Веров Ярослав. Хроники Вторжения

   А я бросился в кабинет – хмеля в голове как ни бывало, – схватил чистый лист и быстро набросал записку. Мало ли чем этот поход закончится. «Девятое января две тысячи первого года. Шестнадцать тридцать. Мы, – я перечислил всех, – отправляемся в экспедицию, в институт на Банную. Если не вернемся, значит нас больше нет». Тут я почувствовал, что продолжать записку не могу. Откуда выскочила эта фраза – «нас больше нет»? Выскочила и напугала. Я поставил точку, расписался и поспешил к друзьям.
   Мы разместились в просторном салоне «джипа». Уже темнело, тревожные сумерки манили неизвестностью, нас охватило шальное ожидание приключения.
   – Эдик, – спросил я, – а что такое «хлопушка»?
   С переднего сидения отозвался Серега:
   – Армейский гранатомет «Муха».
   Мне стало совсем весело. Неужели Эдик решил штурмовать Банную?
   – Думаю, до этого не дойдет, – успокоил Эдик.
   Никогда раньше я не думал, что доведется вот так, в «джипе», набитом оружием, мчаться по праздной вечерней Москве. Я буквально ощущал, как адреналин добирается аж до корней волос. Но страха не было.
   Мы поставили «джип» в переулке, за квартал до института, и выгрузились. Ничего особенного в экипировке друзей Эдика не было – на обоих спортивные куртки; тот, который Леха, нес большую спортивную сумку. Ни дать ни взять – два «качка» идут на тренировку. Перед крыльцом института Эдик сказал:
   – Подождите здесь.
   Он прошел внутрь, к вахтерше. Дальше я реконструирую их диалог.
   – Добрый вечер. Я – журналист.
   – Ну, раз журналист, то проходи, – не было ей до него никакого дела.
   – Спасибо. У вас тут сегодня нашего брата, наверное, перебывало. Телевидение, милиция...
   – Чего вдруг? У нас вроде все спокойно.
   – Как же так? Ведь два дня назад к вам сюда приходил известный писатель, Михаил Ефимович Дейншнизель. Вошел, да не вышел. Сегодня по телевизору сообщили, что больше в живых нет.
   – Да ты что? Я-то тут при чем? Мало ли кто тут у нас ходит? Учреждений вон сколько – вывески видел?
   – Я имею в виду одну лишь лабораторию выявления творческих способностей. Там такие Модест и Матвей работают. Вот я у вас вижу журнал посещений. – Эдуард взял этот самый журнал, листанул, припечатал ладонью: – Вот он, Дейншнизель М. Е., два дня назад записан. А отметки об уходе нет. Что ж вы так?
   Нам повезло. Известный своей занудливой аккуратностью Шнизель полез расписываться в журнале, хотя давно уже никто не следил за режимом посещений, и журнал лежал скорее для проформы.
   – Записан, не записан. А ну, дай сюда! – Она вырвала журнал из рук Эдика и спрятала в ящик стола.
   – Ну что же вы так? – укоризненно покачал головой Эдик. – Не доверяете демократической прессе?..
   – Посторонним журнал показывать не положено. Если бы из милиции...
   – Поня-ятно. Что ж, не буду больше вас пытать. А вот этот телефон – городской? – Он показал на один из двух стоявших на столе телефонов. – Позвонить по нему можно?
   – Городской, – буркнула вахтерша. – По городскому звонить не положено.
   – Поня-ятно. Ну что ж, тогда до свидания.
   Он пошел к двери. Вахтерша крикнула вслед:
   – Ежели журналист – удостоверение показывать надо!
   Эдик, не оборачиваясь, развел руками и вышел. На крыльце посмотрел назад – вахтерша звонила по внутреннему телефону. Эдик удовлетворенно улыбнулся и спустился к нам.
   – Шнизель здесь точно был. Значит так, мужики, – обратился он к своим друзьям. – Ты, Леха, с артиллерией остаешься здесь. Отойдешь к тем деревьям и внимательно следи за входом. Возможно, выйдут двое. Узнать их легко – у одного седая косичка, под шапкой не спрячешь. Оба упакованы по разряду «люкс». Их надо повязать. А если попробуют уйди на машине – не стесняйся, аккуратно шмаляни из «хлопушки».
