Уостонские газеты не преминули «выполнить, свой долг», и никогда, следует отметить, ни одна ежедневная газета не пестрела еще таким обилием математических формул.
Городом понемногу стала овладевать тревога. Грозный и опасный болид был темой всех разговоров, все равно где — на улице, в клубе или в кругу семьи. Женской половине населения день и ночь мерещились разрушенные церкви, превращенные в развалины дома. Мужчины считали более пристойным пожимать плечами, но вид у них при этом был несколько неуверенный. Днем и ночью как на площади Конституции, так и в районах, расположенных выше, люди собирались небольшими группами и стояли словно на страже. Благоприятствовала погода или нет — это не останавливало наблюдателей. Никогда еще оптикам не удавалось продать столько очков, биноклей, лорнетов и других оптических изделий. Никогда еще в небо над Уостоном не впивалось столько тревожных взглядов. Виден ли был метеор, или нет, но опасность грозила ежечасно, ежесекундно…
Опасность грозила, разумеется, в такой же мере всем краям, всем городам, поселкам и деревням, расположенным под траекторией метеора. Если болид, как предполагали, должен был облететь вокруг земного шара, то все точки земли, приходившиеся под его орбитой, подвергались одинаковой опасности при его падении. Тем не менее рекорд страха оставался за Уостоном, — если дозволено употребить столь современный термин, — и происходило это только потому, что именно уостонские наблюдатели обнаружили его первыми.
Одна из газет все же не поддавалась эпидемии страха и упорно отказывалась принять эту историю всерьез. Но зато эта газета довольно немилостиво отнеслась к мистеру Форсайту и мистеру Гьюдельсону, на которых она шутливо возлагала ответственность за все беды, грозившие городу.
«Чего ради эти любители сунулись в подобное дело? — писала газета „Пэнч“. — Зачем понадобилось им щекотать небесное пространство своими трубами и телескопами? Не могли они, что ли, оставить в покое небо и не дразнить его звезд? Разве и без того не предостаточно настоящих ученых, которые путаются не в свое дело и нескромно забираются в межпланетное пространство? Небесные тела весьма стыдливы и не любят, чтобы их разглядывали вблизи. Да, город наш в опасности, и нет выхода из этого положения! Можно застраховаться от пожара, от града, от циклона… Но попробуйте-ка застраховаться от падения болида, который — кто его знает — может оказаться в десять раз больше, чем Уостонская крепость. А если этот метеор, падая, разорвется, что зачастую происходит с такими телами, — то город подвергнется подобию обстрела, а может быть, и сгорит дотла, если осколки окажутся раскаленными. Нам, при всех условиях, не миновать разрушения дорогого нашему сердцу города, нечего закрывать на это глаза… Итак — спасайся, кто может! Беги куда глаза глядят! Так почему же эти почтенные господа Форсайт и Гьюдельсон не сидели спокойно у себя дома в первом этаже, вместо того чтобы подглядывать за метеорами? Это они, эти астрономы-любители, растревожили своими нескромными взглядами метеоры и своими преступными интригами привлекли их сюда… Если Уостон будет разрушен, если он будет раздавлен или сожжен злосчастным болидом, это случится по их вине и с них же за это взыщется… И в самом деле, — спрашиваем мы всех беспристрастных читателей (а к таковым мы, разумеется, причисляем всех постоянных подписчиков „Уостон Пэнча“), — на что нужны все эти астрономы, астрологи, метеорологи и прочие звери с названиями, оканчивающимися на „оги“? Какую пользу приносят их труды?.. Поставить вопрос — значит ответить на него. Что касается лично нас, то мы остаемся при твердом убеждении, так блестяще выраженном в остроумной фразе одного француза — знаменитого Бриллиа-Саварэна: „Открытие нового блюда более способствует счастью человечества, чем открытие новой звезды“. Как пренебрежительно отнесся бы тот же Бриллиа-Саварэн к двум злодеям, которые не побоялись навлечь на свою страну самые чудовищные катаклизмы ради удовольствия открыть какой-то пустяковый болид!»
Зато крошка Лу отнеслась к делу серьезно. Она не колеблясь признала правоту «Уостон Пэнча».
— Да, да! «Пэнч» прав! — твердила она. — Очень нужно было мистеру Форсайту и папе открывать этот проклятый булыжник. Если б не они, метеор проскользнул бы незамеченным, как до него пролетело немало других болидов, никому не причинив зла.
Зло, или, точнее, горе, которое имела в виду девочка, было разгоревшееся между дядюшкой Фрэнсиса и отцом. Дженни соперничество со всеми его последствиями, и это почти накануне свадьбы, которая, как предполагали, должна была еще теснее связать между собой обе семьи.
Опасения мисс Лу были вполне обоснованы, и то, что должно было случиться, случилось. Пока Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон только подозревали друг друга, открытого столкновения удавалось избежать. Отношения между ними стали более холодными, они реже встречались, но дальше этого дело не шло. Теперь, после заметки Бостонской обсерватории, для всех должно было бы быть ясно, что открытие одного и того же метеора принадлежит обоим уостонским астрономам. Что же они теперь предпримут? Будут ли они, каждый в отдельности, отстаивать свое право на приоритет? Ограничится ли все спором в домашней обстановке, или же дело дойдет до полемики, для которой уостонские газеты услужливо предоставят место на своих листах?
Никто ничего не знал, и ответ на этот вопрос могло дать только будущее. Достоверно было лишь то, что ни Дин Форсайт, ни доктор Гьюдельсон ни намеком не упоминали о свадьбе, день которой приближался и так слишком медленно, по мнению жениха и невесты. Стоило в присутствии одного из соперников затронуть вопрос о свадьбе, — и сразу же оказывалось, что какое-то неожиданное обстоятельство призывает его наверх, в его обсерваторию. Да и вообще, оба они большую часть времени проводили на своих вышках и казались еще более озабоченными и погруженными в свои мысли, чем прежде.
И действительно, хотя метеор и был замечен признанными астрономами, мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону увидеть его больше не удавалось. Неужели метеор удалился на такое расстояние, что стал недоступен для их инструментов? Гипотеза, не лишенная оснований, но не поддающаяся проверке. Оба соперника поэтому ни на мгновение не прекращали своих наблюдений, пользуясь малейшим прояснением погоды. Если так будет продолжаться, они свалятся с ног.
