Верн Жюль Габриэль. Таинственный остров (перевод Н. Немчиновой и А. Худадовой )

   — Ни единой, и, стало быть, нечем разжечь огонь.
   — Нечем, — горько повторил Наб. — Будь здесь мой хозяин, уж он бы сумел добыть огонь.
   Все четверо застыли на месте, с тревогой глядя друг на друга. Герберт первым прервал тяжёлое молчание:
   — Мистер Спилет, вы ведь курильщик и всегда носите при себе спички! Может быть, вы плохо искали? Поищите хорошенько, пожалуйста! Нам достаточно одной спички.
   Журналист снова принялся рыться в карманах жилета, брюк, пальто и, наконец, к великой радости Пенкрофа и крайнему своему удивлению, нащупал тоненькую палочку за подкладкой жилета. Он её чувствовал сквозь ткань, он крепко сжимал пальцами спичку, но не мог вытащить. Это, несомненно, была спичка, одна-единственная спичка, и задача состояла в том, чтобы её вытащить, не повредив фосфорной головки.
   — Позвольте, я достану? — сказал Герберт.
   И очень ловко, в целости и сохранности он извлёк из-за подкладки жилета спичку, ничтожную, но драгоценную палочку, имевшую сейчас такое важное значение. Головка нисколько не пострадала.
   — Спичка! — воскликнул Пенкроф. — Я так рад, будто у нас целый воз спичек!
   Он осторожно принял из рук Герберта спичку и направился вслед за своими товарищами к Трущобам.
   Спички, которые в обитаемых краях так мало ценятся, которыми пользуются так равнодушно и жгут их так расточительно, тут были сокровищем, и с этой единственной спичкой нужно было обращаться с великой бережностью. Прежде всего моряк удостоверился, что спичка совершенно сухая. Потом он сказал:
   — Бумаги бы надо.
   — Вот, возьмите, — отозвался Гедеон Спилет, с некоторым трепетом вырывая листочек из своей записной книжки.
   Пенкроф взял протянутый ему журналистом листок и присел на корточки перед очагом. Там уже лежал хворост, искусно уложенный так, чтобы между сучьями проходил воздух, а снизу были подложены сухие листья, сухая трава и сухой мох — растопка, которая должна была сразу запылать и быстро зажечь ветки.
   Листок бумаги Пенкроф свернул фунтиком, как это делают курильщики, разжигая трубку на ветру, и пристроил этот фунтик среди мха. Затем взял шершавую гальку, тщательно обтёр её и, с сильно бьющимся сердцем, затаив дыхание, легонько чиркнул спичкой о гальку.
   Первая попытка не дала результатов: Пенкроф боялся раскрошить фосфор и чиркнул слишком слабо.
   — Нет, не могу, — сказал он, — рука дрожит… Только спичку испорчу… Не могу!.. Не стану больше! — И, поднявшись, Пенкроф попросил Герберта заменить его.
   Юноша никогда ещё не испытывал такой тревоги. Сердце у него колотилось. Наверное, Прометей, решаясь похитить огонь с неба, не ведал подобного волнения! Однако юноша, не раздумывая, быстро чиркнул спичкой о камешек. Послышался слабый треск, и на конце спички затрепетал голубоватый огонёк, распространявший едкий дым. Герберт тихонько повернул спичку головкой вниз, чтоб огонёк лучше разгорелся, потом осторожно просунул её в бумажный колпачок. Бумага вспыхнула, и тотчас же загорелся мох.
   Через несколько мгновений послышалось потрескивание разгоревшихся сучьев, и в темноте весело заиграло пламя, костра, который моряк раздувал изо всех сил.
   — Ну, наконец-то! — вставая, воскликнул Пенкроф. — Прямо извёлся! Никогда ещё так не волновался!
   Радостно было смотреть, как в очаге, сложенном из плоских камней, жарко горит огонь. Дым свободно выходил через узкий проход, тяга была хорошая, и вскоре по Трущобам уже разливалось приятное тепло.
