Страница:
И все же, вследствие того, что за черепахами охотятся не только местные жители, но также береговые птицы из отряда голенастых, пернатые хищники урубу и речные кайманы, число их значительно уменьшилось и цены на них все растут.
Наутро, чуть свет, Бенито, Фрагозо и несколько индейцев сели в пирогу и отправились на один из больших островов, мимо которых они проплыли ночью. Жангаду незачем было останавливать, им будет легко ее догнать.
На берегу виднелись небольшие холмики, указывавшие, где этой ночью были зарыты кучки яиц; под каждым холмиком их лежало от сорока до шестидесяти штук. Однако охотники не собирались их откапывать. Два месяца назад здесь была заложена первая кладка, и в горячем песке из яиц вылупились тысячи маленьких черепашек, бежавших теперь по берегу к воде.
Охота была удачная. Пирога быстро наполнилась забавными животными, которые прибыли на жангаду как раз к завтраку. Добычу разделили между пассажирами и командой, и к вечеру от нее уже ничего не осталось.
К у тру 7 июля жангада подошла к Сан-Хозе-де-Матура – поселку, расположенному у маленькой речки, заросшей высоким камышом, а утром 8 июля путешественники увидели деревню Сан-Антонио – всего два-три домика, прятавшихся за высокими деревьями, – и вышли к устью Исы, или Путумайо, шириной в девятьсот метров.
Путумайо – один из самых крупных притоков Амазонки. Эта река течет к востоку с гор Пасто, на северо-восток от Кито, сквозь прекрасные леса диких какаовых деревьев. Она судоходна на протяжении ста сорока лье для пароходов с осадкой не более шести футов и со временем должна стать одним из главных водных путей Западной Америки.
Между тем настала плохая погода. Пока не было длительных дождей, но порой налетала гроза. Эти атмосферные явления не могли замедлить ход жангады, которая не зависела от ветра и благодаря своей длине не поддавалась качке, даже когда на реке вздымались волны; но во время коротких ливней семье Гарраль приходилось прятаться в дом. Тогда, чтобы заполнить часы досуга, заводили беседы, делились впечатлениями, и языки всегда находили себе работу.
Вот когда Торрес начал понемногу принимать все больше участия в разговорах. Разные случаи из его многочисленных путешествий по Северной Бразилии служили ему темой для рассказов. Этот человек несомненно много повидал, но рассуждения его были так циничны, что чаще всего коробили слушавших его прямодушных людей. Надо сказать, что он оказывал особое внимание Минье. Однако не так назойливо, чтобы Маноэль, которому это совсем не нравилось, счел себя вправе вмешаться. К тому же девушка испытывала к Торресу инстинктивную неприязнь и отнюдь не пыталась ее скрывать.
9 июля на левом берегу реки показалось устье Тунантина; этот приток, текущий с запада-северо-запада, орошает земли индейцев Касена и вливает свои черные воды в Амазонку, образуя лиман шириной в четыреста футов.
В этом месте Амазонка становится поистине величественной, но русло ее все больше загромождают всевозможные острова и островки. Лоцману пришлось приложить все свое искусство, чтобы вести жангаду сквозь этот архипелаг, лавировать между берегами, избегать мелей, обходить водовороты и не терять главного направления.
Он мог бы войти в Агуати-Парана, своеобразный естественный канал, который отходит от Амазонки чуть повыше устья Тонантина и позволяет вернуться в нее на сто двадцать миль ниже по течению, через устье реки Япуры. Но если этот канал в самом широком месте достигает ста пятидесяти футов, то в самом узком не превышает шестидесяти, и жангаде там было бы трудно пройти.
Короче говоря, 13 июля, миновав остров Капуро и устье Жутаи, которая течет с юго-запада и вливает в Амазонку свои темные воды, образуя бухту в тысяча пятьсот футов шириной, наши путешественники продолжали путь. Наглядевшись на полчища премилых светло-серых обезьян с красными, словно киноварь, мордочками, которые жадно уничтожали орехи с пальм, давших название реке Жутаи, они причалили у маленького городка Фонти-Боа.[33]
Здесь жангада сделала остановку на двенадцать часов, чтобы дать отдохнуть экипажу.
Фонти-Боа, как и большинство поселков-миссий на Амазонке, не раз перекочевывал с места на место по воле его непостоянных жителей. Однако возможно, что этот городок уже покончил с кочевой жизнью и впредь станет оседлым. Тем лучше для него, потому что у него прелестный вид: три десятка крытых листьями хижин разбросаны вокруг церкви Гвадалупской божьей матери – темнолицей мексиканской богородицы. В Фонти-Боа насчитывается около тысячи жителей – индейцев с обеих берегов реки, которые выращивают большие стада скота на богатых окрестных пастбищах. Но этим их занятия не ограничиваются: они еще и бесстрашные охотники, или, вернее, бесстрашные ловцы ламантинов.
В тот же вечер молодые люди присутствовали при очень интересной ловле ламантинов.
Два этих животных были недавно замечены в темных водах реки Кайарату, впадающей в Фонти-Боа. На ее поверхности двигалось шесть бурых точек. То были две острые морды и четыре плавника ламантинов.
Неопытные рыбаки приняли бы эти точки за плывущие по течению обломки дерева, но жители Фонти-Боа не могли ошибиться. Действительно, вскоре ламантинов выдало громкое фырканье: животные шумно выдыхали застоявшийся в легких воздух.
Две убы, с тремя ловцами на каждой, отошли от берега и приблизились к ламантинам, но те тотчас обратились в бегство. Бурые точки прочертили длинный след на поверхности воды и разом исчезли.
Ловцы осторожно двигались вперед. Один из них, вооруженный самым примитивным гарпуном – палкой с длинным гвоздем на конце, – стоял на носу пироги, а два других гребли, бесшумно опуская весла. Они ждали, когда необходимость набрать воздуха выгонит ламантинов на поверхность. Пройдет минут десять, и животные снова вынырнут на сравнительно небольшом расстоянии.
Так и случилось: едва истекло это время, как невдалеке вновь появились бурые точки, и кверху с шумом взметнулись два фонтана смешанной с воздухом воды.
Убы подошли ближе, разом взвились два гарпуна; один пролетел мимо, но другой вонзился в хвостовой позвонок ламантина.
Этого было достаточно, чтобы парализовать животное, которое теряет способность защищаться, как только его ранит гарпун. Ламантина мало-помалу подтянули за веревку к убе, а потом подтащили к берегу у самой деревни.
