В наших предыдущих заметках мы информировали читателей о том, что в движении уостонского болида произошел целый ряд последовательных и непрерывных изменений, причину и закономерность которых до сих пор было невозможно установить. Такое явление было уже само по себе ненормальным. Астроном читает в небе, как в открытой книге, и ничто обычно не происходит там, чего бы он не предвидел заранее или во всяком случае результаты чего не мог бы предсказать. Затмения, предсказанные за сотни лет вперед, происходят точно в назначенную секунду, словно подчиняясь воле слабого смертного, предвидевшего их заранее в тумане будущего. Его предсказание сбылось, а сам он вот уже века, как покоится вечным сном.
Если, однако, замеченные колебания и представляли резкое отклонение от нормы, они все же не противоречили данным науки, и хотя причины оставались для нас невыясненными, мы могли обвинять в этом несовершенство наших методов исследования.
В настоящее время все резко изменилось. Начиная с позавчерашнего дня, то есть с 30 мая, в курсе болида произошли новые отклонения, которые находятся в полном противоречии с самыми твердыми основами наших теоретических знаний. Нам приходится, следовательно, отказаться от надежды найти удовлетворительное объяснение этих пертурбаций, ибо принципы, считавшиеся до сих пор неопровержимыми аксиомами, — принципы, на которых зиждились все наши расчеты, в данном случае, как видно, неприменимы.
Даже мало изощренный наблюдатель мог легко заметить, что болид при вторичном своем прохождении днем 30 мая, вместо того чтобы по-прежнему приближаться к Земле, как это непрерывно происходило начиная с 10 мая, заметно от нее удалился. С другой стороны, отклонение его орбиты, которая вот уже двадцать дней проявляла тенденцию все больше сдвигаться на северо-восток — юго-запад, внезапно перестало нарастать.
Такое внезапное изменение уже само по себе было непостижимо, как вдруг вчера, 31 мая, при четвертом прохождении метеора, после восхода солнца, пришлось констатировать, что его орбита стала снова почти точно северо-южной, тогда как расстояние болида от Земли было совершенно таким же, что и накануне.
Таково положение в настоящее время. Наука бессильна найти объяснение фактам, которые кажутся беспричинными, — если что-либо в природе вообще может быть беспричинным.
В нашей первой статье мы писали, что падение болида, которое нельзя еще предсказать твердо, все же следует считать весьма вероятным. Сейчас мы и это уже не решаемся утверждать и вынуждены скромно признаться в нашем неведении».
Если бы какой-нибудь анархист швырнул бомбу в зал, где происходило восьмое подготовительное заседание, он не добился бы такого эффекта, как тот, который произвела статья за подписью И.Б.К.Лоуэнталя. Газеты, в которых была напечатана эта статья в окружении других, комментирующих ее статей, пестревших восклицательными знаками, раскупались нарасхват. Вся вторая половина дня прошла в разговорах, в довольно нервном обмене мнений, что нанесло значительный ущерб работе конференции.
Но дальше все пошло хуже и хуже. Сообщения И.Б.К.Лоуэнталя следовали одно за другим и становились все более сенсационными. Среди великолепно налаженного балета небесных светил один только болид, казалось, исполнял дикую пляску — одинокий кавалер, не подчиняющийся ни правилам, ни такту, ни ритму. Его орбита то отклонялась на три градуса к востоку, то выпрямлялась на четыре градуса к западу. Если при одном появлении могло показаться, что он несколько приблизился к Земле, то при следующем появлении он удалялся от нее на несколько километров. Можно было просто сойти с ума!
И безумие постепенно охватывало Международную конференцию. Потеряв уверенность в практической полезности своих выступлений, дипломаты работали кое-как, не надеясь добиться настоящих результатов.
А время между тем шло. С разных концов света делегаты различных наций на всех парах устремлялись в Америку, в Вашингтон. Многие из них уже прибыли, и скоро число их оказалось достаточным, чтобы прямо перейти к делу, не дожидаясь коллег из более отдаленных краев. Неужели перед ними окажется проблема, к выяснению которой даже еще не приступили?
Членам подготовительной комиссии, для которых это было делом чести, ценой самой напряженной работы на восьми дополнительных заседаниях удалось составить список стран, делегаты которых будут допущены к участию в конференции. Общее число их составляло пятьдесят два человека. Двадцать пять мест было предоставлено Европе, шесть — Азии, четыре — Африке и семнадцать — Америке.
В этом списке значились двенадцать империй, двенадцать наследственных, королевств, двадцать две республики и шесть княжеств. Эти пятьдесят два государства — империи, монархии, республики и княжества — либо сами, либо в лице своих вассалов и колоний признавались, таким образом, единственными хозяевами земного шара.
И в самом деле, «пора было подготовительным комиссиям покончить с этим вопросом. Большинство делегатов этих пятидесяти двух стран уже собрались в Вашингтон. И каждый день прибывали все новые.
Первое заседание Международной конференции началось 10 июня в два часа дня под председательством старейшего из делегатов, господина Солиэса, профессора океанографии, представителя княжества Монако. Сразу же приступили к выборам постоянного президиума.
При первом голосовании председателем, из уважения к стране, предоставившей для конференции свою территорию, был избран мистер Гарвей, делегат Соединенных Штатов. Пост вице-председателя после долгих препирательств был предоставлен русскому делегату, господину Саратову. Делегаты Франции, Англии и Японии заняли места секретарей.
По окончании всех формальностей председатель обратился к собравшимся с весьма учтивым приветственным словом, встреченным аплодисментами. Затем он предложил избрать три подкомиссии, которым будет поручено изыскать наилучший метод работы с точки зрения статистики, финансов и права.
Едва лишь началось голосование, как вдруг к председательскому креслу подошел один из чиновников и подал мистеру Гарвею телеграмму.
Мистер Гарвей начал читать телеграмму, и по мере того как он читал, лицо его менялось, выражая все нарастающее удивление. Он на мгновение задумался, затем пренебрежительно пожал плечами, снова задумался и, наконец, решительно зазвонил в колокольчик, чтобы привлечь внимание своих коллег.