   За огнём, разумеется, надо было следить, а чтобы он не угасал окончательно, всегда сохранять под золой несколько раскалённых углей — дело нетрудное, требовавшее только заботы и внимания; дров в лесу было достаточно, и всегда можно было вовремя пополнить запас топлива.
   Пенкроф решил прежде всего воспользоваться очагом для того, чтобы приготовить ужин посытнее, чем сырые литодомы. Герберт принёс десятка три голубиных яиц. Журналист сидел в углу и безучастно смотрел на эти приготовления. Он старался разрешить три мучительных вопроса. Жив ли ещё Сайрес? Если жив, то где он сейчас находится? Если он уцелел после своего падения в море, то чем объясняется то, что он не нашёл возможности подать о себе весть? Вот о чём думал Гедеон Спилет, а Наб тем временем томился на берегу моря, блуждая там, словно тень, лишённая души.
   Пенкроф знал пятьдесят два способа приготовленной яиц, но тут у него не было выбора: пришлось просто испечь их в горячей золе.
   Через несколько минут яйца испеклись, и моряк пригласил Гедеона Спилета принять участие в ужине. Такова была первая трапеза злополучных аэронавтов на неведомом для них берегу. Крутые яйца оказались очень вкусными, а так как в яйцах содержатся все питательные вещества, необходимые человеку, то несчастные путники хорошо подкрепились и вскоре почувствовали себя бодрее.
   Ах, если бы возвратился тот, кого не хватало за этой трапезой! Если б все пятеро пленников, бежавших из Ричмонда, были сейчас вместе, в этом убежище среди скал, у этого ярко пылавшего костра, на этом сухом песке, они от души возблагодарили бы небо. Но, увы! Недоставало Сайреса Смита, человека такого изобретательного, такого учёного, признанного их главы, — он погиб, и они даже не могли предать земле его прах.
   Так прошёл день — 25 марта. Настала ночь. Снаружи доносилось завывание ветра и однообразный шум прибоя, ударявшегося о берег. Волны с оглушительным грохотом перекатывали камни и гальку.

   Наскоро записав в свой блокнот события истекшего дня — появление неведомой земли, возможная гибель Сайреса Смита, поиски на побережье, эпизод со спичками и т. д., — журналист улёгся в углу тёмного коридора и, сломленный усталостью, наконец забылся сном. Герберт заснул сразу. Моряк дремал, как говорится, вполглаза, примостившись у очага, не забывая подбрасывать в него дров.
   Но один из обитателей Трущоб не мог сомкнуть глаз. Как ни уговаривали Наба его спутники прилечь, отдохнуть немного, он всю ночь напролёт бродил по берегу моря и звал своего хозяина.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Имущество потерпевших крушение. — Ровно ничего. — Опалённая тряпка. — Прогулка в лес. — Лесная флора. — Убежавший жакамар. — Следы диких зверей. — Куруку. — Тетерева. — Удивительное применение удочек.

   Имущество наших аэронавтов, потерпевших крушение и выброшенных на неведомую землю, перечислить нетрудно: у них не осталось ровно ничего, кроме той одежды, которая была на них в момент катастрофы. Впрочем, нужно упомянуть, что у Гедеона Спилета — вероятно, по чистейшей случайности — уцелели часы и записная книжка, но ни у кого не сохранилось ни оружия, ни инструментов, ни даже перочинного ножа. Пассажиры воздушного шара всё выбросили за борт гондолы, чтобы облегчить груз аэростата.
   Вымышленные герои Даниеля Дефо и Виса, все эти Селькирки и Рейнали, потерпевшие крушение у острова Хуан-Фернандес или в Оклендском архипелаге, никогда не попадали в такое положение. Всё для себя необходимое они находили на своём разбитом корабле — зерно, и домашних животных, и инструменты, и ружья, и запасы пороха и пуль, — или же море выбрасывало на берег обломки судна и часть его груза, дававшие им возможность удовлетворять свои насущные потребности. Они не оказывались безоружными перед лицом природы. Но у наших путников не было ни одного инструмента и никакой утвари. Из ничего надо было создать всё!
