Страница:
— Именно восемь, — поддержал его я, — во всяком случае, такую цифру Дирк Петерс слышал от дикаря, плывшего в каноэ вместе с ним и Артуром Пимом. Дикарь этот по имени Ну-Ну настаивал также на том, что весь архипелаг управляется суверенным владыкой, королем по имени Тсалемон, обитающим на самом крошечном островке… Если потребуется, метис подтвердит нам это.
— Так вот, — продолжал капитан, — может статься, что землетрясение пощадило остальные острова, что они все еще обитаемы, поэтому, приблизившись к ним, мы должны соблюдать осторожность…
— До них уже недалеко, — добавил я. — Кто знает, капитан, не спасся ли ваш брат со своими матросами на одном из этих островов?
Такая возможность существовала, но не могла нас радовать, ибо это означало, что бедняги угодили в лапы дикарей, которых давно не было на Тсалале. Кроме того, чтобы вызволить их из плена — это при условии, что им сохранили жизнь, — команде «Халбрейн» пришлось бы применять силу, и еще неизвестно, кто выиграет сражение…
— Джэм, — сказал капитан, — мы идем со скоростью восемь-девять миль в час, а это значит, что через несколько часов может показаться земля. Распорядись глядеть в оба!
— Уже распорядился, капитан.
— Ты посадил в «сорочье гнездо» наблюдателя?
— Там сидит Дирк Петерс — он вызвался сам.
— Что ж, Джэм, на его бдительность можно положиться…
— Как и на его зоркость, — добавил я. — У него несравненное зрение!
Шхуна продолжала плыть на запад до десяти часов. Метис на мачте помалкивал. Я уже спрашивал себя, не произойдет ли здесь то же, что с островами Аврора и Гласса, которые мы тщетно разыскивали между Фолклендами и Южной Георгией. На горизонте не возникло никакого подобия земли. Оставалось надеяться, что острова отличаются равнинным рельефом и что заметить их можно, лишь подойдя к ним мили на две. Правда, утром ветер заметно ослаб и течение отнесло нас дальше к югу, чем нам хотелось. Но с двух часов пополудни окреп снова, и Джэм Уэст выправил курс.
«Халбрейн» уже два часа плыла в нужном направлении, а на горизонте так и не появилось никакой суши.
— Не может быть, чтобы мы ничего не нашли! — сокрушался Лен Гай. — Ведь, если верить Артуру Пиму, Тсалал является частью обширного архипелага…
— Однако он не говорит, что видел острова, пока «Джейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал, — заметил я.
— Вы правы, мистер Джорлинг. Однако за сегодняшний день «Халбрейн» преодолела расстояние никак не меньше пятидесяти миль, а я полагал, что речь идет об островах, лежащих достаточно близко друг к другу…
— Что ж, капитан, приходится заключить, — а это не выходит за пределы вероятного, — что землетрясение похоронило в океанской пучине все острова архипелага, к которому принадлежал остров Тсалал…
— Земля по правому борту! — раздался крик Дирка Петерса. Все взгляды устремились в указанном направлении, однако мы ничего не смогли разглядеть. Правда, метис, вознесенный на верхушку фок-мачты, мог заметить то, что еще долго будет скрыто от наших глаз. Кроме того, приходилось учитывать его дальнозоркость. Словом, я не допускал и мысли, что он способен ошибиться.
И действительно, спустя полчаса мы разглядели в бинокль несколько освещенных косыми лучами солнца островков, разбросанных по океанской глади в двух-трех милях к западу. Старший помощник велел приспустить верхние паруса, и «Халбрейн» поплыла вперед, ловя ветер только бизанью, косым фоком и стакселем.
Следовало ли нам тут же готовиться к обороне, заряжать ружья и камнеметы, расправлять абордажные сети? Капитан решил, что, прежде чем принимать меры предосторожности, нужно подойти к островкам поближе.
Вместо обширных островов, упомянутых Артуром Пимом, нашему взгляду предстали полдюжины скал, едва торчащих из воды… В этот момент метис, соскользнув по правому бакштагу, ступил на палубу.
— Что же, Дирк Петерс, — обратился к нему Лен Гай, — ты узнаешь этот архипелаг?
— Архипелаг? — Метис покачал головой. — Нет, это всего лишь пять-шесть островков… Одни скалы… Ну и острова…
И действительно, несколько закругленных горных верхушек, вершин — вот все, что осталось от архипелага, вернее, от его западной части. Однако оставалась надежда, что архипелаг протянулся на несколько градусов и что землетрясение уничтожило только западную группу островов.
По мере приближения мы убеждались, что от западной части архипелага остались лишь крупинки. Площадь самых крупных островков не превышала пятидесяти — шестидесяти квадратных саженей, а самых крошечных — трех-четырех. Последние напоминали россыпь рифов, о которые плескался ленивый прибой.
«Халбрейн» ни в коем случае не следовало забираться в гущу рифов, ибо это грозило бы ее бортам и килю. Мы решили довольствоваться общим осмотром и разок-другой высадиться на скалы, ибо там могли оказаться бесценные следы.
Остановившись в десятке кабельтовых от главного островка, Лен Гай велел забросить лот. Дно оказалось в двадцати саженях — должно быть, это была поверхность ушедшего под воду острова, центральная часть которого выступала из воды всего на пять-шесть саженей.
Шхуна подошла к островку и стала на якорь. Джэм Уэст хотел было лечь в дрейф, однако не стал этого делать, ибо нас снесло бы к югу сильным течением. На море не было ни малейшего волнения, и небо не предвещало ухудшения погоды.
Как только якорь зацепился за дно, спустили шлюпку, в которую уселись Лен Гай, боцман, Дирк Петерс, Мартин Холт, еще двое матросов и я.
Четверть мили, отделявшие корабль от ближайшего островка, шлюпка преодолела быстро, виляя по узким протокам. Торчащие из воды верхушки скал то и дело захлестывало волнами, поэтому на них никак не могло остаться следов, свидетельствующих о времени землетрясения. Впрочем, мы и не надеялись на многое.
Шлюпка скользила среди камней. Дирк Петерс стоял в полный рост на корме, правя рулем и мастерски избегая столкновений с острыми краями рифов. Здесь сквозь толщу неподвижной, прозрачной воды мы могли наблюдать дно — то был отнюдь не песок, усеянный ракушками, а черные глыбы со следами сухопутной растительности. Мы не ошибались, это не была подводная флора — кое-где клочки травы всплыли на поверхность. Вот и первое доказательство того, что почва, на которой эта трава произрастала, совсем недавно ушла под воду.
