Страница:
– Ах, как бы мне хотелось побывать в этих местах! – воскликнул Фрагозо, который, сам того не замечая, играл на руку Торресу. – Мне кажется, уж я бы там нашел хоть один драгоценный алмаз!
– И что бы вы сделали с вашим драгоценным алмазом, Фрагозо? – спросила Лина.
– Продал бы!
– Так что теперь вы были бы богаты?
– Очень!
– Так вот, если б вы были богаты три месяца назад, вам бы и в голову не пришла мысль… мысль о той лиане, правда?
– А если б эта мысль не пришла мне в голову, – вскричал Фрагозо, – не пришла бы ко мне и очаровательная девушка, которая… Нет, воистину, что бог ни делает – все к лучшему!
– Вы в этом убедились, Фрагозо, – проговорила Минья, – ведь он женит вас на моей милой Лине! Алмаз за алмаз, вы ничего не потеряли в этой мене.
– Напротив, сударыня, – любезно ответил Фрагозо, – я только выиграл!
Торрес, как видно, не хотел менять темы разговора, так как снова заговорил:
– А ведь в Тижоке бывало, что люди разом становились богачами, и многие от этого теряли голову. Слыхали вы когда-нибудь о знаменитом алмазе из Абаэте, оцененном более чем в два миллиона конто рейс? Так вот, этот камешек, весом в одну унцию, был найден в бразильских копях! И нашли его три преступника. Да, три преступника, приговоренных к пожизненной ссылке. Нашли случайно, в реке Абаэте, за девяносто лье от Серродо-Фрио.
– И они сразу разбогатели? – спросил Фрагозо.
– Ну, нет! – ответил Торрес. – Алмаз был передан управляющему копями. Когда его оценили, португальский король Иоанн Шестой велел его просверлить и носил на шее в торжественных случаях. А ссыльные получили свободу, и это все. Но человек поизворотливее извлек бы из этого немалую выгоду!
– Вы, например? – сухо спросил Бенито.
– Да… я! А почему бы и нет? – ответил Торрес. – А вы когда-нибудь бывали в Алмазном округе? – обратился он вдруг к Жоаму Гарралю.
– Никогда, – ответил тот, пристально глядя на Торреса.
– Очень жаль, – отозвался Торрес, – вам следовало бы когда-нибудь съездить туда. Это очень любопытно, уверяю вас. Алмазный округ как бы вклинивается в самое сердце обширных бразильских владений и похож на большой парк двенадцати лье в окружности; а своей природой, растительностью, своими песчаными пустошами, окруженными кольцом высоких гор, он резко отличается от соседних провинций. Как я уже говорил, это самое богатое место на земле: с 1807 по 1817 год там ежегодно добывали около восемнадцати тысяч карат алмазов. Да, вот где люди могли разом разбогатеть, и не только те, кто обшаривал горы, взбираясь до самых вершин в поисках драгоценных камней, но и контрабандисты, сбывавшие их тайком! Теперь добывать их не так-то легко, и две тысячи негров, работающих в государственных копях, вынуждены отводить воду из рек, чтобы добывать со дна песок, в котором вкраплены алмазы. Прежде все было гораздо проще!
– Что говорить, – откликнулся Фрагозо, – прошли хорошие времена!
– Однако и теперь не трудно добыть алмаз незаконным путем, попросту говоря – украсть. Вот так, в 1826 году – мне было тогда восемь лет – в Тижоке произошла ужасная драма, показавшая, что преступники ни перед чем не остановятся, когда могут, совершив дерзкий налет, сразу захватить целое состояние. Но вам это, должно быть, неинтересно…
– Напротив, Торрес, продолжайте, – ответил Жоам Гарраль до странности спокойным голосом.
– Хорошо. Так вот, на этот раз дело шло о краже алмазов, а горсть этих хорошеньких камешков стоит миллион, а то и два!
И Торрес, лицо которого вдруг выразило низменную алчность, невольно раскрыл и сжал руку в кулак.
– Вот как было дело, – продолжал он. – В Тижоке имеют обыкновение один раз в год вывозить все собранные за год алмазы. Их делят на части и раскладывают по величине, пропустив сквозь двенадцать сит с разными отверстиями. Затем их зашивают в мешки и отправляют в Рио-де-Жанейро. Но груз этот стоит несколько миллионов, и, как вы догадываетесь, его хорошо охраняют. Служащий, назначенный управляющим копями, четверо конных и десяток пеших солдат из стоящего в провинции полка – таков обычно конвой. Сначала они заезжают в Вилла-Рику, где главный управляющий ставит на мешки свою печать, а потом продолжают путь до Рио-де-Жанейро. Надо добавить, что из осторожности день отъезда всегда держится в тайне. В 1826 году молодой чиновник, по фамилии Дакоста, лет двадцати трех, некоторое время уже служивший в Тижоке в канцелярии главного управляющего, придумал следующий смелый ход. Он сговорился с шайкой контрабандистов и сообщил им день выхода конвоя. Хорошо вооруженная и довольно многочисленная шайка злоумышленников тотчас приняла меры. В ночь на 22 января, за Вилла-Рикой, грабители неожиданно напали на солдат охраны. Конвой мужественно защищался, но был весь перебит, за исключением одного солдата; несмотря на тяжелые раны, ему все же удалось бежать и сообщить об ужасном нападении. Бандиты «не пощадили и чиновника, сопровождавшего ценный груз. Он пал под ударами злодеев, и тело его, наверно, было сброшено в пропасть, потому что его так и не нашли.
– А что же Дакоста? – спросил Жоам Гарраль.
– Преступление не пошло ему на пользу. Обстоятельства сложились так, что подозрения вскоре пали на него. Его обвинили в том, что он руководил грабежом. Напрасно уверял он, что невиновен. По своему положению он должен был знать, на какой день назначен выход конвоя. Он один мог предупредить шайку злодеев. Он был обвинен, брошен в тюрьму, осужден и приговорен к смерти. А смертный приговор приводится в исполнение через двадцать четыре часа.
– И несчастный был казнен? – спросил Фрагозо.
– Его заключили в тюрьму в Вилла-Рике, и ночью, за несколько часов до казни, то ли действуя в одиночку, то ли с помощью сообщников, но он бежал из тюрьмы.
– И с тех пор никто никогда не слыхал об этом человеке? – спросил Жоам Гарраль.
– Никогда! – ответил Торрес. – Должно быть, он уехал из Бразилии и живет теперь припеваючи где-нибудь в далеких краях на краденые деньги.
– Пусть лучше живет в нищете! – проговорил Жоам Гарраль.
– И пусть господь покарает его, послав угрызения совести за содеянное преступление! – добавил отец Пассанья.
Тут собеседники, кончив обедать, встали из-за стола и вышли подышать свежим вечерним воздухом. Солнце садилось, но до наступления ночи оставалось еще не меньше часа.