В зале установилась тишина, и тогда Гарвей заговорил:
— Милостивые государи, я должен поставить вас в известность, что мною получена телеграмма. Я не сомневаюсь, что это дело рук злого шутника или сумасшедшего. И все же я нахожу нужным довести ее до вашего сведения. В этой телеграмме, никем, кстати, не подписанной, сказано следующее:
«Господин председатель, Честь имею сообщить Международной конференции, что болид, который должен стать предметом ее обсуждения, вовсе не res nullius [16], а является моей личной собственностью.
Поэтому Международная конференция не имеет под собой никакой почвы, и если она будет продолжать свои заседания, то должна иметь в виду, что труды ее останутся бесплодными.
Болид приближается к Земле, подчиняясь моей воле, упадет он на моем участке и, следовательно, принадлежит мне».
— И эта телеграмма никем не подписана? — спросил делегат Англии.
— Подписи нет!
— В таком случае нет оснований с ней считаться, — объявил делегат Германской империи.
— Я такого же мнения, — произнес председатель, — и полагаю, что коллеги мои сочтут правильным, если этот документ будет приобщен к делам конференции… Вы согласны со мной, господа? Возражений нет?.. Заседание продолжается…
Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей владелице мясной лавки, ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля.
Обязанности вдовы Тибо состояли в уборке комнаты этого чудаковатого ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то и содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с тринадцатым подвигом Геркулеса. Что касается остальной части квартира Ксирдаля, то она находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во второй комнате, например, ей было строго-настрого запрещено под каким бы то ни было предлогом прикасаться к грудам бумаг, сваленным вдоль стен, и энергичные взмахи метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить за пределы маленького четырехугольника посредине комнаты, где виднелся обнаженный паркет.
Вдова Тибо, от природы наделенная любовью к порядку и чистоте, испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший этот квадрат паркета, как безграничное море окружает крохотный островок. Вдову Тибо терзало неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды, оставшись в квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости, принялась за дело. Но вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что вдову после этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции.
Все эти многочисленные препоны, парализовавшие ее профессиональные таланты, создавали положение, при котором вдове Тибо почти нечего было делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов у своего «хозяина», — так она именовала Зефирена Ксирдаля. Из этих двух часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее — изысканному монологу.
Кроме всех остальных своих достоинств, вдова Тибо обладала еще удивительным даром красноречия. Злые языки утверждали, что она просто феноменально болтлива. Но это были именно злые языки. Она любила поговорить, — вот и все.
Не то чтобы она давала особенную волю воображению. Аристократическое происхождение семьи, имевшей счастье считать ее своим членом, служило главной темой ее монологов. Переходя затем к перечню своих горестей и злосчастий, она поясняла, благодаря какой цепи неблагоприятных случайностей владелица мясной лавки могла опуститься до положения прислуги. Неважно, если собеседникам уже были известны эти горестные события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о них. Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору характеров разных лиц, у которых ей доводилось служить. Сравнивая взгляды, привычки и поведение своих бывших господ со взглядами и привычками Зефирена Ксирдаля, она с полным беспристрастием хвалила одних и порицала других.
Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова. Надо, правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там ни было, уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала без умолку, он — не слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом.
Тридцатого мая, как и ежедневно, в девять часов утра вдова Тибо переступила порог комнаты Зефирена Ксирдаля. Но так как ученый накануне уехал со своим другом Марселем Леру, квартира оказалась пустой.
Вдова Тибо не очень этому удивилась. Случавшиеся и прежде внезапные отъезды ее хозяина приучили ее к таким неожиданным исчезновениям. Все же несколько раздосадованная тем, что будет лишена привычной аудитории, вдова Тибо принялась за уборку.
Покончив со спальней, она перебралась в соседнюю комнату, которую торжественно именовала «рабочим кабинетом». Но тут ей пришлось испытать настоящее волнение.
Какой-то незнакомый предмет, какое-то подобие ящика темного цвета, захватил значительную часть квадрата, по которому имела право разгуливать ее метла. Что бы это значило? Твердо решив, что она не потерпит подобного посягательства на свои права, вдова Тибо недрогнувшей рукой отодвинула непривычный предмет, затем преспокойно принялась за выполнение своих обязанностей.
Несколько туговатая на ухо, она не услышала жужжания, исходившего из ящика, а голубоватый свет, отраженный металлическим рефлектором, был настолько слаб, что вдова Тибо его не заметила. Одно явление все же привлекло на мгновение ее внимание. Когда она проходила мимо металлического рефлектора, ее словно что-то толкнуло, и она упала на пол. Вечером, раздеваясь, она с удивлением обнаружила грандиозный синяк, украсивший ее правое бедро. Это показалось ей очень странным, — ведь упала она на левый бок. Ей больше ни разу не пришлось оказаться на линии оси рефлектора, и непонятное явление больше не повторялось. Вдове Тибо поэтому и в голову не пришло поставить этот случай в какую-либо связь с ящиком, который она передвинула дерзновенной рукой. Она решила, что просто оступилась, и на этом успокоилась.
Вдова Тибо, глубоко проникнутая сознанием долга, подмела пол, а затем подвинула ящик на прежнее место. Нужно ей отдать справедливость: она при этом приложила все старания, чтобы ящик стоял в точности так, как прежде. Если ей это и не вполне удалось, то следует отнестись к ней снисходительно и признать, что она отнюдь не по легкомыслию повернула маленький, состоявший из пляшущих пылинок цилиндр в несколько ином направлении.
В последующие дни вдова Тибо повторяла те же действия: к чему менять свои навыки, если это навыки, если эта похвальные и достойные навыки?