Шлюпка приблизилась к островку, и один из матросов метнул кошку, лапа которой засела в трещине между камней. Мы подтянули шлюпку к берегу.
Итак, перед нами лежал один из обширнейших островов архипелага, от которого остался лишь неправильной формы овал с окружностью в каких-то сто пятьдесят саженей. Верхняя точка его находилась всего в двадцати пяти — тридцати футах от поверхности океана.
— Поднимается ли прилив настолько? — спросил я Лена Гая.
— Никогда, — отвечал тот. — Возможно, в центре островка нам удастся обнаружить остатки растительности, руины человеческого жилища или хотя бы следы стоянки…
— Самое лучшее — следовать за Дирком Петерсом. Он уже успел нас обогнать, — предложил боцман. — Этот чертов метис разглядит своими рысьими глазами то, что наверняка проглядим мы!
Вскоре все мы поднялись на верхушку островка. Здесь и впрямь хватало остатков — вернее останков домашней живности, о которой рассказано в дневнике Артура Пима, — различной птицы, уток, свиней с черной щетиной на затвердевшей коже. Однако здешние кости пролежали на ветру не более нескольких месяцев, в отличие от станков, обнаруженных на острове Тсалал. Это подтверждало наш вывод о том, что землетрясение разразилось совсем недавно. Кроме того, там и здесь на островке зеленели сельдерей и ложечница и виднелись свежие цветки.
— Они распустились в этом году! — воскликнул я. — Они не испытали на себе зимней стужи…
— Согласен с вами, мистер Джорлинг, — отозвался Харлигерли— Но не могли ли они вырасти уже после землетрясения?
— Это совершенно невозможно, — отвечал я, как и подобает человеку, не желающему расставаться с излюбленной идеей.
На островке произрастал также чахлый кустарник, напоминающий дикий орешник. Дирк Петерс сорвал и поднес нам ветку, полную сока. С ветки свисали орешки — точно такие, какими питался метис и его спутники, забравшиеся в расселину холма поблизости от деревни Клок-Клок, откуда они угодили в лабиринт. От всего этого не острове Тсалал не осталось и следа.
Дирк Петерс освободил несколько орешков от зеленой оболочки и разгрыз их своими мощными зубами, способными, казалось, размолоть и чугунное ядро.
Теперь у нас исчезли последние сомнения: землетрясение произошло после ухода Паттерсона. Выходит, участь, постигшая жителей острова Тсалал, кости которых усеивали землю неподалеку от деревни, была следствием другой катастрофы. Что касается капитана Уильяма Гая и пятерых матросов с «Джейн», то они, видимо, вовремя унесли ноги, ибо мы не обнаружили на острове их тел.
Но где же они нашли приют, покинув остров Тсалал? Этот вопрос преследовал нас. Впрочем, наше путешествие ставило и другие вопросы, не более близкие к разрешению…
Не стану распространяться о подробностях обследования архипелага. Оно заняло полтора дня, поскольку шхуна посетила каждый островок. Повсюду нас ждало одно и то же — растения и останки, что только подкрепляло нашу уверенность в правильности сделанных выводов. Капитан, старший помощник, боцман и я согласились, что катастрофа смела с лица земли всех до одного туземцев. «Халбрейн» не угрожало нападение.
Однако следовало ли заключить, что Уильяма Гая и пятерых матросов постигла та же печальная участь? Мои рассуждения, с которыми согласился в конце концов и Лен Гай, сводились к следующему:
— На мой взгляд, искусственный обвал холма у деревни Клок-Клок пощадил нескольких членов экипажа «Джейн» — не менее семи человек, считая Паттерсона, а также пса Тигра, останки которого мы обнаружили неподалеку от деревни. Некоторое время спустя, когда по неведомой нам причине погибла часть населения острова Тсалал, уцелевшие туземцы покинули этот остров и переплыли на другие острова архипелага Оставшись одни, в полной безопасности, Уильям Гай и его товарищи могли прекрасно существовать — ведь только что здесь находили пропитание дикари числом в несколько тысяч. Так прошло то ли десять, то ли одиннадцать лет, но несчастным так и не удалось вырваться из своей тюрьмы, несмотря на множество попыток сделать это, которые они — в этом у меня нет сомнений — не раз предпринимали, уповая то на туземное каноэ, то на лодку, построенную собственными руками. Наконец, месяцев семь тому назад, уже после исчезновения Паттерсона, остров Тсалал был до неузнаваемости изуродован землетрясением, в результате которого соседние острова почти полностью скрылись под водой. Думаю, что после этого Уильям Гай и его люди, сочтя невозможным и дальше жить на острове Тсалал, вышли в море, надеясь достичь Полярного круга. Очень вероятно, что попытка эта не увенчалась успехом, путешественников подхватило течением и понесло на юг… Разве не могли они оказаться на той самой суше, что предстала взорам Дирка Петерса и Артура Пима южнее восемьдесят четвертого градуса? Именно в этом направлении, капитан, и следует направить «Халбрейн». Оставив за кормой еще две-три параллели, мы можем надеяться отыскать их. Наша цель там, и кто из нас не пожелает пожертвовать собой, чтобы достичь ее?
— Да поможет нам Господь, мистер Джорлинг! — отвечал Лен Гай.
Позже, оставшись со мной один на один, боцман не удержался и сказал:
— Я внимательно слушал вас, мистер Джорлинг, и, должен сознаться, вы меня почти убедили…
— Скоро у вас не останется никаких сомнений, Харлигерли.
— Когда же?
— Раньше, чем вы думаете!
На следующий день, 29 декабря, в шесть часов утра, шхуна снялась с якоря и, воспользовавшись легким северо-восточным ветерком, взяла курс прямиком на юг.
— Так вот, — продолжал капитан, — может статься, что землетрясение пощадило остальные острова, что они все еще обитаемы, поэтому, приблизившись к ним, мы должны соблюдать осторожность…
— До них уже недалеко, — добавил я. — Кто знает, капитан, не спасся ли ваш брат со своими матросами на одном из этих островов?
Такая возможность существовала, но не могла нас радовать, ибо это означало, что бедняги угодили в лапы дикарей, которых давно не было на Тсалале. Кроме того, чтобы вызволить их из плена — это при условии, что им сохранили жизнь, — команде «Халбрейн» пришлось бы применять силу, и еще неизвестно, кто выиграет сражение…
— Джэм, — сказал капитан, — мы идем со скоростью восемь-девять миль в час, а это значит, что через несколько часов может показаться земля. Распорядись глядеть в оба!