Это оказался маленький ламантин, не больше трех футов длины. Этих бедняг так беспощадно истребляют, что в водах Амазонки и ее притоков они встречаются все реже; им не дают времени вырасти, и теперь эти водяные великаны достигают здесь не более семи футов. Разве можно сравнить их с двенадцати – и пятнадцатифутовыми ламантинами, которых еще так много в реках и озерах Африки!
Однако помешать их истреблению очень трудно. Мясо ламантинов превосходно на вкус, лучше даже свинины, а из его сала – в три дюйма толщиной – вытапливают жир, который ценится очень высоко. В копченом виде мясо их сохраняется очень долго и служит здоровой пищей. К тому же выловить ламантина довольно легко, поэтому нечего удивляться, если этот вид животных будет скоро уничтожен.
В наши дни взрослый ламантин, который прежде «приносил» два чана жира по сто восемьдесят фунтов, теперь дает только четыре испанских арроба, то есть всего двести фунтов.
19 июля на рассвете жангада покинула Фонти-Боа и поплыла между пустынными берегами вдоль очень живописных островов, поросших какаовыми деревьями. Небо было по-прежнему обложено тяжелыми, насыщенными электричеством тучами, которые предвещали новые грозы.
Вскоре на правом берегу показалась река Журуа, текущая с юго-запада. Если подняться вверх по этому чистому потоку, питаемому множеством родников, то можно добраться до самого Перу, не встретив непреодолимых препятствий.
– Быть может, – заметил Маноэль, – именно в этих краях следует искать потомков воинственных амазонок, которыми так восхищался Орельяна. Однако надо сказать, что теперь здешние женщины не живут обособленно, по примеру своих прародительниц. Они попросту жены своих мужей, сражаются бок о бок с ними и славятся своей храбростью.
Жангада продолжала плыть вниз по течению; но теперь Амазонка представляла собой настоящий лабиринт! Река Япура, один из самых крупных притоков Амазонки, устье которого было на восемьдесят километров ниже, текла почти параллельно великой реке.
Между ними образовались каналы, протоки, лагуны, временные озера – запутанная сеть водных дорог, что очень усложняло гидрографию местности.
Но хотя у Араужо и не было гидрографической карты, вернее всякой карты служил ему опыт, и можно было залюбоваться, как ловко он маневрирует в этом лабиринте, никогда не сбиваясь и не теряя основного русла.
Итак, благодаря его стараниям 25 июля после полудня, пройдя мимо деревни Парани-Тапера, жангада остановилась у входа в озеро Эга, или Фетте, куда не имело смысла заходить, иначе пришлось бы возвращаться обратно, чтобы продолжать путь по Амазонке.
Но город Эга довольно интересен. Стоило остановиться, чтобы его осмотреть. Поэтому решили, что жангада пробудет здесь до 27 июля, а завтра, 26-го, вся семья отправится на берег в большой пироге. Таким образом усердный экипаж жангады получит заслуженный отдых.
Ночь провели на якоре возле довольно высокого берега, и ничто не нарушило покоя путешественников. Кое-где на горизонте вспыхивали зарницы, но гроза прошла стороной, миновав озеро.
Наутро, чуть свет, Бенито, Фрагозо и несколько индейцев сели в пирогу и отправились на один из больших островов, мимо которых они проплыли ночью. Жангаду незачем было останавливать, им будет легко ее догнать.
На берегу виднелись небольшие холмики, указывавшие, где этой ночью были зарыты кучки яиц; под каждым холмиком их лежало от сорока до шестидесяти штук. Однако охотники не собирались их откапывать. Два месяца назад здесь была заложена первая кладка, и в горячем песке из яиц вылупились тысячи маленьких черепашек, бежавших теперь по берегу к воде.
Охота была удачная. Пирога быстро наполнилась забавными животными, которые прибыли на жангаду как раз к завтраку. Добычу разделили между пассажирами и командой, и к вечеру от нее уже ничего не осталось.
К у тру 7 июля жангада подошла к Сан-Хозе-де-Матура – поселку, расположенному у маленькой речки, заросшей высоким камышом, а утром 8 июля путешественники увидели деревню Сан-Антонио – всего два-три домика, прятавшихся за высокими деревьями, – и вышли к устью Исы, или Путумайо, шириной в девятьсот метров.
Путумайо – один из самых крупных притоков Амазонки. Эта река течет к востоку с гор Пасто, на северо-восток от Кито, сквозь прекрасные леса диких какаовых деревьев. Она судоходна на протяжении ста сорока лье для пароходов с осадкой не более шести футов и со временем должна стать одним из главных водных путей Западной Америки.
Между тем настала плохая погода. Пока не было длительных дождей, но порой налетала гроза. Эти атмосферные явления не могли замедлить ход жангады, которая не зависела от ветра и благодаря своей длине не поддавалась качке, даже когда на реке вздымались волны; но во время коротких ливней семье Гарраль приходилось прятаться в дом. Тогда, чтобы заполнить часы досуга, заводили беседы, делились впечатлениями, и языки всегда находили себе работу.
Вот когда Торрес начал понемногу принимать все больше участия в разговорах. Разные случаи из его многочисленных путешествий по Северной Бразилии служили ему темой для рассказов. Этот человек несомненно много повидал, но рассуждения его были так циничны, что чаще всего коробили слушавших его прямодушных людей. Надо сказать, что он оказывал особое внимание Минье. Однако не так назойливо, чтобы Маноэль, которому это совсем не нравилось, счел себя вправе вмешаться. К тому же девушка испытывала к Торресу инстинктивную неприязнь и отнюдь не пыталась ее скрывать.
9 июля на левом берегу реки показалось устье Тунантина; этот приток, текущий с запада-северо-запада, орошает земли индейцев Касена и вливает свои черные воды в Амазонку, образуя лиман шириной в четыреста футов.
В этом месте Амазонка становится поистине величественной, но русло ее все больше загромождают всевозможные острова и островки. Лоцману пришлось приложить все свое искусство, чтобы вести жангаду сквозь этот архипелаг, лавировать между берегами, избегать мелей, обходить водовороты и не терять главного направления.
Он мог бы войти в Агуати-Парана, своеобразный естественный канал, который отходит от Амазонки чуть повыше устья Тонантина и позволяет вернуться в нее на сто двадцать миль ниже по течению, через устье реки Япуры. Но если этот канал в самом широком месте достигает ста пятидесяти футов, то в самом узком не превышает шестидесяти, и жангаде там было бы трудно пройти.