   – А он их не взорвет? – спросил я.
   – Не дрейфь, Викулыч, стрелять обучены. Все будут живые и здоровые, но с полными штанами. А мы – к черному ходу.
   Мы обошли здоровенное здание института, обнаружили крылечко и устремились к нему. На дверях висел амбарный замок.
   – Давай, Серега, – кивнул Эдик.
   Серега расстегнул молнию куртки, извлек из-за пазухи самую обычную фомку. Р-раз, одно аккуратное движение – и замка как не было.
   – Ну, предположим, – Эдик шагнул в темноту. И мы шагнули.
   Зажглись два фонарика. Эдик произнес:
   – Давай, Семен, веди.
   – Да я здесь не ходил, я с центрального. С центрального я хорошо знаю, куда идти. А здесь... На верх нам надо.
   – Этаж?
   – Четвертый.
   В общем, мы пришли. Вот она, табличка, горит зелеными буквами слово «Свободно». Наши спецназовцы переглянулись, из-под курток появились стволы «мухобоек».
   – Викула, Сеня, держитесь сзади.
   Я ожидал, что последует ритуал – кулак в кулак стукнут, как в фильмах, или амулет целовать будут, или произнесут что-нибудь сакраментальное, что-то типа «асталависта!», но вместо этого Эдик просто кивнул на дверь, и Серега высадил ее одним ударом ноги. Секунда – и мы ворвались в предбанник.
   – Руки на стол! – страшно рявкнул Эдик. – Не рыпаться! Один рып – стреляем!
   Я успел рассмотреть, что они и в самом деле играли в нарды. Успел рассмотреть, что рожи у них на редкость противные. А больше ничего рассмотреть не успел, потому что эти субчики, не успел даже Эдик закончить свою тираду, поопрокидывав стулья, кинулись в комнату с Машиной. Да так прытко – только их и видели. Дверь за ними захлопнулась на защелку.
   Эта защелка задержала нас на целых десять секунд. Серега выломал фомкой косяк – сама дверь была обита железом, – рванул ручку на себя, и я впервые увидел Машину. Она была именно такая, как ее описывали – голый цилиндр под потолок, никаких приборов ни на нем, ни рядом, никаких лампочек, окошечек, стрелочек, кнопочек. Только массивная дверь со штурвалом посередине. И этот штурвал у нас на глазах повернулся и замер.
 
   – Там они – Эдик подскочил и крутанул штурвал в обратную сторону, потянул Тяжелая гермодверь медленно, словно нехотя распахнулась.
   Там никого не было. Посреди капсулы одиноко торчало металлическое кресло. Пульсировал оранжевый свет.
   Пока мы с Сеней обалдело смотрели на это зрелище, Эдуард с Серегой обошли комнату и общупали, обстучали все стены и пол.
   – Да нет, Эд, – сказал невозмутимый Серега, – кроме как туда, больше некуда.
   Эдик залез в Машину, тоже все там обстучал, и даже «прозвонил» каким-то хитрым спецназовским приборчиком.
   – Что ж, господа, надо думать, сбежали в другую реальность. Говоришь, Семен, тебя они до трусов раздевали?
   Сеня кивнул
   – Это потому, что ты не в свою реальность отправлялся. Там, понятно, тебя ждала чужая одежда. А эти к себе сбежали. Вопрос: что им у нас понадобилось? И зачем им нужны были именно писатели? – Эдик закурил. – Пошли, пошманаем в той комнате.