— Уже распорядился, капитан.
— Ты посадил в «сорочье гнездо» наблюдателя?
— Там сидит Дирк Петерс — он вызвался сам.
— Что ж, Джэм, на его бдительность можно положиться…
— Как и на его зоркость, — добавил я. — У него несравненное зрение!
Шхуна продолжала плыть на запад до десяти часов. Метис на мачте помалкивал. Я уже спрашивал себя, не произойдет ли здесь то же, что с островами Аврора и Гласса, которые мы тщетно разыскивали между Фолклендами и Южной Георгией. На горизонте не возникло никакого подобия земли. Оставалось надеяться, что острова отличаются равнинным рельефом и что заметить их можно, лишь подойдя к ним мили на две. Правда, утром ветер заметно ослаб и течение отнесло нас дальше к югу, чем нам хотелось. Но с двух часов пополудни окреп снова, и Джэм Уэст выправил курс.
«Халбрейн» уже два часа плыла в нужном направлении, а на горизонте так и не появилось никакой суши.
— Не может быть, чтобы мы ничего не нашли! — сокрушался Лен Гай. — Ведь, если верить Артуру Пиму, Тсалал является частью обширного архипелага…
— Однако он не говорит, что видел острова, пока «Джейн» стояла на якоре у берега острова Тсалал, — заметил я.
— Вы правы, мистер Джорлинг. Однако за сегодняшний день «Халбрейн» преодолела расстояние никак не меньше пятидесяти миль, а я полагал, что речь идет об островах, лежащих достаточно близко друг к другу…
— Что ж, капитан, приходится заключить, — а это не выходит за пределы вероятного, — что землетрясение похоронило в океанской пучине все острова архипелага, к которому принадлежал остров Тсалал…
— Земля по правому борту! — раздался крик Дирка Петерса. Все взгляды устремились в указанном направлении, однако мы ничего не смогли разглядеть. Правда, метис, вознесенный на верхушку фок-мачты, мог заметить то, что еще долго будет скрыто от наших глаз. Кроме того, приходилось учитывать его дальнозоркость. Словом, я не допускал и мысли, что он способен ошибиться.
И действительно, спустя полчаса мы разглядели в бинокль несколько освещенных косыми лучами солнца островков, разбросанных по океанской глади в двух-трех милях к западу. Старший помощник велел приспустить верхние паруса, и «Халбрейн» поплыла вперед, ловя ветер только бизанью, косым фоком и стакселем.
Следовало ли нам тут же готовиться к обороне, заряжать ружья и камнеметы, расправлять абордажные сети? Капитан решил, что, прежде чем принимать меры предосторожности, нужно подойти к островкам поближе.
Вместо обширных островов, упомянутых Артуром Пимом, нашему взгляду предстали полдюжины скал, едва торчащих из воды… В этот момент метис, соскользнув по правому бакштагу, ступил на палубу.
— Что же, Дирк Петерс, — обратился к нему Лен Гай, — ты узнаешь этот архипелаг?
— Архипелаг? — Метис покачал головой. — Нет, это всего лишь пять-шесть островков… Одни скалы… Ну и острова…
И действительно, несколько закругленных горных верхушек, вершин — вот все, что осталось от архипелага, вернее, от его западной части. Однако оставалась надежда, что архипелаг протянулся на несколько градусов и что землетрясение уничтожило только западную группу островов.
По мере приближения мы убеждались, что от западной части архипелага остались лишь крупинки. Площадь самых крупных островков не превышала пятидесяти — шестидесяти квадратных саженей, а самых крошечных — трех-четырех. Последние напоминали россыпь рифов, о которые плескался ленивый прибой.
«Халбрейн» ни в коем случае не следовало забираться в гущу рифов, ибо это грозило бы ее бортам и килю. Мы решили довольствоваться общим осмотром и разок-другой высадиться на скалы, ибо там могли оказаться бесценные следы.
Остановившись в десятке кабельтовых от главного островка, Лен Гай велел забросить лот. Дно оказалось в двадцати саженях — должно быть, это была поверхность ушедшего под воду острова, центральная часть которого выступала из воды всего на пять-шесть саженей.
Шхуна подошла к островку и стала на якорь. Джэм Уэст хотел было лечь в дрейф, однако не стал этого делать, ибо нас снесло бы к югу сильным течением. На море не было ни малейшего волнения, и небо не предвещало ухудшения погоды.
Как только якорь зацепился за дно, спустили шлюпку, в которую уселись Лен Гай, боцман, Дирк Петерс, Мартин Холт, еще двое матросов и я.
Четверть мили, отделявшие корабль от ближайшего островка, шлюпка преодолела быстро, виляя по узким протокам. Торчащие из воды верхушки скал то и дело захлестывало волнами, поэтому на них никак не могло остаться следов, свидетельствующих о времени землетрясения. Впрочем, мы и не надеялись на многое.
Шлюпка скользила среди камней. Дирк Петерс стоял в полный рост на корме, правя рулем и мастерски избегая столкновений с острыми краями рифов. Здесь сквозь толщу неподвижной, прозрачной воды мы могли наблюдать дно — то был отнюдь не песок, усеянный ракушками, а черные глыбы со следами сухопутной растительности. Мы не ошибались, это не была подводная флора — кое-где клочки травы всплыли на поверхность. Вот и первое доказательство того, что почва, на которой эта трава произрастала, совсем недавно ушла под воду.
Шлюпка приблизилась к островку, и один из матросов метнул кошку, лапа которой засела в трещине между камней. Мы подтянули шлюпку к берегу.
Итак, перед нами лежал один из обширнейших островов архипелага, от которого остался лишь неправильной формы овал с окружностью в каких-то сто пятьдесят саженей. Верхняя точка его находилась всего в двадцати пяти — тридцати футах от поверхности океана.
— Поднимается ли прилив настолько? — спросил я Лена Гая.
— Никогда, — отвечал тот. — Возможно, в центре островка нам удастся обнаружить остатки растительности, руины человеческого жилища или хотя бы следы стоянки…
— Самое лучшее — следовать за Дирком Петерсом. Он уже успел нас обогнать, — предложил боцман. — Этот чертов метис разглядит своими рысьими глазами то, что наверняка проглядим мы!