Оба они тщательно старались определить составные части астероида, открытие которого каждый приписывал себе одному. Здесь таилась возможность разрешить вопрос о приоритете. Тому из двух астрономов ex aequo [9], у которого окажутся более глубокие математические познания, оставался еще шанс завоевать пальму первенства.
Но произведенное ими единственное наблюдение было настолько мимолетным, что не давало достаточных оснований для каких-либо выводов. Понадобится еще одно или даже несколько наблюдений, прежде чем появится возможность точно определить орбиту метеора. Вот почему мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон, каждый опасаясь победы своего соперника, следили за небом неутомимо. Но капризный метеор не появлялся на уостонском горизонте, а если и появлялся, то сохранял, очевидно, при этом строжайшее инкогнито.
Настроение обоих астрономов находилось в прямой зависимости от бесплодности их усилий. К ним просто подступа не было. Раз двадцать на день мистер Форсайт, выходя из себя, начинал кричать на Омикрона, а тот отвечал своему господину в таком же тоне. Зато доктору приходилось свой гнев вымещать на самом себе, а это было еще хуже.
Кто решился бы при таких условиях заговорить о свадьбе и о связанном с ней празднестве?
Прошло уже три дня с тех пор как в газете появилась заметка Бостонской обсерватории. Небесные часы, которым стрелкой служит солнце, пробили бы 22 апреля, если бы великий часовщик догадался установить в них бой. Еще недели три, и настанет долгожданный день, хотя Лу, терзаясь нетерпением, уверяла, что этого числа вовсе нет в календаре.
Не следовало ли напомнить дядюшке Фрэнсиса Гордона и отцу Дженни Гьюдельсон о свадьбе, о которой они перестали даже и упоминать, словно бы ей и вообще-то не суждено было состояться? Миссис Гьюдельсон полагала, что в отношении ее мужа благоразумнее всего молчать. Ведь не он будет заниматься приготовлениями к свадьбе… так же как не он занимается домашними делами. Когда наступит торжественный день, миссис Гьюдельсон просто скажет ему: «Вот твой фрак, цилиндр и перчатки. Пора ехать в церковь. Возьми меня под руку, и поедем!»
И он поедет, в этом нечего сомневаться, даже не отдавая себе отчета, куда его везут, только при одном-единственном условии, что метеору не вздумается именно в эту минуту мелькнуть перед объективом его телескопа!
Но если мнение миссис Гьюдельсон одержало верх в доме на Морисс-стрит и от доктора не потребовали объяснений по поводу его отношения к старому другу, то мистер Дин Форсайт подвергся серьезному нападению. Митс не поддавалась никаким уговорам. Возмущенная поведением своего хозяина, она намеревалась, как она твердила, поговорить с ним с пары на пару глаз и разобраться в положении, которое каждую минуту грозило вызвать разрыв между обоими семействами. А какими это было чревато последствиями! Свадьбу отложат, может быть она и совсем расстроится… В каком отчаянии будут жених и невеста! Особенно ее дорогой Фрэнсис, ее «сынок», как она привыкла любовно и ласково называть его. Что сможет он предпринять после столкновения обоих соперников, весть о котором разнесется по всему городу и сделает примирение невозможным?
Поэтому днем 22 апреля Митс, оставшись в столовой наедине с мистером Дином Форсайтом и получив возможность, как ей этого хотелось, поговорить с ним с пары на пару глаз, остановила своего хозяина, когда тот повернулся, направляясь к лестнице, ведущей на башню.
Мы уже упомянули о том, что мистер Форсайт побаивался объяснений с Митс. Такие объяснения, как ему было издавна известно, всегда оборачивались не в его пользу. Он считал поэтому более благоразумным от них уклоняться.
И в этот раз, искоса взглянув на лицо Митс, производившее впечатление бомбы с горящим фитилем, которая вот-вот взорвется, мистер Дин Форсайт, стремясь укрыться от последствий такого взрыва, поспешно стал отступать к дверям. Раньше, однако, чем он успел взяться за дверную ручку, старая служанка преградила ему путь. Глядя в упор на своего хозяина, она произнесла:
— Мне нужно с вами поговорить!
— Поговорить со мной, Митс? Мне сейчас некогда…
— Мне тоже некогда, — объявила Митс. — У меня еще вся посуда от завтрака стрит немытая. Ваши трубы так же могут подождать, как и мои тарелки.
— А Омикрон?.. Кажется, он зовет-меня…
— Ваш Ами-Крон?.. Вот тоже важная птица! Он еще меня узнает, ваш дружок, попомните мое слово! «Настанет еще твой час» — так и передайте ему.
— Обязательно передам, Митс… Только мой болид…
— Бо-лит… — повторила Митс. — Не знаю, что это за штука, которая так называется. Но как бы вы ее ни расписывали, это такая болячка, из-за которой у вас в последнее время сердце в груди превратилось в камень.
— Болид, Митс, — терпеливо начал объяснять мистер Дин Форсайт, — это метеор…
— Ах, вот как! — вскричала Митс. — Это, значит, и есть знаменитый ваш ми-ти-вор! Ну что ж: он подождет, ваш болит, как ваш Ами-Крон.
— Только этого не хватало! — вспылил мистер Форсайт, задетый за живое.
— А кроме того, — неумолимо продолжала Митс, — небо полно туч, вот-вот польет дождь, и не время сейчас любоваться луной.
Митс была права. Упорство, с которым держалась дурная погода, способно было вывести из себя мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона. Вот уже двое суток как небо было сплошь затянуто густыми облаками. Днем — ни луча солнца, ночью — ни проблеска звезд. Молочно-белый туман расстилался от края и до края горизонта, словно кисейная завеса, которую только изредка прорывал шпиль церковной башни Сент-Эндрью. Нечего было и думать при таких условиях увидеть в пространстве столь страстно оспариваемый болид. Надо было полагать, что подобные атмосферные условия не благоприятствовали астрономам штата Огайо или штата Пенсильвания, так же, впрочем, как и любых других обсерваторий Старого и Нового Света. И в самом деле, в газетах больше не печатались заметки, относящиеся к появлению метеора. Метеор этот, правда, не представлял такого интереса, который был бы способен взволновать научный мир. По существу он был довольно обычным космическим явлением, и нужно было быть Дином Форсайтом или Сиднеем Гьюдельсоном, чтобы подстерегать его возвращение с таким страстным нетерпением, которое грозило довести их до помешательства.
