленарван тому, что патагонец оказался профессиональным проводником по пампасам. Казалось, сама судьба послала им этого патагонца, и все окончательно уверовали в успех экспедиции, и никто уж не сомневался в спасении капитана Гранта.
Путешественники вернулись вместе с индейцем к Роберту. Мальчик протянул руки к туземцу, и тот безмолвно положил ему на голову свою руку. Он осмотрел Роберта, ощупал ушиб ленные места. Затем, улыбаясь, пошел к берегу реки, сорвал там несколько пучков дикого сельдерея и, вернувшись, натер им тело больного. После этого сделанного чрезвычайно осторож но массажа мальчик почувствовал прилив сил, и стало ясно, что, отдохнув несколько часов, он встанет на ноги.
Было решено этот день и следующую ночь провести в лагере. Надо было еще решить два важных вопроса: относительно пи щи и транспорта. Ни съестных припасов, ни мулов у путешественников не было. К счастью, теперь с ними был Талькав. Этот проводник, привыкший сопровождать путешественников вдоль границы Патагонии, один из самых умных местных бакеанос, взялся снабдить Гленарвана всем необходимым для его небольшого отряда. Он предложил отправиться в индейскую деревню – тольдерию, находившуюся всего в четырех милях. Там, по его словам, можно будет достать все, в чем нуждалась экспедиция. Предложение это было сделано наполовину с помощью жестов, а наполовину с помощью испанских слов, которые Паганелю удалось понять. Оно было принято, и Гленарван со своим ученым другом, простившись с товарищами, немедленно направились вслед за проводником-патагонцем вверх по течению реки.
Они шли полтора часа, быстро, большими шагами, стараясь поспеть за великаном Талькавом. Вся эта прилегавшая к подножию Анд местность отличалась красотой и замечательным плодородием. Одни тучные пастбища сменялись другими. Казалось, они свободно могли прокормить хоть стотысячное стадо. Широкие пруды, соединенные между собой частой сетью речек, обильно питали своей влагой зеленеющие равнины. Черношейные лебеди резвились в этом водяном царстве, оспаривая его у множества страусов, носившихся по льяносам. Вообще мир пернатых был здесь блестящ, очень шумен и вместе с тем изумительно разнообразен. «Изакас» – изящные горлицы, серенькие с белыми полосками, и желтые кардиналы, сидя на ветках деревьев, напоминали живые цветы. Перелетные голуби летели куда-то вдаль, а мелкие птахи, носясь друг за другом, наполняли воздух своим пронзительным чириканьем.
Жак Паганель был в упоении от всего окружающего, и из его уст то и дело вырывались восторженные восклицания. Это очень удивляло патагонца: тот считал вполне естественным, что на деревьях есть птицы, на прудах – лебеди, а на лугах – травы. Вообще ученому-географу не пришлось ни жалеть о предпринятой прогулке, ни жаловаться на ее продолжительность. Когда он увидел поселение индейцев, ему показалось, что он только что пустился в путь. Тольдерия раскинулась в глубине долины, сжатой отрогами Анд. Здесь в шалашах из ветвей жило человек тридцать туземцев-кочевников. Они занимались скотоводством и, перегоняя с пастбища на пастбище большие стада коров, быков, лошадей и овец, всюду находили для своих четвероногих питомцев обильную пищу.
Но от спасенного мысли наших путешественников обратились к спасителю, и, разумеется, майору первому пришло в голову осмотреться кругом.
Шагах в пятидесяти от реки он увидел человека чрезвычайно высокого роста, неподвижно стоявшего на уступе у самой подошвы горы. Он держал длинное ружье. Этот неожиданно появившийся человек был широкоплеч, с длинными волосами, схваченными кожаным ремешком. Рост его превышал шесть футов. Его смуглое лицо было раскрашено: брови – красной краской, нижние веки – черной, а лоб – белой. Он был в одежде индейцев пограничной полосы Патагонии: на нем был великолепный плащ из шкуры гуанако, разукрашенный красным орнаментом и сшитый жилами страуса. Под плащом виднелась еще одежда из лисьего меха. Она была стянута поясом, у которого висел мешочек с красками для лица.
Несмотря на пеструю раскраску, лицо этого патагонца было величественно и говорило о его несомненном уме. В позе, пол ной достоинства, он ожидал, что будет дальше. Глядя на эту неподвижную, внушительную фигуру, можно было принять ее за статую хладнокровия.
Как только майор заметил патагонца, он указал на него Гленарвану, и тот тотчас же побежал к нему. Патагонец сделал два шага вперед. Гленарван взял его руку и крепко пожал.
В глазах Эдуарда, во всем его сияющем лице, светилась такая горячая благодарность, что патагонец, конечно, не мог не понять его. Он слегка нагнул голову и произнес несколько слов, которые остались непонятными как для майора, так и для его кузена.