Короче говоря, 13 июля, миновав остров Капуро и устье Жутаи, которая течет с юго-запада и вливает в Амазонку свои темные воды, образуя бухту в тысяча пятьсот футов шириной, наши путешественники продолжали путь. Наглядевшись на полчища премилых светло-серых обезьян с красными, словно киноварь, мордочками, которые жадно уничтожали орехи с пальм, давших название реке Жутаи, они причалили у маленького городка Фонти-Боа.[33]
Здесь жангада сделала остановку на двенадцать часов, чтобы дать отдохнуть экипажу.
Фонти-Боа, как и большинство поселков-миссий на Амазонке, не раз перекочевывал с места на место по воле его непостоянных жителей. Однако возможно, что этот городок уже покончил с кочевой жизнью и впредь станет оседлым. Тем лучше для него, потому что у него прелестный вид: три десятка крытых листьями хижин разбросаны вокруг церкви Гвадалупской божьей матери – темнолицей мексиканской богородицы. В Фонти-Боа насчитывается около тысячи жителей – индейцев с обеих берегов реки, которые выращивают большие стада скота на богатых окрестных пастбищах. Но этим их занятия не ограничиваются: они еще и бесстрашные охотники, или, вернее, бесстрашные ловцы ламантинов.
В тот же вечер молодые люди присутствовали при очень интересной ловле ламантинов.
Два этих животных были недавно замечены в темных водах реки Кайарату, впадающей в Фонти-Боа. На ее поверхности двигалось шесть бурых точек. То были две острые морды и четыре плавника ламантинов.
Неопытные рыбаки приняли бы эти точки за плывущие по течению обломки дерева, но жители Фонти-Боа не могли ошибиться. Действительно, вскоре ламантинов выдало громкое фырканье: животные шумно выдыхали застоявшийся в легких воздух.
Две убы, с тремя ловцами на каждой, отошли от берега и приблизились к ламантинам, но те тотчас обратились в бегство. Бурые точки прочертили длинный след на поверхности воды и разом исчезли.
Ловцы осторожно двигались вперед. Один из них, вооруженный самым примитивным гарпуном – палкой с длинным гвоздем на конце, – стоял на носу пироги, а два других гребли, бесшумно опуская весла. Они ждали, когда необходимость набрать воздуха выгонит ламантинов на поверхность. Пройдет минут десять, и животные снова вынырнут на сравнительно небольшом расстоянии.
Так и случилось: едва истекло это время, как невдалеке вновь появились бурые точки, и кверху с шумом взметнулись два фонтана смешанной с воздухом воды.
Убы подошли ближе, разом взвились два гарпуна; один пролетел мимо, но другой вонзился в хвостовой позвонок ламантина.
Этого было достаточно, чтобы парализовать животное, которое теряет способность защищаться, как только его ранит гарпун. Ламантина мало-помалу подтянули за веревку к убе, а потом подтащили к берегу у самой деревни.
Это оказался маленький ламантин, не больше трех футов длины. Этих бедняг так беспощадно истребляют, что в водах Амазонки и ее притоков они встречаются все реже; им не дают времени вырасти, и теперь эти водяные великаны достигают здесь не более семи футов. Разве можно сравнить их с двенадцати – и пятнадцатифутовыми ламантинами, которых еще так много в реках и озерах Африки!
Однако помешать их истреблению очень трудно. Мясо ламантинов превосходно на вкус, лучше даже свинины, а из его сала – в три дюйма толщиной – вытапливают жир, который ценится очень высоко. В копченом виде мясо их сохраняется очень долго и служит здоровой пищей. К тому же выловить ламантина довольно легко, поэтому нечего удивляться, если этот вид животных будет скоро уничтожен.
В наши дни взрослый ламантин, который прежде «приносил» два чана жира по сто восемьдесят фунтов, теперь дает только четыре испанских арроба, то есть всего двести фунтов.
19 июля на рассвете жангада покинула Фонти-Боа и поплыла между пустынными берегами вдоль очень живописных островов, поросших какаовыми деревьями. Небо было по-прежнему обложено тяжелыми, насыщенными электричеством тучами, которые предвещали новые грозы.
Вскоре на правом берегу показалась река Журуа, текущая с юго-запада. Если подняться вверх по этому чистому потоку, питаемому множеством родников, то можно добраться до самого Перу, не встретив непреодолимых препятствий.
– Быть может, – заметил Маноэль, – именно в этих краях следует искать потомков воинственных амазонок, которыми так восхищался Орельяна. Однако надо сказать, что теперь здешние женщины не живут обособленно, по примеру своих прародительниц. Они попросту жены своих мужей, сражаются бок о бок с ними и славятся своей храбростью.
Жангада продолжала плыть вниз по течению; но теперь Амазонка представляла собой настоящий лабиринт! Река Япура, один из самых крупных притоков Амазонки, устье которого было на восемьдесят километров ниже, текла почти параллельно великой реке.
Между ними образовались каналы, протоки, лагуны, временные озера – запутанная сеть водных дорог, что очень усложняло гидрографию местности.
Но хотя у Араужо и не было гидрографической карты, вернее всякой карты служил ему опыт, и можно было залюбоваться, как ловко он маневрирует в этом лабиринте, никогда не сбиваясь и не теряя основного русла.
Итак, благодаря его стараниям 25 июля после полудня, пройдя мимо деревни Парани-Тапера, жангада остановилась у входа в озеро Эга, или Фетте, куда не имело смысла заходить, иначе пришлось бы возвращаться обратно, чтобы продолжать путь по Амазонке.
Но город Эга довольно интересен. Стоило остановиться, чтобы его осмотреть. Поэтому решили, что жангада пробудет здесь до 27 июля, а завтра, 26-го, вся семья отправится на берег в большой пироге. Таким образом усердный экипаж жангады получит заслуженный отдых.
Ночь провели на якоре возле довольно высокого берега, и ничто не нарушило покоя путешественников. Кое-где на горизонте вспыхивали зарницы, но гроза прошла стороной, миновав озеро.
18. Эга
26 июля, в шесть часов утра, Якита, Минья, Лина и двое молодых людей готовились сойти на берег.
Жоам Гарраль, вначале не выражавший желания покидать жангаду, на этот раз, по настоятельной просьбе жены и дочери, решил отложить свою ежедневную изнурительную работу и сопровождать их во время прогулки.
А Торрес не собирался осматривать Эгу, к великому удовольствию Маноэля, который чувствовал к нему отвращение и ждал только случая, чтобы его выказать.