   Если б ещё судьба возвратила им Сайреса Смита, если б он своими знаниями и практическим умом помог в беде товарищам, надежда, возможно, ещё не была бы потеряна. Увы! Нечего было и думать, что он вернётся. Потерпевшим крушение приходилось рассчитывать только на самих себя и на помощь провидения, ибо оно никогда не оставляет тех, кто полон искренней веры.
   Но прежде чем обосноваться на этом побережье, разве не нужно было путникам узнать, куда они попали? Где они? На каком-нибудь материке или на острове? Живут ли в этих краях люди или это берег необитаемой земли?
   Столь важный вопрос следовало выяснить как можно скорее — от этого зависели все дальнейшие шаги, которые могли предпринять наши путники. Однако, по совету Пенкрофа, решили подождать несколько дней, прежде чем отправиться на разведку. Сначала надо было раздобыть провиант и запастись в дорогу не голубиными яйцами и ракушками, а более сытной снедью. Вероятно, предстоят утомительные переходы, на привалах не будет крова над головой — в таких условиях людям прежде всего необходимо хоть пищей подкреплять свои силы.
   Для временной стоянки можно было удовлетвориться и Трущобами. Огонь удалось разжечь, сохранять под слоем золы кучку тлеющих углей было нетрудно. Пока что достаточно имелось ракушек на берегу и яиц в гнёздах диких голубей среди скал. Голуби сотнями кружили над карнизом плато, и, вероятно, нашёлся бы какой-нибудь способ убить несколько штук хотя бы ударом палки или метко брошенным камнем. Может быть, в соседнем лесу растут деревья, приносящие съедобные плоды. И наконец, рядом протекает река — источник пресной воды. Словом, было решено остаться ещё на несколько дней в Трущобах и заняться подготовкой к экспедиции для исследования побережья и ближайших окрестностей.
   Наб горячо одобрил намерение задержаться некоторое время на стоянке — он упорно цеплялся за свою надежду и не хотел удаляться от той части берега, где произошла катастрофа. Он не верил, не хотел верить предположению, что Сайреса Смита больше нет в живых. Ему казалось просто невозможным, чтобы такой человек погиб столь нелепой смертью, чтобы волна смыла его и он утонул совсем близко от берега! Нет, пока море не выбросит на берег труп Сайреса Смита и пока он, Наб, собственными глазами не увидит его, не коснётся руками, он не поверит в гибель своего хозяина! Мысль эта крепко завладела Набом, в сердце его не угасала надежда. Быть может, он сам себя обманывал, но такой самообман заслуживал уважения, и Пенкроф не решался разубеждать Наба. Сам же он был уверен, что инженер Сайрес Смит нашёл себе могилу в пучине океана, но с Набом, конечно, спорить было невозможно. В своей привязанности к Сайресу Смиту он был подобен верной собаке, которая не может уйти с того места, где умер её хозяин, и горе так снедало его, что вряд ли он был в силах перенести свою утрату.
   Утром 26 марта, чуть рассвело, Наб снова отправился на берег и пошёл по направлению к северу, туда, где, по всей вероятности, волны океана сомкнулись над головой несчастного Сайреса Смита.
   Завтрак в то утро опять состоял лишь из голубиных яиц и ракушек. Герберт нашёл во впадине скалы соль, оставшуюся после испарения морской воды, и эта минеральная приправа пришлась очень кстати.
   Покончив с едой, Пенкроф спросил журналиста, не желает ли тот пойти вместе с ним и с Гербертом в лес, где они собираются поохотиться. Но, обсудив этот вопрос, обитатели Трущоб решили, что кому-нибудь нужно остаться на стоянке для того, чтобы поддерживать огонь в очаге, а также на тот маловероятный случай, если Наб найдёт хозяина и ему понадобится помощь.
