Верн Жюль Габриэль. Жангада (Восемьсот лье по Амазонке)

   - Впрочем, нет! Я все же увидел в документе одно слово. Только одно!
   - Какое же? Скажите, что за слово?
   - "Побег"!
   Ничего не ответив, Маноэль крепко пожал судье руку и вернулся на жангаду дожидаться той минуты, когда можно будет действовать.
   17. ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
   Посещение Якиты, пришедшей сегодня с дочерью, было для заключенного тем же, чем оно бывало всегда, когда он проводил несколько часов наедине с женой. В присутствии этих двух нежно любимых созданий сердце его, казалось, не выдержит переполнявших его чувств. Но муж и отец держал себя в руках. Он сам ободрял несчастных женщин, стараясь внушить им надежду, которой у него почти не оставалось. Они шли к нему, желая поддержать в нем бодрость духа, но, увы, они больше его нуждались в поддержке; и видя его таким твердым, несущим бремя испытаний с высоко поднятой головой, они снова начинали надеяться.
   Жоам и сегодня нашел для них слова ободрения. Он черпал несокрушимую силу не только в сознании своей невиновности, но и в твердой вере, что бог вложил в сердца людей частицу присущей ему справедливости. Нет, Жоам Дакоста не может быть казнен за преступление в Тижоке!
   Он почти никогда не говорил о документе. Поддельный ли он или подлинный, написан ли Торресом или самим преступником, содержится ли в нем желанное оправдание или нет - Жоам Дакоста не предполагал опираться на это сомнительное доказательство. Нет! Наилучшим аргументом в свою защиту он считал себя самого и опирался на свою честную трудовую жизнь, как на самое веское доказательство своей невиновности.
   В тот вечер мать и дочь, окрыленные мужественными словами, проникавшими им в самую душу, ушли домой, веря в будущее больше, чем когда-либо со дня ареста Жоама. Напоследок узник прижал их к сердцу с особенной нежностью. Казалось, он предчувствовал, что какова бы ни была развязка, она уже близка.
   Оставшись один, Жоам Дакоста долго сидел неподвижно. Он облокотился на небольшой столик и опустил голову на руки.
   О чем он думал? Считал ли, что суд людской, сделав в первый раз ошибку, теперь его оправдает?
   Да, он еще надеялся! Он знал, что министру юстиции в Рио-де-Жанейро вместе с докладом судьи Жаррикеса были посланы записки Дакосты, написанные правдиво и убедительно.
   Как нам известно, в этих записках он описал всю свою жизнь, начиная с первых дней службы в управлении Алмазного округа и кончая той минутой, когда жангада вошла в гавань Манауса.
   Теперь Жоам Дакоста снова вспоминал свою жизнь. Он опять переживал ее с того дня, когда сиротой пришел в Тижоку. Там, благодаря своему усердию, он быстро продвинулся в канцелярии главного управляющего копями, куда был принят очень молодым. Будущее ему улыбалось, его ожидало высокое положение... И вдруг - ужасная катастрофа! Похищение алмазов, убийство стражи, павшее на него подозрение, как на единственного служащего копей, который мог выдать тайну отъезда конвоя; затем арест, суд и смертный приговор, несмотря на все усилия его адвоката; последние часы в камере смертников в тюрьме Вилла-Рики, побег, совершенный в труднейших условиях и свидетельствующий о его беспримерном мужестве; скитания по Северным провинциям, переход через границу Перу и, наконец, дружеский прием, оказанный нищему и умиравшему с голоду беглецу великодушным хозяином фазенды Магальянсом.
   Перед мысленным взором заключенного проходили события, так грубо оборвавшие течение его жизни. Погрузившись в свои мысли, отдавшись воспоминаниям, он не услышал ни странного шума за стеной старого монастыря, ни шуршания веревки, закинутой на решетку в его окне, ни скрежета пилы по железу, на что обратил бы внимание всякий человек, менее поглощенный своими мыслями.
   Но Жоам Дакоста ничего не слышал, он снова переживал годы своей молодости, проведенные в перуанской провинции. Он видел себя на ферме, сначала служащим, потом компаньоном старого португальца, сумевшим добиться процветания икитосской фазенды.