Что касается Фрагозо, то он был больше заинтересован в посещении Эги, чем Табатинги, которая по сравнению с Эгой была лишь бедным поселком.
Эга, главный город округа, насчитывает полторы тысячи жителей, в нем находятся все власти, представляющие администрацию такого значительного, по местным масштабам, города: военный комендант, начальник полиции, мировой судья, начальник таможни, школьный учитель и воинская часть под командой офицеров разных чинов.
Если в городе живет столько должностных лиц с женами и детьми, то, надо думать, там нет недостатка в цирюльниках и парикмахерах. Поэтому Фрагозо не ожидал там для себя никакой поживы.
Хотя наш Фигаро и не собирался заниматься в Эге своим ремеслом, он, разумеется, хотел участвовать в общей прогулке, потому что Лина сопровождала свою молодую хозяйку; но когда все общество покидало жангаду, он остался по просьбе Лины.
– Господин Фрагозо, – сказала она, отведя его в сторону.
– Что, сударыня? – спросил Фрагозо.
– Кажется, ваш друг Торрес не собирается идти с нами в Эгу?
– Да, он и впрямь остается на жангаде; но я вас очень прошу – не называйте его моим другом!
– А разве не вы надоумили его попроситься на жангаду? Ведь сам бы он не додумался.
– Да, боюсь, что в тот день, если говорить начистоту, я сделал большую глупость.
– Если говорить начистоту, этот человек мне совсем не нравится.
– А мне и того меньше! Притом мне все время кажется, что я его уже где-то видел. Но у меня осталось лишь смутное воспоминание, и ясно только одно – впечатление было неприятное!
– Где и когда вы могли встретить этого Торреса? Неужели вы не можете вспомнить? А ведь было бы неплохо узнать, кто он, особенно – кем он был!
– Нет… Как я ни стараюсь… Когда это было?.. В каких краях, при каких обстоятельствах?.. Никак не могу припомнить!
– Господин Фрагозо!
– Что, сударыня?
– Вам надо остаться на жангаде, чтобы следить за Торресом, пока нас не будет.
– Что?! Не идти с вами в Эгу и целый день вас не видеть?
– Я вас прошу!
– Это приказ?
– Нет, просьба.
– Я остаюсь.
– Господин Фрагозо!
– Что, сударыня?
– Благодарю вас!
– В благодарность пожмите мне покрепче руку, – ответил Фрагозо. – Я, право, заслужил.
Лина протянула руку доброму малому, и тот на минуту удержал ее в своей, любуясь прелестным личиком девушки. Вот почему Фрагозо не отправился со всеми и принялся украдкой следить за Торресом. Чувствовал ли Торрес, что возбуждает всеобщую неприязнь? Возможно, но, по-видимому, у него были веские причины не обращать на это внимания.
От места стоянки жангады до Эги было четыре лье. Чтобы пройти туда и обратно, то есть восемь лье, в пироге с двумя гребцами и шестью пассажирами, потребовалось бы несколько часов, не говоря о том, как утомительно путешествие по такой жаре, хотя небо и было покрыто легкими облаками.
Но, к счастью, с северо-запада задул свежий попутный ветер, так что пирога могла пройти под парусом по озеру Теффе до Эги даже не лавируя, а если ветер не переменится, то быстро вернуться обратно.
Итак, на пироге подняли парус. Бенито сел за руль, Лина махнула рукой, напоминая Фрагозо, чтобы он хорошенько караулил, и лодка отчалила.
Путь к Эге лежал вдоль южного берега озера. Два часа спустя пирога вошла в гавань этой основанной кармелитами миссии, которая в 1759 году стала городом и отошла к Бразилии.
Пассажиры вышли на плоский берег, возле которого выстроились не только местные суденышки, но и несколько небольших шхун, ведущих каботажное плавание вдоль Атлантического побережья.
Все удивляло девушек, когда они высадились в Эге.
– Какой большой город! – вскричала Минья.
– Сколько домов! Сколько людей! – вторила ей Лина, у которой просто глаза разбегались.
– Еще бы! – смеясь, подхватил Бенито. – Полторы тысячи жителей, не меньше двухсот домов, есть даже двухэтажные, и две-три настоящие улицы!
– Милый Маноэль, – сказала Минья, – защитите нас от моего брата! Он смеется над нами только потому, что сам уже побывал в самых красивых городах на Амазонке!
– Значит, он смеется и над своей матерью, – добавила Якита. – Признаюсь, я тоже никогда не видела ничего подобного.
– Тогда, матушка и сестра, берегитесь обе, – заявил Бенито, – вы придете в восторг, увидев Манаус, а приехав в Белен, упадете в обморок!
– Не беспокойся, – сказал, улыбаясь, Маноэль, – наши дамы понемногу привыкнут восхищаться, побывав в первых городах Верхней Амазонки.
– Как, и вы, Маноэль? – воскликнула Минья. – Вы заодно с Бенито? Вы тоже насмехаетесь?..
– Нет, Минья! Клянусь…
– Пускай эти насмешники смеются, – перебила его Лина, – а мы с вами будем смотреть во все глаза, тут так красиво!
Красиво! И всего-то куча глинобитных или побеленных известью домиков, крытых чаще всего соломой или пальмовыми листьями, и лишь кое-где – каменная или деревянная постройка с верандой, ярко-зелеными дверьми и ставнями, окруженная садиком с цветущими апельсинами. Было там, правда, и два-три учреждения, одна казарма и церковь Святой Терезы, которая по сравнению с икитосской часовней казалась собором.
А оглянувшись на озеро, можно было увидеть красивую панораму, обрамленную каймой кокосовых пальм, подступавших вплотную к водной глади, а в трех милях подальше, на другом берегу, – живописную деревню Ногейра, домишки которой выглядывали из густой листвы старых олив.
Но восхищение обеих девушек вызвало иное зрелище – зрелище, особенно интересное для женщин: они залюбовались нарядами местных щеголих, носивших не простенькие платья уроженок племени мурас, а одетых, как настоящие бразильские горожанки. Да, жены и дочери здешних чиновников и крупных торговцев гордо носили парижские туалеты, правда, довольно старомодные, но ведь Эга находится за пятьсот лье от Пара, а Пара – за несколько тысяч лье от Парижа.
– Глядите, глядите скорей, до чего же красивые дамы и какие на них прелестные платья!
– Боюсь, они сведут нашу Лину с ума! – засмеялся Бенито.
– Если б эти дамы умели носить свои красивые платья, – заметила Минья, – они, может, не казались бы такими смешными.