– Такие истории не назовешь веселыми, – заметил Фрагозо, – и начало нашего обручального обеда было гораздо приятней конца!
– А все из-за вас, Фрагозо, – ответила Лина.
– Как – из-за меня?
– Зачем вы все время расспрашивали об этом округе и об алмазах, какое нам до них дело!
– А ведь и верно, черт побери! – воскликнул Фрагозо. – Но я никак не думал, что разговор закончится так печально.
– Выходит, вы первый виноваты.
– И первый наказан, потому что не слышал вашего смеха за десертом.
Вся семья отправилась вперед, на нос жангады. Маноэль и Бенито шагали рядом, не говоря ни слова. Якита с дочерью следовали за ними тоже молча; всех охватила непонятная тоска, словно предчувствие нависшей опасности.
Торрес не отходил от Жоама Гарраля, который, опустив голову, казалось, глубоко задумался; вдруг Торрес положил ему руку на плечо.
– Жоам Гарраль, – сказал он, – мне надо поговорить с вами. Вы можете уделить мне четверть часа?
Жоам Гарраль посмотрел на него.
– Здесь?
– Нет! Наедине.
– Ну что ж, пойдемте!
Оба повернули назад, вошли в дом, и дверь за ними захлопнулась.
Трудно описать, что почувствовали оставшиеся, когда Жоам Гарраль и Торрес ушли вдвоем. Что могло быть общего между этим авантюристом и достойным хозяином икитосской фазенды? Казалось, угроза страшного несчастья нависла над семьей Гарралей, но никто не решался об этом заговорить.
– Маноэль, – сказал Бенито, схватив его за руку и отводя в сторону, – что бы ни случилось, этот человек высадится завтра в Манаусе!
– Да!.. Это необходимо!.. – ответил Маноэль.
– А если из-за него… если из-за него с моим отцом случится какое-нибудь несчастье… я его убью!
– И что бы вы сделали с вашим драгоценным алмазом, Фрагозо? – спросила Лина.
– Продал бы!
– Так что теперь вы были бы богаты?
– Очень!
– Так вот, если б вы были богаты три месяца назад, вам бы и в голову не пришла мысль… мысль о той лиане, правда?
– А если б эта мысль не пришла мне в голову, – вскричал Фрагозо, – не пришла бы ко мне и очаровательная девушка, которая… Нет, воистину, что бог ни делает – все к лучшему!
– Вы в этом убедились, Фрагозо, – проговорила Минья, – ведь он женит вас на моей милой Лине! Алмаз за алмаз, вы ничего не потеряли в этой мене.
– Напротив, сударыня, – любезно ответил Фрагозо, – я только выиграл!
Торрес, как видно, не хотел менять темы разговора, так как снова заговорил:
– А ведь в Тижоке бывало, что люди разом становились богачами, и многие от этого теряли голову. Слыхали вы когда-нибудь о знаменитом алмазе из Абаэте, оцененном более чем в два миллиона конто рейс? Так вот, этот камешек, весом в одну унцию, был найден в бразильских копях! И нашли его три преступника. Да, три преступника, приговоренных к пожизненной ссылке. Нашли случайно, в реке Абаэте, за девяносто лье от Серродо-Фрио.
– И они сразу разбогатели? – спросил Фрагозо.
– Ну, нет! – ответил Торрес. – Алмаз был передан управляющему копями. Когда его оценили, португальский король Иоанн Шестой велел его просверлить и носил на шее в торжественных случаях. А ссыльные получили свободу, и это все. Но человек поизворотливее извлек бы из этого немалую выгоду!
– Вы, например? – сухо спросил Бенито.
– Да… я! А почему бы и нет? – ответил Торрес. – А вы когда-нибудь бывали в Алмазном округе? – обратился он вдруг к Жоаму Гарралю.
– Никогда, – ответил тот, пристально глядя на Торреса.
– Очень жаль, – отозвался Торрес, – вам следовало бы когда-нибудь съездить туда. Это очень любопытно, уверяю вас. Алмазный округ как бы вклинивается в самое сердце обширных бразильских владений и похож на большой парк двенадцати лье в окружности; а своей природой, растительностью, своими песчаными пустошами, окруженными кольцом высоких гор, он резко отличается от соседних провинций. Как я уже говорил, это самое богатое место на земле: с 1807 по 1817 год там ежегодно добывали около восемнадцати тысяч карат алмазов. Да, вот где люди могли разом разбогатеть, и не только те, кто обшаривал горы, взбираясь до самых вершин в поисках драгоценных камней, но и контрабандисты, сбывавшие их тайком! Теперь добывать их не так-то легко, и две тысячи негров, работающих в государственных копях, вынуждены отводить воду из рек, чтобы добывать со дна песок, в котором вкраплены алмазы. Прежде все было гораздо проще!
– Что говорить, – откликнулся Фрагозо, – прошли хорошие времена!
– Однако и теперь не трудно добыть алмаз незаконным путем, попросту говоря – украсть. Вот так, в 1826 году – мне было тогда восемь лет – в Тижоке произошла ужасная драма, показавшая, что преступники ни перед чем не остановятся, когда могут, совершив дерзкий налет, сразу захватить целое состояние. Но вам это, должно быть, неинтересно…
– Напротив, Торрес, продолжайте, – ответил Жоам Гарраль до странности спокойным голосом.
– Хорошо. Так вот, на этот раз дело шло о краже алмазов, а горсть этих хорошеньких камешков стоит миллион, а то и два!
И Торрес, лицо которого вдруг выразило низменную алчность, невольно раскрыл и сжал руку в кулак.
– Вот как было дело, – продолжал он. – В Тижоке имеют обыкновение один раз в год вывозить все собранные за год алмазы. Их делят на части и раскладывают по величине, пропустив сквозь двенадцать сит с разными отверстиями. Затем их зашивают в мешки и отправляют в Рио-де-Жанейро. Но груз этот стоит несколько миллионов, и, как вы догадываетесь, его хорошо охраняют. Служащий, назначенный управляющим копями, четверо конных и десяток пеших солдат из стоящего в провинции полка – таков обычно конвой. Сначала они заезжают в Вилла-Рику, где главный управляющий ставит на мешки свою печать, а потом продолжают путь до Рио-де-Жанейро. Надо добавить, что из осторожности день отъезда всегда держится в тайне. В 1826 году молодой чиновник, по фамилии Дакоста, лет двадцати трех, некоторое время уже служивший в Тижоке в канцелярии главного управляющего, придумал следующий смелый ход. Он сговорился с шайкой контрабандистов и сообщил им день выхода конвоя. Хорошо вооруженная и довольно многочисленная шайка злоумышленников тотчас приняла меры. В ночь на 22 января, за Вилла-Рикой, грабители неожиданно напали на солдат охраны. Конвой мужественно защищался, но был весь перебит, за исключением одного солдата; несмотря на тяжелые раны, ему все же удалось бежать и сообщить об ужасном нападении. Бандиты «не пощадили и чиновника, сопровождавшего ценный груз. Он пал под ударами злодеев, и тело его, наверно, было сброшено в пропасть, потому что его так и не нашли.