   Хранителем огня остался Гедеон Спилет.
   — Ну, пойдём, Герберт, на охоту! — воскликнул моряк. — Пули подберём дорогой на земле, а ружьё выломаем в лесу.
   Перед уходом Герберт сказал, что раз у них нет трута для высекания огня, было бы неплохо чем-нибудь его заменить.
   — Чем? — спросил Пенкроф.
   — Опалённой тряпкой, — ответил юноша. — В случае надобности она может заменить трут.
   Моряк признал предложение Герберта вполне разумным. Правда, жаль было пожертвовать обрывком носового платка, но цель оправдывала такую жертву, и вскоре от обширного клетчатого платка Пенкрофа был оторван лоскут и опалён на огне. Эту легковоспламеняющуюся ткань спрятали в средней «комнате», в узкой впадине каменной глыбы, — там она была защищена от ветра и от сырости.
   Было девять часов утра. Погода хмурилась, дул сильный юго-восточный ветер. Герберт и Пенкроф завернули за скалы, образовавшие Трущобы, и оба бросили взгляд на струйку дыма, извивавшуюся над одним из выступов каменной кровли; затем они направились по левому берегу реки вверх по течению.
   Как только дошли до леса, Пенкроф сломал две толстых ветки, которые стали палицами наших охотников; Герберт обточил концы этих дубинок об острый край скалы. Ах, чего бы он не дал за самый обыкновенный нож! Охотники двинулись дальше по берегу, поросшему высокой травой. Начиная с той излучины, где речка резко поворачивала на юго-запад, она становилась всё уже, текла в очень высоких берегах, и над ней арками сплетались ветви деревьев. Боясь заблудиться, Пенкроф решил, что и возвращаться надо будет берегом реки, — она приведёт их к тому месту, откуда они вышли. Но избранный им путь оказался очень нелёгким: тут мешали гибкие ветви деревьев, склонившиеся к самой воде, там дорогу преграждали лианы или колючий кустарник, и приходилось дубинкой расчищать себе путь. Зачастую Герберт с проворством дикой кошки, проскользнув между кустами, исчезал в густых зарослях. Но Пенкроф тотчас звал его обратно и настойчиво просил не отходить в сторону.
   Моряк внимательно присматривался к рельефу местности, подмечал характер её природы. Левый берег был низкий и переходил в незаметно повышавшуюся равнину. Кое-где он становился болотистым — чувствовалось, что тут под почвой целой сетью струек бегут родники, ищут себе выхода и, найдя его, изливаются в реку. Иногда зелёную чащу прорезал ручей, но через него нетрудно было перебраться. Правый берег был высокий, неровный и отчётливо обрисовывал очертания ложбины, по которой пролегало русло реки. По его уступам росли деревья, закрывая кругозор. Идти правым берегом было бы куда труднее, так как нередко склон его становился обрывистым; деревья, сгибавшиеся к воде, держались там лишь силой крепких корней.
   Нечего и говорить, что в этом лесу так же, как и на берегу моря, где они уже побывали, не было никаких признаков присутствия человека. Пенкроф заметил только свежие следы четвероногих — несомненно, здесь недавно проходили звери, но какие именно, он не мог определить. Очень возможно, думал Герберт, что сюда наведывались и грозные хищники, с которыми им, вероятно, когда-нибудь придётся столкнуться, но нигде не было ни зарубки, сделанной на дереве топором, ни остатков угасшего костра, ни отпечатка человеческой ноги; впрочем, этому, пожалуй, следовало порадоваться: встреча с человеком в диких дебрях у берегов Тихого океана ничего хорошего не сулила.
   Герберт и Пенкроф почти не разговаривали, так как дорога была тяжёлая, и продвигались они очень медленно — за целый час едва ли прошли одну милю. Пока что охотники не могли похвастаться удачей. Кругом раздавался птичий гомон, птицы перепархивали с дерева на дерево, но все они оказались очень пугливы, как будто верный инстинкт внушал им страх перед людьми. В болотистой части леса Герберт приметил среди пернатых птицу с длинным и острым клювом, похожую на зимородка-рыболова, однако от рыболова она отличалась более ярким оперением с металлическим отливом.