   Ах, зачем он сразу не сказал всего своему благодетелю! Тот не усомнился бы в нем. Вот единственная ошибка, которую он мог поставить себе в вину. Зачем не признался, кто он и откуда пришел, особенно когда Магальянс вложил руку дочери в его руку? Ведь Якита никогда бы не поверила, что он может быть виновником ужасного преступления!
   В эту минуту шум за окном настолько усилился, что привлек внимание узника.
   Жоам Дакоста приподнял голову. Он посмотрел на окно, но рассеянным, словно бессознательным взглядом, и тут же опять опустил голову на руку. Мысли снова перенесли его в Икитос.
   Там умирал старый хозяин фазенды. Перед смертью он хотел упрочить будущее своей дочери, хотел сделать своего помощника единственным хозяином усадьбы, которая так расцвела при нем. Должен ли был Жоам Дакоста тогда заговорить? Вероятно... Но он не решился! Он вспомнил сейчас счастливое прошлое с Якитой, рождение детей, всю свою светлую жизнь, которую омрачали лишь воспоминания о Тижоке и горькие сожаления, что он не поведал близким свою страшную тайну.
   Цепь событий развертывалась в памяти Жоама Дакосты с необыкновенной четкостью и силой.
   Теперь ему припомнилась минута, когда он должен был дать согласие на брак его дочери с Маноэлем. Мог ли он допустить, чтобы она вступила в этот союз под чужим именем, мог ли не открыть молодому человеку тайну своей жизни?.. Нет! И вот, посоветовавшись с судьей Рибейро, он решил явиться в город, потребовать пересмотра своего дела и добиться восстановления в правах. А когда он отправился в путь со своей семьей, тут все и началось: появление Торреса, гнусная сделка, предложенная этим негодяем, отказ возмущенного отца пожертвовать дочерью, чтобы спасти свою жизнь и честь, затем донос и, наконец, арест!
   Вдруг окно распахнулось от сильного толчка. Жоам Дакоста вскочил; воспоминания его рассеялись как дым. В камеру прыгнул Бенито и бросился к отцу, а за ним, сквозь отверстие в решетке, проник и Маноэль.
   Жоам Дакоста чуть не вскрикнул от удивления, но Бенито успел его остановить.
   - Отец, - сказал он, - в окне выломана решетка... Веревка спускается до самой земли... Пирога ждет на канале в ста шагах отсюда, Араужо отведет ее далеко от Манауса, на другой берег Амазонки, где ваши следы затеряются! Отец, надо бежать, бежать немедленно! Это совет самого судьи!
   - Надо бежать! - повторил Маноэль.
   - Бежать?.. Мне?.. Бежать еще раз! Снова бежать!
   Скрестив руки и высоко подняв голову, Жоам Дакоста медленно отступил в глубину камеры.
   - Никогда! - сказал он таким твердым голосом, что ошеломленные Бенито и Маноэль замерли на месте.
   Молодые люди никак не ожидали такого отпора. Им, и в голову не приходило, что этому побегу воспротивится сам узник.
   Бенито подошел к отцу и, глядя ему в глаза, взял за руки, но не затем, чтобы увести, а чтобы тот выслушал его и внял его доводам.
   - Отец, вы сказали "никогда"?
   - Никогда!
   - Отец, - заговорил Маноэль, - ведь я тоже имею право называть вас отцом, - послушайте нас! Мы говорим, что вам надо бежать, бежать немедленно, потому что если вы останетесь, вы будете виновны и перед другими и перед самим собой!
   - Остаться - значит обречь себя на смерть! - подхватил Бенито. - Приказ о казни может прийти с минуты на минуту! Если вы думаете, что теперь суд отменит несправедливый приговор, если надеетесь, что он оправдает того, кого осудил двадцать лет назад, вы ошибаетесь! Надежды больше нет! Надо бежать!.. Бегите!
   В неудержимом порыве Бенито схватил отца и потащил к окну.
   Жоам Гарраль высвободился из рук сына и снова отступил.
   - Бежать - значило бы обесчестить себя и вас вместе со мной! - ответил он, и в голосе у него звучала непоколебимая решимость. - Это значило бы признать себя виновным. Если я сам, по доброй воле, отдал себя в руки правосудия моей страны, я должен ждать его решения, каким бы оно ни было, и я его дождусь!