Тогда патагонец, внимательно посмотрев на чужестранцев, заговорил на другом языке, но, как он ни старался, его не поняли и на этот раз. Однако во фразах, произнесенных туземцем, что-то напомнило Гленарвану испанский язык – он знал несколько общеупотребительных испанских слов.
– Espanol? – спросил он.
Патагонец кивнул головой сверху вниз – движение, имеющее значение подтверждения у всех народов.
– Отлично, – сказал майор, – теперь дело за нашим другом Паганелем. Хорошо, что ему пришло в голову учить испанский язык!
Позвали Паганеля. Он немедленно прибежал и раскланялся перед патагонцем с чисто французской грацией, которую тот, по всей вероятности, не смог оценить. Географу тотчас рассказали, в чем дело.
– Чудесно! – воскликнул он.
И, широко открывая рот, чтобы яснее выговаривать, он проговорил:
– Vos sois um homem de bem [51].
Туземец, видимо, напряг слух, но ничего не ответил.
– Он не понимает, – сказал географ.
– Быть может, вы неправильно произносите? – спросил майор.
– Возможно. Произношение дьявольское!
И Паганель снова повторил свою любезную фразу, но успех ее был тот же.
– Ну, выразимся иначе, – сказал географ и, произнося медленно, как учитель в классе, спросил патагонца: – Sem duvida, um Patag?o? [52]
Тот по-прежнему молчал.
– Dizeime! [53] – добавил Паганель. Патагонец и на этот раз не проронил ни слова.
– Vos compriendeis? [54] – закричал Паганель так громко, что едва не порвал себе голосовые связки.
Было очевидно, что индеец не понимал того, что ему говорили, так как он ответил наконец по-испански:
– No comprendo [55].
Тут уж настала очередь Паганеля изумиться, и он с видимым раздражением сдвинул очки со лба на глаза.
– Пусть меня повесят, если я понимаю хоть одно слово из этого дьявольского диалекта! – воскликнул он. – Верно, это арауканское наречие.
– Да нет же, – отозвался Гленарван, – этот человек ответил по-испански.
И, повернувшись к патагонцу, он вновь спросил его:
– Espa?ol?
– Si, si![56] – ответил туземец.
Паганель прямо-таки остолбенел. Майор и Гленарван украдкой переглядывались.
– А знаете, мой ученый друг, – начал, слегка улыбаясь, майор, – может быть, вы что-нибудь перепутали по вашей бесподобной рассеянности?
– Как? Что? – насторожился географ.
– Дело в том, что патагонец, несомненно, говорит по-испански.
– Он?
– Да, он! Уж не изучили ли вы случайно другой язык, приняв его…
Мак-Наббс не успел договорить.
– О! – возмущенно прервал его ученый, пожимая плечами, и довольно сухо сказал: – Вы слишком много позволяете себе.
– Но чем же объяснить, что вы его не понимаете? – ответил Мак-Наббс.
– Не понимаю я потому, что этот туземец плохо говорит! – ответил, начиная раздражаться, географ.
– Так вы считаете, что он плохо говорит, только потому, что вы его не понимаете? – спокойно спросил майор.
– Послушайте, Мак-Наббс, – вмешался Гленарван, – ваше предположение невероятно. Как ни рассеян наш друг Паганель, но не настолько, чтобы изучить один язык вместо другого.
– Тогда, дорогой Эдуард, или лучше вы, почтенный Паганель, объясните мне: что здесь происходит?
– Мне нечего объяснять: я констатирую, – ответил географ. – Вот книга, которой я ежедневно пользуюсь для преодоления трудностей испанского языка. Посмотрите на нее, майор, и вы увидите, что я не ввожу вас в заблуждение!
С этими словами Паганель начал рыться в своих многочисленных карманах и через несколько минут вытащил весьма потрепанный томик, который и подал с уверенным видом майору. Тот взял книжку и посмотрел на нее.
– Что это за произведение? – спросил он.
– Это «Лузиады», – ответил Паганель, – великолепная героическая поэма, которая…
– «Лузиады»? – воскликнул Гленарван.
– Да, друг мой, не более не менее как «Лузиады» великого Камоэнса!
– Камоэнса? – повторил Гленарван. – Но, бедный друг мой, ведь Камоэнс – португалец! Вы в течение последних шести недель изучаете португальский язык!..
– Камоэнс… «Лузиады»… Португальский… – вот все, что мог пролепетать Паганель.
У него потемнело в глазах, а в ушах загремел гомерический хохот обступивших его спутников.
Патагонец и бровью не повел. Он терпеливо ждал объяснения того, что происходило на его глазах и было ему совершен но непонятно.