– А что же Дакоста? – спросил Жоам Гарраль.
– Преступление не пошло ему на пользу. Обстоятельства сложились так, что подозрения вскоре пали на него. Его обвинили в том, что он руководил грабежом. Напрасно уверял он, что невиновен. По своему положению он должен был знать, на какой день назначен выход конвоя. Он один мог предупредить шайку злодеев. Он был обвинен, брошен в тюрьму, осужден и приговорен к смерти. А смертный приговор приводится в исполнение через двадцать четыре часа.
– И несчастный был казнен? – спросил Фрагозо.
– Его заключили в тюрьму в Вилла-Рике, и ночью, за несколько часов до казни, то ли действуя в одиночку, то ли с помощью сообщников, но он бежал из тюрьмы.
– И с тех пор никто никогда не слыхал об этом человеке? – спросил Жоам Гарраль.
– Никогда! – ответил Торрес. – Должно быть, он уехал из Бразилии и живет теперь припеваючи где-нибудь в далеких краях на краденые деньги.
– Пусть лучше живет в нищете! – проговорил Жоам Гарраль.
– И пусть господь покарает его, послав угрызения совести за содеянное преступление! – добавил отец Пассанья.
Тут собеседники, кончив обедать, встали из-за стола и вышли подышать свежим вечерним воздухом. Солнце садилось, но до наступления ночи оставалось еще не меньше часа.
– Такие истории не назовешь веселыми, – заметил Фрагозо, – и начало нашего обручального обеда было гораздо приятней конца!
– А все из-за вас, Фрагозо, – ответила Лина.
– Как – из-за меня?
– Зачем вы все время расспрашивали об этом округе и об алмазах, какое нам до них дело!
– А ведь и верно, черт побери! – воскликнул Фрагозо. – Но я никак не думал, что разговор закончится так печально.
– Выходит, вы первый виноваты.
– И первый наказан, потому что не слышал вашего смеха за десертом.
Вся семья отправилась вперед, на нос жангады. Маноэль и Бенито шагали рядом, не говоря ни слова. Якита с дочерью следовали за ними тоже молча; всех охватила непонятная тоска, словно предчувствие нависшей опасности.
Торрес не отходил от Жоама Гарраля, который, опустив голову, казалось, глубоко задумался; вдруг Торрес положил ему руку на плечо.
– Жоам Гарраль, – сказал он, – мне надо поговорить с вами. Вы можете уделить мне четверть часа?
Жоам Гарраль посмотрел на него.
– Здесь?
– Нет! Наедине.
– Ну что ж, пойдемте!
Оба повернули назад, вошли в дом, и дверь за ними захлопнулась.
Трудно описать, что почувствовали оставшиеся, когда Жоам Гарраль и Торрес ушли вдвоем. Что могло быть общего между этим авантюристом и достойным хозяином икитосской фазенды? Казалось, угроза страшного несчастья нависла над семьей Гарралей, но никто не решался об этом заговорить.
– Маноэль, – сказал Бенито, схватив его за руку и отводя в сторону, – что бы ни случилось, этот человек высадится завтра в Манаусе!
– Да!.. Это необходимо!.. – ответил Маноэль.
– А если из-за него… если из-за него с моим отцом случится какое-нибудь несчастье… я его убью!
20. Лицом к лицу
Одни в комнате, где их никто не мог ни видеть, ни слышать, Жоам Гарраль и Торрес с минуту смотрели друг на друга, не произнося ни слова.
Неужели авантюрист не решался начать разговор? Или он предвидел, что Жоам Гарраль ответит на все его вопросы презрительным взглядом? Да, конечно. И потому Торрес не спрашивал. С самого начала он утверждал, выступал в роли обвинителя.
– Жоам, – начал он, – ваша фамилия не Гарраль, а Дакоста.
Услышав эту фамилию, Жоам Гарраль невольно вздрогнул, но ничего не ответил.
– Вы – Жоам Дакоста, – продолжал Торрес, – двадцать три года назад вы служили в управлении Тижокского рудника, и вас приговорили к смерти по делу об ограблении и убийстве.
Жоам Гарраль не ответил ни слова, и его спокойствие, по-видимому, удивило авантюриста. Неужели он ошибся, обвиняя своего гостеприимного хозяина? Нет! Иначе Жоам Гарраль возмутился бы, услышав эти страшные обвинения. Должно быть, он просто ждет, чтобы узнать, к чему клонит Торрес.
– Жоам Дакоста, – продолжал Торрес, – повторяю, это вас арестовали за кражу алмазов, судили и приговорили к смерти, это вы бежали из тюрьмы в Вилла-Рике за несколько часов до казни! Что ж вы не отвечаете?
За этим прямым вопросом последовало продолжительное молчание. Жоам Гарраль, все такой же спокойный, отошел в сторону и сел. Облокотившись на маленький столик, он смотрел прямо в глаза своему обвинителю, не опуская головы.
– Что же вы не отвечаете? – настаивал Торрес.
– Какого ответа вы ждете от меня? – твердо спросил Гарраль.
– Такого ответа, – медленно произнес Торрес, – который помешал бы мне пойти в Манаусе к начальнику полиции и сказать ему; здесь находится человек, которого нетрудно опознать даже после двадцатитрехлетнего отсутствия; человек этот – подстрекатель и участник кражи алмазов в Тижоке, он сообщник убийц конвоя, это осужденный, сбежавший перед казнью, это Жоам Дакоста, назвавшийся Жоамом Гарралем.
– Значит, – сказал Жоам Гарраль, – мне нечего опасаться вас, Торрес, если я отвечу вам так, как вы хотите?
– Конечно, потому что тогда ни вам, ни мне не будет никакого расчета говорить об этом деле.
– Ни вам, ни мне? – проговорил Жоам Гарраль. – Значит, я должен заплатить вам за молчание не деньгами?
– Нет! Сколько бы вы мне ни предложили!
– Чего же вы хотите?
– Жоам Гарраль, я ставлю одно условие. Но не спешите отвергать его, помните, что вы в моей власти.
– Каково же ваше условие?
Торрес минуту помедлил. Его удивляло поведение этого человека, жизнь которого была в его руках. Он ждал ожесточенного торга, униженных просьб, слез… Перед ним был преступник, осужденный за тягчайшее злодеяние, но он даже не дрогнул. Наконец, скрестивши руки, Торрес сказал:
– У вас есть дочь. Она мне нравится, и я хочу на ней жениться.
Как видно, Жоам Гарраль ожидал всего от подобного человека и потому, выслушав его, не потерял самообладания.