   Ничего интересного в «предбаннике» не было. Нарды, конечно, шикарные, а так – ничего. За исключением того самого лабораторного журнала. В журнале обнаружились любопытные записи. Во-первых, в графе Татарчука, рядом с его подписью о прибытии на полях имел место быть знак вопроса, перечеркнутый красным карандашом. Во-вторых, в графе Дейншнизеля росписи о прибытии не было, а был прочерк. На полях же стояло слово «оформлен». Пролистали весь журнал – а ведь изрядно писателей перебывало, и знаменитые, и такие, о которых я не слышал, – и в начале нашли некоего Пистолетова – в колонке прибытие напротив него тоже стоял прочерк, слово «оформлен» присутствовало, зато рядом с фамилией стояло «не член». Значит, легенда о пропавшем молодом авторе была вовсе не легендой.
   – Журнал мы изымем, – решил Эдик. – Используем в качестве приманки. Меня интересуют даже не эти двое, а тот, кому они отсюда звонили, с кем согласовывали. Короче, журнал я забираю. Спросят – переводите стрелки ни меня.
   Еще один интересный факт обнаружился в результате обыска. Нигде в помещении не было верхней одежды. Во что эти Модест и Матвей одевались – непонятно. Общего гардероба в институте не было. Когда закончили, Эдик сказал:
   – Сергей, с цилиндром надо что-то делать.
   – Само собой, Эд, – понимающе откликнулся Сергей. – Заложим под днище и внутри.
   – Согласен, а дверь Машины задраим. Вы, мужики, – обратился он к нам, – идите в коридор, мы тут быстро...
   Что ж, я понимаю, профессионалы технику безопасности, соблюдают от и до. Хотелось, конечно, посмотреть, как это делается на самом деле – писателю нужно такие вещи знать. Но вышли. Вижу – Сеня нервничает. Да и мне тоже не по себе. Дошло до меня, наконец. Проняло.
   Минут через пять к нам присоединились Эдик с Серегой, и тем же путем мы покинули здание на Банной.
   Когда ехали обратно, я все, как дурачок, глазел в заднее стекло.
   – Ты что там высматриваешь? – поинтересовался у меня Эдик.
   – А взрыв?
   – Уже давно. Не бойся, все в целости, только Машине конец.
   – А ты не боишься?
   – А чего именно я должен бояться? – пожал плечами Эдик.
   Серега с Лехой переглянулись и хмыкнули.
   – Ну-у... – Я даже опешил. – Взрыв, журнал... Разбираться ведь будут...
   – Взрыва никто не слышал. Хлопок, и все дела.
   Тут Эдик присовокупил интереснейшую лекцию о своих взаимоотношениях со спецслужбами. В свое время он входил в элитное подразделение «бета», впрочем, об этом я упоминал в своем романе «Вторжение: атака из ноосферы» настолько, насколько об этом разрешил упоминать Эдик.
   Со слов Эдика выходило, что журналом может заинтересоваться «какая-нибудь ФСБ», а никакие не «пришельцы». Причин своей в этом убежденности он тогда не раскрыл, но, как выяснилось, оказался прав. «А с ФСБ у нас давно негласный паритет, политика сдерживания и противовесов». У кого это, у «нас», тоже как-то не пояснил, ведь группу «бета», якобы, давно расформировали. Я так и сказал, а Эдик снисходительно похлопал меня по колену и с непонятной мне иронией в голосе подтвердил:
   – Расформировали, расформировали.
   Потом вдруг выяснилось, что почему-то ФСБ раньше проявляла к ним необычайный интерес, не ко всем, а к которым удавалось вычислить. «Но у нас же, хотя мы никогда все вместе не собираемся, постоянная связь. И как только эфэсбэшники шли на жесткий контакт – их человек, как правило, куратор операции, исчезал. На какое-то время». Тут Эдик снова улыбнулся.
   – А что мы можем до любого из них добраться – это, Викулыч, факт.
   Серега и Леха согласно кивнули.
   – Мы можем хоть на спор, хоть прямо сейчас, группой из трех человек войти в Кремль и изъять Президента с его ядерным чемоданом. Или один чемодан. Видишь ли, Викула, наши методики предполагают использование оружия только после захвата объекта. Когда мы захватываем стартовую позицию ядерной ракеты где-нибудь в Аризоне, то, пока президенты торгуются между собой, нас, понятное дело, в покое не оставляют. Их спецназ тоже кое-что умеет. А до этого – ни единого выстрела. Даже холодное оружие нельзя. Если бы нас послали в Буденновск тогда, – мы бы в эту злополучную больницу вошли даже без оружия – раз уж вы нас расформировали, то и не давайте оружия. Мы бы их голыми руками...