– Поверьте, дорогая, – сказал Маноэль, – в вашем скромном ситцевом платье и соломенной шляпке вы куда изящнее всех этих дам в высоченных токах и юбках с воланами, которые чужды и их стране, и их народу.
– Если я вам нравлюсь и так, – ответила девушка, – то мне некому и не в чем завидовать!
Но ведь они пришли сюда, чтобы все осмотреть. Поэтому они побродили по улицам, где оказалось больше ларьков, чем магазинов; погуляли по площади, где встречались местные франты и франтихи, задыхавшиеся в своих европейских костюмах; и даже позавтракали в гостинице, смахивавшей на постоялый двор, где они пожалели о вкусных блюдах, подаваемых каждый день на жангаде.
После обеда, состоявшего исключительно из черепашьего мяса в разных видах, Гаррали отправились еще раз полюбоваться озером, сверкавшим в лучах заходящего солнца, и вернулись на пирогу, пожалуй, немного разочарованные в красоте города, который можно было осмотреть за один час, и немного уставшие от прогулки по раскаленным улицам, таким непохожим на тенистые тропинки Икитоса. И даже восторг любопытной Лины немного поостыл.
Каждый занял свое место в пироге. Ветер по-прежнему дул с северо-запада и к вечеру немного посвежел. Подняли парус и пустились в обратный путь по озеру, питаемому темными водами реки Тефе, по которой, как говорят индейцы, можно сорок дней плыть на юго-запад, и она все будет судоходна. В восемь часов вечера пирога вернулась домой и пристала к жангаде.
Как только Лина улучила минуту, она отозвала Фрагозо в сторону.
– Ну как, заметили вы что-нибудь подозрительное? – спросила она.
– Нет, ничего. Торрес почти не выходил из своей комнаты, он все время что-то читал и писал.
– А он не входил в дом, не заходил в столовую, как я опасалась?
– Нет, только иногда прогуливался на носу жангады.
– И что он делал?
– Держал в руке какую-то старую бумагу, как будто изучая ее, да бормотал под нос что-то непонятное.
– Все это, может быть, совсем не так просто, как вы думаете, господин Фрагозо! И чтение, и писание, и старые бумаги – что-то за этим кроется! Ведь этот буквоед и писака – не учитель и не адвокат!
– Ваша правда!
– Последим еще, господин Фрагозо.
– Будем следить, сударыня.
Назавтра, 27 июля, как только рассвело, Бенито дал лоцману приказ отчаливать. Между островами, разбросанными по всему заливу Арепано, на минуту показалось устье Япуры шириной в шесть тысяч шестьсот футов. Этот могучий приток разветвляется на несколько рукавов и вливается через восемь устьев в Амазонку, раскинувшуюся здесь как море или морской залив. Япура бежит издалека, с высоких гор Колумбии, и течение ее лишь один раз преграждают водопады, в двухстах десяти лье от впадения в Амазонку.
Жангада плыла весь день и к вечеру поравнялась с островом Япура, после которого островов стало меньше и плыть было значительно легче. К тому же довольно медленное течение позволяло без труда обходить островки, и жангада ни разу не ткнулась в берег и не села на мель.
На другой день жангада плыла мимо широких, покрытых высокими дюнами берегов, образующих песчаный вал, за которым тянутся огромные пастбища, где можно было бы вырастить и откормить скот со всей Европы. Считается, что это самые богатые черепахами берега во всем бассейне Верхней Амазонки.
Вечером 29 июля жангада крепко пришвартовалась у острова Катуа; здесь решили провести ночь, которая обещала быть очень темной.
Солнце еще не зашло, когда на острове показалась толпа индейцев Мурас, потомков древнего и могучего племени, которое занимало когда-то более ста лье вдоль побережья, между Тефе и Мадейрой.
Индейцы расхаживали взад и вперед по берегу, рассматривая стоявший неподвижно плот. Их было около сотни человек, вооруженных сарбаканами из местного тростника, вставленного для прочности в полый ствол карликовой пальмы.
Жоам Гарраль, оторвавшись на минуту от работы, занимавшей все его время, приказал хорошенько следить за этими индейцами и не раздражать их. В самом деле, борьба с ними была бы неравной. Индейцы необыкновенно ловко мечут из сарбаканов отравленные ядом стрелы, которые летят на триста шагов и наносят неизлечимые раны.
К счастью, индейцы не предприняли никаких враждебных действий, хотя известно, что они ненавидят белых. Правда, они не так воинственны, как были их предки.
Когда стемнело, на острове за деревьями послышались звуки дудочки, наигрывавшей печальную мелодию. Ей ответила другая дудочка. Эта музыкальная перекличка длилась две-три минуты, а затем индейцы исчезли.
Фрагозо, развеселившись, решил спеть им в ответ песню на свой лад, но Лина вовремя остановила его, прикрыв ему рот рукой, и не дала блеснуть своими певческими талантами.
2 августа, в три часа пополудни, пройдя еще двадцать лье, жангада подошла к озеру Апоара, из которого вытекает река того же названия, а два дня спустя остановилась около пяти часов у озера Куари.
Это одно из самых больших озер, сообщающихся с Амазонкой, оно служит водоемом для нескольких рек. В него впадают пять или шесть потоков, там они смешивают свои воды и через узкий проток вливаются в главную водную артерию.
Путешественники издали посмотрели на высокие домики деревни Такуа-Мири, стоящие на сваях, как на ходулях, чтобы спастись от наводнений при половодье, часто заливающем эти низкие места, и вскоре жангада пристала на ночь к берегу.
Плот остановился против селения Куари, состоящего из дюжины довольно ветхих хижин, которые прячутся в густой чаще апельсиновых и тыквенных деревьев. Вид этой деревушки очень часто меняется в зависимости от подъема или спада воды: порой озеро представляет собой обширный водоем, порой превращается в узкую протоку, такую мелкую, что даже перестает сообщаться с Амазонкой.
На рассвете 5 августа жангада снова пустилась в путь, прошла мимо протока Юкуры, входящего в запутанную сеть озер и рукавов, и утром 6 августа подошла к озеру Миана.
За это время на плоту не случилось ничего нового, жизнь там текла с почти методичной размеренностью.
Фрагозо, по настоянию Лины, не переставал следить за Торресом. Несколько раз он пытался выведать у него что-нибудь о его прошлом, но авантюрист упорно уклонялся от таких разговоров и в конце концов замкнулся и стал чрезвычайно осторожен с цирюльником.