– Стало быть, – проговорил он, – достопочтенный Торрес хочет войти в семью убийцы и грабителя?
– А уж это дело мое, я сам знаю, как мне поступать, – буркнул Торрес. – Я хочу быть зятем Жоама Гарраля и буду им.
– Однако вам, кажется, известно, Торрес, что моя дочь выходит замуж за Маноэля Вальдеса?
– Откажите Маноэлю Вальдесу.
– А если моя дочь не захочет?
– Я знаю ее: если вы ей расскажете все – она согласится, – бесстыдно ответил Торрес.
– Все?
– Все, коли понадобится. Если ей придется выбирать между собственным чувством и честью семьи, жизнью отца, она не станет колебаться!
– Какой же вы мерзавец, Торрес! – спокойно сказал Жоам Гарраль, который по-прежнему не терял хладнокровия.
– Мерзавец и убийца всегда могут столковаться!
Тут Жоам Гарраль встал, подошел к негодяю и, глядя ему прямо в глаза, проговорил:
– Торрес, если вы хотите войти в семью Жоама Дакосты, значит, вы знаете, что Жоам Дакоста неповинен в преступлении, за которое был осужден.
– Вот как!
– И добавлю еще: у вас, должно быть, имеется доказательство его невиновности, которое вы собираетесь огласить в тот день, когда женитесь на его дочери.
– Давайте говорить начистоту, Жоам Гарраль, – сказал, понизив голос, Торрес, – и посмотрим, откажетесь ли вы отдать мне свою дочь, когда выслушаете меня.
– Я слушаю вас, Торрес.
– Ну что ж, это правда, – произнес авантюрист, медленно, словно нехотя, цедя слова, – это правда, вы невиновны! Я знаю это, потому что мне известно имя настоящего преступника и я могу доказать вашу невиновность!
– А где негодяй, совершивший преступление?
– Он умер.
– Умер! – воскликнул Жоам Гарраль побледнев, как будто это слово отнимало у него всякую надежду оправдаться.
– Умер, – повторил Торрес. – Но этот человек, с которым я познакомился через много лет после преступления, не подозревая, что он преступник, написал своей рукой историю кражи алмазов со всеми подробностями. Незадолго до смерти его стали мучить угрызения совести. Он знал, где скрывается Жоам Дакоста и под каким именем невинно осужденный начал новую жизнь. Знал, что Дакоста богат, живет в кругу счастливой семьи, но знал также, что осужденный не может быть счастлив. Так вот, он решил вернуть ему счастье, восстановив его доброе имя, на которое тот имел право!.. Но смерть настигла его… и он поручил мне, своему товарищу, сделать то, чего сам не успел! Он отдал мне доказательство невиновности Дакосты, велел передать ему эту бумагу, и умер.
– Имя этого человека! – в волнении Жоам Гарраль невольно повысил голос.
– Вы узнаете его, когда мы породнимся.
– А где его записка?
Жоам Гарраль был готов броситься на Торреса, обыскать его и вырвать у него это доказательство своей невиновности.
– Записка в надежном месте, – ответил Торрес, – и вы получите ее только после того, как ваша дочь станет моей женой. Ну, что? Вы и теперь откажете мне?
– Да, – сказал Жоам Гарраль, – но за эту записку я даю вам половину моего состояния.
– Половину? Согласен! Но при условии, что Минья принесет ее мне в виде приданого, – ответил Торрес.
– Так вот как вы выполняете волю умирающего грешника, в порыве раскаяния попросившего вас исправить содеянное им зло!
– Да, так!
– Еще раз говорю вам, Торрес, вы последний из мерзавцев!
– Пускай!
– А так как я не убийца, то нам не столковаться!
– Стало быть, вы отказываетесь?
– Отказываюсь!
– Тогда вы губите себя, Жоам Гарраль. В вашем судебном деле все против вас. Вас приговорили к смерти, а вы сами знаете, правительство запрещает смягчать наказание осужденным за подобные преступления. Если на вас донесут – вас арестуют! Как только арестуют – вас казнят! А я на вас донесу!..
Как ни владел собой Жоам Гарраль, он не мог больше сдерживаться. Еще миг, и он бросился бы на Торреса.
Но мошенник сделал ход, который заставил его опомниться.
– Берегитесь, ваши дети не знают, что отец их Жоам Дакоста, а вы откроете им эту тайну, – сказал он.
Жоам Гарраль остановился. Он снова овладел собой, и лицо его приняло обычное спокойное выражение.
– Наш разговор слишком затянулся, – сказал он, направляясь к двери, – теперь я знаю, что мне делать.
– Берегитесь, Жоам Гарраль! – снова пригрозил ему Торрес, который еще не верил, что его гнусное вымогательство провалилось.
Жоам Гарраль ничего не ответил. Он распахнул дверь на веранду, знаком велел Торресу следовать за ним, и оба направились к середине жангады, где собралась вся семья Гарралей.
Бенито, Маноэль, а за ними остальные встали, сильно встревоженные. Они заметили, что Торрес вышел с угрожающим видом и глаза его горят злобой.
Жоам Гарраль, напротив, вполне владел собой и был почти весел.
Оба остановились против Якиты с детьми. Никто не решался заговорить.
Торрес первый прервал это тягостное молчание, сказав глухим голосом с присущей ему наглостью:
– Последний раз я требую у вас ответа, Жоам Гарраль!
– Слушайте же мой ответ. – И Жоам Гарраль обратился к жене: – Якита, особые обстоятельства вынуждают меня изменить решение, принятое нами относительно свадьбы Миньи и Маноэля.
– Наконец-то! – вскричал Торрес.
Жоам Гарраль, не удостоив его ответом, бросил на авантюриста взгляд, полный глубокого презрения.
Но у Маноэля от волнения чуть не разорвалось сердце. Минья, побледнев как полотно, встала и шагнула к матери, как бы ища у нее защиты, а Якита раскрыла ей объятия.
– Отец! – воскликнул Бенито, становясь между отцом и Торресом. – Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, – громко ответил Жоам Гарраль, – что ждать приезда в Белен, чтобы обвенчать Минью с Маноэлем, слишком долго! Завтра же отец Пассанья обвенчает их здесь, на жангаде, если после разговора со мной Маноэль не захочет отложить свадьбу.
– Ах, что вы, отец!.. – воскликнул молодой человек.
– Подожди называть меня отцом, Маноэль, – промолвил Жоам Гарраль, и в голосе его звучала невыразимая боль.
Торрес стоял скрестив руки и оглядывал всех с беспримерной наглостью.
– Стало быть, это ваше последнее слово? – спросил он, протягивая руку к Жоаму Гарралю.
– Нет, не последнее.
– Что же вы скажете еще?
– Вот что, Торрес. Я здесь хозяин! И вы тотчас, угодно вам или неугодно, покинете жангаду.