   Сеня, доселе пребывавший в ступоре, саркастически хрюкнул:
   – Ага. Щас же!
   – Ты, дружок, лучше помолчи, – ласково откликнулся с водительского места невозмутимый Леха. Ласково, но Сеня заткнулся. Я плечом почувствовал, как он вздрогнул.
   А Эдик, как ни в чем не бывало, сказал:
   – Понимаешь, Сеня, Вольф Мессинг в свое время на спор незамеченным вошел в Кремль и вынес из кабинета Сталина чистый лист бумаги с его подписью. И это не легенда.
   В общем, в том же духе мы разговаривали, пока Леха развозил нас по домам. Я даже забыл про эту дурацкую Машину и про Сенины проблемы.
   Однако проблема Машины всплыла снова через несколько дней. И вновь благодаря Эдику. Собственно, он и поставил точку в этой истории. Хотя я, признаюсь, все же считаю эту точку запятой. Но все по порядку.
   Как-то, прошло три дня, а может, и все четыре, Эдик позвонил мне и спросил, какие мои планы на вечер. Планы у меня были, я вообще стал в последнее время чаще бывать в обществе. Моя дама сердца театралка, любительница презентаций, словом, тянет ее, а вместе с ней и меня, к широкому общению. Но на этот раз я принял решение в пользу Эдика.
   – А Семен? – спросил я.
   – Если хочешь – зови, не помешает.
   Собрались мы все, эдак, к девяти вечера. Я, еще с утра, сразу пошел по магазинам, закупил необходимое. Дама моя привела все это в удобоваримый вид – вид салатов, нарезок и прочих разносолов – и ушла. Она у меня женщина тонкая, чувствует момент.
   Эдик явился последним. При виде накрытого стола поморщился, сказал «ну, предположим», а вот бутылки распорядился совсем убрать, мол, мы тут собрались поработать, помозговать. И тут же выставил на стол две поллитровки малороссийской «Горилки перцовой с медом».
   – Вот это пить будем.
   Я, конечно, не понял, чем настоящий армянский коньяк плох для умственного напряжения, но банковал сегодня Эдик. Так весь вечер и проскучал коньяк на столе инопланетным гостем.
   К делу Эдуард перешел не сразу. Хотя и отнесся к моим приготовлениям скептически, но блюдам, как всегда, отдал должное. Незаметно выпили одну «Горилку». Сеня был сумрачен, я пытался создать атмосферу. Но какой из меня рассказчик анекдотов?
   Наконец, Эдик решил перейти к делу:
   – Я, парни, даром времени не терял. Выяснил-таки, Сеня, кому звонили твои вергилии. Но все по порядку. Во-первых. При обыске на Банной мы с Серегой обнаружили «пенал». О чем вам тогда не доложили.
   – Пенал? – переспросил я.
   – Устройство для прослушки. Выглядит как деревянный пенал. Закладывается в ручки, ножки мебели. Этот был в задней ножке стола. Тот, кто закладывал, действовал нагло – запитал аккумулятор устройства прямо от телефонной линии. Значит, был уверен, что искать никто не станет. Вергилии твои, Сенечка, по этой части лохи полные были, оно и понятно. Пенал был исполнен стандартно: подслушивающий микрофон, узконаправленный передатчик. Там же, на месте, мы засекли направление радиолуча, а потом по мощности прикинули расстояние. На местности выяснилось, что луч упирается в жилой дом, одноподъездную четырнадцатиэтажку. Очевидно, приемник в одной из квартир. Выяснили, какие квартиры арендуются. Три квартирки нормальные – народ все время кублится. А вот одна квартирка – наша. Тихая.
   – Прямо детектив какой-то, – буркнул Сеня, наливая себе горилки.