Надо, однако, заметить, что черный ящик, к которому она постепенно привыкла, стал терять в ее глазах свою значительность, и она с каждым днем менее старательно устанавливала его после уборки на место. Правда, она ни разу не забыла придвинуть ящик к окну, раз господин Ксирдаль счел нужным именно туда его поставить, но металлический рефлектор отбрасывал теперь свои лучи ежедневно в новом направлении. Иногда он посылал цилиндр из пляшущих пылинок несколько левее, на следующий день — чуть-чуть правее. Вдовой Тибо не руководили дурные намерения, и она не подозревала, какие муки ее самовольное сотрудничество причиняло И.Б.К.Лоуэнталю. Однажды, нечаянно повернув рефлектор вокруг его собственной оси, вдова Тибо направила его прямо на потолок, что, впрочем, нисколько ее не смутило.
Вот именно в таком положении — с рефлектором, обращенным к зениту, — Зефирен Ксирдаль застал свою машину, вернувшись к себе 10 июня после полудня.
Пребывание Зефирена Ксирдаля на морском берегу складывалось очень благоприятно, и он, по всей вероятности, еще продлил бы его, если бы, примерно на двенадцатый день после приезда, у него не возникло странное желание переменить белье. Такая причуда заставила его развернуть привезенный с собой пакет. К своему крайнему изумлению. Зефирен Ксирдаль обнаружил в нем двадцать семь баночек с воронкообразным горлышком. Зефирен Ксирдаль широко раскрыл глаза. Как сюда попали эти банки? Но вскоре звенья воспоминаний сомкнулись в цепь, и в памяти его встал проект устройства электрической батареи — такой увлекательный и так основательно им забытый.
Нанеся себе в качестве наказания несколько здоровенных тумаков, Ксирдаль поспешил упаковать все двадцать семь банок и, бросив своего друга Марселя Леру на произвол судьбы, поспешил на поезд, который доставил его прямо в Париж.
Легко могло случиться, что Зефирен Ксирдаль упустил бы из виду важные причины, заставлявшие его торопиться с возвращением. В этом не было бы ничего удивительного. Но один инцидент освежил ему память в ту минуту, когда он ступил ногой на платформу вокзала Сен-Лазар.
Ксирдаль с таким старанием заново упаковал свои двадцать семь банок, что пакет внезапно развернулся и на асфальт посыпалось все его содержимое. Банки со звоном разбились. Человек двести оглянулись, предположив, что это анархисты произвели какое-то покушение, но люди увидели только Зефирена Ксирдаля, в растерянности уставившегося на лежавшие перед ним осколки.
Происшедшая катастрофа имела одно преимущество: она напомнила владельцу скончавшихся банок, зачем, собственно, он прикатил в Париж. Не заходя к себе домой, он посетил торговца химическими препаратами, где и приобрел двадцать семь новых банок, а затем зашел к столяру, где уже десять дней его тщетно ожидала готовая арматура.
Так, нагруженный пакетами и трепещущий от страстного нетерпения приступить к опытам, Ксирдаль поспешно распахнул дверь своей квартиры. Но он замер на пороге при виде машины, рефлектор которой повернул свою пасть к зениту.
Зефирена Ксирдаля мгновенно обуяли воспоминания, и волнение его было так велико, что руки его, обессилев, выпустили все вещи, которые держали. И вещи эти, подчиняясь незыблемом законам тяготения, устремились по прямой линий к центру Земли. Нет сомнения, что они добрались бы до места назначения, если б, на беду, не были остановлены паркетом, на котором деревянное колесо переломилось пополам, а двадцать семь банок с шумом и звоном разлетелись вдребезги. Итак — пятьдесят четыре банки за какой-нибудь час! Если продолжать в таком же темпе, Зефирену Ксирдалю удастся в кратчайший срок разделаться со своим счетом у Робера Лекера, который так непозволительно долго вынужден был оставаться его кредитором.
Но Ксирдаль даже и не заметил произведенного им уничтожения. Стоя неподвижно на пороге комнаты, он в задумчивости взирал на свою машину.
— Узнаю вдову Тибо! — произнес он, решившись наконец войти, что уж само по себе подтверждало его способность правильно ориентироваться.
Взглянув наверх, он обнаружил в потолке и дальше в самой крыше небольшое отверстие, расположенное в точном соответствии с осью металлического рефлектора, в центре которого лампочка продолжала неистово кружиться. Края отверстия, равного толщине карандаша, были очерчены так четко, словно бы его вырезали специальным инструментом.
Широкая улыбка раздвинула губы Зефирена Ксирдаля. Происходившее явно забавляло его.
— Вот так штука!.. Вот так штука!.. — пробормотал он.
Тем не менее в это дело следовало вмешаться. Наклонившись над машиной, Ксирдаль выключил ее. Сразу же затихло жужжание, голубоватый свет погас, трубочка постепенно прекратила свое вращение.
— Вот так штука… Вот так штука… — продолжал бормотать Зефирен Ксирдаль. — Воображаю, что должно было произойти!
Он нетерпеливо принялся разрывать бандероли газет, скопившихся у него на столе. Одну за другой прочел он статьи, в которых И.Б.К.Лоуэнталь извещал мир о несуразном поведении уостонского болида. Зефирен Ксирдаль буквально извивался от хохота.
Зато некоторые другие статьи заставили его нахмуриться. Что за дурацкая история с этой Международной конференцией, которая после нескольких подготовительных заседаний должна была открыться именно сегодня? Кому понадобилось устанавливать, чьей собственностью является болид? Не принадлежал он разве по праву тому, кто притягивал его к Земле? Ведь если бы не воздействие, оказываемое Ксирдалем, метеору суждено было бы вечно носиться в пространстве…
Но Зефирен Ксирдаль тут же подумал, что о его вмешательстве никому ничего не известно. Следовало немедленно сделать это достоянием гласности. Тогда Международная конференция не станет тратить времени на заведомо бесплодную работу.
Оттолкнув ногой осколки двадцати семи банок, он поспешил в ближайшее почтовое бюро, откуда и отправил телеграмму, которую мистер Гарвей затем огласил с высоты своего председательского кресла. Никто, право же, не виноват, если по рассеянности, поразительной для такого нерассеянного человека, Зефирен Ксирдаль забыл подписаться под телеграммой.