   - Но приведенных вами доводов недостаточно, - возразил Маноэль, - ведь у нас до сих пор нет юридического доказательства вашей невиновности! И мы настаиваем на вашем побеге лишь потому, что сам судья Жаррикес нам об этом сказал. У вас нет другой возможности спастись от смерти!
   - Если так, я умру! - спокойно ответил Жоам Дакоста. - Я умру, протестуя против несправедливого приговора! В первый раз я бежал за несколько часов до казни. Да, я бежал, но тогда я был молод, и передо мной была целая жизнь, чтобы бороться с людской несправедливостью! Но бежать теперь, снова начать жалкую жизнь преступника, который скрывается под чужим именем и думает лишь, как бы обмануть преследующую его полицию; снова начать полную тревоги жизнь, какую я вел двадцать три года, и заставить вас делить ее со мной; всякий день ждать доноса, который рано или поздно меня настигнет, и выдачи меня полиции, даже если я буду в чужой стране?! Разве это значит жить? Нет! Ни за что!
   - Отец, - настаивал Бенито, теряя голову от этого упорства. - Вы должны бежать! Я требую!
   И, схватив отца, он старался силой подтащить его к окну.
   - Нет!.. Нет!..
   - Отец, вы сведете меня с ума!
   - Сын мой, оставь меня! Я уже бежал один раз из тюрьмы в Вилла-Рике, и люди подумали, что я бежал от заслуженного наказания. Да, они должны были так подумать! Так вот, ради доброго имени, которое носите и вы, я отказываюсь бежать еще раз!
   Бенито упал к ногам отца. Он протягивал к нему руки, он умолял...
   - Но этот приказ, отец, - твердил он, - этот приказ может прийти уже сегодня, каждую минуту... и в нем будет смертный приговор!
   - Если бы приказ был уже здесь, я и то не изменил бы своего решения. Нет, сын мой! Виновный Жоам Дакоста мог бы бежать. Невиновный - не убежит!
   Затем произошла душераздирающая сцена. Бенито боролся с отцом. Маноэль в смятении стоял у окна, готовый подхватить пленника, но тут дверь в камеру вдруг отворилась.
   На пороге стояли начальник полиции, а за ним тюремный надзиратель и несколько солдат.
   Начальник полиции увидел, что здесь готовился побег, но поза заключенного говорила, что он отказался бежать. Полицейский ничего не сказал. Но лицо его выразило глубокое сожаление. Несомненно, он, как и судья Жаррикес, хотел бы, чтобы Жоам Дакоста бежал из тюрьмы.
   А теперь... слишком поздно!
   Держа в руке какую-то бумагу, начальник полиции подошел к заключенному.
   - Прежде всего, - сказал ему Жоам Дакоста, - позвольте вас заверить, что от меня одного зависело бежать из тюрьмы, но я отказался.
   Начальник полиции кивнул головой; затем, стараясь придать твердость своему голосу, объявил:
   - Жоам Дакоста, только что получен приказ от министра юстиции из Рио-де-Жанейро.
   - Ах, отец! - закричали Бенито и Маноэль.
   - Этот приказ, - спросил Жоам Дакоста, скрестив руки на груди, предписывает привести в исполнение смертный приговор?
   - Да!
   - Когда?
   - Завтра!
   Бенито бросился к отцу и, обхватив его, еще раз попытался вытащить из камеры... Солдатам пришлось вырвать узника из его объятий.
   Затем, по знаку начальника полиции, Маноэля и Бенито вывели из тюрьмы. Надо было положить конец этой тягостной сцене, которая и так слишком затянулась.
   - Сударь, могу ли я завтра утром, перед казнью, провести несколько минут с отцом Пассанья? - спросил заключенный начальника полиции. - Прошу вас все ему сообщить.
   - Ему сообщат.
   - Будет мне позволено повидать мою семью и в последний раз обнять жену и детей?
   - Вы их увидите.
   - Благодарю вас, сударь. А теперь прикажите охранять это окно, я не хочу, чтобы меня вытащили отсюда насильно!
   Начальник полиции поклонился и вышел вместе с тюремным надзирателем и солдатами.
   Осужденный, жизнь которого через несколько часов должна была оборваться, остался один.