   — Это, должно быть, жакамар, — прошептал Герберт, пытаясь незаметно приблизиться к птице.
   — Хорошо бы отведать этого жакамара, — заметил Пенкроф, — если он согласится попасть к нам на жаркое.
   В это мгновение камень, ловко брошенный Гербертом, подбил жакамару крыло, но не свалил с ног птицу, она обратилась в бегство и вмиг исчезла.
   — Экий я разиня! — воскликнул Герберт.
   — Нет, голубчик, — утешал его моряк, — удар был очень меткий, другому бы ни за что так не попасть. Не горюй! Мы твоего жакамара в другой раз поймаем!
   Обследование местности продолжалось. Охотники заметили, что чаша постепенно редеет, деревья уже не заглушают друг друга и разрастаются превосходно, но ни на одном не было съедобных плодов. Напрасно Пенкроф искал здесь драгоценных для человека пальмовых деревьев, которые приносят ему столько пользы и встречаются в Северном полушарии вплоть до сороковой параллели, а в Южном — до тридцать пятой. Но тут лес состоял только из хвойных деревьев — таких, например, как деодары, которые Герберт приметил уже накануне, дугласы, похожие на те, что растут на северо-западном берегу Америки, и великолепные сосны высотою в сто пятьдесят футов.
   Вдруг перед нашими охотниками пронеслась большая стая красивых пёстрых птичек с длинными хвостами переливчатой окраски; они тучей спустились на ветки деревьев, роняя пёрышки, и усеяли землю нежным пухом. Герберт подобрал несколько пёрышек и, рассмотрев их, сказал:
   — Это куруку.
   — Лучше бы цесарку или глухаря поймать, — заметил Пенкроф. — Разве такие пташки для еды годятся?..
   — Годятся, — ответил Герберт, — мясо у них очень нежное. И, если не ошибаюсь, к ним очень легко можно подобраться и убить их просто палкой.
   Моряк и Герберт, прячась в высокой траве, подкрались к дереву, у которого нижние ветки были сплошь усеяны птичками. Куруку подстерегали насекомых, служивших им пищей. Видно было, как они крепко уцепились мохнатыми лапками за веточки, на которые уселись.
   Охотники поднялись и, взмахивая своими дубинками, как косами, сбивали куруку, целыми рядами, но глупые птицы и не думали улетать. Лишь когда на земле их лежало уже не меньше сотни, остальные умчались прочь.
   — Вот повезло! — воскликнул Пенкроф. — Дичь как раз для таких охотников, как мы! Бери её просто руками.
   Сбитых птичек моряк нанизал на гибкий прутик, и охотники отправились дальше. Они заметили, что река поворачивает к югу, но, по всей вероятности, это была лишь излучина, истоки же реки должны были находиться на севере, в горах, где её питали тающие снега, покрывавшие склоны центральной конусообразной вершины.
   Как известно. Пенкроф и Герберт отправились в поход с тем, чтобы принести для обитателей Трущоб как можно больше дичи. Задача эта ещё не была выполнена. Поэтому моряк деятельно продолжал поиски и слал проклятия, когда, промелькнув перед ним в высокой траве, исчезала какая-нибудь дичь, которую он даже не успевал разглядеть. Ах, если б охотников сопровождала собака! Но Топ исчез одновременно с хозяином и, вероятно, погиб вместе с ним.