Покончив с этим делом. Зефирен Ксирдаль вернулся к себе. В одном из научных журналов он почерпнул все нужные ему сведения о поведении метеора в последние дни, а затем, вторично откопав свою подзорную трубу, провел весьма плодотворные наблюдения, которые и легли в основу его новых расчетов.
К середине ночи все расчеты были уже закончены. Ксирдаль включил машину и принялся изливать в пространство лучистую энергию в том направлении и с той интенсивностью, какая была ему нужна. Полчаса спустя он остановил машину, улегся в постель и заснул сном праведника.
В течение двух дней Зефирен Ксирдаль продолжал свои эксперименты. На третий день, в тот момент, когда он выключил свою машину, к нему кто-то постучался. Распахнув дверь, Зефирен Ксирдаль оказался лицом к лицу с банкиром Лекером.
— Наконец-то я застал тебя! — воскликнул Робер Лекер, переступив порог.
— Как видите, я у себя! — произнес Ксирдаль.
— На этот раз мне повезло, — ответил Лекер. — Не знаю, сколько раз я понапрасну взбирался на твой несчастный седьмой этаж! Где ты, черт возьми, пропадал?
— Я ненадолго отлучился, — пробормотал Ксирдаль, невольно покраснев.
— Отлучился! — с возмущением воскликнул господин Лекер. — Отлучился! Да ведь это безобразие; Нельзя же заставлять людей так беспокоиться!
Зефирен Ксирдаль с удивлением взглянул на своего крестного. Он, разумеется, знал, что вправе рассчитывать на доброе отношение своего бывшего опекуна… но настолько…
— Но, дядюшка, почему это вас так трогает? — спросил он.
— Почему это меня так трогает? — воскликнул Лекер. — Да ты не знаешь разве, несчастный, что все мое состояние сейчас держится на тебе?!
— Не понимаю, — заявил Ксирдаль, усаживаясь на край стола и подвигая гостю свое единственное кресло.
— Когда ты пришел ко мне, — начал Лекер, — и рассказал о своих фантастических планах, тебе в конце концов, признаюсь, удалось меня убедить.
— Еще бы! — заметил Ксирдаль.
— Так вот — я решительно поставил на твою карту и вел на бирже серьезную игру на понижение.
— На понижение?..
— Ну да, я приказал продавать…
— Что продавать?
— Золотые прииски! Тебе ведь понятно: если болид упадет, золотые прииски понизятся, и тогда…
— Понизятся?.. Все меньше и меньше понимаю, — перебил его Ксирдаль. — Какое действие моя машина может оказать на какие-то золотые прииски?
— Разумеется, не на самые прииски, — согласился господин Лекер. — А вот на уровень акций — это дело другое.
— Пусть так! — уступчиво произнес Ксирдаль. — Вы, значит, продали акции золотых копей. Это не бог весть как серьезно. Это только доказывает, что у вас есть такие акции.
— Да нет же! У меня нет ни одной!
— Вот так ловко; — воскликнул Ксирдаль с удивлением. — Продавать то, чего у тебя нет, — здорово хитро! Мне бы это было не по плечу.
— Такая штука, мой друг, называется биржевой операцией, — пояснил банкир. — Когда нужно будет представить акции, я их куплю, вот и все.
— Но какая же в этом выгода? Продавать для того, чтобы затем снова покупать… Не больно это умно на первый взгляд!
— Вот тут-то ты ошибаешься: ведь к этому времени акции золотых приисков упадут в цене…
— А почему же они упадут в цене?
— Да потому, что болид пустит в оборот больше золота, чем имеется в настоящее время на всей земле. Поэтому стоимость золота упадет по меньшей мере наполовину, и вот тогда цена на акции золотых копей опустится до ничтожной цифры, чуть ли не до нуля. Теперь ты, наконец, понял?
— Конечно, — несколько неуверенно ответил Ксирдаль.
— Вначале, — продолжал Лекер, — я радовался тому, что поверил, тебе. Заметные изменения в курсе болида, ожидание его падения вызвали первое понижение в двадцать процентов на золотые акции. Глубоко убежденный, что последует еще более значительное понижение, я очень сильно зарвался.
— То есть?..
— То есть продал огромное количество золотых акций…
— Не имея их на руках, как и прежде?
— Разумеется… Теперь можешь себе представить мое волнение при создавшихся обстоятельствах: ты исчез, болид, задержанный в своем падении, блуждает по всему небосклону… И вот результат — золотые акции снова поднимаются, а я теряю колоссальные суммы! Как прикажешь мне к этому относиться?
Зефирен Ксирдаль с интересом глядел на своего крестного. Никогда еще не видал он этого, обычно столь сдержанного, человека таким взволнованным.
— Я не вполне уяснил себе вашу комбинацию, — произнес, наконец, Ксирдаль. — Это слишком сложно для меня. Одно я, кажется, понял: вам было бы приятно, чтобы болид свалился. Ну так вот: будьте спокойны, он свалится.
— Ты за это ручаешься?
— Ручаюсь.
— Своим честным словом?
— Своим честным словом… Но вы-то приобрели для меня участок?
— Конечно, — ответил Лекер. — Все в порядке. У меня при себе документы и купчая.
— Ну, тогда все отлично, — сказал Ксирдаль. — Могу вам даже сообщить, что опыты мои закончатся к пятому июля этого года. В этот день я покину Париж и отправлюсь навстречу болиду.
Если, однако, замеченные колебания и представляли резкое отклонение от нормы, они все же не противоречили данным науки, и хотя причины оставались для нас невыясненными, мы могли обвинять в этом несовершенство наших методов исследования.
В настоящее время все резко изменилось. Начиная с позавчерашнего дня, то есть с 30 мая, в курсе болида произошли новые отклонения, которые находятся в полном противоречии с самыми твердыми основами наших теоретических знаний. Нам приходится, следовательно, отказаться от надежды найти удовлетворительное объяснение этих пертурбаций, ибо принципы, считавшиеся до сих пор неопровержимыми аксиомами, — принципы, на которых зиждились все наши расчеты, в данном случае, как видно, неприменимы.