   18. ФРАГОЗО
   Итак, приказ был получен и, как предвидел судья Жаррикес, этот приказ предписывал немедленно привести в исполнение приговор, вынесенный Жоаму Дакосте. Обвиняемый не представил никаких доказательств своей невиновности. Правосудие должно свершиться.
   На другой день, 31 августа, в девять часов утра осужденный должен быть повешен.
   В Бразилии смертную казнь обычно заменяли более мягким наказанием и применяли ее только к неграм; но на этот раз казнь грозила белому.
   Таковы законы о преступлениях в Алмазном округе, где, в интересах общества, наказания никогда не смягчаются.
   Теперь ничто не могло спасти Жоама Дакосту. И потеряет он не только жизнь, но и честь.
   В это самое утро, 31 августа, какой-то всадник мчался во весь опор в Манаус. Он так гнал своего скакуна, что в полумиле от города благородный конь упал, не в силах двигаться дальше.
   Всадник даже не попытался его поднять. Он взял от коня все, что тот мог ему дать, и даже больше, а теперь, несмотря на собственную усталость, вскочил и бросился в город.
   Этот человек прискакал из Восточных провинций по левому берегу реки. Он истратил все свои деньги на покупку лошади, потому что на ней можно было добраться до Манауса скорее, чем на пироге, идущей против течения.
   То был Фрагозо.
   Удалось ли нашему молодцу осуществить свой замысел, о котором он никому не говорил? Нашел ли он отряд, где служил Торрес? Открыл ли какую-нибудь тайну, которая могла бы еще спасти Жоама Дакосту?
   Этого он и сам не знал; но, во всяком случае, спешил как можно скорее сообщить судье Жаррикесу все, что разузнал во время этой короткой поездки.
   Вот как было дело.
   Фрагозо не ошибся, узнав в Торресе лесного стражника из отряда, орудовавшего на берегах Мадейры.
   Он отправился туда и в устье этого притока Амазонки выяснил, что начальник лесной стражи находится где-то в окрестностях.
   Не теряя ни минуты, Фрагозо пустился на розыски и не без труда нашел его.
   Начальник лесной стражи охотно ответил на вопросы Фрагозо. Они были так безобидны, что у него не было никакой причины скрытничать.
   Ведь Фрагозо задал ему всего три вопроса:
   - Не служил ли в вашем отряде несколько месяцев назад лесной стражник Торрес?
   - Да, служил.
   - Не было ли у него в отряде близкого товарища, который недавно умер?
   - Был.
   - А как его звали?
   - Ортега.
   Вот и все, что выведал Фрагозо. Могли ли эти сведения как-нибудь изменить положение Жоама Дакосты? Маловероятно!
   Фрагозо и сам это понимал и потому стал расспрашивать начальника, знал ли он этого Ортегу, не может ли сказать, откуда он родом, и добавить что-нибудь о его прошлом. Все это могло иметь большое значение, так как, по словам Торреса, этот Ортега и был настоящим виновником преступления в Тижоке.
   Но, к несчастью, начальник лесной стражи больше ничего не мог сообщить.
   Достоверно было то, что Ортега много лет служил в лесной полиции, что с Торресом его связывала тесная дружба, что их всегда видели вместе, и Торрес был при нем в его последние минуты. Вот и все, что знал начальник полиции, и к этому ничего не мог добавить.
   Фрагозо пришлось удовлетвориться этими незначительными данными, и он тотчас уехал.
   Но если преданный Фрагозо не достал доказательств, что этот Ортега и был виновником преступления в Тижоке, то он установил хотя бы, что Торрес не солгал, рассказав, как один из его товарищей по отряду умер у него на руках.
   Что же касается утверждения Торреса, будто Ортега отдал ему важный документ, то оно становилось теперь весьма правдоподобным. Вполне возможно также, что документ имеет отношение к преступлению в Тижоке, истинным виновником которого и был Ортега, и что в нем Ортега признает свою вину и описывает обстоятельства дела, подтверждающие ее. Следовательно, если бы можно было прочесть документ, если б удалось найти к нему ключ, если б узнать число, на котором он построен, то правда несомненно выплыла бы на свет.