   Около трёх часов дня охотники увидели на прогалинке между деревьями новую стаю птиц, которые сидели на кустах можжевельника и клевали его пахучие ягоды. Вдруг по лесу разнёсся звук, похожий на пение медной фанфары. Эти странные, трубные звуки издавали птицы, принадлежавшие к семейству куриных, — тетерева, которых в Соединённых Штатах называют «тетрасы». Вскоре на прогалину вылетело несколько пар этих птиц. Окраска у них была рыжеватая, переходившая в коричневую, и тёмно-коричневый хвост. Герберт узнал самцов по красивому пушистому воротнику с двумя остроконечными зубцами по обе стороны шеи. Птицы эти величиною с курицу, а мясо у них такое же вкусное, как у рябчиков. Пенкроф решил во что бы то ни стало поймать хоть одного тетраса. Но задача оказалась трудной: тетерева не подпускали к себе охотников. После нескольких бесплодных попыток, только вспугнувших осторожных птиц, Пенкроф сказал:
   — Ну, раз нельзя их подбить камнем, попробуем поймать на удочку.
   — Будто окуней? — удивлённо спросил Герберт.
   — Будто окуней, — ответил моряк совершенно серьёзным тоном.
   Пенкроф нашёл в траве с полдюжины тетеревиных гнёзд, в каждом было по два, по три яйца. Моряк не тронул этих гнёзд, зная, что птицы обязательно к ним вернутся, а вокруг гнёзд он решил расставить свои удочки — не силки с петлёй, а настоящие удочки с крючком. Он отвёл Герберта в сторону и там приготовил свою удивительную спасть с терпением и ловкостью, которые сделали бы честь даже ученику Исаака Уалтона. ^[4]Герберт следил за его работой с вполне понятным интересом, но сомневался в успехе этого замысла. Лески Пенкроф сделал длиною в пятнадцать — двадцать футов из тонких сухих лиан, связав их между собой. Крючками послужили очень крепкие шипы с загнутым концом, которые он обломал с куста карликовой акации. Пенкроф привязал их к своим лескам и насадил на эти крючки приманку — толстых красных червяков, ползавших по земле.
   Закончив работу, Пенкроф, ловко прячась в высокой траве, подобрался к тетеревиным гнёздам и разложил возле них свои лески с приманкой. Потом он вернулся и, зажав в руке свободные концы лесок, спрятался вместе с Гербертом за толстое дерево. Оба охотника замерли в терпеливом ожидании. Герберт, однако, не очень рассчитывал на успех изобретения Пенкрофа.
   Прошло с полчаса, и, как предвидел моряк, тетерева и тетёрки вернулись к своим гнёздам. Самцы, подпрыгивая, расхаживали около гнездовья, что-то выклёвывали из земли, совсем не замечая охотников, которые, кстати сказать, постарались укрыться с подветренной стороны.
   Герберта, разумеется, очень увлекла эта охота. Он ждал затаив дыхание. А моряк, замирая от волнения, не сводил глаз с тетеревов, раскрыв рот и вытянув губы трубочкой, как будто хотел проглотить лакомый кусочек.
   Однако тетерева бродили между удочками, не обращая на них никакого внимания. Пенкроф легонько подергал лески, и червяки зашевелились, словно были ещё живые.
   Несомненно, в эту минуту моряк волновался куда сильнее, чем рыболов, который, сидя с удочкой на берегу, не может видеть сквозь толщу воды, как рыба вертится около приманки.
   Червяки, колыхавшиеся от подёргивания лески, привлекли к себе внимание птиц, и острые их клювы ухватили добычу. Три тетерева, видимо очень прожорливые, жадно проглотили и червяков и крючки. Пенкроф сразу подсёк свои удочки, и шумное трепыхание крыльев указало ему, что птицы попались.
   — Ура! — закричал он и, бросившись к тетеревам, мигом схватил пойманную дичь.
   Герберт захлопал в ладоши. Впервые он видел, как ловят птиц на удочку. Но Пенкроф скромно сказал, что, хотя это и не первый его опыт, однако заслуга такого изобретения принадлежит не ему.
   — Способ для нас очень удобный, — заметил он. — Да и то ли нам ещё придётся придумывать в нашем положении.
   Тетеревов привязали за лапы, и Пенкроф, просияв от мысли, что с охоты он вернётся не с пустыми руками, предложил идти поскорее домой, так как уже начинает смеркаться.