Но с семейством Гарраль его отношения не изменились. С Жоамом он говорил мало, зато охотно обращался к Яките и ее дочери, делая вид, что не замечает их явной холодности. Впрочем, обе утешали себя тем, что по прибытии жангады в Манаус Торрес уйдет, и они никогда больше о нем не услышат. Якита следовала советам отца Пассаньи, который уговаривал ее набраться терпения; но доброму пастырю было труднее удержать Маноэля, решительно желавшего поставить на место втершегося к ним наглеца, которого незачем было пускать на жангаду.
В тот вечер случилось лишь одно небольшое происшествие.
Спускавшаяся вниз по течению пирога, по приглашению Жоама Гарраля, пристала к жангаде.
– Ты плывешь в Манаус? – спросил он индейца, стоявшего в пироге с веслом.
– Да, – ответил индеец.
– Когда ты там будешь?
– Через неделю.
– Значит, ты попадешь туда гораздо раньше нас. Не передашь ли ты это письмо по адресу?
– Охотно.
– Возьми же его, мой друг, и отвези в Манаус.
Индеец взял протянутое ему Гарралем письмо вместе с горстью рейс в награду за услугу.
Никто из членов семьи Гарраля, уже ушедших в дом, не узнал об этом случае. Свидетелем его был только Торрес. Он даже слышал разговор Жоама Гарраля с индейцем, и по его нахмурившемуся лицу было нетрудно понять, что отправка письма неприятно удивила его.
Жоам Гарраль, вначале не выражавший желания покидать жангаду, на этот раз, по настоятельной просьбе жены и дочери, решил отложить свою ежедневную изнурительную работу и сопровождать их во время прогулки.
А Торрес не собирался осматривать Эгу, к великому удовольствию Маноэля, который чувствовал к нему отвращение и ждал только случая, чтобы его выказать.
Что касается Фрагозо, то он был больше заинтересован в посещении Эги, чем Табатинги, которая по сравнению с Эгой была лишь бедным поселком.
Эга, главный город округа, насчитывает полторы тысячи жителей, в нем находятся все власти, представляющие администрацию такого значительного, по местным масштабам, города: военный комендант, начальник полиции, мировой судья, начальник таможни, школьный учитель и воинская часть под командой офицеров разных чинов.
Если в городе живет столько должностных лиц с женами и детьми, то, надо думать, там нет недостатка в цирюльниках и парикмахерах. Поэтому Фрагозо не ожидал там для себя никакой поживы.
Хотя наш Фигаро и не собирался заниматься в Эге своим ремеслом, он, разумеется, хотел участвовать в общей прогулке, потому что Лина сопровождала свою молодую хозяйку; но когда все общество покидало жангаду, он остался по просьбе Лины.
– Господин Фрагозо, – сказала она, отведя его в сторону.
– Что, сударыня? – спросил Фрагозо.
– Кажется, ваш друг Торрес не собирается идти с нами в Эгу?
– Да, он и впрямь остается на жангаде; но я вас очень прошу – не называйте его моим другом!
– А разве не вы надоумили его попроситься на жангаду? Ведь сам бы он не додумался.
– Да, боюсь, что в тот день, если говорить начистоту, я сделал большую глупость.
– Если говорить начистоту, этот человек мне совсем не нравится.
– А мне и того меньше! Притом мне все время кажется, что я его уже где-то видел. Но у меня осталось лишь смутное воспоминание, и ясно только одно – впечатление было неприятное!
– Где и когда вы могли встретить этого Торреса? Неужели вы не можете вспомнить? А ведь было бы неплохо узнать, кто он, особенно – кем он был!
– Нет… Как я ни стараюсь… Когда это было?.. В каких краях, при каких обстоятельствах?.. Никак не могу припомнить!
– Господин Фрагозо!
– Что, сударыня?
– Вам надо остаться на жангаде, чтобы следить за Торресом, пока нас не будет.
– Что?! Не идти с вами в Эгу и целый день вас не видеть?
– Я вас прошу!
– Это приказ?
– Нет, просьба.
– Я остаюсь.
– Господин Фрагозо!
– Что, сударыня?
– Благодарю вас!
– В благодарность пожмите мне покрепче руку, – ответил Фрагозо. – Я, право, заслужил.
Лина протянула руку доброму малому, и тот на минуту удержал ее в своей, любуясь прелестным личиком девушки. Вот почему Фрагозо не отправился со всеми и принялся украдкой следить за Торресом. Чувствовал ли Торрес, что возбуждает всеобщую неприязнь? Возможно, но, по-видимому, у него были веские причины не обращать на это внимания.
От места стоянки жангады до Эги было четыре лье. Чтобы пройти туда и обратно, то есть восемь лье, в пироге с двумя гребцами и шестью пассажирами, потребовалось бы несколько часов, не говоря о том, как утомительно путешествие по такой жаре, хотя небо и было покрыто легкими облаками.
Но, к счастью, с северо-запада задул свежий попутный ветер, так что пирога могла пройти под парусом по озеру Теффе до Эги даже не лавируя, а если ветер не переменится, то быстро вернуться обратно.
Итак, на пироге подняли парус. Бенито сел за руль, Лина махнула рукой, напоминая Фрагозо, чтобы он хорошенько караулил, и лодка отчалила.
Путь к Эге лежал вдоль южного берега озера. Два часа спустя пирога вошла в гавань этой основанной кармелитами миссии, которая в 1759 году стала городом и отошла к Бразилии.
Пассажиры вышли на плоский берег, возле которого выстроились не только местные суденышки, но и несколько небольших шхун, ведущих каботажное плавание вдоль Атлантического побережья.
Все удивляло девушек, когда они высадились в Эге.
– Какой большой город! – вскричала Минья.
– Сколько домов! Сколько людей! – вторила ей Лина, у которой просто глаза разбегались.
– Еще бы! – смеясь, подхватил Бенито. – Полторы тысячи жителей, не меньше двухсот домов, есть даже двухэтажные, и две-три настоящие улицы!
– Милый Маноэль, – сказала Минья, – защитите нас от моего брата! Он смеется над нами только потому, что сам уже побывал в самых красивых городах на Амазонке!
– Значит, он смеется и над своей матерью, – добавила Якита. – Признаюсь, я тоже никогда не видела ничего подобного.
– Тогда, матушка и сестра, берегитесь обе, – заявил Бенито, – вы придете в восторг, увидев Манаус, а приехав в Белен, упадете в обморок!
– Не беспокойся, – сказал, улыбаясь, Маноэль, – наши дамы понемногу привыкнут восхищаться, побывав в первых городах Верхней Амазонки.