   – А ты как думал. Детектив, настоящий детектив. Оперативная работа на местности, если угодно. После нашей диверсии на Банной ясно было, что хозяин объявится в ближайшее время. Он и объявился. А мы его уже ждали. Познакомились. Мужик нормальный оказался. Ветеран. Его бы на пенсию давно отправили, да как-то откладывали, а сам он и не просился.
   – Да кто – он?! – не утерпел Сеня.
   – Он – офицер ФСБ. Полковник, куратор всего этого безобразия на Банной, если угодно. Викула, подай мне, пожалуйста, бутерброд. В начале девяностых поставили его курировать, да так и забыли. Государственного интереса Машина не представляла, да что для них вообще сейчас представляет государственный интерес? А тогда и подавно. Получил полковник синекуру. И сиди, в потолок плюй, отчеты пописывай. Но он, я же говорю, нормальный мужик, старой закалки волк. Сам, своими руками, установил прослушку. Обязал этих двоих держать по телефону контакт, уведомлять, кто пришел на машину, хотя бы для того, чтобы, в случае невозврата, он мог подготовить легенду несчастного случая с летальным исходом и оформить документы.
   – Какие документы? – не понял я.
   – Семен получал свидетельство о смерти?
   – Как это, значит, знали, что Машина небезопасна?
   – А то. Предполагалось, что в ходе экспериментов будут несчастные случаи. Между прочим, любопытно у них это было обставлено. Загсам, патологоанатомам давалось распоряжение подготовить документы. С родственниками наш полковник разговаривал лично. Говорил, мол, так-то и так-то, в результате секретного эксперимента произошел несчастный случай. Тело есть, обезображено, в цинке. Вскрывать нельзя. И просьба не разглашать. А кому они еще нужны, эти писатели? Только нашему полковнику и были нужны. Тем более, как нам уже известно, было только два летальных случая. А для СМИ он запускал легенду. С молодым автором, кстати, и этого не понадобилось.
   Эдик снова взял паузу. Мы прикончили горилку и перешли к чаю. За чаем Эдик значительно произнес:
   – А вот теперь, парни, главное. Второй акт драмы. Наши Модест и Матвей. Кто они, откуда взялись, даже наш полковник не выяснил. С разных сторон к ним подъезжал. Говорит, нормального человека по-всякому бы расколол, а этих бесполезно. У нормального человека есть в жизни главный интерес и главный страх. Не мне вам, господа писатели, рассказывать. А тут – глухо, как в субмарине. Оставалось только их прослушивать. Слушал он их долго, набрались тысячи часов. Так вот. Кроме как к нему, никуда они не звонили. Между собой почти не разговаривали. Можно сказать, тысячи часов, целая вечность тишины и стука костей. Вообразите, с утра до вечера игра в нарды, без обедов, без чая. Даже неясно было – выходят ли по какой естественной надобности. Разве что на цыпочках и в войлочных тапочках. Еще что? Распределение обязанностей. Полковнику звонил только Модест. С клиентом разбирался Матвей. Их роли никогда не менялись. И среди этой оцифрованной вечности – менее часа информативных реплик. То есть разговоров друг с другом, когда клиент в Машине. Именно – когда в Машине сидит клиент. Самый длинный диалог – целых десять минут – касался, кого бы вы думали?
   Эдик взял драматическую паузу. Я не сообразил и ляпнул:
   – Шнизеля.
   – Нашего Сени, вечная ему память в иных мирах!
   Сеня вздрогнул и глянул таким взглядом – никогда такого у него не видел, – с неизбывной, собачьей тоской. Но ничего не сказал. Только вздохнул.
   – Впрочем, что это я говорю, вы сами послушайте. Полковник любезно предоставил монтаж. А и чего ему было не предоставить – я взамен честно рассказал, кто Машину ликвиднул, он и успокоился. Да и приятно, когда твоя работа востребована. Кстати, здесь, на пленке, запечатлен и наш налет на лабораторию.