Митс между тем, когда хозяин ее убедился в полной невозможности ускользнуть от нее, продолжала, скрестив руки на груди:
— Мистер Форсайт, не забыли ли вы случайно, что у вас есть племянник по имени Фрэнсис Гордон?
— Ах, милый мой Фрэнсис, — проговорил мистер Форсайт, благодушно покачивая головой. — Да нет же, Митс! Разумеется, не забыл… Как же он поживает, славный мой Фрэнсис?
— Отлично, благодарю вас, сэр!
— Я как будто довольно давно не видел его.
— Да, да… с самого завтрака!
— Да что вы!
— Глаза ваши, верно, застряли на луне, сэр? — спросила Митс, заставляя своего хозяина повернуться к ней лицом.
— Нет, нет, добрая моя Митс… Но что поделаешь… Я несколько озабочен…
— Так озабочены, что, по-видимому, забыли об одной важной вещи.
— Забыл о важной вещи?.. Не понимаю, о чем ты говоришь?
— О том, что ваш племянник собирается жениться.
— Жениться… Жениться?..
— Только не хватает, чтобы вы спросили, о какой женитьбе идет речь!
— Нет, Митс… Но к чему все эти вопросы?
— Вот святая простота! Ведь каждому известно, что вопрос задают для того, чтобы получить ответ.
— Какой ответ, Митс?
— По поводу вашего отношения, сэр, к семье Гьюдельсон… Ведь вы не забыли, надо думать, что на свете существует семья Гьюдельсон — доктор Гьюдельсон, который проживает на Морисс-стрит, миссис Гьюдельсон, мать мисс Лу Гьюдельсон и мисс Дженни Гьюдельсон, невесты вашего племянника!
По мере того как имя Гьюдельсон срывалось с уст Митс и каждый раз произносилось с большей силой, мистер Форсайт хватался то за грудь, то за голову, то за бок, словно бы это имя, превратившись в пулю, впивалось в него. Он страдал, задыхался, кровь ударяла ему в голову.
— Ну, так как же? Вы слышали? — спросила Митс, видя, что он избегает ответа.
— Разумеется, слышал!.. — воскликнул ее хозяин.
— И дальше что? — не отставала старая служанка, постепенно повышая голос.
— Разве Фрэнсис все еще думает об этой женитьбе? — пробормотал, наконец, мистер Форсайт.
— Еще бы не думает! — воскликнула Митс. — Думает, как дышит, бедный наш мальчик. Как и все мы думаем о ней, как и вы сами о ней думаете, надо надеяться.
— Как? Мой племянник все еще намеревается жениться на дочери этого… доктора Гьюдельсона?
— Мисс Дженни, если вы не забыли, сэр. Уж будьте покойны — намеревается. Черт побери! Да что он — рехнулся, что ли, чтобы отказаться от этой мысли? Да где ему найти девушку милее, чем эта?
— Если, даже предположить, — перебил ее мистер Форсайт, — что дочь человека… который… человека… имя которого я не в силах произнести не задыхаясь… и в самом деле мила…
— Нет, это уже слишком! — закричала Митс, нетерпеливо отвязывая передник, словно собираясь отдать его хозяину.
— Да, послушайте, Митс, послушайте! — пробормотал мистер Форсайт, встревоженный ее угрожающей жестикуляцией.
Старая служанка встряхнула передником, завязки которого свисали до земли.
— Разговаривать нам больше не о чем! Пятьдесят лет я прослужила в этом доме, но лучше я уйду, подохну под забором, как запаршивевший пес, чем останусь у человека, который терзает собственную кровь! Я всего-навсего бедная служанка, но у меня есть сердце, сэр… Да! Оно у меня есть!
— Что ты расшумелась, Митс? — произнес, наконец, задетый за живое мистер Дин Форсайт. — Не знаешь ты разве, что он мне сделал, этот доктор Гьюдельсон?
— Что же он сделал?
— Он меня обокрал.
— Обокрал?
— Да, обокрал самым гнусным образом!
— Что же он у вас украл? Часы? Или кошелек?.. Или носовой платок?
— Мой метеор!
— Ах, опять ваш ми-ти-вор! — проговорила старая служанка, усмехаясь самой обидной и неприятной для мистера Форсайта усмешкой. — И в самом деле, давно не вспоминали о вашем знаменитом ми-ти-воре. Да разве мыслимо приходить в такое состояние из-за какой-то штуки, которая шляется по небу? Да разве этот ми-ти-вор принадлежит вам больше, чем доктору Гьюдельсону? Имя свое вы к нему прилепили, что ли? Разве он не всем принадлежит, вот хоть мне или моей собаке, если бы у меня была собака?.. Но, слава богу, у меня ее нет… Купили вы его за свои деньги, что ли? Или, может быть, он вам достался по наследству?
— Митс! — закричал мистер Форсайт, выйдя из себя.
— Не о Митс тут речь! — не отступала старуха, возмущение которой все возрастало. — Черти окаянные! Надо быть глупым, как Сатурн, чтобы рассориться со старым другом из-за какого-то камня, которого больше и не увидишь никогда!
— Молчи! Молчи! — завопил астроном, задетый за живое.
— Нет, сэр, нет! Я не замолчу, хоть бы вы даже на помощь позвали вашего дурня Ами-Крона.
— При чем тут Омикрон?
— А при том… И он меня не заставит молчать… Точно так же, как наш президент не заставил бы замолчать архангела, который явился бы от имени всемогущего объявить о светопреставлении.
Онемел ли мистер Дин Форсайт, выслушав эти страшные слова, или горло его настолько сжалось, что перестало пропускать слова? Верно лишь, что он не в состоянии был ответить. Если бы он в эту минуту и пожелал в порыве бешенства вышвырнуть за дверь свою верную, но несносную Митс, то ему не удалось бы произнести обычных в таких случаях слов: «Уходите! Немедленно уходите, и чтобы я вас больше не видел!..»