– Как, и вы, Маноэль? – воскликнула Минья. – Вы заодно с Бенито? Вы тоже насмехаетесь?..
– Нет, Минья! Клянусь…
– Пускай эти насмешники смеются, – перебила его Лина, – а мы с вами будем смотреть во все глаза, тут так красиво!
Красиво! И всего-то куча глинобитных или побеленных известью домиков, крытых чаще всего соломой или пальмовыми листьями, и лишь кое-где – каменная или деревянная постройка с верандой, ярко-зелеными дверьми и ставнями, окруженная садиком с цветущими апельсинами. Было там, правда, и два-три учреждения, одна казарма и церковь Святой Терезы, которая по сравнению с икитосской часовней казалась собором.
А оглянувшись на озеро, можно было увидеть красивую панораму, обрамленную каймой кокосовых пальм, подступавших вплотную к водной глади, а в трех милях подальше, на другом берегу, – живописную деревню Ногейра, домишки которой выглядывали из густой листвы старых олив.
Но восхищение обеих девушек вызвало иное зрелище – зрелище, особенно интересное для женщин: они залюбовались нарядами местных щеголих, носивших не простенькие платья уроженок племени мурас, а одетых, как настоящие бразильские горожанки. Да, жены и дочери здешних чиновников и крупных торговцев гордо носили парижские туалеты, правда, довольно старомодные, но ведь Эга находится за пятьсот лье от Пара, а Пара – за несколько тысяч лье от Парижа.
– Глядите, глядите скорей, до чего же красивые дамы и какие на них прелестные платья!
– Боюсь, они сведут нашу Лину с ума! – засмеялся Бенито.
– Если б эти дамы умели носить свои красивые платья, – заметила Минья, – они, может, не казались бы такими смешными.
– Поверьте, дорогая, – сказал Маноэль, – в вашем скромном ситцевом платье и соломенной шляпке вы куда изящнее всех этих дам в высоченных токах и юбках с воланами, которые чужды и их стране, и их народу.
– Если я вам нравлюсь и так, – ответила девушка, – то мне некому и не в чем завидовать!
Но ведь они пришли сюда, чтобы все осмотреть. Поэтому они побродили по улицам, где оказалось больше ларьков, чем магазинов; погуляли по площади, где встречались местные франты и франтихи, задыхавшиеся в своих европейских костюмах; и даже позавтракали в гостинице, смахивавшей на постоялый двор, где они пожалели о вкусных блюдах, подаваемых каждый день на жангаде.
После обеда, состоявшего исключительно из черепашьего мяса в разных видах, Гаррали отправились еще раз полюбоваться озером, сверкавшим в лучах заходящего солнца, и вернулись на пирогу, пожалуй, немного разочарованные в красоте города, который можно было осмотреть за один час, и немного уставшие от прогулки по раскаленным улицам, таким непохожим на тенистые тропинки Икитоса. И даже восторг любопытной Лины немного поостыл.
Каждый занял свое место в пироге. Ветер по-прежнему дул с северо-запада и к вечеру немного посвежел. Подняли парус и пустились в обратный путь по озеру, питаемому темными водами реки Тефе, по которой, как говорят индейцы, можно сорок дней плыть на юго-запад, и она все будет судоходна. В восемь часов вечера пирога вернулась домой и пристала к жангаде.
Как только Лина улучила минуту, она отозвала Фрагозо в сторону.
– Ну как, заметили вы что-нибудь подозрительное? – спросила она.
– Нет, ничего. Торрес почти не выходил из своей комнаты, он все время что-то читал и писал.
– А он не входил в дом, не заходил в столовую, как я опасалась?
– Нет, только иногда прогуливался на носу жангады.
– И что он делал?
– Держал в руке какую-то старую бумагу, как будто изучая ее, да бормотал под нос что-то непонятное.
– Все это, может быть, совсем не так просто, как вы думаете, господин Фрагозо! И чтение, и писание, и старые бумаги – что-то за этим кроется! Ведь этот буквоед и писака – не учитель и не адвокат!
– Ваша правда!
– Последим еще, господин Фрагозо.
– Будем следить, сударыня.
Назавтра, 27 июля, как только рассвело, Бенито дал лоцману приказ отчаливать. Между островами, разбросанными по всему заливу Арепано, на минуту показалось устье Япуры шириной в шесть тысяч шестьсот футов. Этот могучий приток разветвляется на несколько рукавов и вливается через восемь устьев в Амазонку, раскинувшуюся здесь как море или морской залив. Япура бежит издалека, с высоких гор Колумбии, и течение ее лишь один раз преграждают водопады, в двухстах десяти лье от впадения в Амазонку.
Жангада плыла весь день и к вечеру поравнялась с островом Япура, после которого островов стало меньше и плыть было значительно легче. К тому же довольно медленное течение позволяло без труда обходить островки, и жангада ни разу не ткнулась в берег и не села на мель.
На другой день жангада плыла мимо широких, покрытых высокими дюнами берегов, образующих песчаный вал, за которым тянутся огромные пастбища, где можно было бы вырастить и откормить скот со всей Европы. Считается, что это самые богатые черепахами берега во всем бассейне Верхней Амазонки.
Вечером 29 июля жангада крепко пришвартовалась у острова Катуа; здесь решили провести ночь, которая обещала быть очень темной.
Солнце еще не зашло, когда на острове показалась толпа индейцев Мурас, потомков древнего и могучего племени, которое занимало когда-то более ста лье вдоль побережья, между Тефе и Мадейрой.
Индейцы расхаживали взад и вперед по берегу, рассматривая стоявший неподвижно плот. Их было около сотни человек, вооруженных сарбаканами из местного тростника, вставленного для прочности в полый ствол карликовой пальмы.
Жоам Гарраль, оторвавшись на минуту от работы, занимавшей все его время, приказал хорошенько следить за этими индейцами и не раздражать их. В самом деле, борьба с ними была бы неравной. Индейцы необыкновенно ловко мечут из сарбаканов отравленные ядом стрелы, которые летят на триста шагов и наносят неизлечимые раны.
К счастью, индейцы не предприняли никаких враждебных действий, хотя известно, что они ненавидят белых. Правда, они не так воинственны, как были их предки.
Когда стемнело, на острове за деревьями послышались звуки дудочки, наигрывавшей печальную мелодию. Ей ответила другая дудочка. Эта музыкальная перекличка длилась две-три минуты, а затем индейцы исчезли.