– Ах я безумец, сумасшедший! – воскликнул наконец Паганель. – Вот оно что! Значит, в самом деле! Это не шутка! И я мог… я! Да ведь это вавилонское смешение языков! Ах, друзья мои, друзья! Подумайте только: отправиться в Индию и очутиться в Чили, учить испанский язык, а говорить на португальском!.. Нет, это уж слишком! Если так пойдет и дальше, то в один прекрасный день я, вместо того чтобы выбросить в окно сигару, выброшусь сам.
Видя, как Паганель относится к своему злоключению, как переживает он свою комическую неудачу, нельзя было не смеяться. Впрочем, он первый подал пример.
– Смейтесь, друзья мои, смейтесь от души! – повторял он. – Поверьте мне, что всех больше буду смеяться над собой я сам! – И, говоря это, он захохотал так, как, должно быть, не хохотал никогда ни один ученый в мире.
– Шутки шутками, но мы остались без переводчика, – сказал майор.
– О, не отчаивайтесь, – отозвался Паганель, – португальский и испанский языки до того похожи, что, как видите, я смог даже перепутать их, но зато это же сходство поможет мне быстро исправить свою ошибку, и в недалеком будущем я смогу поблагодарить этого достойного патагонца на языке, которым он так хорошо владеет.
Паганель не ошибся: уже через несколько минут ему удалось обменяться с туземцем несколькими словами. Географ даже узнал, что патагонца зовут Талькав, что на арауканском языке значит «громовержец». По всей вероятности, это прозвище дано ему за умение метко стрелять.
Но особенно обрадовался Гленарван тому, что патагонец оказался профессиональным проводником по пампасам. Казалось, сама судьба послала им этого патагонца, и все окончательно уверовали в успех экспедиции, и никто уж не сомневался в спасении капитана Гранта.
Путешественники вернулись вместе с индейцем к Роберту. Мальчик протянул руки к туземцу, и тот безмолвно положил ему на голову свою руку. Он осмотрел Роберта, ощупал ушиб ленные места. Затем, улыбаясь, пошел к берегу реки, сорвал там несколько пучков дикого сельдерея и, вернувшись, натер им тело больного. После этого сделанного чрезвычайно осторож но массажа мальчик почувствовал прилив сил, и стало ясно, что, отдохнув несколько часов, он встанет на ноги.
Было решено этот день и следующую ночь провести в лагере. Надо было еще решить два важных вопроса: относительно пи щи и транспорта. Ни съестных припасов, ни мулов у путешественников не было. К счастью, теперь с ними был Талькав. Этот проводник, привыкший сопровождать путешественников вдоль границы Патагонии, один из самых умных местных бакеанос, взялся снабдить Гленарвана всем необходимым для его небольшого отряда. Он предложил отправиться в индейскую деревню – тольдерию, находившуюся всего в четырех милях. Там, по его словам, можно будет достать все, в чем нуждалась экспедиция. Предложение это было сделано наполовину с помощью жестов, а наполовину с помощью испанских слов, которые Паганелю удалось понять. Оно было принято, и Гленарван со своим ученым другом, простившись с товарищами, немедленно направились вслед за проводником-патагонцем вверх по течению реки.
Они шли полтора часа, быстро, большими шагами, стараясь поспеть за великаном Талькавом. Вся эта прилегавшая к подножию Анд местность отличалась красотой и замечательным плодородием. Одни тучные пастбища сменялись другими. Казалось, они свободно могли прокормить хоть стотысячное стадо. Широкие пруды, соединенные между собой частой сетью речек, обильно питали своей влагой зеленеющие равнины. Черношейные лебеди резвились в этом водяном царстве, оспаривая его у множества страусов, носившихся по льяносам. Вообще мир пернатых был здесь блестящ, очень шумен и вместе с тем изумительно разнообразен. «Изакас» – изящные горлицы, серенькие с белыми полосками, и желтые кардиналы, сидя на ветках деревьев, напоминали живые цветы. Перелетные голуби летели куда-то вдаль, а мелкие птахи, носясь друг за другом, наполняли воздух своим пронзительным чириканьем.
Жак Паганель был в упоении от всего окружающего, и из его уст то и дело вырывались восторженные восклицания. Это очень удивляло патагонца: тот считал вполне естественным, что на деревьях есть птицы, на прудах – лебеди, а на лугах – травы. Вообще ученому-географу не пришлось ни жалеть о предпринятой прогулке, ни жаловаться на ее продолжительность. Когда он увидел поселение индейцев, ему показалось, что он только что пустился в путь. Тольдерия раскинулась в глубине долины, сжатой отрогами Анд. Здесь в шалашах из ветвей жило человек тридцать туземцев-кочевников. Они занимались скотоводством и, перегоняя с пастбища на пастбище большие стада коров, быков, лошадей и овец, всюду находили для своих четвероногих питомцев обильную пищу.