Да, впрочем, Митс и не подчинилась бы ему. Вряд ли служанка после пятидесятилетней службы согласится из-за какого-то метеора расстаться с хозяином, который родился на ее глазах.
Но все же пора было положить конец этой сцене. Понимая, что ему не одержать верх, мистер Форсайт готовился отступить, стараясь все же, чтобы это отступление не походило на бегство.
Его выручило солнце. Погода внезапно прояснилась, и яркий луч ворвался в окно, выходившее в сад.
«В это самое время доктор Гьюдельсон, без сомнения, стоит на своей башне», — мелькнуло в мозгу Дина Форсайта. Ему представился соперник, который, воспользовавшись просветом, приник глазом к окуляру своего телескопа и ощупывает взглядом небесное пространство.
Он не мог этого стерпеть. Солнечный луч оказывал на него такое же воздействие, как на воздушный шар. Он раздувал его, заставляя подняться в воздух. Мистер Форсайт, отбросив, словно балласт (чтобы продолжить сравнение), весь накопившийся в нем гнев, направился к двери.
Но Митс, к его несчастью, заслоняла собою выход и, по-видимому, вовсе не намеревалась уйти с дороги. Неужели придется схватить ее за плечо, вступить с ней в борьбу, призвать на помощь Омикрона?..
Ему не пришлось дойти до такой крайности. Старуха сама была потрясена всем пережитым. Как ни привыкла она спорить со своим хозяином, но ни разу до сих пор не вносила она в подобные столкновения такую горячность.
То ли физическое напряжение, то ли серьезность вопроса, затронутого ею,
— вопроса, страшно волновавшего старуху, так как на карту было поставлено будущее счастье ее дорогого «сынка», но Митс, почувствовав вдруг, что слабеет, тяжело рухнула на стул.
Мистер Дин Форсайт, будь сказано ему в похвалу, мгновенно забыл о солнце, о голубом небе и метеоре. Подойдя к старой служанке, он заботливо осведомился, что с ней.
— Не знаю, сэр. У меня будто желудок вывернулся наизнанку.
— Вывернулся наизнанку желудок? — переспросил мистер Форсайт, пораженный таким странным симптомом болезни.
— Да, — подтвердила Митс слабым голосом. — У меня сердце точно узлом завязалось.
— Хм, — неопределенно кашлянул мистер Форсайт, которого это новое явление смутило еще больше.
Желая все же помочь больной, он собирался прибегнуть к мерам, которые принято применять в таких случаях, — обтереть уксусом виски и лоб, распустить пояс, дать отпить глоток подслащенной воды…
Но он не успел этого сделать.
Сверху донесся голос Омикрона.
— Болид, сэр, — кричал Омикрон, — болид!
Мистер Форсайт, забыв все на свете, помчался вверх по лестнице.
Но не успел он скрыться из вида, как Митс, вновь обретя силы, бросилась за ним вдогонку. И в то время как астроном, шагая сразу через три ступеньки, поспешно поднимался наверх, ему вслед несся голос служанки.
— Мистер Форсайт, — твердила Митс, — запомните: свадьба Фрэнсиса Гордона с Дженни Гьюдельсон состоится и будет отпразднована точка в точку в тот самый день, который назначен. Состоится, состоится, мистер Форсайт, хоть бы весь свет перевернулся…
Мистер Дин Форсайт не отвечал, не слышал. Мистер Дин Форсайт, перескакивая через ступеньки, несся по лестнице, ведущей на башню.
— Он самый, — подтвердил Омикрон и тут же добавил: — Дал бы бог, чтобы доктор Гьюдельсон не оказался сейчас на своей башне.
— А если он там и торчит, то пусть не заметит болида.
— Нашего болида, — уточнил Омикрон.
— Моего болида, — поправил мистер Форсайт.
Оба они ошибались. Подзорная труба доктора Гьюдельсона была направлена в это самое время на юго-восток, на ту самую часть неба, по которой продвигайся метеор. Труба уловила метеор тотчас же, как он появился, и башня на Морисс-стрит, так же как и башня на Элизабет-стрит, не упускала его из виду до того мгновения, пока болид не скрылся в тумане.
Впрочем, не одни уостонские астрономы отметили появление болида. Он был замечен также Питсбургской обсерваторией, так что теперь речь шла о трех последовательных наблюдениях, включая и бостонское.
Факт повторного появления метеора представлял значительный интерес, если, разумеется, метеор сам по себе мог представить интерес. Раз он оставался в районе видимости подлунного мира, то, значит, определенно двигался по замкнутой орбите. Следовательно, это не какая-нибудь блуждающая звезда, которая исчезает, едва соприкоснувшись с последними слоями атмосферы, не какой-нибудь астероид, который, однажды показавшись, скрывается в пространстве, не аэролит, падение которого следует непосредственно за его появлением. Нет, этот метеор возвращался, он продвигался вокруг Земли, словно второй ее спутник. И, следовательно, он был достоин изучения, чем и можно оправдать ту страстность, с которой мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон оспаривали друг у друга право на его открытие.
Раз метеор подчинялся постоянным законам, ничто не мешало определить его свойства. Этим занимались повсюду, но нигде, разумеется, не было проявлено такого рвения, какое проявляли в Уостоне. Однако для окончательного разрешения задачи требовалось еще несколько тщательных наблюдений.
Первое, что было вычислено уже через двое суток математиками, но, правда, математиками, которых звали не Дин Форсайт и не Гьюдельсон, — это траектория болида.
Траектория эта имела направление с севера на юг. Некоторое отклонение в 3o31', отмеченное в письме мистера Дина Форсайта в обсерваторию города Питсбурга, было лишь кажущимся: оно являлось следствием вращения земного шара.
Городом понемногу стала овладевать тревога. Грозный и опасный болид был темой всех разговоров, все равно где — на улице, в клубе или в кругу семьи. Женской половине населения день и ночь мерещились разрушенные церкви, превращенные в развалины дома. Мужчины считали более пристойным пожимать плечами, но вид у них при этом был несколько неуверенный. Днем и ночью как на площади Конституции, так и в районах, расположенных выше, люди собирались небольшими группами и стояли словно на страже. Благоприятствовала погода или нет — это не останавливало наблюдателей. Никогда еще оптикам не удавалось продать столько очков, биноклей, лорнетов и других оптических изделий. Никогда еще в небо над Уостоном не впивалось столько тревожных взглядов. Виден ли был метеор, или нет, но опасность грозила ежечасно, ежесекундно…
Опасность грозила, разумеется, в такой же мере всем краям, всем городам, поселкам и деревням, расположенным под траекторией метеора. Если болид, как предполагали, должен был облететь вокруг земного шара, то все точки земли, приходившиеся под его орбитой, подвергались одинаковой опасности при его падении. Тем не менее рекорд страха оставался за Уостоном, — если дозволено употребить столь современный термин, — и происходило это только потому, что именно уостонские наблюдатели обнаружили его первыми.
