— Который свалится?..
— Который свалится.
— Я поеду с тобой! — воскликнул господин Лекер с волнением.
— Что ж! Если вам это улыбается… — произнес Зефирен Ксирдаль.
То ли сознание ответственности перед господином Лекером, то ли научная заинтересованность, снова целиком охватившая его, — но некое благотворное влияние удержало Ксирдаля от дальнейших безумств. Начатые опыты проводились серьезно и методически, и таинственная машина возобновляла свое жужжание вплоть до 5 июля раз по четырнадцать в сутки.
Время от времени Зефирен Ксирдаль проводил астрономические наблюдения за метеором. Это давало ему возможность убедиться, что все протекает без заминок и в полном соответствии с его предположениями.
Утром 5 июля он в последний раз направил свой объектив к небу.
— Все в порядке, — произнес он, отходя от прибора. — Теперь можно предоставить его самому себе.
И Ксирдаль тут же принялся за упаковку своих вещей.
Прежде всего — машина, к ней несколько запасных лампочек, затем — подзорная труба. Ксирдаль с поразительной ловкостью обернул все это тряпками и уложил в футляры, обитые изнутри мягкой тканью, которая должна была защитить эти хрупкие вещи от всяких случайностей в пути. Затем наступила очередь его личных вещей.
Но с первого же шага он натолкнулся на серьезное препятствие. Во что уложить вещи, которые он намеревался взять с собой? В дорожный сундук? У Зефирена Ксирдаля отроду не было такового. Значит — в чемодан?
После долгих размышлений он вспомнил, что где-то у него в самом деле есть чемодан. И лучшим доказательством его реального существования могло служить то, что после напряженных поисков этот чемодан действительно нашелся в темном чулане. Здесь были нагромождены всевозможные обломки предметов домашнего обихода, столь различные по своему происхождению, что вряд ли в них разобрался бы даже самый опытный антиквар.
Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие к картонному каркасу чемодана, можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно, так как от них не осталось ни малейшего следа.
Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на середину комнаты, задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить?
«Только самое необходимое! — твердил он самому себе. — Нужно, следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор».
Следуя такому принципу, он прежде всего положил на дно чемодана три башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что из трех башмаков один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой — полуботинком на шнуровке, а третий — просто мягкой туфлей. Но в данную минуту это не представляло особых неудобств, и целый угол чемодана был заполнен. А это уже хорошо.
Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем он снова предался своим мыслям.
В результате глубоких размышлений он смутно осознал свою неполноценность в искусстве укладывать дорожные вещи. Потеряв, наконец, надежду добиться успеха, Ксирдаль, применяя общепринятый метод, решил действовать по вдохновению.
Он шарил в ящиках и в груде всякого платья, извлекая оттуда предметы своего гардероба. Через несколько минут куча самых разнообразных вещей переполнила одно отделение чемодана. Возможно, что другое отделение осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже и не догадывался. Поэтому оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший первое отделение, каковым действием и была достигнута известная согласованность между содержимым и содержащим.
В заключение чемодан был охвачен крепкой веревкой, связанной целой серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель узлов впоследствии оказался неспособным их распутать. Покончив с этой последней операцией, ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов.
Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как уже известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было и думать доставить на вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот так задача!
Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже существуют фиакры. Но судьба избавила его от такого тяжкого умственного напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекер.
— Ну как, Зефирен? — спросил он. — Ты готов?
— Я ждал вас, сами видите! — с полной искренностью ответил Ксирдаль, который на самом-то деле совершенно забыл о том, что крестный собирался поехать с ним.
— Тогда — идем! — сказал господин Лекер. — Сколько у тебя мест?
— Три: машина, телескоп и чемодан.
— Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда.
— Какая удачная мысль! — с восхищением заметил Зефирен Ксирдаль, запирая за собою дверь квартиры.
В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в резких выражениях клеймили ослепление толпы и, не скупясь на аргументы, защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись, следует ли ставить им в вину их ошибку? А разве их строгий критик, ученый И.Б.К.Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве не пришлось ему во всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их болид — какой-то исключительный, необыкновенный? Не была ли при таких условиях ошибка возможной и простительной?
— Разумеется! — подтверждали оставшиеся приверженцы.
Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить себе нечто более возмутительное, чем ее постановление? Конференция стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, — пусть так. Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор? Не могло разве случиться, что о болиде никому не было бы известно и, если ему суждено было упасть в конце концов на Землю; то не будь этого «первооткрывателя», никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему внимания всего мира.
— И это я открыл его! — решительно утверждал мистер Форсайт.
— Я открыл его! — со своей стороны, с не меньшей энергией заявлял доктор Гьюдельсон.
— Разумеется, — твердили еще не изменившие приверженцы.
Как ни приятны были обоим астрономам эти одобрительные возгласы, они все же не могли заменить восторженных кликов толпы. Но так как было физически невозможно убедить по очереди всех встречных на улице, обоим астрономам приходилось довольствоваться скромным фимиамом, который курили им все более редкие почитатели.
Пережитые неудачи не умерили их пыла. Даже наоборот. Чем резче оспаривались их права на болид, тем упорнее они эти права защищали. Чем отрицательнее относились к их притязаниям, тем убежденнее каждый из них отстаивал свои права единоличного и полного собственника.
При таких условиях нечего было надеяться на примирение. Поэтому о нем и не заикались. С каждым днем все глубже становилась пропасть, разделявшая несчастных жениха и невесту.
Форсайт и Гьюдельсон громогласно заявляли о своем намерении до последнего вздоха протестовать против ограбления, жертвами которого они себя считали, и исчерпать все возможности, чтобы добиться справедливого судебного решения. Итак, предстояло любопытное зрелище: на одной стороне мистер Форсайт, на другой — доктор Гьюдельсон, а против них — весь мир. Грандиозный процесс, нечего сказать… если только удастся найти суд, который сочтет себя «компетентным».