   Но этого числа Фрагозо не знал. Еще кое-какие дополнительные сведения, почти убеждающие в том, что авантюрист ничего не выдумал, некоторые указания на то, что в документе скрывается тайна тижокского дела - вот и все, что наш добрый малый привез от начальника отряда, в котором служил Торрес.
   Однако, как ни мало он узнал, Фрагозо спешил поскорей рассказать все судье Жаррикесу. Он понимал, что нельзя терять ни часа, вот почему в то утро, измученный и разбитый, он так торопился в Манаус.
   Полмили, отделявшие его от города, Фрагозо пробежал за несколько минут. Какое-то непреодолимое предчувствие гнало его вперед, и порой ему казалось, что спасение Жоама Дакосты теперь в его руках.
   Вдруг Фрагозо остановился как вкопанный.
   Он выбежал на небольшую площадь за городскими воротами.
   Там, окруженная довольно плотной толпой, возвышалась виселица, с которой уже свешивалась веревка.
   Фрагозо почувствовал, что последние силы его покидают. Он упал и невольно зажмурился. Он не хотел ничего видеть, а губы его шептали:
   - Поздно!.. Поздно!..
   Но нечеловеческим усилием он заставил себя встать. Нет! Еще не поздно! Ведь тело Жоама Дакосты еще не качается на веревке!
   - Судья Жаррикес! Судья Жаррикес! - закричал Фрагозо.
   И, задыхаясь, со всех ног бросился к городским воротам, пробежал по главной улице Манауса и еле живой от усталости упал на крыльце дома судьи.
   Дверь была заперта. У Фрагозо едва хватило силы постучаться.
   Ему открыл слуга:
   - Хозяин никого не принимает.
   Фрагозо, не слушая, оттолкнул слугу, пытавшегося преградить ему дорогу, и бросился через весь дом к кабинету судьи.
   - Я приехал из провинции, где Торрес служил лесным стражником! крикнул он, распахнув дверь. - Господин судья, Торрес не солгал! Остановите, остановите казнь!
   - Вы нашли этот отряд?
   - Да!
   - И привезли шифр документа?
   Фрагозо ничего не ответил.
   - Тогда оставьте меня! Оставьте меня! - завопил судья Жаррикес и в припадке ярости схватил документ, чтобы его разорвать.
   Фрагозо поймал его за руку и удержал.
   - Тут скрыта истина! - сказал он.
   - Знаю, - ответил Жаррикес, - но что толку в истине, которую нельзя раскрыть!
   - Она откроется! Это необходимо! Так будет!
   - Еще раз спрашиваю: есть у вас шифр?
   - Нет! Но повторяю, Торрес не солгал!.. Один из его товарищей, с которым он был очень близок, умер несколько месяцев назад и - нет сомнения - этот человек передал ему документ, который Торрес хотел продать Жоаму Дакосте.
   - Да! - ответил Жаррикес. - Да! Сомнения нет... для нас. Но это вызывает сомнение у тех, от кого зависит жизнь осужденного!.. Оставьте меня!
   Он оттолкнул Фрагозо, но тот ни за что не хотел уходить. Он бросился к ногам судьи.
   - Жоам Дакоста невиновен! - кричал он. - Вы не дадите ему погибнуть! Не он совершил преступление в Тижоке, а товарищ Торреса, написавший документ! Это Ортега!
   Услышав это имя, Жаррикес подскочил. Потом, когда бушевавшая в нем буря немного поутихла, он разжал судорожно стиснутый в руке документ, расправил его на столе, уселся и, проведя рукой по глазам, пробормотал:
   - Это имя... Ортега!.. Попробуем!..
   И, написав новое имя, принесенное Фрагозо, принялся обрабатывать его, как он уже столько раз, но тщетно делал со многими другими именами. Он надписал его над первыми шестью буквами текста и получил следующую таблицу:
   ОРТЕГА
   СГУЧПВ
   - Нет! - сказал он. - Ничего не выходит!
   И правда, букву Г, стоящую под Р, нельзя передать цифрой, ибо Р в алфавите стоит после Г; буквы Е и Г отстоят так далеко от Ч и П, что дают двузначные числа; только буквы С и В, написанные под О и А, дают соответственно цифры 3 и 2.
   В эту минуту с улицы донеслись страшные крики - крики отчаяния.