– Да, тотчас! – вскричал Бенито. – Или я выкину его за борт!
Торрес пожал плечами.
– Оставьте угрозы, – бросил он. – Они ни к чему. Я и сам хочу немедленно сойти на берег. Но вы еще вспомните обо мне, Жоам Гарраль! Мы снова увидимся с вами, и очень скоро!
– Если это будет зависеть от меня, – ответил Жоам Гарраль, – то, быть может, даже скорее, чем вам бы хотелось. Завтра же я буду у судьи Рибейро, главного судьи провинции, – я предупредил его о моем приезде в Манаус. Если посмеете, приходите туда и вы!
– К судье Рибейро?.. – пробормотал Торрес, явно сбитый с толку.
– Да, к судье Рибейро! – повторил Жоам Гарраль.
Затем он презрительным жестом указал Торресу на пирогу и приказал четырем гребцам немедленно высадить его на ближайшем берегу острова.
И негодяй скрылся наконец.
Вся семья, еще не оправившись от волнения, молча ждала, когда заговорит ее глава. Но тут Фрагозо, не вполне отдавая себе отчет в серьезности положения, со свойственной ему живостью обратился к Жоаму Гарралю:
– Если господин Маноэль обвенчается завтра на жангаде…
– Вы обвенчаетесь одновременно с ним, друг мой, – ласково ответил Жоам Гарраль.
И, сделав знак Маноэлю, он удалился с ним в свою комнату.
Разговор Жоама Гарраля с Маноэлем продолжался около получаса, но всем казалось, что прошла целая вечность, пока дверь снова не отворилась. Маноэль вышел один.
В глазах его сверкала благородная решимость. Подойдя к Яките, он назвал ее матушкой, Минью – своей женой, а Бенито – братом. Затем, повернувшись к Лине и Фрагозо, сказал:
– До завтра! – и ушел.
Теперь он знал все, что произошло между Жоамом Гарралем и Торресом. Узнал он и то, что Жоам Гарраль рассчитывает на поддержку судьи Рибейро, с которым без ведома семьи уже год состоит в переписке, что он разъяснил судье свое дело и убедил его в своей невиновности. Гарраль смело пустился в это путешествие с единственной целью: добиться пересмотра несправедливого обвинения, жертвой которого он стал, и не дать дочери и зятю попасть в такое же ужасное положение, какое ему пришлось так долго терпеть самому.
Да, теперь Маноэль все это знал, он знал также, что Жоам Гарраль, или, вернее, Жоам Дакоста, невиновен, и благодаря своему несчастью этот человек сделался Маноэлю еще дороже.
Но одного он не знал: что существует письменное доказательство невиновности Жоама Гарраля и что оно находится в руках у Торреса. Жоам Гарраль хотел предоставить судье возможность воспользоваться этим доказательством, которое должно было принести ему оправдание, если только Торрес не солгал.
А пока Маноэль сказал, что пойдет к отцу Пассанья и попросит его все приготовить для венчания обеих пар.
Назавтра, 24 августа, за час до начала брачного обряда, большая пирога, отчалив от левого берега, пристала к жангаде.
Двенадцать гребцов быстро пригнали ее из Манауса; в ней сидели полицейские и начальник полиции, который, назвав себя, поднялся на жангаду.
В эту минуту Жоам Гарраль и его близкие, уже в праздничном платье, вышли из дома.
– Где Жоам Гарраль? – спросил начальник полиции.
– Это я, – ответил Жоам Гарраль.
– Жоам Гарраль, – провозгласил начальник полиции, – вас звали раньше Жоам Дакоста! Один человек носил два имени. Вы арестованы!
Услышав эти слова, ошеломленные Якита и Минья замерли, не в силах двинуться с места.
– Мой отец – убийца?! – закричал Бенито и хотел броситься к Жоаму Гарралю.
Но отец знаком приказал ему замолчать.
– Я позволю себе задать только один вопрос, – твердым голосом сказал он, обращаясь к начальнику полиции. – Кто дал приказ о моем аресте? Главный судья Рибейро?
– Нет, – ответил тот, – приказ о немедленном аресте дал его заместитель. У судьи Рибейро вчера вечером был апоплексический удар, а в два часа ночи он умер, не приходя в сознание.
– Умер! – вскричал Жоам Гарраль, которого, казалось, сразило это известие. – Умер!.. Умер!..
Но вскоре он снова поднял голову и обратился к жене и детям:
– Дорогие мои, один судья Рибейро знал, что я невиновен. Его смерть может оказаться роковой для меня, но все же не надо приходить в отчаяние.
Начальник полиции подал знак полицейским, и они подошли, чтобы увести Жоама Гарраля.
– Говорите же, отец! – закричал Бенито, обезумев от горя. – Скажите слово, и мы вас отстоим! Мы готовы силой исправить ужасную ошибку, жертвой которой вы стали!
– Здесь нет ошибки, мой сын. Жоам Гарраль и Жоам Дакоста – одно лицо. Да, я в самом деле Жоам Дакоста. Я, честный человек, из-за судебной ошибки двадцать три года назад был несправедливо приговорен к смерти вместо настоящего преступника. И я клянусь перед богом головой моих детей и их матери в своей полной невиновности!
– Вам запрещены всякие переговоры с вашей семьей, – сказал начальник полиции. – Вы арестованы, Жоам Гарраль, и я должен выполнить приказ со всей строгостью.
Жоам Гарраль движением руки остановил своих близких и потрясенных слуг.
– Пусть свершится людское правосудие, – сказал он, – пока не свершилось правосудие божие.
И, высоко подняв голову, сошел в пирогу.
Воистину казалось, что из всех присутствующих один Жоам Гарраль выдержал, не дрогнув, обрушившийся на него тяжкий удар.
Неужели авантюрист не решался начать разговор? Или он предвидел, что Жоам Гарраль ответит на все его вопросы презрительным взглядом? Да, конечно. И потому Торрес не спрашивал. С самого начала он утверждал, выступал в роли обвинителя.
– Жоам, – начал он, – ваша фамилия не Гарраль, а Дакоста.
Услышав эту фамилию, Жоам Гарраль невольно вздрогнул, но ничего не ответил.
– Вы – Жоам Дакоста, – продолжал Торрес, – двадцать три года назад вы служили в управлении Тижокского рудника, и вас приговорили к смерти по делу об ограблении и убийстве.
Жоам Гарраль не ответил ни слова, и его спокойствие, по-видимому, удивило авантюриста. Неужели он ошибся, обвиняя своего гостеприимного хозяина? Нет! Иначе Жоам Гарраль возмутился бы, услышав эти страшные обвинения. Должно быть, он просто ждет, чтобы узнать, к чему клонит Торрес.
– Жоам Дакоста, – продолжал Торрес, – повторяю, это вас арестовали за кражу алмазов, судили и приговорили к смерти, это вы бежали из тюрьмы в Вилла-Рике за несколько часов до казни! Что ж вы не отвечаете?