Пока что прежние друзья, ставшие злейшими врагами, совершенно перестали выходить из дому. Одинокие и мрачные, они проводили почти все время один — на верхушке своей башни, другой — на площадке мезонина. Отсюда они могли следить за метеором, похитившим их здравый смысл, и по нескольку раз в день убеждаться, что он продолжает чертить светящуюся дугу по синеве небосвода. Только изредка спускались они с этих высот, где по крайней мере были защищены от своего ближайшего окружения. Открытая неприязнь близких вливала дополнительную горечь в горькую чашу, которую, как им казалось, их принуждали испить.
Фрэнсис Гордон, связанный тысячью воспоминаний детства с домом на Элизабет-стрит, не покинул его, но перестал разговаривать с дядей. Завтракали, обедали, не произнося ни слова. И так как даже Митс не раскрывала рта и не давала волю своему сочному красноречию, дом был погружен в тишину и печаль, словно монастырь.
У доктора Гьюдельсона отношения в семье также были не из приятных. Лу безжалостно дулась, невзирая на умоляющие взгляды отца. Дженни проливала потоки слез, несмотря на уговоры матери. Что же касается самой миссис Гьюдельсон, то она только вздыхала, возлагая надежды на целительное время: быть может, оно выведет их из положения, в котором трудно было решить, чего больше — нелепого или смешного.
Миссис Гьюдельсон была права: ведь принято считать, что время лучший целитель. Приходится все же признать, что время на этот раз не очень-то спешило исправить положение вещей в этих двух несчастных семьях. Если мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не оставались равнодушными к неудовольствию, окружавшему их дома, это неудовольствие все же не могло причинить им огорчения, которое они испытали бы при других условиях. Навязчивая идея, владевшая ими, словно броня защищала их от всяких переживавший, не связанных с болидом. Ах, этот болид!.. К нему устремлялась вся любовь их сердца, все помыслы; все порывы души.
С какой страстью накидывались они на ежедневные заметки И.Б.К.Лоуэнталя и на отчеты Международной конференции! Вот где таились их общие враги! И только в неизбывной ненависти к своим общим врагам были они единодушны.
Понятно, какое они испытали удовлетворение, когда просочились слухи о трудностях, вставших перед подготовительной комиссией. И еще большей была их радость, когда они узнали, как медлительно, какими окольными путями Международная конференция, уже окончательно сформированная, добивалась соглашения, которое продолжало оставаться весьма проблематичным.
И действительно, выражаясь фамильярно, в Вашингтоне дело застряло на мертвой точке.
Уже со второго заседания возникло опасение, что конференции не без труда удастся довести свою работу до благополучного конца. Невзирая на тщательное изучение вопроса в недрах подготовительных подкомиссий, с самого начала стало ясно, что достичь согласованности будет нелегко.
Первое конкретное предложение, внесенное на обсуждение конференции, состояло в том, чтобы право на владение болидом было признано за страной, на территории которой он упадет. Это значило бы свести вопрос к лотерее, на которой будет разыгран только один выигрыш. И какой огромный выигрыш!
Предложение это, внесенное Россией и поддержанное Англией и Китаем, государствами, владеющими обширной территорией, вызвало, выражаясь парламентским стилем, «заметное оживление». Остальные страны держались выжидательно. Заседание пришлось прервать. Начались кулуарные переговоры и интриги. В конце концов, по предложению Швейцарии, большинством голосов было постановлено: отложить окончательное решение вопроса.
К нему вернутся в том случае, если не удастся установить принципа справедливого раздела.
Но как в подобном деле точно установить, что справедливо и что нет? Вопрос очень сложный. Одно заседание следовало за другим, и все они были одинаково безрезультатными. Ясного мнения делегатов выявить не удавалось. На некоторых заседаниях дебаты носили столь бурный характер, что мистеру Гарвею не оставалось ничего другого, как только надеть шляпу и сделать вид, будто он покидает председательское кресло.
Если такого жеста до сих пор оказывалось достаточно, чтобы успокоить возбуждение собравшихся, то будет ли он производить действие и дальше? Судя по царившему возбуждению, по резкости выражений, которыми обменивались делегаты, — в этом можно было усомниться. Были все основания предполагать, что недалек тот день, когда придется прибегнуть к помощи вооруженной силы, что неизбежно подорвет уважение к суверенным государствам, представленным на конференции.
А между тем такая буря могла вот-вот разразиться. Не было основания ожидать, что споры с каждым днем не станут разгораться все больше и больше, так как с каждым днем, судя по ежедневным заметкам И.Б.К.Лоуэнталя, падение болида делалось все более вероятным.
После десятка коммюнике, звучавших крайне взволнованно и сообщавших о безумной пляске метеора и о полном отчаянии злополучного наблюдателя, последний несколько овладел собой. Совершенно неожиданно в ночь с 11 на 12 июня маститый ученый совершенно успокоился, установив, что метеор прекратил свои фантастические прыжки и вновь подчинился воздействию какой-то постоянной силы, хотя и неизвестной, но все же не противоречащей здравому смыслу. И с этой минуты И.Б.К.Лоуэнталь, отложив на будущее расследование вопроса о том, почему это небесное тело в течение десяти дней находилось во власти безумия, снова обрел душевное равновесие — неотъемлемое свойство математика.
Он первый, не откладывая, осведомил мир о возвращении метеора в нормальное состояние. С этого дня в его ежедневных заметках отмечалось медленное изменение курса метеора, орбита которого снова начала отклоняться на северо-восток — юго-запад. В то же время сокращалось расстояние метеора от Земли в прогрессии, закономерность которой И.Б.К.Лоуэнталю до сих пор еще не удалось установить. Вероятность падения, таким образом, все более возрастала. Если не было еще полной уверенности, то она во всяком случае с каждым днем приближалась.