   Фрагозо вскочил и, прежде чем судья успел ему помешать, распахнул окно.
   Толпа запрудила улицу. Приближался час, когда заключенного должны были вывести из тюрьмы, и народ двигался к площади, где стояла виселица.
   Судья Жаррикес, на которого страшно было смотреть, не отрывал застывшего взгляда от документа.
   - Последние буквы! - пробормотал он. - Попробуем еще последние буквы!
   То была единственная оставшаяся надежда.
   Дрожащей рукой, с трудом выводя буквы, он написал имя "Ортега" над шестью последними буквами документа, так же как он только что сделал с шестью первыми.
   Тут он невольно охнул. Прежде всего он увидел, что эти шесть букв стоят в алфавите впереди тех, что составляют имя Ортеги, и могут быть переданы цифрами и образовать число.
   В самом деле, когда он составил таблицу и стал считать число знаков между буквами, вот что он получил:
   ОРТЕГА
   432513
   ТУФКДГ
   Итак, он составил число 432513. Но было ли это числе ключом к документу?
   Не будет ли эта попытка такой же неудачей, как и все прежние?
   Теперь крики на улице усилились. В них слышались гнев и сострадание, овладевшие толпой. Осужденному оставалось жить считанные минуты.
   Вне себя от горя Фрагозо выбежал из комнаты. Он хотел еще раз увидеть своего благодетеля и проститься с ним. Он хотел броситься перед мрачным шествием, остановить его и крикнуть: "Не убивайте этого праведника! Не убивайте его!"
   Тем временем судья Жаррикес написал найденное им число над первыми буквами документа, несколько раз повторяя его, пока не получил следующую строчку:
   432513432513432513432513
   СГУЧПВЭЛЛЗИРТЕПНДНФГИНБО
   Потом он стал отсчитывать назад в алфавите число знаков, указанных в верхней строчке, подставляя найденные буквы, и прочел:
   НАСТОЯЩИЙВИНОВНИККРАЖИАЛ
   - Настоящий виновник кражи ал...
   Судья взревел от радости! Число 432513 и было тем самым ключом, который он так долго искал! Имя Ортега открыло ему это число.
   Наконец-то нашел он ключ к документу, который неопровержимо докажет невиновность Жоама Дакосты! И, не читая дальше, судья бросился из кабинета и выскочил на улицу с криком:
   - Стойте! Стойте!
   Он мчался сквозь толпу, которая расступалась перед ним, и мигом оказался перед тюрьмой, откуда как раз выводили осужденного, за которого в отчаянии цеплялись жена и дети. Добежав до Жоама Дакосты, судья задохнулся и, не в силах говорить, только размахивал зажатым в руке документом. Наконец с его губ сорвалось:
   - Невиновен! Невиновен!
   19. ПРЕСТУПЛЕНИЕ В ТИЖОКЕ
   Когда появился судья, мрачное шествие остановилось. Гулкое эхо далеко разнесло его возглас, многократно повторенный толпой:
   - Невиновен! Невиновен!
   Затем наступила мертвая тишина. Все хотели слышать каждое слово, произнесенное судьей.
   Судья Жаррикес сел на каменную скамью; Минья, Бенито, Маноэль и Фрагозо окружили его, а Жоам Дакоста стоял, прижимая к груди Якиту. Прежде всего судья, пользуясь найденным числом, принялся расшифровывать последний абзац документа; с помощью цифр он заменял в криптограмме букву за буквой и, по мере того как на бумаге возникали новые слова, он разделял их, ставил знаки препинания и читал вслух.