Фрагозо, развеселившись, решил спеть им в ответ песню на свой лад, но Лина вовремя остановила его, прикрыв ему рот рукой, и не дала блеснуть своими певческими талантами.
2 августа, в три часа пополудни, пройдя еще двадцать лье, жангада подошла к озеру Апоара, из которого вытекает река того же названия, а два дня спустя остановилась около пяти часов у озера Куари.
Это одно из самых больших озер, сообщающихся с Амазонкой, оно служит водоемом для нескольких рек. В него впадают пять или шесть потоков, там они смешивают свои воды и через узкий проток вливаются в главную водную артерию.
Путешественники издали посмотрели на высокие домики деревни Такуа-Мири, стоящие на сваях, как на ходулях, чтобы спастись от наводнений при половодье, часто заливающем эти низкие места, и вскоре жангада пристала на ночь к берегу.
Плот остановился против селения Куари, состоящего из дюжины довольно ветхих хижин, которые прячутся в густой чаще апельсиновых и тыквенных деревьев. Вид этой деревушки очень часто меняется в зависимости от подъема или спада воды: порой озеро представляет собой обширный водоем, порой превращается в узкую протоку, такую мелкую, что даже перестает сообщаться с Амазонкой.
На рассвете 5 августа жангада снова пустилась в путь, прошла мимо протока Юкуры, входящего в запутанную сеть озер и рукавов, и утром 6 августа подошла к озеру Миана.
За это время на плоту не случилось ничего нового, жизнь там текла с почти методичной размеренностью.
Фрагозо, по настоянию Лины, не переставал следить за Торресом. Несколько раз он пытался выведать у него что-нибудь о его прошлом, но авантюрист упорно уклонялся от таких разговоров и в конце концов замкнулся и стал чрезвычайно осторожен с цирюльником.
Но с семейством Гарраль его отношения не изменились. С Жоамом он говорил мало, зато охотно обращался к Яките и ее дочери, делая вид, что не замечает их явной холодности. Впрочем, обе утешали себя тем, что по прибытии жангады в Манаус Торрес уйдет, и они никогда больше о нем не услышат. Якита следовала советам отца Пассаньи, который уговаривал ее набраться терпения; но доброму пастырю было труднее удержать Маноэля, решительно желавшего поставить на место втершегося к ним наглеца, которого незачем было пускать на жангаду.
В тот вечер случилось лишь одно небольшое происшествие.
Спускавшаяся вниз по течению пирога, по приглашению Жоама Гарраля, пристала к жангаде.
– Ты плывешь в Манаус? – спросил он индейца, стоявшего в пироге с веслом.
– Да, – ответил индеец.
– Когда ты там будешь?
– Через неделю.
– Значит, ты попадешь туда гораздо раньше нас. Не передашь ли ты это письмо по адресу?
– Охотно.
– Возьми же его, мой друг, и отвези в Манаус.
Индеец взял протянутое ему Гарралем письмо вместе с горстью рейс в награду за услугу.
Никто из членов семьи Гарраля, уже ушедших в дом, не узнал об этом случае. Свидетелем его был только Торрес. Он даже слышал разговор Жоама Гарраля с индейцем, и по его нахмурившемуся лицу было нетрудно понять, что отправка письма неприятно удивила его.
17. Нападение
Между тем Маноэль, так ничего и не сказав Торресу, чтобы избежать какой-нибудь бурной сцены на жангаде, решил на другой день поговорить о нем с Бенито.
– Бенито, – начал он, уведя его на нос жангады, – мне надо с тобой потолковать.
Бенито, всегда такой веселый, взглянув на Маноэля, остановился, и лицо его омрачилось.
– Я знаю о чем. О Торресе?
– Да!
– Я тоже собирался поговорить с тобой, Маноэль.
– Значит, и ты заметил, что он волочится за Миньей? – воскликнул Маноэль, бледнея.
– Надеюсь, ты не станешь ревновать ее к подобному человеку? – вспыхнул Бенито.
– Конечно, нет! Боже меня упаси нанести такое оскорбление девушке, которая скоро будет моей женой! Нет, Бенито! Она сама не выносит этого проходимца! Дело совсем не в этом, но мне противно смотреть, как этот пройдоха навязывает свое общество твоей матери и сестре, как он старается втереться в вашу семью, которую я считаю и своей.
– Маноэль, я разделяю твое отвращение к этому подозрительному субъекту, – мрачно сказал Бенито, – и если бы считался только со своими чувствами, я бы давно выгнал его с жангады! Но я не смею.
– Не смеешь? – вскричал Маноэль, схватив Бенито за руку. – Как, не смеешь?..
– Послушай, Маноэль, – продолжал Бенито, – ты хорошо присмотрелся к Торресу, правда? Ты заметил, что он увивается за моей сестрой. Да, в этом нет сомненья! Но ты увидел одно, а другое проглядел: этот подозрительный человек глаз не сводит с моего отца, следит за ним с непонятным упорством, как будто замышляет против него что-то злое.
– Бенито, – начал он, уведя его на нос жангады, – мне надо с тобой потолковать.
Бенито, всегда такой веселый, взглянув на Маноэля, остановился, и лицо его омрачилось.
– Я знаю о чем. О Торресе?
– Да!
– Я тоже собирался поговорить с тобой, Маноэль.
– Значит, и ты заметил, что он волочится за Миньей? – воскликнул Маноэль, бледнея.
– Надеюсь, ты не станешь ревновать ее к подобному человеку? – вспыхнул Бенито.
– Конечно, нет! Боже меня упаси нанести такое оскорбление девушке, которая скоро будет моей женой! Нет, Бенито! Она сама не выносит этого проходимца! Дело совсем не в этом, но мне противно смотреть, как этот пройдоха навязывает свое общество твоей матери и сестре, как он старается втереться в вашу семью, которую я считаю и своей.
– Маноэль, я разделяю твое отвращение к этому подозрительному субъекту, – мрачно сказал Бенито, – и если бы считался только со своими чувствами, я бы давно выгнал его с жангады! Но я не смею.
– Не смеешь? – вскричал Маноэль, схватив Бенито за руку. – Как, не смеешь?..
– Послушай, Маноэль, – продолжал Бенито, – ты хорошо присмотрелся к Торресу, правда? Ты заметил, что он увивается за моей сестрой. Да, в этом нет сомненья! Но ты увидел одно, а другое проглядел: этот подозрительный человек глаз не сводит с моего отца, следит за ним с непонятным упорством, как будто замышляет против него что-то злое.