Даже мало изощренный наблюдатель мог легко заметить, что болид при вторичном своем прохождении днем 30 мая, вместо того чтобы по-прежнему приближаться к Земле, как это непрерывно происходило начиная с 10 мая, заметно от нее удалился. С другой стороны, отклонение его орбиты, которая вот уже двадцать дней проявляла тенденцию все больше сдвигаться на северо-восток — юго-запад, внезапно перестало нарастать.
Такое внезапное изменение уже само по себе было непостижимо, как вдруг вчера, 31 мая, при четвертом прохождении метеора, после восхода солнца, пришлось констатировать, что его орбита стала снова почти точно северо-южной, тогда как расстояние болида от Земли было совершенно таким же, что и накануне.
Таково положение в настоящее время. Наука бессильна найти объяснение фактам, которые кажутся беспричинными, — если что-либо в природе вообще может быть беспричинным.
В нашей первой статье мы писали, что падение болида, которое нельзя еще предсказать твердо, все же следует считать весьма вероятным. Сейчас мы и это уже не решаемся утверждать и вынуждены скромно признаться в нашем неведении».
Если бы какой-нибудь анархист швырнул бомбу в зал, где происходило восьмое подготовительное заседание, он не добился бы такого эффекта, как тот, который произвела статья за подписью И.Б.К.Лоуэнталя. Газеты, в которых была напечатана эта статья в окружении других, комментирующих ее статей, пестревших восклицательными знаками, раскупались нарасхват. Вся вторая половина дня прошла в разговорах, в довольно нервном обмене мнений, что нанесло значительный ущерб работе конференции.
Но дальше все пошло хуже и хуже. Сообщения И.Б.К.Лоуэнталя следовали одно за другим и становились все более сенсационными. Среди великолепно налаженного балета небесных светил один только болид, казалось, исполнял дикую пляску — одинокий кавалер, не подчиняющийся ни правилам, ни такту, ни ритму. Его орбита то отклонялась на три градуса к востоку, то выпрямлялась на четыре градуса к западу. Если при одном появлении могло показаться, что он несколько приблизился к Земле, то при следующем появлении он удалялся от нее на несколько километров. Можно было просто сойти с ума!
И безумие постепенно охватывало Международную конференцию. Потеряв уверенность в практической полезности своих выступлений, дипломаты работали кое-как, не надеясь добиться настоящих результатов.
А время между тем шло. С разных концов света делегаты различных наций на всех парах устремлялись в Америку, в Вашингтон. Многие из них уже прибыли, и скоро число их оказалось достаточным, чтобы прямо перейти к делу, не дожидаясь коллег из более отдаленных краев. Неужели перед ними окажется проблема, к выяснению которой даже еще не приступили?
Членам подготовительной комиссии, для которых это было делом чести, ценой самой напряженной работы на восьми дополнительных заседаниях удалось составить список стран, делегаты которых будут допущены к участию в конференции. Общее число их составляло пятьдесят два человека. Двадцать пять мест было предоставлено Европе, шесть — Азии, четыре — Африке и семнадцать — Америке.
В этом списке значились двенадцать империй, двенадцать наследственных, королевств, двадцать две республики и шесть княжеств. Эти пятьдесят два государства — империи, монархии, республики и княжества — либо сами, либо в лице своих вассалов и колоний признавались, таким образом, единственными хозяевами земного шара.
И в самом деле, «пора было подготовительным комиссиям покончить с этим вопросом. Большинство делегатов этих пятидесяти двух стран уже собрались в Вашингтон. И каждый день прибывали все новые.
Первое заседание Международной конференции началось 10 июня в два часа дня под председательством старейшего из делегатов, господина Солиэса, профессора океанографии, представителя княжества Монако. Сразу же приступили к выборам постоянного президиума.
При первом голосовании председателем, из уважения к стране, предоставившей для конференции свою территорию, был избран мистер Гарвей, делегат Соединенных Штатов. Пост вице-председателя после долгих препирательств был предоставлен русскому делегату, господину Саратову. Делегаты Франции, Англии и Японии заняли места секретарей.
По окончании всех формальностей председатель обратился к собравшимся с весьма учтивым приветственным словом, встреченным аплодисментами. Затем он предложил избрать три подкомиссии, которым будет поручено изыскать наилучший метод работы с точки зрения статистики, финансов и права.
Едва лишь началось голосование, как вдруг к председательскому креслу подошел один из чиновников и подал мистеру Гарвею телеграмму.
Мистер Гарвей начал читать телеграмму, и по мере того как он читал, лицо его менялось, выражая все нарастающее удивление. Он на мгновение задумался, затем пренебрежительно пожал плечами, снова задумался и, наконец, решительно зазвонил в колокольчик, чтобы привлечь внимание своих коллег.
В зале установилась тишина, и тогда Гарвей заговорил:
— Милостивые государи, я должен поставить вас в известность, что мною получена телеграмма. Я не сомневаюсь, что это дело рук злого шутника или сумасшедшего. И все же я нахожу нужным довести ее до вашего сведения. В этой телеграмме, никем, кстати, не подписанной, сказано следующее:
«Господин председатель, Честь имею сообщить Международной конференции, что болид, который должен стать предметом ее обсуждения, вовсе не res nullius [16], а является моей личной собственностью.
Поэтому Международная конференция не имеет под собой никакой почвы, и если она будет продолжать свои заседания, то должна иметь в виду, что труды ее останутся бесплодными.
Болид приближается к Земле, подчиняясь моей воле, упадет он на моем участке и, следовательно, принадлежит мне».
— И эта телеграмма никем не подписана? — спросил делегат Англии.
— Подписи нет!
— В таком случае нет оснований с ней считаться, — объявил делегат Германской империи.