Вскоре все мы поднялись на верхушку островка. Здесь и впрямь хватало остатков — вернее останков домашней живности, о которой рассказано в дневнике Артура Пима, — различной птицы, уток, свиней с черной щетиной на затвердевшей коже. Однако здешние кости пролежали на ветру не более нескольких месяцев, в отличие от станков, обнаруженных на острове Тсалал. Это подтверждало наш вывод о том, что землетрясение разразилось совсем недавно. Кроме того, там и здесь на островке зеленели сельдерей и ложечница и виднелись свежие цветки.
— Они распустились в этом году! — воскликнул я. — Они не испытали на себе зимней стужи…
— Согласен с вами, мистер Джорлинг, — отозвался Харлигерли— Но не могли ли они вырасти уже после землетрясения?
— Это совершенно невозможно, — отвечал я, как и подобает человеку, не желающему расставаться с излюбленной идеей.
На островке произрастал также чахлый кустарник, напоминающий дикий орешник. Дирк Петерс сорвал и поднес нам ветку, полную сока. С ветки свисали орешки — точно такие, какими питался метис и его спутники, забравшиеся в расселину холма поблизости от деревни Клок-Клок, откуда они угодили в лабиринт. От всего этого не острове Тсалал не осталось и следа.
Дирк Петерс освободил несколько орешков от зеленой оболочки и разгрыз их своими мощными зубами, способными, казалось, размолоть и чугунное ядро.
Теперь у нас исчезли последние сомнения: землетрясение произошло после ухода Паттерсона. Выходит, участь, постигшая жителей острова Тсалал, кости которых усеивали землю неподалеку от деревни, была следствием другой катастрофы. Что касается капитана Уильяма Гая и пятерых матросов с «Джейн», то они, видимо, вовремя унесли ноги, ибо мы не обнаружили на острове их тел.
Но где же они нашли приют, покинув остров Тсалал? Этот вопрос преследовал нас. Впрочем, наше путешествие ставило и другие вопросы, не более близкие к разрешению…
Не стану распространяться о подробностях обследования архипелага. Оно заняло полтора дня, поскольку шхуна посетила каждый островок. Повсюду нас ждало одно и то же — растения и останки, что только подкрепляло нашу уверенность в правильности сделанных выводов. Капитан, старший помощник, боцман и я согласились, что катастрофа смела с лица земли всех до одного туземцев. «Халбрейн» не угрожало нападение.
Однако следовало ли заключить, что Уильяма Гая и пятерых матросов постигла та же печальная участь? Мои рассуждения, с которыми согласился в конце концов и Лен Гай, сводились к следующему:
— На мой взгляд, искусственный обвал холма у деревни Клок-Клок пощадил нескольких членов экипажа «Джейн» — не менее семи человек, считая Паттерсона, а также пса Тигра, останки которого мы обнаружили неподалеку от деревни. Некоторое время спустя, когда по неведомой нам причине погибла часть населения острова Тсалал, уцелевшие туземцы покинули этот остров и переплыли на другие острова архипелага Оставшись одни, в полной безопасности, Уильям Гай и его товарищи могли прекрасно существовать — ведь только что здесь находили пропитание дикари числом в несколько тысяч. Так прошло то ли десять, то ли одиннадцать лет, но несчастным так и не удалось вырваться из своей тюрьмы, несмотря на множество попыток сделать это, которые они — в этом у меня нет сомнений — не раз предпринимали, уповая то на туземное каноэ, то на лодку, построенную собственными руками. Наконец, месяцев семь тому назад, уже после исчезновения Паттерсона, остров Тсалал был до неузнаваемости изуродован землетрясением, в результате которого соседние острова почти полностью скрылись под водой. Думаю, что после этого Уильям Гай и его люди, сочтя невозможным и дальше жить на острове Тсалал, вышли в море, надеясь достичь Полярного круга. Очень вероятно, что попытка эта не увенчалась успехом, путешественников подхватило течением и понесло на юг… Разве не могли они оказаться на той самой суше, что предстала взорам Дирка Петерса и Артура Пима южнее восемьдесят четвертого градуса? Именно в этом направлении, капитан, и следует направить «Халбрейн». Оставив за кормой еще две-три параллели, мы можем надеяться отыскать их. Наша цель там, и кто из нас не пожелает пожертвовать собой, чтобы достичь ее?
— Да поможет нам Господь, мистер Джорлинг! — отвечал Лен Гай.
Позже, оставшись со мной один на один, боцман не удержался и сказал:
— Я внимательно слушал вас, мистер Джорлинг, и, должен сознаться, вы меня почти убедили…
— Скоро у вас не останется никаких сомнений, Харлигерли.
— Когда же?
— Раньше, чем вы думаете!
На следующий день, 29 декабря, в шесть часов утра, шхуна снялась с якоря и, воспользовавшись легким северо-восточным ветерком, взяла курс прямиком на юг.
Глава IV. 29 ДЕКАБРЯ — 9 ЯНВАРЯ
Я начал день с того, что внимательно перечитал двадцать пятую главу книги Эдгара По. В ней сказано, что туземцы хотели было броситься в погоню за двумя беглецами, прихватившими с собой дикаря Ну-Ну, но те уже успели отойти от берега на пять-шесть миль. Мы только что узнали, что от островов, замеченных ими в то время на западе, остались теперь лишь крохотные островки.
Наибольший интерес для нас представляют в этой главе следующие строки, которые мне хочется привести дословно: «Когда мы шли на „Джейн“ к острову Тсалал с севера, позади нас постепенно оставались наиболее труднопроходимые районы сплошного льда, — как бы этот факт ни расходился с общепринятыми представлениями об Антарктике, мы убедились в нем на собственном опыте. Попытка пробиться назад, особенно в такое время года, была бы чистейшим вздором. Лишь одно направление сулило какие-то надежды, и мы решили смело плыть к югу, где по крайней мере имелась вероятность наткнуться на землю и еще большая вероятность попасть в теплый климат…»
Так рассуждал Артур Пим, так следовало рассуждать и нам. Итак, 29 февраля — 1828 год был високосным — беглецы вышли в «бескрайний, пустынный океан», простиравшийся за восемьдесят четвертой параллелью. Мы же видели на календаре всего лишь 29 декабря. «Халбрейн» опережала челн, отошедший от острова Тсалал, на два месяца, и ей вовсе не угрожало приближение долгой полярной зимы. Вдобавок наша шхуна, забитая провиантом, с отличными командирами и прекрасной оснасткой, внушала несколько больше доверия, нежели челн, имевшийся в распоряжении Артура Пима. В его каноэ из ивовых прутьев, пятидесяти футов длиной и четырех — шести шириной, еды было столько, что вся она помещалась в панцирях трех черепах, при том что питаться ею предстояло троим…
Исходя из всего этого, я рассчитывал на успех второго этапа нашего путешествия.