   В тот момент я подумал, что Эдик не все нам здесь рассказывает – не могло тут обойтись без особых взаимоотношений с ФСБ. Но не было времени как следует додумать эту мысль – Эдик поставил на стол коробочку с кассетой. И мы стали слушать.
   О чем говорили эти странные лаборанты? Обменивались туманными фразами. Я понял так: после того, как писатель помещался в Машину, они устанавливали какой-то странный контакт, только с кем? Вот клацнула гермодверь, вот стулья пододвинулись, вот покатились по доске игральные кости. И вдруг:
   – Контроль нулевой.
   – Мировая линия универсума?
   – Ослаблена.
   – Перспектива?
   – Нулевая. Снимаю с контроля.
   И опять стук костей.
   Иногда случался разговор незамысловатее:
   – Контроль. Перспектива воздействия.
   – Мировая линия универсума?
   – Соединена. Воздействие накладывается на базис.
   – Перспектива?
   – Возможность положительная.
   – Контроль?
   – Усиливаю.
   – Ожидание?
   – Полчаса местного времени. Трое суток мирового времени.
   – Ожидание временного сдвига... Есть подтверждение на общемировой линии.
   Вот в подобных случаях, перед возвращением писателя диалог имел продолжение:
   – Воздействие?
   Ответ был или «успешно» или «без успеха».
   У меня от их разговоров мурашки по спине побежали. Что-то нечеловеческое было в этом монотонном обмене репликами. Я бы сказал – ничего человеческого, кроме русского языка. Я покосился на Сеню. Его лицо сделалось совершенно деревянным, в глазах читался ужас.
   Эдик тоже как-то деревянно хмыкнул, промотал пленку вперед и сказал:
   – Внимание! На сцену выходит писатель Татарчук.
   Я стал слушать – и ахнул про себя: насколько точно я реконструировал разговор Сени с этими псевдолаборантами! И вот Сеня погрузился в иные миры.
   – Контроль. Перспектива отсрочена. Объект в параллельном захвате.
   – Мировая линия универсума?
   – Ветвление. Перспектива неоднозначна.
   – Возможность соединения с базисом, быстро?
   – Имеется.
   – Тяжесть паразитного соединения?
   – Значительная. Усиливаю контроль. Захват!
   – Мировая линия?
   – Соединена. Воздействие наложено на базис.
   – Перспектива?
   – Возможность все еще неопределенная.
   – Уточняй привязку. Быстрее.
   – Круизный звездолет «Двенадцатый рубеж». Движение по мировой линии без фатального исхода.
   – Возможность организации фатального исхода?
   – Усиливаю контроль. Возможность реальна.
   – Ожидание?
   – Пятнадцать минут местного, три часа мирового времени. Возможность регрессии в параллельной линии.
   – Принято.
   Дальше пауза, и вдруг:
   – Актуализация.
   – Воздействие?
   – Успешное.
   – Объект?
   – Звони куратору. Объект потерян. Время отделено от пространства.
   Набирается номер – мерное «пик-пик-пик» мобильника:
   – Модест звонит. Писатель Татарчук погиб. Да, обстоятельства те же. Да, можно оформлять.
   Долгая пауза, и вдруг новый диалог:
   – Активизация в параллельной линии.
   – Объект?
   – Не знаю. Параметры его. Возможность инверсии.
   – С кем?
   – Объект Дейншнизель.
   – Время?
   – Ориентировочно. Двое суток в местном будущем. Ноль в мировом времени.
   – Тяжесть возмущения в общемировой линии?
   – Пренебрежима.
   – В параллельной линии?
   – Абсолютная неопределенность.
   Вдруг, как будто даже другим голосом, по-человечески злорадным, второй произносит:
   – У Лингонов будут проблемы.
   И оба начинают хохотать, словно каркают. Опять долгая пауза и:
   – Объект на контроле. Нештатное возвращение. Звони.
   Опять «пик-пик-пик», пауза.
   – Не отвечает.
   – Отложим. Иду принимать объект...
   Да-а, на Сеню было жалко смотреть. Он сопел, тер щеки; то закатывал глаза к потолку, то нехорошо глядел на диктофон, будто тот был в чем-то виноват.