— Я такого же мнения, — произнес председатель, — и полагаю, что коллеги мои сочтут правильным, если этот документ будет приобщен к делам конференции… Вы согласны со мной, господа? Возражений нет?.. Заседание продолжается…
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
в которой вдова Тибо, необдуманно вмешавшись в самые сложные проблемы небесной механики, причиняет серьезнейшее беспокойство банкиру Лекеру
Мудрецы уверяют, что нравственный прогресс постепенно приведет к исчезновению синекур. Мы готовы поверить им на слово. Но одна такая синекура существовала во всяком случае в период, когда развертывались странные события, о которых мы здесь повествуем.Синекура эта принадлежала вдове Тибо, бывшей владелице мясной лавки, ныне ведавшей хозяйством Зефирена Ксирдаля.
Обязанности вдовы Тибо состояли в уборке комнаты этого чудаковатого ученого. Так как меблировка этой комнаты была до предела примитивна, то и содержание ее в порядке не могло идти в сравнение с тринадцатым подвигом Геркулеса. Что касается остальной части квартира Ксирдаля, то она находилась вне компетенции вдовы Тибо. Во второй комнате, например, ей было строго-настрого запрещено под каким бы то ни было предлогом прикасаться к грудам бумаг, сваленным вдоль стен, и энергичные взмахи метлы почтенной вдовы, как было твердо договорено, не имели права выходить за пределы маленького четырехугольника посредине комнаты, где виднелся обнаженный паркет.
Вдова Тибо, от природы наделенная любовью к порядку и чистоте, испытывала тяжкие муки, глядя на хаос, окружавший этот квадрат паркета, как безграничное море окружает крохотный островок. Вдову Тибо терзало неутолимое желание навести здесь настоящий порядок. Однажды, оставшись в квартире одна, вдова Тибо, набравшись храбрости, принялась за дело. Но вернувшийся неожиданно Зефирен Ксирдаль пришел в такую ярость и его обычно добродушное лицо исказилось таким выражением жестокости, что вдову после этого целую неделю подряд тряс нервный озноб. С тех пор она воздерживалась от каких-либо покушений на территорию, изъятую из-под ее юрисдикции.
Все эти многочисленные препоны, парализовавшие ее профессиональные таланты, создавали положение, при котором вдове Тибо почти нечего было делать. Это не мешало ей, впрочем, ежедневно проводить не менее двух часов у своего «хозяина», — так она именовала Зефирена Ксирдаля. Из этих двух часов час и три четверти бывали посвящены разговору, вернее — изысканному монологу.
Кроме всех остальных своих достоинств, вдова Тибо обладала еще удивительным даром красноречия. Злые языки утверждали, что она просто феноменально болтлива. Но это были именно злые языки. Она любила поговорить, — вот и все.
Не то чтобы она давала особенную волю воображению. Аристократическое происхождение семьи, имевшей счастье считать ее своим членом, служило главной темой ее монологов. Переходя затем к перечню своих горестей и злосчастий, она поясняла, благодаря какой цепи неблагоприятных случайностей владелица мясной лавки могла опуститься до положения прислуги. Неважно, если собеседникам уже были известны эти горестные события. Вдова Тибо всегда с одинаковым удовольствием рассказывала о них. Исчерпав этот сюжет, она переходила к разбору характеров разных лиц, у которых ей доводилось служить. Сравнивая взгляды, привычки и поведение своих бывших господ со взглядами и привычками Зефирена Ксирдаля, она с полным беспристрастием хвалила одних и порицала других.
Хозяин ее, проявляя беспредельное терпение, не отвечал ни слова. Надо, правда, признаться, что, поглощенный своими мыслями, он не прислушивался к ее болтовне, что значительно снижало его заслугу. Но как бы там ни было, уже много лет все обстояло прекрасно: она болтала без умолку, он — не слышал ни слова. А в общем, оба были вполне довольны друг другом.
Тридцатого мая, как и ежедневно, в девять часов утра вдова Тибо переступила порог комнаты Зефирена Ксирдаля. Но так как ученый накануне уехал со своим другом Марселем Леру, квартира оказалась пустой.
Вдова Тибо не очень этому удивилась. Случавшиеся и прежде внезапные отъезды ее хозяина приучили ее к таким неожиданным исчезновениям. Все же несколько раздосадованная тем, что будет лишена привычной аудитории, вдова Тибо принялась за уборку.
Покончив со спальней, она перебралась в соседнюю комнату, которую торжественно именовала «рабочим кабинетом». Но тут ей пришлось испытать настоящее волнение.
Какой-то незнакомый предмет, какое-то подобие ящика темного цвета, захватил значительную часть квадрата, по которому имела право разгуливать ее метла. Что бы это значило? Твердо решив, что она не потерпит подобного посягательства на свои права, вдова Тибо недрогнувшей рукой отодвинула непривычный предмет, затем преспокойно принялась за выполнение своих обязанностей.
Несколько туговатая на ухо, она не услышала жужжания, исходившего из ящика, а голубоватый свет, отраженный металлическим рефлектором, был настолько слаб, что вдова Тибо его не заметила. Одно явление все же привлекло на мгновение ее внимание. Когда она проходила мимо металлического рефлектора, ее словно что-то толкнуло, и она упала на пол. Вечером, раздеваясь, она с удивлением обнаружила грандиозный синяк, украсивший ее правое бедро. Это показалось ей очень странным, — ведь упала она на левый бок. Ей больше ни разу не пришлось оказаться на линии оси рефлектора, и непонятное явление больше не повторялось. Вдове Тибо поэтому и в голову не пришло поставить этот случай в какую-либо связь с ящиком, который она передвинула дерзновенной рукой. Она решила, что просто оступилась, и на этом успокоилась.
Вдова Тибо, глубоко проникнутая сознанием долга, подмела пол, а затем подвинула ящик на прежнее место. Нужно ей отдать справедливость: она при этом приложила все старания, чтобы ящик стоял в точности так, как прежде. Если ей это и не вполне удалось, то следует отнестись к ней снисходительно и признать, что она отнюдь не по легкомыслию повернула маленький, состоявший из пляшущих пылинок цилиндр в несколько ином направлении.