Какой могучий стимул для Международной конференции спешить с окончанием своих работ!
Ученый директор Бостонской обсерватории в серии последних заметок, опубликованных им между 5 и 14 июля, проявлял в своих прогнозах еще большую смелость. Сначала намеками, а затем все более открыто, он сообщал, что в курсе болида произошло новое и очень важное изменение и что, по всей видимости, публика вскоре будет осведомлена, какие последствия отсюда неизбежно вытекают.
Именно в этот самый день, 14 июля, Международная конференция окончательно зашла в тупик. Все поставленные на обсуждение комбинации были отвергнуты, и не оставалось больше материала для спора. Делегаты смущенно переглядывались. С какого конца подступиться к вопросу, обсуждавшемуся уже со всех сторон и совершенно безрезультатно?
Предложение о разделе миллиардов между всеми государствами, пропорционально размеру их территории, было отклонено на первых же заседаниях. А между тем эта комбинация зиждилась на уважении к принципу справедливости, к которой, как здесь было провозглашено, все стремились. Ведь страны с большей территорией испытывали большую нужду и все же, соглашаясь на раздел, приносили в жертву свои большие, чем у других, шансы, за что несомненно заслуживали компенсации. Такие соображения, однако, не помешали конференции отвергнуть этот метод под давлением непреодолимой оппозиции стран с более плотным населением.
Страны эти немедленно предложили произвести раздел, исходя не из количества квадратных километров, а из численности населения. Но и эта система, как будто бы так же обоснованная, раз она совпадала с великим принципом равенства прав среди людей, натолкнулась на сопротивление России, Бразилии, Аргентинской республики и многих других стран с редким населением. Председатель Гарвей, убежденный последователь доктрины Монро, не мог не согласиться с мнением ряда влиятельных стран, среди которых были две американские республики, и его мнение оказалось решающим при голосовании. Двадцать воздержавшихся и девятнадцать враждебных голосов заставили чашу весов склониться в сторона отказа.
Государства с неблагоприятным финансовым положением (лучше мы не будем их здесь называть) стали на ту точку зрения, что самым справедливым было бы распределить это свалившееся с неба золото так, чтобы судьба всех обитателей земного шара была по мере возможности обеспечена. Против этого предложения немедленно посыпались возражения с ссылками на то, что такая система со своим «социалистическим душком» будет равносильна выдаче премий за лень и что она создает такие трудности при распределении, которые сделают ее фактически неосуществимой. Все это не помешало другим ораторам еще более осложнить дело предложением принять во внимание три фактора: территорию, населенность и богатство, — и вывести из каждого фактора коэффициент, основанный на справедливости.
Справедливость! У всех на устах было одно это слово. Но трудно быть уверенным, что оно жило также и в сердцах. Вот почему это предложение провалилось, как и все остальные.
Последнее голосование происходило 14 июля, и вот именно тогда, делегаты в смущении поглядели друг на друга. Перед ними зияла пустота.
Россия и Китай сочли момент подходящим, чтобы вытащить из-под спуда предложение, похороненное вначале под формулой «отложить». Они, правда, нашли нужным несколько смягчить его, рекомендовав признать право собственности на небесные миллиарды за той страной, территорию которой изберет сама судьба. Государство, которому выпадет такое счастье, со своей стороны, обязалось бы уплатить другим странам в виде компенсации установленную сумму — по тысяче франков на каждого подданного.
Усталость, овладевшая делегатами, была так велика, что, возможно, это предложение было бы проголосовано и принято в тот же вечер, если бы не обструкция, организованная республикой Андоррой. Ее представитель, господин Рамунчо, разразился нескончаемым потоком слов, и его речь длилась бы, вероятно, до сего дня, если бы председатель, видя, как опустели скамьи, не счел необходимым закрыть заседание, отложив продолжение на следующее утро.
Если республика Андорра, стоявшая за распределение, основанное исключительно на численности населения, считала, что, возражая против немедленного голосования предложения, внесенного Россией, проявляет особую политическую мудрость, то республика Андорра грубо ошибалась. Предложение, показавшееся ей неприемлемым, обеспечивало за ней все же известные преимущества, тогда как теперь она рисковала не получить ни сантима. На этот печальный результат никак не рассчитывал господин Рамунчо, упустивший удобную возможность промолчать.
Пятнадцатого июля утром произошло событие, грозившее дискредитировать деятельность Международной конференции и окончательно убить надежду на ее успех.
Если представлялось возможным обсуждать разнообразные способы раздела болида тогда, когда было неизвестно место, где он упадет, то можно ли было продолжать споры с той минуты, когда этой неизвестности наступил конец? Не смешно ли было бы после розыгрыша просить счастливчика, которому достался самый крупный выигрыш, поделиться этим выигрышем с другими?
Одно было ясно: мирным путем произвести такой раздел было уже невозможно. Никогда страна, избранница судьбы, добровольно не пойдет на подобный раздел! Никогда уж не появится в зале конференции и не примет участия в ее заседаниях господин Шнак, делегат Гренландии, счастливчик, которому И.Б.К.Лоуэнталь преподнес в своей сегодняшней заметке носившиеся в поднебесье миллиарды.
«За последние десять дней, — писал ученый директор Бостонской обсерватории, — мы неоднократно сообщали о значительной перемене в направлении полета метеора. Мы сегодня подробнее остановимся на этом вопросе, ибо время убедило нас в стойкости этой перемены. Произведенные расчеты позволяют нам сейчас определить последствия этих новых изменений.