   Дорогу к Трущобам найти оказалось нетрудно. Нужно было только не отдаляться от реки и идти вниз по течению. Около шести часов вечера Герберт и Пенкроф, усталые, но довольные, возвратились к своему убежищу.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Наб всё не возвращается. — Размышления Гедеона Спилета. — Ужин. — Тревожная ночь. — Буря. — Поиски в ночную пору. — Борьба с дождём и ветром. — В восьми милях от первого убежища.

   Гедеон Спилет неподвижно стоял на берегу, скрестив на груди руки, и смотрел, как над морем с востока быстро надвигается чёрная грозовая туча. Ветер крепчал, с наступлением сумерек стало холодно. Небо было каким-то зловещим, всё предвещало приближение шторма.
   Герберт пошёл в Трущобы, а Пенкроф направился на берег моря, к журналисту. Спилет, задумавшись, не заметил, как он подошёл.
   — Ох, ночью и непогода же разыграется, мистер Спилет! — сказал моряк. — Штормовая, с дождём! На радость буревестникам.
   Гедеон Спилет обернулся и, увидев Пенкрофа, вдруг спросил:
   — Как по-вашему, на каком расстоянии от берега волна смыла нашего товарища?
   Пенкроф, не ожидавший такого вопроса, удивлённо посмотрел на Спилета и, подумав немного, ответил:
   — Да не больше как в двух кабельтовых.
   — А что такое кабельтов?
   — Сто двадцать саженей, или шестьсот футов.
   — Так, значит, Сайрес Смит исчез на расстоянии тысячи двухсот футов от берега?
   — Вроде того.
   — И собака исчезла вместе с ним?
   — И собака.
   — Меня вот что удивляет, — продолжал Спилет — Допустим, что наш товарищ погиб, а вместе с ним погибла и собака, — но как же это море не выбросило до сих пор на берег ни труп собаки, ни мёртвое тело хозяина.
   — Что ж тут удивительного? Вон какое волнение на море, — ответил Пенкроф. — А может быть, их отнесло течением далеко отсюда.
   — Так вы считаете, что товарищ наш утонул? — ещё раз спросил журналист.
   — По-моему, утонул.
   — А по-моему — нет, — сказал Гедеон Спилет. — Хотя я с уважением отношусь к вашей опытности, Пенкроф, но это бесследное исчезновение и Сайреса и его собаки — живы они или мертвы — мне кажется просто непостижимым, невероятным.
   — Рад бы согласиться с вами, — ответил Пенкроф, — но, к сожалению, не могу!
   Сказав это, Пенкроф возвратился в Трущобы. Там в очаге уже горел яркий огонь, Герберт подкинул в него охапку сухого хвороста, и высокие языки пламени осветили все тёмные закоулки коридора.
   Пенкроф тотчас занялся приготовлением обеда. Он считал необходимым накормить товарищей посытнее, зная, как им нужно подкрепить свои силы. Нанизанных на прут птичек он оставил на завтра, но из трёх тетеревов двух ощипал, выпотрошил, и вскоре представители семейства куриных уже поджаривались на импровизированном вертеле.
   В семь часов вечера Наба всё ещё не было. Отсутствие его очень беспокоило Пенкрофа: он боялся, как бы не случилась с ним какая-нибудь беда на этой незнакомой земле. А что, если бедняга Наб в отчаянии наложил на себя руки? Но Герберт делал совсем иные выводы из долгого отсутствия Наба. Он уверял, что если Наб не возвращается, значит, что-то побудило его продолжать поиски, значит, появились какие-то обстоятельства, конечно благоприятные для Сайреса Смита. Почему Наб не возвращается? Несомненно, из-за того, что его надежда окрепла. Может быть, он обнаружил на берегу отпечатки ног Сайреса Смита, обрывок оболочки аэростата и ведёт дальше свои розыски. Может быть, он уже набрёл на верный след. Может быть, даже нашёл своего хозяина…