В первой половине дня за горизонтом скрылись последние островки погибшего архипелага. Море сохраняло тот же вид, который приняло после острова Беннета, — без единого кусочка льда (что неудивительно, раз температура воды равнялась 43°F (6,11°С). Течение неумолимо, со скоростью четыре-пять миль в час, относило нашу шхуну все дальше к югу.
Небо не покидали тучи птиц — все те же зимородки, пеликаны, буревестники, качурки и альбатросы. Однако ни одна птица не достигала гигантских размеров, о которых пишет в своем дневнике Артур Пим, и ни одна не оглашала воздух криками «текели-ли», повторяя самое распространенное словечко в языке острова Тсалал.
Последующие два дня пролетели без единого события. Земли на горизонте все не было. Моряки успешно вылавливали из океанской воды рыб-попугаев, мерлуз, скатов, морских угрей, разноцветных корифен и прочую рыбу. Совмещение кулинарных талантов Харлигерли и Эндикотта позволяло разнообразить меню как для кают-компании, так и для кубрика, и мне трудно выделить из этой пары кулинаров одного, кому бы принадлежала львиная доля заслуг.
Первого января 1840 года — снова високосного! — началось с тумана, скрывшего солнечный диск, однако мы не спешили с выводами насчет скорого изменения погоды.
Минуло четыре месяца и семнадцать дней с той поры, как я оставил Кергелены. Сколько еще продлится наше плавание? Не могу сказать, что меня сильно занимал этот вопрос, скорее мне хотелось знать, насколько далекой окажется наша антарктическая экспедиция.
Должен отметить, что метис стал относиться ко мне по-другому — чего нельзя было сказать о его отношении к Лену Гаю и остальному экипажу. Поняв, видимо, что мне не безразлична судьба Артура Пима, он выделял меня среди остальных, так что можно было сказать, воспользовавшись расхожим выражением, что мы с ним «ладили», хотя не обменивались ни единым словом. Правда, время от времени он расставался ради меня со своей обычной немотой. В моменты отдыха от тяжелой моряцкой службы он подходил к моей излюбленной скамеечке позади рубки. Там у нас несколько раз возникало нечто, отдаленно напоминающее беседу. Однако стоило капитану, лейтенанту или боцману подойти к нам, как он спешил удалиться.
В то утро, часов в десять, когда Джэм Уэст стоял на вахте, а Лен Гай заперся у себя в каюте, метис приблизился ко мне с очевидным намерением вызвать на разговор, о предмете которого было нетрудно догадаться. Как только он оказался рядом с моей скамеечкой, я сказал, желая сразу перейти к делу:
— Дирк Петерс, вы хотите, чтобы мы поговорили о нем?
Глаза метиса вспыхнули, как угольки, на которые хорошенько подули.
— О нем! — прошептал он.
— Вы все так же преданы его памяти, Дирк Петерс!
— Забыть его, сэр? Никогда!
— И он все время здесь, перед вашими глазами…
— Все время! Понимаете… Мы пережили вместе столько опасностей… Как нам было не стать братьями… нет, отцом и сыном, вот так! Да, я люблю его, как собственное дитя! Мы так долго пробыли в разлуке… Он был так далеко от меня… Ведь он не вернулся… Я-то возвратился назад, в Америку, но Пим… бедный Пим… он все еще там!
На глаза метиса навернулись огромные слезы. Оставалось недоумевать, как они не испарились в тот же миг от пламени, которым пылал его взор.
— Дирк Петерс, — продолжал я, — есть ли у вас хоть какое-то представление о маршруте плавания, которое вы проделали вместе с Артуром Пимом на каноэ после того, как отошли от острова Тсалал?
— Никакого, сэр! У бедного Пима не было никаких инструментов — ну, тех, которыми пользуются на море, чтобы смотреть на солнце. Откуда нам было знать?.. Однако восемь дней подряд течение несло нас на юг — течение и ветер. Славный ветерок, спокойное море… Мы поставили на планшир два весла, как мачты, и привязали к ним наши рубахи, ставшие парусами…
— Да, — отвечал я, — белые рубахи, цвет которых внушал такой ужас вашему пленнику Ну-Ну…
— Может быть… Я уже мало что понимал… Но если так говорит Пим, верьте Пиму…
Я мог лишний раз убедиться в том, что некоторые явления, о которых рассказывалось в дневнике, доставленном метисом в Соединенные Штаты, не привлекли внимания его самого, и еще более укрепился во мнении, что явления эти существовали исключительно в пылком воображении автора дневника. Я решил воспользоваться случаем и выпытать об этом у Дирка Петерса побольше.
— В эти восемь дней у вас было что поесть? — спросил я.
— Да, и потом тоже… Хватало и нам, и дикарю… В каноэ были три черепахи, а в них достаточно пресной воды. У них вкусное мясо, его можно есть даже сырым— да, сэр, сырым!..
Последние слова он произнес почти шепотом и тут же стал озираться, словно испугавшись, не подслушали ли его.
Я понял, что его душа все еще содрогалась от воспоминаний о страшных сценах на борту «Дельфина». Трудно передать, какое жуткое выражение появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это было вовсе не выражение каннибала[107] Австралии или Новых Гебридов — передо мной сидел человек, испытывающий непреодолимый ужас перед самим собой !..
Выдержав некоторую паузу, я повернул разговор на нужную тему.
— Дирк Петерс! Судя по рассказу вашего спутника, первого марта вы впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света…
— Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить…
— Он ни разу не говорил вам о лучах света, падающих с неба? — не унимался я, стараясь не произносить слов «полярное сияние», которых метис, пожалуй, не понял бы.
Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления могли быть следствием наэлектризованности атмосферы и, значит, иметь место в действительности.
— Ни разу! — отвечал Дирк Петерс, затратив некоторое время на обдумывание моего вопроса.
— Замечали вы, что море меняло цвет, теряло прозрачность, становилось белым, как молоко, и бурлило вокруг вашего каноэ?