Они заключаются в том, что начиная с 5 июля сила, воздействовавшая на болид, перестала проявляться. С этого дня уже не отмечается ни малейшего отклонения орбиты, и болид приблизился к Земле ровно настолько, насколько это соответствовало условиям его движения. В настоящее время он находится на расстоянии примерно пятидесяти километров от поверхности Земли.
Если бы воздействие на болид прекратилось несколькими днями раньше, то, подчиняясь центробежной силе, он мог бы отдалиться от нашей планеты на свое первоначальное расстояние. Теперь все обстоит по-иному. Скорость движения метеора, сократившаяся от трения о более плотные слои атмосферы, едва-едва достаточна, чтобы удержать его в пределах настоящей траектории. Метеор мог бы на вечные времена удерживаться в этом положении, если бы перестала существовать причина, вызвавшая замедление его движения, другими словами — если бы не сопротивление воздуха. Ввиду того, однако, что сопротивление воздуха есть нечто постоянное, сейчас можно с уверенностью предсказать, что болид упадет.
Более того. Принимая во внимание, что сопротивление воздуха — явление хорошо известное и изученное, уже сейчас можно начертить кривую падения метеора. В том случае, если не произойдет каких-либо неожиданных осложнений (а все предшествующие факты не позволяют окончательно отбросить такие опасения), можно утверждать следующее:
1) болид упадет; 2) падение произойдет 19 августа между двумя часами ночи и одиннадцатью часами утра; 3) метеор упадет в десяти километрах от Упернивика, столицы Гренландии».
Если банкир Лекер имел возможность ознакомиться с этой заметкой И.Б.К.Лоуэнталя, то у него были все основания остаться довольным. И в самом деле: едва только разнеслась эта новость, как на всех мировых биржах произошел крах. Акции золотодобывающей промышленности Старого и Нового Света сразу же понизились на четыре пятых своей стоимости.
Такому притоку публики не приходится удивляться, если принять во внимание страшное возбуждение, вызванное потрясающим сообщением И.Б.К.Лоуэнталя.
Такой выдающийся астроном не мог ошибиться. Резко отчитав Форсайта и Гьюдельсона, он не рискнул бы теперь навлечь на себя самого подобные же упреки. Проявить легкомыслие при таких исключительных обстоятельствах было бы непростительно. На него обрушилась бы буря негодования, и он знал это.
Поэтому все его заключения можно было считать неоспоримыми. Не в снежное безлюдье Заполярья, не в бездну океанов, откуда не могли бы извлечь его никакие человеческие силы, свалится болид. Нет, он рухнет на твердую землю Гренландии!
Именно этой обширной области, некогда зависевшей от Дании и получившей независимость всего за несколько лет до появления метеора, судьба отдала предпочтение перед всеми другими странами мира.
Огромна, правда, эта земля, о которой до сих пор трудно даже с уверенностью сказать, материк ли она, или остров. Золотой шар мог упасть где-нибудь за сотню миль от побережья, в глубине страны, и добраться до него было бы очень трудно. Эти трудности, разумеется, были бы преодолены: в погоне за тысячами миллиардов люди победят арктические морозы и снежные бураны, доберутся, если это понадобится, хоть до самого полюса.
Все же очень хорошо, что не придется применять таких усилий и что место падения могли определить заранее с такой точностью. Все готовы были удовлетвориться Гренландией, и никто не завидовал чересчур уж холодной славе всяких Парри, Нансенов и других исследователей северных широт.
Если бы читатель оказался на пароходе «Мозик» в кругу сотен пассажиров, среди которых было и несколько женщин, он должен был бы заметить пять уже знакомых ему лиц. Их присутствие (по крайней мере присутствие четверых из этих пяти пассажиров) не могло вызвать особенного удивления.
Один из них был мистер Дин Форсайт, который в сопровождении Омикрона уплывал сейчас все дальше от башни на Элизабет-стрит. Другой был мистер Сидней Гьюдельсон, покинувший свою обсерваторию на Морисс-стрит.
Сразу же, как только предусмотрительные судоходные компании организовали отправку судов в Гренландию, оба соперника не колеблясь заказали себе билеты туда и обратно. Если бы понадобилось, каждый из тих готов был зафрахтовать хоть целый пароход, отправляющийся в Упернивик. Они не намеревались, разумеется, наложить руку на золотую глыбу, присвоить ее и привезти в Уостон. Но ими руководило твердое желание — присутствовать при падении.
— Который свалится.
— Я поеду с тобой! — воскликнул господин Лекер с волнением.
— Что ж! Если вам это улыбается… — произнес Зефирен Ксирдаль.
То ли сознание ответственности перед господином Лекером, то ли научная заинтересованность, снова целиком охватившая его, — но некое благотворное влияние удержало Ксирдаля от дальнейших безумств. Начатые опыты проводились серьезно и методически, и таинственная машина возобновляла свое жужжание вплоть до 5 июля раз по четырнадцать в сутки.
Время от времени Зефирен Ксирдаль проводил астрономические наблюдения за метеором. Это давало ему возможность убедиться, что все протекает без заминок и в полном соответствии с его предположениями.
Утром 5 июля он в последний раз направил свой объектив к небу.
— Все в порядке, — произнес он, отходя от прибора. — Теперь можно предоставить его самому себе.
И Ксирдаль тут же принялся за упаковку своих вещей.
Прежде всего — машина, к ней несколько запасных лампочек, затем — подзорная труба. Ксирдаль с поразительной ловкостью обернул все это тряпками и уложил в футляры, обитые изнутри мягкой тканью, которая должна была защитить эти хрупкие вещи от всяких случайностей в пути. Затем наступила очередь его личных вещей.