Одна из газет все же не поддавалась эпидемии страха и упорно отказывалась принять эту историю всерьез. Но зато эта газета довольно немилостиво отнеслась к мистеру Форсайту и мистеру Гьюдельсону, на которых она шутливо возлагала ответственность за все беды, грозившие городу.
«Чего ради эти любители сунулись в подобное дело? — писала газета „Пэнч“. — Зачем понадобилось им щекотать небесное пространство своими трубами и телескопами? Не могли они, что ли, оставить в покое небо и не дразнить его звезд? Разве и без того не предостаточно настоящих ученых, которые путаются не в свое дело и нескромно забираются в межпланетное пространство? Небесные тела весьма стыдливы и не любят, чтобы их разглядывали вблизи. Да, город наш в опасности, и нет выхода из этого положения! Можно застраховаться от пожара, от града, от циклона… Но попробуйте-ка застраховаться от падения болида, который — кто его знает — может оказаться в десять раз больше, чем Уостонская крепость. А если этот метеор, падая, разорвется, что зачастую происходит с такими телами, — то город подвергнется подобию обстрела, а может быть, и сгорит дотла, если осколки окажутся раскаленными. Нам, при всех условиях, не миновать разрушения дорогого нашему сердцу города, нечего закрывать на это глаза… Итак — спасайся, кто может! Беги куда глаза глядят! Так почему же эти почтенные господа Форсайт и Гьюдельсон не сидели спокойно у себя дома в первом этаже, вместо того чтобы подглядывать за метеорами? Это они, эти астрономы-любители, растревожили своими нескромными взглядами метеоры и своими преступными интригами привлекли их сюда… Если Уостон будет разрушен, если он будет раздавлен или сожжен злосчастным болидом, это случится по их вине и с них же за это взыщется… И в самом деле, — спрашиваем мы всех беспристрастных читателей (а к таковым мы, разумеется, причисляем всех постоянных подписчиков „Уостон Пэнча“), — на что нужны все эти астрономы, астрологи, метеорологи и прочие звери с названиями, оканчивающимися на „оги“? Какую пользу приносят их труды?.. Поставить вопрос — значит ответить на него. Что касается лично нас, то мы остаемся при твердом убеждении, так блестяще выраженном в остроумной фразе одного француза — знаменитого Бриллиа-Саварэна: „Открытие нового блюда более способствует счастью человечества, чем открытие новой звезды“. Как пренебрежительно отнесся бы тот же Бриллиа-Саварэн к двум злодеям, которые не побоялись навлечь на свою страну самые чудовищные катаклизмы ради удовольствия открыть какой-то пустяковый болид!»
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,
в которой мы увидим, как миссис Гьюдельсон огорчает поведение ее мужа, и услышим, как славная Митс пробирает своего хозяина
Что же ответили мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон на шутки «Уостон Пэнча»? Ровно ничего! По той простой причине, что они и в глаза не видали этой непочтительной статьи. Не слышать неприятных вещей, сказанных о нас, лучший способ избежать огорчений, причиняемых ими, — так сказал бы со своей неоспоримой мудростью господин де ла Палисс. Подобные насмешки, остроумные или нет, все же бывают мало приятны для тех, на кого они направлены, и если в данном случае пострадавшие и не узнали о ник, то иначе обстояло дело с их близкими и родными. Митс была просто в ярости. Обвинять ее хозяина в том, что он привлек этот метеор, угрожавший безопасности города!.. По ее мнению, мистеру Дину Форсайту следовало притянуть автора статьи к суду, а судья Джон Прот наверняка приговорит этого писаку к уплате штрафа, хотя в сущности он за свою подлую клевету заслуживал, чтобы его засадили в тюрьму.Зато крошка Лу отнеслась к делу серьезно. Она не колеблясь признала правоту «Уостон Пэнча».
— Да, да! «Пэнч» прав! — твердила она. — Очень нужно было мистеру Форсайту и папе открывать этот проклятый булыжник. Если б не они, метеор проскользнул бы незамеченным, как до него пролетело немало других болидов, никому не причинив зла.
Зло, или, точнее, горе, которое имела в виду девочка, было разгоревшееся между дядюшкой Фрэнсиса и отцом. Дженни соперничество со всеми его последствиями, и это почти накануне свадьбы, которая, как предполагали, должна была еще теснее связать между собой обе семьи.
Опасения мисс Лу были вполне обоснованы, и то, что должно было случиться, случилось. Пока Дин Форсайт и доктор Гьюдельсон только подозревали друг друга, открытого столкновения удавалось избежать. Отношения между ними стали более холодными, они реже встречались, но дальше этого дело не шло. Теперь, после заметки Бостонской обсерватории, для всех должно было бы быть ясно, что открытие одного и того же метеора принадлежит обоим уостонским астрономам. Что же они теперь предпримут? Будут ли они, каждый в отдельности, отстаивать свое право на приоритет? Ограничится ли все спором в домашней обстановке, или же дело дойдет до полемики, для которой уостонские газеты услужливо предоставят место на своих листах?
Никто ничего не знал, и ответ на этот вопрос могло дать только будущее. Достоверно было лишь то, что ни Дин Форсайт, ни доктор Гьюдельсон ни намеком не упоминали о свадьбе, день которой приближался и так слишком медленно, по мнению жениха и невесты. Стоило в присутствии одного из соперников затронуть вопрос о свадьбе, — и сразу же оказывалось, что какое-то неожиданное обстоятельство призывает его наверх, в его обсерваторию. Да и вообще, оба они большую часть времени проводили на своих вышках и казались еще более озабоченными и погруженными в свои мысли, чем прежде.