За этим прямым вопросом последовало продолжительное молчание. Жоам Гарраль, все такой же спокойный, отошел в сторону и сел. Облокотившись на маленький столик, он смотрел прямо в глаза своему обвинителю, не опуская головы.
– Что же вы не отвечаете? – настаивал Торрес.
– Какого ответа вы ждете от меня? – твердо спросил Гарраль.
– Такого ответа, – медленно произнес Торрес, – который помешал бы мне пойти в Манаусе к начальнику полиции и сказать ему; здесь находится человек, которого нетрудно опознать даже после двадцатитрехлетнего отсутствия; человек этот – подстрекатель и участник кражи алмазов в Тижоке, он сообщник убийц конвоя, это осужденный, сбежавший перед казнью, это Жоам Дакоста, назвавшийся Жоамом Гарралем.
– Значит, – сказал Жоам Гарраль, – мне нечего опасаться вас, Торрес, если я отвечу вам так, как вы хотите?
– Конечно, потому что тогда ни вам, ни мне не будет никакого расчета говорить об этом деле.
– Ни вам, ни мне? – проговорил Жоам Гарраль. – Значит, я должен заплатить вам за молчание не деньгами?
– Нет! Сколько бы вы мне ни предложили!
– Чего же вы хотите?
– Жоам Гарраль, я ставлю одно условие. Но не спешите отвергать его, помните, что вы в моей власти.
– Каково же ваше условие?
Торрес минуту помедлил. Его удивляло поведение этого человека, жизнь которого была в его руках. Он ждал ожесточенного торга, униженных просьб, слез… Перед ним был преступник, осужденный за тягчайшее злодеяние, но он даже не дрогнул. Наконец, скрестивши руки, Торрес сказал:
– У вас есть дочь. Она мне нравится, и я хочу на ней жениться.
Как видно, Жоам Гарраль ожидал всего от подобного человека и потому, выслушав его, не потерял самообладания.
– Стало быть, – проговорил он, – достопочтенный Торрес хочет войти в семью убийцы и грабителя?
– А уж это дело мое, я сам знаю, как мне поступать, – буркнул Торрес. – Я хочу быть зятем Жоама Гарраля и буду им.
– Однако вам, кажется, известно, Торрес, что моя дочь выходит замуж за Маноэля Вальдеса?
– Откажите Маноэлю Вальдесу.
– А если моя дочь не захочет?
– Я знаю ее: если вы ей расскажете все – она согласится, – бесстыдно ответил Торрес.
– Все?
– Все, коли понадобится. Если ей придется выбирать между собственным чувством и честью семьи, жизнью отца, она не станет колебаться!
– Какой же вы мерзавец, Торрес! – спокойно сказал Жоам Гарраль, который по-прежнему не терял хладнокровия.
– Мерзавец и убийца всегда могут столковаться!
Тут Жоам Гарраль встал, подошел к негодяю и, глядя ему прямо в глаза, проговорил:
– Торрес, если вы хотите войти в семью Жоама Дакосты, значит, вы знаете, что Жоам Дакоста неповинен в преступлении, за которое был осужден.
– Вот как!
– И добавлю еще: у вас, должно быть, имеется доказательство его невиновности, которое вы собираетесь огласить в тот день, когда женитесь на его дочери.
– Давайте говорить начистоту, Жоам Гарраль, – сказал, понизив голос, Торрес, – и посмотрим, откажетесь ли вы отдать мне свою дочь, когда выслушаете меня.
– Я слушаю вас, Торрес.
– Ну что ж, это правда, – произнес авантюрист, медленно, словно нехотя, цедя слова, – это правда, вы невиновны! Я знаю это, потому что мне известно имя настоящего преступника и я могу доказать вашу невиновность!
– А где негодяй, совершивший преступление?
– Он умер.
– Умер! – воскликнул Жоам Гарраль побледнев, как будто это слово отнимало у него всякую надежду оправдаться.
– Умер, – повторил Торрес. – Но этот человек, с которым я познакомился через много лет после преступления, не подозревая, что он преступник, написал своей рукой историю кражи алмазов со всеми подробностями. Незадолго до смерти его стали мучить угрызения совести. Он знал, где скрывается Жоам Дакоста и под каким именем невинно осужденный начал новую жизнь. Знал, что Дакоста богат, живет в кругу счастливой семьи, но знал также, что осужденный не может быть счастлив. Так вот, он решил вернуть ему счастье, восстановив его доброе имя, на которое тот имел право!.. Но смерть настигла его… и он поручил мне, своему товарищу, сделать то, чего сам не успел! Он отдал мне доказательство невиновности Дакосты, велел передать ему эту бумагу, и умер.
– Имя этого человека! – в волнении Жоам Гарраль невольно повысил голос.
– Вы узнаете его, когда мы породнимся.
– А где его записка?
Жоам Гарраль был готов броситься на Торреса, обыскать его и вырвать у него это доказательство своей невиновности.
– Записка в надежном месте, – ответил Торрес, – и вы получите ее только после того, как ваша дочь станет моей женой. Ну, что? Вы и теперь откажете мне?
– Да, – сказал Жоам Гарраль, – но за эту записку я даю вам половину моего состояния.
– Половину? Согласен! Но при условии, что Минья принесет ее мне в виде приданого, – ответил Торрес.
– Так вот как вы выполняете волю умирающего грешника, в порыве раскаяния попросившего вас исправить содеянное им зло!
– Да, так!
– Еще раз говорю вам, Торрес, вы последний из мерзавцев!
– Пускай!
– А так как я не убийца, то нам не столковаться!
– Стало быть, вы отказываетесь?
– Отказываюсь!
– Тогда вы губите себя, Жоам Гарраль. В вашем судебном деле все против вас. Вас приговорили к смерти, а вы сами знаете, правительство запрещает смягчать наказание осужденным за подобные преступления. Если на вас донесут – вас арестуют! Как только арестуют – вас казнят! А я на вас донесу!..
Как ни владел собой Жоам Гарраль, он не мог больше сдерживаться. Еще миг, и он бросился бы на Торреса.
Но мошенник сделал ход, который заставил его опомниться.
– Берегитесь, ваши дети не знают, что отец их Жоам Дакоста, а вы откроете им эту тайну, – сказал он.
Жоам Гарраль остановился. Он снова овладел собой, и лицо его приняло обычное спокойное выражение.
– Наш разговор слишком затянулся, – сказал он, направляясь к двери, – теперь я знаю, что мне делать.
– Берегитесь, Жоам Гарраль! – снова пригрозил ему Торрес, который еще не верил, что его гнусное вымогательство провалилось.
Жоам Гарраль ничего не ответил. Он распахнул дверь на веранду, знаком велел Торресу следовать за ним, и оба направились к середине жангады, где собралась вся семья Гарралей.