Но с первого же шага он натолкнулся на серьезное препятствие. Во что уложить вещи, которые он намеревался взять с собой? В дорожный сундук? У Зефирена Ксирдаля отроду не было такового. Значит — в чемодан?
После долгих размышлений он вспомнил, что где-то у него в самом деле есть чемодан. И лучшим доказательством его реального существования могло служить то, что после напряженных поисков этот чемодан действительно нашелся в темном чулане. Здесь были нагромождены всевозможные обломки предметов домашнего обихода, столь различные по своему происхождению, что вряд ли в них разобрался бы даже самый опытный антиквар.
Чемодан, который Ксирдаль в конце концов вытащил на свет божий, некогда был оклеен холстом. Лохмотья, прилипшие к картонному каркасу чемодана, можно было разглядеть и сейчас. Что касается ремней, то их существование в прошлом представляло некоторую вероятность, но утверждать это было трудно, так как от них не осталось ни малейшего следа.
Зефирен Ксирдаль, раскрыв чемодан, вытащенный им на середину комнаты, задумался, уставившись на его пустые отделения. Что же сюда уложить?
«Только самое необходимое! — твердил он самому себе. — Нужно, следовательно, действовать методично и произвести тщательный отбор».
Следуя такому принципу, он прежде всего положил на дно чемодана три башмака. Позже ему пришлось горько пожалеть о том, что из трех башмаков один, по несчастной случайности, оказался ботинком на пуговицах, другой — полуботинком на шнуровке, а третий — просто мягкой туфлей. Но в данную минуту это не представляло особых неудобств, и целый угол чемодана был заполнен. А это уже хорошо.
Уложив обувь, Зефирен Ксирдаль почувствовал усталость и отер лоб. Затем он снова предался своим мыслям.
В результате глубоких размышлений он смутно осознал свою неполноценность в искусстве укладывать дорожные вещи. Потеряв, наконец, надежду добиться успеха, Ксирдаль, применяя общепринятый метод, решил действовать по вдохновению.
Он шарил в ящиках и в груде всякого платья, извлекая оттуда предметы своего гардероба. Через несколько минут куча самых разнообразных вещей переполнила одно отделение чемодана. Возможно, что другое отделение осталось пустым, о чем Зефирен Ксирдаль даже и не догадывался. Поэтому оказалось необходимым решительным ударом каблука примять груз, наполнивший первое отделение, каковым действием и была достигнута известная согласованность между содержимым и содержащим.
В заключение чемодан был охвачен крепкой веревкой, связанной целой серией таких замысловатых узлов, что сам изобретатель узлов впоследствии оказался неспособным их распутать. Покончив с этой последней операцией, ученый муж с горделивым удовлетворением поглядел на плод своих трудов.
Оставалось только отправиться на вокзал. Зефирен Ксирдаль был, как уже известно, неутомимым ходоком. Все же нечего было и думать доставить на вокзал при пешем способе передвижения машину, телескоп и чемодан. Вот так задача!
Нужно предположить, что Ксирдаль в конце концов открыл бы, что в Париже существуют фиакры. Но судьба избавила его от такого тяжкого умственного напряжения: на пороге неожиданно появился господин Лекер.
— Ну как, Зефирен? — спросил он. — Ты готов?
— Я ждал вас, сами видите! — с полной искренностью ответил Ксирдаль, который на самом-то деле совершенно забыл о том, что крестный собирался поехать с ним.
— Тогда — идем! — сказал господин Лекер. — Сколько у тебя мест?
— Три: машина, телескоп и чемодан.
— Одно дай мне, а остальное снеси вниз сам. Моя карета ждет у подъезда.
— Какая удачная мысль! — с восхищением заметил Зефирен Ксирдаль, запирая за собою дверь квартиры.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой И.Б.К.Лоуэнталь указывает, кому достанется главный выигрыш
С тех пор как мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон допустили ошибку, за которую так резко отчитал их И.Б.К.Лоуэнталь (а за этой первой неудачей последовал унизительный провал на Международной конференции), жизнь потеряла для них свою радужную окраску. Забытые, отодвинутые в ряды «прочих» граждан, они не могли переварить равнодушие публики после того, как познали упоительную прелесть славы.В разговорах с последними, не изменившими им поклонниками они в резких выражениях клеймили ослепление толпы и, не скупясь на аргументы, защищались от нападок. Если даже и считать, что они ошиблись, следует ли ставить им в вину их ошибку? А разве их строгий критик, ученый И.Б.К.Лоуэнталь, не ошибся так же, как и они? Разве не пришлось ему во всеуслышание признаться в своем неведении? Не вытекало ли из этого, что их болид — какой-то исключительный, необыкновенный? Не была ли при таких условиях ошибка возможной и простительной?
— Разумеется! — подтверждали оставшиеся приверженцы.
Что же касается Международной конференции, то можно ли было представить себе нечто более возмутительное, чем ее постановление? Конференция стремится оградить порядок финансовых взаимоотношений в мире, — пусть так. Но как смела она отрицать права того, кто открыл метеор? Не могло разве случиться, что о болиде никому не было бы известно и, если ему суждено было упасть в конце концов на Землю; то не будь этого «первооткрывателя», никто не предсказал бы его падения и не привлек бы к нему внимания всего мира.
— И это я открыл его! — решительно утверждал мистер Форсайт.
— Я открыл его! — со своей стороны, с не меньшей энергией заявлял доктор Гьюдельсон.
— Разумеется, — твердили еще не изменившие приверженцы.
Как ни приятны были обоим астрономам эти одобрительные возгласы, они все же не могли заменить восторженных кликов толпы. Но так как было физически невозможно убедить по очереди всех встречных на улице, обоим астрономам приходилось довольствоваться скромным фимиамом, который курили им все более редкие почитатели.