— Чего не знаю, того не знаю… Поймите… У меня голова шла кругом… Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок…
— А как же мельчайшая пыль, Дирк Петерс? Пыль, больше напоминавшая пепел, белый пепел?..
— Не помню…
— Уж не снег ли это был?
— Снег? Да… Нет… Было тепло… А что говорит Пим? Надо верить словам Пима.
Я окончательно убедился, что метис так и не сумеет дать удовлетворительное объяснение этих невероятных явлений. Даже если допустить, что он был свидетелем сверхъестественных картин, которые живописуют последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти.
— Но Пим расскажет вам обо всем этом сам…— проговорил он вполголоса. — Он-то знает! Я не знаю… Он видел… Вы поверите ему…
— Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! — отвечал я метису, не желая усугублять его печаль.
— Мы попробуем его отыскать, правда?
— Надеюсь…
— После того как найдем Уильяма Гая и матросов с «Джейн»?
— Да, после этого…
— И даже если не найдем?
— Даже в этом случае, Дирк Петерс… Думаю, что мне удастся уговорить капитана.
— Ведь он не откажется прийти на выручку человеку… такому человеку…
— Нет, не откажется! Ведь если Уильям Гай и его люди остались в живых, то почему не поверить, что и Артур Пим…
— Жив? Да! Он жив! — воскликнул метис. — Клянусь Великим Духом моих предков! Он жив, он ждет меня… Мой бедный Пим… Какой же будет радость, когда он бросится в объятия старого Дирка!.. А моя, моя, когда я сумею прижать его сюда, сюда…
И необъятная грудь Дирка Петерса заходила волнами, как поверхность океана.
Сказав это, он удалился, оставив меня в совершенном умилении — сколько нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном, умещалось в сердце этого полудикого человека!..
Второго, третьего и четвертого января шхуна все так же летела на юг, не встречая земли. По всей линии горизонта небо смыкалось с морем. Наблюдатель, качающийся в «сорочьем гнезде», не замечал ни континента, ни даже островка. Может быть, настало время усомниться в правильности утверждений Дирка Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются обманы зрения…
— Собственно, — сказал я как-то раз Лену Гаю, — Артур Пим покинул остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые позволили бы ему определить свое местоположение…
— Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит к востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим и Дирк Петерс не высаживались на те берега. Тогда бы у нас не оставалось сомнений в их существовании, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня возникают большие сомнения…
— Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться еще на несколько градусов к югу…
— Возможно, мистер Джорлинг, но я задаюсь вопросом, не лучше ли исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианом…
— Нам отведено не так уж много времени, — с живостью отвечал я, — и дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать потерянными, ибо мы еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться…
— Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я не нахожу ни малейшего намека на это в повествовании, так что, не имея возможности вычислить ее, я…
— А ведь в книге есть ясное указание на это, во всяком случае, там говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко. Посмотрите-ка вот на этот отрывок!
В книге говорилось следующее: «В течение семи или восьми дней мы плыли на юг без сколько-нибудь значительных происшествий, пройдя за это время, должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам помогало сильное течение к югу».
Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему. Я прибавил к прочитанному:
— Он говорит об «огромном расстоянии», а ведь эти строки появились уже первого марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа того же месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что «мощное течение несет нас все так же к югу» — это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все это, прийти к выводу, что…
— Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг?
— Почему бы и нет? Ведь от острова Тсалал до полюса остается всего четыре сотни миль?
— В конце концов это не так уж важно, — отвечал капитан. — «Халбрейн» вышла на поиски моего брата и его товарищей, а вовсе не Артура Пима. Единственное, что нам важно знать, — могли ли они высадиться на тех берегах.
Правоту капитана было трудно оспорить. Я не переставал опасаться, что он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис настаивал, что каноэ несло к югу и что там же находится замеченная им земля, поэтому маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока мы точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность в том, что суша, если только она существует, должна находиться в еще более высоких широтах.
Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни завесы из мерцающих паров, ни изменений в цвете и составе верхних слоев океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды — такой, что «в ней нельзя было держать руку», — то приходилось с сомнением отнестись и к этому сообщению Артура Пима. На самом деле температура воды не превосходила 50°F (10°C), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В целом же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: «Надо верить словам Пима!», рассудок подсказывал мне, что к ним следует относиться с немалой долей сдержанности — тем более, что мы не видели ни паров, ни молочного океана, ни белой пыли, валящейся с небес. Примерно в этих же краях беглецы заметили огромных белых животных, внушавших ужас дикарям с Тсалала. Каким образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об этом в повествовании не сказано ни слова. «Халбрейн» же так и не довелось повстречаться ни с морскими млекопитающими, ни с гигантскими птицами, ни с устрашающими хищниками. Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того странного состояния, о котором толкует Артур Пим, — скованности, душевной и физической оцепенелости… Может быть, именно этой слабостью тела и ума и объясняется уверенность Артура Пима в том, что он видел такое, что может привидеться только в горячке?..
Наибольший интерес для нас представляют в этой главе следующие строки, которые мне хочется привести дословно: «Когда мы шли на „Джейн“ к острову Тсалал с севера, позади нас постепенно оставались наиболее труднопроходимые районы сплошного льда, — как бы этот факт ни расходился с общепринятыми представлениями об Антарктике, мы убедились в нем на собственном опыте. Попытка пробиться назад, особенно в такое время года, была бы чистейшим вздором. Лишь одно направление сулило какие-то надежды, и мы решили смело плыть к югу, где по крайней мере имелась вероятность наткнуться на землю и еще большая вероятность попасть в теплый климат…»
Так рассуждал Артур Пим, так следовало рассуждать и нам. Итак, 29 февраля — 1828 год был високосным — беглецы вышли в «бескрайний, пустынный океан», простиравшийся за восемьдесят четвертой параллелью. Мы же видели на календаре всего лишь 29 декабря. «Халбрейн» опережала челн, отошедший от острова Тсалал, на два месяца, и ей вовсе не угрожало приближение долгой полярной зимы. Вдобавок наша шхуна, забитая провиантом, с отличными командирами и прекрасной оснасткой, внушала несколько больше доверия, нежели челн, имевшийся в распоряжении Артура Пима. В его каноэ из ивовых прутьев, пятидесяти футов длиной и четырех — шести шириной, еды было столько, что вся она помещалась в панцирях трех черепах, при том что питаться ею предстояло троим…
Исходя из всего этого, я рассчитывал на успех второго этапа нашего путешествия.