В последующие дни вдова Тибо повторяла те же действия: к чему менять свои навыки, если это навыки, если эта похвальные и достойные навыки?
Надо, однако, заметить, что черный ящик, к которому она постепенно привыкла, стал терять в ее глазах свою значительность, и она с каждым днем менее старательно устанавливала его после уборки на место. Правда, она ни разу не забыла придвинуть ящик к окну, раз господин Ксирдаль счел нужным именно туда его поставить, но металлический рефлектор отбрасывал теперь свои лучи ежедневно в новом направлении. Иногда он посылал цилиндр из пляшущих пылинок несколько левее, на следующий день — чуть-чуть правее. Вдовой Тибо не руководили дурные намерения, и она не подозревала, какие муки ее самовольное сотрудничество причиняло И.Б.К.Лоуэнталю. Однажды, нечаянно повернув рефлектор вокруг его собственной оси, вдова Тибо направила его прямо на потолок, что, впрочем, нисколько ее не смутило.
Вот именно в таком положении — с рефлектором, обращенным к зениту, — Зефирен Ксирдаль застал свою машину, вернувшись к себе 10 июня после полудня.
Пребывание Зефирена Ксирдаля на морском берегу складывалось очень благоприятно, и он, по всей вероятности, еще продлил бы его, если бы, примерно на двенадцатый день после приезда, у него не возникло странное желание переменить белье. Такая причуда заставила его развернуть привезенный с собой пакет. К своему крайнему изумлению. Зефирен Ксирдаль обнаружил в нем двадцать семь баночек с воронкообразным горлышком. Зефирен Ксирдаль широко раскрыл глаза. Как сюда попали эти банки? Но вскоре звенья воспоминаний сомкнулись в цепь, и в памяти его встал проект устройства электрической батареи — такой увлекательный и так основательно им забытый.
Нанеся себе в качестве наказания несколько здоровенных тумаков, Ксирдаль поспешил упаковать все двадцать семь банок и, бросив своего друга Марселя Леру на произвол судьбы, поспешил на поезд, который доставил его прямо в Париж.
Легко могло случиться, что Зефирен Ксирдаль упустил бы из виду важные причины, заставлявшие его торопиться с возвращением. В этом не было бы ничего удивительного. Но один инцидент освежил ему память в ту минуту, когда он ступил ногой на платформу вокзала Сен-Лазар.
Ксирдаль с таким старанием заново упаковал свои двадцать семь банок, что пакет внезапно развернулся и на асфальт посыпалось все его содержимое. Банки со звоном разбились. Человек двести оглянулись, предположив, что это анархисты произвели какое-то покушение, но люди увидели только Зефирена Ксирдаля, в растерянности уставившегося на лежавшие перед ним осколки.
Происшедшая катастрофа имела одно преимущество: она напомнила владельцу скончавшихся банок, зачем, собственно, он прикатил в Париж. Не заходя к себе домой, он посетил торговца химическими препаратами, где и приобрел двадцать семь новых банок, а затем зашел к столяру, где уже десять дней его тщетно ожидала готовая арматура.
Так, нагруженный пакетами и трепещущий от страстного нетерпения приступить к опытам, Ксирдаль поспешно распахнул дверь своей квартиры. Но он замер на пороге при виде машины, рефлектор которой повернул свою пасть к зениту.
Зефирена Ксирдаля мгновенно обуяли воспоминания, и волнение его было так велико, что руки его, обессилев, выпустили все вещи, которые держали. И вещи эти, подчиняясь незыблемом законам тяготения, устремились по прямой линий к центру Земли. Нет сомнения, что они добрались бы до места назначения, если б, на беду, не были остановлены паркетом, на котором деревянное колесо переломилось пополам, а двадцать семь банок с шумом и звоном разлетелись вдребезги. Итак — пятьдесят четыре банки за какой-нибудь час! Если продолжать в таком же темпе, Зефирену Ксирдалю удастся в кратчайший срок разделаться со своим счетом у Робера Лекера, который так непозволительно долго вынужден был оставаться его кредитором.
Но Ксирдаль даже и не заметил произведенного им уничтожения. Стоя неподвижно на пороге комнаты, он в задумчивости взирал на свою машину.
— Узнаю вдову Тибо! — произнес он, решившись наконец войти, что уж само по себе подтверждало его способность правильно ориентироваться.
Взглянув наверх, он обнаружил в потолке и дальше в самой крыше небольшое отверстие, расположенное в точном соответствии с осью металлического рефлектора, в центре которого лампочка продолжала неистово кружиться. Края отверстия, равного толщине карандаша, были очерчены так четко, словно бы его вырезали специальным инструментом.
Широкая улыбка раздвинула губы Зефирена Ксирдаля. Происходившее явно забавляло его.
— Вот так штука!.. Вот так штука!.. — пробормотал он.
Тем не менее в это дело следовало вмешаться. Наклонившись над машиной, Ксирдаль выключил ее. Сразу же затихло жужжание, голубоватый свет погас, трубочка постепенно прекратила свое вращение.
— Вот так штука… Вот так штука… — продолжал бормотать Зефирен Ксирдаль. — Воображаю, что должно было произойти!
Он нетерпеливо принялся разрывать бандероли газет, скопившихся у него на столе. Одну за другой прочел он статьи, в которых И.Б.К.Лоуэнталь извещал мир о несуразном поведении уостонского болида. Зефирен Ксирдаль буквально извивался от хохота.
Зато некоторые другие статьи заставили его нахмуриться. Что за дурацкая история с этой Международной конференцией, которая после нескольких подготовительных заседаний должна была открыться именно сегодня? Кому понадобилось устанавливать, чьей собственностью является болид? Не принадлежал он разве по праву тому, кто притягивал его к Земле? Ведь если бы не воздействие, оказываемое Ксирдалем, метеору суждено было бы вечно носиться в пространстве…
Но Зефирен Ксирдаль тут же подумал, что о его вмешательстве никому ничего не известно. Следовало немедленно сделать это достоянием гласности. Тогда Международная конференция не станет тратить времени на заведомо бесплодную работу.