Пережитые неудачи не умерили их пыла. Даже наоборот. Чем резче оспаривались их права на болид, тем упорнее они эти права защищали. Чем отрицательнее относились к их притязаниям, тем убежденнее каждый из них отстаивал свои права единоличного и полного собственника.
При таких условиях нечего было надеяться на примирение. Поэтому о нем и не заикались. С каждым днем все глубже становилась пропасть, разделявшая несчастных жениха и невесту.
Форсайт и Гьюдельсон громогласно заявляли о своем намерении до последнего вздоха протестовать против ограбления, жертвами которого они себя считали, и исчерпать все возможности, чтобы добиться справедливого судебного решения. Итак, предстояло любопытное зрелище: на одной стороне мистер Форсайт, на другой — доктор Гьюдельсон, а против них — весь мир. Грандиозный процесс, нечего сказать… если только удастся найти суд, который сочтет себя «компетентным».
Пока что прежние друзья, ставшие злейшими врагами, совершенно перестали выходить из дому. Одинокие и мрачные, они проводили почти все время один — на верхушке своей башни, другой — на площадке мезонина. Отсюда они могли следить за метеором, похитившим их здравый смысл, и по нескольку раз в день убеждаться, что он продолжает чертить светящуюся дугу по синеве небосвода. Только изредка спускались они с этих высот, где по крайней мере были защищены от своего ближайшего окружения. Открытая неприязнь близких вливала дополнительную горечь в горькую чашу, которую, как им казалось, их принуждали испить.
Фрэнсис Гордон, связанный тысячью воспоминаний детства с домом на Элизабет-стрит, не покинул его, но перестал разговаривать с дядей. Завтракали, обедали, не произнося ни слова. И так как даже Митс не раскрывала рта и не давала волю своему сочному красноречию, дом был погружен в тишину и печаль, словно монастырь.
У доктора Гьюдельсона отношения в семье также были не из приятных. Лу безжалостно дулась, невзирая на умоляющие взгляды отца. Дженни проливала потоки слез, несмотря на уговоры матери. Что же касается самой миссис Гьюдельсон, то она только вздыхала, возлагая надежды на целительное время: быть может, оно выведет их из положения, в котором трудно было решить, чего больше — нелепого или смешного.
Миссис Гьюдельсон была права: ведь принято считать, что время лучший целитель. Приходится все же признать, что время на этот раз не очень-то спешило исправить положение вещей в этих двух несчастных семьях. Если мистер Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон не оставались равнодушными к неудовольствию, окружавшему их дома, это неудовольствие все же не могло причинить им огорчения, которое они испытали бы при других условиях. Навязчивая идея, владевшая ими, словно броня защищала их от всяких переживавший, не связанных с болидом. Ах, этот болид!.. К нему устремлялась вся любовь их сердца, все помыслы; все порывы души.
С какой страстью накидывались они на ежедневные заметки И.Б.К.Лоуэнталя и на отчеты Международной конференции! Вот где таились их общие враги! И только в неизбывной ненависти к своим общим врагам были они единодушны.
Понятно, какое они испытали удовлетворение, когда просочились слухи о трудностях, вставших перед подготовительной комиссией. И еще большей была их радость, когда они узнали, как медлительно, какими окольными путями Международная конференция, уже окончательно сформированная, добивалась соглашения, которое продолжало оставаться весьма проблематичным.
И действительно, выражаясь фамильярно, в Вашингтоне дело застряло на мертвой точке.
Уже со второго заседания возникло опасение, что конференции не без труда удастся довести свою работу до благополучного конца. Невзирая на тщательное изучение вопроса в недрах подготовительных подкомиссий, с самого начала стало ясно, что достичь согласованности будет нелегко.
Первое конкретное предложение, внесенное на обсуждение конференции, состояло в том, чтобы право на владение болидом было признано за страной, на территории которой он упадет. Это значило бы свести вопрос к лотерее, на которой будет разыгран только один выигрыш. И какой огромный выигрыш!
Предложение это, внесенное Россией и поддержанное Англией и Китаем, государствами, владеющими обширной территорией, вызвало, выражаясь парламентским стилем, «заметное оживление». Остальные страны держались выжидательно. Заседание пришлось прервать. Начались кулуарные переговоры и интриги. В конце концов, по предложению Швейцарии, большинством голосов было постановлено: отложить окончательное решение вопроса.
К нему вернутся в том случае, если не удастся установить принципа справедливого раздела.
Но как в подобном деле точно установить, что справедливо и что нет? Вопрос очень сложный. Одно заседание следовало за другим, и все они были одинаково безрезультатными. Ясного мнения делегатов выявить не удавалось. На некоторых заседаниях дебаты носили столь бурный характер, что мистеру Гарвею не оставалось ничего другого, как только надеть шляпу и сделать вид, будто он покидает председательское кресло.
Если такого жеста до сих пор оказывалось достаточно, чтобы успокоить возбуждение собравшихся, то будет ли он производить действие и дальше? Судя по царившему возбуждению, по резкости выражений, которыми обменивались делегаты, — в этом можно было усомниться. Были все основания предполагать, что недалек тот день, когда придется прибегнуть к помощи вооруженной силы, что неизбежно подорвет уважение к суверенным государствам, представленным на конференции.
А между тем такая буря могла вот-вот разразиться. Не было основания ожидать, что споры с каждым днем не станут разгораться все больше и больше, так как с каждым днем, судя по ежедневным заметкам И.Б.К.Лоуэнталя, падение болида делалось все более вероятным.