Бенито, Маноэль, а за ними остальные встали, сильно встревоженные. Они заметили, что Торрес вышел с угрожающим видом и глаза его горят злобой.
Жоам Гарраль, напротив, вполне владел собой и был почти весел.
Оба остановились против Якиты с детьми. Никто не решался заговорить.
Торрес первый прервал это тягостное молчание, сказав глухим голосом с присущей ему наглостью:
– Последний раз я требую у вас ответа, Жоам Гарраль!
– Слушайте же мой ответ. – И Жоам Гарраль обратился к жене: – Якита, особые обстоятельства вынуждают меня изменить решение, принятое нами относительно свадьбы Миньи и Маноэля.
– Наконец-то! – вскричал Торрес.
Жоам Гарраль, не удостоив его ответом, бросил на авантюриста взгляд, полный глубокого презрения.
Но у Маноэля от волнения чуть не разорвалось сердце. Минья, побледнев как полотно, встала и шагнула к матери, как бы ища у нее защиты, а Якита раскрыла ей объятия.
– Отец! – воскликнул Бенито, становясь между отцом и Торресом. – Что вы хотите сказать?
– Я хочу сказать, – громко ответил Жоам Гарраль, – что ждать приезда в Белен, чтобы обвенчать Минью с Маноэлем, слишком долго! Завтра же отец Пассанья обвенчает их здесь, на жангаде, если после разговора со мной Маноэль не захочет отложить свадьбу.
– Ах, что вы, отец!.. – воскликнул молодой человек.
– Подожди называть меня отцом, Маноэль, – промолвил Жоам Гарраль, и в голосе его звучала невыразимая боль.
Торрес стоял скрестив руки и оглядывал всех с беспримерной наглостью.
– Стало быть, это ваше последнее слово? – спросил он, протягивая руку к Жоаму Гарралю.
– Нет, не последнее.
– Что же вы скажете еще?
– Вот что, Торрес. Я здесь хозяин! И вы тотчас, угодно вам или неугодно, покинете жангаду.
– Да, тотчас! – вскричал Бенито. – Или я выкину его за борт!
Торрес пожал плечами.
– Оставьте угрозы, – бросил он. – Они ни к чему. Я и сам хочу немедленно сойти на берег. Но вы еще вспомните обо мне, Жоам Гарраль! Мы снова увидимся с вами, и очень скоро!
– Если это будет зависеть от меня, – ответил Жоам Гарраль, – то, быть может, даже скорее, чем вам бы хотелось. Завтра же я буду у судьи Рибейро, главного судьи провинции, – я предупредил его о моем приезде в Манаус. Если посмеете, приходите туда и вы!
– К судье Рибейро?.. – пробормотал Торрес, явно сбитый с толку.
– Да, к судье Рибейро! – повторил Жоам Гарраль.
Затем он презрительным жестом указал Торресу на пирогу и приказал четырем гребцам немедленно высадить его на ближайшем берегу острова.
И негодяй скрылся наконец.
Вся семья, еще не оправившись от волнения, молча ждала, когда заговорит ее глава. Но тут Фрагозо, не вполне отдавая себе отчет в серьезности положения, со свойственной ему живостью обратился к Жоаму Гарралю:
– Если господин Маноэль обвенчается завтра на жангаде…
– Вы обвенчаетесь одновременно с ним, друг мой, – ласково ответил Жоам Гарраль.
И, сделав знак Маноэлю, он удалился с ним в свою комнату.
Разговор Жоама Гарраля с Маноэлем продолжался около получаса, но всем казалось, что прошла целая вечность, пока дверь снова не отворилась. Маноэль вышел один.
В глазах его сверкала благородная решимость. Подойдя к Яките, он назвал ее матушкой, Минью – своей женой, а Бенито – братом. Затем, повернувшись к Лине и Фрагозо, сказал:
– До завтра! – и ушел.
Теперь он знал все, что произошло между Жоамом Гарралем и Торресом. Узнал он и то, что Жоам Гарраль рассчитывает на поддержку судьи Рибейро, с которым без ведома семьи уже год состоит в переписке, что он разъяснил судье свое дело и убедил его в своей невиновности. Гарраль смело пустился в это путешествие с единственной целью: добиться пересмотра несправедливого обвинения, жертвой которого он стал, и не дать дочери и зятю попасть в такое же ужасное положение, какое ему пришлось так долго терпеть самому.
Да, теперь Маноэль все это знал, он знал также, что Жоам Гарраль, или, вернее, Жоам Дакоста, невиновен, и благодаря своему несчастью этот человек сделался Маноэлю еще дороже.
Но одного он не знал: что существует письменное доказательство невиновности Жоама Гарраля и что оно находится в руках у Торреса. Жоам Гарраль хотел предоставить судье возможность воспользоваться этим доказательством, которое должно было принести ему оправдание, если только Торрес не солгал.
А пока Маноэль сказал, что пойдет к отцу Пассанья и попросит его все приготовить для венчания обеих пар.
Назавтра, 24 августа, за час до начала брачного обряда, большая пирога, отчалив от левого берега, пристала к жангаде.
Двенадцать гребцов быстро пригнали ее из Манауса; в ней сидели полицейские и начальник полиции, который, назвав себя, поднялся на жангаду.
В эту минуту Жоам Гарраль и его близкие, уже в праздничном платье, вышли из дома.
– Где Жоам Гарраль? – спросил начальник полиции.
– Это я, – ответил Жоам Гарраль.
– Жоам Гарраль, – провозгласил начальник полиции, – вас звали раньше Жоам Дакоста! Один человек носил два имени. Вы арестованы!
Услышав эти слова, ошеломленные Якита и Минья замерли, не в силах двинуться с места.
– Мой отец – убийца?! – закричал Бенито и хотел броситься к Жоаму Гарралю.
Но отец знаком приказал ему замолчать.
– Я позволю себе задать только один вопрос, – твердым голосом сказал он, обращаясь к начальнику полиции. – Кто дал приказ о моем аресте? Главный судья Рибейро?
– Нет, – ответил тот, – приказ о немедленном аресте дал его заместитель. У судьи Рибейро вчера вечером был апоплексический удар, а в два часа ночи он умер, не приходя в сознание.
– Умер! – вскричал Жоам Гарраль, которого, казалось, сразило это известие. – Умер!.. Умер!..
Но вскоре он снова поднял голову и обратился к жене и детям:
– Дорогие мои, один судья Рибейро знал, что я невиновен. Его смерть может оказаться роковой для меня, но все же не надо приходить в отчаяние.
Начальник полиции подал знак полицейским, и они подошли, чтобы увести Жоама Гарраля.
– Говорите же, отец! – закричал Бенито, обезумев от горя. – Скажите слово, и мы вас отстоим! Мы готовы силой исправить ужасную ошибку, жертвой которой вы стали!