И действительно, хотя метеор и был замечен признанными астрономами, мистеру Форсайту и доктору Гьюдельсону увидеть его больше не удавалось. Неужели метеор удалился на такое расстояние, что стал недоступен для их инструментов? Гипотеза, не лишенная оснований, но не поддающаяся проверке. Оба соперника поэтому ни на мгновение не прекращали своих наблюдений, пользуясь малейшим прояснением погоды. Если так будет продолжаться, они свалятся с ног.
Оба они тщательно старались определить составные части астероида, открытие которого каждый приписывал себе одному. Здесь таилась возможность разрешить вопрос о приоритете. Тому из двух астрономов ex aequo [9], у которого окажутся более глубокие математические познания, оставался еще шанс завоевать пальму первенства.
Но произведенное ими единственное наблюдение было настолько мимолетным, что не давало достаточных оснований для каких-либо выводов. Понадобится еще одно или даже несколько наблюдений, прежде чем появится возможность точно определить орбиту метеора. Вот почему мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон, каждый опасаясь победы своего соперника, следили за небом неутомимо. Но капризный метеор не появлялся на уостонском горизонте, а если и появлялся, то сохранял, очевидно, при этом строжайшее инкогнито.
Настроение обоих астрономов находилось в прямой зависимости от бесплодности их усилий. К ним просто подступа не было. Раз двадцать на день мистер Форсайт, выходя из себя, начинал кричать на Омикрона, а тот отвечал своему господину в таком же тоне. Зато доктору приходилось свой гнев вымещать на самом себе, а это было еще хуже.
Кто решился бы при таких условиях заговорить о свадьбе и о связанном с ней празднестве?
Прошло уже три дня с тех пор как в газете появилась заметка Бостонской обсерватории. Небесные часы, которым стрелкой служит солнце, пробили бы 22 апреля, если бы великий часовщик догадался установить в них бой. Еще недели три, и настанет долгожданный день, хотя Лу, терзаясь нетерпением, уверяла, что этого числа вовсе нет в календаре.
Не следовало ли напомнить дядюшке Фрэнсиса Гордона и отцу Дженни Гьюдельсон о свадьбе, о которой они перестали даже и упоминать, словно бы ей и вообще-то не суждено было состояться? Миссис Гьюдельсон полагала, что в отношении ее мужа благоразумнее всего молчать. Ведь не он будет заниматься приготовлениями к свадьбе… так же как не он занимается домашними делами. Когда наступит торжественный день, миссис Гьюдельсон просто скажет ему: «Вот твой фрак, цилиндр и перчатки. Пора ехать в церковь. Возьми меня под руку, и поедем!»
И он поедет, в этом нечего сомневаться, даже не отдавая себе отчета, куда его везут, только при одном-единственном условии, что метеору не вздумается именно в эту минуту мелькнуть перед объективом его телескопа!
Но если мнение миссис Гьюдельсон одержало верх в доме на Морисс-стрит и от доктора не потребовали объяснений по поводу его отношения к старому другу, то мистер Дин Форсайт подвергся серьезному нападению. Митс не поддавалась никаким уговорам. Возмущенная поведением своего хозяина, она намеревалась, как она твердила, поговорить с ним с пары на пару глаз и разобраться в положении, которое каждую минуту грозило вызвать разрыв между обоими семействами. А какими это было чревато последствиями! Свадьбу отложат, может быть она и совсем расстроится… В каком отчаянии будут жених и невеста! Особенно ее дорогой Фрэнсис, ее «сынок», как она привыкла любовно и ласково называть его. Что сможет он предпринять после столкновения обоих соперников, весть о котором разнесется по всему городу и сделает примирение невозможным?
Поэтому днем 22 апреля Митс, оставшись в столовой наедине с мистером Дином Форсайтом и получив возможность, как ей этого хотелось, поговорить с ним с пары на пару глаз, остановила своего хозяина, когда тот повернулся, направляясь к лестнице, ведущей на башню.
Мы уже упомянули о том, что мистер Форсайт побаивался объяснений с Митс. Такие объяснения, как ему было издавна известно, всегда оборачивались не в его пользу. Он считал поэтому более благоразумным от них уклоняться.
И в этот раз, искоса взглянув на лицо Митс, производившее впечатление бомбы с горящим фитилем, которая вот-вот взорвется, мистер Дин Форсайт, стремясь укрыться от последствий такого взрыва, поспешно стал отступать к дверям. Раньше, однако, чем он успел взяться за дверную ручку, старая служанка преградила ему путь. Глядя в упор на своего хозяина, она произнесла:
— Мне нужно с вами поговорить!
— Поговорить со мной, Митс? Мне сейчас некогда…
— Мне тоже некогда, — объявила Митс. — У меня еще вся посуда от завтрака стрит немытая. Ваши трубы так же могут подождать, как и мои тарелки.
— А Омикрон?.. Кажется, он зовет-меня…
— Ваш Ами-Крон?.. Вот тоже важная птица! Он еще меня узнает, ваш дружок, попомните мое слово! «Настанет еще твой час» — так и передайте ему.
— Обязательно передам, Митс… Только мой болид…
— Бо-лит… — повторила Митс. — Не знаю, что это за штука, которая так называется. Но как бы вы ее ни расписывали, это такая болячка, из-за которой у вас в последнее время сердце в груди превратилось в камень.
— Болид, Митс, — терпеливо начал объяснять мистер Дин Форсайт, — это метеор…
— Ах, вот как! — вскричала Митс. — Это, значит, и есть знаменитый ваш ми-ти-вор! Ну что ж: он подождет, ваш болит, как ваш Ами-Крон.
— Только этого не хватало! — вспылил мистер Форсайт, задетый за живое.
— А кроме того, — неумолимо продолжала Митс, — небо полно туч, вот-вот польет дождь, и не время сейчас любоваться луной.