После десятка коммюнике, звучавших крайне взволнованно и сообщавших о безумной пляске метеора и о полном отчаянии злополучного наблюдателя, последний несколько овладел собой. Совершенно неожиданно в ночь с 11 на 12 июня маститый ученый совершенно успокоился, установив, что метеор прекратил свои фантастические прыжки и вновь подчинился воздействию какой-то постоянной силы, хотя и неизвестной, но все же не противоречащей здравому смыслу. И с этой минуты И.Б.К.Лоуэнталь, отложив на будущее расследование вопроса о том, почему это небесное тело в течение десяти дней находилось во власти безумия, снова обрел душевное равновесие — неотъемлемое свойство математика.
Он первый, не откладывая, осведомил мир о возвращении метеора в нормальное состояние. С этого дня в его ежедневных заметках отмечалось медленное изменение курса метеора, орбита которого снова начала отклоняться на северо-восток — юго-запад. В то же время сокращалось расстояние метеора от Земли в прогрессии, закономерность которой И.Б.К.Лоуэнталю до сих пор еще не удалось установить. Вероятность падения, таким образом, все более возрастала. Если не было еще полной уверенности, то она во всяком случае с каждым днем приближалась.
Какой могучий стимул для Международной конференции спешить с окончанием своих работ!
Ученый директор Бостонской обсерватории в серии последних заметок, опубликованных им между 5 и 14 июля, проявлял в своих прогнозах еще большую смелость. Сначала намеками, а затем все более открыто, он сообщал, что в курсе болида произошло новое и очень важное изменение и что, по всей видимости, публика вскоре будет осведомлена, какие последствия отсюда неизбежно вытекают.
Именно в этот самый день, 14 июля, Международная конференция окончательно зашла в тупик. Все поставленные на обсуждение комбинации были отвергнуты, и не оставалось больше материала для спора. Делегаты смущенно переглядывались. С какого конца подступиться к вопросу, обсуждавшемуся уже со всех сторон и совершенно безрезультатно?
Предложение о разделе миллиардов между всеми государствами, пропорционально размеру их территории, было отклонено на первых же заседаниях. А между тем эта комбинация зиждилась на уважении к принципу справедливости, к которой, как здесь было провозглашено, все стремились. Ведь страны с большей территорией испытывали большую нужду и все же, соглашаясь на раздел, приносили в жертву свои большие, чем у других, шансы, за что несомненно заслуживали компенсации. Такие соображения, однако, не помешали конференции отвергнуть этот метод под давлением непреодолимой оппозиции стран с более плотным населением.
Страны эти немедленно предложили произвести раздел, исходя не из количества квадратных километров, а из численности населения. Но и эта система, как будто бы так же обоснованная, раз она совпадала с великим принципом равенства прав среди людей, натолкнулась на сопротивление России, Бразилии, Аргентинской республики и многих других стран с редким населением. Председатель Гарвей, убежденный последователь доктрины Монро, не мог не согласиться с мнением ряда влиятельных стран, среди которых были две американские республики, и его мнение оказалось решающим при голосовании. Двадцать воздержавшихся и девятнадцать враждебных голосов заставили чашу весов склониться в сторона отказа.
Государства с неблагоприятным финансовым положением (лучше мы не будем их здесь называть) стали на ту точку зрения, что самым справедливым было бы распределить это свалившееся с неба золото так, чтобы судьба всех обитателей земного шара была по мере возможности обеспечена. Против этого предложения немедленно посыпались возражения с ссылками на то, что такая система со своим «социалистическим душком» будет равносильна выдаче премий за лень и что она создает такие трудности при распределении, которые сделают ее фактически неосуществимой. Все это не помешало другим ораторам еще более осложнить дело предложением принять во внимание три фактора: территорию, населенность и богатство, — и вывести из каждого фактора коэффициент, основанный на справедливости.
Справедливость! У всех на устах было одно это слово. Но трудно быть уверенным, что оно жило также и в сердцах. Вот почему это предложение провалилось, как и все остальные.
Последнее голосование происходило 14 июля, и вот именно тогда, делегаты в смущении поглядели друг на друга. Перед ними зияла пустота.
Россия и Китай сочли момент подходящим, чтобы вытащить из-под спуда предложение, похороненное вначале под формулой «отложить». Они, правда, нашли нужным несколько смягчить его, рекомендовав признать право собственности на небесные миллиарды за той страной, территорию которой изберет сама судьба. Государство, которому выпадет такое счастье, со своей стороны, обязалось бы уплатить другим странам в виде компенсации установленную сумму — по тысяче франков на каждого подданного.
Усталость, овладевшая делегатами, была так велика, что, возможно, это предложение было бы проголосовано и принято в тот же вечер, если бы не обструкция, организованная республикой Андоррой. Ее представитель, господин Рамунчо, разразился нескончаемым потоком слов, и его речь длилась бы, вероятно, до сего дня, если бы председатель, видя, как опустели скамьи, не счел необходимым закрыть заседание, отложив продолжение на следующее утро.
Если республика Андорра, стоявшая за распределение, основанное исключительно на численности населения, считала, что, возражая против немедленного голосования предложения, внесенного Россией, проявляет особую политическую мудрость, то республика Андорра грубо ошибалась. Предложение, показавшееся ей неприемлемым, обеспечивало за ней все же известные преимущества, тогда как теперь она рисковала не получить ни сантима. На этот печальный результат никак не рассчитывал господин Рамунчо, упустивший удобную возможность промолчать.
Пятнадцатого июля утром произошло событие, грозившее дискредитировать деятельность Международной конференции и окончательно убить надежду на ее успех.
Если представлялось возможным обсуждать разнообразные способы раздела болида тогда, когда было неизвестно место, где он упадет, то можно ли было продолжать споры с той минуты, когда этой неизвестности наступил конец? Не смешно ли было бы после розыгрыша просить счастливчика, которому достался самый крупный выигрыш, поделиться этим выигрышем с другими?