Оттолкнув ногой осколки двадцати семи банок, он поспешил в ближайшее почтовое бюро, откуда и отправил телеграмму, которую мистер Гарвей затем огласил с высоты своего председательского кресла. Никто, право же, не виноват, если по рассеянности, поразительной для такого нерассеянного человека, Зефирен Ксирдаль забыл подписаться под телеграммой.
Покончив с этим делом. Зефирен Ксирдаль вернулся к себе. В одном из научных журналов он почерпнул все нужные ему сведения о поведении метеора в последние дни, а затем, вторично откопав свою подзорную трубу, провел весьма плодотворные наблюдения, которые и легли в основу его новых расчетов.
К середине ночи все расчеты были уже закончены. Ксирдаль включил машину и принялся изливать в пространство лучистую энергию в том направлении и с той интенсивностью, какая была ему нужна. Полчаса спустя он остановил машину, улегся в постель и заснул сном праведника.
В течение двух дней Зефирен Ксирдаль продолжал свои эксперименты. На третий день, в тот момент, когда он выключил свою машину, к нему кто-то постучался. Распахнув дверь, Зефирен Ксирдаль оказался лицом к лицу с банкиром Лекером.
— Наконец-то я застал тебя! — воскликнул Робер Лекер, переступив порог.
— Как видите, я у себя! — произнес Ксирдаль.
— На этот раз мне повезло, — ответил Лекер. — Не знаю, сколько раз я понапрасну взбирался на твой несчастный седьмой этаж! Где ты, черт возьми, пропадал?
— Я ненадолго отлучился, — пробормотал Ксирдаль, невольно покраснев.
— Отлучился! — с возмущением воскликнул господин Лекер. — Отлучился! Да ведь это безобразие; Нельзя же заставлять людей так беспокоиться!
Зефирен Ксирдаль с удивлением взглянул на своего крестного. Он, разумеется, знал, что вправе рассчитывать на доброе отношение своего бывшего опекуна… но настолько…
— Но, дядюшка, почему это вас так трогает? — спросил он.
— Почему это меня так трогает? — воскликнул Лекер. — Да ты не знаешь разве, несчастный, что все мое состояние сейчас держится на тебе?!
— Не понимаю, — заявил Ксирдаль, усаживаясь на край стола и подвигая гостю свое единственное кресло.
— Когда ты пришел ко мне, — начал Лекер, — и рассказал о своих фантастических планах, тебе в конце концов, признаюсь, удалось меня убедить.
— Еще бы! — заметил Ксирдаль.
— Так вот — я решительно поставил на твою карту и вел на бирже серьезную игру на понижение.
— На понижение?..
— Ну да, я приказал продавать…
— Что продавать?
— Золотые прииски! Тебе ведь понятно: если болид упадет, золотые прииски понизятся, и тогда…
— Понизятся?.. Все меньше и меньше понимаю, — перебил его Ксирдаль. — Какое действие моя машина может оказать на какие-то золотые прииски?
— Разумеется, не на самые прииски, — согласился господин Лекер. — А вот на уровень акций — это дело другое.
— Пусть так! — уступчиво произнес Ксирдаль. — Вы, значит, продали акции золотых копей. Это не бог весть как серьезно. Это только доказывает, что у вас есть такие акции.
— Да нет же! У меня нет ни одной!
— Вот так ловко; — воскликнул Ксирдаль с удивлением. — Продавать то, чего у тебя нет, — здорово хитро! Мне бы это было не по плечу.
— Такая штука, мой друг, называется биржевой операцией, — пояснил банкир. — Когда нужно будет представить акции, я их куплю, вот и все.
— Но какая же в этом выгода? Продавать для того, чтобы затем снова покупать… Не больно это умно на первый взгляд!
— Вот тут-то ты ошибаешься: ведь к этому времени акции золотых приисков упадут в цене…
— А почему же они упадут в цене?
— Да потому, что болид пустит в оборот больше золота, чем имеется в настоящее время на всей земле. Поэтому стоимость золота упадет по меньшей мере наполовину, и вот тогда цена на акции золотых копей опустится до ничтожной цифры, чуть ли не до нуля. Теперь ты, наконец, понял?
— Конечно, — несколько неуверенно ответил Ксирдаль.
— Вначале, — продолжал Лекер, — я радовался тому, что поверил, тебе. Заметные изменения в курсе болида, ожидание его падения вызвали первое понижение в двадцать процентов на золотые акции. Глубоко убежденный, что последует еще более значительное понижение, я очень сильно зарвался.
— То есть?..
— То есть продал огромное количество золотых акций…
— Не имея их на руках, как и прежде?
— Разумеется… Теперь можешь себе представить мое волнение при создавшихся обстоятельствах: ты исчез, болид, задержанный в своем падении, блуждает по всему небосклону… И вот результат — золотые акции снова поднимаются, а я теряю колоссальные суммы! Как прикажешь мне к этому относиться?
Зефирен Ксирдаль с интересом глядел на своего крестного. Никогда еще не видал он этого, обычно столь сдержанного, человека таким взволнованным.
— Я не вполне уяснил себе вашу комбинацию, — произнес, наконец, Ксирдаль. — Это слишком сложно для меня. Одно я, кажется, понял: вам было бы приятно, чтобы болид свалился. Ну так вот: будьте спокойны, он свалится.
— Ты за это ручаешься?
— Ручаюсь.
— Своим честным словом?
— Своим честным словом… Но вы-то приобрели для меня участок?
— Конечно, — ответил Лекер. — Все в порядке. У меня при себе документы и купчая.
— Ну, тогда все отлично, — сказал Ксирдаль. — Могу вам даже сообщить, что опыты мои закончатся к пятому июля этого года. В этот день я покину Париж и отправлюсь навстречу болиду.