В первой половине дня за горизонтом скрылись последние островки погибшего архипелага. Море сохраняло тот же вид, который приняло после острова Беннета, — без единого кусочка льда (что неудивительно, раз температура воды равнялась 43°F (6,11°С). Течение неумолимо, со скоростью четыре-пять миль в час, относило нашу шхуну все дальше к югу.
Небо не покидали тучи птиц — все те же зимородки, пеликаны, буревестники, качурки и альбатросы. Однако ни одна птица не достигала гигантских размеров, о которых пишет в своем дневнике Артур Пим, и ни одна не оглашала воздух криками «текели-ли», повторяя самое распространенное словечко в языке острова Тсалал.
Последующие два дня пролетели без единого события. Земли на горизонте все не было. Моряки успешно вылавливали из океанской воды рыб-попугаев, мерлуз, скатов, морских угрей, разноцветных корифен и прочую рыбу. Совмещение кулинарных талантов Харлигерли и Эндикотта позволяло разнообразить меню как для кают-компании, так и для кубрика, и мне трудно выделить из этой пары кулинаров одного, кому бы принадлежала львиная доля заслуг.
Первого января 1840 года — снова високосного! — началось с тумана, скрывшего солнечный диск, однако мы не спешили с выводами насчет скорого изменения погоды.
Минуло четыре месяца и семнадцать дней с той поры, как я оставил Кергелены. Сколько еще продлится наше плавание? Не могу сказать, что меня сильно занимал этот вопрос, скорее мне хотелось знать, насколько далекой окажется наша антарктическая экспедиция.
Должен отметить, что метис стал относиться ко мне по-другому — чего нельзя было сказать о его отношении к Лену Гаю и остальному экипажу. Поняв, видимо, что мне не безразлична судьба Артура Пима, он выделял меня среди остальных, так что можно было сказать, воспользовавшись расхожим выражением, что мы с ним «ладили», хотя не обменивались ни единым словом. Правда, время от времени он расставался ради меня со своей обычной немотой. В моменты отдыха от тяжелой моряцкой службы он подходил к моей излюбленной скамеечке позади рубки. Там у нас несколько раз возникало нечто, отдаленно напоминающее беседу. Однако стоило капитану, лейтенанту или боцману подойти к нам, как он спешил удалиться.
В то утро, часов в десять, когда Джэм Уэст стоял на вахте, а Лен Гай заперся у себя в каюте, метис приблизился ко мне с очевидным намерением вызвать на разговор, о предмете которого было нетрудно догадаться. Как только он оказался рядом с моей скамеечкой, я сказал, желая сразу перейти к делу:
— Дирк Петерс, вы хотите, чтобы мы поговорили о нем?
Глаза метиса вспыхнули, как угольки, на которые хорошенько подули.
— О нем! — прошептал он.
— Вы все так же преданы его памяти, Дирк Петерс!
— Забыть его, сэр? Никогда!
— И он все время здесь, перед вашими глазами…
— Все время! Понимаете… Мы пережили вместе столько опасностей… Как нам было не стать братьями… нет, отцом и сыном, вот так! Да, я люблю его, как собственное дитя! Мы так долго пробыли в разлуке… Он был так далеко от меня… Ведь он не вернулся… Я-то возвратился назад, в Америку, но Пим… бедный Пим… он все еще там!
На глаза метиса навернулись огромные слезы. Оставалось недоумевать, как они не испарились в тот же миг от пламени, которым пылал его взор.
— Дирк Петерс, — продолжал я, — есть ли у вас хоть какое-то представление о маршруте плавания, которое вы проделали вместе с Артуром Пимом на каноэ после того, как отошли от острова Тсалал?
— Никакого, сэр! У бедного Пима не было никаких инструментов — ну, тех, которыми пользуются на море, чтобы смотреть на солнце. Откуда нам было знать?.. Однако восемь дней подряд течение несло нас на юг — течение и ветер. Славный ветерок, спокойное море… Мы поставили на планшир два весла, как мачты, и привязали к ним наши рубахи, ставшие парусами…
— Да, — отвечал я, — белые рубахи, цвет которых внушал такой ужас вашему пленнику Ну-Ну…
— Может быть… Я уже мало что понимал… Но если так говорит Пим, верьте Пиму…
Я мог лишний раз убедиться в том, что некоторые явления, о которых рассказывалось в дневнике, доставленном метисом в Соединенные Штаты, не привлекли внимания его самого, и еще более укрепился во мнении, что явления эти существовали исключительно в пылком воображении автора дневника. Я решил воспользоваться случаем и выпытать об этом у Дирка Петерса побольше.
— В эти восемь дней у вас было что поесть? — спросил я.
— Да, и потом тоже… Хватало и нам, и дикарю… В каноэ были три черепахи, а в них достаточно пресной воды. У них вкусное мясо, его можно есть даже сырым— да, сэр, сырым!..
Последние слова он произнес почти шепотом и тут же стал озираться, словно испугавшись, не подслушали ли его.
Я понял, что его душа все еще содрогалась от воспоминаний о страшных сценах на борту «Дельфина». Трудно передать, какое жуткое выражение появилось на физиономии метиса, когда он обмолвился о сыром мясе! Однако это было вовсе не выражение каннибала[107] Австралии или Новых Гебридов — передо мной сидел человек, испытывающий непреодолимый ужас перед самим собой !..
Выдержав некоторую паузу, я повернул разговор на нужную тему.
— Дирк Петерс! Судя по рассказу вашего спутника, первого марта вы впервые увидели обширную завесу из серых паров, пронзаемую лучами света…
— Откуда мне знать, сэр? Если так сказано у Пима, то ему надо верить…
— Он ни разу не говорил вам о лучах света, падающих с неба? — не унимался я, стараясь не произносить слов «полярное сияние», которых метис, пожалуй, не понял бы.
Мне хотелось проверить собственную гипотезу о том, что подобные явления могли быть следствием наэлектризованности атмосферы и, значит, иметь место в действительности.
— Ни разу! — отвечал Дирк Петерс, затратив некоторое время на обдумывание моего вопроса.
— Замечали вы, что море меняло цвет, теряло прозрачность, становилось белым, как молоко, и бурлило вокруг вашего каноэ?
— Чего не знаю, того не знаю… Поймите… У меня голова шла кругом… Лодка уплывала все дальше и дальше, и я все больше терял рассудок…
— А как же мельчайшая пыль, Дирк Петерс? Пыль, больше напоминавшая пепел, белый пепел?..