   На пленке Сенино возвращение «выглядело» совсем не так, как он это описывал. Было много шуму – Сеня бился в истерике: сперва просто матерился бессвязно, потом кричал неразборчиво. Я разобрал только «ну почему, почему мы все такие?!» – это он повторял несколько раз, потом – «ненавижу, с-су-ку!» и еще что-то в том же роде. Потом его, действительно, стошнило...
   Тут наш Сеня коршуном схватил со стола диктофон и хотел было запустить им прямо в окно, но Эдик с завидной быстротой перехватил его руку. Забрал диктофон, выключил, бросил на стол.
   – Вот такие дела, парни. Ну что? Какие будут соображения?
   Мы молчали. Я, если честно, испугался за Сеню – очень уж неважно выглядел наш лауреат. Бледный, губы трусятся. Схватился было за коньяк, но поставил обратно, видно, все ему поперек горла встало.
   – Что, нет соображений? – словно не замечая Сениных соплей, осведомился Эдик. – Кстати, Семен, как на самом деле назывался твой «Титаник»?
   Сеня шумно перевел дух. Наконец, буркнул:
   – Да хрен его знает... Не помню.
   – Не «Титаник», конечно, – констатировал Эдуард. – Я надеюсь, вам уже все понятно?
   – У меня пиво в холодильнике, – почему-то извиняющимся тоном ответил я. – Принести?
   – Ну, если тебе от этого станет легче, то принеси, – разрешил Эдик.
   Я пошел на кухню. Эдик поднялся вслед за мной.
   – Слышишь, старик, может, Семену этого не говорить?
   – Чего? – все еще не понимал я.
   – Что его использовали, как «торпеду»?
   – Какую торпеду?
   – Это так на зоне называют заключенного, который проиграл в карты свою жизнь, – пояснил Эдик. – Его жизнь принадлежит выигравшему. И тот использует его как убийцу-смертника для какого-нибудь своего врага.
   – Это что, правда?
   – Натуральная. А если «торпеда» – «петух», используют, чтобы законтачить, то есть, «опустить» какого-нибудь «авторитета». Бросается тот ему на шею, лобызает. Все, «авторитет» теперь тоже «петух». А «торпеду» за это убивают. Теперь понимаешь?
   – Нет.
   Эдуард вздохнул:
   – Понимаешь, Викулыч, мы, писатели, себя сами превращаем в «торпеды». Ради признания, славы, тиражей. Если бы Сеня не стал в душе «торпедой», разве бы он пошел на Банную, решился бы себя простимулировать? Ну, не держи зря открытым холодильник, доставай пиво.
   Я протянул ему бутылку, Эдик принял, пальцами снял крышку, глотнул.
   – Давай, тебе открою.
   Я подал свою.
   – На, держи. Ну что, понял, наконец?
   – Так что, он фээсбэшникам продался?
   – Да, плохо быть по пояс деревянным. Мэмэмам. То есть, Модесту и Матвею. Два «мэ». А еще точнее, тому или тем, кто их сюда послал.
   – На Землю?
   – Наконец-то. В нашу Вселенную, Викулыч, фантаст ты гребаный.
   – От фантаста и слышу, – буркнул я.
   – Принято. Ладно, пошли утешать нашего лауреата. Захвати еще бутылочек.
   Сеня наполеоном расхаживал по комнате.
   – Они мной управляли! – твердо сообщил он. – Вы же слышали? Управляли. Это не я. Они меня перекинули со свадьбы на звездолет, они мне марсианина подсунули. Дурью накачали. Это не я хотел курить, это они меня заставили. Совершенно ясно, что механик тоже был подослан, и террористы...
   – Говоришь, заставили? – жестко спросил Эдик. – А о чем ты хотел писать, помнишь? В романе?
   – Так то в романе...
   – Вот бы и писал в романе, – Эдик, похоже, разозлился.
   – Вы что это, мужики? Я не понял. Вы что? Викула, скажи? Ведь я пострадал, зачем он так на меня?