Одно было ясно: мирным путем произвести такой раздел было уже невозможно. Никогда страна, избранница судьбы, добровольно не пойдет на подобный раздел! Никогда уж не появится в зале конференции и не примет участия в ее заседаниях господин Шнак, делегат Гренландии, счастливчик, которому И.Б.К.Лоуэнталь преподнес в своей сегодняшней заметке носившиеся в поднебесье миллиарды.
«За последние десять дней, — писал ученый директор Бостонской обсерватории, — мы неоднократно сообщали о значительной перемене в направлении полета метеора. Мы сегодня подробнее остановимся на этом вопросе, ибо время убедило нас в стойкости этой перемены. Произведенные расчеты позволяют нам сейчас определить последствия этих новых изменений.
Они заключаются в том, что начиная с 5 июля сила, воздействовавшая на болид, перестала проявляться. С этого дня уже не отмечается ни малейшего отклонения орбиты, и болид приблизился к Земле ровно настолько, насколько это соответствовало условиям его движения. В настоящее время он находится на расстоянии примерно пятидесяти километров от поверхности Земли.
Если бы воздействие на болид прекратилось несколькими днями раньше, то, подчиняясь центробежной силе, он мог бы отдалиться от нашей планеты на свое первоначальное расстояние. Теперь все обстоит по-иному. Скорость движения метеора, сократившаяся от трения о более плотные слои атмосферы, едва-едва достаточна, чтобы удержать его в пределах настоящей траектории. Метеор мог бы на вечные времена удерживаться в этом положении, если бы перестала существовать причина, вызвавшая замедление его движения, другими словами — если бы не сопротивление воздуха. Ввиду того, однако, что сопротивление воздуха есть нечто постоянное, сейчас можно с уверенностью предсказать, что болид упадет.
Более того. Принимая во внимание, что сопротивление воздуха — явление хорошо известное и изученное, уже сейчас можно начертить кривую падения метеора. В том случае, если не произойдет каких-либо неожиданных осложнений (а все предшествующие факты не позволяют окончательно отбросить такие опасения), можно утверждать следующее:
1) болид упадет; 2) падение произойдет 19 августа между двумя часами ночи и одиннадцатью часами утра; 3) метеор упадет в десяти километрах от Упернивика, столицы Гренландии».
Если банкир Лекер имел возможность ознакомиться с этой заметкой И.Б.К.Лоуэнталя, то у него были все основания остаться довольным. И в самом деле: едва только разнеслась эта новость, как на всех мировых биржах произошел крах. Акции золотодобывающей промышленности Старого и Нового Света сразу же понизились на четыре пятых своей стоимости.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
в которой мы увидим большое число любопытных, воспользовавшихся случаем поехать в Гренландию и стать свидетелями падения необыкновенного болида
Утром 27 июля многолюдная толпа собралась на пристани города Чарлстона в Южной Каролине, чтобы присутствовать при отплытии парохода «Мозик». Число любопытных, желавших отправиться в Гренландию, было так велико, что вот уже несколько дней не оставалось ни одной свободной каюты на борту этого пакетбота, водоизмещением в тысячу пятьсот тонн, хотя он был и не единственным, направлявшимся по этому пути. Много других кораблей различных национальностей собиралось плыть вверх по Атлантике до Девисова пролива и Баффинова залива за пределы Северного полярного круга.Такому притоку публики не приходится удивляться, если принять во внимание страшное возбуждение, вызванное потрясающим сообщением И.Б.К.Лоуэнталя.
Такой выдающийся астроном не мог ошибиться. Резко отчитав Форсайта и Гьюдельсона, он не рискнул бы теперь навлечь на себя самого подобные же упреки. Проявить легкомыслие при таких исключительных обстоятельствах было бы непростительно. На него обрушилась бы буря негодования, и он знал это.
Поэтому все его заключения можно было считать неоспоримыми. Не в снежное безлюдье Заполярья, не в бездну океанов, откуда не могли бы извлечь его никакие человеческие силы, свалится болид. Нет, он рухнет на твердую землю Гренландии!
Именно этой обширной области, некогда зависевшей от Дании и получившей независимость всего за несколько лет до появления метеора, судьба отдала предпочтение перед всеми другими странами мира.
Огромна, правда, эта земля, о которой до сих пор трудно даже с уверенностью сказать, материк ли она, или остров. Золотой шар мог упасть где-нибудь за сотню миль от побережья, в глубине страны, и добраться до него было бы очень трудно. Эти трудности, разумеется, были бы преодолены: в погоне за тысячами миллиардов люди победят арктические морозы и снежные бураны, доберутся, если это понадобится, хоть до самого полюса.
Все же очень хорошо, что не придется применять таких усилий и что место падения могли определить заранее с такой точностью. Все готовы были удовлетвориться Гренландией, и никто не завидовал чересчур уж холодной славе всяких Парри, Нансенов и других исследователей северных широт.
Если бы читатель оказался на пароходе «Мозик» в кругу сотен пассажиров, среди которых было и несколько женщин, он должен был бы заметить пять уже знакомых ему лиц. Их присутствие (по крайней мере присутствие четверых из этих пяти пассажиров) не могло вызвать особенного удивления.
Один из них был мистер Дин Форсайт, который в сопровождении Омикрона уплывал сейчас все дальше от башни на Элизабет-стрит. Другой был мистер Сидней Гьюдельсон, покинувший свою обсерваторию на Морисс-стрит.
Сразу же, как только предусмотрительные судоходные компании организовали отправку судов в Гренландию, оба соперника не колеблясь заказали себе билеты туда и обратно. Если бы понадобилось, каждый из тих готов был зафрахтовать хоть целый пароход, отправляющийся в Упернивик. Они не намеревались, разумеется, наложить руку на золотую глыбу, присвоить ее и привезти в Уостон. Но ими руководило твердое желание — присутствовать при падении.