Митс была права. Упорство, с которым держалась дурная погода, способно было вывести из себя мистера Форсайта и доктора Гьюдельсона. Вот уже двое суток как небо было сплошь затянуто густыми облаками. Днем — ни луча солнца, ночью — ни проблеска звезд. Молочно-белый туман расстилался от края и до края горизонта, словно кисейная завеса, которую только изредка прорывал шпиль церковной башни Сент-Эндрью. Нечего было и думать при таких условиях увидеть в пространстве столь страстно оспариваемый болид. Надо было полагать, что подобные атмосферные условия не благоприятствовали астрономам штата Огайо или штата Пенсильвания, так же, впрочем, как и любых других обсерваторий Старого и Нового Света. И в самом деле, в газетах больше не печатались заметки, относящиеся к появлению метеора. Метеор этот, правда, не представлял такого интереса, который был бы способен взволновать научный мир. По существу он был довольно обычным космическим явлением, и нужно было быть Дином Форсайтом или Сиднеем Гьюдельсоном, чтобы подстерегать его возвращение с таким страстным нетерпением, которое грозило довести их до помешательства.
Митс между тем, когда хозяин ее убедился в полной невозможности ускользнуть от нее, продолжала, скрестив руки на груди:
— Мистер Форсайт, не забыли ли вы случайно, что у вас есть племянник по имени Фрэнсис Гордон?
— Ах, милый мой Фрэнсис, — проговорил мистер Форсайт, благодушно покачивая головой. — Да нет же, Митс! Разумеется, не забыл… Как же он поживает, славный мой Фрэнсис?
— Отлично, благодарю вас, сэр!
— Я как будто довольно давно не видел его.
— Да, да… с самого завтрака!
— Да что вы!
— Глаза ваши, верно, застряли на луне, сэр? — спросила Митс, заставляя своего хозяина повернуться к ней лицом.
— Нет, нет, добрая моя Митс… Но что поделаешь… Я несколько озабочен…
— Так озабочены, что, по-видимому, забыли об одной важной вещи.
— Забыл о важной вещи?.. Не понимаю, о чем ты говоришь?
— О том, что ваш племянник собирается жениться.
— Жениться… Жениться?..
— Только не хватает, чтобы вы спросили, о какой женитьбе идет речь!
— Нет, Митс… Но к чему все эти вопросы?
— Вот святая простота! Ведь каждому известно, что вопрос задают для того, чтобы получить ответ.
— Какой ответ, Митс?
— По поводу вашего отношения, сэр, к семье Гьюдельсон… Ведь вы не забыли, надо думать, что на свете существует семья Гьюдельсон — доктор Гьюдельсон, который проживает на Морисс-стрит, миссис Гьюдельсон, мать мисс Лу Гьюдельсон и мисс Дженни Гьюдельсон, невесты вашего племянника!
По мере того как имя Гьюдельсон срывалось с уст Митс и каждый раз произносилось с большей силой, мистер Форсайт хватался то за грудь, то за голову, то за бок, словно бы это имя, превратившись в пулю, впивалось в него. Он страдал, задыхался, кровь ударяла ему в голову.
— Ну, так как же? Вы слышали? — спросила Митс, видя, что он избегает ответа.
— Разумеется, слышал!.. — воскликнул ее хозяин.
— И дальше что? — не отставала старая служанка, постепенно повышая голос.
— Разве Фрэнсис все еще думает об этой женитьбе? — пробормотал, наконец, мистер Форсайт.
— Еще бы не думает! — воскликнула Митс. — Думает, как дышит, бедный наш мальчик. Как и все мы думаем о ней, как и вы сами о ней думаете, надо надеяться.
— Как? Мой племянник все еще намеревается жениться на дочери этого… доктора Гьюдельсона?
— Мисс Дженни, если вы не забыли, сэр. Уж будьте покойны — намеревается. Черт побери! Да что он — рехнулся, что ли, чтобы отказаться от этой мысли? Да где ему найти девушку милее, чем эта?
— Если, даже предположить, — перебил ее мистер Форсайт, — что дочь человека… который… человека… имя которого я не в силах произнести не задыхаясь… и в самом деле мила…
— Нет, это уже слишком! — закричала Митс, нетерпеливо отвязывая передник, словно собираясь отдать его хозяину.
— Да, послушайте, Митс, послушайте! — пробормотал мистер Форсайт, встревоженный ее угрожающей жестикуляцией.
Старая служанка встряхнула передником, завязки которого свисали до земли.
— Разговаривать нам больше не о чем! Пятьдесят лет я прослужила в этом доме, но лучше я уйду, подохну под забором, как запаршивевший пес, чем останусь у человека, который терзает собственную кровь! Я всего-навсего бедная служанка, но у меня есть сердце, сэр… Да! Оно у меня есть!
— Что ты расшумелась, Митс? — произнес, наконец, задетый за живое мистер Дин Форсайт. — Не знаешь ты разве, что он мне сделал, этот доктор Гьюдельсон?
— Что же он сделал?
— Он меня обокрал.
— Обокрал?
— Да, обокрал самым гнусным образом!
— Что же он у вас украл? Часы? Или кошелек?.. Или носовой платок?
— Мой метеор!
— Ах, опять ваш ми-ти-вор! — проговорила старая служанка, усмехаясь самой обидной и неприятной для мистера Форсайта усмешкой. — И в самом деле, давно не вспоминали о вашем знаменитом ми-ти-воре. Да разве мыслимо приходить в такое состояние из-за какой-то штуки, которая шляется по небу? Да разве этот ми-ти-вор принадлежит вам больше, чем доктору Гьюдельсону? Имя свое вы к нему прилепили, что ли? Разве он не всем принадлежит, вот хоть мне или моей собаке, если бы у меня была собака?.. Но, слава богу, у меня ее нет… Купили вы его за свои деньги, что ли? Или, может быть, он вам достался по наследству?
— Митс! — закричал мистер Форсайт, выйдя из себя.
— Не о Митс тут речь! — не отступала старуха, возмущение которой все возрастало. — Черти окаянные! Надо быть глупым, как Сатурн, чтобы рассориться со старым другом из-за какого-то камня, которого больше и не увидишь никогда!
— Молчи! Молчи! — завопил астроном, задетый за живое.
— Нет, сэр, нет! Я не замолчу, хоть бы вы даже на помощь позвали вашего дурня Ами-Крона.
— При чем тут Омикрон?
— А при том… И он меня не заставит молчать… Точно так же, как наш президент не заставил бы замолчать архангела, который явился бы от имени всемогущего объявить о светопреставлении.