   Вот что он прочитал в глубокой тишине:
   НАСТОЯЩИЙ ВИНОВНИК КРАЖИ АЛМАЗОВ И УБИЙСТВА СОЛДАТ ОХРАНЫ В
   432513432 51343251 34325 1343251 3 43251343 251343 251343 2
   СГУЧПВЭЛЛ ЗИРТЕПНД НФГИН БОРГЙУГ Л ЧДКОТХЖГ УУМЗДХ РЪСГСЮ Д
   НОЧЬ НА ДВАДЦАТЬ ВТОРОЕ ЯНВАРЯ ТЫСЯЧА ВОСЕМЬСОТ ДВАДЦАТЬ ШЕСТОГО
   5134 32 51343251 343251 343251 343251 343251343 25134325 1343251
   ТПЪА РВ ЙГГИЩВЧЭ ЕЦСТУЖ ВСЕВХА ХЯФБЬБ ЕТФЗСЭФТХ ЖЗБЗЪГФБ ЩИХХРИП
   ГОДА НЕ ЖОАМ ДАКОСТА НЕСПРАВЕДЛИВО ПРИГОВОРЕННЫЙ К СМЕРТИ А Я
   3432 51 3432 5134325 1343251343251 3432513432513 4 325134 3 2
   ЖТЗВ ТЖ ЙТГО ЙБНТФФЕ ОИХТТЕГИИОКЗП ТФЛЕУГСФИПТЬМ О ФОКСХМ Г Б
   НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЖАЩИЙ УПРАВЛЕНИЯ АЛМАЗНОГО ОКРУГА ДА Я ОДИН
   5134325134 32513432 5134325134 325134325 134325 13 4 3251
   ТЖФЫГУЧОЮН ФНШЗГЭЛЛ ШРУДЕНКОЛГ ГНСБКССЕУ ПНФЦЕЕ ЕГ Г СЖНО
   В ЧЕМ И ПОДПИСЫВАЮСЬ СВОИМ НАСТОЯЩИМ ИМЕНЕМ ОРТЕГА
   3 432 5 134325134325 13432 513432513 432513 432513
   Е ЫИО Н РСИТКЦЬЕДБУБ ТЕТЛО ТБФЦСБЮЙП МПЗТЖП ТУФКДГ
   Как только судья прочел документ, вокруг загремело несмолкаемое "ура".
   В самом деле, что могло быть убедительнее последнего абзаца, который подытоживал смысл документа, утверждал невиновность хозяина икитосской фазенды и спасал от виселицы жертву чудовищной судебной ошибки!
   Жоам Дакоста, окруженный женой, детьми, друзьями, не успевал пожимать протянутые ему руки. Как ни был тверд его характер, однако теперь наступила реакция, и слезы радости текли у него из глаз, а сердце благодарило провидение, которое так чудесно спасло его в ту минуту, когда должна была свершиться казнь, и остановило худшее из преступлений - гибель невиновного!
   Да, предстоящее оправдание Жоама Дакосты теперь ни у кого не вызывало сомнения. Истинный виновник преступления в Тижоке сам признался в своем злодеянии и раскрыл все обстоятельства, при которых его совершил. Судья Жаррикес с помощью ключа тут же расшифровал весь документ.
   Вот в чем признался Ортега.
   Этот негодяй служил в управлении алмазных копей вместе с Жоамом Дакостой. Он и был служащим, сопровождавшим конвой в Рио-де-Жанейро. Его не испугала мысль разбогатеть ценой убийства и грабежа, и он сообщил контрабандистам, в какой день конвой выступит из Тижоки.
   Во время нападения разбойников, которые подстерегали обоз в окрестностях Вилла-Рики, он делал вид, что защищается от них вместе с охраной; потом упал среди убитых и был унесен своими сообщниками. Вот почему единственный уцелевший в этой резне солдат сообщил, что Ортега погиб в борьбе.
   Однако грабеж не пошел на пользу преступнику; вскоре его самого ограбили товарищи, помогавшие ему совершить преступление.
   Оставшись без средств и не смея вернуться в Тижоку, Ортега бежал в северные провинции Бразилии, к верховью Амазонки, где орудовала "лесная стража". Надо было жить, и Ортега поступил в один из этих малопочтенных отрядов. Там у новичка не спрашивали, ни кто он, ни откуда пришел. Итак, Ортега стал лесным стражником и много лет занимался охотой за людьми.
   Вот при каких обстоятельствах авантюрист Торрес, тоже оказавшийся без средств к существованию, сделался его товарищем. Они сошлись и подружились. Но, как говорил Торрес, злодея мало-помалу начали мучить угрызения совести. Его преследовали воспоминания о совершенном преступлении. Он знал, что вместо него осужден другой человек. Знал, что человек этот - его сослуживец Жоам Дакоста, и что хотя невинно осужденному удалось бежать из тюрьмы, он остается под постоянной угрозой смертной казни.