— Не помню…
— Уж не снег ли это был?
— Снег? Да… Нет… Было тепло… А что говорит Пим? Надо верить словам Пима.
Я окончательно убедился, что метис так и не сумеет дать удовлетворительное объяснение этих невероятных явлений. Даже если допустить, что он был свидетелем сверхъестественных картин, которые живописуют последние главы повествования, они с тех пор начисто стерлись из его памяти.
— Но Пим расскажет вам обо всем этом сам…— проговорил он вполголоса. — Он-то знает! Я не знаю… Он видел… Вы поверите ему…
— Да, я поверю ему, Дирк Петерс, поверю! — отвечал я метису, не желая усугублять его печаль.
— Мы попробуем его отыскать, правда?
— Надеюсь…
— После того как найдем Уильяма Гая и матросов с «Джейн»?
— Да, после этого…
— И даже если не найдем?
— Даже в этом случае, Дирк Петерс… Думаю, что мне удастся уговорить капитана.
— Ведь он не откажется прийти на выручку человеку… такому человеку…
— Нет, не откажется! Ведь если Уильям Гай и его люди остались в живых, то почему не поверить, что и Артур Пим…
— Жив? Да! Он жив! — воскликнул метис. — Клянусь Великим Духом моих предков! Он жив, он ждет меня… Мой бедный Пим… Какой же будет радость, когда он бросится в объятия старого Дирка!.. А моя, моя, когда я сумею прижать его сюда, сюда…
И необъятная грудь Дирка Петерса заходила волнами, как поверхность океана.
Сказав это, он удалился, оставив меня в совершенном умилении — сколько нежности к несчастному товарищу, которого он называл своим сыном, умещалось в сердце этого полудикого человека!..
Второго, третьего и четвертого января шхуна все так же летела на юг, не встречая земли. По всей линии горизонта небо смыкалось с морем. Наблюдатель, качающийся в «сорочьем гнезде», не замечал ни континента, ни даже островка. Может быть, настало время усомниться в правильности утверждений Дирка Петерса, будто он видел какую-то землю? В морях крайнего юга часто случаются обманы зрения…
— Собственно, — сказал я как-то раз Лену Гаю, — Артур Пим покинул остров Тсалал, не имея при себе никаких инструментов, которые позволили бы ему определить свое местоположение…
— Я знаю об этом, мистер Джорлинг, и вполне вероятно, что суша лежит к востоку или к западу от нашего маршрута. Остается сожалеть, что Артур Пим и Дирк Петерс не высаживались на те берега. Тогда бы у нас не оставалось сомнений в их существовании, и мы бы без труда отыскали их. Теперь же у меня возникают большие сомнения…
— Мы отыщем эту землю, капитан, стоит нам подняться еще на несколько градусов к югу…
— Возможно, мистер Джорлинг, но я задаюсь вопросом, не лучше ли исследовать воды между сороковым и сорок пятым меридианом…
— Нам отведено не так уж много времени, — с живостью отвечал я, — и дни, которые уйдут на такой круг, можно будет считать потерянными, ибо мы еще не добрались до параллели, на которой беглецам пришлось разлучиться…
— Скажите на милость, мистер Джорлинг, какая же это параллель? Что-то я не нахожу ни малейшего намека на это в повествовании, так что, не имея возможности вычислить ее, я…
— А ведь в книге есть ясное указание на это, во всяком случае, там говорится, что каноэ отнесло от острова Тсалал весьма далеко. Посмотрите-ка вот на этот отрывок!
В книге говорилось следующее: «В течение семи или восьми дней мы плыли на юг без сколько-нибудь значительных происшествий, пройдя за это время, должно быть, огромное расстояние, так как ветер был попутный и нам помогало сильное течение к югу».
Лен Гай отлично знал этот отрывок, ибо сотни раз возвращался к нему. Я прибавил к прочитанному:
— Он говорит об «огромном расстоянии», а ведь эти строки появились уже первого марта. Путешествие же продлилось до двадцать второго числа того же месяца, и Артур Пим сам поясняет впоследствии, что «мощное течение несет нас все так же к югу» — это его собственные слова. Разве нельзя, опираясь на все это, прийти к выводу, что…
— Что так можно добраться и до самого полюса, мистер Джорлинг?
— Почему бы и нет? Ведь от острова Тсалал до полюса остается всего четыре сотни миль?
— В конце концов это не так уж важно, — отвечал капитан. — «Халбрейн» вышла на поиски моего брата и его товарищей, а вовсе не Артура Пима. Единственное, что нам важно знать, — могли ли они высадиться на тех берегах.
Правоту капитана было трудно оспорить. Я не переставал опасаться, что он отдаст команду повернуть на запад или на восток. Однако метис настаивал, что каноэ несло к югу и что там же находится замеченная им земля, поэтому маршрут шхуны оставался прежним. Я не видел причин отчаиваться, ибо пока мы точно повторяли маршрут Артура Пима. Мне также помогала уверенность в том, что суша, если только она существует, должна находиться в еще более высоких широтах.
Нелишне будет заметить, что ни 5, ни 6 января плавание не было отмечено какими-либо из ряда вон выходящими событиями. Нашему взгляду не предстало ни завесы из мерцающих паров, ни изменений в цвете и составе верхних слоев океанской воды. Что касается чрезмерно высокой температуры воды — такой, что «в ней нельзя было держать руку», — то приходилось с сомнением отнестись и к этому сообщению Артура Пима. На самом деле температура воды не превосходила 50°F (10°C), что, однако, было для Антарктики достаточно необычным. В целом же, несмотря на повторяемое Дирком Петерсом заклинание: «Надо верить словам Пима!», рассудок подсказывал мне, что к ним следует относиться с немалой долей сдержанности — тем более, что мы не видели ни паров, ни молочного океана, ни белой пыли, валящейся с небес. Примерно в этих же краях беглецы заметили огромных белых животных, внушавших ужас дикарям с Тсалала. Каким образом сидящие в каноэ смогли их разглядеть? Об этом в повествовании не сказано ни слова. «Халбрейн» же так и не довелось повстречаться ни с морскими млекопитающими, ни с гигантскими птицами, ни с устрашающими хищниками. Добавлю к этому, что никто на борту не чувствовал того странного состояния, о котором толкует Артур Пим, — скованности, душевной и физической оцепенелости… Может быть, именно этой слабостью тела и ума и объясняется уверенность Артура Пима в том, что он видел такое, что может привидеться только в горячке?..