– Здесь нет ошибки, мой сын. Жоам Гарраль и Жоам Дакоста – одно лицо. Да, я в самом деле Жоам Дакоста. Я, честный человек, из-за судебной ошибки двадцать три года назад был несправедливо приговорен к смерти вместо настоящего преступника. И я клянусь перед богом головой моих детей и их матери в своей полной невиновности!
– Вам запрещены всякие переговоры с вашей семьей, – сказал начальник полиции. – Вы арестованы, Жоам Гарраль, и я должен выполнить приказ со всей строгостью.
Жоам Гарраль движением руки остановил своих близких и потрясенных слуг.
– Пусть свершится людское правосудие, – сказал он, – пока не свершилось правосудие божие.
И, высоко подняв голову, сошел в пирогу.
Воистину казалось, что из всех присутствующих один Жоам Гарраль выдержал, не дрогнув, обрушившийся на него тяжкий удар.
Часть вторая
1. Манаус
Город Манаус расположен точно на 3°84» южной широты и на 67°27 долготы к западу от парижского меридиана. Он находится в четырехстах двадцати лье от Белена и всего в десяти километрах от устья Риу-Негру.
Манаус стоит не на Амазонке, он выстроен на левом берегу Риу-Негру – самого значительного и многоводного из притоков великой бразильской артерии. Живописно расположенные частные дома и общественные здания столицы провинции возвышаются над окружающей ее широкой равниной.
Риу-Негру, открытая в 1645 году испанцем Фавелла, берет свое начало в горах, лежащих на северо-западе, между Бразилией и Новой Гренадой, в самом центре провинции Попаян; а два ее притока – Пимичим и Касикьяре – связывают эту провинцию с Ориноко.
Мощные воды Риу-Негру, пройдя тысячу семьсот километров, вливаются в Амазонку, образуя устье шириной почти в две тысячи четыреста метров, где течение так сильно и быстро, что ее темные струи на расстоянии нескольких миль не смешиваются со светлой водой Амазонки. В месте слияния двух рек берега раздвигаются и образуют обширную бухту длиной в «пятнадцать лье, которая тянется до островов Анавильянас.
Здесь, водном из узких заливчиков, расположена гавань Манауса. В ней скопляется множество судов: одни стоят на якоре, дожидаясь попутного ветра, другие ремонтируются в многочисленных каналах, так называемых «игуарапе», которые, причудливо извиваясь, изрезали город, что придает ему сходство с голландскими городами.
Когда тут появится порт для пароходов, который должен быть скоро построен у слияния двух рек, торговля в Манаусе сильно увеличится. Сюда привозят строевой лес и многие ценные породы деревьев, какао, каучук, кофе, сальсапарель, сахарный тростник, индиго, мускатный орех, соленую рыбу, черепаховое масло, и эти многочисленные товары можно будет отправлять во все стороны по многочисленным водным путям: по Риу-Негру на север и запад, по Мадейре на запад и юг и, наконец, по Амазонке на восток, до побережья Атлантического океана. Таким образом, положение этого города на редкость удачно и должно всячески способствовать его процветанию.
Манаус, или Манао, когда-то назывался Моура, а потом – Барра де Риу-Негру. С 1757 по 1804 год город этот составлял только часть крепости, носившей название большого притока Амазонки, устье которого он занимал. Но с 1826 года, сделавшись столицей обширной провинции Амазонки, он был переименован в Манао, – так называлось индейское племя, жившее в ту пору на территории Центральной Америки.
Многие малоосведомленные путешественники ошибочно считали, что этот город и есть знаменитый Манао, фантастический город, якобы находившийся у легендарного озера Парима. Существовало предание, что здесь некогда была страна Эльдорадо, правитель которой велел каждое утро обсыпать себя золотым порошком, так много драгоценного металла было в этой счастливой стране, где золото гребли прямо лопатами. Но, как оказалось, мнимые золотые россыпи были попросту минералами, богатыми слюдой, не представляющей ценности; ее обманчивый блеск ввел в заблуждение жадных золотоискателей.
Манаус стоит не на Амазонке, он выстроен на левом берегу Риу-Негру – самого значительного и многоводного из притоков великой бразильской артерии. Живописно расположенные частные дома и общественные здания столицы провинции возвышаются над окружающей ее широкой равниной.
Риу-Негру, открытая в 1645 году испанцем Фавелла, берет свое начало в горах, лежащих на северо-западе, между Бразилией и Новой Гренадой, в самом центре провинции Попаян; а два ее притока – Пимичим и Касикьяре – связывают эту провинцию с Ориноко.
Мощные воды Риу-Негру, пройдя тысячу семьсот километров, вливаются в Амазонку, образуя устье шириной почти в две тысячи четыреста метров, где течение так сильно и быстро, что ее темные струи на расстоянии нескольких миль не смешиваются со светлой водой Амазонки. В месте слияния двух рек берега раздвигаются и образуют обширную бухту длиной в «пятнадцать лье, которая тянется до островов Анавильянас.
Здесь, водном из узких заливчиков, расположена гавань Манауса. В ней скопляется множество судов: одни стоят на якоре, дожидаясь попутного ветра, другие ремонтируются в многочисленных каналах, так называемых «игуарапе», которые, причудливо извиваясь, изрезали город, что придает ему сходство с голландскими городами.
Когда тут появится порт для пароходов, который должен быть скоро построен у слияния двух рек, торговля в Манаусе сильно увеличится. Сюда привозят строевой лес и многие ценные породы деревьев, какао, каучук, кофе, сальсапарель, сахарный тростник, индиго, мускатный орех, соленую рыбу, черепаховое масло, и эти многочисленные товары можно будет отправлять во все стороны по многочисленным водным путям: по Риу-Негру на север и запад, по Мадейре на запад и юг и, наконец, по Амазонке на восток, до побережья Атлантического океана. Таким образом, положение этого города на редкость удачно и должно всячески способствовать его процветанию.
Манаус, или Манао, когда-то назывался Моура, а потом – Барра де Риу-Негру. С 1757 по 1804 год город этот составлял только часть крепости, носившей название большого притока Амазонки, устье которого он занимал. Но с 1826 года, сделавшись столицей обширной провинции Амазонки, он был переименован в Манао, – так называлось индейское племя, жившее в ту пору на территории Центральной Америки.
Многие малоосведомленные путешественники ошибочно считали, что этот город и есть знаменитый Манао, фантастический город, якобы находившийся у легендарного озера Парима. Существовало предание, что здесь некогда была страна Эльдорадо, правитель которой велел каждое утро обсыпать себя золотым порошком, так много драгоценного металла было в этой счастливой стране, где золото гребли прямо лопатами. Но, как оказалось, мнимые золотые россыпи были попросту минералами, богатыми слюдой, не представляющей ценности; ее обманчивый блеск ввел в заблуждение жадных золотоискателей.