Онемел ли мистер Дин Форсайт, выслушав эти страшные слова, или горло его настолько сжалось, что перестало пропускать слова? Верно лишь, что он не в состоянии был ответить. Если бы он в эту минуту и пожелал в порыве бешенства вышвырнуть за дверь свою верную, но несносную Митс, то ему не удалось бы произнести обычных в таких случаях слов: «Уходите! Немедленно уходите, и чтобы я вас больше не видел!..»
Да, впрочем, Митс и не подчинилась бы ему. Вряд ли служанка после пятидесятилетней службы согласится из-за какого-то метеора расстаться с хозяином, который родился на ее глазах.
Но все же пора было положить конец этой сцене. Понимая, что ему не одержать верх, мистер Форсайт готовился отступить, стараясь все же, чтобы это отступление не походило на бегство.
Его выручило солнце. Погода внезапно прояснилась, и яркий луч ворвался в окно, выходившее в сад.
«В это самое время доктор Гьюдельсон, без сомнения, стоит на своей башне», — мелькнуло в мозгу Дина Форсайта. Ему представился соперник, который, воспользовавшись просветом, приник глазом к окуляру своего телескопа и ощупывает взглядом небесное пространство.
Он не мог этого стерпеть. Солнечный луч оказывал на него такое же воздействие, как на воздушный шар. Он раздувал его, заставляя подняться в воздух. Мистер Форсайт, отбросив, словно балласт (чтобы продолжить сравнение), весь накопившийся в нем гнев, направился к двери.
Но Митс, к его несчастью, заслоняла собою выход и, по-видимому, вовсе не намеревалась уйти с дороги. Неужели придется схватить ее за плечо, вступить с ней в борьбу, призвать на помощь Омикрона?..
Ему не пришлось дойти до такой крайности. Старуха сама была потрясена всем пережитым. Как ни привыкла она спорить со своим хозяином, но ни разу до сих пор не вносила она в подобные столкновения такую горячность.
То ли физическое напряжение, то ли серьезность вопроса, затронутого ею,
— вопроса, страшно волновавшего старуху, так как на карту было поставлено будущее счастье ее дорогого «сынка», но Митс, почувствовав вдруг, что слабеет, тяжело рухнула на стул.
Мистер Дин Форсайт, будь сказано ему в похвалу, мгновенно забыл о солнце, о голубом небе и метеоре. Подойдя к старой служанке, он заботливо осведомился, что с ней.
— Не знаю, сэр. У меня будто желудок вывернулся наизнанку.
— Вывернулся наизнанку желудок? — переспросил мистер Форсайт, пораженный таким странным симптомом болезни.
— Да, — подтвердила Митс слабым голосом. — У меня сердце точно узлом завязалось.
— Хм, — неопределенно кашлянул мистер Форсайт, которого это новое явление смутило еще больше.
Желая все же помочь больной, он собирался прибегнуть к мерам, которые принято применять в таких случаях, — обтереть уксусом виски и лоб, распустить пояс, дать отпить глоток подслащенной воды…
Но он не успел этого сделать.
Сверху донесся голос Омикрона.
— Болид, сэр, — кричал Омикрон, — болид!
Мистер Форсайт, забыв все на свете, помчался вверх по лестнице.
Но не успел он скрыться из вида, как Митс, вновь обретя силы, бросилась за ним вдогонку. И в то время как астроном, шагая сразу через три ступеньки, поспешно поднимался наверх, ему вслед несся голос служанки.
— Мистер Форсайт, — твердила Митс, — запомните: свадьба Фрэнсиса Гордона с Дженни Гьюдельсон состоится и будет отпразднована точка в точку в тот самый день, который назначен. Состоится, состоится, мистер Форсайт, хоть бы весь свет перевернулся…
Мистер Дин Форсайт не отвечал, не слышал. Мистер Дин Форсайт, перескакивая через ступеньки, несся по лестнице, ведущей на башню.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
где полемика в печати еще больше обостряет положение и которая кончается столь же неожиданным сколь и неоспоримым выводом
— Это он, он самый, Омикрон! — воскликнул мистер Форсайт, едва успев приложиться глазом к телескопу.— Он самый, — подтвердил Омикрон и тут же добавил: — Дал бы бог, чтобы доктор Гьюдельсон не оказался сейчас на своей башне.
— А если он там и торчит, то пусть не заметит болида.
— Нашего болида, — уточнил Омикрон.
— Моего болида, — поправил мистер Форсайт.
Оба они ошибались. Подзорная труба доктора Гьюдельсона была направлена в это самое время на юго-восток, на ту самую часть неба, по которой продвигайся метеор. Труба уловила метеор тотчас же, как он появился, и башня на Морисс-стрит, так же как и башня на Элизабет-стрит, не упускала его из виду до того мгновения, пока болид не скрылся в тумане.
Впрочем, не одни уостонские астрономы отметили появление болида. Он был замечен также Питсбургской обсерваторией, так что теперь речь шла о трех последовательных наблюдениях, включая и бостонское.
Факт повторного появления метеора представлял значительный интерес, если, разумеется, метеор сам по себе мог представить интерес. Раз он оставался в районе видимости подлунного мира, то, значит, определенно двигался по замкнутой орбите. Следовательно, это не какая-нибудь блуждающая звезда, которая исчезает, едва соприкоснувшись с последними слоями атмосферы, не какой-нибудь астероид, который, однажды показавшись, скрывается в пространстве, не аэролит, падение которого следует непосредственно за его появлением. Нет, этот метеор возвращался, он продвигался вокруг Земли, словно второй ее спутник. И, следовательно, он был достоин изучения, чем и можно оправдать ту страстность, с которой мистер Форсайт и доктор Гьюдельсон оспаривали друг у друга право на его открытие.
Раз метеор подчинялся постоянным законам, ничто не мешало определить его свойства. Этим занимались повсюду, но нигде, разумеется, не было проявлено такого рвения, какое проявляли в Уостоне. Однако для окончательного разрешения задачи требовалось еще несколько тщательных наблюдений.
Первое, что было вычислено уже через двое суток математиками, но, правда, математиками, которых звали не Дин Форсайт и не Гьюдельсон, — это траектория болида.
Траектория эта имела направление с севера на юг. Некоторое отклонение в 3o31', отмеченное в письме мистера Дина Форсайта в обсерваторию города Питсбурга, было лишь кажущимся: оно являлось следствием вращения земного шара.